Осенние дали

— Вот и строители, — перебил шофер размышления Варвары Михайловны.

Справа, за жиденькими, бегущими навстречу ракитами, тянулась широкая полоса трассы. Ось ее была отмечена пикетными кольями, вбитыми на расстоянии ста метров один от другого. На фанерке указателя чернела аккуратная надпись: «Угаловский». Варвара Михайловна уже знала, что означает такая надпись: этот двухкилометровый участок будет строить Угаловский район.

Грузовик миновал следующий указатель — «Спас-Деминск», палатки лагеря, людей возле машин, паровое поле, зеленый луг. По лугу разбрелись коровы; пастух, загорелый, в коротком ватнике и резиновых сапогах, шел следом, и за ним тянулся длиннющий сыромятный кнут, перекинутый через плечо. Пастуха, коровье стадо заслонил полуголый лес в еще не просохших лужах, в серебристых барашках на красных прутьях верб. За пологим холмом выросли избы деревеньки, поскотина. Оттуда по мягкой проселочной дороге густой цепочкой тянулись люди — с кирками, лопатами, топорами.

— Разве строительство уже началось? — спросила Варвара Михайловна. — Мне в Моданске говорили, что районы только выходят на свои участки.

— Районы в области разные, — ответил шофер. — Возьмите Шебальск, к примеру. От Шебальска до трассы без малого две сотни километров. Пока доберутся из такой дали, а? Они и подрулили загодя. Ну, а раз подрулили, делать чего-то надобно? Отряд громадный. Да, почитай, и вся линия впряглась.

Действительно, когда подъехали к очередному указателю «Пореченский», то увидели, что на трассе бойко шла работа, трещали моторы дорожных машин.

— Колхозы охотно взялись строить? — спросила Варвара Михайловна, когда кончился пореченский участок и снова потянулись пикетные колья.

— Кто как, — пожал плечами водитель. — Что касаемо нас, шоферни… готовы пудовую свечку в церкви поставить. Сколько в этой грязюке машин порвано, скатов загублено, поту пролито… дорожка-то золотая: столько в нее денег вбито.

— Знаю, — с важностью подтвердила Варвара Михайловна и больше ни о чем не расспрашивала до конца поездки.

Лагерь Чашинского участка был разбит на опушке леса. Под могучими елями стояли вместительные шалаши, крытые смолистым, еще не успевшим завянуть лапником. Мирно висел новенький красный флажок на шесте; задрав оглобли, застыли телеги, распряженные лошади жевали сено. Повариха в белом халате мыла котел: народ позавтракал и теперь работал невдалеке на трассе. Сильно пахло сырой, непросохшей землей, мелкорослой зеленью. Громадную лужу вдоль дороги, налитую талой весенней водой, безмолвно бороздили бурые лягушки.

Автомашина остановилась перед двумя длинными, грубо обструганными столами и врытыми скамейками, Варвара Михайловна легко спрыгнула на землю. Шофер сгрузил из кузова ее чемодан, подушку, завернутую в оранжевое верблюжье одеяло, аптечку с лекарствами.

— Фельдшерица прибыла? Рады, рады.

К трехтонке подошла широкобокая пожилая женщина с румяным, в морщинах, скуластым лицом, вздернутым носиком и короткими, мелко вьющимися волосами. Она была в защитной гимнастерке, сапогах; на ее груди блестели орден и партизанская медаль. Приветливо и хозяйственно улыбаясь, женщина протянула короткую руку.

— Как величать прикажешь? Варвара Михайловна? На сто лет запомню, память у меня крепкая. Муженек здоров? Вот и славно. Ну, идем, покажу твою «поликлинику». Лучший шалаш для нее отвели. Я там еще трех девчат поселила, не возражаешь?

— Что вы! Конечно.

Варвара Михайловна догадалась, что эта женщина — председатель районного штаба Матрена Яковлевна Баздырева, о которой ей говорил Андрей. А та, обращаясь к Камыниной, словно они были знакомы много лет, привела ее на пункт «Скорой помощи».

— У нас тут хорошо, лес красивый, воздух. Ты вот что, голубушка: позавтракай да ложись-ка спать. Право. Небось поднялась чуть свет да и с дорожки закачало? Не хочешь? Ну, дело хозяйское. Коли понадоблюсь, ищи меня на участке. Ничего не поделаешь, командир я, надо с отрядом быть.

И, широко размахивая руками, твердо ставя ноги в кирзовых сапогах, Баздырева ушла на трассу.

Оставшись одна, Варвара Михайловна свернула плащ, прикрепила над своей постелью фотокарточки мужа и сына и на минутку присела. В шалаше стоял мягкий зеленый полусвет, горьковато пахло хвоей. Земляной пол сплошь, точно ковром, застилали одеяла; три подушки, набитые сеном, показывали «кровати» девушек. Возле одной подушки стоял деревянный синий чемодан, миска; возле второй лежало свернутое пальто. В стенку были воткнуты две ветки нерасцветшей черемухи.

«Пора знакомиться с лагерем», — немного волнуясь, подумала Варвара Михайловна и встала. Она отряхнула и без того чистое платье, повесила через плечо сумку, набитую медикаментами, оправила на рукаве повязку с красным крестиком. И хорошо, и боязно. Работать придется самостоятельно, без врача, у кого спросишь совета? Не оконфузиться бы.

При выходе из шалаша Камынина едва не столкнулась с двумя людьми.

— Чуть не поприветствовались лбами, — весело произнес мужчина.

Варвара Михайловна сразу узнала его: Молостов. Она засмеялась.

— Мне бы больше попало.

— Вы? Приехали? Когда?

— Недавно, с попутной машиной: в Большие Угоны горючее везла и прихватила. А вы еще помните меня? Знали, что я буду работать на вашем участке?

— Слыхал, — и открытое, мужественное лицо Молостова, успевшее загореть на весеннем солнце, вдруг залилось густым румянцем, отчего светлые брови и усы словно потерялись. Он радостно смотрел на фельдшерицу своими пасмурными глазами, обнажив в улыбке крупные, очень чистые зубы. Вероятно, Варвара Михайловна при свете дня, без шубы и с непокрытой головой понравилась ему еще больше, прямо поразила.

И молодая женщина поняла, что Молостов не забыл ее, возможно, думал, ждал встречи. Она немного удивилась, и в то же время ей стало приятно. Почему-то вспомнился запах талого снега, набухших почек, разбуженной земли в мартовском лесу при знакомстве. «В самом деле хорошо, что я попала на Чашинский участок, люди тут симпатичные».

— Что ж, Павел Антонович, — весело сказала она. — Баздырева заверила, что больных в лагере нет. Как техник, специалист, покажите мне сразу строительство. Ладно? Я хоть и жена инженера-дорожника, а ничегошеньки не понимаю.

Очевидно, Молостов был занят: у глаз появились озабоченные морщинки и тут же разгладились. Техника тронуло, окрылило то, что Варвара Михайловна запомнила его имя: на это он никак не рассчитывал.

— К вашим услугам.

Все это время молодая женщина, подошедшая с Молостовым, не проронила ни слова и вертела в пальцах букетик синих медуниц. Варвара Михайловна раза два мельком бросила на нее взгляд — и не по резким изломистым бровям, не по черным гладким, разделенным посредине на пробор волосам, не по пышущему румянцу щек, не по ярким жадным губам, а именно по этому самолюбивому и гордому молчанию, общему выражению скрытности вдруг вспомнила, где видела ее.

— Мы ведь с вами встречались? — приветливо обратилась она к женщине.

Спутница Молостова большими ловкими руками поправила свое маркизетовое в коричневый горошек платье, совсем не похожее на рабочее, односложно ответила:

— Встречались.

— Я вас сразу вспомнила.

— Бывает.

— Мы же все вместе ехали весной на машине в Чашу, — вмешался в разговор Молостов и несколько беспокойно посмотрел на свою черноволосую спутницу. — Знакомьтесь, Варвара Михайловна. Это Клавдюша… Клавдия Никитична Забавина. Столовой в лагере заведует.

Он замолчал, не зная, как поднять общее оживление. Камынина держалась доброжелательно, с той уверенностью, какую дает сознание чистоты своих намерений. Забавина ж, видимо, совсем не собиралась с ней сближаться. Она покосилась на Молостова и молча и проворно вошла в шалаш.

«Значит, мы будем жить с ней вместе», — подумала Варвара Михайловна, причем без всякого удовольствия.

— Так мы, Клавдия Никитична, пойдем на трассу, — нагибаясь к шалашу, крикнул Молостов. — Надо нашу фельдшерицу просветить в строительном деле. Бухгалтерию с вами после закруглим.

Ответа из шалаша не последовало.

— Это мы с Забавиной в одной хозяйственной комиссии, — пояснил дорожный техник Варваре Михайловне, когда они пошли по тропинке. — Забавина покупает в деревнях продукты, мясо, я ж член хозяйственной комиссии, ну и вот кое-какие счета хотели проверить.

От лагеря до трассы было шагов сто. На узком участке, длиною до двух километров, шумно, весело работало сотни полторы колхозников. Фыркали бульдозеры, поблескивая отвальными ножами, подходили самосвалы, груженные камнем-плитняком.

— Строительство шоссе — это целая наука, — говорил Молостов, испытывая от присутствия Камыниной необычный подъем, привычно, по-ухажерски подкручивая ус. — Объясню вам для начала грубо, в общих чертах. Сейчас мы, как видите, возводим высокое земляное полотно. В основание этой насыпи заложим так называемую песчаную подушку, соорудим дренажи для стока воды и кюветы, сверху засыплем щебенкой — и все. Поняли? А вон на грейдере работает наш механизатор, Сеня Юшин: не желаете посмотреть?

— Интересно! — воскликнула Варвара Михайловна, сворачивая к землеустроительной машине. — Вам скоро в Москву на зачетную сессию? Видите, я помню, что вы учитесь. — Вероятно, ей хотелось этим щегольнуть. — Завидую: в Большой театр пойдете, в Консерваторию.

— В Большом любопытно побывать, — согласился Молостов. — А в Консерватории… я вообще-то не сторонник опер, разной симфонической музыки. — Он засмеялся, тряхнул головой. — Я цирк люблю. Футбол. С год занимался боксом. В секцию ходил.

— Боксом? Я раз была на соревновании в клубе. Боже, как там дрались! Я так волновалась… вспомнить неприятно.

— Привычка. А я как попаду в Москву, то на стадион «Динамо» непременно пробьюсь: хоть с рук, у перекупщиков, а достану билет. Только в этом году мне на сессию придется ехать аж в августе, вместе со всеми запоздавшими. Трасса задержит.

«Не понимает классическую музыку? — подумала Варвара Михайловна. — Жалко». У них с мужем дома имелся в грамзаписи весь «Евгений Онегин» Чайковского, «Хованщина» Мусоргского, «Кармен» Бизе, вальсы Андреева.

В лесной чаще наперебой подавали трели, высвистывали дрозды, реполовы, сочно куковала осторожная кукушка, майское утро пахло ландышевой свежестью; Варвара Михайловна чувствовала себя превосходно. Она с удивлением отметила, что в Моданске уже зацвела черемуха, проклюнулась вишня, на газонах желтели одуванчики, а здесь деревья только надули бутоны и лишь серебристыми бархатками распушилась верба — насколько за городом холоднее. А Молостов вдруг замолчал. Идя рядом с Варварой Михайловной, украдкой любуясь ею, он размышлял, что принесет ему эта вторая встреча.

«Не везет мне в жизни, — вдруг мысленно проговорил он. — И почему я не встретил Варвару Михайловну раньше, девушкой? Тогда бы она от меня никуда не делась». Им с новой силой овладело чувство одиночества, неустроенности. Уж не оттого ли оно томило его в Чаше, что он нет-нет да и вспоминал эту женщину и никак не мог ее забыть?

VIII

Официальное открытие работ на трассе состоялось десятого мая. К этому дню приурочили и воскресник. Не было в Моданске ни одного завода, ни одной фабрики, ни одного управления, конторы, кооперативной артели, торговой точки, которые не приняли бы в нем участие. До четырехсот грузовых автомашин из города и районов, девятьсот подвод из колхозных деревень и совхозов одновременно вышли на трассу, свыше пяти тысяч человек растянулось на всем шестидесятикилометровом протяжении будущего шоссе.

В полдень со стороны Моданска показалась черная «Победа»: впереди сидел секретарь обкома Протасов, в салоне с ним ехали Хвощин, Камынин и директор МДС Горбачев. Шофер с трудом пробирался по запруженной дороге, то и дело сворачивая в сторону, объезжая и пропуская грузовики.

Куда ни падали взгляды руководителей стройки, всюду широким фронтом шла работа. От трассы к карьерам и в лес, дребезжа и громыхая, потоком шли порожние пятитонки, самосвалы, дроги, телеги, запряженные ломовыми битюгами, колхозными лошаденками. Навстречу им из леса и от карьеров к трассе тянулся другой поток такого же транспорта, но груженного камнем, песком, бревнами. Над перелесками, полями, разбитыми проселками слышался сплошной рев моторов, гудение клаксонов, ржание лошадей, грохот колес, окрики, брань шоферов, разнорабочих. В солнечном, не по-весеннему жарком воздухе пахло бензиновой гарью, свежесрубленным и ошкуренным деревом, дегтем, конским потом, густой пылью, которая висела серым туманом на целые километры, словно и не оседая. Чтобы избежать столкновения, шоферы на стыках близлежащих дорог вынуждены были беспрерывно сигналить и включать подфарники.

По самой трассе со скрежетом, лязгом гусениц ползали мощные дорожно-строительные машины, доселе в этих краях невиданные: коренастые бульдозеры, вооруженные страшными отполированными ножами, похожими на железную вставную челюсть; длинные неуклюжие колесные скреперы, чем-то напоминающие верблюдов; моторные грейдеры-элеваторы, словно механические кроты вгрызающиеся в землю. Машины эти передвигали сразу целые тонны почвы, наращивая насыпь.

Всюду копошился веселый, шумный, хваткий люд с кирками, топорами, лопатами. Землекопы выбирали из «резервов» — придорожной целины — грунт; женщины, парни деревянными носилками перебрасывали его на отмеченное шнурами полотно; мостовщики били камень, заготовляли «бордюр». Всюду виднелись девичьи косынки, полуобнаженные руки, еще не успевшие загореть, потные мужские спины, пегие бороды стариков, слышался лязг, стук металла, смех, говор.

— Начало недурное, — своим глуховатым голосом сказал Протасов, вглядываясь в кипящую работу.

— Отменное, — почтительно подхватил Хвощин. — Главное дело — сползли с точки примерзания. Чего греха таить? Доротдел наш работает черепашьими темпами. У нас в области нет ни одного сносного тракта.

— Разве мы виноваты в этом? — с горечью заговорил Камынин и повернулся к секретарю обкома. — Вы сами, Семен Гаврилыч, знаете: Совет Министров Российской Федерации держит нас в черном теле. Ведь дороги, у нас и строятся и ремонтируются исключительно за счет трудоучастия, то есть областными исполкомами разрешается на шесть дней в году привлекать сельское население и на четверо суток транспорт. Горе одно! Ни районные, ни сельские власти не дают нам людей, ссылаются, что все, мол, заняты на других работах, и мы оказываемся в положении полководцев без армий. Задолженность за населением у нас выросла до миллиона человеко-дней и до четырехсот тысяч коне-дней. Гораздо рациональнее было бы просто выделять средства на развитие дорог и на эти деньги держать постоянных квалифицированных рабочих. Тогда дело пошло бы куда продуктивней.

— Может, тебе, Андрей Ильич, еще коврики подстелить? — усмехнулся Горбачев. — Только что война прошла, область под фашистским сапогом лежала, все разорено.

— Поэтому-то особенно и нужны дороги: грузы перебрасывать, стройматериалы, рабочих…

— Изменить систему дорожного строительства мы с вами не можем, — перебил Протасов членов штаба, и они замолчали. — Это уж будет решать Москва. Зато видите, какой мощный отряд дорожных машин она прислала? Для того и объявили народную стройку, чтобы за два с половиной месяца построить шоссе в шестьдесят километров и этим ликвидировать задолженность за военные и послевоенные годы. Иначе зачем и кашу было заваривать?

— Беспременно, — подхватил Хвощин. — Нажмем и будем с хорошей шоссейкой. Так что, Андрей Ильич, не время нюнить.

— От вас зависит, как нажмем, — покосившись на Хвощина, сказал Протасов и вдруг обратился к шоферу: — Миша, а ну-ка подверни к этому лагерю. Никак пореченцы? Поглядим, чем они дышат.

Легковая машина мягко подкатила к раскинутым в поле брезентовым палаткам, перед которыми толпился народ. Протасов тяжело вылез из машины, грузный, с толстыми, как гусеницы, бровями, двойным подбородком, в отлично сшитом полувоенном костюме с орденскими колодками, в хромовых сапогах. Под старым, еще не распустившимся дубом, блестя свежевыструганными досками, стоял длинный стол, по бокам его тянулись две скамейки, тоже новые, — местный ресторан. Поодаль, к лесу, была расчищена площадка, виднелись футбольные ворота — стадион. Под кумачом поднятого флага на доске показателей уже белели две фамилии, написанные мелом.

Пореченские руководители узнали хозяина области, вышли навстречу.

— Устроились, как в колхозе, — одобрительно сказал Протасов, пожимая руку рыжеусому носатому человеку в юфтевых сапогах, с кожаной офицерской сумкой через плечо — второму секретарю Пореченского райкома партии Худякову: он руководил на трассе работой своего отряда.

— Как же иначе, Семен Гаврилыч? Два месяца жить. А тут еще нас война подучила: и в походе, и на привалах обзаводиться шильцем, мыльцем… всем необходимым.

— Дельно, — согласился Протасов. — Сколько народу выставил твой район?

— Двести шестьдесят человек, девять автомашин и семьдесят подвод. Зимой мы у себя в Поречье организовали курсы мостовщиков, плотников, так что все наши бригады укомплектованы полностью. Часть людей у меня сейчас на карьере, добывают и грузят камень, песок. Шоферы, возчики брошены на доставку стройматериалов.

— Машины Горбачев тебе из своего МДС дал полностью? Не обидел?

— Получили кое-чего… хоть и маловато.

— Дал, что положено, — буркнул Горбачев. — Парк-то у нас не ахти какой.

— А как насчет ручных орудий производства? — продолжал расспрашивать Протасов. — Обеспечили? А то вот угаловцы явились на трассу, будто к теще в гости: лопат даже не захватили. Наверно, думали, что тут их с нетерпением дожидаются новенькие, которые потом, в виде трофеев, перейдут в полную их собственность. Я сейчас отправил самих руководителей домой, в райцентр, и сказал, чтобы не возвращались без инструментов.

Люди, стоявшие вокруг секретаря обкома, рассмеялись.

— Вроде у нас все в порядке, — бодро ответил Худяков. — Даже точильное колесо привезли. Так что инструмент всегда будет в боевой готовности.

— Вы, пореченцы, мужички прижимистые.

— В хозяйстве каждая шавка должна гавкать. А насчет ручных орудий производства у нас есть прямо мастера. Вон видите бородача в розовой сатиновой рубахе? Гадеев Сафрон Аггеич. За шестьдесят перевалило, к нам пришел «за внуков» работать, лучший землекоп. Хотите, позову? Любопытный старик.

— В другой раз познакомлюсь с ним, сейчас хочу по всей трассе проехать.

— Понятно, Семен Гаврилыч. Конфликт у нас в другом вышел: семеро колхозников сбежали обратно в деревню. Видать, рассчитывали, что их в дом отдыха пригласили, а тут работать надобно не ложкой, а сошкой.

— Ну, и что вы? — с интересом спросил Протасов. Худяков усмехнулся:

— Что с дезертирами делают? Трасса — дело, конечно, добровольное, но зачем было на общем собрании кричать: «Поеду!» Назвался груздем — полезай в кузов. На их бы место другие нашлись. Ведь народ у нас и здесь зарабатывает денежки. Просто по теплым лежанкам соскучились. Ну, мы написали коллективное письмо председателям их правлений: там этих «летчиков» так проработают всей артелью, да еще в районной газете проберут, что сами обратно запросятся, только примем ли.

— Правильно. С кем, Худяков, соревнуешься?

— С Чашей.

— Гляди, чтобы хвост тебе не показали.

— Сам постараюсь их вести за кормой.

Протасов своим несколько грузным шагом направился к палаткам.

— Ну ладно, показывайте, как устроились с жильем. В случае дождя не поплывете? Это бочка для воды? Что ж, каждый рукой туда будет нырять с кружкой? Иль ты щуку пустил, чтобы она подносила людям напиться? Гляди, Худяков, еще кто-нибудь утонет, отвечать не пришлось бы. А что, если из этой же бочки да устроить бак? Наверно, уж не очень и трудно к ней прикрутить кран? Как смотришь?

Худяков с виновато-лукавым видом почесал за ухом:

— Недосмотрели, Семен Гаврилыч. Нынче ж к вечеру оборудуем.

— А вы, товарищ Камынин, — продолжал Протасов, — запишите себе в книжечку требование к облпотребсоюзу, чтобы варили квасок. Рабочему человеку всегда попить хочется, не обязательно дуть воду, да еще, наверно, сырую.

Он спросил пореченцев, в чем они вообще испытывают недостатки. Камынин и это записал.

— Что ж, — вслух подытожил Протасов свои впечатления от лагеря. — Пожелаю вам, товарищи, и работать обстоятельно, как вы подготовились. Шире развертывайте соревнование, всячески выявляйте творческую народную инициативу — в этом залог успеха. Появятся какие недостатки — сразу докладывайте, не коллекционируйте… премировать за них не станем.

Кивнув всем на прощанье, Протасов, а за ним и руководители доротдела пошли к машине. Автомобиль, блестя черными лакированными боками, мягко взял с места и, выехав на ухабистую, хорошо просохшую дорогу, плавно покачиваясь, пошел дальше, на следующий участок.

IX

Проводив начальство до конца трассы — городка Квашина, где она должна была соединиться с Варшавским шоссе, Андрей Ильич не поехал на щебеночный завод, а остался ночевать в Доме колхозника. На другой день в Моданск возвращался вместе с начальником машинно-дорожной станции Горбачевым. По пути решил проведать жену: очень соскучился.

Хотелось и посмотреть, как ведутся работы на дистанции Хвощина. Хотя Камынин отвечал за все строительство, он предоставил «хозяину» доротдела полную самостоятельность, не вмешивался в его распоряжения: между обеими дистанциями началось соревнование и он не желал пересудов о том, будто «толкает под руку», мешает. Сказывалась и привычка подчинения. Камынину, как и жене, было известно, что Николай Спиридонович очень хотел возглавить стройку. И в обкоме, и в Главном дорожном управлении Российской Федерации, и среди самих сотрудников их отдела многие считали, что его напрасно обидели. Но было и другое мнение: Хвощин поставлен на эту должность в конце войны за неимением специалистов, работу знает в общих чертах, а Камынин инженер, и именно ему должно возглавлять дорожный отдел. Оба они — и Камынин, и Хвощин — отлично понимали, что прокладка трассы является тем «пробным камнем», который покажет, кто из них достойнее как руководитель, останется ли Николай Спиридонович в старом кресле или его «пошлют учиться» — один из методов избавиться от разжалованных или вообще нежелательных работников.

— Езжай потише, — сказал Камынин шоферу.