Художник

– Конечно, у творческого человека должна быть родственная душа, – поддержала Художника Мила Купцова, – любимая жена, вкусный ужин, вино, которое, как известно, веселит сердце человека, а все эти байки о том, что настоящий художник должен быть голодным, пусть оставят себе непризнанные гении, чьи картины никого не интересуют! -

Мила победоносно взглянула на мужа и подняла свой бокал, чтобы чокнуться с Художником: – Давайте за талант художника, и за то, чтобы ему не нужно было ждать смерти для его признания!

Художник самодовольно улыбнулся, немного покраснев, отпил вина и, поставив свой бокал, продолжил:

– Да, признание толпы и родственная душа, которая не из моды, а из истинного сопереживания любит твое искусство, это совсем разные вещи. Думаю, что любой, кто чувствует себя одиноко, согласился бы отдать свою славу и богатство за то, чтобы встретить такую душу.

– Отчего же Вы считаете, что это невозможно? – вдруг спросила Ведьма.

Все обернулись и посмотрели на нее. Мила радостно подбежала к ней, взяла за руку и подвела к Художнику знакомить, по пути нашептывая ей на ухо:

– Эмилия, познакомься, он совершенный гений, но сам этого не понимает, и все занят каким-то самокопанием, просто необходимо его встряхнуть!

Ведьма улыбнулась, подавая руку Художнику. От нее не укрылось, что он чуть дольше, чем позволяли приличия, задержал ее руку в своей, а потом слегка коснулся губами запястья.

– Вы ищите Музу? – с улыбкой спросила Ведьма

– Да, ищу и давно, и честно говоря, уже отчаялся ее встретить! Ведь Муза – это не просто женщина, это Идеальная Женщина, то, что в средние века называли Прекрасной Дамой, и она должна быть безупречной! Современные же дамы, увы, по сути, мелочны, меркантильны, либо совершенно не разбираются в искусстве, и с ними откровенно скучно!

– На то она и Муза, чтобы путь к ней был тернист и долог. Ведь согласитесь, если бы Вы встретили ее сразу на улице, за углом, спустившись из дома за сигаретами, то мало бы ценили, – улыбнулась Ведьма.

– Наверное, Вы правы, но мне она просто жизненно необходима, поэтому я согласен даже на Музу за углом пивного ларька, лишь бы она была настоящей! – улыбнулся Художник.

Ведьма расхохоталась и хотела продолжить диалог, но тут к ним подошел известный в Городе Философ и, взяв Художника под руку, зашептал громким шепотом:

– Не слушайте ее, это опасная женщина. Она притворится Музой, заманит в свои сети, а потом…

Его перебила Мила:

– Да ты сам давно мечтаешь попасть в эти сети, но увы, не получается! – она заливисто рассмеялась.

Ведьма поморщилась – беседа принимала нежелательный для нее оборот, поэтому она поспешила сменить тему:

– Мила очень лестно отзывалась о Вашем таланте, хочу взглянуть на Ваши картины, – обратилась она к Художнику, – я знаю настоящих ценителей живописи, которые могли бы ими заинтересоваться.

– Сожалею, но я сейчас не продаю картины. Все, что сделано на продажу, находится в салонах, в Москве, а с собой я привез несколько работ, которые мне особенно дороги. Уже несколько месяцев я ничего не пишу – вдохновение ушло, и я ничего не могу с этим поделать, – он тяжело вздохнул, – но взглянуть на картины, конечно, можно. Когда бы Вы хотели?

– Да хоть сейчас! – кокетливо улыбнулась Ведьма.

– Ну что ж, пойдемте! Я живу тут, неподалеку, пешком идти минут пятнадцать, – улыбнулся Художник.

Ведьма допила свой бокал с вином и шепнула Миле:

– Пойду, посмотрю, что за шедевры пишет твой протеже!

– Тебе понравятся! – усмехнулась Мила, провожая их к выходу.

Художник помог Ведьме надеть плащ, попрощался со всеми и вышел вслед за ней в темный подъезд.

Ночь выдалась морозная и звездная, но Художник не замечал холода. Он с воодушевлением рассказывал Ведьме о своей жизни в Москве, о встречах с известными и сильными мира сего, о том, в каких коллекциях находятся его картины.

Ведьма благосклонно слушала его, иногда вставляя замечания, которые выдавали в ней знатока и столичной светской жизни, и богемы хай-класса.

Художника поражало ее умение внимательно слушать и в то же время очень чутко реагировать на его слова. В этом он увидел благородство натуры и высокую образованность. В отличие от выскочек парвеню, которых он привык встречать в Москве, его спутница вела себя с большим достоинством, как те, кто рожден с высоким титулом, не нуждаются в его ежеминутном подтверждении. Все это пронеслось в голове у Художника, пока они шли от Купцовых к нему домой.

Он осторожно открыл дверь и зашел в квартиру, подав знак Ведьме соблюдать тишину – мать, которая работала на валяльной фабрике «Упорный труд», вставала с рассветом, а потому ложилась рано. Они на цыпочках прошли по длинному коридору в комнату Художника.

Он включил свет, и взору Ведьмы предстало все великолепие и буйство красок. Картины Художника как бы состояли из маленьких кусочков мозаики и представляли собой эклектический набор разноцветных геометрических фигур, если стоять к ним вплотную. Но стоило отойти на какое-то расстояние, как, словно в волшебном калейдоскопе, из этих крошечных фигурок возникали удивительные сюжеты.

Это были и пейзажи, и древние сюжеты, и зарисовки современной жизни, и какие-то мистические существа.

– Интересно, а почему у Вас во многих картинах изображены рыбы? – спросила Ведьма.

– Рыба – это, как известно, древнехристианский символ Христа, – начал объяснять Художник.

– Удивительно, а ведь я по гороскопу Рыба, – Ведьма пристально посмотрела на него.

– А я Близнец, – ответил Художник, – Близнец, который отчаянно ищет свое второе «я».

Ведьма подошла к картине, на которой был изображен автопортрет Художника, и задумчиво произнесла:

– Удивительно, что Вы используете такие яркие цвета, а общее впечатление от портрета – грустное, даже гнетущее. Как будто внутри бушует пламя, которое разъедает душу, не дает покоя сердцу. Что Вас так мучает?

– Странно, – пожал плечами Художник, – вообще-то Вы первая, кто так интерпретировал мой автопортрет. Обычно люди видят не пламя, а свет.

– Свет мягкий, нейтральный, он не обжигает. А здесь, здесь скрытая страсть, которая так и рвется наружу! Да вот она, в глазах, в этой улыбке – роковой, обреченной! Человек, окруженный людьми, поклонницами, почитателями, но в то же время очень одинокий и беззащитный перед этим жестоким миром.

Художник с удивлением слушал ее слова. Ему казалось, что она непонятно каким путем вдруг проникла в его душу, на самое ее дно, вывернула ее наизнанку, что она читает его мысли и сопереживает его чувствам. Он вдруг почти физически ощутил, как от ног выше и выше по телу начала подниматься теплая волна, она прошла сквозь все его сосуды, смешалась с кровью и проникла в сердце. И в этот миг он увидел прекрасное виденье, в голове зазвучали строчки Блока:

– И медленно, пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами, она садится у окна.

Ведьма с удивлением посмотрела на него, а он, глядя на нее невидящим взглядом, как бы сквозь нее, шептал:

– И дышат древними поверьями ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

Узкая рука… – он бросил взгляд на руки Ведьмы и увидел на пальце кольцо в виде головы змеи.

Он вдруг схватил ее за руку и усадил на стул.

– Что это с Вами? – недоуменно спросила Ведьма.

– Тише, тише, оно пришло, нужно его задержать, – как безумный, шептал Художник.

– Кто пришло, кого задержать? – недоуменно спросила Ведьма.

– Вдохновение! Оно вернулось! Прости, я буду с тобой на «ты», ладно, просто я уже не могу на «Вы». Ах, нет, мне не подобрать слов. Просто сиди и смотри на меня, и ничего не спрашивай, хорошо?

Ведьма послушно сидела, исподволь наблюдая за Художником. Он достал мольберт, стал смешивать краски, потом широкими мазками стал писать на холсте ее портрет.

Часто он бросал на нее взгляды, из которых наружу рвалось то самое пламя, которое разглядела в нем Ведьма. Он часто и тяжело дышал, как будто поднимался в гору – все выше и выше, к самой вершине…

Утро бросило первые розовые блики в окно комнаты, где творил Художник. С первыми лучами солнца он завершил свою картину. Взглядом пригласил Ведьму посмотреть. Она подошла и удивленно вскрикнула: ничего из простой обстановки комнаты Художника здесь не было. На картине была веранда уличного кафе, увитая розами и лилиями, и среди них за столиком сидела одинокая девушка. Да, конечно, это была Ведьма. Она задумчиво смотрела вдаль, точно ожидая чьего-то прихода, и так увлеклась своим ожиданием, что не заметила, как из опрокинутого на стол бокала струйкой течет вино, капая ей на платье, застывая на нем каплями крови.

– Нравится? – спросил Художник тихо.

– Да, изумительно, как ты это понял? – Ведьма заворожено смотрела на свой портрет.

– Я не знаю, – он пожал плечами, – это пришло само – вот сюда, – он осторожно взял ее руку и приложил к своему сердцу. Я просто почувствовал, что наконец-то нашел то, что искал всю жизнь – мою Музу.

Художник был не в силах сдерживать себя. Весь его внутренний огонь, который лишь пробивался наружу, пока он писал портрет своей Музы, теперь вырвался из приоткрытой дверки души, как из горящей печи, и охватил Ведьму. Они оба мгновенно забыли стыд и осторожность, поддавшись внезапному порыву страсти.

Ведьма не сопротивлялась его поцелуям – она была на верху блаженства. Новая победа опьяняла ее, она отключила разум, который больше был ей не нужен, и утонула в волнах наслаждения.

Безумие, которое охватило их обоих, не покинуло их, когда они проснулись в объятиях друг друга. Солнечные лучи, заполнившие комнату, по-новому отражали лицо Ведьмы, и Художник любовался им, ожидая, пока она выйдет из состояния дремы, не отпускавшей ее еще какое-то время. Он принес ей кофе в постель, и пока она наслаждалась бодрящим напитком, в нем боролись две страсти – страсть обладать ею и страсть писать ее снова и снова. Вторая страсть победила, и он опять писал ее портрет – теперь уже в ярком солнечном свете с веселыми, смеющимися глазами.

Их идиллию нарушила мать, вернувшаяся с работы, и они поспешили уйти на улицу, потом поехали к Ведьме, и поскольку там не было мольберта и красок, Художник уже не мучился выбором, он просто наслаждался ее любовью.

Шло время – они метались между мольбертом и постелью, кочуя из одного дома в другой, выслушивая ворчание матери Художника и шутливые подколки друзей, которых они неизменно встречали на улице, пока однажды Художник не предложил ей:

– Знаешь что, давай бросим этот Город и поедем куда-нибудь, где никто не будет нам мешать предаваться творчеству и любви!

Ведьма была в восторге от этого предложения. Ей самой хотелось покинуть опостылевший холодный Город, в который никак не приходило лето, и уехать в страну вечного солнца и тепла. Они купили билет на самолет и на следующий день, никому ничего не сказав, улетели в Крым, в Гурзуф.

Неподалеку от поселка, в уединенной деревушке, спрятавшейся в горах, они сняли домик с верандой, выходящей на море и увитой розами и лилиями – совсем как на той первой картине, которую Художник изобразил в первую ночь их любви.

Домик стоял на краю деревни, никто из посторонних здесь не ходил и не мешал их уединению. Каждое утро Художник вставал очень рано и забирался высоко в горы, чтобы нарвать для своей Музы свежий букет рододендронов – диких горных роз. Он приносил цветы в спальню, ставил их в вазу, украшал ими их ложе любви, так что Ведьма просыпалась от нежного прикосновения лепестков роз к ее телу. Он улавливал ее трепетную дрожь, припадал к ее телу, не давая ей проснуться окончательно, погружал целиком в упоительную музыку любви.

Потом они завтракали на веранде, шли на море, а после обеда Художник садился писать.

Он писал картины на самые разные сюжеты, техника его оставалась той же – маленькие цветные осколки калейдоскопа, сливающиеся в единое целое, но изменилось настроение его картин. В них появился свет – тот самый таинственный и радостный свет, которого он не видел из-за душившего его внутреннего пламени. Теперь это пламя утихло, уступив место новому, просветленному состоянию души, которое, как прозрачное утро ранней осени, освещало его творения.

Художнику казалось, что эта идиллия будет продолжаться вечно, но с приближением осени его вдруг начало охватывать какое-то неприятное предчувствие неизбежной катастрофы.

Он не мог объяснить свои чувства, все чаще задумывался, уходил в себя, становился неразговорчивым и угрюмым.

Однажды во время такого приступа хандры он подошел к Ведьме, которая пережидала его депрессивные состояния, листая труды античных философов, и сказал:

– Я наконец-то понял, что меня так мучает изнутри, не дает мне покоя.

– И что же? – с интересом спросила Ведьма, отрываясь от томика Платона.

– Я почувствовал в тебе новый образ, и я должен его написать, – обреченно вздохнул Художник.

– Что же это за образ и почему он так тебя беспокоит? – серьезно спросила Ведьма. Она напряглась, в ожидании какого-то неприятного сюрприза.

– Пока я не знаю, но я болен этим и должен выплеснуть наружу, иначе это просто разорвет меня.

– Тогда не медли, начинай прямо сейчас.

Художник кивнул, достал кисти, усадил Ведьму в мягкое кресло с высокой спинкой и начал писать.

Несколько дней он трудился над этой картиной, что-то постоянно исправляя, что-то переделывая. Закончив работу, он убирал холст, прося Ведьму не смотреть на картину, пока он ее не завершит.

Между тем, уже чувствовалось наступление осени, вечерами за окнами завывал прохладный ветер, несущий по воздуху желтые и красные листья. Цветы постепенно опадали, сад терял свой пышный облик и становился похож на бедного полураздетого странника, последние лохмотья которого безжалостно срывает ветер.

Они уже меньше гуляли, больше сидели дома. Ведьма читала, а Художник все писал свою новую картину.

Наконец однажды вечером, когда Ведьма, устав от неподвижного сиденья в кресле, ушла спать, он вдруг понял, что разгадал тот тайный смысл новой картины, что так терзал его душу последние дни. Он завершил свою картину, поставил ее на мольберт перед постелью и заснул рядом с Ведьмой.

В то утро впервые она проснулась раньше Художника. Встала с постели и увидела перед собой картину на мольберте. Художник больше не прятал ее, напротив, поставил так, чтобы она ее сразу же увидела.

Ведьма как зачарованная смотрела на свой портрет. Картина, на первый взгляд, была самой простой – на черном фоне на высоком стуле сидела женщина в алой блузе. Ведьма узнала в ней себя, но в то же время, что-то в лице женщины, изображенной на холсте, было чужое. Она посмотрела на портрет внимательней и поняла, что Художник изменил ее глаза. На картине они были не серые, стальные, как у нее в жизни, а черные, как будто увлекающие за собой в какую-то бездонную бездну. Обычно он изображал ее лицо нежным, с вдохновенным взглядом, и этот новый образ не понравился Ведьме.

Ведьма внимательно разглядывала своего двойника. Женщина была одета совсем просто – на ней не было ни колец, ни украшений. А кольцо в виде змеи, с которым она не расставалась, как бы ожило и стало существовать отдельно от своей владелицы.

На плече, прислонившись к щеке женщины, сидела небольшая зеленая змейка. Она была небольшой, едва заметной, так что Ведьма не сразу увидела ее в полумраке, но эта аллегория, найденная Художником, ее испугала.

Ведьме стало страшно. Она поняла, что Художник каким-то своим тайным, внутренним чутьем разгадал ее сущность.

Оставаться здесь дольше уже не имело для нее никакого смысла. Тихо, чтоб не разбудить Художника, она собрала самые необходимые вещи. Раскидала по кровати одежду, чтобы Художник не сразу хватился ее, думая, что она ушла на море, и ушла из дома.

Автобус в Симферополь, откуда можно было улететь на Большую землю, отправлялся вечером, и Ведьма пошла на набережную, чтобы скоротать время. Здесь она и увидела Лелю, заплаканную и потерянную, в странной одежде, сидящую на скамейке около моря.

Глава 8.

Возвращение домой

Появление Ведьмы, столь невероятное и столь своевременное, вызвало целую бурю эмоций у Лели. Она уткнулась ей в подол и рыдала, рыдала, не переставая. Гулявшие вокруг люди стали оглядываться, интересоваться, что случилось, и Ведьма поспешила поскорее увести Лелю с многолюдной набережной. Она взяла такси и повезла ее на вокзал, тем более что до автобуса оставалось уже совсем немного.

Мягкое покачивание автобуса немного успокоило Лелю, она перестала рыдать и начала рассказывать Ведьме о своих приключениях. Ведьма с интересом слушала ее рассказ, сопереживала тому, что пришлось испытать Леле, а когда она дошла до места, как чуть не стала жертвой наркоманов, Ведьма содрогнулась, представив, какой ужас пришлось испытать девочке. Она чувствовала внутреннее раскаяние, что бросила ее на произвол судьбы, занявшись своими проблемами, сожалела о том, что в трудные минуты некому было ее поддержать.

Леля, между тем, понемногу приходила в себя. Исповедь как бы облегчала ее душу, освобождала ее от гнета страданий. В самолете она уснула, а когда проснулась и увидела Ведьму, ей показалось, что все недавние события просто приснились ей, что не было ни вероломного Саида, ни безумных хиппи, ни франтоватого режиссера, забывшего о ней, как только она сыграла свою роль. Жизнь начиналась заново, и теперь с ней рядом всегда будет ее покровительница, которая никому не даст ее в обиду!

Леля так увлеклась своими переживаниями, что совсем забыла о Художнике. Не спросила она Ведьму и о том, как она появилась в Гурзуфе, что делала в тот день на набережной, где они встретились.

Лишь спустя несколько дней, отоспавшись и успокоившись, Леля задала Ведьме вопрос, который та ждала все это время. Впрочем, ответ у нее был уже заготовлен:

– Художник? Да, конечно, мы были вместе. Я стала его Музой и вдохновила его на десятки прекрасных творений, которые станут шедеврами и прославят его имя. Можно сказать, что я подарила миру гения, помогла вырваться наружу энергии, которая таилась глубоко внутри.

Ведьма показала Леле несколько картин, подаренных ей Художником, в том числе и тот самый первый портрет, который он написал в ночь их знакомства.

– А где он сейчас? – спросила Леля, – что с ним произошло потом, когда вы расстались? Ведь ты бросила его, как и всех остальных мужчин?