Художник

– Это тоже путь к свободе. Вначале не нравится, а потом привыкнешь, просто не сможешь без этого обходиться.

Леля осторожно затянулась. На этот раз дым прошел внутрь, в легкие, она почувствовала легкое головокружение, потом затянулась снова, и увидела, что фигура Леннона стала расплываться – то вытягиваться в разные стороны, то раздваиваться. Леля испуганно тряхнула головой – видение исчезло. Леннон сидел на полу у ее ног и пел, тихонько подыгрывая себе на гитаре:

Отключи свой мозг, расслабься, плыви по течению,

это не умирание, это не умирание

останови свои мысли, отдайся пустоте,

она свечение, она свечение.

Леннон смотрел на нее с улыбкой.

– Ладно, иди, ложись с Марго, я тут буду найтать, – он вытащил из угла кухни свернутый тюфяк, бросил в изголовье куртку, лег на тюфяк и демонстративно накрылся с головой какой-то старой фуфайкой.

Леля вздохнула и побрела в комнату. Она, не раздеваясь, легла рядом с Марго, вжалась в край кровати и, свернувшись калачиком, уснула.

Утром ее разбудил Леннон. Он принес ей чашку горячего кофе и бутерброд. Марго рядом не было.

– Ну как, выспалась? – спросил он с усмешкой.

– Ой, а как же мой поезд? – испуганно спросила Леля. За окном ярко светило солнце: она поняла, что проспала.

– Да брось ты, говорю тебе, поехали с нами тусоваться, не пожалеешь!

– А куда вы едете?

– На «Радугу». Это фестиваль неформалов. Народ со всей страны туда приезжает – песни поют, тусуются, отдыхают. Такого нигде больше не увидишь. Ну, решайся!

В сущности выбора у Лели не было – поезд ушел, а все оставшиеся деньги она отдала Леннону. Поэтому Леля согласно кивнула, сползла с кровати и направилась к выходу.

Леннон придирчиво оглядел Лелю.

– Погоди, надо тебе поменять прикид! – решительно сказал он.

– Почему? – удивленно спросила Леля.

– Вникни, прикид, то есть одежда, это как бы код для посвященных. Если ты выбираешь свободу, то ты не должна прятать свой выбор! – глубокомысленно произнес Леннон.

– Найди для этой герлы какой-нибудь олдовый прикид! – сказал он вошедшей в комнату Марго.

Через несколько минут Леля уже была переодета в старые потрепанные джинсы, длинный бесформенный свитер, скрывший ее фигуру и придавший ей мешковатый вид. Впрочем, Марго так не казалось.

– Ну вот, теперь ты герла как герла, – удовлетворенно сказала она и дополнила новый «прикид» Лели обязательными аксессуарами – на шею ей повесила кожаный ксивник (сумочку для документов, хотя никаких документов у Лели не было), голову украсила «хайратником» – повязкой из сплетенных разноцветных ленточек, а на запястье одела разноцветные пластиковые браслеты – фенечки.

Леннон, который вошел в комнату, удовлетворенно щелкнул языком:

– Круто! Теперь с тобой можно на любой сейшен!

Вся толпа спустилась вниз, во двор. Здесь стоял старенький проржавевший праворульный микроавтобус Тойота – подарок Леннону с дальневосточного сейшена. Он рассказал Леле, как самостоятельно перегонял микроавтобус с Владивостока – 9 000 километров пути! И сейчас этот «бус» выручает его коммуну: не надо мокнуть на трассе и спать в кустах – передвижной дом на колесах к их услугам.

– Твоих денег нам хватит на бензин до самого Гурзуфа, – доверительно сказал Леннон Леле, – ну а на обратный путь будем аскать.

– Что будем делать? – не поняла Леля.

– Аскать, ну то есть просить, – пояснил Леннон.

Дети цветов с шумом «вписались» в микроавтобус, втиснувшись по трое человек на сидениях. Лелю вместе с Марго Леннон усадил впереди, рядом с водительским местом, и сам сел за руль.

В дороге с ними не случилось никаких особенных приключений, если не считать спущенного колеса и пятичасового ожидания на паромной переправе. Скорость Леннон не превышал, поскольку видавший виды «бус» не мог выдать больше 90 километров в час, да и гаишники брезгливо отворачивались при виде битком набитого микроавтобуса с хайратым водилой.

Пару ночей они провели в лесу и в поле, там, где заставала темнота, и вот наконец на третий день путешествия, достигли Гурзуфа.

Леннон не стал въезжать в поселок, остановился прямо на берегу моря в пустынной местности. Хиппи выскочили из автобуса, скинули одежду и бросились в воду, как дети, брызгаясь и ныряя в теплые волны. Леля хотела было последовать их примеру, но ее смутило то, что и парни, и «герлы» купались абсолютно голыми, ни капельки не стесняясь.

– Эй, что ты застряла, пошли купаться, – Леннон стоял перед ней абсолютно голый, и его нагота казалась Леле безобразной и жуткой. Он насмешливо смотрел на нее, а потом бесстыдно притянул к своему голому телу.

– Уйди! – Леля что есть силы хлестнула его по мокрым бедрам и убежала в автобус.

Леннон громогласно заржал и бросился обратно в море, догнал Марго и начал страстно ее целовать. Она не сопротивлялась, а Леннон исподволь поглядывал на реакцию Лели. Но Леля сидела в автобусе, отвернувшись, разглядывая серое небо, которое уже освещали красные лучи заходящего солнца.

Вдоволь наплескавшись, дети цветов развели костер, достали котелки, сварили походный суп и чай. Они так и сидели голыми, пока холод не заставил их одеться.

Ночная прохлада прогнала хиппарей с песка, где они нежились после утомительной дороги, и заставила сгрудиться у костра. Леннон подсел к Леле, которая расположилась на мшистом камне и немного забылась под музыку ночного прибоя. Он приобнял девушку за плечи и постарался растормошить:

– Не будь такой зашоренной, раскрепощайся, помни, что ты должна стать свободной, – ласково шептал он ей на ухо.

Но Леля сидела молча, не реагируя на его ласки. Она не обратила внимания на то, что Леннон сделал знак Марго, после которого она пошла к машине, достала деньги из пиджака Леннона и скрылась в темноте ночи.

– Ну, хочешь, я тебе что-нибудь спою, – предложил Леннон, взял гитару и, присев на корточки рядом с Лелей, тихо запел на непонятном языке:

– Love me tender, love me sweet

Never let me go.

You have made my life complete…

And I love you so…

Сидевшие рядом «пиплы», стали нестройно подтягивать за Ленноном:

– Love me tender, love me true

All my dreams fulfilled.

For my darlin' I love you

And I always will.

Леннон опять задел нужную струнку в душе Лели – она таяла под его сладкий голос. Леля улыбнулась, и он, подбодренный ей, запел уже по-русски, жестко отбивая ритм:

– И если есть в кармане пачка сигарет,

Значит все не так уж плохо на сегодняшний день,

И билет на самолет с серебристым крылом,

Что, взлетая, оставляет на земле лишь тень!

Он резко ударил по струнам и остановился – перед ним стояла Марго и протягивала какой-то пакет.

Леннон как-то нервно схватил пакет, быстро пошел к «бусу». Леля с беспокойством следила за ним. Она видела, как он достал из пакета шприц, наполнил его жидкостью из пузырька, сделал укол себе в вену. Потом проделал эту же манипуляцию с Марго, которая, откинувшись на сиденье автобуса, застыла в блаженной позе. Леннон спустился на песок и позвал Лелю:

– Или сюда, малышка, ты должна испытать это!

Леля вздрогнула: этим словом называл ее только Саид. Но в его устах оно имело таинственный и интимный смысл, он шептал его в полной тишине и темноте, сжимая Лелю в страстных объятиях, и вдруг это интимное слово Леннон произнес при всех. Для чего, что он хочет от нее? Леля поднялась с камня и подошла к автобусу.

Леннон ждал ее, держа в руках наполненный шприц. Видя, как она доверчиво приближается к нему, он ласково улыбался, тихо шептал, словно боясь спугнуть птичку:

– Доверься мне, не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Будет немножко больно, но ты ведь потерпишь, правда? Зато потом тебе станет очень хорошо, ты попадешь в нирвану, ты почувствуешь полную свободу и счастье.

Леля, как кролик, завороженный взглядом удава, смотрела на Леннона, боясь пошевелиться. В лучах заходящего солнца она смотрела на хиппи, которые опять бесстыдно развалились на песке, разбившись на парочки, начали предаваться любовным утехам. Леннон приблизился к ней вплотную, обнял ее сзади. В одной руке он держал шприц, другой рукой начал аккуратно заказывать рукав свитера.

Леля вдруг задрожала всем телом, но он крепко стиснул ее в объятиях, не давая шанса вырваться. Вот он уже добрался до вены на руке, и тут взгляд Лели упал на Марго. Блаженство, которое еще минуту назад отражалось в ее глазах, исчезло. Лицо было сковано судорогой, взгляд остекленел, руки безвольно упали с кресла, а из носа текла струйка крови.

Этот ужасный вид словно выдернул Лелю из оцепенения, она закричала, как раненный зверь. Леннон вздрогнул, выронил шприц, выругался, уже занес руку, чтобы ударить Лелю, но в этот момент он увидел Марго. Он с силой швырнул Лелю на песок и бросился в автобус.

В лагере мгновенно произошел переполох. Дети цветов повскакивали со своих лежбищ, окружили автобус. Леля увидела, что Марго лежит на полу автобуса, а Леннон пытается вдохнуть жизнь в ее посиневшие губы, но она остается неподвижной.

Наконец он встал, бессильно опустил руки, потом закрыл лицо ладонями, начал беззвучно рыдать.

Толпа, минуту назад облепившая бус, в ужасе отхлынула. До Лели донесся шепот, полный ужаса и паники:

– Она умерла!

– Мертвая, мертвая!

– Передоз…

В тот момент, когда до нее дошел смысл всего происходящего, Леля почувствовала, как внутри ее словно расправилась какая-то пружина, которую кто-то сжимал и сжимал все эти последние дни ее странствий. Она резко отпрянула от машины и побежала к дороге. Несколько секунд до нее доносился голос Леннона, прорывающийся сквозь рыдания:

– Леллляяяяяяяя! Лелллля! Вернись!!!!!!!! Лелллллляяя!!!!

Но этот полный отчаяния крик раненого зверя заставил ее лишь ускорить темп.

Леля бежала быстрее и быстрее, пока не увидела впереди сияющий огнями Гурзуф. Поселок возвышался на горе, переливаясь ночной иллюминацией, как волшебный замок. Кругом звучала музыка, слышался смех и веселые разговоры. Леле казалось, что она вынырнула с мрачного морского дна на солнечный свет. Леля отдышалась и пошла навстречу этому свету.

Она вышла на набережную, наполненную нарядными людьми – женщинами в вечерних платьях на высоких каблуках, загорелыми мужчинами с толстыми золотыми цепями на крепких шеях, детьми в шортах и майках, весело гоняющих на роликовых коньках и самокатах.

Леля села на скамейку, чтобы немного прийти в себя и решить, что ей теперь делать. Вдохнув эту атмосферу веселья и беззаботности, Леля вдруг вспомнила самый первый день своего побега, когда она шла по улицам Города и так же радостно вдыхала воздух свободы, и ее окружали такие же счастливые улыбчивые лица.

Ах, как это кажется было давно, сколько событий произошло с того дня! Как она тогда была полна надежды встретить настоящую Любовь, но жизнь принесла ей только боль и разочарование, опустошила, загнала в тупик. Что теперь ей делать? Куда бежать? Кому довериться? Леля была в полной растерянности. Что бы только она сейчас ни отдала, чтобы снова очутиться в своем детском уютном мире, чтобы спать и видеть безмятежные сны, чтобы слушать увлекательные истории, придуманные для нее Ведьмой, которая с такой заботой относилась к ней. Но она понимала, что это невозможно, что нет для нее возврата в ее потерянный рай…

– Леля, это ты? – вдруг услышала она знакомый голос.

Леня подняла глаза и замерла от удивления и восторга. Прямо перед ней стояла Ведьма и смотрела на нее ласковым взглядом.

Глава 7

Художник и Ведьма

Не думаю, что читатель поверит в то, что отчаянные мысли Лели материализовались и обрели плоть. А потому внезапное появление Ведьмы в городе, расположенном в двух тысячах километрах от ее дома, нуждается в разумном объяснении.

Итак, начнем с самого начала. С того самого дня, когда Леля, как сказочный Колобок, выпрыгнула из окошка уютного домика своей Благодетельницы.

Когда утром, проснувшись, Ведьма не обнаружила Лелю ни на постели, ни в квартире, она включила свой волшебный луч и увидела девочку, беззаботно шагающую по улицам Города. Признаться, она не ожидала такого поворота событий, и первым ее порывом было найти и вернуть беглянку, но потом она одумалась.

Насилие не входило в арсенал вооружения Ведьмы. Там, кончено, было много разных орудий: хитрость, обман, лесть, притворство, коварство и другие искушения, пагубные для человеческого сердца, но в том-то и состоял ее главный принцип, что человек должен был отдаться в ее власть добровольно, без принуждения, а лучше со страстью и желанием.

Поэтому она не стала препятствовать Леле, решив, что набив шишек, она сама вернется к ней и будет умолять взять ее обратно. Как мы теперь видим, в ее уверенности был свой резон.

А в то утро, решив предоставить Лелю самой себе, Ведьма, напевая песенку из популярного детского кинофильма «Как он будет жить на свете, мы за это не в ответе, мы его нарисовали, только и всего…», приводила себя в порядок перед судьбоносной встречей, которую она ожидала вечером. Ведьма собиралась пойти к своим давним друзьям, супругам Купцовым, которые устраивали у себя дома светские вечеринки с приглашением городской богемы.

В Городе, конечно, никто не подозревал, что она настоящая Ведьма. Для своих знакомых она была Эмилией – столичным филологом и литературным критиком, который пишет для московских журналов о провинциальном искусстве.

Художник Алексей Купцов и его жена Мила сохранили свой светский салон еще с советских времен, когда подобных домов в Городе было немало, и практически каждый вечер в них собирались городские интеллигенты. Эта милая традиция была разрушена в эпоху перестройки, когда «роскошь человеческого общения» перестала быть востребованной, люди с утра до вечера в поте лица зарабатывали «бабки», а интеллектуальные разговоры вышли из моды.

В это смутное время салон Купцовых занял нишу оазиса для мыслящих людей, не погнавшихся за призрачным золотым тельцом, и теперь остатки богемной городской элиты шли только сюда. Поэтому Ведьма не сомневалась, что именно у Купцовых она встретит Художника. Как искусный мастер интриг, она хотела поразить свою жертву сразу и наповал, так чтобы у нее не было шансов выбраться из ее цепких объятий, поэтому Ведьма продумала свою роль до самых мелочей.

Она появилась в салоне Купцовых, когда вечер был в самом разгаре, гости были уже достаточно пьяны, и интеллектуальные споры достигли своего накала. Она зашла, незамеченная никем, села в уголок залы и стала молча наблюдать за происходящим.

Разговор касался вечной темы, ставшей наиболее актуальной в последние годы – искусства и коммерции.

– Настоящий художник не может быть богатым и успешным при жизни! – громогласно провозглашал Купцов, – сытость и деньги это убийцы таланта! Ван Гог, картины которого продают за миллионы долларов, жил и умер в нищете. Примеров можно приводить десятки! Рынок искусства всегда забывал великих художников. Штучный товар рынку неинтересен: Боттичелли, Эль Греко, Рембрандт, Гоген были забыты и умерли в нищете. А имена тех, кого возносили в салонах, чьи картины при жизни скупали за баснословные деньги, напрочь забыты потомками.

– А я думаю, что признание необходимо художнику не меньше, чем внутренний порыв и желание творить, – тихим голосом возражал Художник, – конечно, мы не будем брать крайности, когда страсть наживы закрывает для души путь к прекрасному, но все-таки, рядом с творцом должна быть хоть одна родственная душа, которая ценит и понимает его картины.