Погружение

Мы пьем чай. Пряники завезли свежие. Собакену тоже дали. Он с достоинством принял и разжевал. Я боюсь его гладить. Но очень хочется потрогать плюшевую шерстку.

— Да, еще. Дядя Вася в городе встретился. Ты его не узнаешь. Солидный такой стал, важный. Изменился сильно.

— Запил?

— Нет. Присмотреться времени не было. Но такое ощущение, что теперь он в намного худшем рабстве, чем когда бухал.

— Каждый сам выбирает. Контракт с темными тоже. А там, на эстраде без этого нельзя.

— Ну, уж не все же?

— Так видно сразу, кто не повелся. Фильмы смотришь?

— Редко.

— Ну, понаблюдай. Как не согласился кто, так его сразу в сторону и больше не снимают. Точнее, сам уходит, как понимает, что предлагают.

— А дядя Вася? Что с ним теперь? Он сказал, что у него все классно. Группа у него, с фольклорным антуражем, в коротких сарафанах. Но поют современные песни. Слышала по радио местному как-то. Пошлятина полная. По гастролям ездят, выступают. Говорит, зря к нему не пошла. И он теперь сам хозяин своей судьбы, и выбрал быть богатым, известным и счастливым. А рожа такая, восковая, как искусственная стала.

— Значит, выбрал, раз хозяин, — вздохнул дед, — а что дальше? Как начнет понимать, что он променял на вкусную еду, доступных женщин и фальшивые улыбки, начнет в тоску впадать. Чтоб ее глушить, алкоголя мало. Подсядет, на что посильнее.

— А выход есть?

— Теоретически можно. Но мало, кто решается. Бросить все. В монастырь уйти или отречься от всего. От шмоток, денег, положения в стае. И это до конца жизни. Но они за это душу продали, как же отречься? Сложно для них. Если глаза откроет и захочет — сможет. Прогнозы строить в таком деле нельзя. Мы все люди, и все здесь примерно в равном положении. Только одни понимают, а другие нет.

Утром встали около шести. Я сварила макароны. Мы их ели с минтаем в томате. Вкусно, между прочим. Рик ел овсяную кашу, тоже с минтаем, из своей кастрюльки. Попили чаю. Много вещей я брать не стала. Все уложила в одну спортивную сумку. Ветровку повязала на пояс. Взяла еще маленький этюдник. Большой у меня дома постоянно разложен вместо мольберта.

Когда ЖКО открылось, я позвонила маме. Сказала, что уезжаю в гости. Больших трудов стоило ее успокоить и не проболтаться про деда. Пообещала написать письмо, когда на месте окажусь. И звонить при первой же возможности домой или на кафедру.

По дороге мы накупили целый дедов рюкзак разных круп, муки и подсолнечного масла. Народу была тьма на наш рейс. С собакой точно не влезем. Решили ехать на выезд из города, в Чурилково. К обеду мы стояли за перекрестком и голосовали. Нам повезло. Через полчаса остановился пустой автобус, который ехал забирать электриков в Углич. За полтора часа мы добрались до места. Место — обочина, с соснами вдоль дороги. За ними тропинка через поля в бор.

Мы бредем уже километра три по заросшей грунтовке. Рик забегает вперед, нюхает воздух, траву, деревья. Иногда встаем отдохнуть, плечи от ноши уже болят. На одной такой стоянке я свернула к кустикам несобранной черники. Пока ела из ладошки, увидала, как метрах в двадцати пес вытянул морду к елке. А с сухой нижней ветки почти касалась его носом большая белка. Я замерла в ожидании, что сейчас Рик лязгнет зубами, и белки не станет. Но они обнюхались, постояли мгновение, будто осмысляя что-то, и разбежались по своим дорожкам. Надо деда припереть к стенке. А то, как не заведешь разговор про собаку, так уходит от ответа или завтраками кормит.

После поворота дорожки из-за сосен открылся Храм. Красная колокольня, поросшая вверху березками. А вот сам храм уже кто-то восстанавливал. У входа стояли строительные леса.

— Ух-ты, как в Индии заброшенные города посреди джунглей!

— У нас тут своя Индия. Не хуже. Раньше тут большой монастырь был. Его поляки сожгли вместе с монахами. Около четырехсот человек погибло.

— В этой глуши поляки? Понятно, в Ярославле бы. Хотя и Ярославль за две тысячи километров от Польши. Здесь-то чего потребовалось?

— А что надо было в Костромских лесах? Где Иван Сусанин их на погибель завел. Не задумывалась?

— Пока нет. Но подумаю. Нам сюда?

— Не, дальше идем. Но и здесь когда-нибудь будем.

— А кто его восстанавливает?

— Художник один. Известный в узких кругах. С женой переехали жить неподалеку.

— Нам к нему?

— Нет, еще дальше.

Через час мы пришли в деревню на берегу маленькой речки. Дороги к ней нет, только тропка через лес. Да и домов всего три. Мы зашли в первый с краю. На удивление, внутри оказались несколько человек. Две женщины лет по тридцать, парень лет двадцати пяти, но с длинными волосами и черной бородкой, а также крепкий мужчина около пятидесяти. Нам обрадовались. Выяснилось, в деревне электричества нет, поэтому хорошо, что мы пришли засветло. Для нас растопили самовар. Такая экзотика. Еще и на сосновых шишках.

За столом разглядываю новых знакомых, а они меня. Света живая, суетливая, светлые волосы убраны под платок. Люба с короткими черными волосами, коренастая, плотная, основательная. Парня зовут Сергей. Худой и бледный, он сидит в уголке на лавке. Пьет чай маленькими глотками. Мужчина велел звать себя дядей Витей. Лицо с недавней седой щетиной. Волос на голове — только виски седые, коротко стриженные. Исходит от него уверенность. И доброта в чистом виде. Редко такое доводилось встречать, когда понимаешь, что человек добрый просто так.

Спальное место мне определили с женщинами в одной комнате, на лавке вдоль стены. Под лавку и положила вещи.

В деревне четыре дома. Один на отшибе и заросший кустами и крапивой Деревня огорожена по обычаю загородой — забор такой с тремя поперечными балками из сосенок без штакетника. Есть «ворота», где эти балки можно вытащить и проехать. А так пролезают между ними или через верх. За деревней пасека из тридцати ульев. Пасечник, объяснила Люба, еще и лечит пчелами, живет тут постоянно. Народ к нему ездит периодически. В двух других домах люди появляются по договоренности и рекомендациям. Кому отдохнуть от жизни надо, полечиться, просто подумать. Вот и меня привезли. И она очень надеется, что не зря.

Глава 3

Дед заявил, что завтра с утра уедет. А меня поручил именно Любе. Света, как живчик, везде поспевает. После ужина вместе с ней мою посуду. Она в первой воде, а я начисто — во второй. Сергей выливает помои. Никто меня ни о чем не расспрашивает. Спалось прекрасно. Когда открыла глаза и вышла, дед уже собрался.

— Возьми ключи от комнат, — предлагаю ему.

— Да не волнуйся, меня пристроят. Неизвестно еще, когда я в городе покажусь. Ты давай, в себя приходи. Витя за тобой присмотрит, а Люба позанимается.

Дед ушел вместе с Риком. Лучшее средство вжиться в пространство вокруг — чем-нибудь заняться. Я вызываюсь подметать дом. Люба замесила тесто и печет лепешки на притопке. В них добавлена еще какая-то травяная мука. Получилось волшебно.

За завтраком Сергей спорит с дядей Витей.

— Я православный! И не сверну с этого пути. Для России монархия является естественным строем. За Веру, Царя и Отечество! Сегодня этот лозунг актуален, как никогда.

— Но ты же христианин? — дядя Витя хитро улыбается.

— Я православный христианин. А то едут сейчас всякие сектанты. Тоже христианами себя называют.

— А в чем разница?

— Православие — значит, правильно славить. Только в нем есть правильные обряды.

— Ты Евангелие читаешь?

— На службе читают. Батюшка в проповеди разъясняет.

— Так рекомендуют самому каждый день читать.

— У меня так пока не получается.

— И очень зря. Иначе бы ты видел, что в твоем лозунге «За» — самое главное преткновение. Призыв к борьбе. Тогда как Господь велит не противиться злому.

— Святые старцы благословляли Русь защищать. Пересвет и Ослябя монахами были.

— Наша история туманна и загадочна. Почему каждый монастырь строился, как мощная крепость, это отдельная тема. Я сейчас о другом. Про Евангелие, не как обычай для чтения на церковно-слявянском, а как про руководство к действию. Нестыковочка с государственностью получается.

— Все стыкуется. Это скрепы, которые цементируют государство. И за ними будущее.

— Так в Евангелии четко говорится, что кесарю — кесарево. Христос вне политики и государства. «Царство мое не от мира сего». А если развивать твою идею, так дело дойдет до того, что замполитов в армии на священников заменят. Они еще и ядерные ракеты освящать будут.

— Такого маразма не будет. Но Русь возродится только в Православии.

— Для скреп и возрождения Руси тогда лучше подойдут идеи славянских богов. Перуны там иВелесы всякие, — дядя Витя посмеивается.

— Вот таких мы нагайками. А идолов и всю нечисть сожжем.

— Это уже было. Иудеи, между прочим, тоже за государственность были. Ветхозаветное православие сейчас называют. Только казнили раньше по-другому. Почитай Федора Михайловича, про Великого Инквизитора в «Братьях Карамазовых».

— И что там?

— Рим принял мир, который обещал сатана Иисусу, если поклонится ему. Но Господь не поклонился, а Рим согласился. Теперь правит. «Зачем ты пришел мешать нам», — процитировал он. — И если Православная Церковь пойдет в Государство, то будет тоже самое. С русским колоритом. Потому что центр управления у всего этого единый. Сам не видишь, что происходит? Через два года священники войдут во все сферы жизни, а через двадцать это будут чиновники от духовного ведомства.

— Дядь Витя, вот странно от тебя такое слышать. Ты же сам говорил, что православный. Или нет? И пусть батюшки идут везде. И хорошо. Всем понятно, что коммунистическая идеология не справилась. Будет правильная, настоящая, наша, русская православная вера.

— Вот именно, что ваша, русская и православная. А я — христианин. И что до идеологии, а была ли коммунистическая идеология вовсе?

— Ну, а как же. Моральный кодекс строителя коммунизма.

— Это объяснение для народных масс. Коммунизм — теория экономическая. О каком моральном обосновании тут может идти речь? О какой идеологии, кроме экономической эффективности?

— Тем не менее, за эти идеи умирали революционеры, поколения в борьбе жили.

— Ты уверен, что за эти? Читал «1984»?

— Читал. В самиздате. Это утопия про буржуазное общество.

— Да если бы. Оруэлл был рьяным сторонником коммунизма. И даже поехал воевать в Испанию. На стороне республиканцев, конечно. Там познакомился с руководством. Узнал несколько больше, чем позволительно простому человеку. И пришел в ужас. Уехал домой и написал эту книгу. Она про будущее коммунистического общества. Тотальный контроль и тотальное вранье.

— Не знаю, не знаю. По мне, так идеи коммунистов не так и плохи, только они без Бога. Если все сделать правильно, с православным Государем, то будет благолепие.

— Помесь коммунизма и Православия. Боюсь представить.

— А не надо представлять. Мы своего добьемся.

— Не вы. А вашими руками и недалекими головами.

— Хотите сказать, что все идеологи были идиотами?

— Нет. Коммунизм — гениальное изобретение. Только смотря для кого.

— Для народа!

— Для него это рабовладение в чистом виде, только не частное, а государственное. Объявить рабу, что заводы и земли теперь его. А потом заставлять работать под угрозой тюрьмы или расстрела. За очень скудную еду и плохую одежду. Знаешь, где у нас коммунизм? В тюрьме и в армии.

— Так я и говорю. Если правильную идеологию дать народу, все изменится.

— Это ты верно говоришь. Таких инструментов залезть в душу у коммунистов нет. Не вытянули. А вот если отыграть на врожденной тяге души к Творцу, то получится намного серьезнее. Тут уже десять лет лагерей не за то, что колоски у народа украл, а за то, что против Бога пошел.

— Сейчас все воруют. Кто, что может.

— Так и от коммунизма мы все дальше.

— Считаете, коммунисты больше не встрепенуться?

Дядя Витя захохотал. Отодвинул чашку. Все-таки добрая у него улыбка. И мудрая.

— Сережа, я вижу, что ты хочешь разобраться. Хоть и упрямый, как баран. И, уверен, что разберешься. Не зря же твой знакомый тебя привез. Давай, сам выводы сделай. Фильмы смотрел про революцию, про подполье?

— Смотрел.

— Ну и представь подпольную партийную ячейку в каком-нибудь Тутаеве или Калязине, где узнают вдруг о таком смене курса. Кооперативы, совместные предприятия, первые официальные миллионеры. Но ячейка из того времени. Революционеры пламенные, аж дым идет. Что бы они делали?

— Ух! Отделились бы первым делом от партии. Обозвались по-своему. И борьба дальше. Листовки, стачки, боевые звенья, эксы, ликвидация крупных начальников, всяких там секретарей горкомов и обкомов, как предателей, нападение на милиционеров, как на оплот режима. Да страшные вещи! Их из-под земли достанут и расстреляют.

— А если в сотне городов? Все-таки организация с опытом подпольной борьбы. И сторонников много в разных сферах.

— Победят, думаю, — Сергей замялся, — но никто же не восстал и не восстанет. Вы хотите сказать, что весь бардак этот полностью управляем? Они сами все организовали, и никто не против? Но тогда не понимаю, зачем это им. Там, наверху.

— Так. Уже лучше. А теперь возьми несколько точек реформ и событий и проведи прямую. Куда идет?

— Уже думал. К полному развалу. Все равно не верю. Такая громадина, мировая держава не может развалиться.

— Может. Если этого хотят те, кто ее сделал.

— А что потом?

— Читал я один самиздат. Перепечатка с дореволюционного. Привлек тем, что очень гладко все расписано. От подготовки революционной ситуации в прошлом веке до воцарения единого мирового правителя в будущем. Описаны и создание коммунистического государства, и последующее его падение. На время. Советский Союз восстанет, но в таком варианте, что предыдущая версия покажется цветочками.

— Маша! — в дверь заглянула Люба, — что ты их слушаешь? Мужикам только про политику поговорить. Погода прекрасная, пойдем со мной. У нас другие дела.

— Беги, Машенька, я помою посуду, — сказала Света.

Люба подошла к столу и за руку, как маленького ребенка, увела. На крыльце повернулась ко мне:

— Дед Егор особо попросил с тобой позаниматься. А времени мало. Не трать его на пересуды.

— Сергей, он кто?

— Очередной пытливый ум. Пусть им Витя занимается.