Погружение

— Вот как так бывает? Люди на море ехали. Да само не может быть, — возмущается Настя.

— У нас все может. Крайних найдут. Кто-нибудь когда-нибудь был рядом, ремонтировал газопровод. Просто мимо проходил, за трубу запнулся пять лет назад. Это не существенно. Посадят работяг, и то ненадолго, если невиновны. И все стихнет.

— Даже этим тебя не проймешь! У тебя явная депрессия. Мне можешь рассказать, что случилось? — Пристает она, — ты сама не своя который день. С Олегом поругалась?

— Не ругалась. Как-то само все получается.

— Ух-ты! Вы расстались? Ты с ума сошла!

— Еще не расстались. Но у меня плохие предчувствия.

— Машка, только не обижайся, ты — полная дура. Чего тебе не хватает? Таких мужиков надо держать с одно место и тащить в ЗАГС, пока не поздно. И сразу ребенка родить или двух, чтоб никуда не делся. Не поздно еще?

— Не поздно. Только не нужно.

— Ну, хватит дурить. Еще один непонятый художник. Без комсомольских трудностей не можешь? Мирись быстрей, да роди уже наследника. Никуда не денется. Будешь писать свои шедевры в большой квартире. Его папаша поможет пристроить на выставку. Получишь заказы денежные.

— Заказы, это хорошо. — Я гляжу медленно идущую баржу и маленькие домики на том берегу.

— Вот мой Сеня в колхозе с председателем поговорил, нашел шабашку. Несколько стендов оформить надо. Работы на неделю, а платят двести. Скоро поедем.

— Молодцы.

— А знаешь, что? Это потому, что ты косметикой не пользуешься. И, вообще, от моды отстала. Видишь, как сейчас ходят?

— Что ты предлагаешь?

— Давай тебя накрасим. Твой приедет, обалдеет.

— Если я накрашусь, то точно обалдеет. И уедет. Потому что это уже буду не я.

— Да ничего ты в мужиках не понимаешь. Им яркое надо, интересное. На такое клюют.

— Суперсигналы называется.

— Чего?

— Это когда усиливают определенные черты или качества искусственно для придания эффекта. Муляж желаемого.

— Ты можешь проще сказать?

— Вот губы красят. Они имитируют половые губы, которые у обезьян в период совокупления наливаются и краснеют. Мы биологически — обезьяны. Поэтому полные красные губы привлекают подсознательно. Или титьки. Тоже, чем больше, тем привлекательней.

— Как у обезьян?

— Да, только у них они наливаются в определенный период. На время спаривания. Это человек всегда готов.

— Фу. Говоришь, прямо про шлюх каких-то. Даже противно.

— Вот и мне противно. Если понаблюдаешь, то увидишь такие сигналы много где. Не хочешь про девушек, давай про мальчиков. У мужиков высокие шапки. У военных, как их, папахи. Или раньше у бояр были. Потому что рост увеличивают. А кто выше, тот и важнее. Или вставки в плечах у костюмов, или погоны. Чтоб ширину придать фигуре.

— Тьфу на мужиков. Тебя послушать, так девушки только и занимаются тем, чтоб самцов завлечь.

— Но так и есть. Все, про которых ты говоришь, одеваются именно так и именно для того. В ущерб удобству и здравому смыслу. И малюют на себе, как папуасы.

— Можно же немножко подкрасить.

— Зачем?

— Чтоб красиво было.

— Кому? Что красивого в зеленых или синих тенях над глазами? Или в щеках нарумяненных?

— Так чтоб лицо яркое было.

— Как у клоунов? Побегай по утрам или в лес походи пару месяцев. Румянец и появится. То, о чем ты говоришь, суперсигналы признаков внутренней силы, здоровья. Их самой зарабатывать надо, а не имитировать искусственно. Это все равно, что надеть нимб на голову и пытаться этим всех убедить, что у тебя просветление наступило.

— Нимб? Как женские кокошники в старину?

— Да блин! — Мы смеемся.

— Интересно с тобой, Машка. Только с Олегом ты не права. Нельзя себе судьбу ломать из-за причуд. Такого орла быстро к рукам приберут. И на счет косметики — тебе, может, и не надо. И так все липнут. И, правда, что они в тебе находят?

— Вот одену кокошник, узнаешь, — мы хохочем на все набережную.

Я иду мимо задворков рынка. Черная галдящая стая в цветастых платках зажала девчонку. Та плачет: «Отдайте, это на платье». Белая майка, кремовая юбка, сумочка белая через плечо. Как чайка среди галок. Приглядываюсь — а девочку им пробить не удается. Толстая, как торфяная куча, цыганка вперилась в область левого виска и бормочет. Но барьер не дает ее силе проникнуть в разум.

Подхожу к толпе сзади. Бочком в одно движение выныриваю перед горящими глазами и золотыми зубами.

— Отдай! — смотрю в глаза.

Когда нападают, про оборону забывают. В конце слова чуть тяну «и краткое» со звоном и вибрацией в мягком нёбе. Вкладываю энергию и направляю между глаз мошеннице.

Та пугается. Глядя на нее, товарки примолкают.

— Она сама, сама все отдала, — но рука уже скользнула в юбки и вытащила полтинник.

Мятая бумажка в руках девушки.

— Тебя как зовут?

— Аня.

— Быстро топай отсюда, — оттесняю ее в сторону.

Девушка исчезает, но появляется несколько чернявых неопрятных мужиков позади меня. Перекинулись по-цыгански со старшей, посмеялись и хищно двинулись ко мне. За моей спиной остатки кирпичного забора.

Возбуждение под пупком, все сжалось в комок и засветилось. Я толкнулась легко, поднялась на полметра и зависла. Удивления не было, наоборот, появилась четкость мыслей — они стали объемные, со своим весом и силой.

Цыгане сначала не поняли, но опустили взгляд на ноги. Охотничий азарт в глазах сменился ужасом. Я развела руки в стороны:

— Не будет вам покоя нигде. Сгинете, если не изменитесь, — в голове зазвучали древние непонятные слова с шуршащими звуками. Я нараспев протянула их, уже опускаясь.

Древнее племя бежало, подобрав юбки и догоняя своих мужиков.

А я осталась у забора. Прислонилась спиной и не видела ни мыслей, ни эмоций, зато пространство вокруг дрожало и переливалось. Продышалась, но в себя пришла только дома к вечеру.

Он появился на кольцевой. Пока трамвай стоял, несколько женщин успело забраться по высоким ступеням, и теперь отдыхивались после бега. Я после прогулки решила покататься. Люблю трамваи. Надо еще в центр, в магазин «Художник». Посмотрю, чего интересного завезли. Времени до вечера много. Погода прекрасная. Из кабины водителя доносится еле слышно «Донт вори, би хапи». Или в трамвае машинист? Он же по рельсам ездит.

Умиротворение жаркого полдня. Народу еще мало. На березках первые желтые листочки. Это потому, что сухо.

Мужчина в плаще защитного цвета с накинутым капюшоном сразу прошел на заднюю площадку. С ним был пес размером с крупную овчарку. Непривычная глазу шоколадная шерсть ровная, без подпалин и лысин. Какая-то перекопская бабка попыталась обратить внимание на непорядок: «Волк это, что ли». Но собака приподняла голову и так глянула, что бабка отвернулась к окошку и про намордник уже не заикнулась. Пара излучала странное спокойствие. Глаз на них не задерживался. Будто они всегда были частью вагона.

Трамвай уютно подвывал, переползая по мосту Которосль. Я любовалась бликами на воде. Отвлек шорох. Взгляд уткнулся в брезентовую ткань. Подняла голову — под капюшоном улыбался дед Егор.

Я порывисто встала и обняла его. Вот уж, действительно, что-то теряешь, а что-то находишь. От него пахло лесом и улицей, дымом и сеном. Что-то изменилось, но сейчас не до анализа.

— Деда, ну где же ты был? Как тебя не хватало. — Слезы сами навернулись.

— Машенька, какая ты взрослая!

— За два года успела, знаешь ли. Едем ко мне, — теперь закупки красок и кистей подождут.

Мы вышли на конечной. Через пять минут хода уже бежали к открывшему двери сорок первому автобусу. Он быстро едет. Проспект почти пустой, да еще и может срезать. Минут пятнадцать, и мы идем домой. По пути я зашла в Новый Гастроном. Повезло, народу днем мало, и товар выложили. Взяла два килограмма пельменей «Охотничьих» за рубль сорок, буханку ржаного за восемнадцать копеек, два батона за двадцать пять копеек. Надо было в центре заскочить в хлебный, там «Бородинский» бывает. К нам такое счастье не возят. Провинция-с. Сметану мне по просьбе налили в пакет. Талоны на сахар я уже отоварила. Давали по килограмму в месяц на человека. Сахар мокрый. Говорят, около мешка испаряют воду из ведра кипятильником, чтобы вес набрался. На всякий случай еще взяла четыре банок минтая в томатном соусе по тридцать пять копеек и пару картонных пачек овсяных хлопьев «Геркулес». Собаку тоже кормит надо. Выяснилось, что ее зовут Рик, и он — кобель. Суп еще доест вчерашний. Мама приезжала, наварила. К чаю прихватила сушек и пакет пряников. Дед ждал во дворе на лавочке.

Дома ни слова не говоря, протянула деду полотенце и свою черную майку без рисунка. Пока дед моется, хлопочу с едой. Собака расположилась на кухне возле стола. «Чем тебя сначала покормить, и, главное, в чем?» — рассуждаю в полголоса. На что пес как-то философски качнул головой, мол, дело хозяйское, чем угостите, тому и рады. Я разогрела до теплого суп с фрикадельками. Поставила его в плоской кастрюльке с оранжевыми квадратиками. Покрошила туда белого хлеба. Пес притронулся к еде, когда я закончила и отошла к плите. Ел он не спеша и очень аккуратно.

— Ишь, интеллигент, — молвил дед, заглядывая из коридора, — настоящий англичанин.

— Почему англичанин?

— Насколько я понял, его Ричард зовут. Это я сократил до Рика. А Ричард, стало быть, англичанин. Это долгая история. Давай лучше про тебя поговорим. А ему ты еще пельмешков положи, с бульончиком. Не жалей.

Я зачерпнула поварешку и налила в кастрюльку парящее варево. Рик не шевельнулся.

— Ждет, когда остынет, — пояснил дед.

— Умный, — похвалила я.

Тут пес явно ухмыльнулся и отвел морду в сторону.

— Давай потом про него, — увильнул дед от моего вопросительного взгляда.

— Нет, пока не скажешь, где был, не успокоюсь. Тебя же похоронили.

— Ну, так уж и похоронили?

— Я чувствовала, что ты живой. Да и баба Лида тоже. Постой, — я внезапно поняла, что мне показалось не таким при встрече, — ты же не постарел за два года. Наоборот, помолодел. Лет на пятьдесят — пятьдесят пять выглядишь. Только седая борода тебя и маскирует.

— Есть такое. Надо мне было, внучка, восстановиться.

— А предупредить нельзя?

— Так я не в санаторий поехал. Тут не только тело, состояние ума в первую очередь меняется. И такое исчезновение — одно из условий.

— Где ты сейчас?

— У тебя.

— Да, пожалуйста, живи, сколько хочешь. Я одна.

— Наигралась во «взрослую» жизнь?

— Вроде того. Только все равно больно.

— А ты что думала, моя милая? Раны еще долго зализывать придется. Но не грусти по этому поводу. А я тебе помогу.

— Это как?

— До начала учебы много времени. Поедем в одну глухую деревню. Место там очень хорошее. Придешь в себя. С интересными людьми познакомишься.

— А поехали. Только маму предупрежу. И бабу Лиду обрадую.

— Не надо пока никого радовать. Сам обозначусь, как время придет. Рассказывай про себя лучше.

— А что рассказывать? Любовь у нас с Олегом безумная. Была. Помнишь его? — смотрю, как дед кивает, прикрыв глаза, — буйство плоти и чувств. А потом как-то все меняться начало. Кроме этого, есть еще самое главное. Что и без плоти будет. И в болезни и в старости, в нищете и горе. Но как раз такого оказалось мало. Или не проявилось еще. По крайней мере, Олег уехал по направлению после защиты куда-то в Подмосковье. В закрытый городок. Будет там свои основы для летучих соединений изобретать, чтоб в воздухе висели и на землю не оседали.

— Даже так? — проявил дед интерес, приподняв бровь.

— Что-то нехорошее, да? Это отравляющие вещества?

— Если отравляющие или вирус какой — полбеды. Есть и похлеще этому применение, если додумаются. Давай дальше.

— А дальше работа у него. Меня не зовет. Чтоб туда приехать, кучу проверок надо пройти. Может, я уже не прошла? Сам приезжал, ко мне перед отъездом заходил. Я его провожала. У него и папа с мамой в Москву переехали. Теперь только квартиру проведать и ездят. А последние две недели ни звонков, ни писем. Вера Абрамовна сказала, надо научиться управлять плотью и чувствами. Вот, учусь. Точнее, учат.

— Мама как?

— О, с ней совсем интересно. Познакомилась на кафедре с доцентом. Владимир Михайлович Творогов его зовут. Такой коренастый, лысый, но умный и деятельный. Так он маму на кафедру работать устроил. Ну и завертелось у них там. Вообщем, ждут мальчика. Живет у него. Да он хороший дядька. Всегда мне рад. Своих детей у него не было. Жена ушла. В науку весь и ударился. А мама сразу преобразилась. Красавица, хоть в кино снимай.

— Да, дела, — протянул дед, прожевав пельмень, — учишься?

— На третьем курсе уже. В девяностом закончу.

— Дай Бог. — Протянул он задумчиво.