Помоги проекту - поделись книгой:
Тата моя. Не писала оттого, что тебе, именно тебе, труднее всего было писать это время. И теперь не знаю, могу ли. Ведь нельзя тебе ни лжи умолчания, – но и слов нельзя, если еще боишься за них, что они не голая, точная правда, а смешаны с «настроением». Ведь уже если я, здесь, во всеоружии фактов, при знании атмосферы и всего – не могу отделить, то тебе, оттуда, и вовсе невозможно это сделать. Поэтому и страшно писать всегда. Трудно, – так же, как ничего не писать. Попробую все-таки. Мало; только о себе и о данном моменте.
Ты знаешь, что я всегда разделяла твердо: «Главное», – правда его, дело наше, – это одно. О Нем и вопроса нет. Оно для меня (верю, и для каждого из нас) – навсегда незыблемо, –
Я даже не хочу утверждать, что это мое неверие – истинное. Т. е. что мне не
Понимаешь ли? Когда Димочка один не верил в себя, в
И вот потому-то в конечном счете я ничего еще и не знаю. Знаю только, что сейчас
Я бы могла – и теперь с завязанными глазами нестись вперед, утверждая свое, себя и всех, за свой страх, – но это были бы ложь и упрямство, а не сила. На своих плечах упрямо тащить кого-нибудь
Все, что говорю, страшно серьезно. И относится оно к претворению символа в реальность, к самому началу этого процесса. То есть: к жизни, к новым взаимоотношениям в
Может быть, детка, об этом не нужно очень много разговаривать. Отдать и неверие свое, как прежде веру, в Его любовь. И нелюбовь свою, как прежде любовь, – в Его волю. Умереть – в Его воскресение – если умирается. Так я, должно быть, и сделаю. Но теперь только страшно, и непривычная пустота ярко, жутко и безнадежно ощущается. Я допускаю, что это обман, как всегда допускаю чудо. Я должна была сказать им (и тебе) о факте этого моего отсутствия веры и любви, а затем опустить занавес, – даже и для себя, если только возможно. Да будет – не моя воля[337].
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК
ХЛЕБНИКОВ – БУНИН – ДЖОЙС – БЕККЕТ (НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ)[338]
Современная литература все более развивается по принципу: «кто может – тот поймет, а кто не может – тому и объяснять нечего». Пруст доступен не всякому, одна из книг Джойса требует несколько месяцев напряженного внимания, а другая – тома комментариев.
Пути четырех великих писателей ХХ века, представителей разных культурных традиций и направлений в русской и европейской литературах – Хлебникова, Бунина, Джойса и Беккета – неожиданным образом пересеклись c судьбой одной итальянско-русской семьи. Но не все члены этого «четырехугольника», по-видимому, знали друг о друге. Скорее всего, для Джойса и Беккета существование Бунина и Хлебникова было terra incognita. Как и где пересеклись пути четырех классиков русской и европейской литератур?
Настоящие разыскания вводят в научный оборот ряд малоизвестных биографических фактов и материалов, связанных с творческой биографией Велимира Хлебникова и историей его рода, а также с историей семьи известного итальянского композитора Микеле Эспозито (1855–1929)[339].
Иван Бунин, один из виднейших представителей реализма в русской литературе, был ярым противником модернизма и авангарда. Он ненавидел многих символистов, акмеистов и прежде всего футуристов, которых называл «мошенниками» и «хулиганами», а Хлебникова просто считал «сумасшедшим»[340]. Он иногда встречал главу футуристов-будетлян на дореволюционных публичных выступлениях или в литературно-художественных салонах, но вряд ли они были лично знакомы. Ненависть к футуристам Бунин сохранил на всю жизнь, о чем свидетельствуют его многочисленные замечания разных лет.
В своих мемуарах он писал:
А вот в числе ненормальных вспоминается еще некий Хлебников. Хлебникова, имя которого было Виктор, хотя он переменил его на какого-то Велимира, я иногда встречал еще до революции (до февральской). Это был довольно мрачный малый, молчаливый, не то хмельной, не то притворявшийся хмельным. Теперь не только в России, но иногда и в эмиграции говорят и о его гениальности. Это, конечно, тоже очень глупо, но элементарные залежи какого-то дикого художественного таланта были у него. Он слыл известным футуристом, кроме того и сумасшедшим. Однако был ли он впрямь сумасшедший? Нормальным он, конечно, никак не был, но все же играл роль сумасшедшего, спекулировал своим сумасшествием. В двадцатых годах, среди всяких прочих литературных и житейских известий из Москвы, я получил однажды письмо и о нем[341].
Далее Бунин пересказывает апокрифические, или просто «лживые», по определению младшей сестры Велимира Веры Хлебниковой, воспоминания Д. Петровского о поэте, якобы свидетельствующие о его «сумасшествии»[342].
О категорическом неприятии Буниным новой русской поэзии писали многие. В частности, известный публицист Марк Вишняк в письме от 13 июня 1956 года к американскому литературоведу В. Ф. Маркову, работавшему в то время над своей диссертацией о Хлебникове на английском языке, точно сформулировал: «Не кто иной, как Бунин, – сам Бунин – учинил вселенскую смазь всем русским символистам, акмеистам, имажинистам и прочим, включая Белого и Блока»[343].
Но судьба сыграла с Буниным злую шутку. Он несколько лет переписывался с жившей тогда в Ирландии двоюродной сестрой Хлебникова Натальей Петровной Эспозито (1857–1944; далее – Н. П.), дочерью его дяди П. А. Хлебникова (правда, эта переписка велась еще в начале ХХ века, в 1901–1903 годах, то есть до создания футуризма). У них даже возник «роман в письмах», но переписка неожиданно прекратилась, а через двадцать лет Бунин посвятил Н. П. построенный на этой переписке автобиографический рассказ «Неизвестный друг» (1923)[344]. Не исключено, что работая над этим рассказом, Бунин мог предполагать, что его бывшая корреспондентка находится в близком родстве с главой будетлян (факт, ранее не известный исследователям!). Об этом косвенно свидетельствует письмо из Москвы, упоминаемое в бунинских мемуарах (см. выше) и, вероятно, связанное с сообщением о смерти Хлебникова. Знала ли Н. П., что Бунин посвятил ей рассказ, нам неизвестно. Поздравила ли она Бунина в 1933 году с присуждением ему Нобелевской премии, также неизвестно.
Десять писем Н. П. к Бунину сохранились в его дореволюционном архиве, находящемся в орловском музее И. С. Тургенева. Они были опубликованы в 1973 году (не полностью)[345]. Как констатировал публикатор писем Л. Н. Афонин, это, «быть может, самая романтическая в жизни Бунина переписка»[346]. К сожалению, ответные письма Бунина к Н. П., которые искали несколько исследователей, обнаружить не удалось[347].
Как известно, сам Хлебников в знаменитом манифесте «Пощечина общественному вкусу» (1912) вместе со своими соратниками-футуристами заявлял, что их литературным «врагам» (в этом ряду был назван и Бунин) «нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!»[348]. Такого оскорбления Бунин, конечно, забыть не мог.
В то же время Хлебников высоко ценил эпическую поэму Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате», переведенную Буниным: он призывал украсить Монблан «головой Гайаваты» и назвал одного из русских поэтов «Гайаватой современности», а также собирался взять себе двойной псевдоним «Ундури-Гайавата»[349].
Выдающийся ирландский писатель Джеймс Джойс, автор одного из самых знаменитых романов ХХ века «Улисс», энциклопедии модернизма, и глава русских футуристов-будетлян Велимир Хлебников, называвший себя Первым Председателем земного шара, были едва ли не главными революционерами и новаторами в искусстве ХХ века, у них есть сходные черты в области поэтики, но они вряд ли знали друг о друге. Прежде всего по простой причине: они были представителями разных культурных традиций, и в 1922 году (когда умер Хлебников) их еще не переводили на другие языки.
Ирландский писатель никогда не покидал Европы, а русский поэт, с его азийским мировоззрением и антизападными установками, всю свою недолгую жизнь провел в России, исключая три с половиной месяца в 1921 году, когда он находился в Персии (Иране) и был свидетелем Гилянской революции. Известно, что Джойс изучал русский язык, читал русских классиков и даже процитировал Маяковского в «Поминках по Финнегану» (1940)[350], но слышал ли он когда-нибудь о Хлебникове и упоминал ли его – об этом никаких сведений обнаружить не удалось.
Полный текст «Улисса» вышел во Франции на английском языке в феврале 1922 года, за несколько месяцев до смерти Хлебникова, и, конечно же, глава будетлян ничего о нем знать не мог. Однако существует много типологических параллелей и связей между Джойсом и Хлебниковым, о чем пишут в различных исследованиях и статьях[351]. Например, известный философ, физик и переводчик Джойса С. С. Хоружий писал:
В отличие от Белого, Хлебников сближается с Джойсом в самих основах своего мировидения, в модели мира, которую можно проследить в его творчестве. Космос Хлебникова и космос позднего Джойса одного рода: это космос мифологического сознания с «опространствленным временем» и замкнутой мировой историей, наличной и данной сразу во всей своей целокупности[352].
Между тем существуют также, как выясняется, и «биографические» пересечения этих писателей.
Что же известно о семье Эспозито и почему она привлекла наше внимание? Как нам удалось выяснить, все члены семьи, проживавшие в Дублине, были тесно связаны не только с музыкальным искусством, но и с литературой, театром и медиевистикой. А главное – все русские члены этой семьи вели дневники. Отец Н. П., Петр Алексеевич Хлебников (1829 – после 1914; далее – П. А.), даже начал писать воспоминания, которые озаглавил «Автобиография».
В семье Хлебниковых существовала легенда о старшем единокровном брате отца поэта, П. А., который стал видным ученым в двух разных областях наук – в физике и медицине. Еще в 1914 году Хлебников, отвечая на вопрос анкеты С. А. Венгерова «Были ли в роду выдающиеся в каком-либо отношении люди?», назвал своего дядю П. А. и подчеркнул, что тот был профессором физики Военно-медицинской академии[353], но какие тот сделал открытия и чем прославился, поэт не сообщил. Любопытно, что в 1925 году, уже после смерти Хлебникова, его младшая сестра Вера в письме к родителям также упомянула П. А. в числе известных родственников, но забыла, как его зовут[354].
Приведем то немногое, что удалось о нем разыскать в различных источниках – печатных и архивных. П. А. родился в Астрахани в 1829 году, он был сыном купца 1‐й гильдии Алексея Ивановича Хлебникова (1801–1871)[355] от первого брака с Ниной Михайловной Симоновой, которая скончалась при родах десятого ребенка в возрасте 36 лет. По материнской линии он был племянником Ивана Михайловича Симонова (1794–1855), известного астронома, одного из первооткрывателей Антарктиды[356] и ректора Казанского университета, который тот возглавил после Н. И. Лобачевского, кумира поэта. По шкале ценностей Велимира Хлебникова, Лобачевский и Симонов были вершинами научной мысли.
Младший брат П. А., Владимир Алексеевич (1857–1934; далее – В. А.), будущий отец поэта, родился от второго брака А. И. Хлебникова с Екатериной Лаврентьевной Хлебниковой. Разница в возрасте между единокровными братьями была 28 лет. Вне всякого сомнения, научный статус старшего брата, который первый в купеческой семье выбрал науку, повлиял на выбор В. А. своей будущей профессии – он стал ученым-орнитологом, а впоследствии одним из организаторов и первым директором астраханского заповедника.
После окончания астраханской гимназии в 1846 году П. А. покинул родной город и поступил на отделение физических и математических наук философского факультета Казанского университета. Он сделал серьезную научную карьеру (в архиве сохранился «роскошный» диплом 1851 года на пергаменте об окончании университета со званием кандидата, подписанный профессором И. М. Симоновым[357]). В том же году он поступил вольнослушателем на третий курс петербургской Медико-хирургической академии, которую закончил в 1854 году, получив звание врача.
С октября того же года по июль 1855‐го П. А. находился в осажденном Севастополе в качестве одного из помощников хирурга Н. И. Пирогова. Осенью 1855 года он вторично по приглашению Пирогова отправился в Севастополь, где пробыл несколько месяцев, переболел тифом и в мае 1856‐го вернулся в Петербург. В 1858 году он защитил докторскую диссертацию «Опыт исторического изложения учения о клеточке в анатомическом и физиологическом отношениях»[358]. В июне 1858‐го П. А. уехал на два года в заграничную командировку, во время которой изучал физику, физическую географию и климатологию. Он посетил высшие учебные заведения Франции, Германии, Австрии, Англии, Швейцарии и Италии.
Одной из целей его поездки за границу было приобретение научных приборов для физического кабинета академии. П. А. организовал также фотографический павильон на чердаке одного из зданий академии и первым в России применил фотографию в медицине. Впоследствии он еще несколько раз ездил за границу. П. А. считал себя воспитанником французской школы физиков. Он перевел на русский язык и выпустил ряд трудов французских ученых.
Приведем справку о П. А. из исторического очерка, написанного к юбилею кафедры физики:
Во время службы в Академии Хлебниковым напечатаны: «Курс физической географии» – 1864 г.; «[Физика земного шара.] О явлениях, производимых на земном шаре теплотою» – 1866 г. и переводы соч<инений> Дюгамеля: «О методах умозрительных наук» и лекции Тиндаля: «Тепло и холод». Кроме того, Петр Алексеевич состоял редактором журнала «Знание»[359].
В 1864 году он был избран ординарным профессором и возглавил кафедру физики, метеорологии, климатологии и физической географии. В период заведывания кафедрой П. А. привел ее к подъему научной деятельности. Однако в 1872 году он заболел и в 1873‐м уехал вместе с 16-летней дочерью Натальей из России во Францию, где провел оставшуюся часть жизни.
Интересно отметить, что в семейной библиотеке Хлебниковых сохранилась одна его книга «Физика земного шара. О явлениях, производимых на земном шаре теплотою» (СПб., 1866) с дарственной надписью отцу, А. И. Хлебникову: «Многоуважаемому родителю от любящего и покорного сына – П. Хлебникова. 1866 года. 4 марта» (ныне – в Доме-музее Велимира Хлебникова в Астрахани)[360]. На ней имеются пометы поэта, но их анализ – тема отдельного исследования.
Это фактически все, что нам удалось выяснить о жизни П. А. в России по открытым источникам. В целом картина его научной деятельности более или менее прояснилась (ниже приведем некоторые дополнительные сведения о нем, обнаруженные в семейной переписке). Однако сведений о его судьбе после отъезда из России почти не сохранилось. Мы почти ничего не знаем о жизни П. А. во Франции, не знаем также точного года и места его смерти.
После длительных и тщательных разысканий, которые заняли несколько лет, нам (переводчице Римме Жонас, профессору Стефано Гардзонио и мне) удалось выявить некоторые неизвестные ранее материалы и сведения о П. А. и его семье по различным архивным источникам во Франции и Италии.
Ранее о зарубежной жизни П. А. ничего не было известно, кроме одного факта – он поселился на юго-западе Франции, где-то около Бордо. П. А. прожил во Франции более 40 лет, но ни с кем из родственников, насколько мы знаем, не поддерживал никаких отношений (о приезде его в Россию в конце 1908 года на лечение см. далее). Возникают принципиальные вопросы: 1) чем он занимался за границей и почему оставил научную деятельность (не удалось обнаружить ни одной его работы, опубликованной после 1873 года)? и 2) за счет чего он жил за рубежом? Можно предположить, что П. А. после отъезда из России серьезно заболел.
В поисках материалов и документов о пребывании П. А. во Франции неоценимую помощь нам оказала Р. Жонас. Вся сложность заключалась в том, что по каким-то причинам в официальных кадастровых документах XIX века П. А. почти нигде не значится, а если и значится, то фамилия его искажена, поэтому найти его следы было очень трудно. По просьбе Р. Жонас сотрудник Архивов Жиронды Матиас Феррера проделал громадную работу по выявлению, дешифровке и идентификации кадастровых и других документов, связанных с П. А. Главное, что удалось выяснить, – П. А. приобрел имение «Château Beauchêne» в городке Cissac (около Бордо), где жил не один, а с племянницей Фаиной (Фанни) Макаровой (урожденной Акимовой) и ее двумя детьми от первого брака (Владимиром и Софией). На самом деле Ф. Макарова была, вероятно, гражданской женой П. А. Это явствует прежде всего из того, что все документы, связанные с недвижимостью, были записаны на ее имя. Кроме того, в этих документах нашелся наконец – и это важно подчеркнуть – армянский след родословной Хлебникова. Приведем краткий итог изучения архивных документов, выстроенных в хронологическом порядке.
1. П. А. родился 20 сентября (правильно – 30 сентября) 1829 года в Астрахани (согласно переписи населения в Сиссаке 1891 года). Учился в Казани и Петербурге. О «русском» периоде жизни П. А. см. выше.
2. В 1873 году он выехал за границу (с ним находилась его 16-летняя дочь от первого брака Наталья), но где именно он провел первые годы заграничной жизни, неизвестно. В письме к Бунину от 31 декабря 1901 года Н. П. сообщает, что до ее замужества отец и она «постоянно <так! –
3. Некоторое время П. А. проживал в Мэзон-Альфоре под Парижем (с 1878 года). Возможно, он работал в Национальной ветеринарной школе Альфор. В Мэзон-Альфоре он начал писать воспоминания.
4. В начале 1879 года Н. П. выходит замуж в Париже за молодого итальянского композитора Микеле Эспозито, с которым познакомилась в Неаполе. Некоторое время Наталья и Микеле жили в Париже, где у них родилась дочь Бьянка. В 1882 году Микеле Эспозито получил место профессора при Королевской музыкальной академии в Дублине, и они переехали в Ирландию, где прожили много лет. О своей жизни в Ирландии Н. П. подробно рассказала в письмах к Бунину (1901–1903).
5. Где именно проживал П. А. восемь лет после Мэзон-Альфора, между 1879 и 1887 годами, – неизвестно. Из справки российского консульства в Бордо, которая приводится в Приложениях, выясняется, что П. А. переехал на юго-запад Франции и некоторое время жил в округе Le Lesparre, в городке Vertheuil, где купил поместье и земельные угодья. Сделки совершались – судя по найденным кадастровым документам – от имени его племянницы Фанни Макаровой (вдовы Петра Макарова, урожденной Ф. Акимовой, проживавшей ранее в Bois-Colombes под Парижем). Причем речь шла не об имении, а о земельных угодьях, но не в Вертейе, а в Saint-Germain-D’Esteuil.
6. В декабре 1887 года П. А. переезжает в Сиссак, где покупает имение «Château Beauchêne», состоящее из двух домов. Покупка была также оформлена на имя Фанни Макаровой. Она считалась владелицей имения «Шато Бошен» (по документам) до самой его продажи 27 апреля 1900 года. Куда после продажи имения переехали П. А. и Ф. Макарова с детьми, пока, увы, неизвестно.
7. Хотя имя П. А. не значилось в официальных кадастровых записях, оно обнаружилось в некоторых других документах: прежде всего в переписях населения Сиссака разных лет. По результатам переписи населения за 1891 год в «Шато Бошен» проживали: Фанни Акимова (Fanny Akimov, здесь почему-то указана ее девичья фамилия), «40 лет, русская, рантье, глава семьи», ее дети Владимир, «17 лет, русский», и Софья, «16 лет», а также Pierre Vilebnicoff (так!), «62 года, русский, врач». Здесь, разумеется, ошибка – речь идет о П. А. В переписи населения за 1896 год указано все семейство Акимовых, но на этот раз П. А. назван «главой семьи». Кроме того, в документах префектуры, которая требовала от иностранцев обязательной постановки на учет, также обнаружены упоминания Акимовой и Хлебникова. Из документов за 1888 и 1893 годы следует, что они декларировали свое местожительство в Сиссаке. При этом уточняется, что Фаина Акимова – дочь Луки Акимова и Софьи Алабовой и родилась в Астрахани 18 февраля 1851 года.
8. И, наконец, последнее. Нам удалось найти в Париже следы вдовы внука Фанни Макаровой, Пьера Акимова – Александрины Акимовой (урожд. Багрянской, 1909–2010). Однако никаких сведений о судьбе архива П. А. выявить не удалось.
Хлебников всегда интересовался своей родословной. В автобиографии (1914) он писал, что в его жилах «есть армянская кровь» – Алабовы[361]. Его дядя П. А. в найденной нами неизданной «Автобиографии» также упоминал, что астраханские Хлебниковы находились в родстве с родами Макаровых и Алабовых. Эти свидетельства, включая и обнаруженное в бордоском архиве упоминание о Софье Алабовой, говорят о том, что в конце XVIII или в начале XIX века кто-то из предков поэта по прямой линии женился на девушке из армянской семьи купцов Алабовых. Теперь этот вопрос более или менее прояснен, но никаких непосредственных документов, подтверждающих этот факт, обнаружить пока не удалось.
Необходимо отметить, что в переписи населения в Сиссаке за 1901 год ни П. А., ни Ф. Акимова с детьми уже не значатся. Таким образом они прожили там тринадцать лет, но куда переехали и какова их дальнейшая судьба, пока неизвестно. Скорее всего они поселились в том же департаменте. В цитированном выше письме от 31 декабря 1901 года Н. П. сообщает Бунину: «Мой отец теперь живет во Франции, около Bordeaux, где он купил себе имение, от время до время <так!> я его навещаю с кем-нибудь из своих детей»[362]. Мы знаем также, что сын Ф. Акимовой Владимир Акимов (1874 года рождения, взял фамилию матери) жил с женой некоторое время в Бордо, где у него родился в 1903 году сын Пьер Филипп Акимов.
Что же известно о взаимоотношениях П. А. и его младшего брата, отца поэта, который пошел по его стопам – в науку? В переписке В. А. с женой и детьми удалось обнаружить сведения о пребывании П. А. осенью-зимой 1908 года в Одессе[363]. До этой встречи братья Хлебниковы не виделись 37 лет. Последний раз П. А. (постоянно живший тогда в Петербурге), вероятно, приезжал в Астрахань в 1871 году, когда В. А. был тринадцатилетним подростком, на похороны отца, который скончался во время паломничества в Иерусалиме, но его прах был привезен в родной город.
1908 год был переломным для семьи Хлебниковых – они решили покинуть Казань, где прожили около десяти лет, так как в начале июня в психиатрической больнице скончался их старший сын Борис. 15 сентября этого года В. А. ушел в отставку в чине статского советника и стал искать новую службу. Весну и лето Екатерина Николаевна вместе с Виктором, Александром и Верой провела в Крыму – в Судаке. Здесь молодой поэт лично познакомился с Вяч. И. Ивановым, которому он ранее посылал свои стихи и который их одобрил. Для Хлебникова это знакомство было крайне важным: поэт окончательно решил переехать в Петербург и перевелся из Казанского университета на третий курс естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета. Старшая его сестра Екатерина уехала в Харьков, где нашла для себя работу, младший брат Александр перевелся из Казанского реального училища в Одесский (Новороссийский) университет, также на естественное отделение. Мать поэта Екатерина Николаевна вместе с младшей дочерью Верой осенью 1908 года временно переехала к своим родственникам Рябчевским в Одессу.
В конце того же года туда приехал В. А., чтобы повидаться со своей семьей. Он писал дочери Екатерине о неожиданной встрече со старшим братом:
В Одессе все благополучно, особенно у Вари. Все здоровы и милы. Я остановился у Вари, а затем собираюсь со дня на день уехать, вещей к своим не перевозил, я только ночевал у них по временам. В Одессе я разыскал своего брата Петра и узнал, что другой брат Виктор умер два года назад. Петр совсем старенький, но свежий и бодрый умственно. Были со мной у него один раз Катя и Варя, но он и Фаня Лукьяновна были больны, и нас встретила только молодежь – милые французы, изучающие теперь русский язык астраханцы. Среди них есть внучек лет 6, родившийся в Бордо и премило болтающий и по-русски, и по-французски. Мне было бы приятно жить в одном городе с братом Петром[364].
Сохранилось также недатированное письмо матери поэта Екатерины Николаевны к дочери Екатерине, относящееся, несомненно, к ноябрю-декабрю 1908 года, в котором она подробно рассказывает об этой встрече В. А. со старшим братом. В нем приводятся также ценные сведения о дебюте Хлебникова в журнале «Весна» в ноябре 1908 года и его увлечении «славянскими вопросами»:
Папа явился к нам неожиданно в ту <же > минуту вечером в четверг, вместе с т<етей> Варей, K<олей> и М<арусей>. <…> Папа остановился у т<ети> В<ари>. Я тоже пришла к ней отдохнуть и отвести душу. Папа узнал вчера адрес своего старшего брата П. А., которого видел мальчиком 40 л<ет> назад. Он встретил очень радушно В. А., предлагал у него поселиться, звал всех к себе и семью т<ети> Вари. П. А. служил хирургом при Пирогове в Севаст<опольскую> кампанию, следит за текущими делами и литературой. Верно, очень интересный собеседник. <…> Виктор, по-видимому, мало занимается в Унив<ерситете>. Он сильно увлекается слав<янским> вопро<сом>, написал воззвание к славянам, его перепечатали в нескольких газетах, еще в <плохоньком?> ж<урнале> «Весна» напечатал свою крошечную вещицу «Видение грешника», и это вскружило ему голову. Сонечка писала, что он, видимо, сильно устал от Пет<иной> сутолоки[365].
Во время приезда П. А. в Одессу с ним встретился также младший брат поэта Александр Хлебников (1887–1920?), который был тогда студентом Новороссийского университета[366]. В самом конце 1908 года он по просьбе отца посетил П. А. и подробно, не без иронии, рассказал об этом визите в письме к В. А., который в это время переехал в Киев:
На 2‐й день Рождества я был у Петра Алексеевича. Там меня встречали с недоумением: «Хлебников? Это какого Хлебникова сын?». Но в конце концов все выяснилось. Петр Алексеевич говорил мало и казался усталым и апатичным. Он мне объяснил, что никаких родственных чувств ко мне у него, конечно, не может быть, но, когда мы познакомимся ближе, мы сойдемся… Француженки были чрезвычайно изящны, как актрисы закатывали глаза, строили физиономии величайшего изумления, сочувствия и т. д. и пищали тончайшим голосом мух, пойманных в паутину. Все это было слишком мило. Было совестно за них и немного за себя, конечно, по другой причине. Меня оставили завтракать. За завтраком были петербургские знакомые, американец и американка. Можете представить, что я был как рыба в воде. После завтрака был подан кофе. Я, с грацией, засунул щипцы с сахаром в кофе, желая поправиться, вытер их о чистую салфетку. Взглянув на отсутствующую физиономию француженки, я представил, что все это можно было сделать иначе. Наскучив сколько следовало, а может быть, больше, я удалился. Они меня приглашали встретить Новый год и приходить почаще (?). Жалуются, что ты не пишешь. Со мной они заговаривали по-французски. Можно представить, каким варварским языком я отвечал. <…> От Вити нет вестей[367].
В ответном письме, датированном 9 января 1909 года, В. А. пытался переубедить сына:
Я рад, что ты побывал у Петра Алексеевича. Он хороший человек, да и вся семья симпатичная. А ты не написал, понравился ли тебе маленький Петя? Все, что тебя смущает, пустяки. Нужно чаще бывать в обществе, быть и все. Тогда не будешь таким застенчивым. Думаешь ли сходить к ним еще и когда? Я послал Петру А<лексееви>чу виз<зитную> карточку на новый год, но ответа не получил. Вообще боюсь, что многие мои карточки не дошли по назначению[368].
Скорее всего Александр больше не посещал П. А., так как был крайне стеснительным человеком. Известно, что он избегал посещать даже близких родственников со стороны матери – Вербицких, у которых прежде останавливался. Он ответил отцу на его вопрос: «У Петра Алексеевича давно не был и воображаю, как меня там вспоминают»[369].
Во время встречи со старшим братом в Одессе в конце 1908 года В. А., без сомнения, рассказал ему о своей большой семье и о проблемах, связанных с поиском новой работы. В ответ на это, как следует из цитированных писем, П. А. предложил брату вместе с семьей переехать в его имение на юго-запад Франции. В. А. колебался, как видно из его письма к дочери, но не принял этого предложения, скорее всего потому, что его сыновья были тогда еще студентами и не определились с профессиями. Поддерживал ли отец поэта в дальнейшем переписку с П. А., нам неизвестно. Никаких следов писем П. А. в семейном архиве Хлебниковых обнаружить не удалось.
Необходимо подчеркнуть, что Велимир Хлебников, вероятно, не был лично знаком с П. А. (он приезжал в Одессу к родственникам только два раза – в 1910 и 1912 годах), но, как известно, внимательно штудировал его труды и высоко их ценил. Конечно, он не раз слышал от своих родителей, от Александра и других родственников о неожиданной встрече двух братьев через 37 лет.
Это, пожалуй, все, что нам удалось выяснить на сегодняшний день о французском периоде жизни П. А. и его семье. Добавим лишь, что, живя в Мэзон-Альфоре, в 1878 году он начал работать над воспоминаниями, которые назвал «Автобиографией». Удалось найти только начало рукописи, состоящее из 78 страниц[370]. Оно посвящено первым детским годам его жизни в Астрахани. П. А. подробно описал Астрахань первой половины XIX века и нарисовал замечательные портреты своих родителей, а также дедушки Ивана Матвеевича Хлебникова (1758–1847) и бабушки Агафьи Михайловны Холшевниковой. Эти характеристики очень ценны, так как о предках поэта не сохранилось почти никаких сведений. Рукопись «Автобиографии» П. А. еще до войны была передана (или продана) в Государственный литературный музей, а затем попала в РГАЛИ, и установить, кто ее передал в ГЛМ, сейчас невозможно[371]. Продолжил ли П. А. работать над воспоминаниями в дальнейшем, увы, нам неизвестно.
Приведем небольшой фрагмент с характеристиками дедушки и бабушки автора мемуара:
Семья, к которой я принадлежал, по своему происхождению была великороссийской и по крайней мере за двести лет до моего появления на свет переселилась в Астрахань из какой-то подмосковной области. Что побудило моих отдаленных предков «удалиться с милого севера в сторону южную», до моего поколения уже не дошло. <…> Когда я родился, были еще живы отец и мать моего отца. Дед был первой гильдии купцом и вел дела на довольно крупный капитал. В доме было всего довольно: если в нем не допускалась большая роскошь, то и не было больших недостатков. С того самого момента, с которого я начал сознавать и оценивать предметы, видимые мною глазами, впечатление, производимое фигурами дедушки Ивана Матвеича и бабушки Агафьи Михайловны скорее были приятны, чем неприятны. Дедушка был седой и лысый старик с умным лицом, гладко обритым, роста он был выше среднего и держался прямо, – походку имел твердую; глаза у него были светло-голубые, несколько холодные, – взгляд, бросаемый им из-под густых седых бровей, был повелительный, автократический, но приятная улыбка скоро сгоняла с его <лица?> всегда строгое выражение. Бабушка была женщиной небольшого роста, приличной полноты, с белыми нежными руками. Круглое лицо ее было полно жизни и признаков увядшей красоты: оно дышало необыкновенной добротой и ласковостью, – во взгляде ее было удивительно много мягкого и нежного, вследствие чего мы, маленькие ее внучата, шли к ней всегда с таким же доверием и охотой, как к нашим матерям. Одевалась она всегда безукоризненно чисто, по праздникам наряжалась в шелковые платья и кружева, а при более торжественных семейных празднествах можно было любоваться на белой ее шее ниткой жемчуга и бриллиантов[372].
Вернемся к переписке Н. П. с Буниным. Супруги Эспозито вели в Дублине светскую жизнь. У них дома был литературно-музыкальный салон, в котором собирались представители местной элиты. В своих письмах к Бунину Н. П. подробно рассказывала о жизни в Дублине, о своих рефлексиях, об одиночестве, о том, что ей не нравится светская жизнь, которую она вынуждена вести из‐за мужа, о своем круге чтения из русской и мировой литературы, а также о том, что она ведет дневник, который собирается ему послать. В уже цитированном письме от 31 декабря 1901 года (в последний день года по традиции подводят итоги) она решила поделиться с Буниным важной биографической информацией о себе:
С моими родственниками я переписываюсь редко; не о чем писать, наша жизнь разошлась и общих интересов нет, я единственная русская не только в Дублине, но и во всей Ирландии, так что и говорить по-русски не с кем; мой муж итальянец, познакомилась я с ним в Неаполе, женились мы в Париже, а теперь поселились здесь, он профессор музыки в здешней консерватории, он также дирижирует здешним симфоническим оркестром, он тоже и музыку пишет – одним словом он во главе музыкальной профессии в Дублине, вследствие чего мне приходится вести жизнь полусветскую, принимать и отдавать жизнь на визиты, бывать на вечерах, обедах и т. п., что мне очень скучно. У меня четверо детей, две старшие девочки почти взрослые, пока они были маленькие, то я за ними ухаживала, теперь они подросли и во мне больше не нуждаются, так что на руках у меня много свободного времени, которое я провожу, читая. Читаю я много и думаю много и пишу, но только для себя; друзей у меня нет, да и не может быть, я слишком различна <так!> от здешних дам, что касается мужчин, то я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, разве только, когда один на крайнем Востоке, а другая на крайнем Западе? <…> Говорю и пишу на четырех языках, читаю на шести. <…> В России я не была со время <так!> моего замужества, но тем не менее я чисто русская по вкусам и по натуре, хотя и разучилась писать[373].
В этом письме она объяснила Бунину основные причины, по которым решила начать с ним переписку. Н. П. продолжала писать Бунину еще полтора года, последнее ее письмо датировано 29 июля 1903 года, но затем переписка оборвалась.
Как мы теперь знаем, Н. П. прожила в Ирландии значительную часть жизни, а в начале 1920‐х годов вместе со взрослыми детьми переехала из Дублина на родину мужа в Италию. Одно время она занималась переводами ирландских писателей. В начале января 1944 года она скончалась во Флоренции. К сожалению, никто из итальянских славистов не заинтересовался ее перепиской с Буниным, и письма писателя, вероятно, пропали. Эта романтическая переписка с «ирландской незнакомкой» сыграла определенную роль в творчестве Бунина, и он неожиданно вернулся к ней через двадцать лет – в рассказе «Неизвестный друг» (1924).
Когда в 1973 году Л. Н. Афонин опубликовал письма Н. П. к Бунину, он не знал, что автор этих писем – кузина Велимира Хлебникова. Знала ли она сама, много лет не поддерживавшая связь с родиной, что ее двоюродный брат стал выдающимся русским поэтом и что он известен во всем мире, а его стихи переведены на многие языки, – сказать трудно, хотя она пережила брата на двадцать с лишним лет. Но можно с уверенностью сказать, что Н. П., ровесница отца поэта и поклонница Бунина, вряд ли приняла бы его новаторскую поэзию.
Здесь неожиданным образом возникает новая тема – тема связей Хлебникова с творчеством Джойса и с европейским модернизмом. Переводчик и исследователь Джойса С. С. Хоружий написал тотальный комментарий к «Улиссу». Мы не будем останавливаться на сопоставлении поэтик Хлебникова и Джойса и отсылаем читателей к этой книге. По законам природы мир Хлебникова и мир Джойса никак не могли пересечься, они существовали в разных пространствах и разных мирах и как бы шли параллельными путями. Но по неевклидовой геометрии Лобачевского, ярым приверженцем которой был Хлебников, они могли встретиться, и такая «встреча» действительно состоялась – на страницах «Улисса». Нас интересует прежде всего «биографический» аспект взаимоотношений Хлебникова (вернее, его ближайших родственников) и Джойса. И он, как ни странно, существует.
Как нам удалось установить, семья Микеле Эспозито была в Дублине знакома с Джойсом, который, как известно, увлекался музыкой и любил петь. В американской монографии Ричарда Эллманна[374] и в русской биографии Джойса, написанной Аланом Кубатиевым[375], имеются несколько упоминаний о Микеле Эспозито и его дочерях – Бьянке и Вере. Кроме того, некоторые свидетельства приведены также в монографии Джереми Диббла о самом Эспозито[376]. Однако исследователи и биографы Джойса, упоминавшие о дочерях Эспозито, не подозревали, что те являются племянницами известного русского поэта.
В монографии Эллманна приводится свидетельство Веры Эспозито (она была актрисой и выступала в городском театре под именем Эмма Вернон), зафиксированное в ее дневнике, о том, что семья Эспозито познакомилась с Джойсом в доме друзей 15 июня 1904 года, то есть накануне 16 июня, когда происходят все события в романе «Улисс». При встрече Джойс почти ничего не говорил, но пел и произвел определенное впечатление, как пишет Вера в дневнике, на нее, сестру и отца, так что композитор пригласил нового знакомого в гости. Однако визит Джойса не состоялся по двум причинам: на следующий день будущий автор «Улисса» познакомился с Норой Барнакль, которая впоследствии стала его женой, и у них начался бурный роман, а 20 июня он оскорбил какими-то непристойными словами Веру, описавшую и этот случай в своем дневнике (Джойс валялся мертвецки пьяный на полу в театре, и она, выходя из театра, споткнулась об него). Эта странная «встреча» запомнилась Джойсу, и он описал ее в трансформированном виде трижды: в раннем стихотворении на случай «Сатира на братьев Фей» (1904), в романе «Портрет художника в юности», и в 9‐м эпизоде «Улисса»:
Он <Бык Маллиган> шел впереди Стивена, похохатывая, болтая головой туда и сюда, – и весело обращался к теням, душам людей:
– О, та ночь в Кэмден-холл, когда дочери Эрина должны были поднимать юбки, чтобы переступить через тебя, лежащего в своей винноцветной, разноцветной и изобильной блевотине!
– Невиннейший из сыновей Эрина, – откликнулся Стивен, – ради которого когда-либо юбки поднимались[377].
Таким образом в одном из самых знаменитых романов ХХ века неожиданно обнаружился «русский след».
Близкого знакомства Джойса с семейством Эспозито, как выясняется, не было: случайная встреча Веры с Джойсом в театре произвела на нее такое жуткое впечатление, что она не могла забыть ее многие годы спустя и всегда вспоминала с отвращением. Вера помогала Эллманну в работе над книгой о Джойсе, присылая ему выписки из своего дневника о культурной жизни Дублина начала ХХ века, сообщая разные подробности о топографии города, но при этом продолжала удивляться, как он может серьезно заниматься этим ужасным «пьяницей». Она не знала, что Джойс увековечил ее в двух своих романах, правда без упоминания ее имени.
Джойс, наоборот, вспоминал о ней весьма доброжелательно в записной книжке 1906 года и позже советовал брату Станиславу, когда тот собрался посетить Флоренцию, познакомиться с «утонченной» мисс Верой Эспозито. Станислав нанес визит сестрам Эспозито, но они друг другу не понравились. Сестры были ирландскими националистками и поклонницами Муссолини и не разделяли его антифашистских взглядов[378].
В отличие от монографии Эллманна, все упоминания о семье Эспозито в книге А. Кубатиева требуют тщательной проверки. Например, он утверждает, что Джойс был якобы влюблен в одну из дочерей Н. П. – Бьянку, но не указывает никаких источников[379]. Несомненно, это легенда, которая не имеет под собой оснований.
Как же связаны Эспозито с Сэмюелем Беккетом? Приехав в Италию в середине 1920‐х годов, писатель, вероятно, знакомый с семьей Эспозито еще по Дублину, возобновил это знакомство. Все члены семьи, кроме Микеле Эспозито (Н. П. и ее дети – Бьянка, Вера, Нина и Марио), упоминаются в недавно вышедшей четырехтомной переписке Беккета[380]. Это семейство, по словам самого Беккета, оказало воздействие на его творчество, но это тема отдельного исследования. Упомянем лишь, что Бьянку он вывел в одном из ранних своих романов «More Pricks Than Kicks» (1934) в образе преподавательницы итальянского языка Адрианы Оттоленги, назвав ее «очаровательной» и «замечательной женщиной»[381]. Автор описывает свою героиню в превосходных тонах и приводит ее монолог о «Божественной комедии» Данте: «Да, – просипела госпожа Оттоленги, – я знаю этот пассаж. Он знаменит своей темнотою. Дразнящий, можно сказать, отрывок. Побуждающий к разгадыванию того, что в нем сокрыто. Но вот так сразу я не возьмусь его толковать. Дома я непременно посмотрю его еще раз, внимательно почитаю комментарии и потом вам все расскажу». Далее главный герой романа Беккета восклицает: «Разве не мило с ее стороны! Она придет домой, откроет свой огромный фолиант подробного комментированного Данте, прочитает умные разъяснения и все ему расскажет! Какая замечательная женщина!»[382].
Типологическое или «биографическое» прочтение того или иного художественного текста является своего рода его комментированием в самом широком понимании этого термина. Создавая комментарии к какому-нибудь произведению, будь то «Божественная комедия» Данте или «Улисс» Джойса, исследователи как бы расширяют пространство текста. Если нам удалось добавить что-либо новое к комментариям к романам «Улисс» Джойса или «Больше лает, чем кусает» Беккета, сделанным отечественными и зарубежными исследователями, то, как нам кажется, наша задача на этом этапе выполнена[383]. Но, несмотря на найденные нами ранее неизвестные документы и артефакты, пока еще рано ставить точку – поиск новых материалов к истории родов Хлебниковых и Эспозито продолжается[384].
Консульская справка
13(1) декабря 1887
Хлебников, Петр Алексеевич,
Статск<ий> Советник,
Паспорт, выд<ан> <Гражданский?>
СПб. 23 июля 1887. № 2444.
Заграницею с 1873 года.
Купил имение в arrondissement Le Lesparre, à Verteuil, qui a appartenu à M. Le Bon, et dans la commune de Cissac; de même que le domaine Chateau Beauchêne.
Поделиться книгой: