Месть

– Да, – неуверенно согласился Семён Михайлович.

– Хорошо! Отлично!

Андрей отошёл к своему рюкзаку и достал свёрток. Вернулся и вытряхнул содержимое пакета. На пол упало четыре пачки пятитысячных банкнот.

– Вот, держи, два миллиона за твою жену. Теперь я могу её убить.

– Что?! – заорал Семён Михайлович.

– Да ты что, охренел что ли?! – завопил Игорь. Жена его просто заплакала, громко шмыгнув носом. Инга Николаевна задёргалась на стуле и затрясла головой.

– Что не так-то? Мы же договорились.

– Мы не о том договаривались, – запротестовал Семён Михайлович. – Ты не можешь так…

– Почему же? Ты ведь именно так и хотел сделать, расплатиться со мной за жизнь моей жены и не рождённого ребёнка. Или тебе кажется, будто ты чем-то лучше? Считаешь, что тебе всё дозволено и никаких последствий никогда и ни за что не будет? Как там… Что дозволено Юпитеру, не позволяется… Ну, ты знаешь. Я что-то подзабыл, как там дальше.

Андрей вновь отлучился. Вернулся с рулоном скотча.

– Сделка есть сделка. Цена уплачена.

Он накинул на голову Инге Николаевне пакет из-под денег, туго затянул лентой и отошёл. Игорь и Семён Михайлович надрывали глотки и, не жалея рук, пытались освободиться, но всё тщетно. У них отменная дубовая мебель, её не так-то просто поломать, а разорвать хомуты им явно не по силам. В какой-то момент Игорь даже упал вместе со стулом, но Андрей поднял его и поставил так, чтобы он видел мать.

Дёргалась и брыкалась, стучала каблуками по полу, но чем больше она сопротивлялась, тем меньше воздуха ей оставалось. Вскоре она ослабла, а после замерла и больше уже не шевелилась. Игорь заорал и заплакал. Даже Семён Михайлович пустил слезу.

– Понимаю, что ты сейчас чувствуешь… И это не пустые слова, – обратился к Семён Михайловичу Андрей. – Да ты и сам знаешь. Помню, когда мне сообщили о случившемся, я сперва не поверил. Точнее – нет, я не понял. Просто не мог осознать, смириться с мыслью об утрате. Она упорно не хотела приживаться в голове. Слышал, наверно, про пять стадий принятия неизбежного? Сперва отрицание, потом гнев,.. Дальше я так и не продвинулся.

– Вот чёрт! – притворно удивился Андрей. – А ведь все твои миллионы на неё были записаны, не так ли? Как же теперь объяснить избирателям, что ты не олигарх? А, ну да, сынишка же есть.

Ответа не последовало. Игорь и Семён Михайлович, и уж тем более Оксана были слишком напуганы и сметены.

– Да ладно, не переживайте вы так. Купите себе другую. Деньги у вас есть.

– Другую?! Другую мать?! Она вырастила меня! Воспитала! Другой такой нет, сраный ты ублюдок! – захлёбываясь слюной, весь раскрасневшись от злости, прокричал Игорь.

– Жаль, что ты понял это только на собственном примере. Вот и мне было невдомёк, как можно оценить деньгами человеческую жизнь. Благо, вы помогли, было от чего оттолкнуться. Глядишь, скоро составлю прайс.

– Что б ты, сука, сдох!

– Теперь ты понимаешь мою боль. И ты глянь – я улыбаюсь, – Андрей улыбнулся так широко, как только смог.

– Что ж ты за сволочь такая?!

– Тебе подражаю. Знаю, нужно быть выше этого, но что-то совсем не хочется. Уж простите мне злорадство. Восемь лет предвкушал этот день. Трудно себя сдерживать.

– Хватит, – справившись с болью, смог-таки вымолвить Семён Михайлович. – Ты сделал, что хотел. Теперь уходи. Прошу тебя. Ты и так причинил нам огромную боль. Перестань издеваться.

– То есть, по-твоему, я здесь только ради неё? Она что, больше всех провинилась? Нет, она, конечно, та ещё тварь, и на суде вела себя по-скотски. Со мной вообще обращалась как с говном. Уверен, она упрашивала тебя или даже заставляла использовать своё влияние, чтобы отмазать сынулю от тюрьмы. Я-то помню, как она вела себя тогда. Если ты сперва просил и уговаривал, то она сразу начала с наездов и угроз. А потом это её самодовольство и насмешка во взгляде, когда объявили вердикт. Но, даже с учётом всего, её вина едва ли столь же велика, как ваша.

Лицо Семён Михайловича вновь исказила паника. Он понял, что ничего не кончено и самое страшное ещё впереди.

Андрей достал из кармана раскладной нож и выдвинул лезвие. С ним в руках устремился к Игорю.

– Эй, ты что удумал? – заёрзал тот, вжимаясь в спинку стула.

– Стой! – крикнул Семён Михайлович.

– Нет! – не переставая плакать, завопила Оксана.

Андрей встал за спиной у Игоря, положив обе руки ему на плечи. Лезвие оказалось у самого горла. Игорь видел его лишь краем глаз, но смотрел с таким брезгливым отвращением, будто то не отполированный метал, а мерзкий ужасный тарантул, что ползёт всё выше и выше, медленно перебирая мохнатыми лапами.

– Не делай этого, – взмолился Семён Михайлович.

– Почему нет?

– Да потому что! Нельзя убивать людей! Я понимаю, ты зол, но это не выход. Месть не вернёт тебе близких.

– Ясное дело не вернёт. Ты что думаешь, я сам не догадался? У меня было восемь лет на размышления. Ты ничего не добьёшься, рассказывая мне об очевидном.

– Чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты сам подумал и сказал, почему я – вот именно я, не какой-то абстрактный человек, а я, тот, чью жену он убил – не должен убивать его в отместку? Он ведь даже в скорую не позвонил. Про ГАИ я вообще молчу, их вызвали очевидцы. Нет, он позвонил тебе, своему заступнику. Мою жену могли бы спасти, если бы сынуля твой не был скотиной. Так почему же мне его сейчас не прирезать? Не знаешь? Деньги можешь не предлагать. Они мне не нужны, как ты, наверно, догадался. Понимаю, ты не привык к подобному, но уж поднапрягись. Всё же жизнь сына на кону. Подумай и скажи, что заставит меня – человека полного злости и обид – от этих самых обид отказаться? И давай придадим тебе стимул.

С этими словами Андрей вонзил нож Игорю в живот. Оксана снова завизжала, Семён Михайлович вновь забился в истерике, пытаясь вырваться.

– Света – жена моя – больше часа истекала кровью. Посмотрим, сколько он продержится.

– Это нечестно! Он отнял одну жизнь, а ты…

– Не честно?! То есть, ты со мной поступил честно, да? Где была твоя честность, когда ты подкупал этих продажных ублюдков? И с чего ты, собственно, взял, что размен будет равным? О честности он вспомнил. Раньше надо было поступать по чести.

– Он ведь мой единственный сын, – застонал Семён Михайлович. Слёзы текли по его щекам ручьём. – Как бы ты поступил на моём месте?

– Жена у меня тоже была только одна, и ребёнок был бы первенцем. Я… я не знаю, как бы поступил на твоём месте. Да и зачем мне забивать голову подобными мыслями? Я всё равно никогда там не окажусь. Ты вот тоже как-то не особо горел желанием ездить на общественном транспорте и жить в коммуналке, как обычные жители. У тебя вон – три Бентли в гараже. Но нет, ты хочешь, чтобы мы, простые люди, тебя пожалели. Бедный несчастный чиновник-олигарх, его единственного сынулю-наркомана хотят посадить в тюрьму, сволочи этакие. Он всего-то угробил беременную женщину. Нет, Семён Михайлович, каждый из нас на своих местах, пусть так и остаётся. Желание защитить сына тебя не оправдывает. Найти оправдание себе несложно. Вон, даже Гитлер в своём Майн Кампф что-то придумал. Сложнее принять последствия, какими бы тяжкими они ни были, вместо того, чтобы стремиться их избежать. Твои стремления лишь объясняют, почему ты сделал то, что сделал, но не делают твои поступки правильными. Мне-то что с твоих оправданий? Твой сын убил мою жену и не рождённого ребёнка, но мне с этим смириться и спокойно жить дальше, ведь он у тебя единственный ребёнок, так что ли?

– Но ведь нельзя же так!

– Но почему? Почему нельзя? Если можно купить судью и прокурора, то почему нельзя просто убить того, кого захочешь?

– Потому что это неправильно!

– Неправильно?! Ты что, серьёзно? Ты вот правильно поступил?

– Нет. И я об этом сожалею.

– Ой, прости, совсем забыл сказать: Я тоже очень сожалею о том, что мне приходится делать. Я поступаю неправильно, как и ты. Мы оба неправы. Хорошо. Думаю, в этом разобрались. Но почему ты считаешь, что тебе поступать неправильно можно, а мне нельзя?

– Да потому что я никого не убивал!

– Нет. Но кто установил рамки дозволенного? Разве есть где-то свод правил, в котором чёрным по белому записано, что отмазать сына от тюрьмы можно, а убить членов его семьи в отместку нельзя? Видишь ли, тем и хорош закон, что он един для всех. Есть чётко обозначенные границы дозволенного и запретного. Но если их пересёк, то ты уже вне закона. И здесь нет никаких новых границ. Ты не вправе упрекать меня, коль сам не безгрешен. Мы с тобой на одной территории. Просто нарушаем закон по-разному.

– Прости! Слышишь, прости, что я так поступил! Я был неправ.

– Да, неправ. Ну и почему тогда мне нельзя поступить неправильно?

– Я же извинился!

– И что с того? Мне резко полегчало? Восемь лет скорби как ни бывало? Жена и ребёнок с того света вернулись? На что мне твои извинения? А впрочем, знаешь, ты тоже меня прости. Я извиняюсь перед тобой за то, что делаю.

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

– Ни денег, ни извинений, ни покаяний. Я хочу мести.

– Ну и чем ты тогда лучше?

– Да ничем. В том-то и дело. Ты пойми, я ведь не стремлюсь себя оправдать. Этому нет оправдания. Я абсолютно точно поступаю неправильно. Да как такое вообще можно оправдать? Но мне оно и не нужно. Я же не справедливости добиваюсь, а просто мщу. Я наплевал на мораль, на муки совести, на честность и справедливость. Я просто хочу, чтобы ты страдал, чтобы вы оба страдали. Хочу увидеть мучения на ваших лицах. Хочу, чтобы вы пережили агонию. Чтобы бились в историке и рвали волосы на голове, не замечая боли. Хочу, чтобы вы ощутили всё то же, что и я. Как сейчас помню тот день. Помню весь спектр эмоций от боли до ярости. И его беззаботное лицо с лёгкой надменной ухмылкой. Он уже тогда понимал, что ему всё сойдёт с рук. Едва ли не кричал об этом.

Справедливость… Добиваться справедливости от вас бесполезно и… неправильно. Я бы мог бегать по судам с апелляциями, ходить на телевидение, писать президенту, долбиться головой в закрытые двери различных инстанций, но зачем? Чего бы я добился? Того, что и так должно было случиться в идеальном мире, где есть закон и справедливость? Мы явно живём не в таком, если убийца выходит на свободу. Дал на лапу одним, посулил что-то другим и всё – плевать на показания в суде. Тут булку хлеба украдёшь, десять лет дадут, а ему – ничего за непреднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами. Говорю же – фарс. Все прекрасно сознают, где правда, но делают вид, будто в упор её не замечают. Само понятие справедливости к вам неприменимо, потому что оно вам чуждо. Вы мыслите иначе. Вам ваше привилегированное положение кажется само собой разумеющимся, а все попытки приравнять вас к остальным видятся вопиющей наглостью.

Вот и скажи мне, почему я должен останавливаться сейчас, когда мы уровнялись, если мы долгое время были в неравных условиях? Пока ты наслаждался семейной жизнью, я горевал. В банке с меня требуют проценты за то, что пользовался их деньгами. Я не могу прийти к ним и сказать: Вот, возвращаю вам всё, что брал. На что они мне: О, спасибо, мы так рады, что вы наконец-то вернули нам наши деньги. Нет, это не так работает. И почему же я не могу взыскать с тебя проценты? Раз уж ты не пожелал расплатиться сразу, так пеняй на себя. К тому же, ты отнял у меня не одну жизнь, а всё это – детей, внуков, их фото в рамке на стене, совместный семейный отдых, застолье на праздники, всё то, чего у меня уже никогда не будет.

– Ты ещё можешь всё начать сначала, завести семью и быть счастливым.

– Зачем, чтобы и их убил бухой обдолбаный выродок? Нет уж, спасибо. Хватит с меня. Ещё раз эту боль я не переживу.

– Он же не специально!

– Ах не специально… То есть, он случайно напился, укололся, потом вот чисто случайно сел за руль, случайно вдавил педаль в пол, да? Случившееся не случайность, а закономерность. Рано или поздно, может быть, не с моей женой, но с кем-то другим это бы всё равно произошло. Он не задумывался о последствиях, потому что ему всегда всё сходило с рук. Он с детства так привык. Тебе не кажется, что вы его как-то неправильно воспитали?

– И что теперь, отказаться от него? То, что он вырос таким, моя вина. Его ошибки – это мои ошибки.

– Рад, что ты это понимаешь. Значит, защищая его, ты защищаешь себя?

– Все ошибаются.

– Но не все избегают последствий. Безнаказанность порождает вседозволенность. Принятие последствий – вот что формирует личности.

– Тюрьма ломает человека. В кого бы он там превратился? Кем бы он стал потом? Сам знаешь, как у нас относятся к бывшим зэкам. Посмотри на него теперь, он исправился, стал лучше.

– Ну да, он не ширяется и не водит пьяный, но не похоже, что он полностью изменился. Он всё ещё надменный и самодовольный гад. Да и чувство превосходства над другими никуда не делось. Для него люди, вроде меня – ноющие неудачники.

– Убить его за это что ли?

– Нет, пусть лучше он ещё кого-нибудь убьёт. А если он чего похуже сделает? Ну, не знаю, ребёнка изнасилует. Ты всё равно за него горой?

– Конечно! Он ведь мой сын. Другого у меня нет.

– Ну да, у других-то дети на деревьях растут. Ты вот тут о чудесном исправлении заговорил. А знаешь, кто уже точно не станет лучше? Мой ребёнок. А ведь он бы сейчас в первом классе учился, если бы не твой ублюдок. Как знать, кем бы он мог вырасти. Учёным, спортсменом, известным писателем. Теперь только гадать. Чёрт, да мы даже пол ещё не знали.

– Скажи, Оксана, ты солидарна со своим свёкром? А то ты всё молчишь да молчишь. Как думаешь, можно простить твоего мужа?

– Не знаю, – со всхлипами ответила Оксана.

– Ты счастлива в браке? – Андрей подтащил стул и уселся напротив неё.

– Не знаю.

– Не знаешь, счастлива ты или нет? Купаешься в роскоши, у тебя любящий муж, двое детей. Как их зовут? Прости, можешь не отвечать. Не понимаю, зачем спросил. Я ведь и сам знаю их мена, подписан на тебя в Инстаграме.

Оксана в ответ заплакала ещё громче. Прям, заревела. На глазах туши уже нет, вся утекла на щёки. Губы скривились в жуткой гримасе.

– Простите.

– За что? Ты-то мне, вроде, ничего не сделала.

– Можно мне уйти?

– То есть, ты считаешь, что тебя здесь быть не должно?

– Я же ничего не сделала. Мы тогда ещё даже не познакомились.

– Что ж справедливо. Но вот смотри, сейчас ты живёшь в роскошном доме, ездишь на дорогой машине, носишь красивые украшения, которые вряд ли могла позволить себе простая девушка из посёлка, приехавшая в город, чтобы учиться на маркетолога. Ты же наслаждаешься всем этим, разве нет? Как же так, Оксана? Думаешь, можно принять все привилегии, но не разделять ответственность? Очень удобно. А как же: в горе и в радости, в болезни и здравии, и всё такое? Пока всё хорошо, то ты здесь, рядом, а чуть проблемы, сразу – хоп! – и спрыгнула. Нет, так не пойдёт. Не стоило тогда принимать их деньги. У всего есть цена, у роскошной жизни тоже. Скажи мне, если бы ошибки твоего прошлого постучались в двери, ты бы не обратилось за помощью к супругу или свёкру? Уверен, что обратилась бы.

Моя жена тоже не была ангелом. Мы часто не сходились во взглядах, спорили и даже ссорились. Но знаешь, я всегда оставался на её стороне. Даже когда считал, что она неправа. Мы выступали единым фронтом. Это и есть брак! Ты не можешь взять всё хорошее и отказаться от плохого. Это же как с наследством. Допустим, тебе перепала от тётушки квартира в центре города. И это очень хорошо и здорово, но вместе с ней на тебя повесят и задолженность за коммуналку. Нельзя принять блага, но отказаться от бремени ответственности. У всего свои плюсы и минусы. И чем весомее плюсы, тем тяжелее минусы. И вот взгляни на Семёна Михайловича, он за семью всё, что угодно, сделает. А ты от него так просто открестилась. Не хорошо так поступать, Оксана. Не хорошо.

Андрей поднялся и достал из-за пояса пистолет. Её мучить медленной смертью он не собирался. Этого она уж точно не заслужила.

– Нет, умоляю, нет. Я ничего не сделала, – заскулила Оксана, пока Андрей заходил ей за спину. – За что?

– Да всё за то же.

– Я же не виновата.

– Нет, но дело не в тебе. Ты его жена. Он отнял у меня жену, я отниму у него. Это месть. Я делаю больно не тебе, а ему.

– Это нечестно. Я не хочу умирать.

– Никто не хочет. Моя жена уж точно не хотела. У нас столько планов было, но все они коту под хвост из-за твоего мужа. Моя жена тоже ни в чём не виновата, спокойно ехала домой, не превышая скорости. Уж я-то знаю, как она водила. Она, скорее, ползла как черепаха. Мы собирались поужинать, кино посмотреть, я заказал пиццу, но вот ведь незадача, – Андрей приставил дуло к затылку. – Знаешь, этого бы не случилось, если бы он сел в тюрьму. Вы бы никогда не встретились, я бы, глядишь, смирился с утратой и жил дальше, но… В общем, хочешь кого-то винить, вини его.

Андрей нажал на спусковой крючок, раздался выстрел. Пуля пробила насквозь череп, окропив мраморную плитку кровью. Игорь следил за происходящим безучастно. Похоже, сил на ещё одну истерику уже не осталось. Или же близость собственной смерти волнует его куда больше. Андрей дал ему понюхать нашатыря, чтобы не отключился.

– Сволочь, – тихо констатировал Семён Михайлович. Он тоже воспринял смерть невестки не так болезненно. Оно и ясно, она всё же чужой человек.

– А ты сам чем-то лучше?

– Да, всем. Мною двигала любовь к сыну. Тобою – злоба.

– А как по-твоему, откуда она взялась? Злоба – это не вирус, которым можно заразиться, если на тебя в автобусе чихнёт другой злодей. Злость возникает из-за несправедливости. Когда все мечты в одночасье рушатся, ты не получаешь утешения, а человек, виновный в гибели того, кого ты любил больше жизни, выходит из зала суда с самодовольной улыбкой на лице – тогда-то в сердце и зарождается злость. Она никого не щадит. Злость слепа.