Гексаграмма: Колодец времени

– Тебя лишь проверят на след чужой алхимии и зададут несколько вопросов, – сказал Старатос.

По пути сюда они предпочитали игнорировать эту тему. Ванни знал ровно так много, сколько подслушал в разговоре-ссоре. Старатос определённо не был рад рвению Ванни, Ишка разбередила его старую, едва начавшую заживать рану на душе, и он перестал чувствовать, что выполняет важное и нужное, а, главное, единственно допустимое поручение. Обвинить ли Анклав в том, что он – махина, подминающая чужие жизни? Лицемерны ли его товарищи и учителя? Или Старатос всё ещё слеп и принимает миражи за истину? Государству требовались лидеры, аристократия, избранные, способные первыми прокладывать путь для других, указывать направление, но горе, когда сами они сбились с направления и шагают к пропасти. Титул – это ответственность, а официальное звание алхимика тоже было титулом, и не из последних. И Старатос с болью смотрел на небезупречность Анклава. Как же получится иронично, если на них с Ричардом, двоих отверженных, ляжет долг остановить разогнавшуюся колесницу смерти, в которую превратилась эта гордая, чересчур гордая, организация.

– Вы так напряжены, словно думаете, что обратно нам придётся прорываться с боем, – заметив это, Ванни ощутил липкий холодок вдоль позвоночника.

Старатос промолчал, но мальчик понял – старший друг вовсе не исключает этого. Ванни усомнился, ведь алхимики, чистые, опрятные, с мудрыми лицами, занятые десятками самых разных, но явно увлекательных и восхитительно сложных дел, которые мальчик прежде даже не вообразил бы себе, и никак не мог угадать их назначение и суть… они не вязались с его представлениями о дурном, жестоком и порочном.

Наставница Ганиш сдержанным шагом матроны вышла им навстречу из резного арочного продода, ведущего в длинную анфиладу. Она кивнула Старатосу, проигнорировала Ричарда и улыбнулась Ванни. Что-то было доверительное и убеждающее в этой улыбке. Ванни поймал себя на том, что его тревога улеглась. Из рук такой женщины не может исходить никакая беда.

– Значит, вот каков ты, наш герой, – шутливо проговорила Ганиш. – Не переживай, проверка не займёт много времени, уже к вечеру ты вернёшься домой.

Домой… Ванни поймал себя на том, что и впрямь способен назвать особняк ди Гранелей домом. Дом – не место происхождения, это безопасность и уют, то, к чему лежит душа, то, где тебя ждут. Благодаря тому, что леди Ишка приняла его, Ванни впервые ощутил себя нужным, а не лишним ртом, обузой и мусором, занимающим пространство. К нему никто никогда не прикасался так, как она – безо всякой особенной причины, не для удара, и не чтобы он успокоился и послушнее выполнил следующий приказ. С ней ему не приходилось стараться быть как можно меньше, тише, незаметнее, и он не чувствовал, что каждый съеденный кусок хлеба вменяют ему в долг, и долг этот придётся отработать сторицей. Ванни стало интересно жить, он ожидал будущего как сюрприза и множества возможностей.

– А что именно вы пытаетесь найти? – шагая рядом с леди Ганиш, спросил он так свободно, словно разговаривал с подружкой-ровесницей на дворе, разве что обращение более вежливое и осторожное.

Показная беззаботность, конечно же. Всё внутри продолжало кричать об опасности и метаться, не находя ни малейшего облегчения ни в чём, даже в уверениях окружающих, что они искренне желают ему лишь добра.

– Того, кто выставил тебя виноватым в том инциденте, – без обиняков ответила женщина. – Извини, но я не верю, что ты сам по себе дошёл до того срыва. Алхимия, которую ты применял… это уровень высших адептов. Новичок даже на пике эмоций не справился бы с таким. Кому-то было выгодно, чтобы дело посчитали закрытым, когда забрали тебя.

– Но я просто нашёл в себе эту силу. Она вдруг начала плескаться во мне, и осталось лишь излить её. Сначала я пробовал понемногу, но потом решил, что мне незачем сдерживаться.

– Как раз это и подозрительно. Просто нашёл – не объяснение, – пояснила Ганиш. – Всё это напоминает мне управление на расстоянии. Кто-то тщательно спланировал эксперимент. Тот, кто знал, что расследовать приедут люди из столицы, и заранее приготовил себе маску. Ты сыграл роль этой маски.

– Но почему вы решили, что истинная преступница – та девушка? – спросил Старатос.

– Очевидно ведь. Она держала руку на пульсе происходящего. Явилась убедиться, что её ловушка захлопнется как надо. А вы и проглотили её крючок. Представляю, как она веселилась.

Ванни поёжился. Осознавать, что из тебя сделали слепую марионетку, неприятно, однако, это лишь прибавило ему рвения докопаться до правды.

Ганиш завела Ванни в комнату, похожую на личный кабинет. Письменный стол чёрного дерева, кресло, несколько книжных шкафов, забитых до отказа, и чертежи на стенах. Похожие были на картинах в коридоре, ведущем в лабораторию Старатоса, но в сравнении с этими его изображения были примитивными, как сочинение первогодка против эссе выпускника школы. За столом занимался ассистент и помощник наставницы, он морщил лоб, вникая в столбцы разноцветной вязи символов на странице древнего трактата.

Жестом приказав всем остальным, включая этого юношу, моментально вскочившего при виде госпожи, отступить к стене и тем расчистить ей место, Ганиш поставила Ванни в центре, где на каменном полу была выбита неизвестная ни Старатосу, ни Ричарду гексаграмма. Старатос бывал здесь во времена ученичества, но заметил её только теперь – прежде считая лишь частью общего орнамента. Он не узнавал ни одной черты в ней, и, вероятно, потому и не распознал как основу для алхимического ритуала.

А, судя по приготовлениям Ганиш, именно ритуал им предстояло провести. Степень её сосредоточенности, слишком серьёзная и мрачная, и застывшая на лице маска пугали – Ганиш словно обнаружила маячивший перед ней страшный призрак из прошлого, тянущийся костлявыми пальцами, напоминающий то ли о долге, то ли о грехе. Женщина словно бы намеревалась раз и навсегда покончить с неким давним и непримиримым врагом, ненавистным до каждой клеточки тела, до каждой капли крови и струнки души.

И Старатос понял. Алхимия выдавала даже надёжнее, чем походка или почерк. Не иначе как Ганиш сообразила, с кем они имеют дело, и столкновение с этой личностью у неё отнюдь не первое.

Ванни стоял с закрытыми глазами. Его щуплая фигурка казалась неуместно в таких обстоятельствах, и внезапно Старатоса прохватила жалость, а ещё – то самое интуитивное ощущение вопиющей неправильности, о котором говорила Ишка. Они щедро добавляли горького питья в чашу страданий этого бедного дитя, и с них непременно спросят, когда эта чаша переполнится. Искренне веря, что хотят как лучше, они всё равно что использовали его как разменную монету для решения своих проблем.

Бледный зеленоватый свет побежал по тонким желобкам гексаграммы, сходясь к центру, в одной точке, наполняя Ванни снизу вверх. Зрелище потустороннее, а сама процедура отдавала чем-то зловещим, угрожающим. Они словно приносили жертву сверхъестественным даже по их, постоянно взаимодействующих с невозможным, меркам силам.

Старатос вдруг моргнул, тихо ахнул и бросился вперёд. До него вдруг дошло, что растворение мальчика в этом пожирающем саму жизнь сиянии не мерещится, и это не естественный зрительный эффект, который скоро пройдёт – тот и впрямь исчезает, тает на глазах. Увы, Старатос не успел. Его пальцы сомкнулись на пустоте. Только холодком немного проняло руку от кисти до локтя.

– Так не должно было случиться! – нарушив гробовую тишину первой, поражённо воскликнула Ганиш.

От Ванни не осталось ничего. Ни крови, ни клочка одежды, ни упавшего волоска. Он так и не вскрикнул, не заплакал, не попытался вырваться и сбежать, даже не шевельнулся. Пропал тихо и мирно, как если бы так и полагалось.

***

В огромной овальной призме, висящей над столом, клубился тусклый серый туман. Ганиш всматривалась в его недра с жадностью высматривающего добычу коршуна. Если приглядеться, можно было понять, что туман движется не просто так – он полз навстречу, как если бы сквозь него медленно пробирались.

Ганиш редко опускалась до чувства ложной вины. Именно ложной – она тщательно приготовила обряд и точно знала, что выполнила всё верно. И никто не мешал ей извне, она бы почувствовала даже самое аккуратное вторжение. Следовательно, ритуал сработал как надо. Выявил суть Ванни, и оказалось в ней что-то такое, что и вынудило его раствориться в воздухе. Такое происходило с магическими и алхимическими иллюзиями, но не с живыми созданиями – никак, ритуал развеивал только фальшивые образы, совершенно не влияя на плоть.

Ганиш не могла стерпеть такую пощёчину, и отныне была почти уверена, что распознала настоящего автора трагедии в том посёлке. Она помнила этот стиль, и её мороз по коже продрал от мысли, что придётся вскрыть собственный застарелый шрам на самолюбии, а заодно всколыхнулась ненависть. Когда тебя предаёт кто-то, кого ты ценила дороже, чем родную сестру, когда вы разошлись, взаимно нажелав друг другу всякого, и при этом сила осталась не на твоей стороне – разум никогда не избавится от такой саднящей занозы, он будет прокручивать болезненные моменты снова и снова. Ганиш не хотела смотреть на ту девочку, которой была в те годы – плачущей в подушку, отчаянно завидующей, не понимающей, за что та, без кого она не мыслила жизни, использует любой случай, чтобы подчеркнуть за её счёт своё превосходство. И ведь правда была блестящей, во всех начинаниях передовой, тут лишь восхищаться и остаётся. Лгут или не разбираются в теме все, кто заявляет, будто талантливые и успешные так себя не ведут. Здесь выдающийся алхимический дар сочетался с предельным высокомерием.

Ганиш вошла в правящий стержень Анклава, стала наставницей, доказала всем, на что способна, но та девочка, мучительно переживающая выходки самой близкой подруги, в ней пробудилась настолько легко, словно только и ожидала своего часа. Травма не исцелилась, безобразный шрам на душе и разуме Ганиш распахнулся.

– Ты звала меня? – усмехнулось, проступая из тумана, знакомое лицо.

О, это мастерство парой обыкновенных слов как пощёчину влепить. Ганиш помнила. Её тело поневоле вздрогнуло.

– Что ты натворила? – с нажимом спросила она.

– Всего-то прибрала своё, не о чем шум поднимать, – с откровенной скукой отозвалась её злейшая напасть.

– Что ты имеешь в виду? – не остановилась Ганиш.

– А ты так и не смекнула? Не можешь отличить, человек перед тобой или нет? Я ожидала, что без меня ты опустишься и растеряешь даже те крупицы навыков, что у тебя были… но не предполагала, до какой степени ты стала неумехой. Вы все выеденного яйца там не стоите, если для вас не было очевидно, кто он такой и как создан.

– Но зачем? – недоумевала Ганиш. – Это же высшая алхимия. Ради чего такие траты энергии и ресурсов?

– Траты для вас, – поправила неизвестная. – Для меня – крохи. Я хотела выиграть себе немного времени, и вовсе не предполагала, что это обернётся в мою пользу так идеально.

– Насколько ты жестокая и беспринципная сволочь? – холодно процедила Ганиш. У неё аж желваки заходили от гнева.

– Ха. Я всего лишь рациональна. Хочешь честно, детка? Ты стала бы равной мне, достань у тебя дерзости протянуть руку и схватить, что причитается по праву особенного рождения. Простонародье нам в подмётки не годится, и меня всегда раздражало и оскорбляло, что ты не замечаешь этого и разговариваешь с ними так, будто они нам чета… Ну, да теперь уже поздно тебе навёрстывать упущенное, ты безнадёжно отстала.

– Превратиться в такую же дрянь, как ты? – не поверила своим ушам Ганиш.

– Нет, подняться до верховного существа. Творить и изменять мир, подобно богам. Нырнуть в глубины нашего тайного искусства и принять ту истину, что оно бездонно. Я попробовала, и мне удалось. А ты осталась внизу, пресмыкаться вместе со всяким отребьем. Как же мне стыдно за тебя, ты бы знала…

– А мне – за тебя! – рявкнула Ганиш.

– Это твои проблемы. Знаешь, я, пожалуй, приду и заберу Анклав себе, нет терпения моего смотреть, как неудачники превращают его в посмешище и балаган. А потом я, может быть, даже коронуюсь. Ваш король такая же пустышка, как вы.

Рассмеявшись, та оборвала связь, оставив Ганиш бессильно кипеть и сжимать кулаки. Тварь уже вела себя как правительница. Ганиш и прежде знала, что амбиции у той непомерные, и всё же её поразил тон прежней подруги. Ни капли сомнения, что ей всё удастся. Ни тени неуверенности в себе. Треклятая ведьма являлась центром её персонального мира, воспринимая всех остальных без исключения как декорации, эффектно подчёркивающие её великолепие. Больше проку в других живых существах она не видела.

Глава 11

В зеркале, преобразованном из кристально чистой пресной воды, налитой в огромное овальное блюдо, город лежал как на ладони. Родина не вызывала у Глэдии ни восторга, ни каких-то ностальгических чувств. Впрочем, и какого-то особенного негатива она тоже не чувствовала. Эсканолл просто стал для неё чужим, и уже много лет они совершенно не знали друг друга, да и не стремились узнать. Глэдия провела вне родины много лет, но пресловутая тоска по дому так и не пришла. Не соскучилась по людям, сливающимся для неё в безликие толпы. Люди, стремящиеся ускользнуть от своего прошлого, люди, мчащиеся во весь опор навстречу грядущему – не замечающие, как топчутся на месте.

Получив воспоминания Ванни, Глэдия поймала себя на том, что утратила детское идиллическое восприятие мира. Он был обворожён и увлечён столичной жизнью и тянулся к её обитателям, даже если не верил, что может по-настоящему к ним примкнуть. Глэдия покинула город спустя несколько недель после того, как ей показалось, что она окончательно прозрела и разочаровалась.

Серебряное блюдо предназначалось специально для таких наблюдений. Рунная вязь, покрывающая его, усиливала призыв и делала очертания всего, что отображалось внутри, чётче. Глэдия видела всё до мельчайших подробностей – морщинки в углах глаз пешеходов и складочки на одежде, царапины на оконных рамах, следы на снегу. Изображение в чаше не отставало от реального времени ни на секунду. Она могла приблизить или отдалить любой элемент панорамы, могла выбрать ничего не подозревающую жертву. Забрать всё, чем эти люди жили, чем дышали, и чем совершенно не умели распорядиться, прожигая время и силы впустую. Глэдия не откажется от того, к чему шла всю жизнь. Сияет тот, в ком есть огонь дерзновения. Творческая искра, что разгорится и преобразует мир. Никто доселе не замахивался так широко, а зря.

Ганиш, однако, как была, так и осталась дурой, набитой никому не нужными принципами. Власть приплыла ей в руки, но эта бесталанность ничего не извлекла из подарка судьбы. Она, кажется, и впрямь хлопотала о других, трудилась на благо жвачной толпы, а ведь могла бы взять всё, что угодно, и раздавить несогласных. Слишком малодушная и вялая, чтобы бросить вызов устоям и пошатнуть традиции, слишком слабая, чтобы вступить в борьбу за первенство над миром. Но ведь не имело смысла рождаться алхимиками, если это не делает их абсолютной истиной.

Но Глэдия щедра и снисходительна, и, пожалуй, прибережёт для бывшей подруги по старой памяти место прислужницы. Ей, в конце концов, не подобает всё делать самой, а брать абы кого неразумно. Ганиш всё равно возвысится – Глэдия покажет ей, что это такое… и одновременно даст понять, что на вершину ей никогда не взойти.

Лёгким прикосновением изящного тонкого пальца к мерцающей поверхности воды Глэдия установила точку перехода – и тут же материализовалась в центральном зале дворца Анклава. Она всей кожей ощущала биение сердца этой восхитительной махины. Сложная конструкция, названная дворцом, представляла собой неизмеримо больше, чем здание. Здесь находилось пересечение измерений и стихийных потоков. Дворец при должном использовании его ресурсов хранил доступ к прошлому и будущему, к изнанке реальности и ко всем её несбывшимся вариантам. Глэдия зачарованно следила за проносящимися в её сознании образами, нашёптанными этой великой сущностью. Ей не было понятно, почему остальные алхимики так слепы и глухи.

Кстати, о них. Созерцать и анализировать Глэдия продолжит, когда одержит победу. Её коллеги вот-вот ворвутся, и надо приготовиться.

***

Пламя сорвалось с обеих рук Ричарда, и в него тут же вплелись со стороны тёмно-фиолетовые нити, добавленные Старатосом. Атака беспрепятственно ударила по женщине в зале – и её фигура разлетелась на мелкие осколки. Они столкнулись не с настоящей Глэдией, а лишь с её стеклянной копией, заменившей её в последний момент.

Выходя из стены справа, невредимая Глэдия расхохоталась, как если бы речь шла об удачном розыгрыше, а не о схватке, которая сулила завершиться гибелью одной из сторон.

– Ты посылала к нам энергетических созданий, – Старатос скрестил руки на груди.

– Да, это я. Долго же вы, однако, не могли догадаться, – алхимичка изогнула губы в саркастичной улыбке.

Старатос смотрел на неё, скорее, задумчиво, чем возмущённо. Когда-то и ему удалось сделать то же самое, но он использовал извлечённый из тех деревенских жителей экстракт эмоций для того, чтобы создать своего двойника, а всё, что осталось, распределил между гомункулами. Даже алхимия не позволяет извлечь что-то совершенно из ничего, лишь берёт сырьё и преобразует. Они были бы лишь не способными испытать ни радости, ни горя, ни злости полуразумными оболочками, не отыщи Старатос, чем их наполнить. Эта же ведьма создала концентрат эмоций в чистом виде и выпустила в мир. Как неудавшееся варево выплеснула.

– Вы сунули нос в мои дела, и я вас наказала за это. Но, кажется, вы совсем ничего не поняли, – продолжала Глэдия. – И ты, Старатос Хилл, из всех людей мира не смог распознать гомункула прямо у тебя под носом!

– Он был так похож на обычного человека… – покачал головой Старатос.

– Конечно, ведь я создала его не только из ненужного сырья. В нём также была частичка меня самой. Вы заметили, что в этом облике я гораздо выше ростом и шире а плечах, да и… – она небрежно указала на свой бюст, – это у той бедной девочки, которая вертелась вокруг вас, не отличалось ничем выдающимся. Тебе ведь известны принципы алхимии, не так ли? Не только не может что-то появиться из ничего, но и исчезнуть в никуда – тоже. Таким образом, тот милый мальчик был всего лишь крохотной частичкой меня, так что не смейте говорить, что я не имела права распорядиться его судьбой.

– Не имела! – рявкнула Ишка, вышедшая из себя как никогда. – У него была своя личность!

– И что с того? Я сотворила его во всех смыслах – и забрала обратно, как только он стал бесполезен. Не учите меня морали, лицемеры. Каждый из вас натворил такое, за что вам предстоит краснеть до конца своих дней. Например, конкретно ты, Старатос Хилл, предатель Эсканолла, создавал гомкнкулов и делал из них своих рабов. Тебя не волновало, какие они, что думают и чувствуют, пока выполняют приказы. Оттого и разница такая между твоими недолепленными калеками и моим шедевром. Он плоть от моей плоти, всё равно что моё дитя. Созидая жизнь, ты думал о вымышленных идеалах, призрачной великой цели. Ты смотрел сквозь свои творения, как не замечал даже родного сына. Не думай, что мне о нём не известно… Я же – любила. Я вложила в тело и разум Ванни все нежность и заботу, которые могла.

– И ты убила его! – сжал кулаки Ричард.

Гомункул или нет – для него было неважно. Он не делил никого на людей и псевдолюдей.

– Ну, что ты, конечно нет, всего-навсего поглотила. Он стал тем, чем являлся изначально. Его воспоминания, способности, желания, мечты – всё вернулось ко мне. Когда-то я сама питала их. Посмотреть мир. Научиться алхимии. Знакомиться с новыми интересными людьми. Я реализовала их для себя, но отпечатки остались, ведь я помню, как это было. Поэтому я и смогла подарить их ему. Вы меня обвиняете, но посмотрите на дело с другой стороны – без меня он бы не возник и вообще ничего не попробовал бы. Но, увы, никто не бессмертен под солнцем и луной – и бедняжка Ванни тоже.

– Но почему так вышло, что он помнил своих родителей, если, как ты заявляешь, их не существовало? – уточнил тоном любознательного учёного Старатос.

– Вложить в материю ложные воспоминания элементарно, – фыркнула Глэдия. – И я даже обработала пару селян, чтобы вы не нашли подвох, если бы решили пообщаться с его роднёй.

Они стояли перед ней полукольцом, не отваживаясь что-то предпринять. Возможно, чувствовали текущую через неё силу, которую Глэдия черпала из этого места, воззвав к средоточию энергии. Жалкие и наивные существа, думающие, что им в этой жизни ещё что-то перепадёт, подбирающие верную стратегию – и отказывающиеся смириться с тем, что они уже проиграли.

– У всего есть цена. Он заплатил свою цену за ваше внимание, возможность дышать, видеть звёзды, попробовать пищу, коснуться снега. Что заставляет вас злиться?

– То, сколь многое он ещё не успел изведать – и теперь не сможет никогда, – ответил Ричард.

Хотя его точка зрения на большинство вещей не сходилась с мыслями людей, стоящих рядом с ним, он точно знал, что сейчас они солидарны. Именно поэтому они находились здесь, а не каждый там, где ему больше нравилось – Ишка в особняке, Старатос в лаборатории, Ганиш в библиотеке Анклава. Всех их вдохновлял одинаковый порыв, одна общая идея.

– Не забывайте, что именно вы решили сунуть досужие носы в его природу. Если бы вы не проверяли и просто приняли всё как есть, ваш ненаглядный Ванни жил бы сколь угодно долго. Он бы вырос, но никогда не постарел.

Глэдия смотрела на них с неприкрытой жалостью – такой, какую позволяет себе сытый и довольный лорд перед оборванным голодным нищим, ничуть не сомневаясь, что ему подобного испытать никогда не суждено.

– Чем переживать из-за несуществующего мальчишки, которого я просто выдумала, позаботились бы лучше о себе. Или об этом месте, оно заслуживает большего. Как много вам о нём известно? Почему выбрали именно это место, например? Что спрятано в основе фундамента? Отчего выбрали такую высоту и форму строения? Всё здесь не случайно, но вам, я уверена, невдомёк. Особенно королю. Если бы он понимал, что у вас в руках, он бы забрал здание Анклава и превратил бы в свою резиденцию.

– О чём ты говоришь? – помотал головой Ричард. Ему казалось, что Глэдия попросту сбивает их с толку и отвлекает.

– Силовой узел. Средоточие стихий. Отсюда можно с невообразимой даже большинству алхимиков лёгкостью манипулировать любой из них. А внизу, у нас под ногами, лежит самый его центр, подобный спящему многие века вулкану. Вы во всех ваших исследованиях так и не коснулись его, и неудивительно – древние создатели запечатали великого древнего, насильно погрузили в бездеятельность. Они умели переплетать нити энергии куда лучше, чем мы, и всё равно боялись его. И очень зря вы остаётесь такими невеждами. Будь у вас контроль над ним – разрушительная волна философского камня не оставила бы на Эсканолле и царапины. Предтеча хранит город, и, если бы кто-то спустился туда и направил его, мог бы преобразовать всю столицу. После того, как вы пренебрегли его безопасностью, вы, как и король, потеряли все права на него. Я справлюсь лучше.

Под её ногами покоился огромный великолепный левиафан, чудовище, на чьей спине мог бы держаться весь мир – как некая центральная точка сборки, рычаг, которым можно сдвинуть что угодно, повлиять на всё остальное в этом мире. Глэдия упивалась изумительным ощущением присутствия чего-то столь безграничного, застывшего вне времени и пространства, плавно текущим сквозь неё. Казалось, сила плещется в ней до краёв, застывает в кончиках пальцев, обволакивает сердце.

– Так что же толкает вас мешать мне? Замшелые клятвы слабому правителю? Химера фальшивого правосудия, снедающая ваш разум?

– В тебе нет ни капли королевской крови, – неуверенно промолвил Ричард.

– Ты жестока, – добавил Старатос.

– Самовлюблённая тварь, – завершила Ишка.

– Что же, значит, самое время освежить порядок вещей, очистить старую кровь, занимающую престол, заменить её новой. И я бы назвала свой подход не жестокостью, а здоровой рациональностью.

– Не жестока? Тогда скажи, с какой целью ты напала на деревню? – Старатос сделал шаг вперёд, словно намереваясь схватить её за плечи.

– Я думала, что именно ты из всех людей меня поймёшь. Увы, но мир устроен так, что, если мы стремимся достичь чего-то действительно крупного и важного, приходится идти на жертвы.

– Я ошибался, и лишь благодаря этим людям рядом со мной и трагедии, что случилась с Эсканоллом, я понял, насколько горько заблуждался и как много чудовищных преступлений натворил! – будто защищаясь, воскликнул Старатос.

– Нет. Ты просто трус и бесхребетный слабак, – беспощадно отрубила Глэдия. – Раз уж ты зашёл настолько далеко, тебе стоило двигаться тем же путём до конца и воплотить свои мечты в реальность. Что же, раз тебе не хватило ума и храбрости, это сделаю я.

– Не сделаешь, – прозвучал спокойный и даже вполне дружелюбный голос от входа в залу.

Все обернулись. Скрестив руки на груди и широко расставив ноги, облачённый в подбитую белоснежным мехом пышную ало-золотую мантию, в проёме возвышался Его Величество.

– Думать о благе изменчивого большинства или избранного меньшинства, без тени сомнения ставить опыты на людях или колебаться перед тем, чтобы поднять руку даже на худшего из преступников, потому что слишком не приемлешь насилия, даже в целях естественной самообороны – две стороны одной монеты, две крайности, которым нельзя давать воли, если ты правитель. Всем нам сложно абстрагироваться от привязанностей и антипатий, мыслить беспристрастно, когда у нас есть личная заинтересованность в вопросе. Всем нам порой кажется, будто ни на кого нельзя положиться, даже тем, кто славится доверием к товарищам. И мы сбиваемся с верного направления, блуждая в потёмках, – всё так же флегматично и безмятежно продолжил король. – Продолжая сравнение с монетой – нужно, чтобы она всегда оставалась стоять на ребре, ни к чему не склоняясь. Суд над чем бы то ни было обязан всегда оставаться нелицеприятным.

–Нотации мне теперь читать вздумал? – рыкнула Глэдия, напоминая роскошную тигрицу. – Впрочем, хорошо, что ты сам заявился сюда. Мне не придётся тратить время на путь до дворца.

– Ты ведёшь себя как капризная девочка, не получающая прямо сию минуту всё, чего потребует. Это не лучшие качества для абсолютной властительницы, – без малейшей злости, но вполне строго сказал король.

– А ты разбаловал своих алхимиков, – возразила она. – До какого состояния ты довёл вверенный тебе город!

– Да, признаю, я несовершенен и грешен, как и совершенно любой человек, сколь высокий статус бы ни занимал, – с лёгкостью признал ничуть не задетый король. – Но я делаю всё, что могу, как и все, кого ты видишь здесь. Мы с тобой не враги, леди Глэдия. Мы можем продуктивно сотрудничать и вместе исправлять недостатки. Как свои, так и нашей столицы.

– Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия! – она подняла руку…

…и ничего не произошло. Глэдия осознала с обидной ясностью, что похожа на священника на амвоне или на актёра в театре, которые забыли слова, один – проповеди, второй – своей роли. Стоит с нелепо воздетой рукой, а на неё смотрят не иначе, как с жалостью.

Король обаятельно улыбнулся.

– Как раз-таки в том. Видишь ли… нынешняя венценосная семья не так просто главенствует в стране на протяжении стольких лет. Мало кому известно, что у нас, как и у многоуважаемого рода ди Гранелей, есть дар. В нашем присутствии нельзя использовать ни магию, ни алхимию. Хорошо ещё, что созданное до нашего прихода не перестаёт работать, иначе мы бы оказались в затруднительной ситуации. Кстати, так я и пережил инцидент с философским камнем, и все, кто находились около моего трона в тот день, тоже.

Глава 12

Ишка присутствовала на знаменательном событии, впервые за историю Анклава участвуя в совете алхимиков, не входя в их число. Впрочем, единственным исключением она не была. И, если Его Величество в своей столице был вхож всюду, где пожелает – маг Кватрон Хилл в число избранных не входил. Более того, колдовство в целом всё ещё было в Эсканолле под запретом, и он был жив лишь благодаря тому, что пользовался благоволением короля. Не сопровождай тот Его Величество по личному приглашению – алхимики никогда бы, хоть под пытками и страхом смерти, не впустили его. И, разумеется, он, не будь дурак, замечал, как они косятся. Кватрон не сказал бы, что это сильно его волнует – всё равно в присутствии короля эти выскочки пальцем его не тронут. Наглости не хватит.