Гексаграмма: Колодец времени

Признаться, ей стало не по себе. Прощать и быть прощённым, не значит ли это обесценить причинённый вред или пролитую кровь? Погибших не вернуть, а многие раны не вылечить. И не глупо ли давать ещё одну возможность обмануть себя? Единожды солгавший по-серьёзному – рано или поздно неизбежно повторит это. Ишка привыкла быть категоричной, рубить сплеча, не сомневаться никогда и ни в чём. Ди Гранелям некогда было останавливаться, оглядываться, погружаться в размышления, они предпочитали слыть людьми действия. Но не делает ли недостаток милосердия и терпения её жизнь пустой? Выдержке Ишки многие завидовали, но она никогда не проявляла толерантности к тому, что считала злом. Даже если это значило отказаться от возлюбленного или друзей. Но Старатос выглядел для неё личностью за гранью искупления, она не дала бы за него и медного гроша, а он, между тем, спас столицу, да и тут без этого эксцентричного алхимика уже бы все погибли.

Так не следует ли ей протянуть руку Ричарду, томящемуся за решёткой? Да, он был не прав, и грандиозно не прав, но всё же не закоренелый преступник, а сбившийся с пути агнец. Своему промаху и его результатам Ричард ужаснулся куда больше, чем они все. Кто, как не Ишка, носительница света, выведет его из тьмы? Она не должна, верно. И так берёт на себя непомерный труд. И всё же он до сих пор значил для Ишки куда больше, чем она хотела признавать. И ведь она сама тоже перед ним виновата, Ишка не была с ним полностью искренна.

То, как человек теряет веру в другого человека, ставит на нём крест, уходит – всегда оставляет шрам покинутому. Никто, конечно же, не должен до конца дней оставаться привязанным к кому-то, кто опостылел, но иногда ты отрекаешься от личности, когда ей или ему оставался всего шаг до успеха и признания. Даже если этот успех заключается только в похвале близких. Многие и не ставят себе высокие цели, такой малости им достаточно. Они часто не могут понять, что не были виноваты, просто чьи-то ожидания не совпали, иллюзии разбились об рифы реальности, а терпение слишком быстро иссякло. Те люди просто не нашли для себя причин давать больше времени и пытаться принять правду, как она есть. Вот и Ишка сбежала в отвращении перед тьмой Ричарда вместо того, чтобы помочь избавиться от этакой пакости. Да, это её неотъемлемое право, но Карои-то остался верным падшему на дно другу, хотя и по его рыцарским принципам Ричард наломал дров и абсолютно точно был не прав. Карои остался, а она предала.

– Карета готова, мы можем отправляться назад, – Старатос вошёл в общее помещение.

Он был вовсе не похож на прежнего себя. Ни на ту холодную, отрешённую от всего мирского, непостижимую версию, так похожую на ожившее каменное изваяние божества, с которой они столкнулись когда-то в его секретной лаборатории, ни на замкнутого, сосредоточенного только на деле и малообщительного мужчину, сопровождавшего Ишку в начале путешествия. Старатос, казалось, расслабился, он был по-прежнему уверен в себе, но улыбка сияла открытостью, а свет в глазах Ишка не спутала бы ни с чем другим – мрачные тучи, что владели его сердцем, истаяли, словно дым ароматных курительных палочек или тонкий слой инея. И что-то в ней тоже смягчилось, перестало хищно топорщиться сотней отравленных шипов. Она бы ещё не назвала Старатоса другом, но и настораживаться в его присутствии, будто он вот-вот обернётся трёхголовым рычащим чудовищем, отныне перестанет. По крайней мере, Ишка очень хотела на это надеяться.

Нельзя же всё-таки изводить себя подозрениями и желчной критикой вечно. Лучше решать проблемы по мере их поступления. Предаст Старатос Анклав снова – тогда и придётся думать, как от него избавиться, а пока они на одной стороне. И, как ни поразительно, Ишка вдруг осознала, что положиться на него может куда больше, чем на Ричарда – Старатос производил впечатление куда более зрелой и самостоятельной личности, он вёл за собой, тогда как Ричард сам часто нуждался в наставлениях. Ишка, конечно же, с удовольствием его поддерживала, но иногда уставала от этого, и её хотелось взрослого, уверенного в себе, твёрдого в каждом шаге партнёра. Порой ей казалось, что она не партнёр Ричарда, а его опекун, нянька. Он не позволял такому ощущению задержаться достаточно надолго, чтобы оно стало раздражать, но осадок всё равно копился понемногу.

– Поздравляю вас с тем, что вы так быстро закончили. А я, пожалуй, ещё останусь, – сказала Мира, также появляясь на пороге её номера. – Теперь, когда мне в здешних краях ничего не угрожает, я хочу посмотреть, что тут есть интересного. В любом случае – у меня сколько угодно свободного времени, ведь меня никто нигде не ждёт.

– Если ты когда-нибудь мимоходом окажешься в столице и улучишь свободный день – особняк семьи ди Гранель всегда к твоим услугам, я буду тебе рада, – сердечно сказала Ишка. – Ты не заблудишься, любой укажет тебе направление.

– Я странница, и мне не слишком-то по вкусу большие города, так что не буду ни обещать что-то, ни исключать такой возможности. Спасибо за любезность, – довольно кивнула Мира. – И знаете, что? Я не такая выдающаяся, как вы. У меня нет никаких особых способностей. Я даже драться не умею, встречая на пути опасность, я убегаю от неё, в этом я хороша. Но… Когда мы встретимся в следующий раз, я сделаю всё, чтобы не быть вам обузой, вынужденной лишь сидеть в укрытии и ждать, пока вы разберётесь с проблемами. Непременно освою пару полезных трюков, обещаю! – она хитро подмигнула.

– Но это ведь наша работа – помогать, – возразила Ишка. – Не подумай, что мы просто выполняем постылый долг, как нам велено. Мы отдаём ей все силы. Но для этого и нужны люди вроде нас. Служить тем, кому нечем себя защитить.

Она всегда считала, что людям вовсе не обязательно заставлять себя драться за свои идеалы, имущество или жизнь, если они к этому не предрасположены. Каждый получает своё, какие-то собственные таланты, и нельзя сказать, какой важнее – школьного учителя, поэта, земледельца или рыцаря. Без любого из них картина мира будет неполна. Так вот, те, кому дана именно сила, обязаны использовать её во благо слабых, но созидающих, и неважно, что – картины, архитектуру или новую жизнь в любых формах. Люди прекрасны именно своим разнообразием, и среди них нет тех, кто лучше или хуже. Ишка, вот, сумела спасти эту деревню, никому из местных такое не было по плечу – зато они здесь выращивали фрукты и овощи в условиях вечной зимы, а она в таком вовсе ничего не смыслила. Старатос – гениальный алхимик, смекалка которого спасла столицу. В бою он внушал ужас и восхищение… зато с детьми, что ей было точно известно на примере его же собственного сына, у Старатоса не ладилось, а какая-нибудь воспитательница, не способная даже прочесть алхимический знак, управлялась с ними так же легко, как дышала. Поэтому Ишке и в голову бы не пришло обвинить Миру в бесполезности или что-то требовать от неё.

– Глупо думать, что есть герои, берущие все тяготы на свои плечи и прикрывающие тебя широкой спиной. Даже если вы этому обучены и взяли такую ношу на себя – мы не вправе возложить всё вам на спины, сесть сверху и свесить ноги. Полагаясь только на чужую защиту, теряешь самоуважение. И я… я не хочу быть лишь той, кто смотрит вслед отважным воинам в сверкающих доспехах и вздыхает. Я хочу решать сама, двигаться вперёд, даже если некому позаботиться обо мне, и пригодиться другим, если уж на то пошло, – объяснила Мира.

– Но это может стоить тебе жизни, – резонно заметила Ишка.

– И что же из того? А пустая и унылая жизнь, в которой мне так ничего и не удастся до скончания дней, лучше? – упрямо гнула своё Мира. – Я не рвусь жертвовать собой, но сделаю это, если придётся.

– Хм. Твой настрой вызывает уважение, – неопределённым тоном вставил так и ожидавший спутников у выхода Старатос.

– Благодарю, – рассмеялась Мира.

Глава 7

Ванни устроился с ногами на сиденье карты и, обняв колени, смотрел в одну точку перед собой. Он выглядел бледнее, чем обычно, при том, что и прежде не отличался здоровым цветом лица, и Варатти обеспокоенно наклонился к нему:

– Если тебе нехорошо – у меня с собой есть ёмкость, в которую можно опорожнить желудок.

– Нет, мне не плохо… Я просто ещё не привык к тому, что больше не увижу дом и семью. Или увижу не скоро.

– Разве ты не этого хотел? – заметил Старатос.

Э Я… да, но всё будет иначе, всё незнакомое, а я впервые за пределами деревни. Даже если я ненавидел их, я привык к этим людям. Они были единственным миром, который я знал. Я не хотел жить в этом мире настолько, что был готов умереть и взять их всех с собой… Но мне придётся жить, и я не знаю, как. У меня ничего нет. Я буду казаться совой среди ворон.

Ванни нахохлился, напоминая вовсе не сову, а взъерошенного воробья. Казалось, он окончательно запутался в себе, и его мысли продолжали бросаться из крайности с крайность, разве что в драку Ванни больше не пытался лезть.

– Я понимаю, что ты боишься, – сказала Ишка. – Но ведь тебе интересно, не так ли? Я сама позабочусь о том, чтобы с тобой ничего не случилось, пока ты не начнёшь чувствовать себя в Эсканолле как дома.

Ванни вздрогнул и вскинулся.

– Да ведь я не знаю, что такое как дома! Ты явно имеешь в виду что-то хорошее, но для меня дом – это дыра, где меня бьют и обзывают, попрекая каждым куском хлеба… Я хочу увидеть это так, как видишь ты.

– Я постараюсь, – Ишка погладила Ванни по руке. – Хотя вряд ли я подходящая для этого персона. Видишь ли, в моей семье слишком близкие и тёплые отношения тоже не были приняты. Меня не били и не оскорбляли, но я порой на стенку лезла от одиночества и отсутствия даже того, кому можно пожаловаться.

Огромный и роскошный особняк со слугами, исполняющими любую прихоть, но не заменяющими родителей. Просторные настолько, что казались пустыми, коридоры. Лестницы, архитектор которых пожертвовал удобством в угоду величественности. Это был подлинный образец пышности, торжественности и древности благородного рода ди Гранелей, подтверждение их незыблемости – они всегда были и всегда будут, даже если государство падёт. Какое обманчивое впечатление, если учесть, что все они погибли, а сама Ишка выжила лишь чудом. Воспитанная как принцесса, но не просто жеманная красавица на балу, а та, кто поднимет знамя и пойдёт в бой первой – Ишка привыкла и стала стремиться лишь к одному – оправдать возложенные на неё как на единственную наследницу ожидания. Теперь там всё принадлежало ей, но стало ещё тоскливее, если учесть, сколькие погибли в том инциденте с философским камнем. Место буквально пропиталось смертью. Впрочем, весь Эсканолл был не лучше. Прорыв чудовищных сил камня разделил историю столицы на до и после, и хотя, казалось, всё событие заняло лишь несколько дней – последствия никогда не удастся устранить до конца. Даже когда раны города заживут – он станет другим. Слишком другим. Когда вырастет поколение без рухнувшего на них бремени травмы – их мир ничем не будет напоминать естественные для Ишки, Варатти, Старатоса, Ричарда и даже Его Величества реалии. И, если они доживут, то будут чувствовать себя лишними, словно попали без разрешения на чужую территорию.

– Я не твоя старшая наставница. Мы будем учить друг друга, – закончила свою мысль Ишка.

Как много она упустила, гонясь за тем, что казалось правильным, справедливым, рациональным, и пыталась превратиться в живое оружие? Да, способное на критическое мышление, самостоятельное, но всё же оружие – клинок, обязанный всегда попадать в выбранную им цель. Понадобилась встряска, чтобы она, Ишка, очнулась и посмотрела вокруг. Помимо чёрного и белого, помимо еле подъёмной горы долгов и обязательств, ей предстоит узнать невероятно много. Не отвлекаться на второстепенные мелочи, не позволять себе показывать, что накопилось на душе, не рассказывать личное – вот кредо ди Гранелей, впечатанное в их сознание так же глубоко, как рабское клеймо, выжженное на коже. Нечто простое и очевидное – то, что она вправе делать всё, что не мешает и не вредит окружающим, – далось Ишке как настоящее открытие.

– Вряд ли я могу научить чему-то такую блестящую леди, как вы, – проворчал Ванни, и в его тон вновь просочились едкие, настороженные, ершистые нотки. Он вёл себя так, словно воспринял фразу Ишки как тонкое издевательство.

– О, ещё как можешь. Я слишком леди и недостаточно человек, – только и сказала она.

– Мы почти приехали, – как бы между прочим сказал Старатос прежде, чем Ванни успел возразить что-то ещё.

Напускной вид скучающего аристократа никого не обманул – его спутники отлично знали, как он рад вернуться в столицу, к спокойным исследованиям и всему привычном. Старатос мог месяцами вести себя как самоотверженный аскет, презирающий излишества и целиком сосредоточенный лишь на своей работе, но на самом деле он был тем ещё эстетом и гурманом. Ишка узнала об этом, когда однажды получила приглашение на званый обед в его резиденции. Правда, там оказалось слишком много незнакомых алхиииков, она чувствовала себя неуютно и рано ушла. Но высшие силы, сколько он потратил на такую иллюминацию, превращающую безлунную ночь в светлый день, на изысканнейшие, редкие в их холодном краю и с величайшей бережностью привезённые издалека блюда из зелени и морепродуктов, на пышные фейерверки! Даже если часть этого Старатос организовал благодаря способностям алхимика, еду из ничего не создашь, это Ишке рассказывал ещё Ричард.

Ванни нетерпеливо и любознательно высунулся из окна. Бледное солнце приклеилось к выцветшему небу, деревья, будто мёртвые стражи, выстроились по бокам дороги, а вдалеке вставали резкие очертания зданий города, подсвеченных разными огнями. Эсканолл вовсе не выглядел гостеприимным – наоборот, казалось, он сожрёт любого и не подавится.

– Вы уверены, что это место не плохое? – Ванни поёжился. – Красиво, но неприятно. Он как будто угрожает.

– Этот эффект создают слишком резкие и яркие краски, а также острые углы, – кивнул Старатос. – Но ты адаптируешься. Забирайся обратно и окно закрой. Простудишься.

***

Эсканолл потряс Ванни шумом, гамом и суетой. Для него всё здесь происходило слишком быстро, и в то же время он хорошо понимал, что, если не будет успевать – останется далеко позади, на обочине жизни. Ванни осознал, как мало он в действительности знал и умел, кичась этим дома… но среди множества выдающихся эх столицы, алхимиков, рыцарей, дворян, художников, поэтов он почти ничего не представлял из себя. Все к чему-то стремились, шаг за шагом добивались результатов, а он даже не определился, чего от жизни хочет и о чём мечтает. Каждый из его спутников состоялся, завоевал себе имя, хорошее ли, дурное ли – неважно. Они уже не представители безымянной массы. И, как ни ощущалось это странным даже для него самого – Ванни боялся подвести и разочаровать леди Ишку, единственную, кто относилась к нему как к человеку и так бескорыстно приняла под крыло.

Всё двигалось, вращалось, поднималось и опускалось, каждый встречный невесть куда спешил, да так, словно с ним не могло произойти ничего хуже, чем опоздание хоть на какую-то жалкую минуту. Всё равно что попасть во власть течения бурной реки, которая потащит тебя за собой, на спрашивая, куда ты идёшь, зачем, и насколько торопишься. Если попытаешься плыть против общего направления – тебя затопчут и не заметят. Ванни никогда прежде не видел на одном участке улицы больше четырёх человек, и для его села это было настоящее столпотворение.

Войти в огромные резные ворота резиденции ди Гранелей принесло Ванни даже какое-то облегчение. Ему было интересно, тянуло всюду побывать и всё попробовать, однако, он стеснялся, давая себе отчёт, что со своими деревенскими замашками и отсутствием опыта непременно опозорится.

– В моём доме ты всегда получишь крови и пищу, ты можешь распоряжаться всеми его ресурсами, как если бы являлся моим младшим братом, – объясняла леди Ишка, проводя его по угнетающе помпезным коридорам особняка. – Но я не алхимичка поэтому, если ты намерен и дальше развиваться в этой области, Старатос представит тебя Акнлаву.

– Ты можешь задавать им любые вопросы, только не бойся, – добавил шедший рядом Старатос.

Быть членом семьи, почти наравне с хозяйкой… хотя леди Ишка сама разрешила, Ванни не чувствовал себя к этому готовым. Ему бы для начала хоть не дрожать, и чтобы язык не заплетался. А уж предстать перед могущественными властелинами и вовсе казалось Ванни невозможным, немыслимым. Те, кому подчинялся даже такой человек, как Старатос, пугали мальчика до подгибающихся коленей. Возможно, ему и правда недоставало веры в себя, но откуда бы она взялась, если Ванни с раннего детства, сколько он себя помнил, смешивали с грязью и ни во что не ставили. Они не хотели слушать, не хотели понимать, не видели в нём личность, и Ванни, лёжа в слезах на полу своей комнаты, поклялся, что заставит их разделить с ним всё, что ему пришлось вынести по их вине. Он будет бить их до крови, ломать кости, жечь, калечить, пока они не раскаются. Ванни надоело умолять, надоело заглядывать в глаза – их очередь валяться у него в ногах и захлёбываться рыданиями.

Даже теперь, когда его забрали в Эсканолл и предоставили новый шанс найти себя в жизни, Ванни не был уверен, сожалеет ли об участи, что едва не погубила всех жителей его деревни. В глубине души он всё ещё чувствовал, что правда на его стороне, а они получили по заслугам. Неудивительно – жизнь здесь, в столице, Ванни пока ещё не распробовал, а прежняя всё ещё слишком ярко стояла перед внутренним взором.

Вдобавок ко всему, Ванни боялся разбить или сломать один из этих бесчисленных больших и маленьких, хрустальных, фарфоровых, стеклянных предметов – зеркал, декоративных ваз, посуды, витражных окон и дверей. Он признавал, что леди Ишка ведёт себя как приятная хозяйка, она мягка и учтива с ним, и, кажется, намеревается всерьёз заботиться о нём как о члене семьи, но… останется ли она так же спокойна и отзывчива, если он испортит её драгоценное имущество, даже самая малая часть стоит гораздо дороже, чем Ванни весь. Если он останется здесь, ему придётся учиться обращаться со всеми этими сложными и странными вещами, но он не имеет ни малейшего представления об этом, и он непременно что-нибудь да повредит.

– Тебе любопытно, не так ли? Задавай любые вопросы, если чего-то не понимаешь, – улыбнулась Ишка, заметив, как он разглядывает всё вокруг.

– Я вообще ничего не понимаю! – жалобно признался Ванни.

– Хорошо, тогда начнём с твоей комнаты. В каких тонах ты предпочитаешь? Зелёную? Фиолетовую? Может, синюю? – благожелательно предложила Ишка.

Ванни замялся, непроизвольно начиная теребить рукав.

– Красную. Это мой любимый цвет. Только не ярко-красную, а бледную, – неуверенно сказал он.

– Да, тебе подойдёт, – хмыкнула Ишка. – Иди за мной, – она приглашающе махнула рукой и пошла вперёд.

Комната была просторной, с двумя вместительными платяными шкафами и тремя книжными. Кроме того, потолок украшала люстра в десяток свечей. Широкое, в три четверти стены, окно плотно закрывали толстые багровые занавеси.

– Если тебе здесь что-то не по вкусу, ты всегда можешь позвать слуг и распорядиться, чтобы они переделали. Не стесняйся, я хорошо им плачу именно за это, – объяснила Ишка.

Ванни понимал, что не воспользуется дарованной ему возможностью, потому что в глубине души ему казалось, что с ним самим нужно обращаться как с лакеем, он – безродный никто из провинции, и леди Ишка имела полное право поместить его в такую же каморку, в каких обычно, по его представлениям, должна проживать челядь. Ванни, правда, ничего не знал, кроме сказок да смутных слухов, что ходили в его родных краях о столичной знати. Он ощущал себя самозванцем, что забрался на чьё-то чужое место, и вот-вот его поймают, разоблачат и выставят на всеобщее обозрение как образец выдающегося позора и беспримерной наглости. И вполне заслуженно – чем он думал, соглашаясь на эту авантюру? Ванни поёжился, стараясь не выдать своей нервозности и напряжённости.

– Потом мы пойдём в лавку и подберём новую одежду, подходящую мальчику твоего возраста. А пока… Не знаю, как ты, а я проголодалась. Хочешь со мной? – Ишка всмотрелась в его худое лицо.

– Лично мне разрешите откланяться, – негромко сказал Старатос. – Неотложные дела ждут. Правда, я понимаю, что у вас может возникнуть потребность связаться со мной, поэтому разрешите преподнести вам небольшой подарок, леди Ишка.

Он снял со среднего пальца правой руки тяжёлое кольцо с печаткой и положил на стол с таким видом, будто выполнял казённую процедуру всего лишь потому, что так полагается. Ишка не хотела и думать, какая такая экстренная ситуация может потребовать его присутствие. Старатос был как тяжёлый таран или другое подобное оружие – инструмент, выручающий из безвыходного положения.

– Чётко назовите в него мои имя и фамилию, потом говорите. Я услышу – в любое время суток, – пояснил Старатос.

– Откуда мне знать, что ты не подслушаешь нас через этот милый маленький предмет? – хмыкнула Ишка.

– Если бы я собирался подслушивать – я бы сделал это менее очевидно, – почти обиделся Старатос – наверняка для того, чтобы свести всё в шутку. – Например, нанёс бы соответствующий символ в наименее заметном месте. В таком замке, как этот, возможностей полно. Хоть десяток или два – никаких проблем. Кроме того, я умею делать так, чтобы они были видимы лишь мне, хотя это и немного хлопотно. Но я в самом деле не хочу, чтобы с вами со всеми здесь произошло нечто плохое. Вы ведь прекрасно понимаете, что в наше время нигде нет никаких гарантий безопасности, и я стремлюсь хотя бы повысить её шансы. Не отвергайте это, пожалуйста, – тон Старатоса смягчился.

Ишка молча взяла кольцо и надела на средний палец правой руки. Она ожидала, что оно будет велико ей, но нет – украшение само изменилось и подстроилось под нужный размер. После долгого общения с Ричардом такие фокусы не впечатляли и не удивляли Ишку, но, тем не менее, она с уважением и одобрением взглянула на Старатоса.

– Ну, вот и хорошо, а теперь я, с вашего позволения, пойду. Желаю вам хорошо отдохнуть, и заранее – приятного аппетита. Прошу, не зовите никого, чтобы меня проводили, я сам найду выход.

Старатос с непринуждённым изяществом поклонился и вышел из комнаты. Ишка вздохнула – видимо, ей просто пора привыкнуть ему доверять. Предсказать, кто ударит в спину, а кто нет, всё равно невозможно. Она полагалась на Ричарда как на себя, а он скрывал такое. Да и тот парнишка, Вагрус, Ричард принял его как родного в свой дом, а Вагрус предал и продал их ради совершенно неясной цели. Может быть, ему даже к этому дню свернули шею, как поступают со всеми обманщиками и прохвостами… Старатос, очевидно, не худший вариант, как бы ни хотелось Ишке отрицать это. Душой ещё противилась, но уже поняла.

Глава 8

Свет в коридорах не горел, не было его и на узкой, предназначенной будто специально для того, чтобы свернуть на ней шею, лестнице. Камеры заключения выглядели мрачными молчаливыми склепами, вот-вот какой-нибудь мертвец, постанывая и шатаясь, вышагнет оттуда, протянет гниющие ладони. За холодными прутьями решёток бездонным провалом сияла тьма – если не знать, что камеры, по сути, довольно ограниченное пространство, так и подумаешь, что там пустота без конца и края. Место, не предназначенное для жизни, выпивающее её, словно она могла как-то заполнить его, исправить, согреть. Увы, но, казалось, всего света и тепла мира не хватило бы для этого. Королевские архитекторы были отнюдь не новичками, проектируя настолько изолированное от внешнего мира пространство. Даже воздух здесь казался ненастоящим, через него нельзя было воззвать к силам стихии. Та же разница, что между атмосферой в живом лесу – и в родовом склепе, переполненном мертвецами. Ледяные пальцы одиночества проникали в грудь, царапали сердце.

Ричард ничего не видел. Ему ничего и не было нужно. Он изолировал себя от мира по собственной воле и считал это насущной необходимостью, но теперь Ричарду всё отчётливее казалось, что он трусливо спрятался от последствий своих поступков и необходимости разбираться с ними. Он попросту переложил эту ношу на чужие плечи и упивался проявленной им честностью и самопожертвованием. Разве не стремился Ричард к тому, чтобы ему стало легче? Лицемерно полагая, будто наказание искупает вину, а не усердный труд на благо пострадавших из-за него людей? Все нуждались в нём, а он сидел здесь и тратил время. Ричард знал, что о его помиловании ходатайствовали, и не раз, но отвергал все их попытки. Он был слишком глубоко ранен, перестал верить в себя. Чем меньше он показывается на людях, чем меньше делает и говорит, чем меньше решений принимает – тем выше гарантия, что он не причинит никому вреда и не помешает. Ричард опустился до состояния, когда абсолютно любой поступок кажется неверным, глупым, лишним. Но вправе ли он позволять себе роскошь бездействия? Его товарищи отстраивают город, защищают обывателей, реформируют общество вместе с Его Величеством, а он прозябает в безвестности.

– Ну, как, не надоело ещё сидеть взаперти?

Беззлобно-ироничный баритон прорезал тишину тюремного каземата. Кто-то стоял в коридоре снаружи. Кто-то очень знакомый Ричарду. Кто-то, с кем он бы и дальше предпочёл не встречаться, хотя и не вина этого человека была в том, что Ричард очутился здесь. Если уж на то пошло, Ричард уже давно не считал, что он хоть чем-то лучше него, но от привычки избавиться не так легко.

– Извини, что не зашёл раньше. Я лишь вчера вернулся в Эсканолл, – продолжал мужчина.

– Что ты здесь забыл, Старатос? – буркнул Ричард.

– Пришёл вытрясти из тебя всю дурь, конечно же.

– Как забавно, – Ричард поднялся с тонкого матраса на низкой железной кровати и подошёл к самым прутьям. – Ты последний, кто вправе читать мне нотации.

Хотя ему недавно выдали смену одежды и постельного белья, оно уже выглядело потасканным, несвежим, блёклым. В унылых тесных стенах и не могло задержаться что, кроме серости и скуки. Безысходность пропитывала каждый их камень.

– Кто-то же должен, сам ты не поумнеешь, – фыркнул Старатос.

Он упёр руки в бока, насмешливо и снисходительно глядя на своего несостоявшегося ученика как на совсем неразумного и неоперившегося желторотого птенца, который вдруг возомнил из себя лишнего и распушился почём зря.

– Слушай, ты не можешь позволить себе сидеть здесь и бездельничать в своё удовольствие. Там, снаружи, творятся великие дела. Ты, в конце концов, бросил свои исследования, а они нужны нам всем. Ну же, где твоя былая уверенность в себе?

– И к чему она привела? – не отреагировал на подначку Ричард.

– Это не значит, что нужно сидеть сиднем. Я тоже натворил немало, но, если я не буду действовать – никогда не искуплю это перед своими жертвами, – Старатос внезапно посерьезнел.

– Ты и так не искупишь. Их не вернёшь.

– Ты прав… Но что же, разве не стоит нам тогда постараться, чтобы не было новых? Я знаю, что тебя пугает, и почему тебя это пугает. Думаю, тут у нас много общего. И всё же остановиться, перестать пробовать, бросить всех и всё… нет, не по мне.

– Я им не нужен, – покачал головой Ричард.

– А тебе необходимо их одобрение, чтобы поступать как правильно? Ты же сам прекрасно знаешь, что просто упёрся рогом и застрял здесь, как в ловушке. Но не потому что твоя клетка заперта – куда надёжнее ты закрылся сам.

Ричард вздохнул. Да, он прекрасно видел, как потерялся, лишился прежней цели и до сих пор, сколько ни размышлял, так и не смог найти новую. Всё казалось не таким, как прежде, не отзывающимся при каждом поступке, который выглядел в его глазах обязательным и необходимым, тонким радостным звоном упрямо поющей струны понимания собственной правоты, но отравленным фальшью его былых ошибок. Прежде, стоило признаться, мир казался ему гораздо проще. Преисполненный смеси и чрезмерно захваленный, Ричард думал, что не бывает "тёмной" и испорченной алхимии, есть только люди, не умеющие её применять или направляющие во зло. Но он-то гений, он непременно разберётся и найдёт способ обратить её на благо других!.. Тьфу ты, аж вспомнить противно.

– Через два дня тебя отсюда выпустят. Я всё устрою. И возражения не принимаются, – заявил Старатос.

– Тебе заняться нечем? – Ричард поджал губы.

– А что, если так? – самодовольно ухмыльнулся Старатос.

Ну, конечно же. Этот, как обычно, ни в чём не видел препятствий. Было в подобном отношении нечто столь же прекрасное, сколь и возмутительное. Ричард даже немного завидовал ему – мысль о вреде другим живым существам по его вине парализовала, и он просто не мог заставить себя действовать. Все те беззащитные люди, чью плоть и кости перемолол философский камень, что они думали и чувствовали в последние минуты жизни? Ричард буквально наяву слышал, как они проклинают его, тянутся мёртвыми холодными руками, чтобы разорвать горло.

– Ты, может быть, думаешь, что бездеятельность тебя спасёт, успокоит и залечит раны. И это ошибка. Она сожрёт тебя. Твари, которых ты вскормишь из ложной совести и трусости, сожрут. Я знаю, о чём говорю, уж поверь.

Ричард изучающе вгляделся в него, словно впервые что-то заметил в этом прежде совсем не дружественном мужчине.

– Я дал тебе достаточно времени на размышления и саможаление. Но его у нас в запасе больше не осталось. Пришла пора вернуться. Покинуть убежище и посмотреть в глаза этим страхам… – Старатос прищурился и безжалостно закончил, – и не сломаться, если придётся снова перешагнуть через трупы. Хочешь быть хорошим? Увы, я не хороший, и ты тоже, смирись. В этом мире такая роскошь есть только у младенцев и безумцев.

Ричард понурился. О, да, Старатос был прав, но этим горьким угощением не насытишься. Как бы Ричард ни поступил, всё обернётся дурной стороной. Все его положительные намерения, кажется, обречены выворачиваться наизнанку, получать превратное толкование, выглядеть неприемлемыми. Всё будет и дальше выпадать из рук, происходить так, как он не предвидел. Но отсиживаться здесь ему, кажется, и правда больше не дадут. С тяжёлым сердцем Ричард просто вздохнул и смирился – медленно кивнул.

***

– Нет, этот пояс совсем не так застёгивается! И плащ ты надел изнанкой наружу!

– Извините…

Но Ишка вовсе не сердилась и не отчитывала. Она рассмеялась – так заразительно, что Ванни сам не заметил, как подхватил.

– У него обе стороны нарядно выглядят, и я не понял, как… – всё ещё хихикая, пояснил он.

– Ничего-ничего, ты обязательно разберёшься! Я в первые годы ни в этикете не смыслила, ни в моде. Да и сейчас не сказать, чтобы очень, просто меня долго и терпеливо учили – так долго, что я никак не могла вообще ничего не усвоить… Да расслабься ты, мы не на приём к королю идём, а пообедать в гостях у друга! Она тебе понравится, вот увидишь.

Судя по тому, как Ванни переминался с ноги на ногу – он вовсе не разделял её оптимистичного подхода. И, признаться, изумлялся, что вообще не всё равно. Разве должно его подобное заботить? Казалось бы, Ванни ещё недавно пытался её убить, посылая к демонам каждого на этом свете, но вот теперь ему небезразлично мнение о нём человека, которого он в глаза ещё не видел. Ванни сам бы не сказал, отчего ему так важно произвести хорошее впечатление. Наверно, потому что ему оказали гостеприимство, и Ванни впервые в жизни чувствовал себя уютно и хорошо, пусть некоторые вещи продолжали выглядеть для него запутанными и дикими.

Улица хлестнула им навстречу, в самые лица, подвывающим морозным ветром, и Ванни укутался полотнее. А вот Ишку, как ему показалось, ничего не беспокоило, она всё так же уверенно шла вперёд, прекрасно ориентируясь в замысловатых улицах города. Ему даже показалось, что она и есть зимний дух, одновременно хранящий эти края и не позволяющий им меняться. В его родной деревне верили в такое, и подобных божеств считали дикими и безжалостными, хохочущими в ночных вьюгах, танцующими среди вечных снегов. И отчего-то мерещилось, что он, Ванни, сгинет, если отстанет и потеряет её из виду. Поэтому он поторапливался как мог, изо всех сил удерживаясь, чтобы малодушно не вцепиться Ишке в руку.