Гексаграмма: Колодец времени

– Да. Если мы и зарабатываем какую-то приличную сумму, она быстро уходит на то, чтобы поддерживать деревню в достойном состоянии, чтобы не стыдно за неё было, даже если самого короля однажды вдруг к нам занесёт. Мы, конечно, знаем, что этого не случится, но так наша совесть спокойна.

– А многие покидают деревню навсегда? – уточнил Старатос и откусил кусочек от пятого огурца.

– Нет. Почти все остаются с нами. Они очень дорожат своей землёй и родственными связями.

– Достойно зависти… Белой, разумеется, – соображения по поводу того, бывает ли вообще такое чувство, как зависть, хотя бы относительно белым, алхимик благоразумно оставил при себе, не превращая приятную беседу в заунывный морально-философский диспут. – Я никогда не чувствовал такой привязанности ни к какому месту. Не мог себе позволить подобной роскоши с тем образом жизни, что я выбрал.

Старатос побывал во многих местах, знакомился с разными людьми. Оседлости он избегал, считая это слово другим определением застоя, однообразия, скуки, отсутствия прогресса. Вспоминал ли он о них, отправляясь дальше? Старатос помнил каждого человека на своём жизненном пути, даже если притворялся, что они – никто, и не имеют для него значения. Впрочем, они не были каким-то его сожалением о прошлом и не вызывали ностальгии, воспоминания он бы не назвал особенной важностью. Они просто оставались с ним, несмотря ни на что. Старатос любил людей и учился у них. Ни одну встречу он не считал напрасной.

– Вы удивительная компания. Пока есть такие, как вы – я верю в будущее нашей страны, – внезапно со всей искренностью сказала хозяйка.

– А я не верю. Я делаю.

Громко сказано, да, но Старатос не кривил душой. Даже если он грешник и преступник – наплевать. Что уж теперь, нельзя жить в этом мире и остаться святым. Все хоть раз лгали, или думали о ком-то плохо, или отталкивали кого-то. Даже если его злодеяния неискупимы – он не согнётся под их весом. Ричард не выдержал и сам пошёл под суд, позволил запереть его в тюрьму, но Старатос не такой эгоист и страдалец. Он закусит губу, возьмёт себя в руки и продолжит стараться хоть как-то пригодиться окружающим.

***

От буйства красок и ароматов под непрозрачным светлым куполом теплицы у Ишки кружилась голова. Она не привыкла к такому изобилию, а большинство того, что росло здесь, вообще впервые видела. Например, круглые красные плоды гроздьями на зелёном кусту. Женщина по имени Орфана, та, что впустила Ишку сюда, называла их помидорами.

– Огромное вам спасибо, что показали это место, – сердечно сказала Ишка, улыбаясь уголками губ.

– Если вам станет слишком душно и жарко – немедленно скажите, я выведу вас.

– Я могу и сама выйти, – удивилась Ишка.

– Теплица устроена в виде лабиринта. Несложного, но всё же. Когда человеку плохо, он соображает хуже и может даже потерять правильное направление, хотя буквально только что прекрасно его знал. Пожалуйста, не стесняйтесь позвать меня, если так произойдёт.

– Хорошо, – кивнула Ишка и медленно пошла вглубь, любуясь пышной растительностью.

Жаль, что в Эсканолле ничего из этого не приживётся, даже если она создаст в комнате нужную температуру. Ишка не обеспечит все необходимые условия. Поэтому она хотела сполна насладиться визитом сюда. Напомнить себе, чего можно лишиться из-за неспособности управлять своим даром или потакания спонтанным эмоциям. Ведь говорили, что алхимик, наложивший на страну вечную зиму, то ли потерял любимую, то ли был оскорблён обвинением в чужом преступлении.

Глава 5

Варатти стоял на пороге таверны, засунув руки в карманы и глядя на небо. День выдался солнечным, но ближе к вечеру всё затянули бедно-серые облака, похожие на несвежую вату. Дорога, по которой они пришли, напоминала замёрзшую реку. Становилось морознее. Доктор не находил себе места от тревоги. Он был против приезда леди Ишки сюда, но не пытался её останавливать – знал, что бесполезно. Если уж она что-то втемяшивала в голову, ей никак не помешать, даже если приковать в особняке. Она теперь глава рода, она несёт ответственность за честь имени ди Гранелей. Её рвение было бы полностью оправдано, если бы речь шла только о ней самой. Варатти гордился леди Ишкой, но предпочёл бы, чтобы она оставалась в безопасности хотя бы до тех пор, пока не родится ребёнок. Или, если уж на то пошло, и ей без работы неймётся, не брала бы поручения вне границ столицы. Там их тоже полным-полно, например, помогать жертвам насилия или несчастных случаев, ведь сила Ишки излечивала души и разумы. Это сложный и кропотливый, ведь реабилитация даже одного-единственного человека могла занять несколько лет кряду, но ничем не угрожающий ей и её малышу труд.

Это дитя… Варатти задавался вопросом, совмещается ли потенциал духовной энергии и алхимии. Друг другу они вовсе не противоречили, наоборот, первое могло сделать второе во много раз мощнее, потому что именно от запасов собственных ресурсов человека зависело, насколько охотно и послушно стихии природы отзовутся ему, как далеко он может тянуться за источниками силы, долго ли удастся поддерживать связь. С другой стороны, если ведущей стороной окажется ген Ишки, а не Ричарда – ребёнок получит её возможности, но расширенные всеми естественными элементами мироздания – огнём, землёй, воздухом и остальными. У алхимиков их призыв без специальных символов и слов могущества занимал десятилетия изнурительных тренировок, а такой ребёнок сможет шутя, с ранних лет вызывать пожар или наводнение щелчком пальцев, ведь ему не придётся поддерживать баланс между внешним и внутренним, оно будет идти из него, бить полноводным ключом. Этот интерес был более чем логичен, ведь никто прежде такое не проверял, но Варатти не поднимал тему, чтобы другим не показалось, будто это единственное, что его волнует в ребенке Ишки. Или что он хочет убедиться, что у крови ди Гранелей будет здоровый и сильный наследник. Что такие вещи заботят его больше, чем появление новой жизни и личность этой жизни. Нет, Варатти собирался первым помешать кому бы то ни было использовать кроху как инструмент реализации планов или несостоявшихся у них самих амбиций. Помешать видеть в бедняжке лишь очередного носителя громкой фамилии, хорошо устроившегося по случайному праву рождения хозяином или хозяйкой роскошного особняка и впечатляющего богатства.

Варатти не нравилось в деревне, и он не доверял местным. Среди них мог скрываться злоумышленник, выдать себя за одного из пострадавших не так сложно, как может показаться. А, если не он сам – то его соглядатаи. Нельзя исключать, что, почуяв приближение отряда, тот ловко выдал подельников за невинных обывателей. Или воспользовался их наивностью и решил избавиться вместе с остальными. Варатти совершенно не верил в то, что потеря душ началась именно отсюда без причины, хотя доказательств не имел. Кто-то из этих переполненных благодарностью людей – волк в овечьей шкуре. Узнать бы, кто стал первой жертвой… Преступники часто проверяют свои возможности в первый раз на тех, к кому им проще всего подобраться. Или на тех, к кому у них есть что-то личное – желание отомстить, например, или зависть, или нездоровая одержимость страстью.

Варатти немного стыдился того, что в бою служил Ишке и Старатосу обузой. Вне своих медицинских познаний он был самым обыкновенным человеком. Ему следовало бы остаться с кем-то из них, чтобы они защитили его, если целью следующего нападения станет он как самая лёгкая мишень, но это казалось слишком унизительным. Варатти поехал с ними не для того, чтобы болтаться обузой на шеях. Размышления такого толка были не достойны взрослого, зрелого человека, верно, и всё же Варатти никуда не мог от них деться.

– Тоже чуешь нечистое?

Варатти вздрогнул от мягкого глубокого голоса – Старатос неслышно подошёл к нему со спины.

– Я проболтал с хозяйкой часа три кряду, но так ничего и не добился, – признался алхимик. – Но я тоже вижу наше положение как затишье перед бурей и всё пытаюсь угадать, откуда ударит в следующий раз.

– Интересно, мы уже разозлили этого человека… ну, или людей? – риторически спросил Варатти.

– Да как бы не повеселили, – мрачно буркнул Старатос.

Внезапно со стороны теплиц что-то ослепительно полыхнуло. Они узнали этот свет – Ишка с кем-то сражалась. Они кинулись было туда, но на их пути выросли бледные, длинные и неестественно тощие шатающиеся фигуры. Они внушали подсознательное, почти инстинктивное отвращение своей извращённой гуманоидностью, карикатурные клоуны, но те, что существуют не в цирковом балаганчике, а на страницах страшных историй. На их мелово-белых лицах тарищились круглые чёрные провалы вместо глаз, вместо ртов тянулись словно бы наспех начерченные линии, а носы вообще отсутствовали. Слишком длинные руки и ноги, слишком короткие тела. Вдобавок ко всему, твари казались сырыми, полуматериальными, недолепленными, словно кто-то вытолкнул их в мир чересчур торопливо.

– С дороги! – рявкнул Старатос и всадил сгусток пламени в грудь одному из существ.

Но вместо того, чтобы развеяться, странная живая тень затянула пробитую дыру за считанные секунды. Она всё ещё напоминала шатающегося пьяницу, пытающегося добраться до дома по незнакомой улице, но вполне отчётливо понимала, кто её цель. Остальные вели себя так же – гротескные пародии на людей.

– Да что это такое? – Старатос отступил на шаг.

– Сомнения, полагаю, – напряжённо сказал Варатти. – И убить их грубой силой не получится.

***

– Вы испортили весь мой замечательный план! И зачем только явились?!

Ишка никогда бы не предположила, что невысокий и щуплый подросток лет пятнадцати может так бушевать. Он был готов убить, а она, разумеется, не выстрелит в ребёнка. Ишка прыгнула в сторону за мгновение перед тем, как в пол там, где она только что стояла, врезалась извилистая молния, оставляя глубокий выжженный след.

– Они никогда не должны были очнуться, а вы влезли!

– Ты всё равно не смог бы уйти с этим! Чем ты думал, поставив под удар себя и своих родителей?! – искренне недоумевала Ишка.

– Родители, ха! Да, я их сын, но они меня никогда не любили! Никто не любил! Я хотел, чтобы они все на себе прочувствовали, что значит быть никому не нужным и ничего не хотеть! Забрать у них всё, чего они так и не дали мне!

Мальчик лил злые слёзы и не смотрел, куда швыряет атаки.

– Ты что, умереть хотел? – движениям Ишки позавидовал бы любой акробат. Иногда она ускользала от попадания на волосок, но всё же ускользала.

Хорошо хоть, что Орфана, повинуясь её истошному крику сразу после внезапного нападения, успела убежать.

– А что мне было терять?!

Слева от Ишки раскололся один из поддонов, содержимое вывалилось на пол. Сердце Ишки больно сжало чувством невосполнимой утраты, хотя рассаду ещё можно было пересадить в другую почву. Нужно убраться отсюда подальше, пока дуралей вообще всё не разнёс. Этот островок ценной зелени был таким же редким великолепием здесь, как оазис – в пустыне, или снег – в диких джунглях далёкого Юга. Вырастить так много всего, совершенно разного и по-своему притягательно – настоящее искусство. Парень не берёг не только здоровье близких, но и вообще, кажется, ничем не дорожил. Ишка поневоле ужаснулась, пытаясь представить, насколько пуста и бессмысленна была его жизнь в подобном неблагополучном краю.

– Жизнь, конечно, не всегда хорошая штука, и порой она больно бьёт, но разве у тебя совсем не было причин потерпеть, пока ты не вырастешь и не сможешь уехать отсюда?

Мальчишка истерически расхохотался. Он был далеко за гранью срыва и не воспринимал нормально никакие аргументы. И, хотя полностью сумасшедшим назвать его было пока ещё нельзя, он стремительно двигался в этом направлении. Буквально во весь опор катился под гору, где его личность будет сломлена окончательно.

– Уехать?! Куда?! Как будто хоть где-то нужен оборванец вроде меня!

– Ты алхимик! В Анклаве тебя бы приняли с распростёртыми объятиями! – Ишка подобралась наконец к двери, одним быстрым движением распахнула её и выскочила на улицу.

– Анклав? Я не собираюсь никому подчиняться! Они не будут распоряжаться мной, пользуясь моим возрастом и бедностью! – презрительно фыркнул мальчик, выходя следом за ней. – Взрослые в столице ещё более испорченные, чем здесь!

– Ты неправильно понимаешь суть Анклава, – Ишка побежала вокруг теплицы, стараясь, однако, не пропадать у него из виду, чтобы ему не взбрело в голову идти громить деревню. – С нами один из его представителей, вы можете поговорить…

Не то, чтобы Ишка доверяла Старатосу, и уж точно считала, что ему лучше держаться подальше от детей и не смущать их своими дурными фантазиями – этот дурак уже сам начал доставлять неудобства людям. Хуже вряд ли могло стать. Старатосу всё же нельзя было отказать в какой-никакой сознательности, он умел организовать себя, и поэтому Ишка надеялась, что он вдолбит хотя бы подобие этого в юного недоалхимика.

– Говорить с тем, чей дар слабее моего? Плохая шутка! И что он мне предложит? Быть хорошим мальчиком? А если я не хочу? Он будет диктовать мне, что хорошо, а что плохо? Спасибо, не надо!

– Тебе-то как раз и надо! За что ты так всех ненавидишь? – возмутилась Ишка.

– Ты, наверно, никогда не давилась тем, насколько ты бесправна и беспомощна только потому, что младшая в своём окружении… Тебя не загоняли в угол и не избивали там, зная, что ты не ответишь… А потом у меня появилась эта сила, и я поклялся заставить их платить.

У мальчика дрожали от злости губы, он сжимал кулаки и наверняка испепелил бы любого, кто сейчас попался бы ему на глаза. Он хотел, чтобы мир кричал от боли так же, как кричал он сам. Чтобы все поняли, как ему плохо. Если только через насилие можно это донести – он согласен пойти и на такую меру. Ведь очень приятно откинуть все внутренние ограничения.

– Я понял, что отныне они будут дрожать от страха и лепетать мольбы о пощаде. С меня хватит.

– Тебя убьют, если ты не прекратишь! Его Величество не потерпит твоих выходок! – у Ишки дрогнул голос.

Мальчик ухмыльнулся.

– Ну, что же, у меня есть выход. Стать настолько сильным, чтобы никто не смог меня одолеть, пока я не закончу со своей местью.

– Ты не сможешь сражаться с армией! – Ишка продолжала бежать от деревни, петляя между деревьев.

Из-за жары в теплице она сняла часть верхней одежды, и теперь только постоянное движение и адреналин мешали ей замёрзнуть. Впрочем, с таким преследователем по пятам ей это и не угрожало.

– Пока ты болтаешь со мной, мои слуги убивают твоих людей. Всё ещё хочешь заступаться за меня и видеть во мне того, кто может вернуться на так называемую праведную сторону? – насмешливо поинтересовался мальчик.

– Прекрати это! – вскрикнула Ишка и развернулась к нему.

– С чего бы? Вы первые сунули нос в мои дела, а, значит, не лучше всех остальных.

– Не ставь крест на своём будущем… Слушай, мы можем расследовать всё, что здесь произошло, и, если никто не заботился о тебе как следует, мы заберём тебя в Эсканолл, дадим хороший дом и семью, образование… Мы можем устроить всё это и даже больше! Тех, кто обижал тебя, мы накажем по закону. Тебе ни к чему становиться убийцей и потом всю жизнь жалеть об этом. А ты пожалеешь, уверяю. Кстати… Как тебя зовут?

Мальчик замялся, переступил с ноги на ногу и растерянно пробормотал:

– Ванни… Эй, не поучай меня! – тут же взвился он, и ещё один белоснежный искрящийся сгусток полетел Ишке в голову.

Ишка взмахнула перед собой рукой в отвращающем жесте, и шаровая молния натолкнулась на прозрачную преграду. Тут же Ишка усилием воли и ещё одним движением ладони отослала разряд обратно. Для её обострённого в эту минуту восприятия тот двигался до скучного медленно.

– Это сейчас тебе кажется, что ты готов сплясать на их могилах, но потом тебе станет стыдно, горько и паршиво. Когда ты осознаешь, что натворил.

Тело мальчика поглотило собственную алхимию безо всякого вреда, сияющий шар буквально впитался в его грудь.

– Я не хочу смиряться! Не хочу их прощать! Не хочу, чтобы кто-то другой опять забрал то, что принадлежит мне, потому что я сам ни с чем не могу справиться! – завопил он.

– А потом что? – резонно уточнила Ишка. – Ты напрасно видишь всех вокруг как врагов. Я, например, тебе не враг.

– Значит, ты дура!

И мальчик наградил её целым дождём обжигающих абсолютным морозом стрел. Но Ишка не дремала, и её защитное поле заставило ледяную смерть безвредно рассыпаться вокруг мириадами крохотных осколков.

– Поедем с нами. Всё будет хорошо, – продолжала уговаривать Ишка. – Я спасла людей, значит, сообщать о том, что ты натворил, Его Величеству вовсе не обязательно. Я скажу, что мы нашли новый выдающийся талант, и тебя возьмут в обучение. Ты станешь уважаемым человеком… и нужным другим людям. Разве ты этого не хочешь?

– Докажи свои слова, – у мальчишки запрыгали губы.

Ишка опустила руки и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. У неё больше не было оберегающего щита. Никакого подвоха она устраивать не собиралась, целиком предоставляя ему решать. Ишка уже сказала всё, что могла, и, если он так и не прислушается – это останется на его совести. Она не желала делать из ребёнка убийцу, и уж подавно не собиралась жертвовать собой, но, раз уж тот сам столь усердно и твердолобо к этому стремится, если это и впрямь его заветная мечта, способная пересилить всё остальное – что же, так тому и быть. Не остановится глупыш – и рано или поздно перешагнёт эту черту. Возможно, это было безответственно с точки зрения той, кто носит плод, но как много других матерей, тоже беременных, как много младенцев, как много достойных мужчин погибнут, если Ишка не справится с закусившим удила малолетним хулиганом? Иногда, кроме тебя, сделать попросту некому.

Она ожидала любого исхода с подлинным достоинством ди Гранелей – непоколебимой скалой выдержки. Они не были нездоровыми личностями, упивающимися смертью, но иногда противиться естественному ходу вещей не только невозможно, но и неразумно. Люди умирают ежечасно, не делясь на праведных и неправедных, достойных и недостойных. Ишка не ставила себя выше других и понимала – её очередь тоже настанет, возможно, в самый неподходящий, неудобный момент. Других не пощадили, не позволили закончить дела и попрощаться с близкими, и ей нечего на это рассчитывать, если всё обернётся плохо. Смерть справедлива даже в несправедливости.

Глава 6

Жуткие в их убогости, в отсутствии даже крох разума, влекомые даже не какой-то ненавистью к живым, а то ли голодом, то ли каким-то ещё более примитивным инстинктом человеческие карикатуры не имели никаких особых способностей и точно были не чета алхимику и доктору, но они брали числом. Они окружили, и каждое создание тянуло дрожащие, как у дряхлых стариков, пальцы к горлу жертв. Казалось, они вот-вот навалятся и раздавят колышущейся бесформенной массой тел, рук и ног. Старатос раз за разом отгонял их пламенем, но они возвращались, как мухи летят на мёд или бабочки на свет лампы. Его касания льдом тоже не приносили никакой пользы – лёд вредил им даже меньше, чем огонь, ведь они не замедлялись ни на секунду, даже будучи проткнутыми насквозь. Старатос и Варатти не сражались, просто тянули время, пытаясь придумать план.

– Мы боремся не с ними, Старатос, вы же это понимаете? То, что делает нас такими лакомыми целями… Наша неуверенность в себе, в том, что мы поступаем как надо, что для нас приемлемо быть такими, как мы есть. Мы внушаем себе это, но в глубине души вы всё ещё не простили себе то, что творили в прошлом, а я считаю гибель родителей леди Ишки на моей совести, хотя и понимаю умом, что ничем бы не помог им, только погиб бы с ними, и она осталась бы без поддержки…

Варатти увернулся от следующей твари и пригнулся – над ним пролетел пылающий шар и врезался сразу в нескольких. Они повалились, в точности как сбитые удачным броском кегли, но упрямо продолжили подниматься, а некоторые прямо так и поползли к людям. Это бездумное и бездушное упрямство поражало, даже ужасало – слишком отчётливо напомнило некоторых вполне живых и с виду нормальных людей, изнашивающих себя и теряющих всякий смысл жизни в погоне за химерическими целями, которые на самом деле им не нужны. Даже Старатос впечатлился – таким же пустым становится взгляд любого, кто, если будет искренен с собой, признает, что не имеет никакого понятия, для чего он занимается этим или тем, просто по привычке, по инерции следует когда-то давно проложенному, возможно, на тот момент не зря, но к настоящему времени утратившему всякий смысл пути. Возможно, они столкнулись не только с сомнением, но и с овеществлённой сутью персеверации.

– Но и это тоже оправдание. Я всегда гордился своим умом, но в итоге его не хватило, чтобы спасти тех, кем я дорожил. И я боюсь продолжать. Леди Ишка всегда была сильной, самостоятельной, упрямо и решительно шла вперёд, и мне страшно смотреть на неё сейчас, страшно, что я потеряю последнюю из ди Гранелей и уже не прикроюсь тем, что происходящее было выше моих возможностей. Я поехал с вами, чтобы пригодиться, но смотрите, как я бесполезен.

Старатос ничего не ответил, зато тени торжествующе взвыли, предвкушая пир. Варатти, однако, прямо взглянул на ближайшую к нему и бестрепетно толкнул ладонью в грудь. Тварь зашаталась и шлёпнулась на спину, раскинув руки.

– С меня хватит. Я никогда не стану обузой, – твёрдо сказал доктор.

– Никто и не относился к вам так. Эту стену вы построили сами, – тихо ответил Старатос. – Но и у меня есть стена. Я делаю то, что делаю, не ради будущего, а чтобы искупить собственное прошлое и чувствовать себя лучше. Люди для меня лишь средства, такие же, как в те годы, когда меня ослепляла мечта перевернуть мироустройство. Я весьма эгоистичен.

– Что же, чистосердечное признание – первый шаг к исправлению, – Варатти улыбнулся.

Как бы впечатлённые наглостью отпора, враги словно бы уменьшились вдвое, стали полупрозрачными и жалкими.

– Это действует, – удовлетворённо констатировал Варатти.

Что означало, они поняли свои недостатки не только на словах. Их сердца укрепились. Худшие стороны человека, выраженные в подобной вещественной форме, нужны не для того, чтобы сломить его, а как зеркало, в котором он может взглянуть на себя со стороны. Проходя через испытания, они находят себя заново, принимают всё, от чего так долго и старательно отворачивались, замалчивали, словно всё в порядке. Они изранены вдоль и поперёк, но почему-то стыдятся открыто рассказывать об этом. В обществе не принято показывать слабости, всем неловко и неприятно смотреть на это. Но умение делиться подобным – вовсе не слабость, а преимущество. Люди видят, чем могут помочь друг другу, и, вместо того, чтобы барахтаться в болоте по отдельности, выбираются на твёрдую почву сообща. Присутствие рядом тех, кто может вдохновить и показать как элементарные, так и действительно сложные вещи с неожиданных сторон, может переломить даже самое унылое положение.

Протяжно и заунывно, как кладбищенские шакалы, воющие от голода, застонав в унисон, фигуры ни с того, ни с сего осели на мёрзлую землю. Так обычно тают весной снеговики, так падают лишённые опоры соломенные чучела. Это не вызывало ни оторопи, ни суеверной жути, лишь острое сострадание. По сути, лишённые даже права сформироваться полностью во что-то здоровое и адекватное, они выступили как влекомые чужой волей марионетки.

В дальнем конце просёлочной дороги, там, где располагались теплицы, появилась Ишка, она вела за руку какого-то малолетнего оборванца. В столице даже нищие из окраинных районов одевались лучше.

– Так, значит, это и есть наш главный злодей? – Старатос улыбнулся. – Приятно познакомиться с тобой лично.

Паренёк насупился, но промолчал. Старатос потрепал его по и без того взъерошенным волосам. Непривычное ощущение, ведь даже родного сына никогда так не гладил. Варатти в лице не изменился, а вот Ишка явно удивилась.

– Поедешь с нами? – продолжал Старатос.

Всё так же без слов мальчик кивнул. Он избегал встречаться с кем-то взглядом. Если бы это было возможно, Старатос предположил бы, что ему стыдно. Трудно поверить… хотя почему бы и нет. Про Старатоса тоже так говорили, но он действительно раскаялся и с ужасом и отвращением вспоминал собственные же прошлые заявления, сводящиеся к тому, что ради великой цели сопутствующие жертвы ничего не стоят. Что люди бывают незначительными, и, если они простые обыватели – их звёздный час наступает, когда они попадают во власть кого-то великого и помогают реформировать устаревшие основы мира. Что они обязаны считать подобное за честь, пусть даже эксперименты лишают их рассудка и человеческого облика. Старатос был чудовищем и признал вину. Но он находился здесь, потому что ему позволили исправляться, поверили, что он ещё не окончательно потерян.

И он старался изо всех сил, чтобы больше не пришлось ни перед кем мучительно краснеть.

– Каждый из нас получил возможность искупления, и ты её тоже заслуживаешь, – добавил Старатос. – Ты не просто сбился с пути – ты и не мог его здесь отыскать. Я был гораздо старше тебя, когда натворил ещё худших бед. Мы – обычные люди с огромными возможностями. Наше восприятие ограничено, знания неполны, и мы поддаёмся эмоциям. Но это и делает жизнь интересной, как по мне.

– Почему вы добры к тому, кто пытался вас убить? – пролепетал мальчик.

– Потому что не убил, очевидно же, – Старатос перевёл всё в шутливый тон.

– Пойдёмте выпьем чего-то горячего. Я замёрзла и устала, – вмешалась Ишка.

***