Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

1 <Жернова> Огромное солнце с одной стороны, юная луна с другой — как те груди, далеки в памяти, а меж них провалом — звездная ночь, половодье жизни. Лошади на току мчатся, распластавшись в поту. Здесь все проходит: и эта женщина, на миг прекрасная в твоих глазах, гнется, ломится, падает на колени. Жернова перемалывают все: в звезды. Канун самого длинного дня. 2 <Роза> Каждому видятся виденья, но никто не хочет признаться и живет, словно он один. Большая роза всегда была здесь рядом с тобой во сне, твоя, но неведомая, — но только теперь, пригубив крайние ее лепестки, ты почувствовал плотный вес танцовщика, падающего в реку времени — в страшную зыбь. Не трать дыханья, которым одарил тебя этот вдох. 3 <Морок> Но и в этом сне так легко виденье становится страшным мороком. Так рыба, блеснув в волне, уходит в глубинный ил, так меняют цвет хамелеоны. Город стал блудилищем, сводники и шлюхи закликают затхлыми прелестями; девушка, вышедшая из волн, надевает коровью шкуру, чтобы даться быку; поэт смотрит на кровоточащие статуи, а толпа швыряет в него дерьмом. Уходи из этого сна, как из кожи, иссеченной бичами. 4 <Вихрь> В диком мотовстве ветра вправо, влево, вверх, вниз кружится мусор. Смертный пар цепенит людские тела. Души рвутся покинуть плоть, они жаждут, но нет воды, они тычутся, как в птичьем клею, взад, вперед, наугад, бьются тщетно, и уже им не поднять крыльев. Край иссох — глиняный кувшин. 5 <Ворожба> Мир укутан в снотворные простыни. Ему нечего предложить, кроме этого конца. Жаркой ночью высохшая жрица Гекаты, груди настежь, на крыше дома исторгает рукодельное полнолуние, а две маленьких рабыни, зевая, в медном размешивают котле душные зелья: завтра вволю насытятся любители. Страсть ее и белила — как у трагической актрисы, и уже осыпается гипс. 6 <Нагота> Под лаврами, под белыми олеандрами, под колючей скалой, и стеклянное море у ног, — вспомни, как хитон на глазах твоих раскрывался, соскальзывая с наготы, и ложился вокруг лодыжек, мертвый, — не так ли упал этот сон между лаврами мертвых? 7 <Сад> Серебристый тополь в ограде — его дыхание отмеряет часы твои днем и ночью — водяные часы, полные небом. Его часы в свете луны тянут черный след по белой стене. За оградой несколько сосен, потом мраморы и огни и люди, изваянные, как люди. Только черный дрозд щебечет, прилетая пить, и порою ты слышишь голос горлицы. Вся ограда — десять шагов; можно видеть, как падают лучи на две красные гвоздики, на оливу и на малую жимолость. Будь таким как есть. А стихи не отдай утонуть в густом платане: вскорми их твоей скалой и почвой. А лучшие закопай в нужном месте, чтоб найти. 8 <Стихи> Белый лист бумаги, суровое зеркало отражает тебя таким, как был. Белый лист, у него твой голос, твой, а не тот, который ты любишь. Твоя музыка — это жизнь, которую ты растратил. Если хочешь, верни ее, коли сладишь с Безразличным, которое вновь и вновь отбрасывает тебя к началу. Ты странствовал, видел много солнц, много месяцев, прикасался к живым и мертвым, знал мужское горе, женский стон, детскую обиду, — но все познанное — лишь бесплотная груда, если ты не доверишься этой пустоте. Может быть, ты найдешь в ней свои утраты: юный цвет и глуби праведной старости. То, что отдал ты, — твоя жизнь; то, что отдал ты, — эта пустота: белый лист бумаги. 9 <Люди> Ты рассказывал о том, чего они не видели, а они смеялись. Все равно — тебе плыть по темной реке против течения, идти по неведомой тропе упрямо, вплотную и искать слова, пустившие корни, как мозолистая олива, — пусть смеются, — и стремиться посеять мир иной в это душное одиночество, в руины времени, — позабудь их. Морской ветер, рассветная прохлада — они есть, хоть их и не ищут. 10 <Губы> В час, когда сбываются сны, в первом сладком свете зари я увидел, как раскрываются губы лепесток за лепестком. Тонкий серп засветился в небе. Я боялся, что он их срежет. 11 <Море> Это море называется тишь, корабли и белые паруса, тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы. Твоя кожа скользит по коже моря легко и тепло — мысль неясная и тотчас забытая. Но в расселинах черным соком хлынул раненый спрут в глубину, — где конец, как подумать, прекрасным островам. 12 <Зной> Набухает зной в венах воспаленного неба. Кровь взрывается — она ищет обретения радости по ту сторону смерти. Свет — как пульс, реже и реже, и вот-вот остановится совсем. 13 <Полдень> Солнце вот-вот замрет. Призраки зари дули в сухие раковины. Птица пела лишь трижды и трижды. Ящерица на белом камне, неподвижная, смотрит в выжженную траву, где вьется уж. Черное крыло резким взрезом метит синий высокий свод: вглядись, и он распахнется. Воскресение в родильных муках. 14 <Всесожжение> И вот в плавленом свинце ворожбы — блеск летнего моря, обнаженность жизни, путь, привал, уклон и подъем, губы и лелеемая кожа — все хочет сгореть. Как сосна в полдень, взбухшая смолой, рвется родить пламя и не терпит родильных мук, — созови детей собрать пепел и высеять. Что свершилось, то правильно свершилось. А чего еще не свершилось, то должно сгореть в этом полдне, где солнце пригвождено в сердце столепестковой розы.

ТРАГЕДИИ

Было три великих греческих трагика: Эсхил, Софокл и Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл мудр и гармоничен, Еврипид изыскан и страстен. Трем трагикам повезло на трех русских переводчиков: два поэта-филолога и один филолог-поэт нечаянно сумели сделать эту разницу стилей еще выпуклее. Эсхил у Вячеслава Иванова стал архаичен и таинствен, как пророк; Софокл у Фаддея Зелинского — складен и доходчив, как адвокат; Еврипид у Иннокентия Анненского — томен и болезнен, как салонный декадент. Такими они и запомнились современному русскому читателю.

Всякий перевод деформирует подлинник, но у каждого переводчика — по-своему. Еврипид у Анненского пострадал больше всего. Во-первых — это заметили уже первые критики, — речь в античной трагедии логична, рассудочна, разворачивается длинными сложноподчиненными периодами. Анненскому это претит, он делает ее эмоциональной, романтически отрывистой, разорванной паузами-многоточиями, в которых должно сквозить невыразимое. Во-вторых, он многословен: почти каждые десять стихов подлинника разрастаются до тринадцати-пятнадцати, фразы удлиняются, перестают укладываться своими звеньями в отведенные им строки и полустишия, прихотливо перебрасываются из строки в строку, и от этого «дикционная физиономия» Еврипида (выражение Ф. Зелинского) теряется окончательно.

Когда я был молодой и читал трех трагиков в русских переводах, я очень радовался, что они стилистически так индивидуальны. Когда я вырос и стал читать их по-гречески, я увидел, что на самом деле они гораздо более схожи между собой — той самой общей «рассудочностью» античной поэзии, — а стилистические их различия гораздо более тонки, чем выглядят у Иванова, Зелинского и Анненского. Рассудочность в поэзии всегда мне близка, поэтому мне захотелось что-нибудь перевести из Еврипида, чтобы в противоположность Анненскому подчеркнуть именно это: логичность, а не эмоциональность; связность, а не отрывистость; четкость, а не изломанность; сжатость, а не многословие. И чтобы показать, что при всем этом Еврипид остается Еврипидом и нимало не теряет своей поэтической индивидуальности. Я нарочно взял для перевода 5-стопный ямб с преимущественно мужскими окончаниями: он на два слога короче греческого размера, такое упражнение в краткости всегда дисциплинирует переводчика. Хоры для контраста переведены свободным стихом, как в переводе Пиндара. Начала строф, антистроф, «месодов» и эподов отмечены на правом поле.

Сюжет «Электры» — один из мифов о конце сказочного «века героев». Главных фигур в нем три: Агамемнон, царь Микен и Аргоса, предводитель греков в Троянской войне, жена его Клитемнестра и сын их Орест. На Агамемноне лежат три древних проклятия. Во-первых, прадед его Тантал, друг богов, обманывал их и обкрадывал и за это был наказан «танталовыми муками» в аду и несчастьями в потомстве. Во-вторых, дед его Пелоп хитростью приобрел себе жену и царство, а пособника своего Миртила погубил, и тот, погибая, успел его проклясть. В-третьих, отец его Атрей преступно враждовал со своим братом Фиестом: Фиест обольстил Аэропу, жену Атрея, ради золотого овна из его стада, Атрей зарезал детей Фиеста и накормил ими отца. За грехи этих предков Агамемнон погибает на вершине своего величия — с победою вернувшись из-под Трои. Его убивают Эгисф, сын Фиеста, и собственная жена его Клитемнестра, дочь Тиндара и сестра Елены, виновницы Троянской войны. Эгисф мстит ему за страдания отца, а Клитемнестра — во-первых, за то, что, отправляясь на Трою, Агамемнон ради попутного ветра принес в жертву богам их дочь Ифигению, а во-вторых, за то, что вернулся он из-под Трои с новой любовницей, «вещей девой» Кассандрой, дочерью троянского царя. После Агамемнона остаются двое детей: дочь Электра и маленький сын Орест. Ореста удается спасти и отправить на воспитание к Строфию, царю Фокиды (сын этого Строфия Пилад станет верным другом Ореста). Проходит лет десять, и Орест, выросши, возвращается, неузнанный, чтобы мстить родной матери за отца. Здесь начинается трагедия.

В трагедии Еврипида — шесть драматических частей, между которыми вставлены лирические части — песни персонажей или хора. В первой части главное лицо — пахарь, за которого выдана Электра; он рассказывает зрителям предысторию событий. Во второй части главное лицо — Электра: к ней приходит неузнанный Орест с вестью, что брат ее жив и готов к мести. В третьей части главный — старик, когда-то спасший маленького Ореста; теперь он узнает Ореста по детскому шраму на лбу, и после общей радости все трое сочиняют план действий. В четвертой части главный — Эгисф: на сцене он не появляется, но вестник подробно рассказывает, как его убил Орест. В пятой части, самой длинной, главная — Клитемнестра: ее вызывает Электра будто бы для помощи после (мнимых) родов, они ведут спор, а потом Орест за сценой убивает мать. После общего плача следует финал, шестая часть: «боги из машины», Диоскуры, братья убитой Клитемнестры, объясняют героям и зрителям, что должно случиться дальше. На Ореста нападут Керы (Эринии), богини мщения за мать; он убежит в Афины, там предстанет с Керрами перед людским судом на Аресовом холме (ареопагом) и будет им оправдан: вереница отмщений кончится. Друг его Пилад возьмет в жены Электру, а тела убитых будут погребены там-то и там-то.

Еврипид не первый разрабатывал сюжет «Электры»: им пользовались все три великих трагика, и каждый вносил свои подробности. Когда у Еврипида Электра говорит, что ни по пряди волос, ни по следу на кургане нельзя опознать человека (ст. 520 сл.), то это запоздалый спор с Эсхилом, у которого Электра именно по пряди и по следу догадывалась о возвращении Ореста. Новых мотивов у Еврипида было три. Во-первых, фигура пахаря, за которого унизительно выдана Электра: обычно считалось, что она оставалась в девицах. Во-вторых, Орест убивает Эгисфа, будучи принят им как гость гостеприимцем; в-третьих, Электра зазывает Клитемнестру на смерть, вызвав ее человеческую жалость мнимыми родами. От этого в зрителе сильнее сострадание и к Электре, и даже к злодеям Эгисфу и Клитемнестре: недаром Еврипида называли «трагичнейшим из трагиков». И, конечно, только Еврипиду принадлежит в конце (ст. 1233, 1290) упрек богу Фебу-Аполлону, который приказал Оресту мстить и тем толкнул его на столько мук: у Еврипида была прочная слава рационалиста-богохульника.

Мимоходом в трагедии коротко упоминаются и другие мифы. Например, в песне о походе на Трою назван миф о Персее, победителе чудовищной Горгоны, изображенной на Ахилловом щите (ст. 455 сл.). В песне о предках Агамемнона речь о том, как когда-то Фиест обольстил Атрееву жену и похитил его золотого ягненка, дававшего право на царство, но Атрей взмолился, чтобы в знак его правоты солнце в небе пошло вспять, и этим отстоял свою власть (ст. 695 сл.). А в финальной речи Диоскуров упомянут и древний миф о том, как бог Арес держал ответ перед земными судьями за убийство героя Галиррофия, и свежий миф о том, что Елена будто бы все время Троянской войны находилась не в Трое, а в Египте, где ее и нашел ее муж Менелай, брат Агамемнона. Кроме того, трагедия любит (особенно в песнях хора) перифрастические и синонимические выражения: Агамемнон — Атрид, Клитемнестра — Тиндарида, Аргос — инахийский край (по названию реки), в Микенах — киклоповы стены (по их строителям), Троя — Пергам, Илион, дарданский, фригийский, идейский, симоисский край; крылатый Пегас — «Пиренский скакун»; алфейские венки — венки Олимпийских игр близ города Писы и т. п.

Конечно, я не помышлял вступать в соперничество с Анненским. Его перевод полного Еврипида — подвиг, дело всей его жизни; он, видимо, еще долго будет единственным русским Еврипидом. Я предлагаю не альтернативу, а корректив: если читатель сравнит хотя бы одну страницу в переводе Анненского и в этом и представит себе, что подлинный Еврипид находится посредине, то это, может быть, позволит ему лучше представлять себе ту настоящую греческую поэзию, которая лежит за русскими переводами.

ЕВРИПИД

Электра

Действующие лица:

Электра, дочь убитого Агамемнона;

Орест, ее брат;

Клитемнестра, их мать;

боги Диоскуры, братья Клитемнестры.

Пахарь, муж Электры;

Старик, воспитатель Ореста;

Пилад, друг Ореста (без речей);

Вестник.

Хор подруг Электры.

Первый актер играет Электру, второй — Ореста, третий — всех остальных.

Действие — перед хижиной Электры в окрестностях Аргоса[3].

Переведя «Электру», я решил перевести смежную по сюжету трагедию «Орест». В ней Еврипид переиначивает традиционный сюжет по-другому. Пахаря нет, зато есть вернувшийся из-под Трои Менелай с Еленой, их дочь Гермиона и отец Елены и Клитемнестры — Тиндар. Вместо быстрой развязки, обещанной Диоскурами, сочинен новый эпизод: он и составляет содержание трагедии «Орест». В ней три части. Первая — статичная: Орест, уже терзаемый Эриниями, ждет народного суда, который принесет ему оправдание, изгнание или казнь; а Елена, Менелай и Тиндар демонстрируют все более откровенную враждебность к нему. Здесь — эмоциональная кульминация трагедии, бред и изнеможение Ореста; и здесь — смысловая кульминация, спор Ореста с Тиндаром о своей вине. Вторая часть — повествовательная: рассказ вестника о прениях и о приговоре народного собрания: Орест осужден на казнь, Электра и хор плачут. Третья часть — динамичная, сочинение и развертывание интриги: чтобы отомстить и спастись, Орест и Пилад убивают Елену, грозят смертью Гермионе и требуют, чтобы Менелай добился им оправдания. Здесь — стилистическая кульминация трагедии, изображение случившегося глазами трусливого евнуха-раба. Концовка — явление Аполлона, весть о вознесении Елены и примирение Ореста с Менелаем. Я начал перевод тем же размером и стилем, что и в «Электре»:

Электра и спящий Орест, потом Елена

Э. — Нет слов таких, нет мук таких, нет бед, Богами насылаемых на смертных, Которых бы не вынес человек. Блаженный — без попрека говорю — 5 Тантал, хотя и Зевсом был рожден, Повис под страшной глыбой в высоте, Платясь — так говорит молва — за то, Что он, который из земных людей Один был зван в высокий пир богов, 10 Безумно разнуздал о нем язык. Ему был сын Пелоп, тому — Атрей, Которому прядущая судьба С Фиестом, братом, выпряла вражду. Но что о несказанном говорить? 15 Атрей убил детей во снедь отцу. Атрею же от критянки жены Царь Агамемнон, славный, да не впрок, И Менелай спартанский рождены. Взял Менелай постылую богам 20 Елену, Клитемнестру же стяжал Царь Агамемнон — это ли забыть? Три дочери его — Хрисофемида, Вторая — Ифигения, и я — Электра, и единый сын — Орест — 25 От нечестивой матери, врасплох Опутавшей и умертвившей мужа; За что — мне, деве, молвить не к лицу. Винить ли Феба за неправый глас, Велевший сыну занести на мать 30 Клинок, бесчестьем грянувший на всех? Но он повиновался и убил, А с ним и я, хоть женщиной слыву, И друг Пилад, помощник всех трудов. С тех пор томит Ореста злая хворь, 35 И вот лежит он, пав на бедный одр, Кровь матери ему застлала взор Безумием, и страх его — от тех, Кого и не назвать: от Евменид. Шесть дней с того, как материнский труп 40 Объял всеочищающий огонь, Он ни куска не принимает в рот, Ни каплею не омывает рук, В час облегченья плачет под плащом, А вновь безумясь, рвется с ложа прочь, 45 Как жеребец, не знающий ярма. Народ постановил не уделять Ни крова, ни огня, ни даже слов Нам, матереубийцам. Нынче день, Когда голосованием решат, 50 Нам кончить жизнь под градом ли камней Или согрев своею кровью нож. Одна лишь есть надежда уцелеть: Из Трои приплывает Менелай, Вся Навплия полна его судов, 55 Из долгого скитанья по морям Стремящихся к причалам; а жену, В которой вся причина всех скорбей, Сюда прислал он ночью и тайком, Чтобы никто, чей сын под Троей пал, 60 Каменьем не побили бы ее. Елена здесь и плачет о сестре; Одна утеха ей в ее скорбях — Дочь Гермиона, та, кого она Оставила, бежав, в дому отца, 65 А тот привез выкармливаться к нам: Лаская дочь, мать забывает боль. И вот я не свожу с дороги глаз: Где Менелай? Бессильны мы спастись, Коли не он — спаситель нам. Увы! 70 Злосчастен род и безысходен рок. E. — Дочь Агамемнона и Клитемнестры, Скажи, Электра, долгая меж дев, Как стала ты и кровный твой Орест Убийцами для матери своей? 75 Мне речь твоя не в скверну, потому Что для меня всему виновник — Феб; Но Клитемнестра мне была сестра, Которой я с тех пор, как божья страсть Меня послала на троянский путь, 80 Не видела, и плачу, потеряв. Э. — Что мне сказать, Елена? Посмотри Сама, в какой беде Атридов сын, И я над ним без сна: он как мертвец, С чуть слышным вздохом в жалостной груди, 85 Я никого не обвиняю — но Ты счастлива, и счастлив твой супруг, Несчастным нам представшие в беде. Е. — На это ложе он давно ли слег? Э. — Тотчас, как пролилась родная кровь. 90 Е. — Как страждет сын! и как погибла мать…

То, что получилось, мне совсем не понравилось. Выровненный и судорожно сжатый ямб, стопы по швам, становился сам себе стереотипом, — как будто язык окостенел, все выражения клишировались, и текст звучит утомительно-однообразно. Я отталкивался от Анненского как от крайности словесной вольности — теперь передо мною была крайность словесной строгости, такая же неприятная. Пришлось отталкиваться от самого себя. Я отказался от сковывающего 5-стопного ямба; а чтобы свободный стих не был слишком уж свободным, я постарался, чтобы строки имели преимущественно женские окончания, а длина их, сообразно длине строк оригинала, сама получалась по большей части в четыре слова.

Поначалу показалось, что такой размер действительно более гибок и лучше передает искусную трогательность еврипидовских интонаций. Действительно, жалостливые сцены получались в таком размере выразительнее — как будто герои сходили с котурнов. Но Еврипид не весь насквозь жалостлив, и скоро стало ясно, что текст опять-таки получается однообразен — на этот раз не возвышенным, а сниженным однообразием, какой-то разговорною воркотнею. Чем дальше я двигался по «Оресту» через строгие агоны, четкие диалоги и напряженные сюжетные повороты, тем больше я разочаровывался в выбранном средстве. Четырехударный свободный стих — гибкое выразительное орудие, и я не сомневаюсь, что в нем можно изыскать такие дополнительные ритмические ограничения, которые заставят его звучать и торжественно, и убедительно, и динамично. Но я этого сделать не сумел. При неудачах принято утешительно говорить, что отрицательный результат эксперимента тоже плодотворен. Я хотел, чтобы не утомлять читателя, напечатать здесь только часть этой большой трагедии, но подумал, что это нехорошо по отношению к Еврипиду: все-таки он интереснее, чем его переводчик.

Орест

Действующие лица:

Орест, сын Агамемнона;

Электра, его сестра;

Пилад, его друг;

Менелай, брат Агамемнона;

Елена, дочь Зевса, его жена;

Гермиона, их дочь;

Тиндар, отец Елены;

Фригийский евнух, раб Елены.

Вестник.

Бог Аполлон.

Хор подруг Электры.

Первый актер играет Ореста (и Вестника), второй Электру (и Аполлона), третий всех остальных.

Действие — в Аргосе, перед царским дворцом.

Электра и спящий Орест

Э. — Нет такого страшного слова, Ни страды, ни напасти от всевышних, Чтоб не пали гнетом на человека. Блаженный (мне не стыдно сказать: блаженный) 5 Тантал, слывущий отпрыском Зевса, Распростерся в воздухе и трепещет Глыбы, нависшей над головою. Это, говорят, расплата за то, что Он, смертный, принятый в пиры бессмертных, 10 Не сдержал язык — о, гнусная одурь! Он родил Пелопа, Пелоп — Атрея, Которому выпряла богиня участь Враждовать с единокровным Фиестом, — Но как сказать мне о несказанном? 15 Атрей зарезал детей ему для пира… О, дальше ни слова! Сыны Атрея — Менелай от критянки Аэропы И славный (ежели славный) Агамемнон. Менелай взял в жены Елену, 20 Постылую богам; Агамемнон — Именитую меж эллинов Клитемнестру, И родил он трех дев — Хрисофемиду, Ифигению и меня — Электру, Да единого сына — Ореста. 25 Но сгубила нечестивица мужа, Опутавши бескрайнею тканью, А за что — девице сказать невместно. Так вменить ли Фебу в неправосудье, Что велел он Оресту умертвить 30 Мать его родную? Не все похвалят — Но Орест не ослушался и убил, А с ним — я, в женскую мою меру, И Пилад, общий наш сопоспешник. С той поры несчастный Орест 35 Болен дикою болью и тает Здесь, на ложе, от материнской Обезумев крови. Выговорю ли имя Евменид, истерзавших его страхом? Шестой уже день, как пламя 40 Очистило тело убитой, А Оресту — ни глотка, ни омовенья. То, когда его хворь отпустит, Он, очнувшись, спрячет лицо в одежду И горько плачет, а то взметнется с ложа 45 И, как конь из-под ярма, бунтует. В Аргосе постановлено не давать нам Ни огня, ни крова, ни слова, Ибо мы — матереубийцы. Сегодня скажет голосование, 50 Пасть ли нам под градом каменьев Или бросить нас шеями под секиру. Одна нам надежда на спасенье: Менелай плывет из-под Трои, Навплию заполнил кораблями 55 И уж правит к берегу после долгих Плаваний, а виновницу многих Слез, Елену, выслал перед собою В дом наш ночью, чтоб никто не увидел Из тех, чьи сыны пали под Троей, 60 И не грянул камнем. И вот в палатах Она плачет о сестре и о доме. Одно ей утешение в скорби — Гермиона, оставленная в Спарте И которую Менелай перед отплытьем 65 Отдал мне и матери в воспитанье. Ей она рада, с ней забывает горе. Вот и я гляжу на дорогу, Не увижу ли Менелая, Без которого нам, слабым, не уберечься: 70 Безысходно в дому злополучье.

Электра, Елена

Е. — Дочь Агамемнона, дочь Клитемнестры, Вековечная девственница, молви, Электра, Как, несчастная, ты и брат твой, Страдный Орест, стал для матери убийцей? 75 Говори без страха, мой спрос — не скверна, Что было неверного — вина на Фебе! А плач мой — о доле моей сестры, Которую я с тех пор, как в Трою Поплыла, как поплыла по страсти от вышних, 80 Не видала, и вот — одна кричу над судьбою. Э. — Что сказать, Елена? Сама ты видишь, Какая беда на Атридову породу: Вот я, без сна, сижу при бедном мертвом, Ибо впрямь он мертв: так едва-едва он дышит, — 85 Сижу, никого не виня в несчастье. Но счастлива ты и муж твой, Вернувшись к нам, измученным бедою! Е. — Давно ли он не сходит с этого ложа? Э. — С тех пор, как пролил родную кровь. 90 Е. — Бедный! Но мать — как она погибла? Э. — Так случилось, и нет исхода. Е. — Умоляю, девушка, окажи мне услугу! Э. — Если даст недосужное бдение над братом. Е. — Сходи за меня к сестре на могилу! 95 Э. — К матери? ты просишь? но чего ради? Е. — Отнести прядь волос моих и возлить возлиянье. Э. — Не сама взойдешь ты к родному гробу? Е. — Мне стыдно себя показать ахейцам. Э. — Срам — бежать, а теперь чиниться поздно! 100 Е. — Правда твоя, но недобрая твоя правда. Э. — Чего ж тебе пред микенянами стыдно? Е. — Боюсь я тех, чьи сыны легли под Троей. Э. — Да, бойся: весь Аргос кричит о тебе криком. Е. — Так сложи с меня страх, окажи мне милость! 105 Э. — Нет: могила матери мне ужасна. Е. — Невместно мне с этим посылать прислужниц. Э. — А дочь свою Гермиону? Е. — Пробираться в толпе — не к лицу девице. Э. — Это плата умершей: ведь та ее вскормила. 110 Е. — Ты правду сказала, и я тебе послушна: По слову твоему пошлю Гермиону. Дочь моя! выйди из покоев; Вот прядь волос моих и вот возлиянье: Ступай и вокруг Клитемнестрина кургана 115 Брызни вином, молоком и медом, Стань над насыпью и так ей молви: «Льет тебе дары сестра твоя Елена, В страхе сама прийти ко гробнице От аргосской черни». Да будет благосклонна 120 Она ко мне, к тебе, и к мужу, И к этим двум, загубленным богом. Обещай ей все, какие подобают От сестры сестре приношенья мертвым. Ступай, дитя, поспеши к могиле, 125 Возлей возлиянье и не медли обратно!

(Уходит.)

Э. — Ах, природа, сколько зла в людях И сколько счастья рожденным в благой доле! Она и остриглась лишь по кончикам прядей — Бережет красоту: все та же Елена! 130 Да не взлюбят боги тебя, погибель И моя, и брата, и Эллады! Увы мне! Но вот и подруги, общницы стенаний. О, как бы они не разбудили дремы Затихшего брата и слезным взглядом 135 Не глядели бы на его безумье! Ах, милые женщины, тише, тише, Ни стука, ни звука, — Ваша мне любезна любовь, но если Спящий проснется — настанет горе.

Электра, хор

140 X. — Тише, тише… неслышною подошвою 1с Ни стука, ни звука… Э. — Стороною от постели, стороною! X. — Слышу, слушаюсь… Э. — Ах, ах! легче вздоха тростинчатой свирели, 145 Милая, говори мне! X. — Слышу: как под крышу, я скрыла шепот. Э. — Хорошо… Бесшумно, бесшумно, не тронувшись, не двинувшись, 150 Молвите, девушки: что вам? Только что задремал он! X. — Что с ним? молви нам, милая: 1а Как ему понесчастьилось? 155 Э. — Дышит, но дышит со стоном. X. — Бедный! Э. — Сладкую благодать дремоты Не свевай с его век: погубишь! 160 X. — От бога он мучится злодеяньем, Бедный! страдный! Э. — Неправо, неправо сказана, приказана Кривословом Локсием с Фемидина треножника 165 Смерть не в смерть — матери моей! X. — Смотри: шевельнулся под тканями! 2c Э. — Ах, это ты Криком из сна его вырвала! X. — Думала я: он спит… 170 Э. — Прочь от меня, прочь от него, из дому прочь Выкружи топочущий след! X. — Он спит… Э. — Да, спит… X. — Славная, державная ночь, 175 Многотрудным людям дарительница сна, Встань из Эреба, Низкие крылья Вскинь над чертогом Агамемнона, 180 Где беда, где боль, Где ближе мы, ближе мы к погибели! Э. — Топотами, топотами Тише, тише, Шумом губ не спугни, подруга, 185 Благодатного сна с его ложа! X. — Где конец? 2a Э. — В смерти! Ему уж и корм не в корм. 190 X. — Видим воочию. Э. — Феб нас принес в жертву, Черную повелев кровь нам Матери-отцеубийцы. X. — Правда его — недобрая правда. 195 Э. — О мать, Ты убила и ты убита; Погубив отца — погубила и детей, Ибо мы уже как мертвые: 200 Брат — как труп, И моя исходит жизнь Стонами, воплями, слезами еженощными; 205 Вот я, вот — Безбрачная и бездетная, Черное мое житье влачу без исхода…

Электра, Орест

X. — Электра, подруга, погляди: ты рядом, — Твой родной не умер ли незаметно? 210 Не нравится мне, что слишком он размаян. О. — Ах, сон-ласкатель, недужный целитель, Как твой приход нуждающемуся сладок! О, властная мудрость забвенья муки, Всеми несчастными молимая богиня! 215 Откуда я здесь? Как сюда попал я? Не помню: прежний ум меня покинул. Э. — Милый, ты спал, и как была я рада! Хочешь, тебя возьму и приподыму я? О. — Возьми, возьми и с горьких у страдальца 220 Губ и глаз оботри спекшуюся пену. Э. — Вот: сладко ухаживать и нестыдно Братнее тело сестре лелеять. О. — Боком к боку придвинься, космы Откинь от лица: зрачки мои незрячи. 225 Э. — Бедная голова, сбившиеся кудри, Как ты одичала, давно немыта. О. — Нет, уложи меня снова: Слаб я, точно кости ушли из тела. Э. — Вот; дорого болящему ложе: 230 На нем больно, а без него невозможно. О. — Нет, опять поверни и усади меня прямо: Не угодишь беспомощному больному. Э. — Хочешь, ноги обопри оземь И протяжно шагни: тело любит перемену. 235 О. — Хорошо: хоть с виду похоже на здоровье. Пусть будет с виду, коли не по правде. Э. — Братец: попробуй меня послушать, Пока голова ясна от Эриний! О. — Что нового? Доброе — скажи на радость, 240 А злое — и так с меня его довольно. Э. — Менелай, отцовский брат, приехал: В Навплии он уж бросил причалы. О. — Как? приспел он? свет в наших бедах, Родич наш и должник отцовский? 245 Э. — Приспел, и вот тебе подтвержденье: С ним Елена из стен троянских. О. — Лучше бы ему одному вернуться: Прибыть с женою — значит прибыть с бедою. Э. — Да, недобрая слава по Элладе: 250 Все клянут Тиндарееву породу. О. — Только ты будь не такой, как другие, — Не такой и в слове, и в думе. Э. — Братец, братец! глаза твои мутятся: Ты сейчас был разумен, а стал — безумен. 255 О. — Мать моя, мать, не насылай, отгони — У них волосы — змеи, лицо — как кровь, Вот они — травят, травят! Э. — Бедный, лежи, не вскакивай, не бойся: Ты их не видишь, а думаешь, что видишь. 260 О. — Феб, Феб! они меня убьют! Песьи дикие морды, и за ними — ад! Э. — Не пущу, не пущу, обойму руками, Не дам тебе рваться на твое же горе! О. — Пусти, Эриния! ты одна из тех: 265 Ты меня хватаешь, чтоб сбросить в смерть! Э. — Горе мне, бедной! где искать подмоги, Если сами боги немилосерды? О. — Дай лук роговой, Локсиев дар, Им велено мне разить богинь, 270 Нагоняющих безумье, бешенство, страх! Э. — Смертною ли рукою ранить бессмертных? О. — Разить, коли не скроются прочь от глаз! Слышите? видите? с высоты Крылатые срываются стрелы! А! а! 275 Не мешкайте! взбейте крыльями эфир, И — к Фебу, виновнику вещаний! Как? Почему я слабну и задыхаюсь? Куда, куда я бросался с ложа? Из бурных волн встает затишье. 280 Родная, зачем ты плачешь, лицо укрывши? Мне стыдно, что я своею хворью Взваливаю мой груз на девичьи плечи. Не томись моею бедою: Ты лишь молвила «да», а я сделал дело — 285 Пролил кровь нашей матери. Вина — на Фебе: Это он мою поднял руку, А утешил лишь пустыми словесами. Если бы мертвого отца спросил я, Дерзнуть ли мне на мать мою, то, право, 290 Он меня заклинал бы моею бородою Не заносить меча над родившей: Ведь ему все равно не увидеть света, А мне, несчастному, терпеть такие муки. Открой же голову, сестрица, 295 Отдохни от слез, хоть горя и много. Когда вновь увидишь меня обуянным, — Тогда исковерканный мой рассудок Подкрепи и утешь. Но пока ты стонешь — Это я должен быть тебе утешитель. 300 Тем, кто любит, легка забота. Ступай же, бедная, в палаты, Ляг и сном смежи бессонные веки, Омойся, подкрепи себя пищей! Ведь ежели ты меня покинешь 305 Или надо мной заболеешь, Мы погибли: такой я одинокий. Э. — Нет! жить с тобою, умереть с тобою — И только! ведь если тебя не станет, Что мне делать, женщине? как спасусь я 310 Без отца, без брата, без друга? Если Хочешь, я уйду: только ты останься И раскинься на ложе, не подпуская Ничего, что пугает тебя и гонит. Даже кто здоров, а думает, что болен, 315 Безысходной в нашей доле мучится мукой.

Хор

X. — Гей! гей! с. Крылатые бегуньи, Буйственные богини, Дольщицы бесхмельного хмеля, 320 В плачах, в стонах, Черные Евмениды, Бьющие крыльями в эфир, Рвущие плату за кровь, за смерть, — Молю, молю: 325 Вызвольте сына Агамемнона Из-под гона безумящего бешенства! О, какими муками оглушен, Гибнешь ты, Внявши с треножника 330 Фебово, Фебово слово Там, где вскрылся слывущий пуп земли Бездной! Зевс, Зевс! а. Смертная жалость, Смертная грянула борьба 335 На тебя, жалобный Орест, — Слезы в слезы Множит мстящий демон, Материнскою кровью обуревая Дом, тебе на безумье! Скорблю, скорблю: 340 Нет меж смертных прочного счастья! Так, парус Быстрой ладьи сотрясая, демон Топит груженную невзгодами В крутнях гибельных волн. 345 Какой же род Петь, коли не Танталов, Поросль от небесных супружеств? Но вот я вижу: сюда спешит э. Царь Менелай в великой красе 350 Танталидиных нег, Потомок владык. Привет, о погнавший парусный полк На Азийский брег Собеседник счастья! Тебе далось 355 От богов по твоим молитвам.

Орест, Менелай

М. — О царский дом, радостно тебя увидеть После Трои, но горестно оплакать, Ибо ни единый очаг на свете Не терзался такой круговертью бедствий. 360 Я уведал, что Агамемнон Принял смерть от руки супруги, Когда плыл я сквозь Малейские прибои: Встал из вод вещун мореходный, Нелживый Главк, сын Нерея, 365 И прорек мне прямыми словами: «Менелай, твой родной лежит во прахе, Пав от жены в последнем омовеньи!» — И наполнил слезами меня и плывших. А коснувшись Навплийской суши 370 И уже пославши сюда супругу, Когда чаял я объять объятьем Ореста, Агамемнонова сына, С Клитемнестрой, обоих благополучных, — То услышал от неких рыболовов 375 О нечестивом убийстве Тиндариды. Где же грешник, скажите мне, девицы! Когда я уплывал под Трою, Был он у нее на руках дитятей, И его я, увидев, не узнал бы. 380 О. — Я — Орест, которого ты взыскуешь, Сам готовый поведать о всех невзгодах. Но позволь мне прежде припасть к коленям, Пусть и без просительской ветви: Выручи! Ты в пору явился. 385 М. — Боги! что вижу! Не покойник ли ожил? О. — Да, я вижу свет, но от горя мертв. М. — Дик твой вид, и кудри косматы. О. — Не страшен вид, но страшны дела. М. — Сурово смотришь ты сухими зрачками. 390 О. — Минуло тело, осталось имя. М. — Не таким ждал я тебя увидеть. О. — Я убийца матери: в этом — всё. М. — Слышал; сдержись от недобрых повторений. О. — Сдержусь, но не сдержится демон, мстя. 395 М. — Но что с тобою? Какие снедают хвори? О. — Совесть: сведомость страшного греха. М. — Невнятен сказ, а лишь внятное разумно. О. — Гложет меня тоска… М. — Бог суровый, но умолимый. 400 О. — …и безумье, казнь за материнскую кровь. М. — С какого дня безумье? давно ли? О. — С того, как над матерью встал курган. М. — Дома или у погребенья? О. — Ночью, при сборе материнских костей. 405 М. — Был ли кто поддержать твое тело? О. — Пилад, со мной деливший кровь и смерть. М. — Какими призраками встают недуги? О. — Три девы видятся, и все — как ночь. М. — Я их знаю: имен не надо. 410 О. — Да: их, грозных, лучше не звать. М. — И они бушуют за матереубийство? О. — Погоня, погоня, и нет конца. М. — Кто зло свершил, тот от зла и мучься! О. — Но есть оправданье моей вине. 415 М. — Только не смерть: это неразумно. О. — Сам Феб велел мне зарезать мать. М. — Он ли не знает добра и правды! О. — Есть боги в небе, мы их рабы. M. — Но твоей беде Аполлон не в помощь? 420 О. — Он медлит: таков обычай богов. М. — А давно ли мать испустила душу? О. — Шесть дней: могильный прах не остыл. М. — Быстро же взыскали материнскую кровь. О. — Пусть я не мудр, но я друг друзьям. 425 М. — Месть за отца пошла ли тебе на пользу? О. — Нет: бесплодна медлительность богов. М. — А с горожанами каково ты ладишь? О. — Мерзок всем: со мною не говорят. М. — И ты не очистил рук от крови? 430 О. — Куда ни пойду, на домах запор. М. — Кто из граждан требует твоего изгнанья? О. — Иак, ненавистник Трои и отца. М. — Я понял: он мстит за смерть Паламеда. О. — Не мне: я сам стражду за троих. 435 М. — Кто же остальные? друзья Эгисфа? О. — Они надмеваются надо мной. М. — И скиптр Агамемнона тебе не отдан? О. — Нет; а скоро отнимут и жизнь. М. — Как, если можешь сказать понятней? 440 О. — Сегодня — голосованье о нас. М. — Решат: изгнанье, казнь иль спасенье? О. — Решат: побить камнями или нет. М. — И ты не бежишь, не шагнешь через границу? О. — Медные латы — кольцом вокруг. 445 М. — От Аргоса или от врагов порознь? О. — От Аргоса, на мою погибель. М. — Ах, несчастный! Ты у последней грани. О. — Лишь в тебе надежда спастись от смерти! По счастью придя к несчастным, 450 Удели друзьям от своих благополучий, И чтобы не быть единственным в счастье, Возьми и от нас долю наших бедствий: Этим ты долг свой отцу отплатишь. Кто не приходит в беде на помощь, 455 Тот лишь словом друг, а не делом.

Орест, Менелай, Тиндар

X. — Но вот спешит сюда старческою стопой Тиндар Спартанский в черном плаще И обритый от горя по дочери. О. — Я погиб, Менелай. К нам идет Тиндар, 460 Которого мне стыднее всего Видеть за все его добрые дела. Он вскормил меня, целовал меня, На руках носил с женою Ледою И любил меня, сына Агамемнона, 465 Как родных своих Диоскуров. Злополучны сердце мое и дух, Что я воздал ему не добром. Куда мне спрятать лицо? Каким Заградиться облаком от его очей? 470 Т. — Где, где мой зять Менелай? Я прослышал о возлиянии на гробнице Клитемнестры и о том, что после многих Лет вернулся он в Навплию с женою. Приведите меня, я встану справа 475 И скажу долгожданному приветы. М. — Здравствуй, старец, деливший ложе с Зевсом! Т. — Здравствуй и ты, Менелай, зять мой! Горько не ведать того, что будет: Вот: пред домом матереубийца, 480 Как змееныш, мечет больные взгляды. И ты, Менелай, говоришь с нечистым? М. — Да: отец его был мне братом. Т. — У такого отца — такое исчадье? М. — Но и его уважим в несчастье. 485 Т. — Стал ты меж варваров сам как варвар. М. — А кто эллин, тот знает, как чтить единокровных. Т. — Но знает и то, что закон превыше. М. — Всякое принуждение для мудрого — рабство. Т. — Делай как знаешь, а я не буду. 490 М. — Да: гнев и старость мудрости не подмога. Т. — Здесь, при Оресте, о мудрости ли спорить? Кто ясно видит, что благо и что не благо, Тому ли не видно, что он — глупее глупых, Позабыв о правде, 495 Отшатнувшись от эллинских законов? Когда выдохнул свой дух Агамемнон, Пораженный моею дочерью в шею (Да, гнусный удар, я не перечу!), — 500 Вступи в суд о священной крови, Обвини и выгони мать из дома, — И прославишься умом, а не злосчастьем, Будешь законолюбив и благочестен. А он тому же демону дался, 505 Что и мать, и на ее беззаконье, Убивая, ответил еще худшим. Менелай, ты только скажи мне: Вот убей его законная супруга, А ее за это — его наследник, 510 И так дальше, убийство за убийство, — Где тогда конец злополучью? Правильно судили былые люди: Кто повинен в крови — тому ни слова И ни взгляда, пусть уходит в изгнанье, 515 Чтоб очиститься, но в живых остаться. Иначе никогда не избыть убийства И на руках убившего будет скверна. Я ненавижу нечистых женщин, И всех больше — мою дочь мужеубийцу, 520 Да и о Елене, твоей супруге, Не скажу хорошего: непохвально И что ты за изменницу шел на Трою. Но я буду поборник закона, Выкорчевывая кровожадное зверство, 525 Пагубное для земли и граждан. Что ты чувствовал, злополучный, Когда мать свои обнажила груди? Я своими глазами не видел, Но и то горит слеза на старческом веке! 530 Из речей моих одно истекает: Ты богам ненавистен, ты за мать Платишь страхом и безумством. Каких Мне еще свидетелей, самовидцу? А поэтому откажись, Менелай, 535 Помогать ему вперекор всевышним. Дай народу побить его каменьем, Или пусть не дойти тебе до Спарты! Дочь моя претерпела по заслугам, Но не этому казнить ее смертью! 540 Во всем я был удачлив, Кроме дочерей: в них мое несчастье. X. — Счастлив тот, кто удачлив в детях И кого миновали большие беды. О. — Страшно мне, старец, тебе перечить, 545 Задевая душу за больное место. 548 Дай мне забыть о твоих сединах, Которых вид лишает меня слова, 550 И я продолжу, а сейчас я колеблюсь. 546 Я нечестив, что убил мать, И благочестив, что отмстил за отца. 551 Что мне было делать? Надо мной были двое: Отец меня посеял, дочь твоя породила, Как поле, от сеятеля принявшее семя: Без отца не было бы и сына. 555 И я предпочел родоначальное семя Той, которая его питала. А дочь твоя (матерью назвать ее стыдно) От нецеломудреннейшего брака Взошла на чужое ложе. Дурно 560 Говорить о ней сыну, но все же — нужно! Новый муж, Эгисф, укрывался в доме, Я его зарезал и заклал твою дочь — Пусть нечестиво, но в месть за отца! Ты мне за это грозишь каменованьем? 565 Но выслушай: не на благо ли это Элладе? Ведь если бы женщины в наглости дошли До мужегубства, а после того Находили прибежище у детей, Открывая им груди, — любой предлог 570 Вел бы их к убийствам. Я сделал зло, Говоришь ты, — да, но унял их нрав. Я справедлив, убив свою мать, Предавшую мужа, вождя страны, За всю Элладу принявшего войну, 575 Ложе его запятнав грехом. И зная за собою вину, она Назначила казнь не себе, о нет, А спасла себя и убила отца. Ради богов (хоть богов и грех 580 Поминать при убийстве), — если бы я Молча одобрил мать, то отец В гневе не взвел бы на меня Эриний? Или они стоят лишь за мать, А не за того, кто хуже погиб? 585 Да не ты ли, старик, погубил меня, Родив злодейку, чьей наглостью Сиротой я стал и матереубийцею? Сам посмотри: Одиссеева жена Блюла свое ложе, не меняла мужей, 590 И ее не наказал Телемах. Сам посмотри: над пупом земли Воссев, Аполлон разверзает нам уста, Мы покорны ясным его словам, — И по слову его убил я мать. 595 Обвините его, казните его: Это на нем вина, а не на мне. Я слагаю вину на бога, и он С меня снимет грех. У кого спастись, Если не спасет отдавший приказ? 600 Не говори же, что я сделал дурно: Говори, что дело вышло неладно. Счастливы те, кому выпал на долю Хороший брак, — а кому не выпал, Тот несчастен и в доме и в граде. 605 X. — Да, женщина часто помеха счастью И часто бывает на горе мужу. Т. — Дерзок ты и неуступчив, Говоришь и язвишь меня словами, Чтоб упорней я желал твоей смерти. 610 Будь же твоя смерть славной добавкой К украшению дочериной могилы! А я пойду в аргосское вече И невольное или вольное взожгу желанье Казнить каменованьем тебя с сестрою. 615 Сестра еще достойнее смерти, Потому что озлобила тебя на матерь, Нашептывая злые слухи И про Агамемнона в сновиденьи, И про брак Эгисфа, который будет 620 Ненавистен на том и на этом свете, Непламенным пламенем дом спаливши. А тебе, Менелай, слово мое и дело: Если мы — родня, если гнев мой — правый, То не перечь богам, не защищай убийства, 625 Дай каменьям граждан достичь до цели, — Или не увидишь Спартанского царства. Вот тебе совет мой во всякой дружбе: Цени благочестье, отвергай нечестье. Прислужники! ведите меня отсюда.

(Уходит.)

Орест, Менелай

630 О. — Ступай! Постылы твои седины. Я без помех поговорю с Менелаем. О чем ты задумался, Менелай, Мыслями и шагами надвое кружа? М. — Не говори: и думаю, и не знаю, 635 Куда обратиться и где удача. О. — Не торопись: сначала меня послушай, А потом раздумывай о решеньи. M. — Говори: ты прав. Бывает молчанье Сильнее речи, а речь — молчанья. 640 О. — Говорю. Длинная речь сильнее Краткой, а ясная доступней слуху. Твоего добра, Менелай, мне не нужно, — Но что взял у отца, отдай обратно. Не деньги — жизнь всего мне дороже; 645 Спаси мне жизнь — это лучше денег. Я неправ? отплати мне за зло неправдой. Разве правдою собрал Агамемнон Всю Элладу к походу на Трою? Но он шел на неправое дело 650 Не за свою обиду, а за Елену. Настало время мере за меру. Как друг для друга, тебе он отдал Ту, что воистину была твоею, Трудясь под щитом, чтоб отбить тебе супругу. 655 Ты получил ее — отплати же Однодневным трудом, а не десятилетним: Встань за нас и будь нам спаситель. В Авлиде пала моя сестра — Да будет так. Не убивай Гермиону! 660 Ты видишь меня, каково мне жить: Помоги же, добейся мне прощенья! Подари злополучному отцу Жизнь мою и жизнь сестры — Долгодевственной сироты в родимом доме. 665 Ты скажешь: невозможно. И я отвечу: Друзья друзьям помогают в несчастьях. Когда бог благосклонен, зачем друзья? Довольно помощи и от бога. Всеведомо, как ты любишь Елену, — 670 Так вот, без вкрадчивости и лести, Молю тебя во имя ее! (Несчастный, До чего дошел я, о чем стараюсь!) Заклинаю тебя отцовским домом: Ты ведь отцу — брат единородный, 675 И хотя его тело — под землею, Но душа — меж нас, и вещает мною. Из бедствий, из стенаний, из слез Вновь и вновь взываю к тебе: спаси! — Как взывали бы все, а не только я. 680 X. — Я женщина, но и я умоляю: Спаси несчастного, ты ведь в силах. М. — Орест, голова твоя мне священна, И я буду дольщиком твоих несчастий. Если у человека сила от бога, 685 Долг его — помогать единокровным, А врагов их казнить недоброй смертью. Молю богов, чтобы дали силы, Ибо под копьем моим нет копьеборцев: Сотни сотен изведав бедствий, 690 Сохранил я лишь малый отряд подручных. Нам не по силам Пеласгов Аргос — Мы только и можем льстивыми речами Добиться сбывчивости надежды. Малыми трудами как успеть в великом? 695 Нельзя и думать. Когда народ расцветает гневом, Гасить его — как гасить пожар. Если же к пылающему подойти спокойно, Улучить время, дать ему роспуск, — 700 Тут-то он и выдохнется. А после Без труда добьешься чего угодно. Есть в нем жалость и есть в нем пылкость — Для выжидателя это благо. Вот так и я, подойдя, попытаюсь 705 С пользой унять Тиндара и весь город. Ведь и корабль, натянув канаты, Тонет, а расслабив, выплывает. Ни бог не любит чрезмерного пыла, Ни граждане. А значит, нужно 710 Спастись умом, а не силой лучших. Мне тебя не спасти оружьем — Легкое копье мое не стяжает Вражеских трофеев, тебя достойных. Никогда не входил я в Аргос смиренно, 715 А теперь войду — велит неизбежность, Пред которой даже мудрец не волен.

(Уходит.)

О. — О ничтожнейший в роде мститель, Годный только воевать за супругу, 720 Ты бежишь, отвернувшись, забыв о брате. Ах, отец, ты в доле своей — без друга, Мы преданы, более нет надежды. Я ухожу от аргосской казни: Это единое мне спасенье. 725 Но вот я вижу: лучший из смертных, Пилад бежит со стороны Фокиды С весельем в лице: единственный верный, Отрадный больше, чем затишье мореходу.

Орест, Пилад

П. — Быстрее быстрого спешу я из города: 730 Слышал я собрание, видел его воочию: Все замышляют погибель на тебя и твою сестру. Что теперь делать, как быть, скажи мне, Лучший мой сверстник, друг и брат? О. — Если тотчас мне не скажешь, в чем беда, — я погиб. 735 П. — Ты погиб — и я с тобою: у нас общая судьба. О. — Менелай явился гнусен предо мною и сестрой. П. — Так уж водится: у худших женщин — худшие мужья. О. — Лучше б он тотчас уехал или вовсе не приезжал! П. — Но точно ли он приехал или это только слух? 740 О. — Долго плавал, но приехал, и вокруг него друзья. П. — И привез с собою вместе худшую из всех супруг? О. — Лучше уж сказать бы: не он ее, а она его. П. — Где же та, что столько ахейцев погубила — одна? О. — Она здесь, в моем доме, если только это мой дом. 745 П. — И какими же словами ты с Менелаем говорил? О. — Я просил на растерзанье не отдавать меня с сестрой. П. — Что же он тебе на это? Говори: хочу я знать! О. — Осторожен и уклончив, как нехорошие друзья. П. — И какими же предлогами прикрыл он свой обман? 750 О. — Тут как раз отец явился пресловутых дочерей. П. — Узнаю Тиндара: гневен он на гибель дочери. О. — И оказался Менелаю тесть дороже, чем брат. П. — И твоим он злоключеньям не посмел положить конец? О. — Он не воин, он отважен только между женщинами. 755 П. — Да, со всех сторон несчастья: остается умереть. О. — Только граждане сначала проголосуют нашу смерть. П. — Но о чем голосование? я пугаюсь: говори! О. — Жизнь или смерть? — большое дело в двух коротких словах. П. — Так беги же, так покинь же отчий дом и в нем сестру! 760 О. — Разве не видишь? встала стража вокруг нас со всех сторон… П. — Да, я видел, что щиты перегородили улицы. О. — …будто мы с тобой в осаде от незнаемых врагов. П. — Обо мне спроси: я ведь тоже на пороге гибели. О. — Отчего? твоею горестью умножаются мои! 765 П. — Гневный Строфий меня выгнал на все четыре стороны. О. — Что причина? ваша ссора иль обида гражданам? П. — Соубийство Клитемнестры — вот мое нечестие. О. — Ах, несчастный! за мое дело, видно, и тебе страдать. П. — Я снесу любое страданье: нравом я не Менелай. 770 О. — И не боишься, что аргосский суд казнит тебя со мной? П. — Я не их суду подсуден, а фокидскому суду. О. — Толпище всегда жестоко, ежели над ним злодей. П. — А если над ним человек хороший, то и приговор хорош. О. — Будь же так. Идем на вече! П. — Я не вижу, для чего? О — Я скажу, представ народу… 775 П. — Что дело твое правое? О. — Да, что мстил я за родного. П. — Тут тебя они и возьмут. О. — Что же, лучше, дрожа, погибнуть? П. — Это не дело, ты не трус. О. — Как же быть? П. — Останься здесь, и будет тебе спасение. О. — Нет! П. — А разве, выйдя в город, ты надеешься спастись? О. — Может быть. 780 П. — Тогда уж лучше выйдем, чем останемся. О. — Так отправимся! П. — И будет наша смерть достойнее. О. — Мое дело правое! П. — Дай бог им так решить. О. — Ты прав: я покажу, что я не трус. П. — На это и идем. О. — Может быть, кто-нибудь пожалеет… П. — Пожалеет знатный род. О. — Пожалеют отца убитого… 785 П. — …воистину сраженного. О. — Так идем же, так умрем же, стыдно медлить! П. — Теперь хвалю. О. — А сестре мы об этом скажем? П. — Ни за что! О. — В самом деле, будут слезы. П. — А это — дурное знаменье. О. — Стало быть, молчанье лучше. П. — И выигрыш времени. О. — Есть еще одно одоленье. 790 П. — Что еще ты назовешь? О. — Жало злых богинь. П. — Но разве не помощник я тебе? О. — Тяжело с больным возиться. П. — Только не мне и не с тобой. О. — Берегись и ты безумья. П. — Идем, пора! О. — Не колеблешься? П. — Кто колеблется, тот не друг. О. — Так вперед, моя опора! 795 П. — Сладкая забота мне. О. — Направляй к отцовской могиле. П. — Зачем? О. — Помолить его о подмоге. П. — Ты прав. О. — А могиле матери — ни взгляда. П. — Да, она врагиня тебе. Поспешим же, упреждая их аргосский приговор. 800 Прислонись к моему боку боком обессиленным, И пройдем мы через город, невзирая на толпу, Ибо нам стыдиться нечего. Такой ли я друг, Чтобы в тяжком покинуть тебя несчастьи? О. — Поистине так. Нам мало родных — цените друзей. 805 Пусть муж нам чужой — но если душой он с нами един, То этот друг дороже для нас, чем тысячи кровных родичей.

(Уходят.)

Хор

— Доблесть и богатство, с. Славное по Элладе До самых струй Симоента, — 810 Пали Атриды из блаженства, Как древле от родового проклятья — Когда встала в Танталидах вражда Золотого ради овна, И жесток был пир 815 И убийство царственных отпрысков. С той поры смерть за смерть Кровью воздают Атриды Атридам. Честь не в честь а. 820 Железною рукою рассечь Материнское тело и черный Меч явить сиянию солнца. Где злодейство, там нечестие, там Людское зломышленное безумье. 825 В смертном страхе Скорбная кричит Тиндарида: «Нечестива дерзость Сына-матереубийцы — Отчую почитая благость, 830 Вековечное снискиваешь бесславье». Какой недуг, какая слеза, какая э. Жалость превыше в мире, Чем рукопролитие материнской Крови? Преступник чести, 835 Охмелен безумием, Травлен Эриниями, Дико вращает взглядом: Это ли дитя Агамемнона? О несчастный, Из златотканых пелен 840 Материнскую увидевший грудь, Но пронзивший мать В отплату за муки отца!

Электра, вестник

Э. — Молвите, женщины: не в порыве ль 845 Безумья Орест ушел из дома? X. — Нет: пошел он на аргосское вече, Где спор о жизни: Жить вам или умереть вам. Э. — Ах, злополучный! С чьего совета? 850 X. — Пиладова. Но взгляни: поспешает Вестник с вестью о твоем брате. В. — Несчастное, достослезное чадо Агамемнона, чтимая Электра, Недобрые приношу я тебе вести. 855 Э. — Горе! Смерть мне! Молви Дурные вести, с которыми пришел ты. В. — Пеласги порешили, что Орест, брат твой, И ты, красавица, умрете сегодня. Э. — Горе! Исполнились ожиданья, 860 От которых я исходила плачем. Но какой был спор, какие были речи Нам в приговор на смертную участь? Скажи, старик, что отнимет душу У меня и у несчастного брата? 865 Камни в руках или острое железо? В. — Шел я из села к городским воротам, Хотел узнать о тебе и брате, Потому что смолоду благодарен Агамемнону, выросши в вашем доме, 870 И хоть беден, но дружбы не забываю. Гляжу, народ стекается к всхолмью, Где когда-то Данай правил суд с Египтом, И все места занимает толпою. Видя это, спрашиваю кого-то: 875 «Что нового в Аргосе? Не враги ли Всполошили вызовом Данаев город?» А он: «Не видишь разве Ореста? Бороться ему не на жизнь, а на смерть». И тут я вижу (а лучше бы не видеть!): 880 Орест и Пилад шагают рядом, Один понурый, изможденный болезнью, Другой по-братски сострадающий другу, Добрым уходом помощный в хвори. Когда собрание стало полным, 885 Встал глашатай: «Кто хочет слова, Казнить или нет матереубийцу Ореста?» Тут встал Талфибий, С твоим отцом ходивший на Трою. Он, привыкший водиться с вождями, 890 Надвое говорил: Агамемнона славил, Но Ореста не хвалил, искусно вплетая Дурные слова про новый обычай Управы с отцами и матерями, — А сам посматривал на друзей Эгисфа. 895 Таков уж род их: всякий глашатай Льнет к сильнейшим: для них любезны Лучшие люди в городе и державе. За ним говорил Диомед владыка — Ни тебе, ни сестре не желал он смерти, 900 А желал угодного богам изгнанья. Иные всплескали хорошей речи, Иные молчали. Тогда встает Лихой наглец с крутым языком, То ли аргосец, то ли не аргосец, 905 Вольною речью крикливый и грубый, Отменный убедитель на все дурное, Сладкий речью, коварный мыслью, Толпе приятный, а городу вредный. Лишь те, кто добрые дают советы, 910 Хоть не сразу, а в пользу бывают людям: Из таких и нужно искать вождей, Потому что один и тот же почет — Облеченному властью и гласящему речь. А этот встал и призвал каменьем 915 Казнить тебя и твоего брата, А Тиндар ему подсказывал речи. Но тут словам его встает противник — Муж, лицом неприглядный, но крепкий, Редко заглядывающий в город и на площадь, 920 Сам себе труженик, опора града. Непорочный, незапятнанный в жизни, — Когда захочет, он искусен и в слове. Он сказал: Агамемнонова Ореста Должно венком увенчать за то, что 925 Он отмстил за отца и убил злодейку. Если бы не он, то к чему походы, Когда за спиною пустые домы, А те, кто блюдет их, впадает в слабость И вводит жен в прелюбодеянье? 930 Хорошим людям понравились его речи, Но никто ни слова. Тогда Орест Начинает: «Владетели Инахийской Земли, потомки Пеласга и Даная, Ведь я за вас, а не только за отца 935 Казнил свою мать. Если мужеубийство Станет дозволено для жен, то все вы Будете жертвами жен или рабами: Сделайте должное, поступите иначе! Я убил изменницу отчего ложа — 940 Если теперь вы меня убьете, То конец закону и каждый под угрозой, Потому что наглость — не редкость в женах». Хорошо он говорил, но с толпой не сладил: Одолел другой, худой увещеватель, 945 Стоявший за казнь тебе и брату. С трудом Орест избежал каменованья, Обещав своею рукой зарезать И себя и тебя до заката солнца. Сейчас Пилад ведет его из собранья, 950 Сам в слезах, и спутники плачут От великой жалости, потому что Видеть это — горшего горько. Готовь же меч или петлю на горло, Чтобы больше не видеть света: 955 Ни знатный род тебе не подмога, Ни Феб-губитель с треножника в Дельфах.

(Уходит.)

X. — Бедная девушка, ты накрыла Голову, склонившись к земле, безмолвна, Но сейчас изольешься в стоны и крики.

Электра, хор

960 Э. — Завожу плач с. О тебе, земля пеласгийская, Белыми ногтями впиваясь в щеки, кровавую долю, В голову бью руками В угоду подземельной богине, — 965 Стенают и киклоповы стены, Режет волосы острое железо — горе в доме! Жалости, жалости По вам, упокоенным 970 Прежним вождям Эллады! Минули, сгинули а. Отпрыски рода Пелопова, Счастьем завидного бессмертным. Божья зависть 975 Рухнула на тебя кровавым жребьем! Многослезные, однодневные, Трудоносные, слушайте, народы, Как нежданно ударяет судьба. В долгом беге 980 Горе сменяет горе, — И ничто для смертной стопы не прочно. Взмыть бы мне в небо, э. Где меж твердью и сушею Золотыми цепями Кружась, поникла Олимпийская глыба Над седым прародителем Танталом, — 985 Чтобы вкрикнуть ему стонущий крик О горьком доме, Познавшем ужас С той поры, как с той четверни В летучем беге 990 От Пелоповой длани Гибель нашел Миртил В вздутом море, Белыми гребнями Бьющемся о Герест, Где бежал колесничный путь. 995 Тогда-то над нашим домом Многослезное разверзлось проклятье — В отаре Майина сына Златорунного рождение агнца: Грозное знамение, грозное 1000 Атрею, питателю коней! Отсель крылатый Раздор Сбил Солнце с его пути, Западный небоскат К одноконной склонил Заре, 1005 И тогда-то в людях встала за смертью смерть, И грянул Фиестов пир, И критское ложе Аэропы 1010 С обманчивой узнало обман, А последним валом Рухнул рок на отца и на меня! X. — Но вот бредет твой природный брат, И смерть ему приговор, 1015 А с ним — Пилад, который верней Родного брата, конем пристяжным Направляет неверные ноги.

Электра, Орест, Пилад

Э. — Горе мне! Вижу тебя и плачу, Брат мой, перед могилой, брат мой, перед костром! 1020 Горе мне дважды! В последний раз Вижу тебя и схожу с ума! О. — Женские удержи стоны, Смирись с решеньем. Сколь ни плачевно, Но мы должны сносить нашу участь. 1025 Э. — Как молчать, если божьего света Больше нам не дано увидеть! О. — Не добивай меня. Довольно бедствий: Я уже погиб от рук аргосских. Э. — Ах, горькая твоя юность, ранняя 1030 Твоя участь! Жить бы тебе, да некогда! О. — Не лишай, сестра, меня мужества, Выплакивая память о бедствиях. Э. — Это смерть, а о смерти нельзя не плакать: Всякому живому жалко жизни. 1035 О. — День назначен: свей себе петлю Или нож отточи для казни. Э. — Братец, убей меня сам! Не дай Аргивянам глумиться над нашим родом. О. — Мать я убил, а тебя не смею: 1040 От своей руки умирай как знаешь. Э. — Да будет так. Твой меч мне послужит. Только дай обнять тебя напоследок. О. — Праздная отрада идущему на гибель Обвивать шею белыми руками. 1045 Э. — Братец милый, братец желанный, Я сестра твоя, и во мне душа твоя. О. — Ты мне грудь растопила. Вот тебе Братняя рука. Чего мне стыдиться? О сестрино сердце, о милые объятья! 1050 Вместо детей и брачного ложа Нам, несчастным, — лишь нежное слово. Э. — О! Если бы пронзил нас единый меч! Если бы легли мы в один кедровый гроб! О. — Да, сладкая мечта. Но друзья, ты видишь, 1055 Покинули нас для общей гробницы, И не замолвил за тебя ни слова Злодей Менелай, отца моего предатель. Он взгляда не показал: о нас ли Думать ему, в мечте о царском скиптре? 1060 Но в нас живет благородный Агамемнон. Мы сделаем как он и умрем достойно. Я докажу свое благородство, Пронзив себе печень; а ты за мною Сделаешь то же, что и я сделал. 1065 А ты, Пилад, распорядитель смерти, Сложи достойно оба тела И похорони у отчей гробницы. Теперь прощай: пора и за дело. П. — Остановись! впервые тебе пеняю: 1070 Ты умрешь, так ужели я жив останусь? О. — Но зачем тебе умирать со мною? П. — Спроси, а жить мне зачем без друга? О. — Ты не я, не матереубийца. П. — Но я твой друг и един судьбою. 1075 О. — Живи для отца, не умирай со мною: У тебя есть родина, у меня нету. Есть отчий дом, богатая пристань; Я по дружбе помолвил тебя с сестрою И обманул ее злополучьем, — 1080 Но ты возьмешь другую, и будут дети, А нам, как видно, не породниться. Прости! Ты был мне лучшим из сверстных. Радуйся! Это тебе на долю; А у мертвых радостей не бывает. 1085 П. — Как ты далек от моих желаний! Пусть плодная земля и яркое небо Не примут кровь мою, если только Я тебя предам и останусь в жизни! Я с тобою вершил убийство, 1090 Я — советник, а ты — казнящий, Я достоин казни с тобой и с нею. Ты помолвил нас, я в Электре Чту супругу. Что я отвечу, Воротясь к себе в фокидские Дельфы? 1095 Скажу ли, что был я вам другом в счастье, А когда приспела невзгода — бросил? Нет: у нас обоих одна забота. Но если нам умирать обоим, То зачем бы не погибнуть и Менелаю? 1100 О. — Ах, увидеть бы его мне мертвым! П. — Тогда послушай, а меча не трогай. О. — Не трону, лишь бы добиться мести. П. — Тише: этим женщинам я не верю. О. — Не тревожься: они заедино с нами. 1105 П. — Убьем Елену на горе Менелаю! О. — Как? я готов, была бы возможность. П. — Зарежем: она ведь у тебя в доме. О. — Так; но она за семью замками. П. — Ненадолго: ждет ее брак загробный. 1110 О. — Но как? при ней варвары на страже. П. — Фригийские варвары не опасны. О. — Да: их дело — зеркала и притиранья. П. — Она не забыла троянскую роскошь? О. — В эллинском доме теперь ей тесно. 1115 П. — Рабский род не сравнить с нерабским. О. — Ради такого умру хоть дважды! П. — Я тоже, лишь бы отомстить за Ореста! О. — Так объясни же, как это сделать? П. — Мы входим в дом, как будто на гибель, 1120 О. — Это я понял. Но что же дальше? П. — В плаче изливаем ей наше горе. О. — Пусть прослезится, в душе ликуя. П. — Точно так же, как мы пред нею. О. — Но как же мы поведем борьбу? 1125 П. — Мы под одеждой скроем мечи. О. — Прислужники будут борьбе помехой. П. — Мы разгоним их по дому, куда попало. О. — А кто не смолчит, того и прикончим. П. — Что дальше — увидится само собою, 1130 О. — Дальше — догадываюсь — смерть Елены? П. — Именно. Выслушай, что я придумал. Если бы мы обнажали меч На честную женщину, это было б Позором. Но нынче ее расплата 1135 За всех отцов и сынов Эллады, За всех сирот и жен овдовелых! Будут огни на алтарях и клики, Тебе и мне вещающие счастье, За то, что мы казнили злодейку. 1140 Больше не будешь матереубийцей: Вместо старого новое примешь имя: «Убийца Елены, убившей многих». Нет, не быть Менелаеву счастью — После брата, после тебя с сестрою 1145 И той, о которой лучше не помнить, — Чтоб он сел в твоем доме со своей Еленой, Которую добыл ему Агамемнон. Пусть мне не жить, но при мне мой меч! Если мы не убьем Елены — 1150 Подожжем дворец, чтобы всем погибнуть! Славная смерть или славное спасенье, Но слава подвига будет наша. X. — Дочь Тиндара позорила женщин И ненавистна женскому полу. О. — Ах, 1155 Ничто не лучше, чем истинный друг, Ни власть, ни деньги; и тот безумен, Кто на толпу променяет человека. Ты измыслил, как убить Эгисфа, Ты не покинул меня в несчастье, 1160 И сейчас ты рядом, и сейчас ты знаешь, Как мстить врагам. Но я замолкаю: Многая похвала бывает в тяжесть. Я и при последнем моем дыханьи Моим убийцам желаю смерти, 1165 Чтоб была измена красна изменой, Чтоб заплакали те, от кого я плачу. Я сын Агамемнона, того, который Не царем, а избранником был Эллады, Силой равным богу. Его я имя 1170 Рабской смертью не опозорю И умру добровольно, отомстив Менелаю. Одного не хватает счастью: Убить и в живых остаться — Об этом последнее моленье: 1175 Желанные слова окрыленно Вылетают из уст, лаская душу. Э. — Мне кажется, я нашла, как спастись И тебе, и Пиладу, и с вами — мне. О. — Это — воля божья. Скажи: 1180 Я знаю, ум у тебя остер. Э. — Слушай, Орест, и слушай, Пилад! О. — Слушаем. Хорошего и ждать хорошо. Э. — Вы знаете: есть у Елены дочь. О. — Да, Гермиона, и вскормлена у нас. 1185 Э. — Она пошла к Клитемнестриной могиле. О. — Зачем пошла? И какое нам дело? Э. — Вместо матери жертву принесть на гроб. О. — Какое же в том спасенье для нас? Э. — Пойдет назад — возьмем ее в плен. 1190 О. — И чем это выручит нас троих? Э. — Менелай захочет мстить за Елену И тебе и мне из‐за нашей дружбы, А ты скажешь, что убьешь Гермиону, И приставишь меч к девичьему горлу, — 1195 И если Менелай над кровавым телом Елены даст тебе жизнь за дочь, Ты Гермиону отдашь отцу; Если же он не совладает с гневом, Прежде, чем он тебя, ты ее зарежешь. 1200 Но мнится: как он ни разъярится — Скоро остынет. Он слаб душою И робок сердцем. Наш путь к спасенью — В этом. Теперь я все сказала. О. — Душа у тебя мужская, 1205 А тело женски прекрасно. Ты достойна жизни, а не смерти. Если мы останемся живы — Ты блажен, Пилад, такою женою. П. — Если мы останемся живы, 1210 Я с почестью ввел бы ее в Фокиду. О. — Когда же вернется Гермиона? Ты открыла нам добрую надежду, Лишь бы взять детеныша злого зверя. Э. — Она уж близко, 1215 И чем дольше, тем она ближе. О. — Хорошо. Останься же перед домом Перенять в пути Гермиону: Сторожи, и ежели раньше срока Явится отец или кто из близких 1220 К этому дому, — крикни, Стукни в двери, подай нам голос. А мы войдем для последнего боя, Мечи в руках, С тобой, Пилад, товарищ трудов! 1225 Отец мой! в черных твоих чертогах Услышь сына твоего Ореста И приди на помощь: за тебя я стражду, Неправо гонимый твоим же братом За Правое дело. Его супругу 1230 Хочу я казнить: пребудь же со мною. Э. — Отец, приди, если слышишь нас за гробом: Здесь за тебя погибают твои дети. П. — Агамемнон, и я ведь тебе сородич: Склони же слух и спаси детей. О. — Я убил мать. 1235 П. — Я подал меч. Э. — Я отогнала колебания. О. — Я встал за тебя. Э. — Я не предала тебя. П. — Услышь укоры, обереги рожденных. О. — Ты видишь, я плачу. Э. — Ты слышишь, я стенаю. 1240 П. — Довольно: к делу! Если стрелы молний пронзают землю — Он нас услышал. О Зевс, о Правда, Будьте в помощь ему, и мне, и ей: Троим товарищам в единой борьбе, 1245 Где всем спастись или всем погибнуть.

(Уходит с Орестом.)

Электра, хор, голос Елены

Э. — Милые микенянки, с. Первые в пеласгическом Аргосе! X. — Что, владычица? Так меж нами в данайском городе 1250 Ты доселе прозываешься. Э. — Встаньте одни на проезжую дорогу, Встаньте другие охранять хоромы. X. — От кого же охранять, Молви, дочка? 1255 Э. — Страшно мне: В доме смертная льется кровь: Не умножил бы кто беду бедою. X. — Идем, спешим, Я встаю на восточную дорогу. 1260 — Я встаю на ту, что к закату. Э. — Зеницы глаз Обращайте в сторону и в сторону. 1265 X. — Повинуемся. Э. — Сквозь кудри нависшие, а. Сквозь ресницы водите взглядами. X. — Кто-то видится, Вокруг дома твоего мне мерещится: 1270 Селянин кружит. Э. — Мы погибли, подруги! Донесет он Об оружной нашей тайной засаде. X. — Ложная была весть, дочка: Пуста дорога. 1275 Э. — Точно ли? Добрая ли твоя весть? Впрямь ли никого перед домом? X. — Никого здесь нет: Пусть в другую сторону посмотрят. 1280 — Никого здесь не видно из данайцев. Э. — К воротам слух: Почему так тихо в доме? где жертва 1285 Кровавая? Не слышат. Горе мне, горе! э. Красота ли им мечи притупила? Не ворвется ли оружный аргосец 1290 В палаты помощною стопою? Смотрите же, смотрите без отдыха: Вправо, влево кружите взорами! 1295 X. — Друг за другом мы смотрим на дорогу. Е. — О Аргос, о пеласги, я гибну! Э. — Вы слышали? Мечи занесены. Вы узнали? Это крики Елены. X. — О присносильный Зевс, Зевс, 1300 Будь на деле друзьям моим подмогою! Е. — О Менелай, умираю: где ты? Э. — Бейте, режьте, разите, губите! Два двуострых меча вонзайте Твердыми руками 1305 В нее, в нее, безотчую, безмужнюю, В нее, губившую Эллинов, эллинов копьями, копьями, Где слезы, слезы Текли по железу 1310 В битве над крутнями Скамандра!

Электра, Гермиона

X. — Но тише, тише! Слышатся шаги По дороге, вьющейся к нашему дому. Э. — Милые женщины, тише, тише: Это к убийству подходит Гермиона, 1315 Входит прямо в раскинутые сети: Если добыть ее — славная добыча. Станьте покойно, укротите взоры, Пусть румянец ничего не выдаст. Я тоже потуплю скорбные очи, 1320 Как будто не знаю о том, что сталось. — Девушка, ты почтила Клитемнестру И венками, и надгробным возлияньем? Г. — Да, ублажила. Но я в испуге: Хоть я и была далеко от дома, 1325 Мне послышался крик из царского чертога. Э. — Как же не плакать по нашей доле? Г. — Ты утешно молвишь; но что случилось? Э. — Орест и я осуждены к смерти. Г. — Да не будет так! Вы — мои родные. 1330 Э. — Издан указ, и мы — под игом. Г. — Оттого-то и шум под этим кровом? Э. — Это он просителем припал к Елене. Г. — Кто? Не знаю, пока не скажешь. Э. — Бедный Орест за нас за обоих. 1335 Г. — Был его крик за праведное дело. Э. — За что же еще и рваться в крике? Но войди ж и ты, соучаствуй в просьбе, Пади заступно пред матерью своею, Да не узрит Менелай нас мертвых. 1340 Моя мать вскормила тебя на лоне — Пожалей же, вызволи из невзгоды, Вступись за нас, последуй за мною, Ты — последняя наша надежда. Г. — Смотри: я вхожу в палаты. 1345 Чем сильна, тем и буду в помощь. Э. — Эй, вы, в дому, держите добычу! Г. — Боги! кто это? О. — Молчи: ни слова! Не себе, а нам ты несешь спасенье. Э. — Держите: держите! меч ей к горлу! 1350 Пусть Менелай хорошо запомнит, Что здесь — бойцы, а не рабы-фригийцы, И примет кару, достойную слабых. X. — Эй, эй, подымайте шум, шум с. Перед домом, пока борьба 1355 Видом крови не устрашит аргивян! Пусть не сбегаются на помощь Прежде, чем Еленин труп Не увижу я в крови Или не услышу из уст надежных: 1360 Ведь иное дело знать, иное верить. Правое сбылось Мщение богов над Еленою: Ибо слезы лила Эллада, Когда с многопагубным Парисом 1365 Увлекла она эллинов под Трою.

Электра, хор, Фригиец

X. — Но тише: гремят во дворце засовы, Это выходит кто-то из фригийцев: От него узнаем, что было в доме. Ф. — Я бежал от клинка аргивского, 1370 По стропилам войлочными подошвами Меж точеных прокрадываясь выбоин, Только бы прочь, прочь, прочь! Но куда убежать мне, варвару? 1375 Горе мне, чужеземки! В светлом ли эфире, В море ли, тесно схваченном Океаном о бычьем черепе, Отыщу я землю? 1380 X. — Фригиец, раб Елены, что случилось? Ф. — О, Илион, Илион, Город над плодной Фригией, Кручи священной Иды, 1385 Плачу над вами Азиатским напевом О ней, лебединородной Дочери Леды, Злопрекрасной Елене, — Ах! — Эринии 1390 Пергамских Фебовых стен, И о нем, наложнике Зевса, Ганимеде, Конная Дардания, плачь, плачь! X. — Нескладное твердишь: скажи яснее! 1395 Ф. — Айлинон, айлинон! древний зачин Варварских песен Над царскою кровью, о! о! Железным мечом пролитой В сени айда! 1400 Поведу рассказ чередом: Два эллинских львенка явились в дом — Первый — сын полководного отца, Второй — сын Строфия, молчун и хитрец, Новый Одиссей, 1405 Верный друзьям, лютый к врагам, Свычный в битвах, как ярый змей, Тихий злоумышленник, сгинь, злодей! Входят к трону, на троне она, Лучника Париса браная жена, 1410 У обоих на глазах — слезы. Сели смиренно, Слева один, справа другой, Оба друг другу в помощь. Обняли, обняли колени Елене 1415 Оба; Встали мы, встали мы в тревоге кругом, Мы, фригийцы, И переговариваемся, нет ли тут Хитрых ков. 1420 Один говорит, что нет, другой — Что облег ее, оплел ее со всех сторон Змий-матереубийца. 1425 X. — А ты где был? или в страхе стыл? Ф. — Фригии, Фригии помня устав, Веял я, веял я вокруг кудрей И ланит Елены, Елены Кольчатым опахалом — 1430 Так у нас водится, — А руки ее перстами Скрученную ввивали Нить на веретено Из падавшей наземь пряжи: 1435 Это она из фригийских добыч Соткать хотела льняную ткань, Багрец на гроб Клитемнестры. И так Орест сказал тогда лаконянке: «Зевсова дочь, встань, 1440 Ступай за мною к Пелопову очагу, Седалищу древних предков, Чтоб выслушать мои речи». Он повел ее, он повел ее, и она за ним, 1445 И ни слова — зачем. А клеврет его, злой фокидянин, Разгонял нас прочь: «Не толпитесь, зловредные фригийцы!» И кого в конюшню, кого в горницу, кого куда, — 1450 Разогнал нас прочь от царицы. X. — И что же за несчастие приспело? Ф. — Матерь, матерь Идейская, Матерь, могучая, могучая, 1455 Смертные страсти, безбожные напасти Видел я, видел я в царственных палатах. Из складок пурпура Мечи повыхватив, Кинув взгляд, Не видит ли кто, — 1460 Как горные вепри, Встали на царицу: «Умрешь, умрешь, Нечестивый погубил тебя муж, Выдав на смерть братнина сына!» 1465 Ах, и как она плакала, плакала, Била белой рукою в грудь, Била тяжким ударом в лоб — Ускользала, золотообутая; 1470 Но Орест в сапоге микенском, Ей вхватившись в светлые кудри, Ей нагнувши голову влево, Черный меч уже метил в горло… X. — А вы, фригийцы, к ней не поспешили? Ф. — С криком выбив косяки и двери, Сбив засовы, кто откуда, 1475 Все на помощь со всего дома, Этот с камнем, этот с дротом, А иной и с мечом — но нам навстречу Пилад непреклонный, словно, словно 1480 Гектор фригиец и Аянт трехшлемный, Каким он рвался в Приамовы ворота. Сшиблись мечи в мечи, Ярко бились, пока Арес 1485 Не унизил нас эллинскими копьями. И тогда-то кто мертв, кто в бег, Кто ранен, кто молит о пощаде — Спастись от смерти — Разбежались мы в темные прибежища: Кто шатался, кто падал, кто лежал. 1490 Тут вошла Гермиона в дом К телу матери на земле И увидела себя сиротою. А те, Как вакханки в пляске без тирсов, Рвать хотели тело, как львицу гор — Вновь Зевсову дочь на растерзание. 1495 А Елены в тереме нет, В доме не видно — Зевс! твердь! свет! ночь! — Зельями ли, волхвованьями ли — Нет Елены. Что дальше — не знаю: Я прочь прокрался из дома. 1500 Тщетно, тщетно Многих премногий труд Вытерпел Менелай под Троею За жену Елену.

Орест, Фригиец

X. — Но я вижу новое новому вслед: Неверными шагами, с мечом в руке 1505 Орест из дворца выходит. О. — Где тот раб, который из дома бежал от моего меча? Ф. — Я простерт перед тобою ниц, как все мы, варвары. О. — Ты не в варварском Илионе, здесь Аргосская земля. Ф. — Но и там и тут разумному лучше жить, чем умереть. 1510 О. — А не ты ли Менелая звал на помощь во дворец? Ф. — Всех я звал тебе лишь в помощь: ты ведь был почти один. О. — Полагаешь, Тиндарида умерла заслуженно? Ф. — Будь три шеи у злодейки — все их перерезал бы. О. — Это ты лишь мне в угоду говоришь из трусости. 1515 Ф. — Две страны она сгубила и по праву казнена. О. — Поклянись под страхом смерти, что не льстишь в угоду мне! Ф. — Всей душой тебе клянуся, что я чист перед тобой! О. — Так ли эллинский меч под Троей повергал фригийцев в страх? Ф. — Убери свой меч подальше: слишком страшно он блестит. 1520 О. — Перед ним, как пред Горгоной, ты боишься камнем стать? Ф. — Про Горгону знать не знаю, только страшно умереть. О. — Ты ведь раб, ты должен в смерти ждать освобождения! Ф. — Будь ты раб или свободный, сладко видеть солнца свет. О. — Славно сказано. Ты спасся! Уходи к себе домой. Ф. — Не казнишь меня? О. — Прощаю. 1525 Ф. — Превосходно сказано! О. — Впрочем, нет, я передумал. Ф. — А вот это ни к чему. О. — Ты глупец: твоею кровью я меча не оскверню. Ты недаром не мужчина и не женщина меж нас. Для чего ты этим криком меня вызвал из палат? 1530 Право, шум такой заслышав, целый Аргос будет здесь. Не боюсь я Менелая, не боюсь и его меча — Пусть придет себе, как щеголь, кудри русые до плеч. Если ж он захочет Аргос за собою привести, Чтобы мстить за смерть Елены, никого не пощадив, 1535 Ни меня, ни сестру, ни Пилада — всех троих поборников, — То, клянусь, с Еленой рядом Гермиона ляжет здесь! X. — Увы, увы! Новая борьба, а. Новый дом Рушится над родом Атридов! — Что же мы, что же нам? Кликнуть по городу? Или молчать? 1540 — Лучше молчать. — Смотри: к чему бы Подымается дым пред домом? — Это факелы: жечь Танталов дом — Нет конца убийствам. 1545 — Смертным бог кладет конец Там, где хочет класть конец. Бог могуч: чрез демона-мстителя Рушит домы в потоках крови С той поры, как пал Миртил с колесницы.

Орест, Менелай

X. — Но я вижу Менелая, поспешающего к нам. 1550 Он торопится, как будто обо всем уже узнал. Не задвинуть ли засовы? не закрыться ли в дому? Страшно, если наступает человек удачливый На того, кто злополучен, как несчастный наш Орест. М. — Я пришел на страшные вести: 1555 Два здесь льва, не два человека! Я слышал странные слухи, Что Елена не убита, а исчезла. Эту вздорную сплетню Кто-то мне сказал с перепугу, 1560 А пустил ее матереубийца Людям на смех. Отворите засовы! Настежь двери! Дочь Гермиону Вырву я из рук смертоносных Вместе с телом жены моей несчастной, 1565 А те, кто ее погубили, От моей руки погибнут оба. О. — Эй, подальше руки от запоров! Тебе говорю, Менелай надменный! А не то я на голову тебе сброшу 1570 Зубец крыши, плотникову работу. Двери на запорах — Чтобы ты не вторгся своим на помощь. М. — Что я вижу? Факелы сверкают, Злодеи встали на крыше дома, 1575 И меч приставлен к дочерину горлу. О. — Хочешь спрашивать или хочешь слушать? М. — Ни то, ни другое, но придется слушать. О. — Так слушай: дочь твоя будет убита. М. — Убив Елену, убьешь Гермиону? 1580 О. — О, если бы боги не отняли Елену! М. — И не стыдно отпираться и насмехаться? О. — Отпираюсь с досадой. Если б мог я… М. — Что? Меня обымает ужас. О. — … свергнуть в Аид мучительницу Эллады! 1585 М. — Отдай мне тело жены для погребенья! О. — Проси богов. У меня лишь дочь. М. — Зарезав мать, режешь без счета? О. — Мщу за отца, преданного тобою. М. — Мало тебе материнской крови? 1590 О. — Казнить дурных — рука не устанет. М. — И ты, Пилад, — пособник убийства? О. — Молчанье — знак согласья, верь мне. М. — Не радуйся, ты не улетишь отсюда. О. — Не улечу, но спалю палаты. 1595 М. — И тебе не жалко отчего дома? О. — Чтобы тебе не отдать — не жалко. М. — Что ж, убивай! расплаты не минуешь. О. — Да будет так. М. — Нет, оставь, не надо! О. — Молчи, терпи, страдай по заслугам. М. — А ты заслужил свою жизнь? 1600 О. — И царство. М. — Какое царство? О. — Пеласгов Аргос. М. — И омоешь руки? О. — И омою руки. М. — И заколешь жертву? О. — Тебя не хуже. М. — Я чист руками. О. — И нечист душою. М. — Кто тебе товарищ? 1605 О. — Кто любит отца. М. — А мать? О. — Кто любит мать, тот счастлив. М. — А ты не любишь. О. — Не люблю недостойной. М. — Убери свой меч! О. — Напрасные речи. М. — Ты убьешь мою дочь? О. — А вот это правда. М. — Что мне делать? 1610 О. — Моли аргивян. М. — О чем молить? О. — Чтобы нас не казнили. М. — Иначе убьешь мою дочь? О. — Конечно. М. — Бедная Елена! О. — А я не бедный? М. — Я вез тебе жертву из Фригии… О. — Мне ли? М. — Не жалел трудов… 1615 О. — Из-за меня ли? М. — Много вытерпел… О. — По заслугам. М. — Я в руках твоих… О. — Так тебе и надо. Пора, зажигай дворец, Электра! А ты, Пилад, из друзей вернейший, 1620 Поднеси факел к зубцам на крыше. М. — О данайская конная земля, О зиждители Аргоса, к нам, с оружьем! Вашему городу грозит Орест, Убивший мать свою, чтобы выжить.

Аполлон, Орест, Менелай

1625 А. — Менелай, смири бушующий Дух: Так велю я, Феб Аполлон. И ты, Орест, заносящий меч, Сдержись и выслушай божью речь. Ты хотел Елену убить 1630 Назло Менелаю. Напрасный труд! Ты видишь: в глубях светлых небес Она жива и навек спасена — По воле Зевса, нашего отца, Я ее выхватил из-под меча. 1635 Она — дочь Зевса, ей смерти нет: В небесах, где Кастор и Полидевк, Она воссядет спасать пловцов. Тебе, Менелай, — другая жена, А эту боги с ее красой 1640 Послали зажечь меж смертными рознь, Чтоб распря эллинов и троян Сняла с земли дерзновенный груз. Такова судьба Елены. А ты, Орест, уйдешь из этой земли, 1645 Пробудешь в Паррасии целый год, И это место в память тебя «Орестеем» жители назовут. Оттуда в Афины проляжет путь, Ты дашь ответ за материнскую смерть 1650 Перед ликом трех Евменид. Боги тебе на Аресовом холме Окажут помощь: ты выйдешь прав. А та, над которой ты держишь меч, Гермиона — будет тебе женой. 1655 О ней помышляет Неоптолем, Но того не будет: дельфийский меч Его сразит за Ахиллов грех. Пилад помолвлен с твоей сестрой — Жени их, и счастлив будет их брак. 1660 Оресту Аргос отдай, Менелай, А сам цари над спартанской землей, Приданым жены, над которым ты Столько несчетных приял трудов. Я повелел ему убить мать — 1665 И я восстрою Аргосский град. О. — О вещий бог, нелживый в вещаньях, Как я страшился, что это мстящий Демон внушал мне твои веленья Божьим голосом, — но все ко счастью! 1670 Я повинуюсь твоему слову, Из-под ножа отпускаю Гермиону И у отца прошу ее в жены. М. — О дочерь Зевса, радуйся, Елена, Ныне воссевшая в божьем доме! 1675 Тебе, Орест, по вещанью Феба Вручаю дочь, и будь нам на счастье Брак благородного с благородной. А. — Ступайте каждый, куда повелено, Забыв раздоры. М. — Покорно слушаюсь. 1680 О. — И я покорен твоим вещаниям, О Феб, и дружеству Менелаеву. А. — А ныне — в путь, чтоб вовеки чтить Богиню Мира превыше всех. А я Елену взнесу в чертог 1685 Вышнего Зевса средь звездных искр: Там, где Гера и где Геракл С юной Гебой, воссядет она Богиней людям, достойной жертв, Спасающей плавателя в беде, 1690 Как братья ее Диоскуры. X. — А ты, благая Победа, будь Добра к певцу, Венком венчав его кудри.

СОНЕТЫ

Переводя Донна, нужно было добиться двух мешающих друг другу целей. Во-первых, сонет — строгая форма, в напоминание об этом хотелось сохранить более ровную длину строк, единство окончаний, твердый ритм. Во-вторых, сонет Донна — это барокко, пафос диалектической связности, ради этого хотелось сохранить громоздкие сложносочиненные предложения, не рассыпая их в романтическую дробность. Когда эти тенденции сталкивались, вторая пересиливала, синтаксис сминал ритм. Заглавия сонетам даны условно, чтобы легче было следить, как Донн искусно перетасовывает три большие темы: внешнюю (смерть и Суд: 2, 4, 6, 7, 9, 10), внутреннюю (грех и покаяние: 1, 3, 5, 8), разрешающую (любовь и Христос: 11–16); последние сонеты, 17–19, добавлены к циклу позднее.

ДЖОН ДОНН

Священные сонеты

1 <Бог> Ты меня создал — Ты ли и сокрушишь? Восставь меня, ибо близок мой конец: Я к смерти мчусь, смерть мчится ко мне, А все мои радости — как вчерашний день. Страшно мне поднять помутившийся взгляд: Отчаянье за спиной моей, а предо мною — смерть, В них — ужас, и точит мою слабую плоть Грех, и груз его — тяга в ад. Ты один — в выси, и когда хватает сил Взглянуть в Твою высь, я выпрямляюсь вновь; Но пытает меня старый лукавый враг, И ни часа не в силах я быть тем, чем есть. Окрыли меня благодатью во спасенье от ков И сталь сердца моего обрати в алмаз. 2 <Плен> По всем статьям я отписан Тебе, Ибо, Господи, сотворил меня Ты, Сотворил для Себя, а когда я изгнил насквозь, Ты кровью Своей откупил Свое же добро. Я — сын Твой, и отблеск Твой — на мне; Слуга Твой, которому плачено вперед; Овца Твоя; образ Твой; и пока я — Твой, Я — храм Твой, в котором Твой божественный дух. Почему же на меня посягает враг? Почему идет на кражу, идет на взлом? О, встань, поборая за право Творца, И да не отчаюсь я, вдруг узрев, Что Ты любишь нас, но не выберешь меня, А дьявол ненавидит, но не выпустит меня. 3 <Жизнь> О, воротить бы мне в глаза и в грудь Каждую траченую слезу и вздох, Чтобы я в святой тревоге сменил Праздную скорбь на плодную скорбь! Идолам служа, сколько мук я окупил Сердцем, сколько ливней излил из глаз! Страдание было моим грехом, И вот за страданье я страдаю вновь. Жаждущий, пропойца, неспящий вор, Зудный блудодей, щекотливый гордец Умягчают памятью былых отрад Наставшее горе; и только мне Вызволенья нет: безмерная боль — И причина, и следствие, и грех, и казнь. 4 <Душа> Душа моя черная! На тебя встает Вестник и поборник смерти, недуг. Ты — как странник, бежавший от вины И которому нет обратного пути; Ты — как вор, что рвется вон из тюрьмы, Пока не прочитан последний приговор; Но как названа смерть и назначен срок, Он ищет защиты у тех же стен. Покайся — и не минет тебя благодать; Но без благодати — и каянья нет. О, будь черна, но черна святой тоской И красна стыдом, как была — грехом; Или нет: омойся в Христовой крови, И из красной купели выйдешь бела. 5 <Мир> Я — малый мир; и во мне свились Четыре стихии и ангельский дух; Но черный грех и его, и их Предает на смерть в бесконечную ночь. Вы, открывшие за высью небес Новые сферы и новый простор, Влейте мне в очи ваши новые моря, Чтобы я потопом оплакал мой мир Или потоком его омыл. Но нет: его ждет не потоп, а пожар, А он уже выжжен сквозь похоть и злость И стал лишь скверней. Отгони же их огни И сожги меня, Господи, в ревнительном пылу О Тебе и Твоем доме, — ибо жар сей целит. 6 <Грань> Последний акт моей драмы; верста Последняя странничьего пути; Тщетной скачки последний прыжок, Последний вершок; минуты последний миг, — И расторгнет во мне пожирающая смерть Душу и плоть, и настанет дальний сон, А бдящая часть моя узрит тот Лик, Пред которым и днесь сотрясает меня страх. И когда душа возлетит в родную высь, А земная часть в земной воротится дом, Будь каждому свое: вы, давящие грехи, Исчадия ада, ниспадите в ад. Чаю оправдания, избывши зло — Ибо «нет» говорю я вам: мир, плоть, бес. 7 <Суд> По мнимым углам округлой Земли Трубят ваши трубы, о ангелы, и встают Из смерти несчетные тьмы и тьмы Душ, облекаясь в прах своих тел. Вы, кого пожар и кого потоп, Голод, годы, горе, война, тиран, Кого случай скосил и кого закон, Вы узрите Господа, и смерти вам нет. Но продли им, Боже, сон, и продли мне плач, Ибо больше греха на мне, чем на них, И поздно молить о благодати Твоей В тот час неземной; научи же меня здесь Покаянью; и будь на прощенье моем Твоя, Господи, кровь, как красная печать. 8 <Отец> Если праведные души во славе своей Ангелам равны, то и мой Отец Видит с небес и блаженствует вдвойне, Как смело я шагаю над жерлом твоим, ад. Но если даже им раскрывается наш дух Лишь косвенными знаками и видима в нас Наружная явь, а не мгновенная суть, — Белизну моей правды постигнут ли они? Они видят: любовник о идоле своем Источает слезы, богохульник зовет Господа в свидетели, фарисей Лицемерно набожничает. О, душа, Обратись же ко Господу: лишь Ему твоя скорбь Зрима, — ибо Сам Он вложил ее мне в грудь. 9 <Грех> Ядовитый камень, древесный плод Нас, еще несмертных, бросающий в смерть, Похотливый козел, завистливый змей — Все бессудны пред Тобою, а я — судим? Разум ли мой или воля моя Делает неравным мой равный грех? Милость легка, и ею славен Господь; Почто же на мне Его грозный гнев? Но кто я, кто, что дерзаю во спор, Господи, с Тобою? Не Твоя ли кровь И не слезы ли мои слились, чтобы смыть Небесною Летою мой черный грех? «Помни!» — как о долге, Тебе твердят; А я, как о милости, молю: «Забудь!» 10 <Смерть> Смерть, не гордись, что тебя зовут Страшной и мощной: ты не такова. Те, кого тщеславишься ты попрать, Бессмертны, жалкая; и бессмертен — я. Твои подобия, покой и сон, Источают отрады, а ты — вдвойне; Все лучшие наши спешат к тебе: Ты — отдых плоти их и воля душе. Над тобой — рок и случай, злодей и царь, Дом твой — отрава, война, болезнь; Но и мак и наговор усыпят нас верней, Чем твой удар; так о чем же твоя спесь? Ненадолго наш сон, а бдение — навек; Там — не будет смерти: там — смерть тебе, Смерть. 11 <Христос> Плюйте в лицо мое, пронзайте мне бок, Избичуйте, осмейте, взгвоздите на крест, — Ибо грех — на мне, грех — на мне, а Он, Не умевший неправды, умер за меня. Но и смерти мало для моей вины: Нечестивее мой грех, чем жидовский грех: Ими — бесславный единожды, а мной — Воссиявший во славе повседневно казним. Дайте надивиться мне чудной Его любви! Царь лишь милует нас, а Он принял нашу казнь. Так Иаков облекся в косматый мех, — Но его в заемный облик влекла корысть; А Господь облекся в бренную плоть, Лишь чтоб слабостью подпасть под смертную боль. 12 <Тварь> Почему нам, малым, служит всякая тварь? Почему все стихии мне и жизнь и корм Расточают вволю? Ведь они меня И чище, и проще, и святей! Зачем ты клонишься, незнающий конь? Зачем так бессмысленно, кабан и бык, Ваша мнимая слабость дается под удар Тем, чья вся порода — на один ваш глоток? Я слабей вас (горе мне!) и хуже вас — Ибо вы не грешили и страх вам чужд; Но есть чудо чудеснее, чем то, что нам Тварная природа покоряет тварь, — Ибо сам безгрешный и бессмертный Творец За нас, тварей, нас, врагов Своих, принял смерть. 13 <Срок> А вдруг эта ночь — последняя в бытии? О душа моя! В сердце, где твое жилье, Выпечатлей образ распятого Христа И скажи, ужасен ли этот Лик, Чьи слезные очи источают дивный свет, Чей лоб в струях крови от терновых ран: Этот ли язык тебя аду обречет, Моливший о прощеньи злобе лютых врагов? Нет, как каждой подруге твердил я встарь, Идолопоклонствуя земной любви: «Красота — знак милосердия, мерзость — знак Бессердечия», — так я ныне Тебе Твержу: злые силы — и на вид темны, А где светел Лик — там милостив Дух. 14 <Борьба> Бей в мое сердце, трехликий Бог! Этот взлом, вздох, свет, — он вольет мне сил Восстать над собой и попрать себя, Чтоб Твой горн, мех, млат вжег мне новую жизнь. Я — как город, в котором враг, Я рвусь впустить Тебя, но нет, не могу: Разум, Твой наместник, был мне оплот; Но он — в плену, он — неверен, он — слаб. Я Тебя люблю, я хочу Твоей любви, Но я отдан в обет Твоему врагу; Разлучи нас, разорви, разруби нашу связь И похить меня к Себе, в небесный острог, Ибо в узах Твоих — свобода моя, И моя чистота — под насилием Твоим. 15 <Выкуп> Рвешься ль ты о Господе, как Он — о тебе? Уясни тогда, душа моя, целебную мысль: Бог-Дух, кого ангелы небесные поют, Свой храм утвердил в твоей земной груди; Бог-Отец, от кого рожден блаженный Сын (И вечно рождается, ибо начала Им нет), Снизошел избрать тебя Себе в сыновья, Сонаследником славе и субботе Своей; И как обокраденный свое добро Должен, сыскав, потерять или откупить, Так Сын Его славы сошел на казнь Вызволить нас, тварь Свою, из краж Сатаны. Дивно, что был человек как Бог; Но пуще — что Бог стал как человек. 16 <Завет> Отче! долей прав на царствие Твое Сын Твой делится с малым мной: Он, совместник Троицы, тройного узла, Дарит мне победу, поправшую смерть. Агнец, чья смерть даровала миру жизнь, Он, закалаемый от начала веков, Двумя Заветами отписал свое И Твое наследство Твоим сынам. Но строг Твой устав, и не молкнет спор: Посильны ли условия людским трудам? Пусть и нет, — но кого буквой убил Закон, Духом воскрешает целящая Благодать. Твой краткий закон, твой последний завет Есть рубеж любви; о, да властвует любовь! 17 <Любовь> С тех пор как та, кого я любил, Роду и природе отдала последний долг, И добро мое — в гробу, и душа ее — в раю, Мой ум вперяется лишь в небесную высь. Обожает он — ее, а рвется — к Тебе, Господи, к Тебе как к истоку струй; И я Тебя нашел, и Ты меня напоил, Но святая жажда меня плавит вновь и вновь. Можно ли искать полнейшей любви? Ты сосватал наши души, все приданое — Твое; Но Ты боишься, что расточу Я любовь мою вышним ангелам и святым; И больше: Ты тревожно и нежно ревнив, Что Тебя теснят из нас — мир, плоть, бес. 18 <Церковь> Яви мне, Иисусе, невесту Свою В свете и блеске! На чужом берегу Не она ли красна? Не она ли в нищете Страждет и стонет в Германии и здесь? Спит тысячу лет и пробуждается в год? Истинная — и блуждает? Новая — вдруг стара? Прежде, ныне, после — явлена ли она На холме? на семи? или вовсе не на холмах? С нами она? или мы ее должны, Рыцарски странствуя, доискаться для любви? Добрый супруг, открой нам лик жены, К горлице Твоей влюбленную мою душу взвей, — К той, что тем вернее и милее Тебе, Чем боле отдается в объятия всех. 19 <Покаяние> Два несходства сходятся меня терзать: В непостоянстве зачато постоянство мое. Против естества и воле вопреки Переменчива моя благость, переменчив обет. Покаянье мое — как мирская моя любовь, Забавно и забвенно в недолгий час: В нем ни веса, ни меры; в нем холод и жар; Мольба и немота; бесконечность и ничто. Вчера я не взглядывал в небо; а теперь Обхаживаю Господа в лести и мольбе; А завтра трясусь пред Его жезлом. Эти приступы веры — как прибой и отбой Вздорной горячки; но знаю я одно: Тем лучше мне день, чем больнее во мне страх.

ЭЛЕГИИ, 1

Это переводы с русского на русский. Когда-то мне пришлось писать статью о композиции элегий пушкинского времени. Это оказалось очень трудно по неожиданной причине. Я перечитывал по многу раз давно знакомые стихи и ловил себя на том, что, дочитав до середины страницы, не могу вспомнить, о чем была речь в начале: стихи были так плавны и благозвучны, что убаюкивали сознание. Чтобы удержать их в уме, я стал, читая, пересказывать их про себя верлибром. Верлибр не заглушал, а подчеркивал содержание: можно стало запомнить последовательность тем и представить себе план лирического стихотворения. Когда через много лет я задумался о возможности конспективных переводов, я вспомнил это мысленное упражнение и попробовал сделать его письменно. Пусть это не покажется только литературным хулиганством. Во-первых, мне хотелось проверить: что остается от стихотворения, если вычесть из него то, что называется «музыкой»? Мы читаем мировую поэзию в переводах, о которых нас честно предупреждают, что передать музыку подлинника они бессильны; как относится то, что мы читаем, к тому, что было написано на самом деле? Вот так, как предлагаемые стихотворения к тем, которые мы читаем в собраниях сочинений русских романтиков. Во-вторых, мне хотелось дать себе отчет: что я сохраняю из подлинника XIX века, что мне кажется художественно живым и выразительным, а что вялым, многословным и надоевшим? Мы любим притворяться, что нам близко и дорого все, все, все, — а на самом деле? Нам говорят: переводы нужно делать так, чтобы они вызывали у нас те же художественные эмоции, какие оригинал вызывал у своих первых читателей. Я попробовал придать этому переложению такую степень формальной новизны, какую, по моему представлению, имели романтические элегии для первых читателей. Я получил картину своего художественного вкуса: как мало я вмещаю из того, что мне оставлено поэтами. Одну четвертую или шестую часть — как если я читаю на малознакомом языке без словаря. Картина эта мне показалась очень непривлекательной, и мне это было полезно. Было бы интересно сверить ее с картиной вкуса моих ближних и решить, что здесь от общего нашего времени, а что от моей личной душевной кривизны. При всех сделанных сокращениях я ничего не вносил от себя и пытался сохранить, не огрубляя, стиль подлинника — настолько, насколько я им владел. Это оммаж поэтам, которых я люблю, но без того панибратства, которое было у Эзры Паунда. Я даже старался почти в каждом переводе сохранить дословно строку или полторы из подлинника — чтобы легче было сравнивать. Заглавия этих стихотворений в подлинниках — «Мечта», «Вольное подражание св. Григорию Назианзину», «Вечер», «Любовь одна…», «Поверь, мой милый друг…», «Осень», «Гебеджинские развалины», «Гений», «К моему гению», «Уныние», «Уныние», «Элегия». Цифры на полях, как везде, показывают, сколько строчек получилось из скольких.

Мечта 35/211

Где ты ищешь счастья, моя богиня? Грозные скалы, шумные бури, Задумчивые закаты, Благоуханные рощи над воспетыми берегами. Воротись, я жду Ночью, в тишине, у лампады, горестный, Уносясь мечтою В дикий север, к туману и океану: Скалы, лес, луна в облаках, Пышущие костры, Хриплым арфам внемлют воины над щитами, Дух героя над тризной взлетает ввысь В радужные раздолья храбрых. Я там был, в тех каменных дебрях, Ветер, град и дождь били в кровлю хижины, — Ты спасала меня и там, Как спасаешь гонимых, скудных, слабых: Узник, цепи, каменный свод, Пук соломы, кувшин, бледный свет в решетке, Но он ясен и тверд: Кто сердцем прав, того ты не покинешь. Друг в могиле, но память смыкает души. Милой нет, но сон ласкает сладострастьем, И поэт мечтой побеждает смерть. Тщетны мудрецы меж обломков жизни, Им весна без радости и лето без цветов, — Но весне и лету жизни спешит конец, Отлетают сны и вянут цветы, Тусклым светом дрожит светильник опытности, И могила зияет черным ртом. Пусть! Слава — дым, и золото — прах, Драгоценны сердцу — покой и воля, И кому их осенила мечта — Ночью, в хижине, у лампады, — счастлив. Батюшков

Жизнь 33/62