Бронзовая Жница

«Меня ждут тенистые кладбища и выгребные ямы, куда мечи Мора скидывают безымянные тела. Тернистые тропы и закрытые ворота. То, для чего я живу».

— Вот и славно, — кивнула ей Грация. Но в её голосе не было удовлетворённости.

Они обе понимали, что этот разговор не имел смысла по содержанию — он лишь символизировал собой начало конца её карьеры.

Впрочем, намёки тому были уже давно. С возрастом всякая куртизанка должна была найти себе покровителя — или превращалась в столь низкого пошиба горничную, что не сумела бы остаться служить даже в том борделе, где работала. Некоторые отправлялись в кабаки и трактиры, но Эйра знала, что это верная смерть. Слишком много повидала мёртвых женщин с болезнями порока и нищеты.

— Позволь тебе намекнуть, — заметила маман перед тем, как уйти. — Ты говоришь, что никому не пришлась по душе при дворе маргота, но разве они не разделяли тебя вдвоём с сэром Лионаем? Когда он в следующий раз будет в наших краях, напомни благородному рыцарю о себе.

«О да», — усмехнулась Эйра, вспоминая ту ночь. Ей было хорошо до безумия. Особенно после того, как упомянутый сэр Лионай забыл, кто из них с Эйрой шлюха, и сам ринулся развлекать маргота. Эйра тогда взялась пить красное вино с острова Лавиль и наблюдать за ними двумя, как барыня.

Лионай был благосклонен к ней, но всё же молодость и авантюризм делали его не особенно готовым к женитьбе.

— Я учту, Почтенная, — отозвалась она и поднялась на ноги.

Времени оставалось мало. Эйра отринула раздумья и побыстрее надела тяжёлые серьги из пирита. Полюбовалась тем, как красиво они сочетаются с браслетом Печальной. Нанесла на волосы ароматное розовое масло. И встала, оправив на себе сплошное чёрное платье.

К означенному часу, к пяти вечера, все девушки были уже готовы. Они расположились в гостиной на коврах и подушках. Болтливая туго завила себе волосы, а Угрюмая, напротив, зачесала их на свой затянутый бельмом глаз. Печальная расположилась поодаль, кося на блюдо с виноградом, а Рыжая пересказывала городские сплетни о пёстрых псах Морая, горбатых и гривастых гьеналах.

— Они залезают на деревья, так уже не в первый раз говорят, — утверждала она. Её платье держалось на тончайших лямках и в свете свеч переливалось золотом и серебром, хотя это была довольно дешёвая тафта.

— Когда ты так томно обмахиваешься веером со страусиными перьями, тебе кто угодно поверит, — фыркнула Хитрая. — Да только не я. Собаки бывают всякие, и деревья тоже. Если огромная псина запрыгнет на тисовый куст, получится, ты не врёшь!

Эйра расположилась подле Трепетной, прислонившись спиной к декоративной колонне, и заметила:

— Я вспомнила, как однажды мужчина, застигнутый в спальне с парнем из «Сокола», выпрыгнул на дерево под своим окном. И напоролся на сук… самым ценным.

— Какой ужас! — охнула Трепетная. — Он хотя бы выжил?

— Конечно, нет.

«Иначе бы я об этом не узнала».

— Ну Жница! — простонала Печальная и закрыла уши. — Что ни скажешь, кто-нибудь обязательно умрёт!

Посреди девушек, пестрящих украшениями, в воздушной тафте и даже в шелках, Эйра была словно оставленной одной из них тенью. Она не махала веером, не тянулась к фруктам, не болтала ногами и не болтала без умолку. Она едва заметно улыбалась, почти не вступая в разговоры, и поглощала искрящий свет «Дома культуры» своей чернотой.

— Да она тут не причём, — фыркнула кудрявая Смешливая. — Вы слышали хоть, к примеру, сказки, что рассказывают деткам в Долине Смерти? Я вам расскажу.

— Началось, — протянула Унылая, но Любопытная зашикала на неё.

— Давным-давно, когда хоронили здесь лишь знатных доа, потомков самого Кантагара из рода Гагнаров, — с усмешкой заговорила Смешливая, — жил здесь такой, как наша Жница, Жнец… ха-ха, он не был чёрным, наверное! Но так его называли.

«Знаю про таких», — подумала Эйра. — «В монастыре учили, что Жнецами Схаал нарекает лишь своих вернейших слуг. И что к себе он их принимает ещё живыми, не вынуждая их проходить агонию и страх смерти. И что память о них вечно славит Бога Горя».

— Жнец следил за могилами и жил тут совсем один; но у него была верная собака, вернее, не собака, а что-то вроде гиены. Это такая горбатая псина, какие водятся на равнинах к северу отсюда. Он звал её нежно: Шакаль! Ибо она ела лишь падаль, как и положено, ну, всем… кто Схаалу поклоняется, — и Смешливая стрельнула глазами в Эйру, но тут же замахала рукой, давая понять, что это не издевательство. — Сплелась Шакаль с местными волками и холодной зимой родила десяток горбатых щенков. Жнец замерзал и чах от голода; и она тоже; и подумали они оба, не съесть ли им этих щенков?

— Фу, чёрт возьми, — Впечатлительная отсела от них подальше.

— Но Шакаль любила своих щенков, хоть была и псиной страшной. Поэтому она обратилась к своему хозяину, как во всех этих легендах, и сказала ему: лучше съешь моё сердце, оно горячее и большое! Как мать, я лучше отдам себя, чем щенков.

— Теперь я тоже фу, — сказала Болтливая сердито. — И он съел?

— Конечно! Схаалиты же вечно едят всякую дрянь! Ну, он разделил горячие внутренности Шакали вместе со щенками, и те выросли. И стали главарями местных волчьих стай. Оттого и народились по всей Долине Смерти гьеналы — огромные горбатые гривастые метисы странных расцветок, что нынче стали отдельным местным видом. А Шакаль, кстати, и без внутренностей отлично зажила. Она стала сопровождать хозяина, как ни в чём не бывало, с дыркой в груди! И даже когда он умер, она продолжила наблюдать за своими потомками в Долине Смерти. В ночь чёрной луны, что бывает раз в лунар, говорят, можно услышать, как она поёт песни своей гнилой гортанью…

— Фу, кошмар! — на разные голоса возмутились куртизанки.

«Не буду говорить, что это очень милая история», — подумала Эйра. — «Мне нравится».

— Пять часов меж тем уже минуло, а никого всё нет, — заметила Внимательная. — Хотя дверную ручку дёргали не раз. Может, Почтенная забыла отпереть?

— Не забыла, — ответила Болтливая, продолжая поправлять свои тугие кудри перед большим зеркалом гостиной. — Она наверняка велела Чаркату никого не пускать, пока не покажутся солдаты.

— То есть она нас торопила напрасно, нам ещё до вечера ждать? — буркнула Угрюмая.

Стоило ей это сказать, цепочка на двери вдруг зазвенела и громыхнула. Дверь распахнулась. Каждая куртизанка, как по команде, повернулась своим самым выгодным ракурсом. И с отточенной непринуждённостью принялась заниматься тем, чем привыкла: Ехидная обмахивалась веером, Болтливая вертелась перед зеркалом, Печальная смотрела в окно, и остальные из трёх десятков девушек также заняли свои позиции.

Но теперь каждая делала это с подтекстом чистейшего эротизма.

Громыхнули сапоги. Внутрь вошло двое солдат в чешуйчатой броне. Чёрные плащи притащили с улицы пыль и грязь. Гости без промедления ступили на ковёр и разошлись в стороны, пропуская вперёд маргота.

И хотя он время от времени появлялся здесь, он всё равно заставлял девушек вздрагивать, как с непривычки. Он был будто прямиком из боя: на чешуйках гибкой брони виднелись корки грязи, от него разило потом. Плечистый воин, покрытый густой сетью шрамов, он был хорош собой и притягателен — как бывает притягателен взгляд удава для кролика.

Молочно-белые волосы — бледные, как лунный камень, и с таким же отсветом холодного и рыжего — были растрёпаны по его плечам. Он, вероятно, только соскочил со спины своего жуткого дракона Скары. Тёмно-серые глаза были посажены глубоко и оттого смотрели на весь мир будто из тени.

Однако подвижный рот тут же изобразил улыбку.

— Дамы, — вкрадчиво молвил он. И всё застыло. Так красив был этот человек; всё лучшее от истинного носителя голубой крови было в нём. И рост, и размах плеч, и гордый профиль, и длинная королевская грива. Такими рисовали принцев на афишах бродячих театров.

Потому что по виду принца зритель должен был понимать, что он миловиден, а следовательно, он положительный персонаж.

Госпожа Грация появилась, как чёрт из табакерки. Она тут же устремилась вперёд и присела в глубоком реверансе, как и все её воспитанницы.

— Могучий маргот, — с неприкрытым восхищением произнесла она. — Честь для нас видеть вас сразу после новостей о победе.

— Почтенная Эйра, — Морай сделал витиеватый жест рукой, в шутку приветствуя маман будто знатную леди. — Всё такая же почтенная.

«Он в хорошем настроении, аж улыбается с порога», — подумала Эйра-Жница. — «Только кровь и звон мечей могут ублажить его по-настоящему».

Она поймала пытливые взгляды двух его солдат. Те явно были из его гарнизона в Покое, драки не видели, а потому их снедали скука и похоть.

Но при марготе они не смели даже шевельнуться без его приказа.

— Решил сегодня зайти к тебе, — продолжил Морай и, шаркая опалёнными огнём сапогами, прошёлся по ковру. Он посматривал то на одну, то на другую девушку, но ни на ком не задерживался взглядом.

— Вы не пожалеете о своём решении. Сегодня любая из моих дочек пребывает в радости от ваших успехов и подарит вам множество улыбок!

— Угм… — согласно произнёс Морай. Секунда, две; больше ему не требовалось, чтобы решить. Он махнул пальцем Угрюмой и Печальной и тут же развернулся обратно к выходу.

«Некоторые богатеи любят отдыхать в стенах “Дома культуры”, с вином и угощениями, но маргот всегда зовёт девушек на ночь в Покой, свой особняк на развалинах старого замка», — Эйра проводила их взглядом и улыбнулась сама себе. — «Словно дракон, он всегда тащит добычу в своё логово. Далеко не каждый из тех, кто наделён кровью доа, способен заключить лётный брак с драконом; и далеко не каждый, кто способен, сумеет применить все свои знания, чтобы сделать это и остаться в живых, не рассердив чуткого зверя. История знает: из сотен кандидатов остаётся один преуспевший. И зачастую это бывает странный человек, больше родственный огненным хищникам, чем людям. Не внешне, не даже характером, а чем-то… глубоко внутри».

Поскольку это был единственный драконий всадник, которого ей когда-либо доводилось видеть — и касаться — о доа у неё сложилось странное, но манящее впечатление.

Во всех трёх королевствах остались считанные единицы таких доа. То были в основном лишь короли старой закалки: диатр Рэйки, диатр Маята, диатр Гангрии… и маргот с его кузеном марпринцем. Из всех Эйра видела лишь одного Морая и не могла судить, возникает ли от остальных доа такое же ощущение внутри.

«Но мне и не нужно знать других. Я вообще создана не для этого; у меня есть надежда на свободный вечер, а значит, я смогу заняться тем, что мне действительно важно».

Дверь за ними закрылась, и Болтливая тут же всплеснула руками с отчаянным видом:

— Ну и почему он взял Печальную, почему не меня?! Она же ненавидит его!

— Она держится молодцом, — цыкнула на неё Грация.

— Но во мне-то что не так? — Болтливая кинулась к Эйре Чёрной, вертясь перед ней, будто перед зеркалом, и поправляя корсаж на упругой груди. — Ну ты, Жница, ты скажи — как ты к нему попала?

Эйра усмехнулась:

— Легко. Он увидел и сказал: «Ого, чёрная! Дайте её сюда». А второй раз он сказал своему другу, сэру Лионаю: «Помнишь, я говорил тебе про чёрную? Дайте её нам!» Вот и всё. Сделай так же — мигом всё получится.

— Как? Стать чёрной? Я что, метиска какая-нибудь, чтоб у меня такое вышло? — с искреннем возмущением воскликнула Болтливая. Эйра посуровела, а Грация отвесила болтушке подзатыльник:

— Все на места, остальных посетителей никто не отменял!

Девушки послушались её и вновь расположились кто как в гостиной. Но Эйра несколько обиделась.

«Я правда метиска, но никто этого не знает», — подумала она. — «Когда-то в приюте мне сказали пару слов о том, откуда я взялась. Моя мать была чёрной проституткой, а отец — местным проходимцем не шибкого достатка, который только такую и мог себе позволить. Его кровь придала мне черты, которые делают меня экзотикой, а не обычной куртизанкой из Цсолтиги».

Теперь дверь скрипела без остановки. Внутрь заглядывали какие-то горожане, обвешанные саблями разбойники и просто любопытные. Но от гостиной их скрывала плотная штора, и потому к девушкам попадали лишь те, кого охранник Чаркат — мрачный лысый громила — пропускал.

Эта штора прятала не только продажных жриц любви от жадных взглядов. Но и улицу от самих жриц.

«Дом Культуры» был первым поворотом с площади перед городским храмом, триконхом, в переулке Роз. И от входа можно было видеть то, что творилось на этой площади.

Словно в насмешку над милостью богов, маргот велел привязывать приговорённых к разного рода наказаниям людей к столбам напротив храмовых ступеней. Наказания редко проводились по принятому в королевстве протоколу. Привязанных не бил палкой палач и не позорил какой-нибудь крикун. Никто не оглашал провинностей этих людей и никто не приводил в действие приговор как таковой. За рядом столбов следила лишь пара мечей Мора. Они не позволяли никому отвязывать наказанных или подавать им воды и еды. Но одновременно не отгоняли тех, кто желал поглумиться над ними. А также крыс, собак и вороньё.

Про некоторых маргот словно забывал. У пары столбов давно уже остались обглоданные гьеналами скелеты. Лишь некоторым было уготовано совершенно определённое наказание.

«Не выходите на улицу», — в такие моменты говаривала Грация сурово. Потому что площади Божьей Милости было не миновать, а увидеть там можно было то, от чего кровь стыла в жилах.

Четыре года назад, когда Эйру только привезли в «Дом», на этой площади произошло жуткое событие. У одного из столбов оказалась девушка, дочь нобеля Куолли. Тот слыл давним сторонником маргота. И его дочь, Халиса, уже второй год служила кравчей при марготе, она подносила ему еду и вино. По слухам, маргот не раз воспользовался ей как женщиной, но так и не попросил её руки невзирая на намёки нобеля Куолли.

Достаточно было одного визита нобеля Куолли в соседнее королевство, в Маят, чтобы маргот моментально усомнился в его верности.

«Нобель Куолли мечтает, чтобы его дочь стала моей женой», — процитировал маргота городской герольд. — «Я не беру себе кого попало. Убедитесь, мои верные подданные, что она будет мне достойной супругой».

Прекрасная Халиса скончалась от усилий нескольких сотен душегубов, что испробовали её. Убитому горем отцу позволили забрать её тело лишь тогда, когда в ней уже поселились мухи.

Подобных случаев было не счесть.

Конюха, что плохо затянул подпругу на коне маргота, привязали с надетым на спину седлом. Всякий мог посидеть на его хребте и постучать пятками по его бокам. После этого конюх надорвался, но всё же остался жив; чего не сказать о старом кастеляне, что в срок не организовал починку сквозящих дыр в особняке.

«Дед не смог найти подходящих кирпичей, чтобы довершить постройку», — провозгласили герольды. — «Помогите ему».

Не было и дня, чтобы с площади Божьей Милости не доносились мольбы и стоны привязанных. И хотя куртизанки вообще нечасто выходили за пределы «Дома Культуры» на злачные улицы, иногда они специально оставались внутри, все до одной, лишь бы не застать какой-нибудь подобной экзекуции.

Страшна была не казнь. Страшно было осознание того, что палачи в Брезе — это сами брезийцы, ибо никто не терзал приговорённых, кроме самих горожан. Убийцы и миряне дышали одним воздухом на одних и тех же улицах. Безопасность обитала лишь где-то в стенах домов, защищённых покровительством нобелей, атаманов или богатых купцов — и больше нигде.

Поэтому они ожидали внутри и никогда не показывались даже на пороге, как бывало в заведениях подешевле.

За некоторыми приходили гонцы, что передавали Грации деньги и записку от хозяев. Другие являлись за определённой Эйрой лично. А третьи выбирали прямо на месте. Один такой, явно новый в городе, сразу заинтересовался Эйрой-Жницей. Он подошёл к ней, звеня золотом в карманах, и спросил с усмешкой:

— Ты та самая Чёрная Эйра из Дома, не правда ли?

— Ага, — ответила Эйра и закинула одну свою длинную ногу на другую. Хорошо, что она сидела: иначе посетитель бы понял, что она на голову выше него.

— Почему же ты такая чёрная? Чернокожие обычно другого цвета — скорее тёмно-коричневого. Может ты крашеная? Однажды я купил в свой особняк дорогих кур цемани, они тоже были чёрные целиком, будто выточенные из граба. Пара оказалась крашенными, и пришлось их пустить на суп.

— Ого, — искренне улыбнулась Эйра.

— Да, — разговорчивый визитёр сел рядом с ней на бархатное кресло и напустил на себя учёный вид. — Кстати, курица после отрубания головы ещё чуть ли не минуту носится по двору, знала о таком?

Совсем осчастливленная Эйра с восторгом поддержала:

— О да! А человек в редких случаях ещё тридцать секунд после гильотины способен жить. Шевелит губами, гримасы делает. А вы знали, что сознание может остаться в теле даже тогда, когда оно выглядит мёртвым? Тогда людей хоронят заживо, и…

Словом, с этим гостем у неё не сложилось. Госпожа Грация даже не стала ей грозить из-за штор; все знали, что, если при Жнице заговорить о смерти, она перехватит инициативу. Этого было не исправить ни уговорами, ни наказаниями.

Поняв, что опять не срослось, Эйра вздохнула и взяла бумажный веер с чёрными лебедями. Стала им обмахиваться.

Ей с каждого золотого, уплаченного за ночь, доставался четвертак. И хотя маман обеспечивала «дочек» всем необходимым, что-нибудь вкусное или особенно красивое купить они могли только с личных денег. Некоторые откладывали на приданое, другие посылали родственникам, а Эйра Чёрная покупала себе свечи из особого жира и разные специфические побрякушки.

А ещё кожаные перчатки. Госпожа Грация слишком ругалась, если обнаруживала мозоли у неё на руках.

Вскоре гостиная опустела. Все три десятка девушек «Дома» разошлись по рукам на грядущую ночь, некоторые увели мужчин за собой в комнаты «Дома»; только Эйра и Трепетная остались в холле. Это заставило Эйру напрячься: ведь маман могла велеть ей дежурить всю ночь. Но потом она услышала, как Трепетная и Грация шепчутся между собой, и успокоилась.

— Он сказал — завтра вечером пришлёт за мной! — счастливая, шептала Трепетная и тёрла свои веснушки на носу, чтобы не заплакать от радости. — Завтра я уже буду невестой, дорогая Почтенная!

— Жалко, что он так небогат, — качала головой Грация, но улыбалась.

— О, я буду богатой сама, дорогая Почтенная! Позвольте мне сегодня заработать столько, сколько только получится!

Госпожа Грация кинула взгляд на Жницу, что сидела с невинным лицом, и вздохнула:

— Ладно. Пускай всякий, кто придёт, сегодня будет твой. Потому что кое-кто опять собрался на ночь глядя выгуливать свои чёрные ляхи.

— Уже все, кто можно, прошли через «Дом», — заверила Жница и поднялась, откинув веер на блюдо с фруктами. — Полночь не за горами. Если кто и явится, пускай Трепетная заработает.

— Спасибо, дорогая, — заулыбалась Трепетная, хотя мыслями она была совсем с другим мужчиной.