Колыбельная для бронехода

— А ты не много ли на себя берешь, расписываясь за всю галактику?

Я усмехнулся:

— Если вся галактика посмотрит на черного кота — она увидит черного кота. Если вся галактика посмотрит на тебя — она увидит преступника. Террориста. Кот — это кот. Террорист — это террорист. Что тут сложного?

— Так, стоп, у нас явно недопонимание на понятийном уровне, — сказала Дани. — Кирин, кто, в твоем понимании, есть «террорист»?

— Вооруженный человек, участвующий в боестолкновении, но не являющийся солдатом — военный преступник. Конкретно те преступники, которые совершают преступления на политической почве — террористы.

— То есть, любой человек, который не служит в армии, но сражается — преступник?

— Верно. Можно быть или солдатом, или военным преступником. Третьего не дано.

Дани сокрушенно покачала головой.

— Получается, все те люди, которые участвовали в революциях, сопротивлении и прочих славных делах, те, о ком снимают фильмы и пишут книги — все преступники? Так у вас на разных планетах Содружества стоит дохрена памятников различным преступникам, получается?

Я тяжело вздохнул.

— Ну, некоторые из них и правда преступники. Но таких меньшинство. Видишь ли, Дани, деление на солдат и преступников зависит не от того, кто за что сражается, а от того, как именно он это делает.

— Ладно, — сказал Антон, — и в чем, в твоем понимании, разница между солдатом и террористом?

Вот тут я просто расхохотался.

— В моем?! Нет у меня никакого особенного персонального понимания термина «солдат»! Специально для пары шахтеров из самой глубокой шахты в Жопе Орла — новости пятисотлетней с хреном давности! Оказывается, люди еще задолго до начала Эры Водолея, в докосмическую эпоху договорились, кто такой солдат, свой договор записали на бумаге и подписались внизу листа! Вот это поворот!!! И надо же — это определение до сих пор ни разу не менялось!

— Вот как… Так термин «солдат» имеет четкое определение и юридическое значение?

— Вот именно, о чем я вам и толкую. Ты не солдат — значит, террорист. Все просто, как два тумблера включить! И именно поэтому у вас ничего не выйдет. Все вот эти бредни про войну за свободу и будущее не прокатят в Содружестве. Они вообще нигде не прокатят. То есть, простой народ-то схавает, он же тоже не знает толком таких деталей. Но если не дай бог премьер и император с вами попытаются иметь дело — сразу же вылезет оппозиция, у нас ведь конституционная монархия, а не авторитарная. Будет четко и ясно сказано и доказано, что вы по факту преступники. Не потому, что оппозиция что-то имеет против вас — а просто для того, чтобы посадить императора в лужу, а премьера заставить сложить полномочия. У двух самых знатных Домов Содружества, как вы понимаете, врагов тьма, и они вытащат всю подноготную на свет. А премьеру и императору такие проблемы совсем ни к чему. Потому-то Саламанке не помогли картины и потому-то они не помогут ни мне, ни вам. Просто вы в глазах галактики ничем не лучше Саламанки, даже хуже.

— Понятно, — сказал Антон. — Так какое определение у понятия «солдат»?

— Солдат должен соответствовать четырем критериям. Первый — солдат носит форму и ясно различимые издали знаки принадлежности к своей армии. Второй — солдат открыто носит оружие. Третий — у солдата должен быть командир, который за него отвечает. Четвертый — солдат должен соблюдать законы и обычаи войны. Должен ли я вам на пальцах разъяснять, что вы, как типичные партизаны, не соответствуете ни единому из этих критериев?

— Ну у нас немного другие реалии, — заметила Дани. — Нам, к примеру, форма не нужна, потому что мы своих и так всех знаем, и вообще: кто не в мундире, но с оружием — тот повстанец.

Я ехидно ухмыльнулся.

— У меня для тебя поразительная новость, шахтриса. Форму носят не для того, чтобы узнавать своих.

— А для чего?

— Чтобы тебя с первого взгляда узнавал враг.

Они такой новостью немало удивлены.

— Ну так это как-то слегка того… контрпродуктивно, — протянул Антон.

— Ну еще бы, — заржал я. — Ты знаешь, воры тоже возмущены, что нельзя просто так взять и положить в карман чужое. Но тут дело такое: либо ты уважаешь чужую собственность, либо ты преступник. С законами войны то же самое, что и с любыми другими законами. Любой закон — это ограничение. Закон мешает присваивать чужое и трахать любую понравившуюся девку без ее согласия, а также проломить голову ненавистному соседу — блин, сплошной контрпродуктив! Но соблюдать все равно надо. Или соблюдаешь, или преступник, третьего не дано. Так и форма: да, партизанам она мешает, и потому партизаны — это бандиты, а не солдаты. Солдату запрещено скрывать принадлежность к своей армии. Снял форму во время войны — преступник! К стенке без суда и следствия! У меня, чтоб ты знал, даже на трусах написано, что я принадлежу к вооруженным силам Содружества, ну, на случай, если форму сниму постирать. Да-да, если вражеский снайпер с трех километров посмотрел на тебя в оптику и не понял, что ты его враг — ты преступник. Да, а еще солдату запрещено передвигаться на гражданском транспорте. Все, что везет твою задницу, должно нести большие и ясно видимые знаки принадлежности к повстанческому войску. Сел в попутку — военный преступник, расстрел без суда и следствия. И, кстати, вот вам и ответ, почему вся галактика увидит в вас только террористов: автомат есть, а форма где? Ее нет, значит, говорить не о чем. Человек с автоматом без формы — террорист.

— Да, интересный поворот, — признал Антон. — Мы-то люди преимущественно мирные и таких аспектов не знали…

— Теперь знаете. Единственная разница между рыцарем и хорошо вооруженным разбойником заключается в том, что у рыцаря есть герб на щите и сюзерен. Если у тебя ни герба, ни сюзерена, которому ты служишь — ты разбойник и точка.

09. Рыцари, разбойники, диктаторы

— Ну с гербом-то понятно, а вот насчет сюзерена… Нова Эдемо — свободная планета, тут как бы о сюзеренах говорить некорректно…

— И это еще одна причина, почему вы террористы. Солдатом нельзя самопровозгласиться — это звание тебе должен кто-то дать. Кто-то, у кого есть право иметь армию, то бишь суверенное государство. У тебя должен быть командир — без него ты не можешь быть солдатом. Кто там возглавляет вашу банду?

— Насчет банды — обидно, правда. Завязывай обзывать нас шахтерами и бандитами, а? Я сам раньше был администратором, а Дани — помощницей шерифа, если что.

— Окей, с шахтерами проехали. А вот банда есть банда. Кто твой командир, Антон?

— Никто. Лидер восставших — я.

— Нет командира — не солдат. Не солдат, но вооружен — военный преступник. Точка.

Дани скрестила руки на груди.

— Кирин, у тебя нестыковка в логике. Самый главный командир не может иметь командира, ведь в любом случае кто-то должен быть самым главным. Кто командир главнокомандующего твоей армии, а? У него нет командира, а значит, он не солдат, так?

— У главнокомандующего армии Содружества есть командир — Верховный главнокомандующий.

— А у Верховного кто командир?

— Никто.

Дани широко ухмыльнулась:

— Отсюда следует, что Верховный главнокомандующий — не солдат. Парадокс?

— Лучше б ты была шахтрисой, Дани, тогда твоя тупость не вызывала бы удивления. Да, Верховный главнокомандующий — действительно не солдат. Это премьер-министр, и он штатский человек. Так в любом цивилизованном государстве, что Верховный главнокомандующий — не военный. А если он все-таки военный — то это уже хунта. Что в глазах галактического сообщества мало отличается от терроризма.

— Да черт подери, твой император, между прочим — военный офицер! Следовательно, Содружество — хунта?

— Нет слов… Мой император, Кирсан Третий — полковник авиации. Полковник всего лишь. Во время войны он не может менять премьера, ибо это конституционная монархия. И если вздумает лично воевать за штурвалом аэрокосмического перехватчика, как он делал в бытность принцем, то будет подчиняться премьеру, и даже не напрямую, а через кучу генералов и маршалов. Короче, господа террористы, ваш блестящий план — ну или блестящий план того мудилы — не сработает просто потому, что вы террористы и потому с вами дела иметь не будет никто, даже если вы и свергнете Саламанку. Есть еще вопросы?

Антон кивнул.

— Есть один. В истории Содружества полно героев-повстанцев, которые не попадают под определение солдата, поскольку сами были лидерами восстаний против всяких диктаторов. Тут вопрос даже не в том, почему их почитают как героев, а в том, почему к нам будет иное отношение?

Я вздохнул.

— Ну, если быть совсем уж точным и говорить юридическим языком, то есть такое понятие как «законный комбатант». При этом солдат — это законный комбатант, выступающий от лица суверенного государства. Только государство может иметь армию и солдат, которые сражаются от его имени. Однако в ряде случаев законным комбатантом может быть лицо, не состоящее в регулярной армии. Всякие ополчения и восставшие будут признаны законными комбатантами, то бишь уравнены в правах с солдатами, если они соответствуют всем четырем требованиям к солдату, с заменой требования формы на требование всего лишь ясно видимого опознавательного знака, а также контролируют значительную территорию. В таком случае эта территория выступает «заменой» наличию суверенного государства, считается, что эти люди сражаются от имени этой территории и ее населения и таким образом юридически тоже являются солдатами.

— Ну так мы и контролируем восемьдесят процентов территории, — хмыкнул Антон. — Этого хватит?

— А что насчет четырех требований? — снова съехидничал я.

Он чуть помолчал и сказал:

— Ну, до сего момента мы не соответствовали определению солдат, факт. Но что, если мы станем армией?

— У меня есть определенные сомнения в осуществимости этого намерения, — сухо ответил я.

Антон усмехнулся:

— Саламанка тоже сомневался, что у нас что-то получится. У нас получилось много больше, чем он думал, и мы бы справились, если б только Саламанка не притащил сюда наемницу, которая загнала нас в угол за пару месяцев. Так что, если мы вот возьмем и начнем соответствовать этим четырем требованиям — тогда у нас получится?

— Без понятия, получится ли, но тогда вы хотя бы не будете бандитами.

— Ну и что ты тогда скажешь?

Я хмыкнул.

— Я уже сказал. Я слабо представляю, как ты превратишь партизанский сброд хотя бы в нормальное ополчение.

— Да легко. Введение опознавательного знака… Оранжевые или желтые повязки на рукавах сгодятся?

— Вполне. Только я напоминаю, что их нельзя снимать. Ни при каких обстоятельствах. Ты не сможешь сказать бойцу, дескать, сними повязку и сходи посмотри, если ли в деревне противник.

Кастильо вздохнул.

— Да, я понимаю, люди, у кого семья в Просперон, даже не смогут пойти ее повидать. Но раз такие правила войны цивилизованных государств — придется соблюдать. Раньше мы воевали по-партизански и иначе не могли, но с тобой на нашей стороне ситуация меняется в корне.

— Так а я пока еще не на вашей стороне, — усмехнулся я. — Вначале станьте армией. И вообще, я не собираюсь принимать участие в самоубийственной авантюре, если вы и правда в самый угол загнаны — за вашу родину умирайте сами, а у меня своя для этого есть.

— Справедливо. Дани, обрисуй ситуацию.

Дани кашлянула и вынула из кармана планшет с картой на экране.

— Вот, это обжитые земли. Вокруг — либо бескрайний лес, либо открытая степь. Выжить без снабжения там нельзя. Здесь Просперон — четверть миллиона населения. Вокруг еще шесть небольших городов, фермы и деревни. Всего чуть меньше миллиона населения. Процентов восемьдесят оного поддерживают нас как минимум морально. Столица под полным контролем Саламанки, все остальное он контролирует, только пока там находятся его войска. Этих самых войск, если считать и так называемую самооборону, то есть армию, и жандармерию — четыре тысячи человек, из которых половина всегда в Просперон. Армия Саламанки измотана войной, потому в боеготовности у него в лучшем случае треть. По тревоге он может поставить на ноги всех, но в таком режиме долго они не продержатся, армия недовольна затянувшейся революцией. Саламанка вынужден делать вид, что все фигня, и его люди живут по принципу «день на службе — два дома». По факту, вся территория кроме столицы — наша, чтобы заставить какой-то город работать на себя, туда надо пригнать солдат и жандармов.

— В смысле — работать на себя?

— Саламанке нужны деньги. Он продает ископаемые, но чтобы шахты работали — их надо охранять и погонять рабочих. Я же говорю, население на нашей стороне, и по факту наше дело правое. Когда ресурсы добыты — их надо отвезти на комбинат, причем все требует охраны: и комбинат, и конвой с грузом. Рабочие не хотят работать на Саламанку добром, это делают неохотно в обмен на пайку или деньги, жизнь стала тяжелой в последнее время. Многие сбегали на фермы работать, но их возвращают силой или показательно расстреливают.

— Рабочих расстреливают? Мирняк, в смысле?

— То-то и оно. Саламанка превратил население практически в рабов, потому что в самом начале его правления общество оказало пассивное сопротивление. Остановились шахты, фабрики, фермеры сговорились и начали продавать провиант только тем, у кого на руках есть мозоли, то есть жандармерия и военные оказались просто без возможности достать еду. У Саламанки осталось только два варианта: уйти мирно или применить кровавое насилие. Он выбрал второе.

10. Громадная галактика — чертовски тесное место…

— Много жертв?

— Порядка трехсот человек. Расстрелял всех основных организаторов сопротивления, а затем еще тех, кто упорствовал… — Дани кашлянула и продолжила: — в общем, с комбината готовые к продаже ресурсы едут на космодром, там их продают торговцам-авантюристам по смешным ценам, так Саламанка получает свежую звонкую монету, на которую закупает самое необходимое для себя и армии, ну и немного для населения, чтобы хоть как-то держать его в повиновении. В общем, времена тяжелые, в том числе и для Саламанки.

— Насколько я понял из твоих слов, Саламанка не имеет достаточно людей, чтобы держать их круглосуточно на всех важных комбинатах и так далее?

— Да, не имеет. Потому пока в каком-то городе нет военных — там можем находиться и отдыхать мы.

— Что мешает вам просто уничтожить ключевые объекты, раз они не охраняются? Отрою секрет, что бронеходы без обслуживания долго не проработают, нет денег — нет бронеходов, да и армия без пайка разбежится.

— Мы не можем уничтожать наше собственное будущее. Если мы так сделаем — на нас ополчатся все те, которые сейчас на нашей стороне, и упадок, спровоцированный диктатором, сменится настоящей катастрофой. Это все — наше, не Саламанки. Он только столицу контролирует постоянно. И мы бы с радостью дали ему бой в пределах города — но это наш город и наши сограждане. Мы не то что не хотим устраивать войну в населенных пунктах — мы просто не можем этого сделать. Так что все стычки только в безлюдных местах, будь то наши засады на дорогах или его облавы на наши периферийные лесные базы.

— Почему вы не можете просто взять и победить Саламанку, если вас миллион, а его четыре тысячи? Ну если считать одних мужчин, должно набраться за сто тысяч — это же двадцать пять на одного?

Антон вздохнул.

— А помнишь, я говорил, что это была очень мирная планета? Большинство выросло в мире, где никогда не было войны и казалось, что никогда и не будет. Вот, гляди.

И он показал мне фотографию со статуей в виде сидящего толстяка, над головой которого стоит транспарант с надписью «Граждане, голосуйте за Раймонда Чандлера, он слишком стар, чтобы работать!».

— Кто это?

— Памятник Чандлеру, известному больше как Первый Шериф. Он был шерифом первые тридцать пять лет истории Нова Эдемо… единственным шерифом на сто тысяч тогдашнего населения, понимаешь? К старости он стал медленным и толстым, но все равно умер своей смертью: преступников, в перестрелке с которыми он мог бы погибнуть, не было, и мы могли выбирать шерифом старого толстяка, не переживая, как он будет справляться со своими обязанностями. Памятник Чандлеру, по сути — памятник о том, какой мирной некогда была эта планета. Это уже потом шерифов стало больше и добавились службы безопасности корпораций… Но все равно, это было мирное место. Дани была помощником шерифа — Дани, сколько раз за восемь лет ты пускала в ход свой пистолет?

Дани невесело усмехнулась:

— Три раза, все три — в тире. Остальное время пылился в сейфе, ни разу за восемь лет не чищеный. Разок буянившего пьяницу успокаивала электрошокером — и это все.

— Вот. Все мы выросли в мире. Здесь мало людей, готовых брать в руки оружие и убивать других людей. Собственно, тут и оружия кот наплакал, нам нечем было бы восставать, если бы узкоглазые, уходя, не оставили Меркадо несколько контейнеров оружия и кое-какой военной снаряги. Ну, они так отомстили Саламанке за грабеж, вооружив потенциального бунтовщика.

— Ну да, юэньцы такие, они просто так не утрутся… Что по бронеходам?

— Их всего двадцать четыре было. Теперь девятнадцать, потому что мы один взорвали, три угнали и еще один сожгли.

— Их пилоты? Где учились, откуда взялись?

— Все местные. Просто уехали в свое время тридцать парней из лояльных Саламанке, вернулись двадцать девять с имплантами и один в гробу. Бронеходы появились еще двадцать пять лет назад, тогда их было только четыре. Пилоты первого набора, так сказать, их было шесть, все еще живы и они тоже лояльны Саламанке. Есть предположение, что «дворцовый взвод» пилотируют именно они. Но несмотря на большой служебный стаж, боевого опыта у них столько же, сколько и у второго набора, то есть почти нет.

— Эти двадцать девять вернулись через сколько времени?

— Через две недели. То есть, они просто летали куда-то в развитый мир на операцию по имплантации, нигде никто их не учил и не тренировал. И они были полными неумехами, ни черта не могли, и мы научились оставлять их в дураках. Ко всему прочему, бронеходы все старой модели, им по полсотни лет. Короче, мы не считали их чем-то особо серьезным, мы постепенно брали верх, и Саламанке не могли помочь ни бронеходы, ни вертолеты. Но потом появилась наемница — и все поменялось катастрофически для нас. Она натаскала остальных и командует ими.

— Что про нее известно?

— Ничего, кроме того, что она женщина лет тридцати пяти. Носит темные очки. Ну и еще у нее особенный бронеход, довольно новый. Она единственная, у кого бронеход раскрашен в ее личный рисунок.

— Есть фото?

— Ага. Черный бронеход с двумя большими нарисованными зелеными глазами, но не человеческими. Вот, смотри.

Бронеход был заснят чуть сбоку, но я его сразу узнал.

— Это «Черная пантера», — сказал я.