Помоги проекту - поделись книгой:
Сразу после передачи я вылетел в Буденновск. «Святой крест» - так звучит старое название города - еще не остыл от недавнего боя с бандой Басаева. Свежее кладбище у подножья этой Голгофы ставропольской земли, где только что похоронили застреленных милиционеров и замученных террористами мирных жителей, было завалено цветами.
В Буденновске я познакомился с полковником милиции Николаем Ляшенко. Бывший начальник городского управления внутренних дел находился под следствием. Так у нас часто бывает - судят командира подразделения милиции, принявшего неравный бой с бандой профессиональных убийц, а «высокое начальство», прозевавшее свободное передвижение по Ставропольскому краю грузовиков, набитых головорезами из «Абхазского батальона» Басаева, как всегда оказалось ни при чем. Вскоре Ляшенко был оправдан и восстановлен в прежней должности. Благодарные земляки при поддержке КРО избрали его городским главой, и это стало лучшим ответом пережившего войну города на попытки начальства спихивать свои провалы на командиров армейских и милицейских подразделений, честно выполнявших свой воинский долг.
Первая чеченская война - как и много лет спустя Специальная военная операция - высветила всех внутренних и внешних врагов России. При первом же ослаблении страны они повылезали, как крысы из всех нор. Вот как высказался Милли Меджлис (Национальное собрание) татарского народа по поводу введения войск в Чечню: «Кровавая рука Москвы после Баку, Тбилиси, Вильнюса, Риги и Ташкента достигла сегодня Чечни и на этом не остановится».
Кремль снес это наглое оскорбление, утершись своей «кровавой рукой». Ни один из авторов данного заявления не понес за него наказания. Но сепаратистам и этого показалось мало. Они не только прямо поддержали Дудаева, но и начали проводить митинги в память погибших защитников Казани, взятой в 1552 году войсками Ивана Грозного. Направленность этих митингов была очевидна -отторжение Татарии от России. Мало кто уже помнит, как в 1991 году толпы народа на центральной площади Казани стояли с плакатами: «Татарстан - независимое государство», «Русские, убирайтесь из республики». Все мои татарские друзья говорили мне, мол, «не переживай, это горстка шумных городских идиотов». Не согласен. Этих «шумных идиотов» я неоднократно встречал в свите их высоких покровителей. Ведь не секрет, что этих шовинистов-горлопанов использовали для шантажа федерального центра - мол, не дадите преференций в межбюджетных отношениях, будут проблемы как в Чечне. Многие российские политики на такой шантаж велись - тот же Скоков, который в 1995 году в ущерб КРО пошел на заигрывание с национал -сепаратистами, объясняя это высокими целями сохранения единства России.
Не было никакого секрета для российских властей и в том, кто искренне помогал чеченским боевикам. В Турции, Пакистане, Казахстане, Азербайджане, на Украине помощь сепаратистам оказывали влиятельные политики и бизнесмены, а также руководители ряда спецслужб. Фактов, подтверждающих это, множество. Например, Турция регулярно принимала на своей территории чеченских боевиков. Уже в декабре 1994 года Совет национальной безопасности Турции обсуждал вопрос об оказании помощи Дудаеву. Потом чеченская диаспора смогла собрать и переправить из Турции в Чечню 4 миллиона, а затем еще 10 миллионов долларов. Курьеры с фальшивыми документами под видом журналистов переправляли крупные партии валюты через российско-азербайджанскую границу. Не случайно в качестве наиболее приемлемого для него посредника на переговорах Дудаев назвал (помимо Шаймиева) президентов Турции и Казахстана.
В Пакистане легально действовала партия «Джамаати-Ислами», вербовавшая для Дудаева наемников из различных мусульманских государств. Спецслужбы Пакистана способствовали установлению контактов дудаевцев с главарями наркосиндикатов, действовавших в северо-западной пограничной провинции Пакистана. Наркомафия предлагала чеченским бандитам совместную работу по транспортировке героина и опиума. На вырученные деньги террористы могли закупать оружие для продолжения войны и своего кровавого бизнеса.
В оккупированных Турцией северных районах Кипра были организованы тренировочные лагеря для дудаевских боевиков и иностранных наемников. Весной 1995 года был налажен воздушный мост из Северного Кипра в Чечню, осуществлялась переброска боевиков, оружия и боеприпасов в районы Чечни и Дагестана, граничащие с Грузией и Азербайджаном.
В Стамбуле было тайно подписано соглашение между афганскими и другими террористическими группировками о направлении до 2000 боевиков в Чечню. В первоочередном порядке из Афганистана отправились в Чечню около 200 моджахедов. В августе 1996 года в Стамбуле прошли переговоры дудаевцев с таджикской оппозицией, посвященные доставке в Чечню оружия, боеприпасов и «пушечного мяса».
В Азербайджане боевики отдыхали и лечились. Центральные гостиницы столицы Азербайджана «Баку» и «Апшерон» были в их распоряжении. Здесь боевики получали внутренние и заграничные азербайджанские паспорта, по которым могли отправляться на отдых в Турцию или на преступный промысел в города России. Те же, кто не склонен был к дальним поездкам, имели возможность подработать рэкетом и наркобизнесом. Азербайджан стал перевалочной базой для турецкого оружия, поступающего боевикам. В 1995 году российским пограничникам удалось задержать на границе с Азербайджаном 53 автомашины и трактор, нагруженные оружием. Было изъято 240 реактивных снарядов и выстрелов к гранатометам, 110 тысяч боеприпасов к стрелковому оружию, пистолеты, автоматы, военное обмундирование и медикаменты общим весом около 7 тонн.
Украинские и казахстанские власти почти открыто принимали у себя «мирных сепаратистов», прикидывавшихся беженцами из Чечни. В Казахстане у боевиков были свои гнезда, свитые еще в годы депортации. «Беженцы» не только без стеснения высказывали антирусские взгляды, но и занимались мобилизацией чеченской диаспоры на борьбу с Россией. На Украине чеченским боевикам дали возможность создавать общественные объединения, не скрывающие своей агрессивности по отношению к России и русским. Киев благосклонно смотрел на участие украинских нацистов в боевых действиях против России. Боевики Организации украинских националистов (ОУН) и Украинской повстанческой армии (УПА) без какого-либо противодействия со стороны властей отправлялись в Чечню. В обращении с пленными русскими солдатами бандеровцы отличались особой жестокостью. Удивительно, в какого лютого зверя превращается человек, наслушавшись и начитавшись Бандеры, Петлюры и Шухевича.
На Западной Украине помощь бандитам оказывали демонстративно: одну из улиц Львова назвали именем главаря мятежников Джохара Дудаева. Пресса писала о появлении подстреленных в Чечне боевиков в крымских санаториях. Оплачивала лечение некая киевская фирма. Только одна партия прибывших в Крым боевиков насчитывала 200 человек. Им были предоставлены места в нескольких санаториях Минобороны Украины. Кроме того, в Крыму позволялось проводить провокационные митинги местных татар под сепаратистскими ичкерийскими флагами, провозглашать шовинистические лозунги и угрожать русским. Напомню, речь идет о середине 1990-х годов, когда у власти на Украине находилась еще бывшая коммунистическая партноменклатура, сбросившая с себя овечью шкуру.
Прибалты также внесли свою лепту в войну с Россией. Помимо неофициальной отправки в Чечню боевиков и экономической помощи режиму Дудаева, в Прибалтике была организована политическая поддержка вооруженному авангарду русофобов. Наиболее яркое событие в этой области - торжества в Вильнюсе по поводу прибытия мадам Дудаевой с наградами для литовцев, воевавших против России. Кроме того, прибалты закрывали глаза на демонстративное использование территории их стран для развертывания террористами своих информационных ресурсов, прежде всего интернет-порталов. Польские члены «интернационала русофобов» тоже не остались в долгу. Они повесили на шею Сергею Ковалеву «Орден чести». Власти Великобритании делали вид, что не замечают практически демонстративного рекрутирования в мечетях Лондона исламских боевиков на войну в Чечне. Несмотря на неоднократные требования российской генпрокуратуры, британские власти продолжают укрывать на своей территории не только беглых российских олигархов, делавших бизнес на чеченской трагедии, но и руководителей террористического подполья, в частности боевика и «премьера Ичкерии» Ахмеда Закаева. Примечательно, что в 2003 году Россия смогла добиться ареста Закаева в Лондоне, потребовав его экстрадиции. Однако судья сначала отверг обвинения, касающиеся убийств российских военнослужащих, сославшись на то, что эти «деяния были совершены в ходе внутреннего вооруженного конфликта» и потому основанием для выдачи в Россию быть не могут. Затем были рассмотрены уголовные обвинения в убийствах гражданских лиц, однако здесь британский судья уже нашел со стороны РФ важные процессуальные злоупотребления, что также препятствовало рассмотрению дела по существу. В итоге Закаев получил политическое убежище в Великобритании и был выпущен на свободу.
Таким образом, во время чеченской войны «творчески сплелись» интересы самых разномастных врагов России.
Кавказский пленник
С Юрием Владимировичем Скоковым мы познакомились в апреле 1993 года. Я сам позвонил ему сразу после его шумной отставки с поста секретаря Совета безопасности России. К Скокову в моем окружении в то лихое время буквально все питали искренние симпатии. Именно ему в декабре 1992 -го при рейтинговом голосовании по вопросу о назначении председателя Правительства России народные депутаты Верховного Совета отдали максимум голосов. Но Ельцин Скокову предпочел главу «Газпрома» Виктора Черномырдина. Ельцин опасался амбиций своего секретаря Совбеза. В марте 1993 года - за полгода до Черного Октября - обиженный на президента Скоков был уволен с государственной службы, как он утверждал, за «отказ визировать» проект антиконституционного Указа «Об особом порядке управления страной». Фактически это была первая попытка Ельцина разогнать Верховный Совет России, но тогда силовики убедили его этого не делать.
Скоков был значительно старше и опытнее меня, сохранял обширные связи в аппарате правительства и силовых структурах. Я держал его в курсе своих дел, знакомил с соратниками. Потом я пригласил Скокова стать партнером в руководстве КРО. Я рассчитывал, что его авторитет позволит Конгрессу укрепить свои позиции не только в странах ближнего зарубежья, где мы к тому времени стали главной сетевой организацией русских соотечественников, но и во влиятельных промышленных кругах самой Российской Федерации. Скоков оказался хорошим политическим консультантом, но совершенно бездарным публичным политиком. К моему разочарованию этот «премудрый пескарь» практически свернул кампанию КРО на выборах, считая, что его теневые договоренности с окружением Ельцина помогут нашему избирательному объединению победить. Изготовленный к выборам 1995 года большой тираж «Манифеста возрождения России» Скоков тайно от меня приказал уничтожить.
Нежелание «старших товарищей» поднимать в агитационной кампании «русскую тему» сыграло с Конгрессом злую шутку. Скоков даже запустил в прессу такую якобы забавную присказку: мол, русских вообще нет. «Русский -это плохо замаскированный татарин или хорошо замаскированный еврей» -такое выражение со ссылкой на авторство некоторых новых руководителей КРО стало гулять в журналистских кругах. На мой взгляд, эта «шутка» на деле оскорбляла и русских, и татар, и евреев.
Не посоветовавшись ни с кем, Скоков передоверил организацию выборов медиаменеджерам Глебу Павловскому и Михаилу Лесину - людям, бесконечно далеким от русской национальной идеологии. В итоге нас ждали провал, разочарование и распад политической коалиции.
Скоков наивно полагал, что Ельцин способен манипулировать итогами голосования настолько, что публичная сторона выборов и борьба за голоса избирателей приобретают третьестепенное значение. Все мои решения о наблюдателях на избирательных участках, о тысячах агитаторов на местах были им отменены. Видимо, он рассчитывал на «высокие договоренности» с администрацией президента, где ему обещали путем подтасовки голосов «протащить» избирательный список через 5-процентный порог для попадания в Госдуму.
В мае 1995 года Скоков попросил меня срочно вылететь в Приднестровье и помочь командарму 14-й армии генералу Лебедю, написавшему рапорт об отставке, вернуться в Москву. К тому времени отношения командарма с руководством непризнанной республики были уже серьезно испорчены. Не вдаваясь в причины этого конфликта, основанного на обычной политической ревности, я был уверен, что мое приятельство с президентом Приднестровья Игорем Смирновым и руководством силовых структур республики позволит вывезти Лебедя без скандала и ненужных всем нам осложнений. Для убедительности я по предложению Скокова взял с собой бывшего командира спецназа ГРУ Василия Колесника и еще несколько серьезных офицеров.
В Тирасполе мне удалось быстро успокоить страсти. В конце концов, объект раздражения приднестровских властей - грубоватого и неуживчивого командарма - я увозил в Москву, а значит, и конфликтовать нечего. При этом у нас со Скоковым была четкая договоренность с Лебедем, что еще до своей формальной отставки он публично заявит о желании начать политическую карьеру в Конгрессе русских общин. Звучало убедительно и пугало врагов. Сойдя с трапа самолета, командарм действительно сделал такое заявление. Для многих оно прозвучало как гром средь ясного неба. Но наше триумфальное шествие продолжалось недолго.
Скоков ревновал к Лебедю, популярность которого в России в тот момент была сравнима с популярностью рок-звезды. В конце концов он сумел заставить Лебедя согласиться на второе место в нашем избирательном списке, что нанесло колоссальный ущерб всей выборной кампании. Причем сделал это Скоков виртуозно.
Однажды я застал Скокова в момент такой манипуляции с Лебедем. Кабинет Юрий Владимирович снимал в одной из «раскладушек» по адресу Новый Арбат, 13. Окна его кабинета выходили как на шумный проспект, так и во внутренний арбатской двор. Я приехал к нему с отчетом о готовности московской городской организации КРО к выборам в Госдуму. Это был конец августа 1995 года. Во время нашего разговора в кабинет заглянул помощник Скокова и доложил: «Птица в лифте!» Скоков попросил меня отойти к дальнему окну и «заткнуть уши». В момент, когда Лебедь зашел в помещение, Юрий Владимирович уже держал в руке трубку молчавшего телефона и делал вид, что разговаривает с кем-то очень важным: «Да, Борис Николаевич... Да. Но на это я пойти не могу. Я не могу исключить генерала Лебедя из наших избирательных списков. Что? Больше Вам не звонить? Ну раз так. Но Вы должны меня понять, я друзей в трудную минуту не бросаю. Хорошо. До свидания, Борис Николаевич!» Скоков медленно повесил трубку, притворно погрузившись в тяжелые раздумья. Затем, бросив взгляд на входную дверь, как бы случайно заметил застывшего в проеме ошарашенного генерала: «А, Саша, привет! Извини, не заметил тебя. Да, говорил сейчас с Ельциным. Ну да ладно. Бог с ним! Главное, что мы с тобой вместе!».
Александр Иванович, думая, что застал Скокова за жизненно важной для него беседой с президентом, был преисполнен искренней благодарности
В итоге нам не хватило всего 0,6 процента для прохождения в Государственную Думу. Разочарованные поражением соратники расходились кто куда. Юрий Скоков - главный виновник нашего провала - взял ответственность за поражение КРО на себя, что отчасти ослабило критику его бездарных действий. Мне же пришлось восстанавливать организацию буквально из руин. Часть активистов перешла в движение «Честь и Родина», организованное Лебедем для участия в его президентской кампании 1996 года, но костяк соратников остался и ждал моего решения.
В конце декабря 1995 года прошедший в Госдуму по одномандатному округу Александр Иванович Лебедь окончательно порвал со Скоковым и переехал ко мне - в офис исполкома КРО на Фрунзенскую набережную. Там мы с ним решили развернуть избирательный штаб его президентской кампании.
Известный экономист Сергей Юрьевич Глазьев, занимавший третью позицию в избирательном списке КРО, решил вернуться к научной деятельности. Тем не менее большую часть времени он проводил рядом с Лебедем, разрабатывая ему для выборов экономическую программу. Интересно, что таких программ у Лебедя было две, причем прямо противоположного содержания. Что это был за «финт ушами», до сих пор неясно. Возможно, остроумный командарм, часто прикидывавшийся «чайником», считал забавным иметь сразу две экономические программы - одну для либералов, другую - для коммунистов. В общем, такой «всепогодный политический бомбардировщик». Конечно, Сергей Глазьев из-за этого нервничал, переживал.
Насколько я понимаю Александра Ивановича (а знал я его достаточно близко), он ненавидел и презирал всех политиков и политику в целом, считая ее грязным и циничным делом. Став одним из них, он чувствовал свое огромное преимущество - в опыте, природной смекалке, знании жизни и смерти. Генерал решил сыграть с политиками в их игру, забыв, что правила этой игры уже написаны. В какой-то момент лицедейство и лицемерие стали для него синонимами.
Лебедь искал реванша. Президентские выборы июня 1996 года давали ему такой шанс. Для меня это тоже был шанс восстановить единство КРО, вселить в людей веру через их вовлечение в бурную агитационную кампанию, где нашим кандидатом был Лебедь, а оппонентами - Борис Ельцин и Геннадий Зюганов.
Раскачка выборов шла со скрипом. Весь январь, февраль и первую половину марта наш кандидат одиноко сидел в соседнем кабинете, нервно курил, смотрел на молчавший телефон и приговаривал: «Ничего. Позвонят. Никуда они не денутся». Сначала я плохо понимал, о чем и о ком речь, но вскоре догадался. В начале марта со мной связался мой товарищ, выпускник журфака, работавший в пресс-службе компании «Логоваз», и сообщил, что «Борис Абрамович Березовский приглашает Александра Ивановича Лебедя и Дмитрия Олеговича Рогозина пожаловать на званый обед». «Пойдете?» - на всякий случай переспросил я генерала и по выражению его лица сразу понял, что три месяца он ждал именно этого звонка.
Офис «монсеньора кардинала российской политики» располагался в двух шагах от метро «Павелецкая». Хозяин задерживался. Нас провели в светлую гостиную, где был накрыт чай. Лебедь заметно нервничал, даже зачем -то заглянул под стол, как будто Березовский мог спрятаться от нас в таком неуютном месте.
Наконец дверь распахнулась, и в гостиную влетел неказистого вида плешивый живчик, одновременно говорящий по двум мобильным телефонам. Отдав мобильники прислуге, он плюхнулся в кресло напротив нас и тут же одарил Лебедя целой порцией изящных политических комплиментов. Генерал, кивнув в мою сторону, сказал Березовскому, что у него нет от меня секретов, достал мундштук и спросил: «Здесь курят?» Казалось, Борис Абрамович был готов любую мелочь обратить в повод для новых комплиментов. Он сказал, что у него в офисе не курят, но ради такого человека, такой глыбы... и т. д. и т. п. Я понял, что Березовскому Лебедь был нужен в еще большей степени, чем Березовский Лебедю. Генералу в общем-то не пришлось и рта открывать, просить чего-либо. За него это делал Березовский, говоря без умолку.
Подойдя в своей речи к теме предстоящих президентских выборов, он остановился, многозначительно посмотрел на бывшего командарма, извлек из кожаной папки несколько скрепленных страничек машинописного текста и протянул их Лебедю. Генерал напустил на себя важный вид (он так делал всегда, когда сильно волновался), сначала раскурил сигарету в мундштуке и только потом небрежно принялся читать. Лебедь читал медленно, а затем дал знак, что все прочел и со всем согласен. Насколько я теперь понимаю, генерала ознакомили с неким планом проведения выборной кампании, который предполагал оказание ему серьезной финансовой и информационной поддержки в расчете на оттягивание голосов у фаворита выборной гонки - лидера КПРФ Геннадия Зюганова. Цена вопроса - размен голосов миллионов избирателей на «крутую должность» при действующем президенте Ельцине с последующей его заменой на самого Лебедя.
К моему удивлению, генерал, не разжевывая, заглотил это полено. На что он рассчитывал? На болезненный вид Ельцина, который, несмотря на перенесенный на ногах инфаркт, продолжал отплясывать на своих агитационных мероприятиях? Конечно, Лебедь не хотел вставать под знамена глубоко неуважаемой им власти. Несмотря на склонность к неожиданным решениям, генерал был умным человеком и тонко чувствовал настроения народа. Рискнуть своей репутацией он был готов лишь сиюминутно, но чтоб потом народу стало ясно, как он ловко провел своих врагов.
Думаю, что именно Александр Коржаков и Михаил Барсуков, стоявшие тогда во главе Службы безопасности президента и ФСБ, убедили его впоследствии согласиться на предложение возглавить Совет безопасности. Возможно, кто -то из них рассчитывал, что, заняв место у изголовья дряхлеющего президента, они смогут заставить его отказаться от власти в пользу популярного в народе «генерала-миротворца».
Лебедь на примере Скокова тоже понимал значение позиции секретаря Совбеза в иерархии ельцинской власти. Он не понимал только одного - Борис Ельцин эту партию в политические шахматы играл белыми и не собирался ее проигрывать. Выторговав для себя дополнительно должность помощника по национальной безопасности (на что я сказал Лебедю, что «помощники президента президентами не становятся») и гарантию, что с поста министра обороны будет уволен Павел Грачев (к сожалению, Лебедь, как, впрочем, многие крупные политики, был мелочно мстительным к своим врагам), Александр Иванович согласился с предложением Бориса Николаевича. Два харизматичных гиганта ударили по рукам.
Как только сделка была согласована, на контролируемом Березовским и другими олигархами телевидении сразу замелькали рекламные клипы Лебедя с удачным лозунгом «Есть такой человек, и ты его знаешь!». Генерал съехал из тесного офиса КРО в просторный избирательный штаб в ста метрах от Третьяковской галереи, набрал себе сотни сновавших по коридорам «политических консультантов» и прочих проходимцев. Короче, выборные щи под руководством «политического кулинара» Березовского начали вскипать.
Мы стали встречаться все реже и реже. Почувствовав себя «без пяти минут президентом», Александр Иванович более не хотел видеть рядом тех, кто знал его в ту пору, когда у него не было ни денег, ни даже гражданского костюма. Он стеснялся своего прошлого, своей былой финансовой зависимости и нужды, а вместе с этим стал сторониться тех, кто хорошо знал его другим - до вхождения на политический Олимп. В его душе произошла большая перемена.
После первого тура мы встретились еще раз. Лебедь приехал ко мне на Фрунзенскую без особого повода - просто поговорить. Много курил и, несмотря на желание что-то обсудить, угрюмо молчал. Я решил его растормошить и напомнил июньские дни 92-го, когда он командовал войсками во время войны в Приднестровье. Вспомнили и наше знакомство в 1994 году на тираспольском аэродроме, когда я с делегацией КРО вновь приехал в Приднестровье. Генерал задумчиво сказал, что для него это были самые счастливые дни в жизни. Тогда он точно знал, что делать, понимал, где свои, а где враги.
Я просил его только об одном: сразу после первого тура выйти из навязанной игры и отказаться от сделки с людьми Ельцина, не звать избирателей голосовать за него, не брать из его рук должность. Ведь вымажут в грязи, а потом кинут. Пройдет всего полгода, и потребность в политической альтернативе Ельцину только усилится. На это Лебедь мне ничего не ответил.
От меня он уехал в Кремль. До сентября 1996 года, пока он не вернулся из Хасавюрта после подписания мирных соглашений с руководством самопровозглашенной Чеченской Республики Ичкерии, мы с ним больше не виделись.
Естественно, все произошло так, как я предсказывал. Чубайс, занимавший тогда должность руководителя президентской администрации, прибежал к Ельцину и потребовал немедленно уволить Коржакова и Барсукова за «попытку государственного переворота». Ельцин сделал так, как его и просили, - оба «заговорщика» тут же были отправлены в отставку. Во власти остался только Лебедь.
Но Чубайс не унимался. Он придумал остроумный ход с созданием президентского органа, параллельного Совету безопасности, - Совета обороны во главе с юристом Юрием Батуриным. Когда осенью 96 -го Лебедя уволят, обвинив в создании при Совбезе «незаконных вооруженных формирований», этот Совет обороны за ненужностью упразднят, а Батурина отправят... в Отряд космонавтов, где он станет первым гражданским лицом среди офицеров -космонавтов Российского космического агентства. Будучи иногда трезвым, Ельцин любил так шутить.
Так закончился бесславный поход во власть моих «старших товарищей» по Конгрессу русских общин. В августе генерала заставили заниматься Чечней, справедливо полагая, что там он точно провалится. Лебедь, оставшись без друзей и советников, решил действовать «по старинке» и применил в Чечне ту же схему, что и в Приднестровье. Только он не учел одно обстоятельство: Приднестровье было частью Молдавии, а Чечня - частью России. Можно долго спорить по поводу того, как отразились действия Лебедя в Приднестровье на национальных интересах России, но в Чечне его действия шли прямо вразрез с этими интересами.
В спешке Лебедь допустил появление в преамбуле Хасавюртовского соглашения совершенно неприемлемых с точки зрения Конституции страны слов: «Соглашение об основах взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой, определяемых в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права...» Авторство этих слов приписывают бывшему диссиденту, а в 1996 году -председателю Комитета Госдумы по международным делам «яблочнику» Владимиру Лукину. Как секретарь Совета безопасности, генерал должен был знать, что международное право регулирует отношения между суверенными государствами, а не между субъектом Федерации и федеральным центром. Таким образом, сепаратисты получили из рук Лебедя не только полный контроль над Чечней, но и официальное признание ее государственной независимости. Секретарь Совета безопасности, несмотря на свои прошлые заслуги перед Родиной, не имел права так распоряжаться суверенитетом России.
Для того чтобы обозначить отличную от Лебедя позицию Конгресса русских общин в отношении Хасавюртовского договора, 24 сентября 1996 года КРО сделал следующее заявление:
В случае срыва мирного урегулирования чеченского кризиса и продолжения боевых действий против российских вооруженных сил от руководства страны потребуются установление на территории Чечни военного положения, объявление чрезвычайного положения на территории России, обеспечение на этой основе полного разгрома бандитских формирований и преследование их лидеров как военных преступников и изменников.
Главари чеченского мятежа должны быть заблаговременно осведомлены, что ведущиеся с ними переговоры - последние. Они должны знать, что других переговоров не будет. Они должны знать, что их сторонники и сообщники будут выявлены в любой точке России и по меньшей мере депортированы в Чечню».
Генерал Лебедь придерживался иной точки зрения и тем самым практически полностью порывал с КРО. Заключив поспешное и позорное для страны соглашение о мире, который впоследствии станет хуже войны, он продолжал настаивать на своей правоте.
Разрыв с Лебедем я переживал тяжело. Как сын советского генерала, я верил в офицерскую честь. Я ждал прихода русского Де Голля и считал Лебедя надеждой патриотического движения. Мне было невыносимо трудно признаться самому себе, что я ошибся. Я решил поехать в Чечню, чтобы своими глазами увидеть последствия Хасавюрта.
В начале октября 1996 года в сопровождении нескольких соратников и главы Русской общины Чечни Олега Маковеева мы снова приехали в Буденновск, чтобы оттуда добраться до Грозного. Спустя год после нападения банды Басаева этот ставропольский город так и не вернулся к нормальной жизни. Его жители по-прежнему оплакивали погибших родных и друзей. Кладбище, которое мы вновь посетили, было завалено цветами и свежими венками.
За пару часов, пока мы находились в гостях у нашего старого друга полковника Николая Ляшенко, мы успели повстречаться с общиной русских беженцев и офицерами Буденновского вертолетного полка. Зная, что мы этим же днем окажемся в Чечне, женщины из числа беженок, рыдая, показывали нам скомканные фотографии своих украденных бандитами и без вести пропавших детей, в основном девочек. Я не знал, что им ответить. Уверен, что большинства этих девочек-подростков уже давно не было в живых, что они были зверски замучены и убиты потерявшими человеческий облик «борцами за свободу», но как об этом скажешь их матерям! Каждая из них до конца, до последней минуты своей жизни будет верить и надеяться, что ее кровиночка жива, что чудом избежала страшной смерти...
В Грозный нас доставили вертолетом. Уже было совсем темно, когда мы, наконец, сели в аэропорту «Северный». Наши войска еще оставались на базе в Ханкале и в военном городке рядом с аэропортом. На взлетной полосе грудой металла чернели останки ичкерийской авиации, уничтоженной нашей армией в первые дни штурма Грозного.
Нас провели к военному коменданту. Он очень тепло принял нас, напоил чаем и предложил ночлег. Оставаться до утра мы отказались, резонно полагая, что ночью будет легче вырваться из осажденного боевиками города. У первого блокпоста на выезде из аэропорта нашу группу уже ждали три «жигуленка» с сопровождавшими чеченцами. Я называл их «гидами». Это были мрачные с виду боевики, хорошие солдаты и охранники, родом из горного Веденского района Чечни. Они приходились ближайшими родственниками моему знакомому чеченцу, с которым мы поддерживали приятельские отношения еще со студенческой скамьи. Борзали (так звали моего приятеля) вызвался мне помочь в организации нашей «инспекционной поездки» по мятежной республике и обеспечивал своим тайпом (родовым кланом) сопровождение и охрану. В сложившейся на сентябрь 1996 года обстановке в Чечне его словам я верил больше, чем гарантиям безопасности от российского военного командования, которое было занято в соответствии с Хасавюртовским договором выводом из мятежной республики оставшихся российских воинских частей.
«Гиды» через охрану комендатуры передали нам записку, в которой просили нас поторопиться, ни в коем случае не оставаться на территории части, а, воспользовавшись опустившейся на разбитый город ночью, немедленно покинуть окрестности Грозного. Несмотря на возражения коменданта, предлагавшего выделить нам технику и вооруженную охрану, я решил довериться Борзали и его людям и тихо уехать, не привлекая к себе лишнего внимания. Опыт приднестровской и боснийской войн подсказывал, что местные люди лучше знают обстановку, и если ты имеешь основания им доверять, то доверяй и не сомневайся.
На крайнем блокпосту, у самой черты города, дорогу нам преградил совсем юный солдат. Оставленный здесь своими старшими командирами в укрытии, сложенном из бетонных блоков, один на один с кромешной ночной темнотой, скрывающей кровожадных хищников, парень не терял присутствия духа и вел себя так, как подобает настоящему воину. «Вы, когда обратно поедете, мигните мне фарами четыре раза, не то я стрелять буду», - он сказал это тихо и твердо, и я понял, что этот с виду салага поступит в точном соответствии со своими словами. Вот такими вчерашними школьниками и воевала Россия в Чечне с матерыми бандитами и иностранными наемниками. Воевала и в конечном счете победила.
Мы пересекли безлюдные, плохо просматриваемые ночью из окна автомобиля развалины центра Грозного и вскоре выехали на проселочную дорогу. Она привела нас в селение Чечен-аул. Там, накоротке перекусив, мы легли спать. Мне предложили диван в гостиной. Два «гида», не раздеваясь, устроились тут же на ковре с автоматами.
Утром я вышел на крыльцо сделать зарядку. Хозяин дома, пожилой чеченец, махнув рукой, показал мне возвышенность, откуда во время Кавказской войны его село обстреливали пушки царского генерала Ермолова. Говорил бесстрастно, как-то отстраненно, не демонстрируя ни страха, ни уважения к памяти грозного врага его предков.
Весь следующий день мы провели в переговорах в Шали и Новых Атагах. Повсюду я интересовался наличием пленных, пытался уточнить их число и места, где они удерживаются, но все, с кем я разговаривал, воспринимали мои слова крайне настороженно, порой даже враждебно. Я понял, что так у меня ничего не выйдет, надо искать иной подход.
Во второй половине дня на встречу к нам пожаловал Мовлади Удугов -«местный Геббельс». Его сопровождал некто Иса, который был представлен в качестве «профессора и главного идеолога» ичкерийского режима. «Шайтанов» сразу потянуло на философию. Они изложили свои взгляды на ислам, войну и перспективы отношений кавказцев с русскими и Россией. Мовлади Удугов упорно повторял тезис о том, что сами лидеры Ичкерии были удивлены массовым предательством со стороны российских высокопоставленных чиновников, которые за денежное вознаграждение передавали мятежникам ценную информацию и оружие. Я попросил представить доказательства, но Удугов сделал вид, что не расслышал вопрос.
Я уже приводил факты того, что предательство со стороны высшего военного командования действительно имело место. Именно российские генералы вооружили ичкерийцев, а гайдаровское правительство снабдило деньгами. Что касается армии, то войска сражались самоотверженно, и подобное вранье ичкерийцев я расценил как вражескую пропаганду, целью которой была дискредитация нашего офицерского корпуса и его последующая деморализация. Зато эта ложь находила сочувствие и поддержку у наших либералов. Она подхватывалась, смаковалась и тиражировалась московской прессой.
Встреча закончилась перепалкой Исы с моим помощником Юрой Майским. «Профессор» недовольно махнул рукой и встал из-за стола. На прощание Удугов как бы мимоходом обронил, что он «удивлен, как в окружении генерала Лебедя, к которому в руководстве Ичкерии относятся с большим уважением, мог оказаться человек с такими взглядами».
Под вечер мы снова собрались в дорогу. Нам предстояло пересечь горную местность и посетить населенные пункты Махкеты и Ведено - спальные районы басаевских головорезов. Там, в селе Ведено, и произошла моя случайная встреча с главарем арабских наемников Хаттабом.
Сопровождавшие нас чеченцы остановились для дозаправки машин в самом центре этого крупного аула. Я вышел из машины, чтобы перекурить, и увидел, как из дома напротив появляются странные люди в длинных белых одеждах-простынях. На фоне сумерек они больше походили на привидения. Наконец на пороге дома показался человек в черной униформе. Увидев стоявшие машины, он сразу направился в мою сторону. Я мгновенно узнал его. Это был Хаттаб - известный международный террорист, религиозный фанатик-ваххабит, через которого шейхи стран Персидского залива финансировали банды иностранных наемников в Чечне. Лицом он был похож на актера из индийского кино с черными, бездонными глазами серийного убийцы.
Хаттаб приблизился ко мне и, застыв в метре, вонзил в меня свой взгляд. Я тоже принялся внимательно рассматривать араба. На армейском ремне Хаттаба в массивной кобуре висел «Стечкин», мой же ТТ, которым со мной Борзали поделился на время поездки, остался на сиденье машины. И я в тот момент по нему сильно заскучал. Тот, за кем по горам, покрытым «зеленкой», гонялся армейский спецназ, стоял передо мной как ни в чем не бывало. Он не сидел в землянке, не прятался в кустах, не брил усы и бороду, чтобы изменить свою внешность... - нет! Этот упырь, убивший не один десяток наших солдат в Афганистане и Чечне, стоял сейчас передо мной и чувствовал себя хозяином положения.
Люди в белом, которых я заметил первыми, видимо, были слушателями его «политзанятий». Они стояли неподалеку, приглушенно разговаривая друг с другом и изредка посматривая в нашу сторону.
-
-
-
-
Один из «гидов», закончив с канистрами и хмуро наблюдая за нашим содержательным диалогом, открыл дверь машины и сказал, что нам пора ехать. Другой мой сопровождающий прыгнул за руль машины и нетерпеливо посигналил. Замешкавшийся водитель сел от него справа. Я понял, что пора заканчивать нашу с Хаттабом дуэль тяжелых взглядов, и тоже сел в машину. Захлопнув двери, «гиды» передернули затворы автоматов и не спускали глаз с застывшего на месте араба, пока его черная униформа не слилась с опустившейся на горы ночью.
Так я познакомился с законом гостеприимства чеченцев. Они отвечали за мою жизнь, и я смог убедиться, что это были не пустые слова. «На самом деле Хаттаб милостивый. Многих русских солдат пожалел», - как бы в оправдание сказал мне через пару минут один из «гидов». «Не сомневаюсь», - буркнул я, и всю остальную дорогу до села Старые Атаги мы ехали, не проронив ни слова.
Наша встреча с «президентом Ичкерии» была обставлена с особой помпой. Утром нас привезли к большому особняку. Здесь находилась резиденция Яндарбиева. Ее охраняли два десятка молодых парней, облаченных в черную униформу и вооруженных до зубов.
Всех, кроме меня и моего помощника Юры Майского, обыскали. Коренастый, невысокий, с жестким колючим взглядом симферополец Юра - настоящий мастер единоборств. С ним мы в 1994-1995-м облазили пол-Боснии, общались с главой Республики Сербской профессором Радованом Караджичем и легендарным генералом Радко Младичем. Свою спину я мог доверить только этому русскому добровольцу, обладающему, несмотря на малый рост, сверхсилой. В перерывах между разъездами, пока я встречался с ичкерийскими «авторитетами», он на улице в окружении толпы боевиков показывал свое боевое искусство, награждая восхищенных чеченцев глухими ударами. Юру уважали. В рукопашном бою ему не было равных. Не решилась трогать его и охрана «президента Ичкерии», позволив Майскому тайно пронести на встречу пару стволов.
До этого я видел Яндарбиева только по телевизору. Помню безобразную сцену, когда членам ичкерийской делегации, которую возглавлял мой визави, удалось заставить принимавшего их в Кремле Ельцина сесть не во главе стола, как подобает президенту великой державы, а напротив - как равного им.
Я давно заметил, что среди отпетых бандитов, насильников и фашистов часто встречаются «романтики-неудачники». Адольф Гитлер был художником, Джаба Иоселиани - доктором искусствоведения, Звиад Гамсахурдиа - «творческим интеллигентом», Витаутас Ландсбергис - музыкантом. Яндарбиев был их поля ягодой - посредственным поэтом.
«Президент» был нарочито ко мне внимателен, говорил вкрадчивым голосом, старался быть правильно понятым. Смысл его речи сводился к следующему: чеченцы хотят жить отдельно от русских, но не хотят, чтобы их выдворяли из России. Я сказал, что так не бывает. Разговор явно раздражал Яндарбиева, но он всем своим видом демонстрировал спокойствие.
Я намеренно говорил вполголоса. Время от времени собеседник наклонялся в мою сторону, чтобы разобрать смысл сказанного - так я заставлял его слушать и запоминать мои слова. В конце разговора «президент» клятвенно пообещал мне «сделать все возможное», чтобы прекратить травлю русских, вступить в контакт с руководством Русской общины, по просьбе которой я с ним и встречался, выслушать и выполнить требования русских грозненцев, желавших как можно скорее покинуть пределы Чечни. Я понимал цену его словам, но все -таки видел, что Яндарбиев попытается что-то из сказанного сделать.
По дороге в аэропорт я попросил остановить машину у разбитой православной церкви. На развалинах храма безмолвно сидели три пожилые русские женщины. Сцена напоминала эпизод из фильма «Белое солнце пустыни» с тремя стариками на ящиках динамита. Только в реальной жизни эта сцена выглядела трагично. У сожженного алтаря копошился священник, очищая от кирпичной крошки и пыли лежавшие средь битого камня уцелевшие иконы. Они были прострелены автоматными очередями. Батюшка рассказал, что русских в городе осталось еще достаточно много, но все они в крайне подавленном состоянии оттого, что уходит русская армия. Никто не знает, как выбраться из Чечни, куда ехать. Некоторые русские не могут оставить своих больных родных и близких. После вывода войск все русские Грозного были обречены.
Во время нашей беседы с развороченного церковного котла неожиданно сорвалась стоявшая на нем пустая жестяная бочка. Она с гулким грохотом упала и подкатилась к нашим ногам. Ни сидевшие рядом пожилые женщины, ни тощие кошки, спавшие у них на коленях, даже не вздрогнули. Люди и животные в Грозном настолько привыкли к взрывам, оружейным залпам и стрельбе, что перестали обращать на них всякое внимание.
В аэропорту «Северный» нас уже ждал «Ми-8». Я обратил внимание на двух солдат, то ли бурятов, то ли калмыков по национальности, которые укладывали в вертолет свои вещмешки и ящики с патронами. Мы тоже забросили в него дорожные сумки и уже собирались занять места, как вдруг ко мне подбежал посыльный и передал просьбу командования задержаться. Вслед за сержантом мы поднялись на третий этаж служебного помещения аэровокзала, где находился временный штаб. Там нас ожидали несколько старших офицеров, два генерала и кипящий чайник. Военные попросили поделиться впечатлениями о поездке в горные районы Чечни. Я подробно доложил обстановку. Один из генералов, заинтересовавшись моим рассказом про встречу с Хаттабом, захотел уточнить детали и распорядился выгрузить наши вещи из вертолета. «Восьмерка», на которой мы собирались в Моздок, вернулась на базу в Ханкалу.
Проговорив часа полтора с военным командованием, мы погрузились в «корову» - так в армии называют огромный вертолет «Ми-26». В нем на полу вповалку сидели и лежали бойцы армейского спецназа. Война для них закончилась, и они летели в Моздок. В еще один рядом стоявший «Ми-26» грузили носилки с телами погибших солдат, завернутыми в сверкающую на солнце перламутровую пленку.
-
-
-
Поделиться книгой: