Когда умершие приходят во сне

— Боря, пойдем встречать Новый год к моей подруге Верочке Гостевой, у нее тоже есть жених, Алеша Королев.

Мы пошли, и я в доме у Гостевых в первый и последний раз увидел худенькую девушку, приветливо поздоровавшуюся с нами. Отец у нее умер. Мать и она были хозяйками дома. Встретили шумно в полночь Новый год, провеселились до утра, и больше я Верочки этой не видел. Оказывается, у нее вскоре развилась скоротечная чахотка. 10 июля старого стиля Верочка умерла, о чем Зина написала мне. Так мне жаль было ее, хоть я видел ее всего несколько часов среди шумного веселья!

Похоронили Верочку богато на Херсонском кладбище, могилка с чугунной решеткой, но молиться за нее было некому. Жених Алеша, ученик реального училища, вряд ли, насколько я знал его, молился (он убит на войне с австрийцами в Карпатах в 1914 году), а я, тогда еще студент Московской академии, записал девицу Веру в свое поминание и, как только совершалась литургия в нашем академическом храме, подходил к жертвеннику и просил священника вынуть просфору за нее. А когда в мае 1911 года сам стал священником, то ни одной литургии не пропускал, чтобы от всей души и всего сердца не помянуть угасшую во цвете лет Верочку.

Когда я с молодой женой Зиной священником приехал в Курск, нашим общим желанием было сходить на Херсонское кладбище и отслужить над могилкой панихиду. Как сейчас помню, Зина говорит мне.

— Сходим, Борис, к Верочке на могилку.

Что и сделали. Через месяц еще раз сходили и отслужили вторую панихиду. Таким образом, получилось: за чужого по родству человека молимся усерднее, чем ее родные, что она и высказала во сне.

Настала Пасха 1912 года, первая Пасха в моем священническом сане. Еще надо было объяснить, почему Верочка со своей благодарностью явилась именно на Пасху, не раньше и не позже.

Наша Церковь верует, что на Пасхальной неделе нет преграды между земным и небесным миром, нет мытарств для умерших. Два мира как бы сливаются в духовном общении, внешним знаком чего служат открытые всю неделю Царские врата в храмах. И на данном примере оправдалась эта вера Церкви. Верочка Гостева с благодарностью явилась не в какое другое время, а именно на Пасхальной неделе, в первую же ночь по наступлении Пасхальной Седмицы. Рано утром в Светлый Понедельник Зина будит меня и возбужденно говорит мне:

— Боря, Боря, какой я видела сейчас чудесный сон! Мне сейчас Верочка Гостева явилась и благодарила. В белом платье, такая веселая, и сказала: «Спасибо, мои дорогие друзья! Вы оказались самыми добрыми из всех моих родных и знакомых! Но вам пока рано умирать: поживите, потерпите, а потом мы с вами будем вместе!»

Эти слова Верочки, переданные мне Зиной сейчас же после сновидения, я буквально запомнил на всю жизнь! Я далек от того, чтобы каждый сон считать вещим и придавать каждому сну значение. Но такой сон, как сон Зины, такие слова Верочки, слова, соответствующие фактам, ибо мы молились за нее больше, чем родные, я считаю действительным явлением из загробной жизни и благодарностью «оттуда»!

Записки казанского протоиерея Бориса Филипповского (1885—7.12.1957). www.kds.eparhia.ru

Просьбы из загробного мира

Когда я получил назначение священником храма при N-ской общине, вскоре ко мне пришла сестра главного врача общины и напомнила о себе. Мы оказались земляками, и я вспомнил, что видел ее однажды, когда ей было 16 лет. Она просила меня при совершении литургии не отказать каждый раз поминать ее мать, отца и своего несчастного убитого мужа Павлушу и с этим заплакала.

Я знаю, что она вышла замуж за моего товарища по гимназии — состоятельного молодого красивого человека, избранного чуть ли не с университетской скамьи на видный пост в уезде, очень удивился сообщению о его кончине и невольно воскликнул:

— Когда же Павлуша умер?

— Он убит в 1918 году, — отвечала она мне сквозь слезы.

Я немедленно записал в свой синодик имена всех этих лиц. Отца своей гостьи я помнил с детских лет, так как он был с моим отцом в прекрасных отношениях и бывал в нашем доме.

При совершении литургии я всегда поминал вместе с другими лицами, имена коих были записаны в синодике, и усопших мужа и родителей моей знакомой. При этом я только добросовестно исполнял принятое на себя обязательство, но в молитве не горел.

Через три года храм при общине был закрыт, и я начал совершать литургию раза 2–4 в неделю в другом храме. Не состоя в составе клира этого храма, не извлекая дохода из своей профессии, я занимал, пока был в силах трудиться, скромное место на государственной службе.

Прошло еще четыре года. Однажды у моих знакомых я случайно встретил приехавшую из провинции даму средних лет, читавшую лекции в одном из высших учебных заведений в большом городе, бывшую в дружеских отношениях с хозяйкой дома. Я был ей представлен, причем меня назвали по имени, а фамилию не назвали или назвали так неразборчиво, что она не обратила на нее внимания, ее же фамилию произнесли внятно.

Мы оказались земляками, и фамилия этой дамы мне была хорошо известна, тем более что я встречал ее близкого родственника, когда служил в Петербурге. Я знаю, что она двоюродная сестра моей знакомой, просившей меня молиться за ее родителей и умершего мужа, и поэтому сказал этой даме:

— Знаете ли вы, что здесь ваша двоюродная сестра?

— Да, знаю, но я не знаю адреса ее сводного брата, доктора. Не можете ли сообщить мне его, и я зайду к ней.

Я исполнил эту просьбу, и дама, очень куда-то спешившая, со мною простилась.

После этого прошло еще около полутора лет. Я продолжал молиться, совершая литургию, за всех усопших, записанных в мой синодик, поминая их не только за проскомидией, но и после освящения Святых Даров.

Однажды зимой, придя в храм в шесть часов утра, в мой очередной день, когда было совершенно темно, я увидел знакомую, в доме которой я когда-то встречал ученую даму, о которой упомянул выше.

Моя знакомая, подойдя ко мне, просила уделить ей пять минут для беседы и затем вынула из ридикюля письмо, полученное ею от этой дамы, прося разрешения его прочесть.

Вот что было там написано:

«Дорогая… Со мной произошел необыкновенный случай, о котором я хочу тебе скорее написать. Третьего дня мне приснилась покойная мама, как живая, и сказала: «Напиши сейчас в Москву отцу (были названы мои имя и фамилия), чтобы он молился за меня и за твоего умершего брата Бориса. Мы очень нуждаемся в молитвах».

Ты знаешь, дорогая, что мы как-то не привыкли задумываться над снами и довольно скептически относимся к таким явлениям, не придавая им серьезного значения, имея дело с точной наукой, почему и я не обратила внимания на сон, который мне приснился. Но в следующую ночь мать мне опять приснилась и сказала: «Дочка! Дело, о котором я тебя просила, серьезное: я и твой брат очень нуждаемся в молитвах. Напиши сейчас же в Москву священнику отцу Константину, чтобы он молился за меня и за твоего умершего брата Бориса».

Проснувшись, я поняла, что этот сон неспроста, и стала наводить справки в городе, где я служу и где фамилия священника, о котором мне говорила во сне мать, известна, справки о нем. Но мне не могли точно объяснить, кто именно из семейства, носившего фамилию, названную моей матерью, принял сан священника.

Уж не тот ли это священник отец Константин, которого я года полтора тому назад встретила у тебя и которого ты мне отрекомендовала как моего земляка? Если это то самое лицо, то попроси его, пожалуйста, отслужить по рабам Божиим Надежде и Борису заупокойную литургию с панихидой и вообще за них постоянно молиться».

Я, конечно, немедленно исполнил просьбу моей знакомой и записал названные мне имена в свой синодик.

Три недели спустя моя знакомая приехала ко мне домой и прочитала мне письмо своей подруги, которая через нее послала мне глубокую благодарность за исполнение просьбы молиться за ее мать и брата и прибавляет: «Вчера мне приснилась мать радостной и сказала: «Спасибо, доченька. Я теперь покойна — отец Константин молится за меня и за бедного твоего брата»».

А через месяц моя землячка прислала мне икону Божией Матери в серебряном окладе, объяснив, что этой иконой мать благословила ее умершего брата на брак, который не состоялся вследствие его внезапной кончины.

Интересно, что икона была копией той иконы, которая была в нашем, ныне закрытом, храме, и, таким образом, я имею утешение видеть перед собою образ, который так чтился у нас, постоянно мне напоминая о храме, где я служил в течение шести лет, помогая настоятелю, и где подвизался незабвенный батюшка.

Каким же образом произошло, что умершая госпожа Б., никогда меня не видавшая и обо мне, наверное, и не слыхавшая, явившись во сне своей дочери, живущей в другом городе, просила именно моих недостойных молитв и назвала мои имя и фамилию?

Объяснение весьма простое: родители вдовы моего умершего товарища, о которых она просила меня молиться, поминая вместе и убиенного ее мужа, были близкие родные госпожи Б. Очевидно, они получили большое утешение и облегчение, когда я молился за них за литургией и, имея общение друг с другом в потустороннем мире, поделились с нею своею радостью. Раба Божия Надежда пожелала иметь такое же утешение, и ей было дозволено сообщить об этом дочери во сне. (Без воли Божией общение умерших с живыми происходить не может.)

Этот случай, который не может быть объяснен положительной наукой, должен дать великое утешение всем верующим, так как он ясно показывает:

а) что умершие помнят о своих близких и могут иметь общение с ними;

б) что они нуждаются в молитвах и, конечно, сами молятся за своих родных и друзей;

в) при содействии и через умерших люди могут получать видимым образом помощь от Бога в скорбях и обстояниях и даже спасение, что тоже подтверждает веру, что земные и небесная Церкви находятся в общении.

* * *

Очень мне близкий и глубоко верующий человек, считавший одну очень высокопоставленную особу главной виновницей всех бед, свалившихся на Россию, никогда не молился за нее. Не молился и тогда, когда узнал о ее трагической кончине. Через некоторое время после своей смерти эта особа приснилась ему как живая и, подавая две просфоры, сказала:

— Зачем вы не молитесь за меня? Мы все здесь так нуждаемся в молитвах.

* * *

Этот же человек, переписывая синодик, пропустил как-то имя одного умершего епископа, большого молитвенника, бывшего в прекрасных отношениях с его отцом, отпевавшего мать и благословившего его на брак.

Через несколько месяцев этот епископ явился ему во сне и сказал:

— Отчего вы перестали за меня молиться? Я вас знал ребенком и так любил.

* * *

Мать одной из моих духовных дочерей — гражданка одного из иностранных государств Запада, где у нее остались дочь и сыновья, лет около двенадцати тому назад уезжала навсегда из нашей республики к своим сыновьям. Ей было много за семьдесят лет, и огорченная дочь за несколько дней до отъезда матери с волнением сказала ей:

— Мама! Я вдвойне сокрушаюсь и горюю в ожидании предстоящей разлуки. Прежде меня печалит то, что мы уже никогда не увидимся, а во-вторых, меня смущает и волнует то обстоятельство, что вы — человек неверующий. Годы ваши преклонные, и жить-то осталось немного, и меня очень страшит ваша загробная участь. Вы знаете, как я вас люблю, и мысль, что вы не будете со Христом и на том свете, меня просто убивает.

С этими словами она с плачем обняла мать.

Растроганная старушка сказала:

— Чем же я виновата, что у меня нет веры в Бога и в загробную жизнь? Но я понимаю твое волнение и грусть и скажу тебе одно: ты знаешь, как я любила твоего покойного отца и как меня потрясла его кончина. Так вот, если бы я его увидела телесными очами, то убедилась бы в существовании потустороннего мира, а следовательно, признала бы и существование личного Бога.

В ту же ночь старушка увидела во сне умершего мужа очень грустным и озабоченным. На вопрос, заданный ею во сне, почему он такой грустный, покойный спутник ее жизни, отличавшийся своей глубокой верой и гуманностью, назвав ее ласково уменьшительным именем, сказал:

— Как же мне не быть грустным? Человек ты старый, смерть не за горами, а когда она придет, мы, так хорошо жившие на земле в любви и согласии, здесь не будем вместе, так как ты не веришь ни в Бога, ни в загробную жизнь.

Это так ее потрясло, что она села на постели и в этот же момент увидела телесными очами покойного мужа уходившим из комнаты и затворяющим за собой дверь. Тем не менее, хотя старушка была очень потрясена тем, что увидела покойного мужа, это необычайное событие все же не пробудило в ней веры, и она уехала за границу неверующим человеком.

Особа эта, несмотря на преклонный свой возраст, еще жива и, по словам дочери, пишет, что читает Евангелие и стала употреблять в письмах выражения и слова, которых дети никогда от нее ранее не слышали, вроде: «Да благословит вас Господь», «Слава Богу», «Бог поможет».

Кто знает, не начинается ли у нее в душе переворот, не просыпается ли вера? Ведь пути Господни, коими Он ведет нас ко спасению, неисповедимы.

Протоиерей Константин Ровинский. Беседы старого священника. М., 1995

Чудесное обретение иконы

2 июля 1893 года к преосвященному Мартиниану, епископу Таврическому и Симферопольскому, явились настоятель Петропавловской церкви о. Димитрий Койко и один из местной интеллигенции, человек с высшим образованием. Они рассказали владыке о следующем.

В ночь на 30 июня означенному лицу приснился сон, что к нему подошел какой-то офицер с окровавленной повязкой на голове и просил его передать священнику Петропавловской церкви вопрос, почему тот не молится за него, а равно не молится тем угодникам Божиим, мощи которых находятся в пожертвованной им иконе, причем прибавил, что 20 июля, на Илию, образу этому исполнится двести лет. Видевший сон немедленно утром отправился к настоятелю Петропавловской церкви и сообщил ему свое сновидение. На это о. Димитрий заметил, что в церкви нет двухсотлетней иконы, так как самая церковь существует лишь с 1805 года, а равно нет икон с частицами мощей, но что его удивляет явление офицера во сне, так как в церкви есть икона, которую, как рассказывал ему предшественник его, протоиерей Руднев, ныне уже умерший, во время Крымской кампании привез какой-то офицер и оставил в церкви с условием, что если он возвратится из Севастополя, то возьмет икону обратно, если же не возвратится, то жертвует ее в храм.

Неизвестный офицер не возвратился, и икона осталась в церкви. Это совпадение побудило о. Димитрия Койко осмотреть эту святыню, причем о. Димитрий как лицу, передававшему сон, так впоследствии и владыке засвидетельствовал, что, состоя четырнадцать лет при церкви, он ни разу не открывал того образа. Немедленно послали за диаконом, и все три лица отправились в церковь для осмотра иконы.

Икона представляла кипарисную доску, на которой старинной живописью изображена Пресвятая Троица, а также лики нескольких угодников. В особом углублении помещался серебряный крест. Когда его с большим трудом вынули, то оказалось, что он раздвигается, и в середине его находятся частицы мощей св. Лазаря, св. великомученика Феодора Стратилата, св. апостола и евангелиста Луки и св. первомученика и архидиакона Стефана.

Надписи указывали, что тут были еще и другие частицы, в том числе первомученицы Феклы. Но осматривающих ждало еще большее удивление: внизу креста чуть заметной вязью стояла вырезанная надпись, гласившая: 7201 год от сотворения мира, а следовательно, иконе исполнилось двести лет. Когда об этом было доложено преосвященному Мартиниану, то владыка сделал распоряжение, чтобы в этой церкви ежедневно были совершаемы заупокойные ектении о воинах, павших на поле брани за веру, царя и отечество. («Свет», 1893.)

Сергиевский Н.Ф. Тайны загробной жизни, открытые в видениях и творениях свв. отцов. М., 1903

Посмертное явление монахов

В письмах святогорца, изданных в 1858 году, подробно описано посмертное явление одного святогорского монаха Н. духовному его отцу на Афоне. Этот монах, незадолго перед тем утонувший в морских волнах, предстал пред своим старцем и убедительно просил его, а чрез него и всю монастырскую братию (пред которою при жизни погрешил), чтобы они об утопшем возносили ко Господу святые свои молитвы, в которых он, по его словам, крайне нуждается, и затем, дав несколько коротких ответов на вопросы своего отца С., вдруг стал невидим.

Описав этот случай, святогорец присовокупил к рассказу свое мнение в следующих словах: «Бог весть, что теперь происходит с ним (утонувшим монахом) в загробном мире. Если он и не оправдан, то есть надежда, что оправдается: иначе для чего позволено было бы ему возвратиться к братии и просить о себе молитв».

На востоке в одном месте стали рыть землю для основания монастыря и нашли в земле двадцать тел, черных как уголь, но нисколько не тронутых тлением. Святитель, иноки и народ, желая узнать, чьи это тела, стали со слезами молиться Богу, и по их молитвам один из этих несчастных восстал и сказал, что тут был некогда монастырь, что он и девятнадцать его товарищей, несмотря ни на какие убеждения и угрозы настоятеля, жили нечестиво.

И вслед за этим просил, чтобы двадцать иноков обещались пред Богом в течение двадцати лет, проведенных в иночестве, молиться за них Богу с приношением бескровной жертвы. Когда же святитель с иноками изъявил на то свое согласие, усопший оградил себя крестным знамением и опять уснул сном смерти — и сразу же тела его и его товарищей превратились в прах, так что святитель тогда же велел засыпать по обычаю все кости в общую усыпальницу.

Иеромонах Серафим (Веснин Симеон Авдиевич). Сочинения и письма святогорца, собранные после его смерти. СПб., 1858

Молитва сына за отца

В духовном журнале «Странник» за декабрь 1864 года помещен следующий сообщенный священником Флоринским замечательный рассказ.

«У секретаря тверского приказа общественного призрения господина Селинина в 1850-х годах скоропостижно скончался родитель его — причетник одной сельской церкви. Добрый сын, узнав о кончине добросердечного и попечительнейшего отца, впал в сильную тоску. Около года тяготила она его сердце. Но, побывав в родном селе своем спустя год по кончине родителя своего и помолившись над гробом покойного отца, Б. Селинина, несколько утешился, особенно тем, как сказал сам, что видел могилу отца близ самого клироса, на котором певал покойный. Но беспокойные думы о загробной участи покойного родителя не покидали его: тревожимый ими нежный сын спросил один раз не только меня, но и другого общего мне и ему товарища и друга по семинарии — Г.Б. Быстрицкого: «Вы, братья, учились в академии. Скажите же мне: в какое именно время за литургией лучше всего поминать усопших?» На этот вопрос оба мы (тогда еще наставники Владимирской семинарии) отвечали господину Селинину, что лучше всего поминать после пения стиха: «Тебе поем, Тебе благословим».

Недели через две мы увиделись с другом, и вот что он нам рассказал: «Господа, молился я часто во время обедни о покойном моем родителе, но с особенным усердием припал к Премилосердному Господу в прошедший праздник (Духов день) во время пения стиха «Тебе поем» с мольбою об упокоении души моего отца. И что же? В ночь на следующий день (т. е. вторник Пятидесятницы) снится мне во сне, будто бы мой батюшка, придя ко мне, кланяется мне в ноги, не говоря, однако же, мне ничего. Я, не представляя еще, что родитель мой уже умер, с недоумением спрашиваю его: «Помилуйте, батюшка, за что вы кланяетесь в ноги сыну своему? Как можно мне от отца принимать такие поклоны?» Родитель, не отвечая на мой вопрос, кланяется мне в другой раз в ноги, опять не говоря ни слова. «Я, — продолжает Селинин, — представив теперь, что батюшка мой уже умер, еще с недоумением говорю ему: «Батюшка! Когда вы были в живых, я, обучаясь в семинарии, требовал от вас пособия; теперь Господь благословил меня, и мне можно бы вас утешить, но вы уже умерли. За что же вы мне так низко кланяетесь?»

В ответ на это покойник еще в третий раз упал в ноги сыну, присоединяя слова: «Спасибо, любезный сын, что меня не оставляешь», и с этими словами сделался невидим. Г. Селинин многократно рассказывал мне и Быстрицкому это утешительное сновидение».

Влияние на человеческую душу дивного чина отпевания умерших и заупокойной службы

Просьба умершего профессора об отпевании

Покойный профессор геолог Самойлов был мне дальним родственником. По своей специальности он был очень известен, можно сказать, знаменит. Знала я его давно, а также его брата, тоже известного профессора-физиолога. Оба брата были очень образованные, умные и, разумеется, неверующие.

В 1929 году покойный профессор-геолог должен был ехать за границу на съезд геологов по вопросу фосфатов.

Вечером он с женой и другом обсуждал предстоящую поездку. По уходе гостя внезапно ему стало плохо, и он скончался через несколько минут от припадка грудной жабы. Жена его стала звонить по телефону знакомым и друзьям.

Я пошла к ним. Жена, убитая горем (на ее кровати я увидела небольшой образок). Я постояла, перекрестила его и ушла с тяжелым сердцем. Я знала, что хоронить его будут без церковного отпевания, по-граждански.

На следующий день я пошла в церковь и подала записку за обедней об упокоении его души. Мне пришлось быть и на похоронах его. Тяжелые были для меня эти похороны. Было очень торжественно, много ученых, студентов. Гроб утопал в венках. Похоронами заведовали два ассистента покойного, и я хорошо запомнила их лица. Это было на дому.

Когда стали прощаться с покойным, я одна перекрестилась и перекрестила его, при этом чувствуя, что здесь это как бы неприлично. Но иначе я не могла проститься с ним. На Новодевичье кладбище я не поехала, не хотелось слушать хвалебные речи о нем вместо молитв за него.

Прошло два дня, и я увидела очень знаменательный сон: сидят за столом два брата-профессора, при жизни необыкновенно дружные. И вот вхожу я. Тогда покойный профессор берет брата за плечи и, провожая, говорит: «Иди отдыхай». Затем он обращается ко мне и умоляющим голосом просит меня дать ему в руки необходимую, очень нужную для него бумагу.

Я тотчас же поняла, что он просит отпевания и ту разрешительную молитву, бумагу, которую при отпевании кладут в руку покойника. Но мне так ясно было его решительное и определенное неверие, что я ответила ему довольно холодно:

— Вы же не верите в загробную жизнь, зачем же вам эта бумага?

На это он мне тут же с живостью ответил:

— Я жив, жив, понимаете, как вы живы. Дайте же мне мою бумагу, мне она нужна.

В это время в комнату входят те два ассистента, которые заведовали его похоронами. Подойдя к нему, они весьма почтительно говорят, что будет заседание в память его научной деятельности как известного профессора и будут прочитаны доклады о его трудах о животной клетке. Они подходили к нему, а он отмахивался от них, говоря:

— Теперь все это мне не важно и не нужно, — а затем, обращаясь ко мне, он снова просит меня нужную, необходимую ему бумагу.

С этим я и пробудилась. Мне было совершенно ясно, что он просил у меня отпевания заочно. Но мне не хотелось этого делать. Я думала, что если отпевать, то нужно известить его жену, хотя бы затем, что ее вина, что его не отпевали. Но идти к жене профессора, рассказывать мне свой сон по малодушию не хотелось. И вот, вспоминая слова двух ассистентов о том, что будут читать о трудах профессора о животной клетке, я старалась убедить себя, что сон мой не имеет значения. Все же он меня мучил, я пошла, рассказала своему духовному отцу и по его совету решила отпевать и сходить к вдове покойного. Всем я дома все рассказала про эту животную клетку, которая, по моему мнению, как к геологу, не подходила к нему.

Я рассказала вдове покойного мой сон и мое намерение отпевать ее мужа заочно в храме, где служил мой духовный отец Р. Она заплакала, благодарила и обещала прийти на отпевание. Ее смущали расходы, но все было сделано бесплатно и очень хорошо, с хором. Прочли ему его молитву, он получил свою бумагу, и у меня полегчало на душе.

Прошло месяца полтора, и мне прислали по почте конверт с траурной каймой — пригласительный билет на заседание, посвященное памяти покойного профессора геологии. Мне не хотелось идти, так как я в геологии ничего не понимаю, но муж уговорил, так как жена, приславшая нам приглашение, может обидеться.

Мы пошли в Политехнический музей. Огромный портрет занимал большую стену.

Начались доклады. Я слушала рассеянно, мало что доходило до меня. Хотелось молиться за него, вспоминались его слова, что земные дела и земная жизнь ему не нужны. Даже моя слабая молитва ему нужнее…

Но вот на кафедру входит один из тех ассистентов, который мне снился, а за ним и другой — те, что говорили о заседании в память его заслуг перед наукой. И что же? И тот, и другой стали читать о его трудах о животной клетке.