Помоги проекту - поделись книгой:
Ну, да будет хныкать! Что-нибудь расскажите лучше. Вот, в Хакодате, бывало, скучно станет — прямо к псаломщику Сартову: расскажи что-нибудь».
Утром в этот же день владыка получил из Санкт-Петербурга телеграмму: «Молимся о здравии вашем. Саблер. Малевский». Владыка долго держал телеграмму в руках: «Как мило! Как трогательно! Но отвечать что же? Не писать же: умираю!»
По обычаю, к владыке пришел около восьми часов утра. Пил чай. Поздоровались. «Пожалуйста, и за меня помолитесь», — говорит, видимо, полагая, что я иду к литургии, владыка…
В три часа был доктор Хориуци из госпиталя. Нашел состояние сердца владыки очень худым. Сделал впрыскивания. Дал сестре наставления «на всякий случай». На вопрос, есть ли опасность, ответил, что непосредственной опасности нет, но что положение очень серьезное. До завтра ручается. А далее все возможно.
В пять часов вечера владыка прислал мне книжку сберегательной кассы. Я был у него сразу же после сего. Читает с интересом «Православный благовестник». Сознание ясное. «Ходят доктора. Только мне мешают. Хотя бы хуже было, что ли. А то какая-то неопределенность»…
Направляясь в церковь, зашел к владыке: «Весьма сегодня скверно. Помолитесь за меня»… Только и сказал, и, охая, поднял ноги на кровать. С восьми часов вечера владыка заснул, сидя в кресле.
За пятнадцать минут до службы зашел к владыке. В гостиной на столе стоит приготовленный стакан чаю. Владыка, со страдальческим выражением лица, стоит рядом со столом, положив руки на край стола. «Совсем ослаб! Моцирон, аруку кото га декимасен (то еесть «разумеется, ходить не могу»)», — заявляет владыка, тяжело дыша. «Варуи дес» (то есть «плох»), — говорит и сестра милосердия.
Я говорю владыке: «Иду служить литургию. Помолюсь горячо и за вас». — «А сколько же теперь времени?», — спрашивает владыка. «Без десяти минут девять часов», — отвечаю. Владыка перекрестился широким крестом и низко, до пояса, по-японски, мне поклонился. Я вышел из комнаты и телефоном непременно просил главного врача госпиталя прибыть в Суругадай сегодня.
По окончании литургии я опять зашел к владыке. «Душит, страшно душит», — жалуется, полулежа в кресле. Лежит распечатанная телеграмма. Я спрашиваю: «От кого?» — «Не читал. Прочитайте». Читаю: «Скорблю душою, узнал о вашей болезни; молю Бога о скором выздоровлении; радуюсь сообщить о новом пожертвовании. Графиня Шувалова». Владыка оживился. Перекрестился. «Слава Богу! А сколько?» Я отвечаю, что ничего не написано. Владыка еще раз перекрестился. И невольно мне вспомнились его слова: «Прислал бы кто-нибудь на церковь хакодатскую, прошли бы все боли».
Настроение владыки как-то быстро переменилось. Много мы говорили. Владыка наставлял меня после его смерти непременно исполнить следующее: а) катехизаторам после их проповедей в Церкви делать сразу же замечания, если таковые нужны, не откладывая в долгий ящик; б) и катехизаторов непременно приглашать на проповеднические собрания в семинарию; в) самому начинать проповеди в Суругадайском соборе, ибо я доселе проповедовал всюду, только не в Суругадайском соборе; г) следить, чтобы сторожа не опаздывали со звоном, иначе — штрафовать их (это под впечатлением сегодняшнего опоздания на пятнадцать минут); д) частные панихиды служить, лишь дав всем крест (это по поводу отслуженной сегодня в присутствии всех панихиды по одной учительнице женской школы). В седьмом часу простились. Меня владыка просил зайти к нему еще раз перед сном. И я зашел в восемь часов. Но владыка уже спал, лежа на кровати. В виду доброго вида, в коем я оставил владыку, прощаясь с ним, я решил впервые во время болезни выспаться. Ведь каждую ночь полудремал, в ожидании сначала телефона из больницы, потом — звонка из комнаты владыки. И, понятно, нервы совершенно истрепались. В девять часов я лег и сразу же заснул мертвым сном.
Но не судил мне Бог выспаться в эту ночь. В самую полночь вдруг пять пронзительных звонков, один за другим, заставили меня буквально бежать в квартиру владыки. Это звала меня сестра милосердия. Оказалось, что владыка ночью почему-то сполз с койки и теперь лежал на полу, ногами к койке, головой к окну. У меня даже есть предположение, не упал ли он, хотя сестра и уверяет в противном. Правда, знаков ушиба не оказалось. Владыка лежал на полу с открытыми глазами, как будто что-то хотел говорить. Но ни одного звука раздельного я не услышал. Дыхание тяжелое. С большими усилиями мы с сестрой подняли владыку на койку. Но он опять делал ногами довольно резкие движения, делая, видимо, попытки встать. Я сел в ногах. Сестра около груди. Она сделала впрыскивание. После часа ожидания владыка постепенно закрыл глаза и, несомненно, заснул. Улучшился и пульс владыки, весьма испортившийся было вследствие падения на пол.
В шесть часов утра у комнаты владыки полная тишина. Видимо, спит. В семь часов сестра встала, но владыка продолжал еще спать. Зашел в девять часов — владыка еще не вставал. Наконец сестра известила меня, что владыка встал, сел на койку, полуоделся. Но после минутного размышления опять лег и спит. Совершенно же проснулся и встал владыка лишь в одиннадцать часов утра — случай с ним доселе небывалый. Сам вышел в коридор, где сам же умылся. Пока прибирали комнату (спальня-кабинет) он в гостиной выпил стакан чаю.
Прихожу к нему я в начале двенадцатого. Уже сидит у стола. Надеты золотые очки. При моем входе обернулся ко мне: «Здравствуйте. Видите, как худо! Едва дышу. Никогда не было так мучительно, как сегодня». Вид владыки был нехороший. И мне показалось даже, что он владеет языком не столь свободно, как обычно. Да и говорит низким тоном.
Пред владыкой чековая книжка. На мое имя оставшуюся сумму переписали без чека, так как проценты подсчитали лишь после. Владыка сегодня должен был написать чек на сумму переводимых им на меня денег, включая и проценты. Рука его не слушалась. И с правой рукой сделалось то же, что вчера было с левой. Однако кое-как и свою подпись, и сумму цифрами владыка написал. Это был последний его автограф. Я спросил владыку, не могу ли быть ему чем полезным, по он ответил мне: «Идите с Богом и занимайтесь своим делом! А и я в тишине позаймусь». Подписанный чек владыка передал секретарю, чековую книжку положил в несгораемый сундук: открыть его достало и сил, и памяти. Подали ему обедать, но он отказался: «Теперь не хочется. Немного после». И секретарю, и сестре он жаловался, что ему сегодня тяжело. В час дня владыке сделали впрыскивание, и он лег спать. Проснуться должен был в четыре часа дня.
В четыре часа меня вызывают звонком. Думаю: владыка проснулся. Но ошибаюсь. Владыка продолжал спокойно спать, а сестра свидетельствует его пульс и говорит, что он плох. Я остался в комнате владыки. Скоро пришли священники отец Роман Циба и отец Василий Усуй. Прибежал отец Петр Кано. Владыка продолжал спать. Иереи поражались, как тяжело он дышал. Но для меня-то нового ничего не было. Да и сам владыка всегда шутил: «Сплю, а в горле то флейта, то тромбон. Всякие духовные инструменты!» Сестра время от времени наклонялась над владыкой и громко спрашивала: «Дай-Сюкёо-сан! Оме замени Наримасита ка?» (то есть «Дай-Сюкео, проснулись ли?»). Но владыка не отвечал. Вот уже и час прошел после срока, а владыка не просыпается. Сестра уверяет, что еще каких-нибудь полчаса и владыка пробудится. Посторонние поэтому вышли. Остался на некоторое время один я. Постоянно свидетельствование пульс. Плох, но непосредственной опасности нет. Ждем с минуты на минуту доктора.
Однако вот уже и шесть часов. Ударили в колокол. Но и звон колокола на владыку впечатления, по-видимому, не произвел. Затрезвонили. Но владыка продолжает спать по-прежнему глубоким сном.
Пришел священник, отец Усуй. Боясь, что владыка проснется и рассердится, увидя постороннего, уселся в зале. Я сел в ногах владыки и читал акафист Божией Матери.
В шесть часов тридцать минут буквально вбежал давно ожидаемый доктор. Но не Блисс и не Тейслер, а ассистент последнего, Хориуци. Пульс очень слабый, нашел. Впрыскивание. Держа руку владыки, советуется с сестрой, какого лекарства сколько прислать. Уверяет, что сегодня опасности нет.
Однако опасность была ближе, чем предполагалось. Лицо доктора принимает испуганное выражение: «Кикен», — говорит, то есть «опасность». И начинает снова впрыскивания. А я стал в ногах владыки на колени. Позвал и отца Василия Усуй. Он по-японски, а я по-русски начали читать молитвы на исход души. Слышен недолгий и печальный стон владыки. Я продолжал молиться. Смотрю, преклонили свои колена и язычники — доктор и сестра. Молитва кончена. «Ровно в семь часов скончался», — заявляет доктор.
V
Итак, 3 февраля в семь часов вечера, а по-петербургски около двенадцати часов дня, не стало высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского. Он мирно, без каких-либо предсмертных страданий, но после долгой и тяжелой болезни преставился ко Господу на 76-м году своей жизни, на 52-м году своего служения Церкви Божией, на 51-м году со времени своего прибытия в Японию. Горько заплакал я, стоя у постели владыки, только что покинувшего меня одиноким… Никого-то на службе и Церкви Японской, кто хотя отчасти мог бы понять мое горе! Уедешь, бывало, в путешествие… Где твой притягательный центр, куда летят и откуда получаются письма чуть не ежедневно? В Суругадае, в квартире владыки! Возвратишься на отдых в Тоокёо. С кем бесконечные разговоры о церковных японских делах? С кем побеседуешь и о делах личных, и о делах общерусских, особенно церковных? С владыкой! У кого был неисчерпаемый источник утешения на всякую потребу? У него же! Словом, последние четыре года на девяносто девять процентов моя жизнь переплелась с личностью владыки. И вот я стою у его ног. «Владыка, владыка!», — зову я. Но молчит он. А только сейчас вот дышал, хотя и тяжело дышал. Тайна смерти. Тайна великая воли Божией. Но сердцу от этого не было легче, и оно плакало.
В семь часов пятнадцать минут раздался с колокольни, удар за ударом, звон нашего колокола. Даже не предупрежденные о смысле двенадцати ударов (а они раздались в Японии по случаю смерти впервые) обитатели семинарии и женской школы с плачем прибежали в миссию, где им сообщили печальную весть. Начались минуты незабвенные, но душу раздиравшие… Открыта дверь в гостиную. Открыта дверь из кабинета. Входя чрез гостиную, лентой тянутся сначала воспитанницы, за ними воспитанники. Нет человека, который не вытирал бы слез… Все поклоняются владыке. Целуют еще совершенно теплую его руку. А он спокойно спит. Да, именно спит, — такое впечатление на всех производил его, совсем не похожий на мертвого, вид.
По положению, владыку отерли святым елеем, привезенным от святых мощей угодника Божия Иоасафа отцом протоиереем И. И. Булгаковым. Облачили владыку в полное архиерейское облачение из золотого глазета. Затруднились было найти какую-либо из его панагий: не знали, где он их хранил. Поэтому я принес свою перламутровую, от Гроба Господня, с изображением на ней Воскресения Христова. И не случайно владыка, построивший несколько Воскресенских церквей и во время болезни так часто бредивший «воскресением», лежит в могиле с символом воскресения на персях своих.
К десяти часам успели уже прибыть нарочито извещенные посольский отец протоиерей с семьей, семья Назаровых, семья Осиповых, Мендрины, — то есть те немногие русские, которые или живут в Тоокёо, или в этот вечер из Ёкохамы прибыли в Тоокёо. К этой же поре в женской школе уже приготовили легкий матрац из белой материи, с ватой, на который и положили тело высокопреосвященного святителя Божия, по перенесении его в крестовую церковь, находящуюся как раз над его квартирой и в соседстве с моей квартирой.
Начали первую панихиду уже близко к одиннадцати часам ночи. Необычный час. Переполненная до духоты церковь. Необыкновенное возбуждение осиротелых миссийских школ. Скорбь христиан…
По случаю кончины высокопреосвященного Николая мною сразу были посланы телеграммы высокопреосвященному митрополиту Антонию, обер-прокурору Святешего Синода В. К. Саблеру, протоиерею Инженерного замка в Санкт-Петербурге Ф. Н. Быстрову, товарищу и другу почившего и преосвященному Василию Можайскому, родственнику почившего. Телефоном непосредственно после смерти было извещено о печальном событии посольство. А во все провинциальные церковные общины посланы известительные телеграммы.
Наутро все газеты поместили заметки, посвященные высокопреосвященному архиепископу. Даже газеты, всегда враждебно писавшие о нем и нашей Церкви, на этот раз изменили себе и печатали панегирики. Многие газеты поместили портреты почившего святителя. А затем до самого дня погребения не прекращались заметки относительно панихид, полученных телеграмм, знаков сочувствия посетителей нашей миссии с выражением соболезнования…
Можно сказать, что 4 февраля уже вся Япония знала о смерти «Никорая». Потекли в миссию христиане города Тоокёо, выражали свое сочувствие инославные христиане: англикане, баптисты, методисты, армия спасения, евангелики и прочие многочисленные протестантские секты. Но замечательно: ни звуком сочувствия не обмолвилась замкнувшаяся самодовольно в себе церковь католическая, хотя и было основание отозваться — незадолго перед тем умер архиепископ католический, и от нашей Церкви было им послано сочувствие. Кто с поклоном, а кто с визитной карточкой спешили в миссию и не принявшие еще учения Христова…
Стали спешно съезжаться в Тоокёо отцы иереи; испросили позволение прибыть наши полунищие катехизаторы. И недостало сил отказать им в этом разрешении, хотя это и вызывало миссийские расходы: ведь все просились на последние проводы своего духовного отца!
Но вот, откликнулась и далекая матушка-Россия. Чудную телеграмму прислал Святейший Синод: «Святейший Синод, с глубокою скорбию известясь о кончине высокопреосвященного Николая, поручает Вашему преосвященству вступить во временное управление делами Православной Духовной миссии в Японии и предать тело почившего святителя честному погребению со всяким благолепием. Молитвами преставльшагося ко Господу архиепископа Николая да ниспошлет Господь милость Свою православным японским христианам в их тяжкой утрате. Митрополит Антоний». Такова телеграмма Святейшего Синода. Уже пославшее телеграмму учреждение заставляло к каждому слову отнестись с особым вниманием. Но тем с большею признательностью читали православные христиане сию телеграмму, что в ней нашли ответ на вопрос своего сердца. Слова: «молитвами преставльшагося ко Господу архиепископа Николая» произвели на всех неотразимое впечатление. Телеграмма эта, полученная в 12 часов дня 5 февраля, решила вопрос о лице, имеющем совершать погребение, и дала поэтому возможность с точностью назначить день погребения…
Тело высокопреосвященного архиепископа лежало в крестовой церкви. В субботу 4 февраля утром и вечером после всенощного бдения, в воскресенье после литургии и вечером, в понедельник 6 февраля утром и вечером здесь были совершены торжественные панихиды, всегда в переполненной церкви. Владыка лежал еще не в гробе, ибо гроб не был готов. Чудный обычай мне пришлось наблюдать в эти дни, впервые за время своей службы в Японии! Известная группа христиан, по взаимному соглашению, приходит к телу почившего с вечера и бодрствует до утра, слушая чтение Евангелия. Обычай этот есть и в обычной жизни, при погребении знакомых, и называется «чюуя». Трогательно было видеть старичков и старушек, в полудремоте, но около своего Дай-Сюкёо проводящих ночь. Умилительны были матери семейств, приходившие со своими грудными ребятками, здесь же располагавшимися с одеялами. Но мне не забыть одной ночи. Она тем сильнее поразила меня, что была почти неожиданна. Конечно, плохо спалось. Немного нападает забытье, очнешься: через стенку в церкви читают святое Евангелие. И с такою горечью в который уже раз почувствуешь, что все это не сон, а горькая действительность. Так было и в эту ночь. Потянуло к владыке. Пошел. Открываю дверь. И что же? Вокруг тела владыки сидят по-японски девочки нашей женской миссийской школы, человек сорок. У всех в руках святое Евангелие и зажженные свечи. Все с благоговением в последний раз поучаются от безмолвного владыки словесам Христовым. Я обомлел от неожиданности. Заплакал. И возвратился домой. Да, велика и искренна была любовь владыки к своим христианам, нежна была привязанность его к школам. И поняли это христиане. Почувствовали это своим сердцем ангельские души воспитанниц. Любовь к своему владыке привела их на всю ночь разделить с ним безмолвие смерти! Но говорил им владыка чрез Христово слово.
Во вторник, 7 числа, пред утренней панихидой, положили тело почившего святителя во гроб. Гроб был сделан из японского кипариса, из не гниющего дерева «хиноки». Употреблен самый лучший материал. Внутри обложен ватой, обит белым шелком. Снаружи отделан белым шелком и гасами. Но доски употреблены слишком толстые, и гроб сделан и длинный, и широкий, и высокий. Поэтому, только один гроб весил около шести пудов. По освящении гроба и переложении в него тела владыки, с малым крестным ходом, при перезвоне колоколов, гроб был перенесен в Воскресенский собор, где и поставили его посреди церкви, впереди архиерейской кафедры. Совершили сразу же панихиду. Вечером в этот же день и днем в среду, 8 февраля, здесь же, у гроба, были совершены панихиды. В это время любовь и усердие молодых людей создали прекрасный балдахин из зелени и цветов, который не только находился в соборе до погребения, но и после него был перенесен на кладбище и там заменил первый шатер над могилой владыки.
Немало хлопот было с вопросом о кладбище. Первоначально христиане предполагали купить большой участок на кладбище в Зоосигая, что-то около 600 квадратных саженей. На этот участок было дано согласие мною, ввиду того что в будущем около могилы святителя Божия можно бы широко развить и просветительное, и благотворительное дело. Однако постепенно на этот участок цену подняли так, что пришлось от него отказаться. Отвергнув прочие возможности, я предложил осуществить волю владыки и похоронить его в Янака. Но здесь не нашлось ни одного непроданного участка. Пришлось искать участок по соседству на городской земле. Нашли. Пришлось от Министерства внутренних дел просить разрешения городу продать этот участок нам. Разрешение получили. Город участок продал. Но он еще не в черте кладбища. Опять пришлось обращаться к Министерству внутренних дел за разрешением наш участок включить в кладбищинский. Разрешили. Только тогда можно было приступить к устройству склепа.
Участок, купленный нами в Янака на средства А. И. Синельниковой, небольшой. Но он вполне достаточный для того, чтобы на нем построить церковь формы корабля… Имея в виду со временем непременно устроить над могилой владыки церковь, и склеп я устроил так, чтобы он приходился как раз на средине будущей церкви.
От поверхности земли до верха склепа пять футов. Сняв землю на такую глубину и устроив пол церкви на одном уровне с верхом склепа, мы имели бы возможность малым чем быть отделенными от владыки и над его могилой возжечь и неугасимую лампаду, и установить неугасимый Псалтирь. Но это только внизу, в церкви святителя Николая Мирликийского, Чудотворца. Мне же хотелось бы построить еще церковь и вверху…
Разумеется, как бы было прекрасно, если бы владыка мог быть похоронен в созданном им соборе. Но мы живем в стране, где внутри больших городов не разрешается погребать решительно никого и где самих императоров погребают за городом, а попросту часто на открытом поле. Впрочем, не только нами были произведены соответствующие ходатайства, но просило о сем и Российское Императорское посольство. Но нарушить законы не представилось удобным. А, сказать правду, для миссии это было бы, пожалуй, и опасным.
Склеп сделан из толстого гранита на цементе. В склеп поставлен ящик, сделанный точно так же из японского кипариса, или «хиноки». Пространство между стенками склепа и ящиком засыпано углем. Для опускания гроба устроено приспособление с блоками на цепях. Все эти работы в среду 8 февраля были закончены, и погребение поэтому могло состояться без откладывания, чего молено было опасаться по позднему началу работ. Впрочем, работали и по ночам.
Накануне погребения, в среду 8 февраля, был совершен Парастас, а за ним — мною для прибывших русских панихида на славянском языке, после сего начались панихиды, кои служились группами иереев, по просьбе прибывших из провинции христиан, и служились всю ночь. Всю ночь у гроба провели (чюуя) на этот раз катехизаторы.
VI
В четверг, 9 февраля, было совершено погребение высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского. В пять часов утра в приделе святых апостолов Петра и Павла совершена литургия соборно пятью иереями-японцами, при диаконе японце; пела группа катехизаторов. В семь часов утра в крестовой церкви совершил литургию протоиерей посольской церкви П. И. Булгаков, в сослужении двух иереев-японцев (за теснотой церкви только двух), при диаконе Д. К. Львовском, при пении русских воспитанников Духовной семинарии. В семь же часов утра в соборе, в главном приделе Воскресения Христова, совершена литургия мною в сослужении начальника Корейской Духовной миссии архимандрита Павла и девяти иереев-японцев, при пении миссийских школ. Непосредственно за окончанием архиерейской литургии начата была литургия в правом приделе Введения во храм Пресвятой Богородицы, совершенная также соборно пятью иереями-японцами, при одном диаконе, пели катехизаторы. Таким образом, литургия об упокоении души новопреставленного архиепископа Николая совершалась на всех четырех престолах, начиная с пяти часов утра, до десяти часов тридцати минут дня.
По окончании архиерейской литургии было предложено собравшимся христианам прощаться с владыкою. Непрерывною лентою тянулись сначала школы наши, а за ними христиане-японцы, русские, иностранцы. Прощание продолжалось до начала чина отпевания, то есть до одиннадцати часов утра. Погода хмурилась. Нет-нет, и перепадал дождик. Но во время отпевания поднялся ветер силы тайфуна. И хотя он весьма препятствовал процессии, но дождя все же не было.
Подъезжают к миссии кареты — это съезжаются послы, министры, знатные люди. Верхами на конях приехало несколько генералов. Миссийский двор переполнен народом. Не говорю уже о соборе. Полнехонько и на прилегающих улицах. Ровно в одиннадцать часов начался перезвон всех колоколов, непрерывно продолжавшийся два часа, во время отпевания. Ровно в одиннадцать часов я вышел на отпевание, имея в сослужении архимандрита отца Павла, протоиерея П.И. Булгакова и тридцать два японских иерея, при пяти диаконах. Епископ англиканской церкви Мак-Ким и другие представители инославных церквей стояли на правом клиросе и внизу его. Епископ английский Сесил, к сожалению, был в отлучке, на островах Огасаварадзима. Католики, конечно, отсутствовали…
Венок от Российского Посольства был возложен первым из всех. Были венки и от инославных миссионеров.
Пред самым отпеванием, через своего придворного, прислал венок из живых цветов Почетный Президент Русско-японского общества Импер. Принц Кан-Ин.
Но верхом почета, какой воздала Япония архиепископу Николаю, было то, что сам император Японии, ныне уже почивший, Мейдзи-Тен-ноо прислал на гроб владыки великолепный и громадный венок из живых цветов. И прислал не секретно! В условленный час, через полчаса по начале отпевания, прибыл придворный чиновник с венком. На уготовленном месте, на ковре его встретили А. И. Щербацкой, представитель России, и я, представитель Православной японской общины. Приняв венок и ответив на слова передачи благодарностью, мы возложили венок к возглавию святителя. Сам император Японии увенчал победными цветами главу святителя Божия! Внутри венка два иероглифа: «Он Си», то есть «Высочайший дар». И все японцы сии два иероглифа видели, читали и благоговейно пред венком склоняли свои головы!
Начав при смертных опасностях, закончил свою деятельность в Японии владыка Николай при одобрении с высоты Трона.
Отпевание совершалось по-японски. Но некоторые ектении произносились и аллилуарии и молитвы читались мною, архимандритом Павлом и протоиереем П. И. Булгаковым по-славянски. В два часа чин отпевания окончился. Последнее прощание священнослужителей, инославных представителей, некоторых из знатных лиц. И гробовая крышка навеки сокрыла от нас нашего дорогого святителя.
При начавшемся трезвоне обнесли гроб вокруг собора, установили его на колесницу и, выстроив процессию по выработанному церемониалу, отправились до кладбища Янака. Рвет неистово хоругви паши ветер. Пришлось их нести в опущенном положении. Идут воспитанницы, воспитанники. Все в однообразных костюмах. У всех в руках пальмовые ветви — символ веры в победу дела владыки в Японии. Иереи, диаконы — в священных облачениях. Многие катехизаторы — в стихарях. В полном облачении, с посохом в руках, епископ. Ордена владыки. Все принадлежности архиерейского сана, носившиеся владыкою. В заключение — колесница с дорогим гробом, представитель России в шитом золотом придворном мундире. И лента, бесконечная лента христиан!
Нужно ли говорить, какое подавляющее впечатление вся эта процессия производила на зрителей! А они во все время пути стояли шпалерами на улицах. И считать их нужно не тысячами и десятками тысяч, но непременно сотнями тысяч! Были сцены, трогательные до слез. Вот идем мимо женского учительского института. Тысяча девиц выстроена вдоль дороги. Проходит процессия — благоговейное внимание. Венок императора. Глубокий поклон. Колесница с гробом. До пояса поклон. И это не одна только школа! Все школы, расположенные при пути следования процессии — и мужские и женские, — выстраивались длинной шеренгой и провожали процессию не только любопытством, но и глубоким почтительным поклоном.
Венок императора Японии несли преподаватели семинарии, а роскошные ленты его придерживали во все время следования процессии младшие чины нашего посольства в парадных мундирах.
В три с половиной часа пополудни процессия прибыла на кладбище. Гроб поставили над могилой. Совершили последнюю литию и при пении «Вечная память» опустили гроб в могилу. Закрыли ящик кипарисовой крышкой, привинтили винтами и опять засыпали углем. Затем начали опускать на блоках же громадные плиты гранита — крышу склепа. В это время религиозная часть процессии ушла в соседнюю гостиницу, где и разоблачились все участники процессии. К вечеру могила была сделана уже совершенно и на бывшем пустом месте посажены камелии, кипарисы, пальмы, клены и другие растения — дар отдельных лиц и организаций.
Между литургией и отпеванием христианам роздано тысяча японских обедов, так называемых бентоо. За каждое бентоо заплачено по двадцать сен. Эти двести иен уплачены из жертвы А. П. Синельниковой.
А для язычников на ту же жертву было заказано 2000 прекрасных хлебов, в особых коробках, с памятными надписями. Каждый хлеб с коробкой обошелся в десять сен. Все язычники, посетители собора, в первые две недели после погребения владыки получали себе на память по сему хлебу. А как были благодарны и растроганы, можно судить по письмам, иногда приходившим из далекой провинции! И хотя бы по одной фотографии. Ее происхождение такое. Язычник, получивший хлеб, так был растроган, что долго не решался съесть его. В конце надумал: снял с хлеба фотографию. Себе оставил одну, мне с благодарностью прислал другую. И только тогда решился съесть подаренный хлеб!
Да, много здесь можно посеять добра! И не знаешь, когда и каким путем сеется оно! Но несомненно одно, что владыка архиепископ Николай в своей немощи из гроба проповедовал много сильнее, чем когда-либо при своей жизни. И вся процессия среди сотен тысяч язычников была самым блестящим проповедническим собранием, какое когда-либо приходилось ему устроить.
К пяти часам вечера я возвратился в миссию. Одиночество было бы сегодня ужасным. Но Бог послал нам из Кореи архимандрита Павла, которого любил владыка и который почитал владыку. С родной душой чувствовалось куда легче.
А на улице стонал ветер. Начался дождь, и крупные капли его били в стекла.
Так совершилось погребение высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского. «Будет ли архиепископ Николай святым?», — спрашивает меня протестант профессор Мидзуно. «Я верю, что он с минуты своей смерти уже предстательствует за нас с вами пред престолом Вседержителя», — ответил я. Профессор-протестант заплакал. Заплакал слезами радости, ибо я на его думу ответил.
С глубокою верою, что равноапостольный в подвиге будет равноапостольным и в воздаянии, от сердца смиренного воззовем: «Святителю Божий, предстательствуй за нас в твоих молитвах святых!»
Даниил Кониси
Воспоминания японца об архиепископе Николае
Весной 1879 года в приморском городке средней Японии я случайно прослушал христианскую проповедь одного православного миссионера. Слова проповедника произвели сильное впечатление на мою юную душу, и вскоре я был крещен одним из ближайших сотрудников преосвященного Николая. Много хорошего о нем я слышал от своих духовных учителей и истинно благоговел пред его великою личностью. Мне очень хотелось поближе подойти к нему, но не скоро мне удалось достигнуть этого. Только зимою 1881 года я, семнадцатилетний юноша, отправился в Токио, чтобы учиться в школе этого апостола Японии. В день прибытия в Токио я был представлен преосвященному. Он был высокого роста и очень хорошего сложения, имел светлые волосы; усы и борода были небольшие. Энергичное выражение лица и своеобразно блестящие голубые глаза произвели на меня впечатление.
Он очень любезно принял меня и погладил по голове.
— Молодец, — сказал он, — ты, наконец-то приехал к нам. Я давно слышал о тебе и ждал; учись же у меня. Но я вижу, что ты совсем большой. Тебе будет легче изучать христианскую религию на родном японском языке, чем на чужом — русском.
Тут я стал просить его, чтобы он разрешил мне вступить в Духовную семинарию, где в то время все научные и религиозные предметы проходились по-русски. Хотя не особенно охотно, но тем не менее он принял меня в семинарию. Вот с этого нее времени я стал учеником апостола Японии.
Преосвященный Николай очень любил нас — юных учеников. Бывало, встретившись с нами в миссийском саду, смеясь, он подходил к нам.
— Ну, господа, — говорил он, — как ваши дела? Уж, наверно, вы стали хорошо говорить по-русски?
— Никак нет, Ваше преосвященство, — отвечали мы, — плохо; мало успеха.
— Ладно, ладно, — замечал он, — вы стали заметно хорошо произносить русские слова, а это, несомненно, успех. Надо поздравить вас с успехом.
При подобных случаях он вынимал из своего бумажника пятийенный кредитный билет и подавал нам со словами:
— Устройте, господа, братское собрание в субботу и купите конфект, а чай берите у эконома. Об этом я скажу ему.
Видя, что мы обрадованы и довольны подарками, он улыбался от удовольствия.
Нередко он приходил на наше собрание и очень внимательно слушал юных ораторов.
Иногда и сам он говорил что-нибудь забавное и смешное. Ученики неудержно смеялись от его рассказа, а он сам был доволен этим.
Выпускные экзамены в семинарии для него были совершенным торжеством, и он больше радовался, чем сами окончившие курсы ученики. Болезнь учеников очень огорчала нежно любившего их архипастыря. Тут он не жалел ни трудов, ни средств. Если больной умирал, то просто беда — он плакал и никого слушать не хотел. Но, в конце концов, он сам совершал погребение и провожал до кладбища.
Так, преосвященный был общим отцом своих учеников.
Преосвященный Николай особенно любил христиан-японцев: для них широко открывал двери. Это очень понятно: ведь все они — духовные дети его. Он был очень чуток к духовным их нуждам. Он охотно давал им отеческие советы и направлял их на путь истины. Приезжих провинциальных христиан он угощал чаем и конфектами и указывал им, как и где жить в столице.
Его любовь не ограничивалась тесными кругами христиан. Она очень часто простиралась и на язычников. Так, когда в 1891 году было большое землетрясение в провинциях Гифу, Айчи и Мие, он собрал пожертвования от христиан других провинций и приезжих русских туристов и раздавал пострадавшим.
Он был большой патриот, горячо любил свою Русь, но его патриотизм был в строгой гармонии с христианской любовью. Он ясно понимал, что такой патриотизм важен и для Японии, и поэтому настойчиво требовал от своих последователей, чтобы они были верны Японии и ее повелителю. Однажды он выгнал одного ученика из семинарии за то, что тот оказался плохим патриотом. «Истинный христианин, — учил он, — должен быть истинным патриотом».
Последняя война для преосвященного Николая была большим испытанием, но он сравнительно легко переносил его, ибо стоял выше войны. Он работал и служил Японской Церкви, как будто не замечая, что в Восточном Китае его соотечественники воевали с японцами. Наш народ ясно понимал такое отношение его к войне и стал еще больше благоговеть пред ним.
Когда же стали привозить к нам многочисленных пленных русских, тогда дела преосвященного значительно усложнились. Он всецело погрузился в мысли о помощи им. Благодаря его хлопотам, русские солдаты получали немало духовных утешений, и всякие недоразумения, возникшие между ними и ближайшими надзирателями их, были устраняемы, и водворялось мирное отношение между ними.
После заключения мирного договора между Россией и Японией личность преосвященного Николая стала еще выше в глазах народа. Но жаль, что ему пришлось недолго пользоваться таким отношением народа. Ныне его уже не стало, но народ никогда не забудет святого его имени.
Личная жизнь преосвященного Николая вполне соответствовала его высокому служению. Он вел умеренно-аскетическую жизнь.
В доме Русской Духовной миссии он занимал только две комнаты: одна — гостиная, а другая — его кабинет. Маленькая гостиная его не знала мягкого гарнитура; единственным украшением ее служила большая гравюра Рафаэлевой Мадонны. Кабинет же его был теснее гостиной — в нем еле-еле помещались письменный стол, шкаф для платья и белья, кровать и два-три стула.
Он одевался очень просто, но чисто и прилично. Зимою он надевал теплый суконный подрясник, а летом — бумажный, светло-желтого цвета. Единственным его щегольством было употребление крахмального воротника. Только в большие праздники он надевал на себя роскошную шелковую рясу.
Так же нетребователен был он и в отношении еды: утром и вечером он пил чай, а кушал только раз в день. У преосвященного не было ни повара, ни лакея. Эконом Никанор, японец, готовил для него суп и жаркое, но третьего, сладкого, не приготовлял. Он очень редко кушал фрукты. Хотя он не отказывался от вина, но употреблял его очень редко и мало.
Утром преосвященный вставал рано — часов в шесть, ложился около двенадцати часов ночи. По русскому обычаю, после обеда он отдыхал около часа.
Утром в продолжение двух часов он знакомился с текущими делами, то есть секретарь читал ему докладные письма провинциальных священников и проповедников, а он диктовал секретарю ответные письма. В мое время он сам преподавал нам догматику и всеобщую гражданскую историю (последняя — его любимый предмет), но в последнее время он лично никакого предмета не преподавал в семинарии. Эти же часы он посвящал переводам священных книг: Часослова, Служебника и др. Вечером он читал русские и японские газеты, писал письма в Россию, занимался записью в приходо-расходные книги Духовной миссии.
Он всегда пользовался хорошим здоровьем. Я не знаю момента, чтобы когда-нибудь он был болен и лежал в постели. Поэтому весть о его болезни, а потом о смерти особенно поразила меня.
Я не стану распространяться о том, что преосвященный Николай прекрасно владел японским языком и отлично знал наш народ, историю и литературу. Это ведь и без меня всем так известно.
Таким образом, он стоял высоко во всех отношениях человеческой жизни. Если и в наше время возможна святая жизнь на земле, то именно преосвященный Николай вел такую жизнь. Да, он был святой, по крайней мере, для нас — японцев.
Сергий Седзи
Я стал воспитанником семинарии и поселился в Суругадае… Я принялся усердно — не так, как занимался в английском училище, — за изучение русского языка: это было тем более необходимо, что я поступил в семинарию две недели после того, как начались занятия. Новые мои товарищи, вместе со мною поступившие в семинарию, очень мне понравились: все они с первой встречи показались мне искренними и добрыми. Всех их было около пятидесяти. Из них три четверти были юношами взрослыми; остальные были такие же дети, как и я, и их поместили всех вместе в одну большую комнату, составлявшую особое «царство молодцов», как называл нас преосвященный Николай, когда посещал наше жилище. Разумеется, наша молодцовская комната была самой веселой и шумной во всей семинарии, но зато занимались мы и успевали в учении также молодецки. Хотя старшие из вновь поступивших помещались отдельно от нас, но мы все весьма скоро познакомились между собою, и из нас составилась как бы одна семья, связанная истинно братскою дружбою…
Такова была товарищеская среда, в которой очутился я при начале моего учения в семинарии. Во главе же всей семинарской семьи стоял, во-первых, сам преосвященный Николай, во-вторых, бывший тогда еще иеромонахом отец Владимир. Но отношения между ними и воспитанниками не были теми начальническими отношениями, которые обыкновенно приходят на ум при словах: ректор и инспектор учебного заведения. Отношения эти были совсем иные — близкие и родственные: никаких преград между начальством и воспитанниками не чувствовалось… Этот нравственный строй нашей семинарии всецело обусловливался тем неотразимым обаянием, которое производит на всех его знающих основатель и глава нашей православной миссии.
Об этой замечательной личности считаю нелишним по этому поводу сказать несколько слов. Имя преосвященного Николая в Японии пользуется громкою известностью не только между христианами разных исповеданий, но и между язычниками. Самое здание православной миссии в простонародье называется «домом Николая». Все близко знакомые с жизнью и деятельностью преосвященного Николая глубоко уважают его и питают к нему искреннюю любовь и преданность.
Поделиться книгой: