Помоги проекту - поделись книгой:
В доме моего дяди мы пробыли до самого вечера. Много разговаривали сидя на террасе, за которой виднелись укрытые снегом крыши и изумрудные ели, создавая чудеснейший загородный пейзаж, что казался таким волшебным, после долгих месяцев, проведенных в городе. Домой мы вернулись уже затемно, застав бабушку у плиты. Она неспешна возилась с кастрюльками в своей черной юбке и серой блузе, ожидая нашего возвращения. Илья тем временем сидел со своими игрушками, которые я купил им вчера.
Поужинав, мы снова расселись в гостиной у телевизора, который работал в этом доме почти круглосуточно, разбавляя красками искусственной жизни, однообразные стариковские будни. Мы смотрели шоу талантов, которое навивало на меня скуку, и потому, уже через час, я уложил детей, а сам лег в кровать, но заснуть так и не смог, и еще долго лежал, слушая как воет за окном вьюга, а Павел бормочет что-то во сне.
Следующим утром, после завтрака, дети ушли играть на улицу, мой дед вышел на рынок за продуктами, а мы с бабушкой остались сидеть на кухне, заварив себе чайник чая с бергамотом. Когда я был ребенком, мы часто сидели с ней так. Она рассказывала о своей жизни — о своем детстве, о войне и оккупации. О том, как они познакомились с дедом. И о том, какими были мои родители в молодости. А я просто слушал, не перебивая ее и пытался представить, какой была жизнь пятьдесят лет назад. Так случилось и в этот раз. И я сидел налив себе полную чашку, и слушал ее нежный и тихий голос, который возвращал меня в далекое забытое детство. А она сидела передо мной, положив голову на ладонь, и взгляд ее был отрешенный, устремленный в даль минувших десятилетий, от которых теперь остались лишь блеклые воспоминания и несколько пожелтевших фотокарточек в ее альбоме.
Моя бабушка была не примечательным человеком, каких на свете живет сотни тысяч. А по меркам нашего эмансипированного столетия, когда женщины вольны быть кем угодно, ее жизнь и вовсе можно назвать серой. Ведь провела она ее ухаживая за своей семьей, в бесконечных домашних хлопотах, редко покидая границы привычно мира. Но именно эта отрешенность от всех событий, что протекали без ее участия, позволила ей сложить свое собственное мнение, не подвластное никаким влиянием из вне, и стать настоящим кладезем совершенно простой и житейской мудрости. А если бы мне вдруг пришло бы в голову записать все действа, свидетелем которым она стала, в моем доме не хватало бы места, чтобы уместить все эти пачки бумаги.
После обеда я оставил детей со своими стариками, а сам пошел прогуляться по городу, а заодно найти приличный бар, поскольку в этот морозный день, я мечтал о бокале хорошего виски со льдом, и он стоил того, чтобы хрустеть весь вечер по снегу, в поисках подходящего места, с бутылочкой ирландского задиры.
Выйдя на улицу, я окинул взглядом понурые дома, и сразу понял, что здесь мне удастся найти только забегаловки для местных пьянчуг, и поэтому решил ехать в центр. Путь мой пролегал через жилые районы, которые сливались в бесконечный минималистичный пейзаж бетонных коробок, что стояли словно угрюмый памятник аскетичной архитектуры, главенствовавшей в нашей стране в семидесятых годах прошлого века. От видов этих домов, меня пробирала тоска.
В центре мне пришлось долго кружить в поисках открытого бара, по серым улицам, что тускло освещались желтыми фонарями, приобретая зловещий вид. Наконец-то, замерзший и злой, я набрел на небольшой паб, хотя если честно, это место не имело никаких оснований так называться, где мне повезло найти виски. Правда пришлось заплатить за один бокал стоимость половины бутылки. Но я решил, что раз уж я выбрался в долгожданный отпуск, будет глупо экономить деньги, ради которых я работал весь год.
Перекинувшись парой слов с неразговорчивым барменом, я занял столик в углу, уселся на мягкий диван и сделал первый глоток, который растекся по моему замерзшему телу приятным теплом.
Паб пустовал. Лишь парочка женщин сидела напротив меня, да какой-то странный мужчина лет сорока, слонялся между столиков. В зале тихо играла музыка. Я заказал порцию картошки с рыбой, и достав свой блокнот, стал записывать в него свои мысли, что посетили меня за последние два дня. Но не успел написать и страницы, как ко мне тут же подсел тот странный мужчина.
— Привет приятель, — начал он хриплым голосом. — Ну что скажешь? Мороз на улице дикий.
— Есть такое, — я нехотя оторвался от своих записей.
— Ты ведь не местный? — спросил он бойко. — Я хозяин паба. Всех местных знаю в лицо.
— Не местный, — отозвался я.
— Откуда же? Из Москвы?
— Нет, — сухо ответил я, надеясь что этот странный тип от меня отвяжется. Но он моего настроения не уловил, к тому же, напористости ему придавал выпитый алкоголь.
— А я смотрю, ты что-то записываешь… Неужели писатель?
— Вроде того.
— Из этого выйдет книга?
— Может и книга, — я отодвинул блокнот и отглотнул из бокала.
— А я ведь тоже пишу, — все не унимался незнакомец. — Этот паб, это все ради денег. Но вот когда я пишу стихи, я чувствую, что это мое призвание.
Я махом допил свой виски, попрощался с незнакомцем, и поспешил вернуться домой, с подпорченным настроением. И лишь тихий быт гостиной, и разговор с Кристиной смогли спасти этот вечер.
Уже следующим утром мы уехали домой. В город я вернулся отдохнувшим и полным решимости отбросить апатию, и сконцентрироваться на более важных вещах. На семье. На работе. Дописать наконец-то роман, который лежал на столе уже больше года. Более того, я решил, что должен сделать для Елинича хоть что-то, и собирался всерьез насесть на него, пускай даже это полностью противоречило моим представлениям о дружбе и личной свободе, да и вообще, я не привык навязывать людям свою правду, ведь она как известно всегда субъективна. Но в случае с Елиничем все было немного иначе. Я не имел цели, заставить его принять мое мировоззрение, а просто хотел показать ему, что его жизнь могла быть иной, совершенно не похожей на ту, что он вел долгие годы.
Я не хотел верить, что для него все было потеряно. Он был близок мне, и я не хотел оставлять его в прошлой жизни, как уже оставил многих. И в новой, не приветливой реальности мне очень не хватало чувства братства и поддержки. Но большего всего, мне не хватало хотя бы зыбкой связи с моим прошлым, и с тем, что долгие годы я считал своей самостью. Конечно, с моей стороны очень глупо было держаться за ушедшее, но ведь оно являлось частью меня и отрываться от него было чертовски больно, а в погоне за новыми идеалами, так легко было потерять себя и стать очередным безликим силуэтом 21-го века, что оставляют после себя лишь горы мусора и миллионы фотографий, которые кроме них никто и не смотрел.
Но через два дня, когда я попытался связаться с Елиничем, я вдруг выяснил, что раньше весны он не собирается возвращаться в город. Тогда я и понял, как были глупы мои надежды. Вскоре он совсем затерялся, и встретились мы лишь через два месяца, когда он вдруг показался у меня в фотосалоне — оплывший от постоянного пьянства. Все шестьдесят дней он провел в беспробудном загуле, к которому присоединялись все, кто не против был погулять за его счет, а таких людей нашлось немало. К началу марта, на его счету не оставалось и двухсот тысяч, а искать работу он так и не собирался. Вместо этого снял квартиру, где тратил остатки своих денег, все еще веря, что сможет выбраться из страны, но уже все чаще сокрушаясь о том, что теперь ему похоже придется стать бездомным, и то и дело шутил: «Уж лучше буду побираться свободным, чем здесь быть рабом в крохотной квартирке, взятой в кредит, за который я буду расплачиваться до самой смерти», — вот только смешно никому из нас не было.
Часть 2
Весна в 2017-ом пришла рано, но так неуверенно, что еще долго, то и дело сдавала свои позиции. С погодой творилась полная неразбериха. Сегодня ты мог прогуливаться в шортах, а назавтра уже кутался в куртку, пока на голову тебе сыпал снег, и через день все повторялось по новой.
Я все ждал, когда уже наступят беззаботные солнечные дни, которые обычно избавляли меня от всех тревог и волнений, но март был скуп на нежность, и лишь тянулся бессвязной серой массой. В тот год я очень устал от зимы. В ее холодной враждебности, было так сложно не думать о чем-то плохом. За всю зиму со мной не случилось ничего хоть сколько-нибудь интересного. Я редко выбирался в люди и почти все время проводил на работе, возвращаясь домой к восьми часам вечера, где меня уже ждали Кристина и Павел. И день ото дня ничего не менялось. Лишь воспоминания о моих прошлых днях казались мне все ярче и живее, на фоне однообразных будней. Они обещали мне избавление, но просили слишком высокую цену. А мне просто не хватало свободы. Я уже много лет не встречал рассвета. Забыл какого это, не знать, что ждет тебя завтра. Но больше всего я скучал по простым, но очень важным беседам с теми, кто мог понять мои чувства, и просто сказать: «Приятель, пора бы тебе собраться». Конечно, рядом была Кристина, но это было совсем другое, ведь прежде всего, мы с ней исполняли другие роли. Тогда я еще и подумать не мог, что уже в апреле, буду свободен от всего, что так угнетало меня совсем недавно.
В тот день, когда Елинич вернулся в город, домой я вернулся в скверном настроении, и не ждал от этого вечера ничего хорошего. Кристина как обычно встретила меня дома, но сегодня в ее глазах виднелась необычная живость. Она сидела напротив меня и пристально наблюдала за тем, как я ем суп. Наконец, она бойко произнесла:
— Сегодня я говорила с сестрой, — начала она издалека.
Хотя, прежде чем услышать дальнейший наш разговор, вам стоит поближе познакомится с сестрой Кристины. Оксана была молодой женщиной, которой недавно исполнилось тридцать, но встретив ее на улице, вы не дали бы ей больше двадцати пяти. Она была невысокого роста. С узкими плечами и стройным телом. Всюду она держалась величественно, то и дело поправляя свои длинные светлые волосы. Оксана совсем не похожа на бойкую и совершенно простую Кристину, и порой, я даже забывал о том, что они сестры. Работала Оксана в туризме, и всю свою жизнь провела на чужих берегах, мотаясь каждые полгода по бесчисленным странам — Черногория, Индия, Турция, Тайланд и еще с десяток других. Домой она возвращалась редко, и проводила с семьей не больше двух месяцев за год. И хоть она привыкла жить и путешествовать с комфортом, была еще большей бродягой чем я в свои былые дни. И если я часто говорил, что мне домой не по пути, то у нее дома не было вовсе, были лишь сотни квартир и гостиниц, где ненадолго останавливалась ее кочевая душа.
Но по семье Оксана скучала, особенно по Кристине, с которой они были близки, и потому то и дело приглашала ее отдохнуть где-нибудь на морском побережье. И зачастую брала на себя большинство расходов, поскольку работа приносила ей немалые деньги, которые зачастую даже не успевала тратить.
А в нашей же квартирке, я спросил Кристину, отложив в сторону ложку:
— Да? И как у нее дела? Она ведь скоро должна прилететь?
— Ага, — подтвердила Кристина. — В начале мая. Но говорили мы не об этом.
— И о чем же?
— Она зовет нас к себе в Индию. Сейчас конец сезона, и людей будет немного. Сможем пробыть там три недели, а потом вместе вернуться в Россию.
— Звучит очень заманчиво, — я заулыбался, хотя признаться честно, не воспринимал эту затею всерьез. Я еще не разу не выбирался из страны, не считая Украины, которая ничем в общем-то не отличалась от России, и потому не мог даже толком представить, что за пределами смурного отечества и впрямь есть огромный мир, полный диковинных мест, людей и культур.
— Я серьезно, — уловила Кристина мой скептицизм. — Оксана хочет подарить нам билеты туда и обратно.
— Билеты? Знаешь, это очень щедрый подарок, не уверен, что смогу принять его. Это ведь не малые деньги.
— Я знаю, но ты хотя бы подумай… Оксана говорит первые пять дней мы сможем пожить в хижине у моря, а потом будем жить у нее.
Раньше, получив такую возможность я сорвался бы с места на следующий же день, и полетел бы в Индию с одним маленьким рюкзаком и без гроша в кармане. Но теперь все было сложнее. Нужно было решить, что нам делать с Павлом, ведь у него была школа, и он не мог пропустить целый месяц, ведь в прошлом году, когда они пропустили две недели из-за поездки на Кипр, где он отдыхал с Кристиной, у него были проблемы с учителем. К тому же, нужно было найти человека, который сможет в это время работать в фотосалоне. Словом, все было чертовски сложно. И под давлением всех этих мыслей я лишь ответил:
— Хорошо. В любом случае, сейчас мы ничего не решим. Так что давай подумаем об этом, и вернемся к этому разговору через пару дней.
— Это значит, что мы никуда не полетим, — Кристина не скрывала разочарования.
— Почему ты так говоришь?
— Ты и сам не веришь в свои слова.
— Все не так просто, ты ведь и сама понимаешь. Мы не можем просто взять и сорваться. А как же Павел?
— Он побудет у моей мамы. Он ездит отдыхать по два раза в год. Он все поймет. Нам стоит иногда отдыхать вдвоем. У тебя вообще не было отпуска уже несколько лет.
— Я ездил к моим старикам на праздники, — возразил ей я.
— Это совсем другое!
— Давай просто не будем принимать поспешных решений.
Больше об Индии мы не говорили, но я видел, что Кристина расстроилась, и начал испытывать чувство вины за свою нерешительность, которая на самом деле была единственной причиной моих сомнений.
Той ночью я долго не мог заснуть, и все думал о том, что похоже стал настоящим трусом. Стал одним из тех угрюмых мужчин, которых я видел в детстве и отрочестве. Тем самых, что сидели во дворах моего городка после работы, и лишь сетовали на жизнь. Они всегда казались мне такими слабыми и напуганными, со всеми их: «Выкинь дурь из башки пацан! Послушай, что тебе скажет старший. Хватит тебе страдать ерундой, выброси к чертовой матери все свои книжки. В них написана одна чушь. Жизнь штука сложная. В ней все непросто. И ты должен подчиняться ее законам. Это сейчас тебе кажется, что где-то там есть райские земли. Пойми, ты такой же как все. Так что хватит выделываться и цени то, что имеешь. У кого-то не и этого. Уж мы то знаем».
Но на самом-то деле, ни черта они не знали и не видели. Ведь у них поджилки тряслись от одной мысли о том, чтобы высунуть голову из зыбучих песков своей маленькой жизни. Они всю жизнь сидели на этих лавках во дворах, и искали себе оправдания, среди обязанностей, правил и устоев, которые сами же и придумывали.
Ведь на самом-то деле, у меня не было ни единой преграды. В фотосалоне могла поработать девушка, что иногда подрабатывала на выходных. Конечно мы потеряли бы деньги, но ведь в конце концов, деньги — это просто бумага, о которой я навряд ли вспомню на смертном одре. А Павел был уже достаточно взрослый, чтобы обойтись без нас несколько недель. И от возможно самого яркого путешествия в моей жизни меня отделял лишь страх ненадолго выбраться из темницы, которую я привык называть своей зоной комфорта.
Знаете, меня всю жизнь считали ненормальным, а порой даже инфантильным, лишь потому что я старался жить так, как мне хочется. Когда я решился уехать из городка, чтобы отправится искать свое место в огромном мире, каждый второй говорил мне, что я глупец. А когда я всюду крутился оголтелыми искателями жизни, и метался повсюду, пытаясь разобраться в том, как все утроено и открыть для себя что-то новое, ко мне вновь приходили люди, и говорили, что я занимаюсь ерундой, и что мне самое место в сумасшедшем доме. И даже когда я решил жениться на Кристине, нашлись глотки, которые наперебой кричали, что я слишком легкомысленен. Но вот что я вам скажу, я даже представить боюсь, насколько невыносимо убога была бы моя жизнь, если бы я слушал их «разумные» советы. Наверное, так же убога, как жизнь бесконечных советчиков. Ведь самое глупое, что может сделать человек со своей жизнью — начать принимать решения опираясь на страх.
Утром, я первым же делом объявил Кристине, что мы летим в Индию, чем не мало ее удивил.
И вот, спустя какие-то пятнадцать дней, когда все дела были улажены, я и Кристина сели в отличный новенький поезд, с четырьмя рядами комфортабельных кресел, который должен был домчать нас до Москвы, откуда вылетал наш самолет. За это время, весна как следует укрепилась, и на дворе стоял чудесный апрельский денек, залитый солнцем.
Мы заняли свои места, купили у проводника две чашки кофе, и поезд тронулся, неспешно постукивая по рельсам. А я был просто счастлив, ведь наконец-то смог выбраться из трясины города. Я смог сбежать. От проблем. От волнений. Я был в дороге, и не мог даже представить, куда она меня приведет. Ведь на том конце, меня ждали тысячи бодхисатв, что жили в моих прошлых мечтах, и двадцать гоанских рассветов, по среди вселенского ничего.
Кристина же, тихо спала в своем кресле, или просто смотрела в окно, своими чудесными серыми глазами, в которые я влюбился, в тот самый момент, когда увидел их впервые. Но с этими самыми глазами все было не так уж просто. На самом-то деле, глаза у нее были зеленые с легким сероватым отливом, а я, как выяснилось несколько лет назад, страдал тем, что врачи называют дейтероаномалией, а попросту, у меня было сниженное восприятие зеленого. Поэтому я всю жизнь видел свет немного иным, чем он есть на самом деле, и даже не догадывался об этом. И с тех пор, глядя на нее, я все больше и больше убеждался в субъективности восприятия мира, который выглядел по-разному, в каждой отдельной паре глаз, и был наполнен разными событиями в каждом отдельном разуме.
И все эти мысли роились в моей голове, пока поезд мчался вперед. И мне было наплевать на то, что могли об этом подумать люди, ведь в конце концов — все мы есть пустота. Все пустота. В точности как было написано в буддистских книжках, которые я читал в студенческие годы. Те самые, которые были уже давно забыты, а теперь вновь и вновь всплывали обрывками и цитатами у меня в голове.
Когда мы прибыли в Орел, я выскочил из вагона чтобы снова мельком взглянуть на этот город, в котором я когда-то провел самые тоскливые шесть недель в моей жизни. Было это осенью 2012го, когда я только забросил университет. У меня почти не было денег, и мне предложили неплохую работу в этом городе, в закусочной, чье название я не буду озвучивать. Тогда меня ничего не держало, и я, не раздумывая согласился. Получил в конторе билет на поезд, собрал вещи и поехал в Орел. Поселили меня в какой-то облезлой гостинице, напротив городской тюрьмы, с одной ванной в коридоре, в четырехместном номере, где со мной должны были жить еще трое парней из Курска, но они так и не появились, и все полтора месяца номер был полностью в моем распоряжении.
В первую неделю все было потрясающе. После работы, я шел гулять по городу прекрасными сентябрьскими вечерами. От гостиницы вниз, к площади и городскому театру, оттуда на чудную пешеходную улочку, вымощенную брусчаткой, где одно за другим стояли кафе со столиками на улице, как во французских фильмах. Там я пил черный кофе, съедал пару вкуснейших сэндвичей с ветчиной и оливками, и двигал дальше, по мосту, мимо бара, где собирались все местные безумцы, к площади на которой громоздился бронзовый всадник, посреди дорогих бутиков и городского трафика. Выкуривал сигарету и шел в английский паб, через три улицы, где выпивал пинту стаута и уже затемно возвращался в гостиницу. А там, в полумраке затянутого сигаретным дымом номера, возился со своими блокнотами, в которых писал несвязные рассказы и отправлял их моему бывшему другу, который всегда их хвалил, толи из-за личной симпатии ко мне, толи из-за страха меня обидеть.
Но вскоре, по закусочной разлетелась новость о том, что кто-то стянул из деньги из кассы, а поскольку тогда я являл собой весьма подозрительного типа с татуировками на руках, все подозрения пали на меня. Мне было чертовски обидно, ведь я был весьма ответственным работником.
Уже следующим утром директор закусочной вызвал меня в свой кабинет, где, угрожая полицией, требовал, чтобы я во всем признался, но я лишь послал его к черту. А он, стоит сказать, был на редкость не приятным типом, помешанным на власти, и мою дерзость воспринял за личное оскорбление. Доказать он ничего конечно же не смог, но это не помешало ему сократить мне количество смен, и ставить на самые грязные работы. И я застрял в этом городе, ведь согласно бумагам, которые я подписал, я не мог уехать раньше середины октября, в противном случае они могли не платить мне командировочные. И даже когда через две недели выяснилось, что деньги украл один из менеджеров, мое положение ничуть не изменилось.
Но все это было так давно… Теперь в этот город приехал весьма приличный мужчина, в котором навряд ли кто-то узнал бы того худощавого парнишку, что носился всюду со шваброй. А появись я в той закусочной, не встретил бы там колких взглядов, и обращались бы ко мне на «вы», со всеми почестями, которые так любят представители среднего класса.
Вернувшись в поезд, я рассказал эту историю Кристине, на что она ответила:
— А я никогда не видела в тебе опасности.
— Неужели?
— Мне ты показался очень милым и добрым, — она положила голову мне на плечо, — Просто они не знали тебя так как я.
Порой мне казалось, что Кристина слишком идеализировала меня, гораздо больше, чем я того заслуживал. Но она любила меня, и лишь это было важно. И мне было все равно, по какой причине эта великолепная девушка согласилась выйти за такого чудака как я. Ведь я давно уже понял одну чертовски важную вещь — если ты счастлив, просто наслаждайся этим, а не трать время на поиск причин. Она просто любила меня — и это было прекрасно.
В Москву мы прибыли в половине третьего. Я позвонил своей старой подруге, Алине Замятиной, которая всюду носилась с нами в студенческие годы, а потом перебралась в Москву и осела там. Прошлым летом, мы с Кристиной приезжали навестить ее, и даже прожили несколько дней в ее старой квартирке в Печатниках, которую она делила с каким-то парнем из Петербурга. Замятина занималась тем же, что и в годы нашей дружбы — бары, концерты и безумные ночи в компании московских отпетых гуляк, с налетом псевдо интеллектуальности, что навечно застряли в бунтующем 2012-ом или вечно пьяном 2007-ом. И наверное пять лет назад я бы крепко закрутился с ее новыми знакомыми, но тогда, меня это уже мало интересовало, то ли от того, что большинству из них уже было без малого тридцать, а вели они себя как дети, то ли от того, что я стал слишком квадратным. В любом случае, тем летом стало ясно, что моей дружбе с Замятиной пришел конец. В день нашего отлета мы так и не встретились, поскольку Алина не ответила на звонок.
Уже через час, мы с Кристиной нырнули в метрополитен, и поехали к аэроэкспрессу, который довез нас до аэропорта.
Знаете, мы живем во время поистине великих возможностей, которые обречены оставаться нереализованными из-за извечного людского страха и снобизма. Что сказали бы мореходы, что умирали от цинги за долгие месяцы плавания, или стони кочевников, что тащили свои пожитки по несколько месяцев, увидь они самолет? Уж точно бы не стали жаловаться на неудобные кресла, на недостаточно вкусный обед, или плач ребенка в другом конце самолета. Они упали бы на колени, и благодарили бы Бога, за эту чудесную машину, что поднимает их на десять тысяч метров ввысь, и всего за семь с половиной часов проделывает путь в 5400 километров. Мы же, современные люди, не видим рукотворного чуда, и совершенно не ценим дары, которые оставили нам задранные волками и утонувшие в морской пучине предки.
В тот момент, когда за иллюминатором земля все быстрее отдалялась от нас, а города превращались в маленькие огоньки, мне так хотелось вскричать: «Да что же с вами всеми такое? Прямо сейчас сто пятьдесят тонн металла и пластика поднимается в небо, только потому что им так велел ЧЕЛОВЕК», — но пассажиры лишь недовольствовали, открывая бутылочки из дьюти фри, и раскладывая свои кресла, негодуя о том, что конструкторы не могли дать им дополнительные двадцать сантиметром для ног.
Тогда я повернулся к Кристине и сказал:
— Похоже, мы совсем забыли, о том насколько велики привычные для нас вещи.
— А мне кажется это нормально, — возразила моя жена. — Прогресс не стоит на месте, и человеческие желания тоже. В конце концов, если бы не наше непомерное стремление получать и потреблять, не было бы и этого самолета.
— Зато представь, как был бы прекрасен наш мир, если бы каждый день выходя из дома, человек видел бы сотни чудес, а не привычные для всех вещи.
— Кажется я понимаю, о чем ты, — она вдруг оживилась и указала пальцем в иллюминатор. — Смотри сколько огней. Наверное, какой-то город. Как думаешь, что это?
— Самара? — не уверено предположил я — Может быть Саратов… А может мы уже над Казахстаном. Сколько мы уже летим?
— Два с половиной часа.
— Наверное, уже над Казахстаном.
— Я попробую заснуть, — протянула Кристина устало. — Если честно, у меня уже нет сил.
— Конечно, милая, — отозвался я тихо.
Кристина натянула на глаза маску для сна, и сказав напоследок: «Люблю тебя», — откинулась на спинку кресла. Я же остался смотреть, как облака плывут под самолетом, и как игриво подмигивает луна, что казалось, была вровень с нами.
Вскоре в салоне погасили свет, я выпил немного виски, чтобы избавится от перевозбуждения и попытался заснуть. Но стоило мне только задремать, как какой-то пьяный недоумок устроил дебош, и начал громко орать на стюарда, пытаясь его ударить. А бедолага стюард не имел права тронуть его даже защищаясь.
Я очень устал и был зол, поэтому уже через пару минут решил встать и помочь стюарду, но как только я выбрался в проход за дебошира уже принялся другой пассажир, который отправил его смотреть цветные сны великолепным правым хуком. Я вернулся в свое кресло, и наконец-то смог крепко заснуть.
Да благословит Господь руку этого незнакомца.
В Гоа мы прибыли в пять тридцать утра. И стоило нам сойти на трап, как тут же на нас обрушилась жара и влажность, словно мы зашли в турецкую баню. Я будто бы был во сне — смотрел на индийцев, что кружили вокруг самолета, и все никак не мог осознать, где нахожусь. Я был так далеко от дома. И здесь вся моя жизнь не имела значения, ведь в этой стране, навряд ли кто-либо понял бы, мой серый северный разум, да и наверное не стал бы даже пытаться. Я вдруг отчетливо осознал одну простую мысль, что перевернула все внутри меня, и я сказал про себя: «Вот ты и в Индии парень. В стране бодхисатв и аскетов, так прекрати же все мерить своим европейским умом», — и мне все казалось, что вот-вот я проснусь в своей спальне.
Следующий час мы провели на паспортном контроле. И там меня ждало первое откровение Индии, несмотря на долгие годы колонизации, этот народ так и не научился говорить по-английски. Подходя к смуглой женщине в синей рубашке, я старался припомнить все уроки в школе и университете, и приблизившись к ней я объявил:
— Доброе утро, мадам. Если честно, это мой первый полет. Прежде, я никогда не проходил паспортный контроль. Не могли бы вы объяснить мне, что именно я должен делать.
Поделиться книгой: