Помоги проекту - поделись книгой:
— Никуда они не уйдут, — уверил его епископ Сабауд. — Можешь не надеяться. Зато теперь это город короля Сигиберта, раз его жители принесли присягу. А что это значит? Это значит, сын мой, что если Арелат возьмут, то здесь начнется сущий ад.
— Город не возьмут, — хмуро отбивался граф. — Мы сможем его удержать.
— Обязательно возьмут, — уверил его епископ. — Вы ослабеете от голода, и вас перережут, как цыплят. И нас вместе с вами. Так-то вы защищаете город, который вам доверили?
— Что ты предлагаешь, святой отец? — спросил его Фирмин.
— Вылазку сделайте. Пришли воевать, так воюйте. В поле вы их разобьете. Их даже меньше, чем вас. А патриция Цельса я знаю, он трус и пустобрех. Это его первый поход, он и воевать толком не умеет.
— Да? — Фирмин глубоко задумался.
— Да! А если вам в поле туго придется, снова в городе закроетесь, — выложил последний козырь епископ. — Ну, что ты раздумываешь? Или так и будешь за стенами сидеть, как старая баба? Тебя же собственные воины на копья взденут. Что за вождь, скажут, трусливый?
Решение было принято, и Фирмин пошел готовить вылазку. Епископ позвал доверенного слугу.
— Выйдешь ночью в лагерь патриция и скажешь ему только одно слово: «Готовься». Ты меня хорошо понял?
— И это все? — недоумевающее сказал слуга.
— Все, он поймет, — кивнул епископ.
Слуга вышел, а епископ обратился к распятию. Ему нужно было отмолить свой грех.
Все получилось очень скверно. Фирмин и Адоварий метались вдоль строя, но остановить разгром не могли. У Цельса оказалось чуть ли вдвое больше людей, чем у них, и северян теснили к стенам города. Рубка была ожесточенной, и множество ополченцев из Клермона уже пало от мечей бургундской армии. Воины Адовария, пришедшие из Рейнских земель, бились лучше, но и они несли ощутимые потери.
— Отворяй! — израненный воин молотил в ворота рукояткой меча. — Открывай ворота, сволочь!
На голову ему сбросили камень, и он упал, обливаясь кровью. Камни полетели густо, калеча и убивая воинов Сигиберта. Епископ Сабауд, который погнал горожан на стены под страхом отлучения, тоже был на стене.
— Бросайте, дети мои, камни, бросайте! Если воины нашего доброго короля возьмут город, нам тут всем не поздоровится!
Горожане-римляне и сами отлично понимали, что случится, если город возьмут озверевшие от крови франки и бургунды, а потому метали камни с удвоенным усердием. Наконец, строй воинов Сигиберта был прорван, и они побежали к реке, что протекала рядом. Рона была рекой своенравной, а противоположный берег имела или заросший камышом, или очень болотистый. Клермонцы бросили оружие и поплыли через реку на щитах, увлекаемые течением. До противоположного берега доплыла примерно половина, остальные утонули. Им еще предстояло добраться до дома, потеряв все снаряжение и коней. Им еще предстояло испытать на себе, что значит позор и презрение окружающих.
А у стен города Арелат, который, как ни в чем не бывало, открыл ворота Цельсу, перед патрицием стояли понурые вожди Сигиберта без оружия и поясов.
— Вы зачем сюда пришли? — задал Цельс совершенно бессмысленный вопрос.
— Приказ, — ответил Фирмин, глядя исподлобья. — Сам не понимаешь, что ли?
— Да, как раз понимаю, — кивнул головой патриций. — Ваши воины, что в плен попали, у меня побудут. Кого выкупят, отпущу домой. Остальные сервами станут.
— А с нами что будешь делать? — задал вопрос Адоварий. Германец был готов к смерти, и теперь стоял, гордо подняв голову.
— А вы мне без надобности, — ответил ему Цельс. — Проваливайте!
— Что, вот так вот и отпустишь? — недоверчиво спросил германец. — Даже выкуп не попросишь?
— Вот так и отпущу, — заверил его Цельс. — Мой король твоему не враг. Это все недоразумение. Думаю, два брата между собой разберутся.
Каменное здание, которое помнило еще императора Гонория, стало резиденцией бургундского короля. Каменные своды освещались небольшими окнами, а старинные фрески, что еще сохранились кое-где, осыпались и тускнели с каждым годом все больше. Подновить их было уже практически некому, да и не нужны они были никому. Немногочисленные художники теперь только церкви расписывали. А тут греховные сцены были изображены. Епископ крестился, проходя мимо, и все просил замазать эту срамоту.
А вот новой королеве, которую звали Австригильда, фрески очень нравились. Бывшая служанка, которая не могла прочесть ни строчки, часами смотрела на картины, что были на стенах, и замазывать их не давала. Ее душа была не чужда прекрасному. Она уже родила королю наследника, а потому ей позволялись небольшие вольности.
Гунтрамн после утренней молитвы принял победоносного патриция, который ожидал его в главной зале. Король был одет по обычаю своего народа, в облегающую расшитую тунику с рукавами, узкие штаны и чулки, перевитые лентами. Длинные рыжеватые косы доставали чуть ли не до пояса, украшенного золотыми чеканными бляхами. Патриций же, как римлянин, был в свободном одеянии до земли, и в плаще — сагуме.
Гунтрамн кивнул тому в качестве приветствия, и сел в резное кресло.
— Мой король, город Арелат я отбил, а войско Сигиберта прогнал, — гордо выпятив грудь, сказал патриций Цельс. — Авиньон я тоже захватил, и его жители присягнули вам.
— Ты молодец, конечно, — сказал Гунтрамн. — Подумай, что в награду хочешь. Могу золота отсыпать, а могу и земельный аллод[57] дать.
— Землю возьму, государь, — глаза патриция хищно блеснули. Еще бы, аллод можно детям передать, и его не отнимет никто.
— Авиньон я брату назад верну, — сказал король.
— Но как же так, государь… — лицо Цельса вытянулось, и на нем появилось выражение неописуемого разочарования. Хорошо хоть, что он успел обчистить местные церкви, несмотря на все вопли попов. — Он же…
— Ты не понимаешь ничего, — раздраженно перебил его Гунтрамн. — Ты знаешь, что старый король в Испании умер? Который Брунгильде отец?
— Не знал, государь, — сказал Цельс, — я же в походе был.
— А должен был бы знать, — сварливо ответил Гутрамн. — Готы опять междоусобицу устроят, они без этого не могут. А про то, что мой зять[58] сейчас творит, слышал?
— Нет! — Цельс был совершенно потерян.
— И за что я их держу? — задал король риторический вопрос, подняв глаза к небу. — Ну, никто ничего не знает. Только золото напрасно на вас трачу. Лангобарды через Альпы перевалили и северную Италию грабят. По тем слухам, что до меня доходят, это не набег, они ту землю под себя навсегда заберут. Король Альбоин с собой толпы саксов ведет, остатки гепидов и паннонцев. Император с ним воевать не станет, он опять с персами сцепился. Там у них надолго.
— Да как же так! — Цельс был совершенно убит этой новостью. — У нас же торговля с Империей. Они же там все опустошат. Лангобарды еще хуже, чем бавары. Они же совсем дикие.
Патриций схватился за голову. Убытки для казны ожидались просто чудовищные. Пошлины от купцов из Милана, Генуи и Аквилеи давали очень существенные суммы.
— Вот подумай теперь, патриций, нужно ли мне с родным братом из-за какого-то города ссориться, если вокруг нас скоро заполыхает все? Иди, к нападениям готовься. Лангобарды и к нам захотят наведаться. Уж я-то своего зятя хорошо знаю, это редкостная скотина. И как с ним сестра живет, не понимаю. Отравила бы давно, да остальные герцоги еще хуже.
Глава 13
— Не бывало до сих пор такого, король, — упрямо заявил центенарий[59]из северных земель. — Мы по старине живем, как отцы и деды жили, и других порядков не хотим.
Несколько человек одобрительно загудели, но большая часть графов и старост сотен молчала. Новые порядки, что пытался узаконить король Хильперик, им очень даже нравились.
— Почтенный Адалрик, жизнь меняется, и законы должны меняться, — терпеливо пояснял свою позицию собранию знати король. Он собирал всех дважды в год, по старому обычаю, и это его жутко тяготило. Он сидел на возвышении, а рядом, по правую руку, расположились юные короли Теодеберт, Меровей и Хлодвиг, его сыновья от Аудоверы. Они, присутствуя на таких собраниях, набирались опыта.
— Земля — собственность рода, ее никто не может продавать! Это тебе не корова! — запальчиво крикнул тот же староста.
— А что в этом плохого? — спросил его центенарий с юга. — У нас новые земли, там народ к такому привычен. Да я вот и сам не прочь землицы прикупить, у меня сыновья подрастают.
— А то, что бабы теперь могут землю наследовать? — запальчиво воскликнул Адалрик. — Это тебе тоже нравится?
— Да, нравится! — заорал на него южанин. — Я помру, а мою старуху такие как ты, с земли сгонят, к сыновьям в приживалки. Да вот тебе! — и он показал северянину шиш.
Референдарий королевства, хранитель печати, призвал всех к порядку. Предлагаемый параграф королевского Капитулярия[60] звучал так:
Если кто, имея соседей, оставит после своей смерти сыновей или дочерей, пусть сыновья, пока живы, владеют землею согласно Салическому закону. Если же сыновья вдруг умрут, дочь подобным же образом пусть получает эти земли, как получили бы их сыновья, если бы оставались живы. А если умрет брат, другой же останется в живых, брат пусть получает земли — не соседи. Если же брат, умирая, не оставит живого брата, тогда сестра пусть вступит во владение этой землей…
Референдарий, галл из знатного семейства, монотонно бубнил дальше, но всем уже стало ясно — старые времена закончились. Земля теперь — товар, а пашни и угодья будут собраны не по родам, а в соседские общины, «марки». И у многих от таких перспектив захватывало дух. Эти изменения назревали давно, и король лишь закрепил своим указом то, что и так происходит повсеместно. Самые умные из присутствующих очень хорошо осознали, что сейчас на их глазах случилось. Старый род умирает, молодежь новые земли под себя забирает по праву войны, и владеть ими хочет. И король своим ближним людям, лейдам[61], земли щедрой рукой раздает. Они не хотят больше жить в вязких путах общины, они начали богатеть. А раз богатеют, зачем им захребетников нищих на себе тащить? Они теперь сами себе хозяева, господа в своей земле. Хочешь — сам паши. Не хочешь — посади на землю литов[62], а то и рабов — сервов. И владеть теперь можно плодородными землями на далеком юге, и по наследству их передавать. А слабый и бедный пусть пропадает, или вот, к таким, как они, арендатором идет. Ох, и мудр король, дай Бог ему здоровья!
Хильперик был доволен, его Капитулярий утвердили подавляющим большинством. В зал вошел седой слуга, который склонился к его уху.
— Государь, гонец с юга вести привез. Старый король Атанагильд помер. Королеве сказать?
— Не вздумай! — вскинулся Хильперик. — И гонцу накажи строго-настрого. Я его щедро награжу, только пусть рот на замке держит.
— Слушаюсь, государь! — склонился слуга.
Хильперик расплылся в улыбке. День, положительно, был хорош.
В этот день король решил поужинать в узком семейном кругу, с женой. В обеденной зале, у огромного очага, где трещали сухие до звона дубовые дрова, расположился грубоватый длинный стол. Он служил еще старому королю Хлотарю, и был нещадно изрезан ножами. Но тяжелой столешнице в четыре пальца толщиной это было нипочем. На противоположных краях стола поставили привезенные из имперских земель стулья с высокими спинками. Служанка резво летала от кухни к обеденной зале, подтаскивая большие деревянные блюда. Сегодня государь пребывал в хорошем настроении, но промедления он не терпел, и на наказание был скор. На ужин велено было накрыть богатый стол. На подносах стояла дичина, свежий хлеб, сыр и пироги. Отдельно лежало нарезанное тонкими пластинками сало с прожилками мяса, от которого новая королева брезгливо воротила нос. Старый слуга, стоявший у стены для всяких надобностей короля, даже головой покрутил от удивления. Вот ведь чудная баба! Ведь сало — наипервейшая пища! Прислуга от ее манер прыскала в кулак, стараясь, чтобы та не увидела, а то заругает ведь. Вот и сейчас она удивила всех! Вот как люди нормальные едят? Взял кусок мяса рукой и в рот положил, или на кус хлеба, что перед тобой лежит. А она тремя пальцами берет, да еще и мизинец оттопыривает. И после каждого куска руки в чаше моет, будто от нечистого чего. Да простой человек мясо два раза в год видит, и то, если год сытый. И после куска мяса он пальцы так оближет, что никакая чаша с водой не понадобится. Потому как это же мясо, господская еда. А так крестьяне по большей части репу едят, да каши из зерна разваренного, да бобы проклятущие, от которых брюхо пучит. И вдобавок пресное все, потому как соль дорогая очень. Она не для баловства, а чтобы еду впрок сохранить, до голодного времени.
А еще, старый слуга уже и не помнил, когда такой ужин без ругани заканчивался. Может, сегодня? Но, нет, ужин проходил так же, как и всегда. Галесвинта, которая не видела мужа несколько дней, затянула привычную песню.
— Хильперик, отпусти меня домой, в Испанию, — ныла она.
— Да катись, — сказал ей король, отрезая себе кусок пирога с зайчатиной. Слуга налил ему вина в кубок и наложил мяса на ломоть хлеба, лежащий на столе перед Хильпериком.
— Те же знаешь, как я страдаю тут… Что-о-о??? — Галесвинта не поверила своим ушам.
— Проваливай, говорю, — заявил Хильперик, вливая в себя полкубка одним махом. — Собирайся и уезжай. Вот прямо завтра. Только заткнись, ладно? Сделай так, чтобы хоть один ужин прошел в тишине.
— Да… — Галесвинта заткнула себе рот руками, чтобы не сказать лишнего, и чтобы ее муженек не разозлился и не передумал. Она опрометью выскочила из-за стола и побежала в свои покои собирать вещи.
Старый слуга, служивший Хильперику чуть ли не с рождения, посмотрел на него с немым вопросом. Происходящее сейчас не укладывалось в его голове. Он был умудрен опытом, а уж своего короля знал, как облупленного.
— Что, дядька, удивил я тебя? — спросил его король, который осушил еще один кубок.
— Есть немного, — согласился тот.
— Ты про указ мой новый слышал, по которому можно землю наследовать и продавать? — спросил его король.
— Слышал, — пожал тот плечами, — да только оно мне без надобности. У меня своей земли нет, я из твоих рук кормлюсь.
— А хочешь землю свою иметь? — спросил король. — Литов туда посадить и оброк с них получать?
— Хочу, конечно, — неверяще сказал старый слуга. — А что сделать то за такое нужно?
— Да суку вот эту придушить. Надоела, сил нет.
— А много земли дашь? — деловито спросил слуга.
— На безбедную старость хватит. Сделаешь?
— С превеликим удовольствием, мой король. Меня служанки до конца моих дней поить будут, они же ненавидят ее люто.
Фредегонда была на седьмом небе от счастья. Она стала настоящей королевой! Сколько лет она этого ждала! Хильперик женился на ней сразу же, как закончил поминать покойную жену. Он так рыдал на ее похоронах, что даже Фредегонду удивить смог. Вот ведь сволочь лицемерная! Их свадебный пир был скромным, и прошел по старине. Никакого шума, только близкие люди. Братьев звать не стали, чему Фредегонда была безумно рада. Не хватало тут еще сестру убитой Галесвинты видеть.
Слухи уже поползли по стране, ведь ее лев опять не продумал все до конца. Он был настолько же решителен в своих замыслах, насколько недальновиден и небрежен в их исполнении. Она, безусловно, сделала бы все чисто, но ввязываться в убийство королевы при живой сестре… Увольте! Она еще в своем уме. То, что сойдет с рук Хильперику, ей точно никто не простит. Малейшее подозрение, и ее на пытку затребуют. А если король откажет — всю страну разорят. Да он и не откажет, она своего льва хорошо изучила. Ведь любимый муженек — подлец редкостный. Ее лютой смертью казнят, а он погрустит немного, да новую бабу себе найдет. Так что пока она в такие дела ввязываться не станет, не то прихлопнут, как муху. Поживем, а там видно будет, уж очень опасно вторую сестру в живых оставлять. Памятливая стерва, наплачутся они с ней.
И Фредегонда продолжила перебирать вещи покойной королевы, примеряя особенно понравившиеся. Таких было много, ведь приданное Галесвинты было весьма богатым. И теперь это все принадлежит ей, до последнего платка. И Фредегонда со злым смехом упала на гору драгоценных мехов и платьев. Ей двадцать три года, она молода и красива, она родила Хильперику сына, она стала королевой франков. Да что бы такого ей еще пожелать?! Может, луну с неба?
— Он убил мою сестру! Да как он посмел! — Брунгильда кричала и билась в истерике. — Она дочь короля, а он ее задушить велел, как девку дворовую! Дождался, когда отец умер, и убил ее! Трус проклятый!
— Бруна, успокойся! — муж сжал ее в объятьях. — Ему это с рук не сойдет, он за это ответит.
— Обещаешь? — Брунгильда подняла на него заплаканные глаза. — Я в своем праве. Я, как последняя в роду, могу с него вергельд[63] потребовать. А если не заплатит, то его жизнь за жизнь Галесвинты заберем.
— Да, любовь моя, — сурово подтвердил Сигиберт. — Он твоей сестре пять городов с землями как «утренний дар» отдал. Вот мы их и потребуем.
— Да! — глаза Брунгильды высохли, а лицо приняло деловитое выражение. — Так и сделаем, муж мой. У нас с тобой лучшие земли до самого моря будут. А этот мерзавец пусть в своих лесах и болотах сидит.
Следующие три месяца у короля Сигиберта прошли в хлопотах. Подготовка к походу- дело нешуточное. По Галлии вновь покатилась волна ужаса. Если король опять приведет из-за Рейна полудикие орды тюрингов и алеманов, то в пепел превратит половину страны. Не на шутку обеспокоился и король Гунттрамн. Он прекрасно понимал, что удержать в узде лесных дикарей у брата не получится, а тогда пострадают и его земли. Послы бургундского короля поскакали в оба королевства. Стране нужен бы мир. Гунтрамн поставил Хильперику ультиматум. Либо тот примет решение суда знати, которая согласно какому-то замшелому германскому обычаю могла судить своих вождей, либо ему придется воевать против обоих королевств. Хильперику пришлось подчиниться, он прекрасно помнил, чем для него заканчивается такая война. Словно издеваясь, суд назначили в Мальберге, далеком городишке за Рейном, в землях алеманов. На том суде Хильперик был признан виновным, и лишился богатейших городов Аквитании, что достались ему после смерти Хариберта. Все, что он натворил, оказалось напрасным.
— Вот, и зачем я, спрашивается, ее убивал? — задал вопрос взбешенный Хильперик, который лежал на супружеском ложе, пялясь на деревянные балки, что держали закопченый потолок. — Ну, пусть дура! Ну, пусть характер мерзкий! Но ведь те города мои собственные были!
Суд шел долго, но его итог был предопределен. Хильперика признали виновным, и потребовали вергельд, «плату за кровь». Снова братцы его раздели, они любой повод используют, чтобы его ограбить.
— А ведь это ты во всем виновата! — раздраженно заявил он своей жене, которая лежала рядом и ждала, когда у мужа схлынет припадок бешенства. — Ты тогда сказала, что я наследник!
— Я тебе тогда сказала все по-умному сделать, — ледяным тоном сказала Фредегонда. — А ты что натворил? Послал этого старого дурака, который потом всем встречным похвалялся, что ты ему за убийство жены землю подарил. Точно это я тебе такую глупость посоветовала сделать? А то я что-то ничего подобного не припоминаю.
Поделиться книгой: