Помоги проекту - поделись книгой:
— А кто будет крестной матерью? — удивилась Аудовера. — Тут же больше нет никого.
— Так ведь вы королева! — воскликнула Фредегонда. — А тут вокруг простолюдинки одни. Для вас бесчестием будет их в крестные матери взять. Представляете, служанка какая-нибудь — кума его величества. Король разгневается. Над ним же все смеяться станут.
— А кто же тогда крестной матерью станет? — Аудовера совершенно растерялась.
— Да вы сами и станете! — уверила ее Фредегонда. — Тут же знатнее вас и нет никого.
— А разве так можно? — Аудовера в изумлении раскрыла рот. — Я про такое и не слыхала никогда.
Фредегонда выразительно посмотрела на святого отца. Все висело на очень тонком волоске. Священник набрал в грудь воздуха. Придется соврать под священными сводами, но ведь именно за это ему, в конце концов, так хорошо заплатили.
— Для королевских особ допускается, в виде исключения, — важно сказал он, сложив руки на толстом животе, и, словно невзначай, ощупал увесистый кошель, что дала ему Фредегонда. Плата, полученная им, была такой, что он Сатану призвал бы из ада и сделал крестной матерью.
— Ну, тогда ладно, — успокоилась Аудовера. — Если святой отец так говорит, значит можно. Начинайте обряд!
— Ты мой лев! — ласково прижалась горячим телом к королю Фредегонда. — Я так скучала по тебе. Когда тебя вспоминала, думала, задницей скамью прожгу.
— Так сильно скучала? — просил Хильперик, сердце которого хотело выскочить из груди. Наложница его просто измотала.
— А разве ты еще не понял? — промурлыкала Фредегонда. — Или нужно повторить?
— Мне на сегодня хватит! — запротестовал Хильперик. — Надо жену навестить, узнаю, как она там, после родов.
— А она не жена тебе больше, — сказала Фредегонда, лениво потягиваясь, и демонстрируя королю стройное молодое тело.
— Как это? — Хилиперик от удивления сел на кровать. Такими вещами не шутили. — А кто же она мне?
— Она тебе теперь кума. Она сама крестной матерью была для вашей дочери, а значит, женой быть не может. Грех это великий. Кстати, мой лев, у меня для тебя новость. Я беременна. Ты рад?
— Вот как? — Хильперик глубоко задумался. Он сразу же понял, кто организовал эту дикую историю, и даже немного обрадовался. Эта глупая корова Аудовера давно его раздражала, и он не чаял, как от нее избавиться. А тут такой счастливый случай подвернулся. Король прекрасно понимал, что это совсем не случайность, а строго наоборот, хорошо спланированная интрига. И блестяще исполненная, кстати. Любимая наложница снова смогла его приятно удивить. Ее цели были понятны. Фредегонда сама в королевы метит, да только не светит ей ничего. Хильперик за себя испанскую принцессу возьмет, чем он брата Сигиберта хуже? За эту Брунгильду такое приданое дают, что он просто покой и сон потерял. Там, говорят, еще одна дочка на выданье есть. Правда, не такая красивая, да только ему плевать. У него для этого дела Фредегонда есть. Если она любит его так, как говорит, то потерпит. Кого бы в Испанию послать? Надо из галлов кого-нибудь, франки для таких тонких материй не сильно годятся. Еще зарежут кого-нибудь в пьяном угаре. Опозоришься только. А бывшей жене он богатые виллы отдаст, с множеством рабов-сервов и толковым управляющим. Пусть живет в своем монастыре в полном довольстве, заслужила. Ради такого серьезного дела не жалко.
Глава 8
Сигиберт жадно разглядывал будущую жену, которая склонилась перед ним в поклоне. Она была красива, его не обманули. Поезд из трех десятков повозок и сотни всадников добирался из Толедо до Меца почти два месяца. Неудивительно, что его нареченная имела усталый вид. Тем не менее, Брунгильда смотрела ему прямо в глаза взглядом умного и решительного человека. И это понравилось королю еще больше. Никакого глупого кривляния и приторных улыбок. Суровый воин ненавидел бабские ужимки. Сигиберт много времени потратил на раздумья, и его выбор жены был тщательно выверен.
— Принцесса, располагайтесь. Вам нужно отдохнуть с дороги, — сказал Сигиберт на мужицкой[46] латыни. Диалекты ее отличались, но были понятны всем живущим в разных землях бывшей Империи.
— Благодарю, мой король. Мне нужно привести себя в порядок. И я попрошу вас позаботиться о моей свите, — сказала на том же языке Брунгильда. Она владела и высокой латынью тоже, и надеялась, что ей это здесь пригодится.
— Да, сенешаль уже все приготовил, — небрежно махнул рукой король. — Могу только добавить, что сегодня я увидел даже больше того, на что рассчитывал. Жду вас к ужину, принцесса.
— Бруна, мой король. Для вас теперь я Бруна.
Брунгильда коротко поклонилась и ушла в отведенные ей до свадьбы покои, сопровождаемая суетливым слугой. Толпа служанок, привезенная ей с собой из Испании, гомонящей толпой потянулась вслед за ней. Гот Сигила, что был приставлен к ней отцом, стал у дверей. Он никого не пропустит к госпоже, пока не поймет, что для нее тут безопасно.
Что ж, будущий супруг понравился Брунгильде. Статный мужчина тридцати с небольшим лет, высокий и сильный. У него было открытое лицо и прямой взгляд человека, который говорит то, что думает. В сердце Брунгильды поселилась приятная истома. Неужели, у них с мужем будет любовь? Она о таком и мечтать не смела. Принцессам не положено личное счастье, они лишь разменные монеты в руках государей, и матери наследников. А что они там чувствуют, вообще никогда и никого не интересовало.
Отведенные ей покои принцессу не впечатлили, как не впечатлил ее и сам дворец, и город Мец, в который она прибыла. Все-таки, эти земли столетия принадлежали Империи, и год за годом атаковались то алеманами, то гуннами, которые разрушили этот город до основания. Роскошный некогда амфитеатр был в руинах, а гигантский акведук стоял без воды. Испании в этом плане повезло куда больше.
Она выдержала два месяца пути, она перевалила через Пиренеи, ехала через Септиманию, Прованс и Бургундию. Ее охрана не один раз отгоняла разбойничьи шайки, что надеялись поживиться добром богатого каравана. Да и графы франкских королей порой были не лучше. Она не раз ловила алчные взгляды, что они бросали на укрытые кожами повозки. Неужели все эти мучения закончились?
Огромная деревянная лохань была наполнена горячей водой, и Брунгильда с блаженным стоном погрузилась в нее с головой. Она будет нежиться, пока вода не остынет, а потом прикажет нагреть воду еще раз. В пути ей нечасто удавалось искупаться в горячей воде, лишь тогда, когда караван ночевал в крупном городе или поместье, где сохранились римские бани. Но, чем дальше на север, тем меньше становилось городов, и это было просто невыносимо. Она казалась себе такой грязной. На удивление, встречающие ее франки, да и сам король, пахли вполне пристойно. Видимо, тут тоже бани были в почете.
Через пару часов принцесса все-таки вылезла из лохани, ей нужно было приготовиться к ужину. Служанки уже приготовили масла, заколки для волос, наряды и украшения. Она должна поразить будущего мужа в самое сердце.
Ужин был, с ее точки зрения, без особых изысков. Суп, сыр, зелень, хлеб и оленина. Брунгильде принесли суп в горшочке, и она растерянно замерла, не понимая, что ей делать. Король подал пример, и начал с аппетитом прихлебывать, заедая хлебом и укропом. Принцесса кивнула старой служанке, и та опрометью бросилась в ее комнату, и принесла две серебряных ложки.
— Мой король, позвольте преподнести вам подарок, — произнесла Брунгильда, подав ему одну из них.
— Я уже видел такие, в своих южных владениях, — кивнул король. — Знать из галлов ест ими. Я в походах много времени провожу, там не до роскоши. Воины надо мной смеяться будут.
— Но вы сейчас не в походе, мой государь, — спокойно сказала Брунгильда, и начала чинно есть суп ложкой, заедая хлебом, который отламывала маленькими кусочками.
Сигиберт, который с любопытством смотрел на нее, взял ложку, и мужественно доел суп.
— На какой день вы назначили свадьбу, мой король? — спросила Брунгильда, когда служанка убрала горшок, из которого принцесса съела половину.
— Через месяц, — ответил Сигиберт. — Королевство большое, все должны успеть добраться.
— Я взяла на себя смелость, и пригласила на нашу свадьбу Венанция Фортуната, лучшего поэта Италии.
— Поэт? — удивился Сигиберт. — Зачем это? Мой братец Хильперик пишет какие-то стишки на латыни, и он самый мерзкий человек из всех, кого я знаю. Этот Венанций такой же негодяй?
— Это очень достойный человек, — спокойно ответила Брунгильда. — Венанций напишет стихи в нашу честь, и эта свадьба останется в веках. Мы должны поразить всех. Вот как у вас обычно свадьбы проходят?
— Да как? — Сигиберт задумался, и вертел в руках пустой кубок. — Зовут близкую родню. Сначала венчание под священным деревом, хотя многие и без этого обходятся. Потом нажрутся все, напьются, как свиньи и песни орать будут. Потом какой-нибудь воин начинает рассказывать, как он в одном бою сотню врагов зарубил, а его вруном назовут. Ну, потом из-за этого драка начинается. Если повезет, то кто-нибудь до смерти упьется. Это хорошо. Это значит, что хозяева были щедры и от души всех угостили. В общем, на свадьбах у нас бывает очень весело.
— Я еще пригласила музыкантов. Они приехали со мной из Испании, — сказала принцесса, делая маленький глоток из кубка.
— Да у тебя серьезные планы, как я посмотрю, — Сигиберт был озадачен.
— Да, мой король, — согласилась невеста. — Мы круто поменяем жизнь в этом захолустье. Я хотела бы выслушать того, кто готовит наше торжество. Возможно, я попрошу его что-нибудь поменять. Хотя, скорее всего, я попрошу его поменять абсолютно все. И, да, повара я тоже привезла с собой.
Фредегонда увязалась на свадьбу короля Австразии вместе с Хильпериком. Она еще никогда не уезжала так далеко от дома. Откровенно говоря, ее жизнь крутилась на крошечном пятачке земли, как и у многих людей того времени. Она ехала в повозке со слугами, которых король вез с собой два десятка человек. Вместе с ними ехало несколько герцогов и графов, и у каждого из них тоже была своя небольшая свита.
Фредегонда с любопытством крутила головой по сторонам, оглядывая поля, пастбища и деревни, через которые они проезжали. Караван был в пути уже две недели, когда впереди показался гигантский римский акведук, который шел к городу. Слуги короля, многие из которых никогда не покидали места, где родились, с раскрытым ртом смотрели на чудовищное сооружение, конец которого уходил куда-то за горизонт. Но все же, славный город Мец можно было назвать провинциальной дырой по сравнению с южными городами, где от римского наследия уцелело куда больше. После набега гуннов сотню лет назад город построили практически заново, и он даже близко не был похож на старый добрый Диводурум, тем более, что занимал едва ли четверть от него. Городские стены с деревянными башнями, что его окружали, и были тем самым римским наследием, которое постепенно превращалось в каменоломню. Величественные руины разбирали на кирпич, а то, что разобрать не смогли, постепенно зарастало кустарником и травой, превращаясь в пастбища.
Их разместили на вилле в пригороде, и Хильперик тут же поскакал в столицу, чтобы пообщаться с братьями и епископами, которых тоже прибыл не один десяток. По слухам, вестготская принцесса приняла православие, что было событием из ряда вон. Арианство признавалось тягчайшей ересью, и местное духовенство ощутило такой религиозный экстаз, словно каждый из них лично поразил змия, подобно святому Георгию.
До свадебного пира оставалось три дня, и Фредегонда не теряла времени даром. Ее глаза и уши впитывали все, что происходило вокруг, давая пищу для ее острого ума.
Ничего подобного королевства франков еще не видели. Брунгильда, и впрямь, поменяла все, что готовил сенешаль. Старый управляющий дворцовым хозяйством пережил несколько сердечных приступов, и непрерывно бегал жаловаться королю. Но тот, внимательно выслушав его стенания, оставлял распоряжения королевы без изменений. Они уже были повенчаны епископом Меца, а свадебный пир был лишь демонстрацией власти, богатства и тех изменений, что будут происходить в королевстве. Прежде всего, Брунгильда утроила расходы, а на возражения казначея Харегизела отвечала, скромно потупив взор, что если у короля есть стеснение в средствах, то она оплатит свадьбу из собственного кармана. Надо ли говорить, что деньги немедленно нашлись, несмотря на сердечный приступ теперь уже у казначея.
Сигиберт, у которого вскипал мозг от количества блюд, порядка их подачи, рассадки гостей, сервировки стола и прочих мелочей, отдавал должное своей жене, которая вела подготовку к торжеству железной рукой. Казначей, выбившийся из низов на высшую должность благодаря недюжинным способностям, тоже признавал хватку молодой королевы, которая проверяла и пересчитывала все, что было предназначено для торжества.
Месяц пролетел в бесконечных хлопотах, и, как это всегда бывает перед свадьбой, не хватало одного дня. Но, это уж как водится. И вот тот самый день наступил.
Брунгильда в белом платье из шелка и массивном золотом ожерелье сидела рядом с Сигибертом, который чувствовал себя очень неуютно. Если Брунгильда была в свободном одеянии по имперскому образцу, то он был в расшитой франкской тунике, украшенной золоченой тесьмой по краям и в вырезах. На обоих новобрачных были плащи с пурпурной отделкой, что обошлись немыслимые деньги. Впрочем, недешево обошлось и шелковое платье, которое стоило чуть дороже, чем его вес в золоте. Лицо невесты по германскому обычаю закрывала фата[47]. Пальцы королевской четы были унизаны перстнями, что приводило сурового и неприхотливого Сигиберта в тихое бешенство. Но он, будучи человеком трезвым, полностью отдавал себе отчет, за что страдает. На свадебный пир съехалась вся высшая знать земель франков и духовенство. Ничего подобного по масштабам еще не бывало, и гости, разинув рот, смотрели на длинные столы со скатертями, расставленные под полотняными шатрами. Широкие лавки были покрыты расшитыми тканями, а для особо почетных гостей вынесли резные кресла. Столы ломились от еды, а запахи, доносившиеся от туш баранов, что жарились на вертелах неподалеку, были умопомрачительны.
Неподалеку от королевы сидели музыканты, которые что-то негромко наигрывали. Гости с одобрительным гулом ринулись за столы, но сенешаль, который за этот месяц чуть не лишился рассудка, рассадил всех так, как запланировала королевская чета.
К столам принесли амфоры с дорогими винами из Лаодикеи и Газы, что везли сюда через далекую Массилию[48]. Вина попроще подадут, когда большая часть гостей уже будет пьяна и не заметит этого. В окрестных землях просто не нашлось больше привозных вин, а гостей прибыло более двух сотен.
— Итак! — в центр вышел изящного сложения молодой человек, говоривший на латыни с тем акцентом, что выдавал в нем жителя северной Италии. — В сей знаменательный день бракосочетания нашего короля Сигибета и королевы Брунгильды я, скромный поэт Венанций Фортунат, открою этот свадебный пир своими виршами.
— Слышь, Бертефред, — толкнул в бок один из герцогов рейнских франков, по имени Урсион, своего соседа по столу. — Чего он делать будет?
— Да не пойму я, — с досадой ответил его сосед. — Выпить охота, мочи нет.
— Ты чего-нибудь понял? — спросил Бертефред у соседа.
— Не, — мотнул тот расчесанной на пробор головой, намазанной до блеска конопляным маслом. Герцог сегодня был при параде и позаботился о своей внешности. — Я вообще старую латынь не шибко понимаю. Но никто не ест, а значит и нам не стоит. За деревенщину сойдем.
— А зачем он это все говорит? — снова спросил Бертефред.
— Да чтобы пыль в глаза пустить, — со знанием дела ответил его сосед. — Вот ни у кого такого не было, а у нашего короля есть. Ты вон на рожу Хильперика посмотри.
Король Суассона сидел недалеко от новобрачных, и на лице его была написана плохо скрываемая зависть. Его стихи не годились и в подметки торжественному стиху, подражающему творениям знаменитых поэтов древности. А улетевший с бренной Земли Венанций продолжал:
Поэт закончил и раскланялся под аплодисменты, которые раздавались по большей части со стороны галло-римской знати. Особенно усердствовал щуплый священник из свиты турского епископа. Он был в полном восторге. Франки сидели с кислыми лицами, на которых было написано непреодолимое желание влить себя кувшин вина с пряностями. Говорят, вина из Газы до того крепки, что валят с ног после пяти кубков. Не то, что местная кислятина. Всем хотелось немедленно это проверить.
Слово взял епископ Меца преподобный Виллик[50].
— Милостью Божьей мы осенены в этот день. Господь даровал нам королеву, прекрасную и богобоязненную. Она отринула арианскую ересь и вступила в лоно нашей святой церкви. Так поднимем первый кубок за благодать господню, что осенит этот брак.
Вино полилось в глотки сотнями ручьев. Не выпить за такое было грех, и опрокинули кубки даже самые кроткие из пастырей. После первого кубка пошел второй, а снедь на столах стала исчезать с пугающей скоростью. По мановению руки управляющего слуги понесли подносы, на которых лежали сотни цыплят, зажаренных с шафраном и чесноком. Среди гостей раздался восторженный гул. Цыплята, да еще хорошо приготовленные, были редкостным деликатесом. Крепкие челюсти сосредоточенно крошили нежные кости, и свадьба погрузилась в тишину, что прерывалась только чавканьем и бульканьем вина, наливаемого в кубок. Не все хотели ждать следующий тост.
После третьей чаши веселье стало нарастать, а на столы понесли жареных угрей, баранину, снятую с вертела и свинину в пряностях.
Перед королевской четой снова встал поэт.
— Сейчас я прочту эпиталаму[51], написанную специально в честь этого знаменательного события.
В этот раз внимания к его стихам было меньше, потому что многие продолжили есть и пить, иногда взрываясь пьяным хохотом. Вино из Газы, и впрямь, было весьма крепким. Венанций, подняв одухотворенное лицо к небесам, читал куплет за куплетом.
— Слышь, Урсион, а я, кажись, понимать начинаю, — сказал его собутыльник Бертефред.
— И чего ты там понимаешь? — с блаженным видом спросил его слегка нетрезвый герцог.
— А парень-то совсем не прост. Он про королеву вон чего говорит. Она у нас, оказывается, с цветущей девственностью, исполненной жизненной силы.
— А он как-нибудь попроще не мог об этом сказать? — удивился Урсион. — Мол, не давала она до Сигиберта никому, и точка. Ну, и мать молодец, хорошо за дочерью смотрела.
— Да ты не понял ничего, — с досадой сказал Бертефред. — Это он так намекнул, что остальные короли всяких шлюх подзаборных за себя берут.
— Рисковый парень, — согласился Урсион, вгрызаясь в баранью ногу. — Они же его на куски порежут, если до них дойдет. Хотя, истинная правда, дружище, какие только потаскухи нашим королям наследников не рожают. Вон, глянь, Хариберта жена сидит, простого пастуха дочь. Кто ее близко знает, говорят, дура набитая. А Хильперик свою даже брать постыдился, наложница ведь простая, из служанок. И тут наш король всех умыл. Готская принцесса, да еще и мужика не знавшая. Тут даже сомнений не будет, что дети от него. Умен Сигиберт. Сразу на голову выше всех себя поставил, а наследников своих будущих и вовсе до небес поднял. Дети остальных королей никогда им теперь ровней не будут.
Глава 9
Свадьба шла к завершению. Гости пировали уже три дня, а некоторые и спали тут же, у столов. Проснувшись, герцоги и графы снова вливали в себя кубок-другой, и погружались в блаженное забытье. На скамье сидели в обнимку поэт Венанций и монах Григорий, которые тоже были изрядно навеселе. За эти три дня они успели крепко сдружиться.
— А что, друг Венанций, когда ты придешь к нам в Тур? — спросил Григорий. — Ты же вроде в Галлию прибыл, чтобы гробнице святого Мартина поклониться.
— Да, ты понимаешь…, — замялся нетрезвый, а потому излишне откровенный поэт. — Мне тут пообещали стол и хорошее содержание. Так что я, пожалуй, задержусь немного.
Небогатый поэт отчаянно стеснялся того, что в небывало суровую зиму 566 года перевалил через Альпы, потому что его просто наняли за деньги. Он искренне считал, что продавать свои стихи низменно, но голодное брюхо брало свое. Он еще не знал, что всего через пару лет домой и вернуться будет нельзя. С севера вторгнутся лангобарды и опустошат Италию, а Венанций навсегда останется в Галлии, которая будет ему вторым домом.
— Жаль, — потянул Григорий. — Тут ты не найдешь себе достойных собеседников. Кроме королевы, может, и епископа. Австразия — редкостное захолустье. С твоим образованием и талантом нужно быть совсем в другом месте.
— Да, я закончил лучшую риторическую школу в Равенне, — раздулся от гордости Венанций. — Я тебе наизусть прочту стихи Овидия, Марциала и Клавдиана. Хочешь?
— Давай не сейчас, — мягко отстранился Григорий. — Я нетрезв, и не смогу воспринять их как должно. Кстати, у нас в Туре есть отличная школа, и в Орлеане, и в Париже, и в Пуатье. Конечно, они не сравнятся со школами в Равенне или Риме. Но все же…
— Мой друг, я обязательно доберусь до Тура, обещаю, — ответил Венанций. — Но меня уже пригласили почти все, кто был на этой свадьбе. Я не могу отказать этим людям. Меня даже король Парижа к себе позвал погостить, представляешь?
— А он что-нибудь понял из того, что ты читал? — насмешливо спросил его Григорий.
— Думаю, понял, он обсуждал со мной отдельные места, — смущенно ответил Венанций. — Но причина не в этом. Я полагаю, ему просто хочется, чтобы в его честь тоже были сложены стихи. Думаю, он немного завидует брату.
— Конечно, завидует. И совсем не немного, — кивнул Григорий. — Он свою крестьянку неграмотную вокруг священного дерева обвел, а потом с графами напился. Тьфу ты, согрешил. Дерево это бесовское вспомнилось. Что же мы их не вырубим никак? Вот и вся свадьба, в общем. А король Сигиберт на принцессе женился, и свадьбу эту еще лет сто вспоминать будут.
— Да, свадьба богатая, императору впору. Я так сытно в жизни своей не ел, как в эти три дня, — согласился поэт, который потягивал вино из кубка. — Хотя, хорошего вина маловато. Кислятину вот принесли.
— Бога побойся! — возмутился Григорий. — Это же франки! Каждый герцог по бочке вылакал, не меньше. Да чтобы их напоить, никаких запасов не хватит.
Впрочем, это он уже говорил в пустоту. Поэт храпел, уткнувшись лицом в объедки на столе. На его лице застыла легкая мечтательная улыбка.
Фредегонда отпаивала своего короля, который мучился жутким похмельем. За эти три дня она познала совершенно новую смесь чувств, незнакомых ей доселе. К одному и тому же человеку она одновременно испытывала и зависть, и восхищение, и ненависть. До этих пор она знала лишь одну королеву, Аудоверу, на которую всегда смотрела с презрительной жалостью. Недалекая простушка, жена Хариберта, тоже не вызвала в ней никаких эмоций, она была насквозь понятна. Но вот Брунгильда породила целый каскад чувств, что захлестнули Фредегонду с головой. Прежде всего, Фредегонда поняла, что ей, обычной служанке, до этой дочери короля далеко, как до Луны. Она никогда не сможет даже приблизиться к ней. Рассеянный взгляд, которым королева мазнула по толпе, из которой на нее жадно смотрела Фредегонда, лучше всего показывал, как далека испанка от всех этих ничтожных людишек. Второе, что поразило Фредегонду, это ногти. Она смотрела на свои собственные руки так, словно видела их в первый раз. Вроде бы все, как всегда, пальцы с короткими обкусанными ногтями, украшенными траурной каймой. На ладонях еще не сошли мозоли, натертые тысячами ведер с водой, что она перетаскала в своей жизни. Ей раньше и в голову не приходило, что может быть как-то по-другому. У королевы Австразии пальчики были тонкие и нежные, с чистыми, розовыми и слегка удлиненными ногтями. И именно это повергло Фредегонду в полное отчаяние. Не шелковое платье немыслимой цены, не золото, которым та была увешана, и не драгоценные перстни. Ее до глубины души поразили руки человека, который с рождения не поднимал ничего тяжелее кубка с вином. Даже у Аудоверы не было таких рук. Никогда еще Фредегонда не чувствовала себя такой убогой и никчемной уродиной. Никогда и никому она еще так люто не завидовала. Теперь Фредегонда знала, ради чего стоит жить. Жить стоит только ради того, чтобы ненавидеть эту надменную холёную суку. А ради того, чтобы выцарапать ей глаза, и умереть не жалко.
Она, простая служанка, непременно сделает это. Вот только ее королю, ее собственному женскому счастью, нужно отойти от неумеренного употребления вина…
Поделиться книгой: