О тревогах не предупреждают

Теперь-то Сергей понимал: ляпнул! Сказал сгоряча. Под тоскливое настроение, навеянное долгой дорогой, нудными песками, а главное — разлукой с Наташей. Слово, однако, не воробей — вылетело…

Свиридов, остановившись напротив лейтенанта, долго и пристально рассматривал его. Достал из кармана носовой платок, но так и не воспользовался им. Его вспотевшее на жаре лицо на глазах краснело, наливаясь гневом и возмущением.

— Не поз-во-лю… — медленно, растягивая слоги, начал он и повторил резко, чеканно: — Не позволю! Нет в армии такого слова «позвольте». Есть слово «разрешите». И я не раз-ре-шаю! — он смотрел на Сергея в упор — холодно и отчужденно. — Почему не представились, взяв слово? Или этому вас не научили в училище?.. Не слышу, не разобрать ваш шепот… Лейтенант Касатов? Так вот запомните, товарищ Касатов, и вы, — он обращался теперь ко всем новичкам, — мы всю жизнь будем учиться летать. Понимаете? Всю жизнь! До тех, по крайней мере, пор, — подполковник ободряюще, улыбчиво смотрел на лейтенантов, — пока вас будет тянуть к себе небо. Пока не измените своей мечте — мечте стать настоящим летчиком… Есть ко мне вопросы?

Вопросов не было. Было общее желание скорее покинуть строй, отдохнуть в тени. И его, это желание, понимал командир эскадрильи. Понимал, но не разделял. Он считал, что строевая подготовка — в любое время и при любой погоде! — не во вред, а на пользу воинскому коллективу. И особенно коллективу, состоящему из молодых офицеров, вчерашних курсантов. А потому он громко скомандовал, налегая на букву «у»:

— К строевому-у смотру-у… Нале-во!

Через час запыленные и вспотевшие, но в то же время оживленные и приободренные строевыми песнями, маршировкой лейтенанты собрались в курилке.

— Ох, и служба, — ворчал на Свиридова Сергей, передразнивая его команды: — Нале-ву, напра-ву! Откуда у вас этот ходячий устав?

Но ворчание Касатова не нашло сочувствия. Тем более поддержки. Хуже того, он едва ли не кожей ощутил холодное молчание лейтенантов и, рассердившись на все и вся, бросил им в лицо:

— Да и все вы служаки!

Вспомнив сейчас эти свои грубые слова, Сергей невольно покраснел. «Да, — подумал он с горечью, — слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Ах, до чего же я болван!.. Но где, однако, моя «спарка»?

«Спарка» под номером 62 стояла самой последней на стоянке эскадрильи.

«И тут последний!» — вздохнул Касатов. Он, Сергей, на левом фланге — это ладно. То, что он ниже всех, тут ничего не поделаешь. Но знали бы они, зубрилы, как он брал на медкомиссиях мечту о небе последним сантиметром своего роста, приподнимаясь незаметно на цыпочки! Как он ненавидел Наташины туфли на высоком каблуке! Впрочем, об этом им знать незачем. Даже Витька об этом не знает… Ох, как ему не хватает сейчас Виктора! Где он ныне? Чем занимается? В его эскадрилью, говорят, прибыл новый комэск, летчик-снайпер, орденоносец. Не такой, наверняка, служака, как наш Свиридов.

Свиридов поставил его, Касатова, на левый фланг во всем. И в строю. И в политподготовке. И в боевой учебе. Разве не обидно? Чуть летная задача посложнее — другому. Чуть небо пасмурней — другому… И казалось Сергею, что это — жестокость командира и что небо для него стало мачехой. Вот и на разборах учений, при постановке боевых задач имя его звучит до зубной боли однообразно — последним. Но он-то не желает быть последним. Не хочет — и все!

Однажды его прорвало. Едва подполковник Свиридов сделал замечание командиру звена за слабую теоретическую подготовку лейтенанта Касатова к очередному вылету, Сергей тут же вспылил:

— Что же получается? Сказать бы начинающему скрипачу: научись играть без скрипки — за сумасшедшего примут. А здесь, пожалуйста, учись летать по одним нотам. Так?

— Хороший пример, — как-то устало ответил Свиридов. — Только так скажу: много ваш скрипач без нот не напиликает. «Польку-бабочку»? А мы не бабочки, мы летчики. Почерк летчика высокого класса — это как классическая музыка. Понятно, лейтенант Касатов?

Позже командир звена, добрейший человек, выговаривал:

— Вас, Касатов, как заклинило. Ведь отлично понимаете всю важность предполетной подготовки, а рветесь в практики, Еще в училище переболеть этим следовало. Как там вчера кино называлось? «Небо зовет»? Так это кино. А в нашем деле небо требует. И вот мой совет: перестаньте воевать вот так, по-пешему, с комэском. Летчик он — других таких мало. Созреете, схватитесь с ним в небе на перехвате в учебном бою — оцените. Подполковник Свиридов — мастер боевого применения.

Свиридов… Сергею по ночам казалось, что сверчки, эти местные цикады, с ужасом верещали: «Сви-ри-дов. Сви-ри-дов». Сергей понимал, что не прав, что небрежен в отработке документов, регламентирующих летную работу, но… Заклинило! Он стал все больше и больше «приземляться», по мелочам, как казалось ему. В конспекте — небрежности, рубашка небрежно поглажена… Сам видел, что недоработки в теории, в подготовке к полетам сказываются на качестве их выполнения. Но — «заклинило», это уж точный диагноз поставил командир звена…

Вот и стоянка их эскадрильи. Кто там у «спарки»? Ага, Свиридов и замполит полка.

— Поймите, я — командир, инструктор летчиков, а не нянька, вытирающая носы хлюпикам, — громко говорил Свиридов. — Вот именно хлюпикам, подающим не надежды, а рапорты.

Значит, о нем разговор, о Касатове. «Хлюпиков в эскадрилье много» — любимые словечки Свиридова. Но рапорт подал он один. Значит, о нем.

* * *

С рапортом получилось отвратительно. Хуже некуда. На предполетном тренаже добрейший командир звена после бесконечного ряда вводных, вздыхая, сделал вывод, что лейтенант Касатов не твердо усвоил порядок выполнения задания.

— Вы вроде бы верно называете все параметры полета, — выговаривал он, — и в четкой согласованности с документами, регламентирующими летную работу…

«Зачем же так долго и нудно, — скучая, слушал Касатов. — Ну, а что дальше?»

Дальше — еще длиннее:

— Названные вами цифры не встали пока в стройный ряд, отражающий всю динамику полета. Каждая — сама по себе, вне взаимосвязи. Надо не отсчитывать параметры полета, а жить полетом.

И вдруг коротко:

— Отстраняетесь от вылета. Готовьтесь, пойдете в следующий раз.

Ему бы понять, что обделил полетом в сущности он сам себя. Ведь действительно подготовился слабо. Но поднялся лениво и, вроде бы как о чем-то докучливом, этак равнодушно бросил:

— Не к чему, значит, и приходить мне завтра утром на построение.

Утром в строю его не было.

Сергей напоминал того человека, который, ударившись спросонья головой о спинку кровати, бьет по ней ногой. В тот же вечер он подал по команде рапорт о списании с летной работы.

Случай небывалый в полку. Разные ведь они встречаются, рапорты. О предоставлении отпуска, о переводе… На одних командиры ставят размашисто «удовлетворить». На других «отказать». На этом же, знал Касатов, как знает каждый летчик, могла быть наложена лишь одна резолюция: «Списать». Разуверившемуся в небе туда возврата нет. И доверия такому быть не может.

«Витька, Витька! Где ты сейчас? Ну, найди меня, рявкни: «Что ты наделал, парень?! — с горечью подумал Сергей. Круто развернувшись, он зашагал прочь от стоянки: — Пусть будет еще одно взыскание».

В своей комнатке он достал кисть и краски. «Как долго не занимался этим!» — подумалось. На дне чемодана — фотография: «И ты, Наташа, против меня?» Поставил ее перед собой на столике: «Уходишь, Наталья, вот уже и не смогу нарисовать тебя по памяти».

А на листе вместо девичьего лица рождался под его кистью стремительный «МиГ». Будто само собой. Зачеркни — он снова вырвется из белизны листка ватмана на встречу с небом и солнцем…

Кто-то постучал в дверь. Витька? Нет, на пороге двое: Ледков и Суровцев — лейтенанты-сослуживцы. Молчаливый Суровцев, носящий на кителе гвардейский, училищный и еще какой-то знаки, и веселяга Ледков, любитель анекдотов и компаний. Спасибо и на этом, хуже нет сейчас быть одному.

Суровцев, тот сразу к зеркалу, поправить свою прическу — все знали его привычку: даже перед вылетом медленно-медленно, чтобы волос к волосу, надевать подшлемник. Ледков же засуетился, заулыбался, доставая из «дипломата» бутылку, банку со шпротами, плитку шоколада.

— Знаешь, малыш, — приговаривал он, — может, это и к лучшему. На гражданке — ого! В ГВФ пойти: «Рейс выполняет командир корабля Касатов» — дамочки на тебя с восторгом, стюардессы кофе тебе, то да се. А здесь — с утра до вечера солнце по темечку, командир — по темечку, замполит — по рукам, чуть такую вот приласкаешь, — откупоривал он, болтая, бутылку.

Суровцев наблюдал и слушал все это снисходительно и как бы издалека. «Что ж, не каждому дано с небом один на один», — словно бы не просто говорил весь его вид, а утверждал это.

— Закуришь? — протянул он пачку «Кента».

Что же, еще раз спасибо и на этом.

— Да я и не горюю, — словно слыша себя со стороны, проговорил Сергей бодрым голосом. — Свет, что ли, клином сошелся на Свиридове? Как там у классика? «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

— Ну, это ты зря, — вдруг взъерепенился Ледков. — О Свиридове такое зря. Правильный мужик. Крутой, но правильный. А впрочем, — помягчел он, вспомнив, что пришел утешать…

Сергей и сам знал, что зря. Но кто-то же виноват в случившемся. Ведь не только он сам, не в лесу же живет… Ладно! Сам себя высадил в этот лес. Хлюпик. О Свиридове правильно в полку говорят: — «Он и медведя научит летать, если тот захочет учиться». Для Свиридова же Сергей тот, кто не хочет учиться. Медвежонок. Хлюпик. Ну а в общем, снявши голову, по волосам не плачут. Рапорт подан.

* * *

Снова стук в дверь. Витька!

Виктор вошел, затем как-то неуклюже снова отступил, пропуская в комнату широченного в плечах человека. Углов? Ну да, майор Углов, попутчик! Так вот он кто, этот новый командир эскадрильи.

Виктор нескладно протопал в самый угол, не зная, куда себя деть. Как он вспыхнул, увидев на столе эту бутылку, окурок в баночке с водой, где покоилась кисточка. Углов же сразу занял собой всю комнату. От стены до стены, так казалось.

— Здравствуйте, лейтенант Касатов. И вы, — повернул голову к двум Сережкиным гостям. — Пить пришли или человека топить?

— Так ведь суббота, — промямлил Ледков. — Мы по капельке. Его вот проведать — кивнул он на Касатова.

— Значит, утешать пришли.

— Разрешите идти? — надел фуражку Суровцев. — И правда, нехорошо получилось.

— Нехорошо. Да и повода нет, — присел на стул Углов. — Лучше вот что сделаем. Уберем в комнате, посидим и поговорим. О Касатове и о нас. Представлюсь: майор Углов, новый командир второй эскадрильи. Время есть, чтобы о товарище поговорить?

— Есть, — ответили оба и оттого, что так в лад, заулыбались. Быстро прибрали в комнате, проветрили. Сергей хотел спрятать рисунок, но Углов протянул свою огромную ладонь:

— Разреши-ка. Наша машинка! Вот тоже, как ты, люблю ее, а так не нарисую. Можно сегодня на «ты»? — обратился к Сергею.

«Это уж точно, любит майор «машинку», — подумалось Сергею. — На рисунок смотрит такими глазами, ну как я на портрет Наташки».

— Что же он у тебя без номера? — возвратил Углов рисунок. — Нарисуй-ка на нем «39». Твой номер будет, твоей машины. Ну, а теперь — о деталях.

Еще там, в поезде, Сергею никак не дано было понять, шутит Углов или не шутит.

— Детали таковы, — продолжил Углов. — Ты хотел подать рапорт о списании с летной работы. Даже черновик написал. Запомни, черновик. Ну так вот, подполковник Свиридов, мой хороший учитель, замечательный летчик, отдал мне сей черновик: «Помоги, — говорит, — летчику Касатову или написать рапорт набело или порвать, если тот хочет летать». Ну а я — со встречной просьбой: «Отдайте молодого летчика Касатова в мою эскадрилью. Если тот, конечно, хочет летать». — «Жалко, — говорит Свиридов, — он был у меня как наглядное пособие превосходства практики над теорией, но…» Так писать набело или учиться летать, как надо?

— Как надо! — выдохнул Сергей.

— Не понял.

— Учиться летать. Вы все простите меня, — заторопился он и повернулся к Виктору. — Дурил, дурил. Всех и себя. Надо же!

— И у меня было такое, Сергей, — заговорил Ледков. — Было. Не здесь, в училище. Полоса неудач. Другой бы собрался, а передо мной такая стенка — не вижу главного. Как говорится, видимость близка к нулю. Хорошо, вот он, Суровцев, рядом оказался.

— Да ладно тебе, — засмущался Суровцев и вдруг двинул ботинком по «дипломату», аж булькнуло там в бутылке. — Что было, то было. Разве ты бы не помог?

— А все-таки в чем первопричина срыва? Как сам считаешь? — обратился к Сергею майор Углов.

Сергею самому сейчас важно было это понять.

— В общем, так. Ушел в себя, в свои личные неприятности, обидь!… Отгородился от всех, а уж потом показалось, что и то и другое против меня. Даже этот ваш климат.

— Ваш! Вот оно что, — будто про себя повторил это слово Углов. — Так вот, Касатов, здесь и ищи все беды. Отсюда корень, от «вашего». «Ваш климат, ваш аэродром…» Суров он, наш Туркестанский. Светка моя, если хочешь знать, выдумывает сны про речку, лужок, про березки и бабочки. Шестой годик ей. Трудно это. Галина, жена, когда афганцем-ветром крышей соседнего дома грохнуло по нашим окнам, разбушевалась Галина сильнее афганца. Но ругала не «ваш» городок, а наш… Восемь лет учительствует в местной школе. В ее школе, понимаете? Придираюсь к словам? Нет, Касатов. Именно поэтому не нашлось пока «ваше» место в «нашем» строю.

— Да, наверное, так. — Сергей поднялся. — Это так. Все правильно. Но, Виктор, — повернулся он к другу, — скажи, Виктор, что я смогу, что я…

— Ручаюсь, — подтвердил Виктор.

— Ну, тогда, — поднялся Углов, — вот вам ваш черновик, рвите. И проставьте на рисунке «39». Работать над собой, лейтенант Касатов, так, чтобы само небо к вам на «вы». С уважением. Понятно?

— Так точно!

* * *

Он стоял в строю эскадрильи, которая вскоре должна была стать для него своей. А станет ли?

В строю рядом с ним светловолосый лейтенант Малышев. Весь внимание, даже своим веснушчатым носиком подался вперед, стараясь не пропустить ни одного слова майора Углова. «Зубрила!» — с досадой подумал Сергей.

Поводом для досады, конечно, было не это. А эпизод перед построением.

— Новенький? — обрадованно спросил тогда «зубрила», видя, что Сергей стоит как-то на отшибе от других.

— Новенький. Из другой эскадрильи.

— И я! Из другого полка. Раньше летал с майором Угловым. И снова вместе, надо же!

Что-то светлое, доверчивое было в этом худеньком лейтенанте, похожем на девчонку.

— Давай познакомимся, — протянул руку Сергей и назвал себя.

— А я Малышев. Илья Малышев. И фамилия такая, и сам, как видишь, не богатырь, — улыбнулся он, примеряясь ростом: — Ну, вот теперь я хоть не на самом левом, фланге буду.

И — отрезало. И — сорвало Сергея в штопор. Сорвало тогда, когда после построения Илья подошел к нему:

— Повезло тебе, брат, что будешь учиться летать у Углова. Это…

— Брось, Илья, соловья заливать, — резко отозвался Сергей. — Он что, тебя крестил или ты его доверенное лицо? Мы-то не на выборах. Приказано летать с Угловым — будем летать. С Квадратовым? Будем и с ним. Мне это твое очарование командиром…

Малышев не дал Сергею договорить. Крепко схватив его за локоть, притянул к себе:

— Вот что, разочарованный товарищ. Не ты ли тот самый, который рапорт писал? Даже до нас докатилось… Но об Углове плохо — не смей!

Сергей промолчал. Уже хорошо. Что промолчал, что не вырвал руки… Кто виноват? Сам. Да, сам!

С Ильей они столкнулись в коридоре общежития.

— Я к тебе собрался, — улыбнулся Сергей.

— А я к тебе, — улыбнулся Илья.

— Телепатия? — хохотали они. — Точно!

Илья не торопился сесть. Он разглядывал на стене рисунок.

— Свой «МиГ» изобразил? Хор-ро-шо! А почему он без номера?

— Не… нет, — смутился Сергей. — Просто так нарисовал — по памяти. — И тут же опять поймал себя на мысли: «А ведь Наталью вот так, по памяти, я уже, пожалуй, не нарисую…»

— Хорошо рисуешь, — повторил Илья, прямо глядя в глаза товарища. — Ты извини меня, Серега… Ну, за то, что я о твоем рапорте так. — И заволновался: — Мне это твое чудачество, честно говоря, не по душе. Юрка, мой друг, трижды в летное поступал. Так и не прошел, конкурс велик. И вот вундеркинд, набравший на балл больше Юрки, занявший его место, уходит потом из авиации. Ты извини, но ведь так получается. Ты лично или это другой, но вы крылья Юрке ломаете. Выгонишь из комнаты? — поднял он на Сергея глаза.

— Нет, что ты? — Сергей поднялся, налил воды из графина. — Хочешь? — кивнул на графин. — Ты сиди. Но если можно, без нотаций. Сам все понимаю.