Флатус

— Приготовились, Алексей Николаевич, — произнес я.

Меньше чем через минуту мы стояли в дребезжащем трамвае, который бодро шел по улицам Люберска. Вместе с нами в трамвае, помимо спящего контролера, находилось два пассажира: подвыпивший мужик, алкогольное амбре от которого заполнило пространство вокруг выпивохи и маленькая старушка, которая, закутавшись в затертую шубу, прикрывала свое лицо коричневым шерстяным шарфом.

— Видишь? — толкнув меня локтем в бок, произнес Чудновский. — Бабка…

Я отогнал сомнения, которые то и дело отговаривали верить в причастность старой женщины к распространению наркотиков. В течение всей нашей жизни происходит много абсурдных событий, которым мы искренне удивляемся, стоит им случиться. И сейчас, руководствуясь своим опытом, мне пришлось идти на некий компромисс с совестью, согласившись с Чудновским, что к распространению кишечного дурмана могут привлекать и безобидных на первый взгляд старушек. Я неловко кивнул полицмейстеру, дав сигнал к действию. Чудновский робко ступил вперед и, хватаясь за поручни, встал возле старушки. Он то и дело поглядывал на меня, молча выражая свои сомнения постоянно прыгающими бровями. Я вновь достал карманные часы и посмотрел на время. Подняв взгляд на Чудновского, внутри меня мгновенно все сжалось. Алексей Николаевич, наклонившись, что-то шептал старой женщине на ухо. Продолжалось это примерно полминуты, пока старушка не вскочила с места и, покрыв полицмейстера искусной бранью, ударила того по голове клюкой.

— Что произошло? — взволнованно спросил я, когда Чудновский подбежал обратно.

— Я всего лишь попросил приоткрыть шубу, чтобы затянуться, — поправляя свой измятый капор, ответил полицмейстер.

— Не она, — пробормотал я себе под нос.

— Люберецкий драматический театр! — звонко крикнул водитель трамвая и так неаккуратно остановил транспорт, что нам с полицмейстером пришлось схватиться за поручни, дабы устоять на ногах.

Двери трамвая натужно раскрылись, и старушка в коричневом шарфе, вскочив с места, неожиданно заковыляла в нашу сторону. Внутри у меня все сжалось. Если она рассчитывала закатить скандал на почве, без сомнения, возмутительных действий Чудновского, то нам грозило абсолютное фиаско. Уже готовый насильно выпихнуть старуху из трамвая, я сделал шаг навстречу женщине, но та достаточно резво обошла меня и, громко хрипнув носом, плюнула в лицо полицмейстеру. Не дожидаясь каких-либо действий со стороны Чудновского, старуха выпрыгнула на улицу и растолкнула собравшихся у транспорта людей.

— Вообще-то у нас тут ведется оперативная работа, дура старая! — крикнул ей вслед Алексей Николаевич и вытер повисшие на носу желтые слюни.

Тут же трамвай стремительно оказался забит шумной толпой из юных девушек и парней. Возможно, студенты возвращались с нашумевшего спектакля Егора Бздунишина “Дом, где пекут картофель!”, афишу которого я наблюдал каждый день на главных дверях нашего участка. Подобные спектакли, притягивающие молодых людей своей дерзкой постановкой, редко разбавляли унылую программу местного театра, поэтому возникший ажиотаж меня ни капли не удивил. Веселый гам, поднявшийся в транспорте, вызвал у меня беспокойство. Задача по розыску преступника усложнилась тем, что в трамвае я насчитал троих парней, чьи шеи оказались укутаны в коричневые шарфы. Чудновскому предстояла тяжелая работа, дабы найти нужного нам человека. И только удача, которая на протяжении всего дела насмешливо водила нас за нос, могла помочь вычислить распространителя.

— Кажется, ты действительно разбираешься в текущих тенденциях моды, Какушкин! — прошептал мне на ухо Чудновский, указывая на десяток девушек, носивших под носом пышные усы. Стоит заметить, что усы являлись накладными, что ни разу не умаляло моего заявления о негласной поддержке царя-батюшки женским полом. — Ну и молодежь пошла нынче, — добавил полицмейстер. — Скоро нагими начнут ходить по городу, в поддержку каких-нибудь сарделек.

Не пришлось указывать Чудновскому на троих подозреваемых, ибо он самостоятельно приметил их, вновь тыкнув меня локтем в бок и кивком указав в толпу. Без лишних сомнений, слегка покачивая бедрами, полицмейстер направился к ближайшему молодому человеку, меланхолично глядевшему в окно трамвая. Незнакомец выглядел неопрятно в сравнении с остальными студентами: взлохмаченные волосы напоминали развороченный ветром стог сена, заляпанный грязью сюртук был небрежно распахнут, а мутный взгляд провожал проплывающие дома на улице. Я предположил, что молодой человек ведет достаточно разгульный образ жизни, что не противоречило образу торговца флатусом, который я успел нарисовать у себя в голове.

Когда Алексею Николаевичу, пока он пробирался сквозь толпу, начали сыпаться комплименты по поводу пышных усов, звучавших не только от парней, но и от девушек, я самодовольно улыбнулся, убедившись, что маскировка удалась. Соблюдая дистанцию в пару шагов от полицмейстера, я робко двинулся вперед.

Наконец Чудновский остановился возле печального пассажира и, картинно поправив свой шарф, нахально уставился на него, иногда поигрывая густыми бровями. Молодой человек почувствовал на себе пристальный взгляд полицмейстера и доброжелательно повернулся к нему всем своим тощим корпусом. Рука подозреваемого юрко скользнула на талию Чудновского. “Какая пошлость, — подумал я. — Это точно он. Не сорвите рыбку, Алексей Николаевич”. Но вдруг печаль сошла с лица парня, и он, дерзко притянув к себе полицмейстера, попытался того поцеловать. Едва губы молодого человека коснулись левой щеки Чудновского, полицмейстер без промедлений звонко хлопнул наглеца ладошкой по лицу.

В трамвае послышались сдержанные смешки молодых людей, случайно заметивших страстные обжимания неопрятного парня и переодетого полицмейстера.

“Нет, не он”, — раздосадованно подумал я. — “Нужно идти дальше”.

— Слушай, Какушкин, — слегка повернув голову, полушепотом обратился ко мне Алексей Николаевич. — А торговец мог слышать слова, которые я крикнул старухе-верблюду?

— Удивительно, но Вы правы, — нервно ответил я. — Но обнаружить преступника нам необходимо.

Чудновский остановился возле второго подозреваемого. Это был высокий мужчина, по возрасту явно старше забивших трамвай студентов. Коричневый шарф на подозреваемом был туго затянут. Мужчина опасливо оглядывался на шумных студентов. Он нервно подрагивал руками, засунутыми в карманы неестественно огромного коричневого пальто. Алексей Николаевич вплотную подошел к подозреваемому и вновь поправил свой шарф. Мужчина вскользь взглянул на полицмейстера. Чудновский заметил проявленное любопытство и, слегка толкнув подозреваемого в плечо, начал едва заметно кивать, указывая на пуговицы пальто, явно намекая, чтобы тот распахнул одежду. Ноздри подозреваемо сердито надулись. Не намереваясь останавливаться и добиться хоть какого-то результата, полицмейстер начал активно тереться о руку мужчины. В какой-то момент он так увлекся, что не заметил, как подозреваемый вытащил из кармана маленький нож, готовый вонзиться в шею Чудновского. Ему бы удалось исполнить задуманное, если бы не моя стремительная реакция. Когда лезвие ножа находилось в сантиметре от покрасневшей шеи полицмейстера, я в одно движение растолкал стоявших на пути студентов и схватил торговца за запястье, помешав совершить задуманное.

— Попался! — остервенело глядя в глаза преступника, крикнул я.

— Вонючие полицейские! — прошипел мужчина. — Я вас за версту чую!

— Работает оперативная группа! — заголосил Чудновский. — Приказываю остановить транспорт и живо его покинуть!

Громко заскрипев колесами, трамвай встал на месте. Истерично вопящие студенты в панике покинули транспорт, оставив нас наедине с преступником.

— Опусти оружие, — стараясь придать своему взволнованному голосу нотки дружелюбия, обратился я к торговцу. — Опусти, и мы сможем защитить тебя от уголовного преследования, сделаем информатором, что поможет избежать тюремного заключения…

Преступник не отводил от меня взбешенный взор и вновь попытался пронзить Чудновского. Я крепче сжал его кисть и попытался скрутить, заведя руку торговца за спину. Первичная волна шока, накрывшая полицмейстера, скорее всего, прошла в этот самый момент, и Алексей Николаевич отпрянул от нас на пару шагов назад.

— Послушай, — пытался достучаться я до вырывающегося торговца, — Не делай глупости. Мы предлагаем вариант, при котором тебе ничего не грозит. Ты лишь расскажешь нам про эти подпольные схемы распространения наркотика, кто стоит у вас во главе и все. Обещанная неприкосновенность не пустые слова.

Торговец перестал дергаться. Немного его подержав, я ослабил хват, тем самым подав недвусмысленный сигнал о чистоте своих намерений. Торговец посмотрел на меня. Его взгляд смягчился. На месте обозленного, пойманного с поличным преступника я увидел перед собой готового пойти на любые сделки перепуганного мужчину. Перемена в нем оказалась столь стремительна, что вызывала легкое недоверие к происходящему, но когда я перестал чувствовать сопротивление его руки, то тут же осознал, что переговорный процесс прошел успешно. Аккуратно обойдя преступника сбоку, я встал к нему лицом.

Торговец начал медленно опускать руку с ножом, а я, дабы пресечь непредвиденные неприятности, слегка сжал его кисть, готовый отпустить ее, когда преступник выпустит из руки холодное оружие.

— Я согласен с вами сотрудничать, — тихо промямлил распространитель флатуса. — Но если вы пообещаете, что они меня не найдут.

— Обещаем, — удовлетворенно и слегка настороженно ответил я. — Давай сюда нож.

Торговец медленно протянул нож в мою сторону, не отрывая свой жалобный взгляд от моих глаз. Полный восхищения собой, мыслями я уже стоял возле губернатора на торжественном приеме, устроенным в честь городового Какушкина, без пяти минут повышенного до звания унтер-офицера за “усердную работу по осуществлению контрреволюционных мероприятий”. Я уже грезил, как в течение пары дней будет раскрыта самая крупная подпольная ячейка коммунистов, грозившая погрузить наш город (а после — всю страну) в пучину анархии. Данное дело являлось для меня сильным карьерным толчком, на вершине которого меня ожидало звание полицмейстера, а после, в далекой перспективе, и чин губернатора города Люберск. Частенько я позволял себе прогуливаться по холмистым грезам. То и дело я путешествовал от какой-нибудь незначительной мечты, но непременно реализации которой я желал, несмотря на ее крохотные размеры, до крутого высокогорья, на вершине которого, окутанная полем из душистых тюльпанов, ждала меня главная цель жизни. Раз за разом, взбираясь на самую гигантскую гору, я воображал препятствия, нагло преграждающие мой путь, но, благодаря своему острому уму и упорству, я всегда добирался до вершины, минуя или разрушая необходимые на пути барьеры.

Воодушевленный и радостный, уже вообразивший на своих плечах новенькие погоны унтер-офицера, я глупо недосмотрел за торговцем, умело усыпившим мою бдительность. Стоило ему заметить, как я на секунду помыслил о сокровенном, свободной рукой он скользнул во второй карман пальто и, вытащив револьвер, без промедлений выстрелил в мою сторону.

Достигни торговец своей цели, я бы вряд ли успел осознать то, что сейчас произошло, ибо дал слабину, преждевременно почувствовав вкус, как оказалось, призрачного триумфа. Но Алексей Николаевич, все это время настороженно наблюдавший за нами, как видимо, ожидал от преступника подобных действий, и когда ствол револьвера холодно взглянул на мой лоб, Чудновский сорвался с места и сильно толкнул барыгу плечом, помешав всадить пулю меж моих бровей. За громким хлопком последовал мерзкий треск пробитого пулей стекла.

Времени на анализ произошедшей со мной неудачи не было. Увидев, как преступник, шагая назад, пытается устоять на ногах, я, не раздумывая, устремился в его сторону и озверело ударил по руке преступника, выбив револьвер. Торговец казался растерянным. То и дело поглядывая на упавший револьвер, он принялся размахивать ножом, не подпуская меня к себе. Бросаться на острое лезвие ножа было для меня равноценно самоубийству, ибо торговец весьма ловко резал им воздух, и в случае моего нападения был способен нанести удар, перебросив его в свободную руку. В этой ситуации верным решением было поднять револьвер и уже с преимуществом завершить противостояние, но и тут оказалось все не так просто. Револьвер лежал в двух шагах от меня, что требовало стремительного рывка вперед и без права на ошибку схватить оружие. Однако в момент, когда я совершил бы рискованный бросок, на пару мгновений у преступника оказалось бы надо мной преимущество, что позволило бы одним ударом ножа решить исход поединка.

Сложно сказать, сколько мы простояли с торговцем на месте, выжидая первый ход друг друга, но, видимо, Чудновскому это надоело, и с громким криком он побежал на преступника. Было ли мне интересно узреть, что из этого необдуманного поступка выйдет? Как бы цинично это ни звучало, но да. Проблема заключалась лишь в том, что Алексей Николаевич, возможно, переполненный адреналином, позабыл, что облечен в неудобное пышное платье и, не пробежав трех шагов, он неуклюже запутался в подоле, устремившись к полу. Полицмейстер отчаянно попытался схватить руками поручень, но, не дотянувшись, словно неуклюжий теленок, распластался на полу. Сильно ударившись головой, Чудновский потерял сознание. Побороть сильное желание посмотреть на полицмейстера оказалось тяжелым испытанием, но стоило мне увидеть, что преступник на короткое время переметнул взгляд на Чудновского, я позабыл о случившемся с начальником казусе, в два шага подлетел к торговцу и провернул тот же прием, что сделал с револьвером. Тот, опомнившись, замахнулся здоровым кулаком, заставив меня вновь отскочить назад. И только сейчас я понял, что совершил большую ошибку: стоило схватить револьвер, а не бросаться на торговца, пока тот глазел на Чудновского. Но шанс был упущен, и преступник без лишних промедлений налетел на меня с кулаками. Тут же мне в грудь прилетел сильный удар, на время сбив дыхание. Пытаться его восстановить не было возможности, и, увидев, как второй кулак стремительно несется к моей голове, я схватился руками за поручень, из последних сил подтянулся, и выкинул вперед ноги, воткнув их в живот нападавшего. Изо рта торговца вылетело глухое “ох”, и он упал на стоявшие вдоль окон трамвая скамьи. У меня появилось немного времени, чтобы восстановить дыхание, но торговец, пока я вставал на ноги, оторвал от скамьи хлипкую дощечку и принялся размахивать ей в разные стороны. Я громко чертыхнулся и, нырнув под просвистевшую над головой доску, проскользнул по грязному полу к ближайшей ко мне скамье, под которой лежал револьвер преступника.

— Сдохни уже! — послышался остервенелый рев торговца надо мной.

Схватив револьвер, я перевернулся на спину и направил его дуло на противника. Тот, вскинув доску над головой, в ужасе замер.

— Ну вот и все, — тяжело дыша, произнес я и встал на ноги.

Преступник в страхе попятился назад и, позабыв о лежавшем позади Чудновском, споткнулся о тело полицмейстера, растянувшись на полу.

— Вы арестованы, — произнес я. — Прошу Вас не сопротивляться…

— Ты не понимаешь масштаб этого дела, — перебил меня торговец, не поднимая голову. — Ты, этот клоун в платье, губернатор и все причастные… Вы все лишь пешки в большой игре…

— Расскажешь об этом в участке, — я не стал слушать преступника, не в состоянии сконцентрироваться на его словах от давящей со всех сторон усталости.

Послышался тяжелый вздох Чудновского, и полицмейстер, шатаясь, поднялся на ноги. Он раздосадовано посмотрел на разорванный подол и выругался. Наконец, оторвавшись от своей одежды, Алексей Николаевич вопросительно посмотрел на меня. Он указал пальцем на дуло револьвера, уже готовый задать вопрос, но вдруг осекся, что выразилось во внезапно согнувшемся пальце, и развернулся в сторону преступника.

— Это мы его? — растерянно спросил меня полицмейстер.

— Да… спасибо, — нехотя ответил я.

— Слушай, неплохо, — довольно улыбнулся полицмейстер. — Берем его.

Алексей Николаевич вразвалку подошел к преступнику.

— Ну, чего разлегся? — властно произнес он. — Вставай.

— Живым вам меня не взять! — брызнул слюной преступник и, взяв края своего широкого пальто, закутался в него с головой, словно спрятался в большой кокон.

Под плотной тканью послышались сдавленные стоны торговца. На короткое мгновение стихнув, стоны сменились на неприятный булькающий звук, схожий с урчанием в животе.

— Что он вытворяет? — cпросил полицмейстер, недоуменно взглянув на меня.

Робко поглядывая вперед, я двинулся к окуклившемуся торговцу. И чем ближе мне стоило к нему подойти, тем сильнее нарастал странный булькающий звук.

— Встань… — от былой уверенности в моем голосе ничего не осталось. — Ты чем там занимаешься? А ну…

Я внезапно смолк, увидев, как в области живота торговца, пальто принялось нещадно раздуваться. Тело торговца затряслось в конвульсиях, постепенно приобретая схожесть с упругим надувным мячом, резво скачущим по дороге. Я не знал, что происходит. Возможно, преступнику стало плохо в связи с неизвестной нам болезнью, а может, он просто сильно ударился головой об пол, что вызвало неконтролируемый припадок, или…

В воздухе повеяло неприятным запахом. Занятый размышлениями о спасении единственного попавшего к нам в руки соучастника преступления, я поначалу не замечал отвратительный смрад, упорно расползающийся по трамваю. Но стоило мне почувствовать тошнотный кишечный запах и таинственный туман, окутавший неожиданный приступ торговца, растворился, раскрыв ясную картину происходящего.

Я нагло схватил Чудновского за рукав платья и насильно поволок на улицу.

— Что ты делаешь? — возмущался Алексей Николаевич. — Мы должны ему помочь!

Но я решительно продолжал молчать, вытаскивая из трамвая сопротивляющегося полицмейстера. Оказавшись на улице, мы отошли от транспорта еще на дюжину шагов. С опаской заглядывая в открытые двери трамвая, я увидел, как пальто полностью раздулось, словно было соткано не из вездесущего казинета, а из резины. Чудновский, казалось, увидел нечто невообразимое: раскрыв рот, он удивленно пялился на надувшееся пальто, то и дело барабаня рукой по моему плечу и при этом приговаривая “ты видишь? Ты видишь? Ты видишь?”

Неожиданно давление начало стремительно падать, и, в конце концов, раздувшееся пальто вернулось в свое изначальное состояние. Бездыханное тело торговца продолжало лежать на полу.

— Передоз, — пробубнил я.

— Нужно его вытащить или привести в чувство, — крикнул Чудновский и готов был рвануть в трамвай, но я вновь схватил его за рукав платья.

— Мы не знаем, безопасно ли к нему подходить, — мой голос был полон скорби. Но не той скорби, когда умирает близкий родственник, хороший друг или дружелюбный сосед, с которым вы были едва знакомы, но при случайных встречах улыбались друг другу так, будто прошли вместе немало жизненных испытаний. Нет. Эта скорбь была вызвана очередным провалом. — Лучше туда не заходить, пока все не выветрится.

Чудновский свистнул три раза в свисток. Через пять минут возле нас стоял городовой. Поначалу он не признал Алексея Николаевича и лишь поморщился при виде усатой женщины. Но когда полицмейстер отдал приказ вызвать городничего и врача, городовой признал голос начальника, тут же встал по стойке смирно, приложил тыльную часть руки к голове и, выпалив извинения, побежал выполнять поручение.

Мы с Чудновским безмолвно стояли посреди засыпанной снегом улицы и думали о своем. Я размышлял о наших неудачах, кто в них больше повинен — я или Алексей Николаевич, — и по чьему веленью ценные подозреваемые уходят из-под нашего носа. Как ни старался, но ответить на последний вопрос я не мог. Все сводилось к неизвестной потусторонней силе, так нахально водящей нас за нос и не желавшей хоть на шаг продвинуть нас в этом деле. Ответ же на первый вопрос был до одури прост. Как и раньше, главным виновником наших неудач я считал Чудновского. Но тогда, стоя у того несчастного трамвая, у меня впервые промелькнула мысль о том, что Алексей Николаевич при поимке торговца делал все как нужно, иногда даже удачно импровизируя. Конечно, я быстро отогнал от себя подобную мысль и продолжил анализировать непрекращающуюся череду неудач.

О чем думал Чудновский, я не знаю, да и предположений делать не хотелось. Возможно, как и всегда, желал поскорее отправиться домой к своей маленькой женщине, выпить бокальчик красного вина, развалиться в кресле перед камином и беззаботно уснуть.

— Какушкин, — вдруг, нарушив молчание, обратился ко мне Алексей Николаевич, — Все же, револьверы стоило взять.

— Угу, — ответил я, разглядывая свой порванный сапог.

— Когда ты его порвал? — любопытно взглянув на распоротое голенище, спросил Чудновский.

— Возможно, в драке.

— Могу починить, — по-детски улыбнулся Алексей Николаевич. — Новые сапоги нашему участку поставят лишь в середине следующего лета, а твоего оклада вряд ли хватит купить новые.

Полицмейстер был прав.

— Я Вас не побеспокою? Как к этому отнесется Ваша жена?

— Она допоздна в цирке. А если и застанет тебя, то явно будет не против гостей, — Алексей Николаевич весело вскочил на ноги и нетерпеливо огляделся по сторонам. — Да почему они так долго?

— Городовой убежал пару минут назад, — взглянул я на Чудновского. — Нам минимум еще минут пятнадцать ждать.

Алексей Николаевич принялся радостно рассказывать, как починит мой сапог самыми лучшими материалами в городе, а если у меня останется время, то будет не прочь сыграть в шашки, которые заключенные слепили из хлебного мякиша.

“Тяжелый предстоит вечер”, — тоскливо подумал я.

Глава 7

Когда тело торговца увезли в морг, мы еще минут десять простояли на улице, ожидая служебную повозку. Все это время Чудновский трещал о своей любви к сапожному ремеслу, перечислял знаменитых сапожников, чьи звучные фамилии (такие как: Башмачков, Каблучко, Шнуркин, Футгирс, Штифельберг и т. д.) я никогда не слышал.

Наконец, оказавшись в повозке, мы на время замолчали, задавленные усталостью. Я бессильным взглядом провожал сменявшиеся улицы и впервые поймал себя на мысли, что с самого прибытия в город мне оказалось тяжело по достоинству оценить облик Люберска. Возможно, на то повлияло мое желание в первые дни работы изучить самые громкие преступления города, после чего воспринимать внешний вид Люберска отдельно от его криминальной подноготной я не мог. Мы проехали храм, фасад которого был искусно расписан белым золотом, а сюжеты цветастых витражей отсылали к легендам о сотворении мира и о подвигах наших предков. Но весьма неожиданным оказалось увидеть совсем новый витраж, иллюстрировавший храброго воина, который держит в руках надломанный кусок хлеба. Если бы не подпись у ног воина, я бы и не понял, откуда растут ноги у этого сюжета. “Из романа Витоля Бурдюкоэльо “Рассерженные”, Глава 15. Жак Бальзамо недоволен хлебом. Уже в продаже”. Мне претила любая реклама, которая портила внешний вид города, но, признаться честно, величественный Жак Бальзамо был изображен впечатляюще. Но мог ли я оценить архитектурную красоту храма с точки зрения горожанина? Нет. В первую очередь для меня храм — место преступления. Именно здесь двадцать лет назад задержали банду контрабандистов, распространявших санкционный европейский ладан. По сводкам, при задержании преступников погибло пять прихожан.

Проехали общественный городской сад. Даже припорошенный снегом он казался сказочным местом из детских сказок, а огромный неработающий фонтан, величественно расположившийся в самом его центре, мог восхитить своими расписными лилиями, опутавшими большую чашу, в которой на данный момент в ночи блестела голубая корочка льда. Но для меня это было очередное место преступления. В прошлом году этот фонтан обрел дурную славу. Горожане начали называть его ни много ни мало “топильней”. Двое школьников из неблагополучных семей нашли веселым отлавливать бездомных кошек и топить их в воде. Так как законодательно убийство живности в нашей стране никак не регулировалось, маленькие живодеры и их родители отделались беседой в полицейском участке. Стоит отметить, что после беседы в фонтане перестали находить трупы кошек. Но дурная слава так и осталась висеть над “топильней”.

Повозка выехала на Центральный проспект. Вдоль дороги стояли пышные ели. За ними прятались помпезные, украшенные вычурной лепниной фасады разноцветных зданий. Центр города не знал, что такое покосившиеся лачуги и бедность. Но стоило преодолеть три-четыре километра по главному проспекту, и темные разбитые окна хибар уже поджидали тебя за маленьким мостом, разделявшим “хороший” город от “плохого”. Несмотря на всю чистоту и красоту усеянного белоснежным светом Центрального проспекта, мне на память пришло пару преступлений, случившихся здесь. Вот мне помахала пышная ель, бережливо закрывающая своими ветками фасад городской гимназии, но я сразу припомнил, что под этой елью один ревнивый франт зарезал ножом своего приятеля, которого тот подозревал в связи со своей женой. Или светлая, улыбнувшаяся лентой из гирлянд на окне торговая лавка. Эта “дама” знала, что я был в курсе делишек ее хозяина-купца, которого обвинили в торговле запрещенными курительными смесями. Знала и продолжала самодовольно улыбаться своими разноцветными лампочками, ибо купец вышел сухим из воды, заплатив кому нужно из-за чего следствие прекратилось. И все в Люберске было пропитано коррупцией, воровством и насилием. Я лишний раз вопрошал себя: как здесь живут обычные люди? Но была ли в том вина города, чьи грязные секреты я знал? Или же мне стоило лучше понять Люберск, отбросить полицейскую аналитику и попытаться ощутить всю прелесть этого места?

— Приехали, — улыбнулся Чудновский и вылез из повозки. — Пойдем.

Но, только ступив на порог дома, мы услышали пьяный голос за спиной:

— Ах ты, грязная женщина! Как могла променять меня на этого… на этого… щеголя!

— Будраков! — грозно пробасил полицмейстер. — Ты вновь запил? А ну катись домой! Завтра много бумажной работы!

— Бес попутал, Алексей Николаевич! — внезапно придя в себя, ответил писарь и, прищурившись, посмотрел на грязное платье Чудновского. — Боже сохрани! Вот же по пьяни причудится! Не хотел! Спутал! Разрешите откланяться?

— Разрешаю, — ответил Чудновский и стянул с головы измятый капор. — И только посмей не явиться! Уволю!

Бурдаков встал по стойке смирно, после развернулся на 180 градусов и, покачиваясь, скрылся в темном переулке меж соседних домов.

— Вы говорили, что он изменился, — произнес я и проследовал в квартиру за Алексеем Николаевичем.

— Не говорил я такого, — возмущенно сказал полицмейстер. — Я сказал, что мы взяли его на работу.

Мне представилась возможность спокойно рассмотреть квартиру Алексея Николаевича. Башни из пыльных папок, которыми был заставлен большой зал квартиры Чудновского, отсутствовали. Благодаря этому мне удалось лучше рассмотреть интерьер. У окна стояли два больших красных кресла, которые разделял недорогой журнальный столик. Пол зала прикрывал затертый ковер. Я посмел предположить, что он здесь лежит со времен жития прошлого полицмейстера, ибо внешний вид изделия оставлял желать лучшего, а белые проплешины, которые портили эстетические узоры, так и кричали о том, что ковер потерпел на своем веку не один десяток чисток. У противоположной стены от двери комнаты Чудновского стоял старый камин. Слева от дверного проема, в котором стоял я, шеренгой выстроились три книжных шкафа. В общем, чего-то кардинально нового о внутреннем быте Чудновского я не узнал. Лишь сделал вывод, что Алексея Николаевича не шибко волнует дорогой интерьер. “Интересно, — подумал я, — Как его жена относится к подобному аскетизму?”

— Я не любитель дорогих хором, — произнес полицмейстер и бережно втолкнул меня в зал. — Вот дверь у камина. Проходи туда. Там моя мастерская. Тебе принести чай?

— Было бы славно, — недолго думая, ответил я и направился к двери мастерской.

Мастерская оказалась не такой большой, как я мог представить, но что сразу же бросилось в глаза, так это общее состояние помещения и инструментов. Несмотря на маленькое пространство, мастерская была изумительно чистой. Казалось, что грязь здесь нечастый гость, невзирая на пыльную составляющую работы сапожника. Возле стен в форме буквы “П” стояли три массивных стола. На каждом были аккуратно разложены необходимые для ремесла расходники. На левом столе в три ряда стояли разноцветные катушки ниток, рассортированные по цветовому градиенту. На правом столе — необходимые для работы инструменты, расположенные на столешнице по размерам (от малого до великого). Третий стол стоял в центре, накрытый горами различных кусков ткани, шкур, кожи и прочего. Ну и, конечно же, Чудновский не был бы Чудновским, если бы в углах комнаты не были бы растянуты веревки с сушившимися на них баклажановыми колечками.

“Вот что Вам заменяет дорогие хоромы, Алексей Николаевич, — весело подумал я. — Сумели вы меня поразить”.

— Тапочки в углу, — прозвучал за моей спиной голос Чудновского. — Снимай сапоги.

В мастерскую Чудновский вошел переодетый в белую рубаху и коричневые штаны. Он быстро подошел к столу с нитками и поставил на него поднос с пузатым чайником и двумя фарфоровыми чашками, наполненными ароматным чаем. Чудновский спешно выдвинул из-под стола табурет и обратился ко мне:

— Присаживайся. Пей. Я займусь делом.