Зинаида Серебрякова. Мир ее искусства

З. Е. Серебрякова. Автопортрет. 1913. © Новосибирский государственный художественный музей

Предположительно осенью 1913 года семья переехала в Петербург, в отдельную квартиру на 1-й линии Васильевского острова, в дом № 40. Поблизости жили братья Зинаиды Евгений (Тучков переулок, 17) и Николай (Тучкова набережная, 2) и дядя Александр Бенуа (1-я линия Васильевского острова, 38). А. П. Остроумова-Лебедева также жила рядом — 3-я линия, дом 46.

Конец 1913 — начало 1916 года — время активной выставочной деятельности Серебряковой. Возможно, причиной было то, что именно в это время ее брат Евгений был председателем общества «Мир искусства» и способствовал привлечению к участию в выставках художников в том числе неоакадемической направленности. Именно он пригласил в общество Б. Григорьева, В. Шухаева и А. Яковлева. Евгений также рекомендовал чаще выставляться и своей сестре.

В ноябре — декабре 1913 года Серебрякова участвовала в выставках «Мир искусства» в Петербурге (в залах Общества поощрения художеств) и в Москве (в Художественном салоне), представив свои этюды Царского Села и Крыма, портрет сестры Екатерины Зеленковой и композицию В бане. В Петербурге было выставлено на три вещи больше (в том числе был показан портрет матери).

З. Е. Серебрякова. Окно. Лейпциг. 1914. Собрание KGallery

Выставлялась Серебрякова и в Художественном бюро Н. Е. Добычиной в Петрограде, на «Постоянной выставке современного искусства», в оргкомитет которой входил и Евгений Лансере, представлявший в апреле 1915 года в Бюро свои рисунки с Кавказского фронта. Еще в марте этого года на выставке «Мир искусства», также проходившей в Бюро, Серебрякова показала свои нескучненские Поля и новые этюды к картине Баня (всего девять работ). К сожалению, Николай Радлов в очерке об этой выставке в журнале Аполлон более говорил о картинности Кустодиева с его Купчихой и Петрова-Водкина с его Богоматерью, нежели о достижениях художницы. В феврале 1916 года там же Серебрякова выставила своих Крестьянок в поле.

Об этом времени искусствовед Дмитрий Сарабьянов писал, что «мирискусники… почти сохраняют прежние позиции, делая некоторые отступления в сторону неоакадемизма, затронувшего как коренных членов объединения, так и представителей молодого поколения (Яковлев, Шухаев, Серебрякова)»[44]. Однако эта тенденция не обозначилась как самостоятельное стилевое направление.

З. Е. Серебрякова. Баня. 1913. Государственный Русский музей

Выставки посетило много зрителей. В начале XX века Москва и Санкт-Петербург переживали выставочный и музейный бум. Причина, видимо, была в том, что именно на это время пришелся расцвет собирательской деятельности коллекционеров и меценатов, среди которых было много промышленников и представителей купечества; музейное дело переживало бурное развитие, государство активно поддерживало эти процессы.

Каждый год «Мир искусства» и другие художественные объединения проводили множество выставок и других мероприятий. Среди зрителей были не только художники, но и интеллигенция, люди интересовавшиеся искусством. Количество посетителей исчислялось десятками тысяч. Однако Серебрякова и тогда, и на протяжении всей жизни не гналась за зрительским успехом, не придавала значения количеству откликов и публикаций о себе в прессе. Как писал потом Константин Сомов, «Зинада не умела себя позиционировать».

В мастерской в Нескучном. Около 1915

Немало поспособствовала развитию черт неоклассицизма в творчестве Серебряковой ее поездка в конце мая 1914 года через Германию (Берлин, Лейпциг, Мюнхен) в Швейцарию и Италию. Это путешествие (помимо прочего, художница заехала на швейцарский горный курорт Грион на юге кантона Во, где тогда жили Чулковы) подстегнуло ее проснувшийся еще в Крыму интерес к гористым пейзажам с их особенностями ландшафта и световыми эффектами. В Италии Серебрякова наслаждалась собраниями музеев и архитектурой Милана, Венеции, Падуи, Флоренции и других городов. Созданные там этюды являют удивительную легкость и красочную выразительность манеры художницы. Из своих художественных впечатлений в беседе с Эрнстом в 1917 году она особенно подчеркивала влияние потемневших, но насыщенных цветом полотен Тинторетто в Венеции. «Самое сильное и прекрасное впечатление итальянского путешествия — великий, пышный и таинственный Тинторетто. Громадные, патетические холсты, пылающие бурными радугами потемневших красок»[45].

Репродукция работы З. Серебряковой Сидящая крестьянка (1915) в книге С. Эрнста З. Е. Серебрякова (Петроград, 1922)

Борис Серебряков в это время работал в Сибири начальником изыскательской партии при подготовке к несостоявшемуся строительству железной дороги Ленского золотопромышленного товарищества на участке Иркутск — Бодайбо. Как только 26 июля Серебрякова услышала о мобилизации в Австро-Венгрии, она срочно выехала в Россию, не успев посмотреть все то, что планировала. Через Киев она добралась до Нескучного. По возвращении в Россию в июле 1914 года Серебрякова не ездила за границу ровно десять лет. А вот Александра Бенуа Первая мировая война застала в Сен-Жан-де-Люзе близ границы Франции и Испании. И ему пришлось возвращаться в Петроград при содействии посла России во Франции А. Б. Неклюдова через Стокгольм. В Петрограде он оказался только 1 сентября. Через несколько недель из Лондона в Петроград удалось приехать Мстиславу Добужинскому.

З. Е. Серебрякова с детьми в Нескучном. 1914

Дети Серебряковых в Нескучном. 1914

Война сильно изменила настроение Лансере и Серебряковых. Евгений Лансере в декабре 1914 года поехал военным художником на Кавказский фронт и работал там до марта 1915 года. По возвращении Зинаида запечатлела его в папахе. Другие родственники и друзья оказались на Восточном фронте. Муж сестры Серебряковой Марии, Всеволод Солнцев, стал старшим механиком эскадры тяжелых самолетов «Илья Муромец». В Польшу (1914) и в Галицию (1915) ездил рисовать Добужинский. До Великого отступления (лето — осень 1915) в России доминировали радужные настроения относительно хода войны. В 1915 году в Варшаву был послан Борис реконструировать мосты в Польше. 9 июня Евгений Лансере пересказывал жене письмо от матери: «Боря временно в Варшаве, зовет туда же Зину, но Зина не могла достать в Харькове пропуска. Боре пришлось отступая взрывать все свои же труды!» Но вряд ли Зинаида хотела вслед за братом рисовать войну. Тем более, что уже в июле началось активное наступление немцев в Польше; 22 июля была оставлена Варшава, 13 августа — Брест-Литовск. 10 августа обязанности главнокомандующего на себя принял император Николай II. Борис Серебряков вскоре вернулся с фронта.

Возможно, под влиянием известий о войне Серебрякова больше думает о крестьянской теме, это был ее естественный порыв, связанный с желанием запечатлеть традиционный уклад русской деревни. Именно в 1914 году она замышляет большое полотно маслом на холсте на тему полуденного отдыха крестьян во время жатвы. В этом и следующем году создано много этюдов, эскизов и рисунков, преимущественно с девушками (Крестьянка с квасником, Крестьянская девушка Поля Молчанова), так как многие мужчины ушли на войну. Был создан большой вариант Жатвы высотой 153 см, по бокам которого были изображены: слева — крестьянка, наливающая молоко, и мужчина (плотник Игнат Голубев), отрезающий хлеб (позднее известна как Крестьяне. Обед), справа — две стоящие крестьянки (известна как Две крестьянки). Чрезвычайно требовательная к своему творчеству, Серебрякова часто уничтожала не понравившиеся ей работы. На этот раз она решила оставить фрагменты, которые теперь выглядят как самостоятельные картины, особенно работа Крестьяне. Обед. Как верно подметила в 1980-е годы Милица Неклюдова, «в ней сказываются лучшие традиции не только передвижников, о чем свидетельствует подлинная правдивость этой вещи, но и традиции искусства Венецианова, и даже в смысле общих тенденций — Шибанова: столько человеческого благородства в образе крестьянина, неторопливо режущего каравай хлеба, и женского обаяния в облике его молодой жены; по-венециановски передана красота типично русской крестьянской одежды»[46]. Что именно не понравилось самой Серебряковой в этом, большом, варианте, наверное, останется неизвестным. Возможно, слишком высокий горизонт, или показавшаяся ей дробность композиции, или нехватка цельности.

З. Е. Серебрякова. За обедом (За завтраком). 1914. Государственная Третьяковская галерея

В 1915 году она возвращается к Жатве (авторское название — Крестьянки в поле), создает эскизы с низким горизонтом (Обувающаяся крестьянка, 1915), но в результате пишет окончательный, средний, вариант (142×177 см), в котором линию горизонта проводит между головами стоящих и сидящих девушек. Одна из крестьянок справа перенесена в левую часть холста, что уравновесило композицию. Позы женщин естественны, колорит насыщен и напоминает живопись любимого Зинаидой Кватроченто. Важное новшество — отсутствие мужчин — может восприниматься как символ очередной мобилизации военнообязанных. Вдалеке виднеется усадебная церковь, что, вместе с оврагами, помогает установить место изображенного дневного отдыха крестьян.

В апреле 1916 года Серебрякова задумала новую картину — Беление холста, следующее свое крупное полотно на крестьянскую тему. Было создано много этюдов (хранятся в Русском музее, музеях Новосибирска, Челябинска, Нижнего Новгорода, Еревана, Тулы, Пскова, Вологды и др.). Летом 1917 года в Нескучном она завершила вариант, хранящийся в Третьяковской галерее (141×173 см). Над другим вариантом (109×173 см), находящимся в Русском музее, она работала осенью, но завершить не успела. Для ощущения монументальности Серебрякова использует фресковый прием — низкий горизонт, при котором фигуры крестьянок выглядят более значительно. «Смелая, фресковая постановка фигур, мастерство рисунка, густота и сила живописи — таковы качества этой картины», — писал присутствовавший при ее создании Сергей Эрнст[47].

З. Е. Серебрякова. Портрет Бориса Анатольевича Серебрякова. Около 1910. © ГМЗ «Петергоф», 2017

Большие холсты Серебряковой «дышат правдой, громадным художественным размахом и отличной технической школой. Она прямой последователь знаменитого Венецианова и Тропинина без их ложно-классического мировоззрения, а все ее композиции проникнуты здоровой и большой любовью к жизни и быту крестьян»[48]. И действительно, крестьянская тема Серебряковой, особенно в 1914–1917 годах, поражает не только поэтизацией и особенной любовью к русской деревне, но и хорошим знанием обычаев, традиций, повседневной жизни крестьян. Именно это знание, полученное от участия в сельских работах и праздниках и помноженное на удивительный колористический и композиционный талант, сделало возможным создание по сути эпических полотен художницы, в которых чувствуется застывшее время уходящей эпохи (Жатва, Беление холста). Похожее ощущение возникает от фотографий Сергея Михайловича Прокудина-Горского. Напротив, полотна А. Архипова, Л. Туржанского, С. Малютина, Ф. Малявина его лишены из-за декоративной, в каком-то смысле стилизованной живописной манеры.

К 1914–1917 годам относится и активная работа Серебряковой в жанре портрета. Среди наиболее интересных — портреты поэтессы Веры Гаккель, крестьян И. Д. Голубева, Ф. П. Рыбалченко, раненых солдат в госпитале (все 1914), родственников Александра и Евгения Леви (Бенуа ди Стетто), гостивших в Нескучном в 1916 году, С. М. Урвич, фройляйн Мэри из Ревеля, «Юрия из Будапешта», пленных австрийских солдат (все 1916), коллекционера Иосифа Рыбакова и его жены Лидии (1917), Анны Бенуа, детей. Пожалуй, самый необычный — портрет Шуры, Жени и Таты за обедом, иногда называемый За завтраком (1914), восхищающий посетителей Третьяковской галереи. Изображены все дети Серебряковых, кроме маленькой Кати, которую еще за стол не сажали.

З. Е. Серебрякова. Семейный портрет. Около 1915. Собрание KGallery

С предреволюционными годами связан интересный опыт работы Серебряковой над монументально-декоративными росписями Казанского вокзала в Москве. Еще 16 февраля 1914 года по предложению Игоря Грабаря Александр Бенуа встречался с архитектором Алексеем Щусевым по поводу живописного оформления зала ресторана строящегося вокзала. Бенуа вел переписку с председателем Правления Московско-Казанской железной дороги Николаем фон Мекк. Он же разрабатывал общую концепцию — встреча Европы и Азии, определил стилистику в духе барокко, прорабатывал детали орнаментации и создал эскизы двух торцевых композиций — Европа и Азия. Он пригласил исполнить разные элементы декорации своих племянников Евгения и Зинаиду, а также «мирискусников» Кустодиева, Добужинского, Рериха, Билибина и Яковлева.

Серебряковой поручили изобразить фигуры восточных народов в простенках между верхними восьмигранными окнами. С осени 1915-го по май 1916 года она жила и работала в Петрограде, в своей квартире на 1-й линии Васильевского острова. Разрабатывая разные варианты фресок, она обдумывала разные сюжеты и форматы для своих картин, в том числе варианты со стоящими фигурами (на одном из эскизов за мужчиной изображен лежащий верблюд). Одновременно были представлены и эскизы женских фигур, вписанных в круг (как в ренессансных тондо). В их разработке художнице помогали книги, использованные братом Евгением для создания его большого потолочного панно (например, каталог древностей Камбоджи из Индо-Китайского музея во дворце Трокадеро в Париже; в 1927 году эта коллекция была включена в собрание Музея Гиме, ныне Национальный музей восточных искусств).

Но, как писал в своем дневнике 4 февраля 1916 года Бенуа, в мастерской Щусева «во что бы то ни стало требуют, чтобы Зина и Добужинский делали оформление вокзала согласно моим эскизам». Сам он больше ценил творчество племянницы, чем ее брата Евгения: «Чай пил у Щусева. Смотрели Жени Лансере и Зины Серебряковой эскизы. Последние мне нравятся. А вот от Жени нет. Зина поражает своим знанием и мастерством, но Женя — форменная академия»[49]. Особенно Бенуа нравился известный в классической фресковой живописи прием «обманки», использованный Серебряковой. Она так «усаживает» обнаженные женские фигуры в глубокие восьмигранные окна в сильном перспективном сокращении, что это создает иллюзию присутствия персонажей в реальном пространстве.

Обложка журнала Аполлон (1917, № 8–10)

Но 9 февраля ни Щусев, ни фон Мекк эскизы Серебряковой не оценили («лучшее из представленного Зиной не нашло одобрения»), и Бенуа пришлось скрыть это от племянницы. Все же он передал пожелание увеличить фигуры, так как на расстоянии они казались меньше. Уже 11 февраля Бенуа показал эскизы Серебряковой Константину Сомову, который их очень похвалил и вскоре купил один в собственное собрание[50].

Работа над панно активизировалась летом и осенью 1916 года. 30 мая Серебрякова, уже переехавшая на лето в Нескучное, просила мужа сфотографировать в Петрограде ее эскизы Турция, Япония, Индия и Сиам и прислать ей. Уже 3 июня в письме она просит Бориса также прислать ей «что-нибудь по истории Востока», а 9 июня говорит, что ей бы «хотелось слушать про путешествия, про Персию, Турцию, Индию. Боже, сколько интереснейших вещей на свете…». Именно тогда у художницы возник серьезный интерес к Востоку и, возможно, желание попасть в одну из восточных стран, которое осуществилось только в 1928 году, когда Серебрякова посетила Марокко. В одной из последних серий вариантов панно (выполнены в сентябре — начале октября темперой на картоне, хранятся в Третьяковской галерее) были изображены интересные этнографические детали: в Турции — кальян, в Японии — веер, в Индии — опахало, в Сиаме — красивая восточная птица. Экзотичность подчеркивают и активные оранжево-желтые и кобальтово-синие тона.

Репродукция работы З. E. Серебряковой Автопортрет в журнале Аполлон (1917, № 8–10)

С лета — осени 1916 года при участии художника-декоратора Императорских театров Ореста Аллегри начался перевод эскизов на большие холсты, но работы продвигались медленно по причине обилия заказов (с 1916 г. А. Бенуа и Е. Лансере по предложению их родственника, архитектора А. И. Таманова, работали над оформлением дома Правления Московско-Казанской железной дороги) и вмешательства в дела князя Сергея Щербатова. Да и само строительство шло медленно, а в октябре 1916 года работы по оформлению были приостановлены. 6 октября 1917 года в московской газете Вечерние новости напечатали, что постройка Казанского вокзала вчерне закончена, эскизы для росписи также завершены. Некоторые художники закончили часть плафонов и панно на холстах, которые затем должны были быть укреплены на стенах и потолках вокзала. Для полного завершения работ не хватило года. Грянула Октябрьская революция. Здание вокзала без внутреннего оформления было сдано в эксплуатацию в ноябре 1919 года. Окончательно первый этап строительства удалось закончить только к 1924 году. И хотя Щусев в 1920-е годы возвращался к идее оформления интерьера ресторана вокзала коллективом художников под руководством Бенуа, осуществить ее было уже невозможно: поменялась идеология, а многие художники уехали за границу. Тем не менее в 1933 году Евгений Лансере был вызван Щусевым из Тифлиса в Москву и осуществил новый вариант оформления зала ресторана с центральным плафоном Торжество единения братских народов СССР.

З. Е. Серебрякова. Одалиска. Эскиз панно для Казанского вокзала в Москве. Около 1916. ГМИИ им. А. С. Пушкина

С октября 1916-го по апрель 1917 года Серебряковы жили в Петрограде — в усадьбе этой зимой было бы сложно. Евгений Лансере, который провел большую часть зимы в Усть-Крестище, писал о нехватке дров и керосина. В Петрограде же до февраля 1917 года трудностей было меньше, хотя дрова сильно подорожали и в квартирах было прохладно. Серебряковы ходили в гости к Александру Бенуа, жившему рядом, и принимали его с семьей у себя. Вместе ходили в кино и на выставки. 2 декабря посетили кинотеатр Tip-Top, в котором посмотрели скандинавский фильм Роковое ожерелье Озириса и рисованный американский фильм про взбесившегося осла. 24 января в гостях у Бенуа Серебрякова общалась с Максимом Горьким. По словам хозяина дома, «он мило кокетничал с дамами и очень удачно, картинно (что для него не так уж обычно) рассказывал про нравы Неаполя, про прелесть Капри, про суровую Калабрию»[51].

З. Е. Серебрякова. Прачка. 1910-е. Частное собрание. Photograph courtesy of Sotheby’s

Художественная жизнь шла своим чередом. Одна из работ начала года — Тата и Катя (У зеркала), в которой художница обыгрывает свое отражение в зеркале с анфиладой комнат на заднем плане. 24 февраля 1917 года А. Ростиславов в газете Речь называет Серебрякову вместе с А. Бенуа, Гончаровой, Кузнецовым, Е. Лансере, Сарьяном и Яковлевым в ряду «наиболее видных членов общества и участников», имея в виду «Мир искусства».

30 января 1917 года Серебрякову выдвинули на звание академика. На заседании членов Академии художеств к присвоению звания академика были представлены следующие лица: живописцы А. В. Ганзен, А. А. Мурашко, А. А. Борисов, И. Я. Билибин, И. А. Владимиров, К. Ф. Юон, А. П. Остроумова-Лебедева, З. Е. Серебрякова, О. Л. Делла-Вос-Кардовская, А. П. Шнейдер и скульптор С. Т. Конёнков. «Принципиальный вопрос, может ли звание академика быть присуждено лицам женского пола, решен в положительном смысле»[52]. «В первый раз со дня существования Академии художеств сделаны были предложения об удостоении почетным званием академика женщин-художниц» (газета Речь от 31 января 1917 г.). Но уже после февральских событий, а именно после принятия нового устава Академии художеств, выяснилось, что намеченная на октябрь баллотировка проводиться не будет, а сами звания академиков упраздняются (газета Вечернее время от 29 июля 1917 г.). Только Остроумова-Лебедева станет действительным членом Академии художеств СССР, но уже в 1949 году.

В конце февраля революционные действия были в самом разгаре. Телефон работал с перебоями, магазины закрылись, по улицам ходили озверевшие толпы. «Вместо упадочной монархии водворяется хаотичная республика», — писал Александр Бенуа[53].

З. Е. Серебрякова. Жатва. 1915. Одесский художественный музей

З. Е. Серебрякова. Крестьянки в поле. Эскиз к картине Жатва. 1910-е. ГМИИ им. А. С. Пушкина

З. Е. Серебрякова. Крестьянки с холстами. Этюд для картины Беление холста. 1916. © Новосибирский государственный художественный музей

З. Е. Серебрякова. Крестьянка, снимающая холст с коромысла. Этюд к картине Беление холста. 1916–1917. © Новосибирский государственный художественный музей

З. Е. Серебрякова. Этюд к картине Беление холста. 1916. © Чувашский государственный художественный музей, Чебоксары, 2017

З. E. Серебрякова. Беление холста. 1917. Государственная Третьяковская галерея

В апреле 1917 года Серебряковы переехали в Нескучное, приглашали и Александра Бенуа, но его семья в июне выбрала более близкую к Петрограду Новгородскую губернию (усадьбу Пузырево близ станции Окуловка). В мае в Нескучное приезжали Атя (Анна, старшая дочь Александра Бенуа) и Сергей Эрнст, написавший тогда в усадьбе 20-страничный очерк о творчестве Зинаиды Серебряковой. Он был напечатан в сентябре 1922 года в возглавляемом искусствоведом Федором Нотгафтом издательстве «Аквилон» и стал первой книгой о художнице. Борис Серебряков в июне уехал на рабочие изыскания в Оренбургские степи. Предполагая зимовку в Нескучном, родные обсуждают установку печи в мастерской Зинаиды. Среди работ этого времени: вариант Беления холста (размером 142×173 см; Третьяковская галерея), Спящая крестьянка (картина продолжает тему, начатую в Спящей Гале около 1907 г.), Крестьянка Марина, чешущая лен, наброски и рисунки к неосуществленным картинам Стрижка овец и Купание. Сильное впечатление на Зинаиду произвела смерть крестьянки Поли (Пелагеи Молчановой). Еще в 1915 году художница изобразила ее на картинах Жатва, Обувающаяся крестьянка, Крестьянка с квасником. 6 мая 1917 года она позировала для картины Крестьянка за пряжей, а 16 июня утонула в реке Муромке. Углубление интереса Серебряковой к крестьянской тематике говорило о серьезном потенциале художницы в области создания больших полотен на тему русской жизни. Но судьба распорядилась иначе.

Глава 4

Последние годы в России

(1917–1924)

З. Е. Серебрякова. Автопортрет с кистью. 1924. Фрагмент. Национальный музей «Киевская картинная галерея»

Политические события 1917 года не дали осуществиться многим творческим задумкам и начинаниям Серебряковой и изменили привычный ход жизни ее семьи. Остается только гадать, как мог бы развиться ее талант в мифологическом, крестьянско-бытовом жанрах и в области монументально-декоративной живописи при иных обстоятельствах.

Справедливости ради нужно отметить, что Серебряковы и Лансере приветствовали Февральскую революцию 1917 года. Мечтали о конституционной монархии, выборах, о счастливом продолжении жизни в демократической стране. Тогда никто не предполагал, что этим мечтам не суждено было сбыться.

Еще в 1905–1906 годах Евгений Лансере убеждал сомневающегося Александра Бенуа, уехавшего от беспорядков в Париж: «Я совершенно не понимаю, в чем Тебе, например, мешала бы совесть примыкать к левым. И я вовсе не стою за непременно крайних, за баррикады и т. п. Это, конечно, не наше дело. Но с другой стороны, не нужно думать, что нападать на самодержавие и буржуазию то же теперь, что лягать издыхающего льва!»[54] К 1920-м годам и Евгений, и близкие ему по взглядам Зинаида и Николай окончательно поняли ошибочность своих суждений.

Еще в феврале 1907 года, после голосования в Госдуму за кадетов, Евгений Лансере предсказывал скорое падение монархии: «По результатам выборов по всей России… чувствуется, что кадеты отстают. Что пожалуй дела пойдут усиленным темпом по совершенно неожиданным путям. Но бедный царь — где его опора?»[55] Впрочем, в отношении крайних левых (в том числе большевиков) Лансере никогда не заблуждались. В письме брату Николаю от 1 ноября 1917 года из Усть-Крестища Евгений, еще не зная точно о взятии Зимнего дворца, писал: «Какая сволочь этот Чернов, какая сволочь Ленин и вся мерзкая его клика, и, подумать только, что Шура мог сказать „тоже честный и тоже ученый“… Слухи ходят, что все правительство арестовано и что теперь Ленинское правительство; и в то же время слух, что Корнилова выпустили». Недовольны были разрухой, грабежами и насилием в Курской и соседних губерниях и Серебряковы.

З. Е. Серебрякова. Поля. 1918. © Новосибирский государственный художественный музей

В октябре оставаться жить в усадьбах стало опасно. 1 декабря в письме брату Николаю Евгений Лансере описывал ситуацию перед его переездом 19 ноября из Усть-Крестища в Дагестан: «Жить в деревне под владычеством большевиков становилось с каждым днем все противнее — уже сожгли усадьбу в 10 верстах; отношения с мужиками стали совсем враждебными»[56]. Напряженная атмосфера ощущалась и в Нескучном, несмотря на то, что конфликтов с крестьянами здесь было меньше, чем во многих других поместьях. В 1917–1919 годах Борис Серебряков работал инженером на строительстве железной дороги Оренбург — Стерлитамак — Уфа. Около 1 декабря 1917 года, понимая надвигающуюся опасность для семьи, он наконец вернулся в усадьбу. Было принято решение срочно уезжать из Нескучного. Ехать на север через неспокойный Белгород в Петербург было опасно и трудно из-за плохой работы железной дороги. Харьков уже был занят большевиками во главе с В. А. Антоновым-Овсеенко, город был переполнен, и найти там жилье было трудно. Борис и Зинаида благоразумно нашли квартиру в небольшом древнем городе Змиёв, всего в 40 км от Харькова. Туда было отправлено несколько подвод с необходимыми вещами. Около 9 декабря вся семья, вместе с Екатериной Николаевной и Екатериной Евгеньевной и детьми, выехала из Нескучного через Харьков в Змиёв. Часть картин пришлось оставить в усадьбе (они погибнут в пожаре), некоторые работы и эскизы были подарены изображенным крестьянкам, провожавшим своих добрых помещиков.

Связи с семьей у Серебряковой не было до весны. Впервые Зинаида оказалась отрезана от внешнего мира; всего в ее жизни таких периодов было два: в конце 1917 — начале 1918 года и позже — в 1940 году, когда немецкие войска захватили Париж; во время Второй мировой войны невозможно было поддерживать связь с родными до 1945 года.

4 марта 1918 года Евгений Лансере писал брату: «А от мамочки с декабря ничего не знаю и тоже только недавно получил (от 4 декабря!) ее адрес — г. Змиёв, Харьковской губ., до востребования. А то только смутно знал, что они поселились где-то „под Харьковом“».

11–12 декабря в Харькове проходил 1-й Всеукраинский съезд Советов, объявивший о создании Украинской Народной Республики Советов в составе Российской Советской Республики. Уже через несколько дней выходить на улицы Змиёва стало крайне опасно, так как 15–16 декабря в город прибыло две тысячи красноармейцев под командованием Р. Ф. Сиверса. Они быстро обнаружили и опустошили водочные склады, а также запасы теплой одежды, принадлежавшие Красному Кресту.

1918 год — наименее изученный период в творчестве Серебряковой. Работ этого времени сохранились единицы. Видимо, слишком сильным было потрясение от революционных событий в стране да и бытовые вопросы постоянно отвлекали. В апреле она писала: «Я страшно устала ничего не рисовать, но вечная сутолока делает невозможным работу». Можно предположить, что Серебрякова с детьми посещала дачу фотографа Алексея Михайловича Иваницкого на берегу реки Северский Донец, в 12 км от Змиёва. Участок земли здесь был подарен фотографу императором Александром III за фотографии, сделанные с места крушения царского поезда 17 октября 1888 года у станции Борки. В 1914 году на хуторе Заячьем была построена двухэтажная дача Иваницкого с верандой, обращенной к реке. Сюда любили приезжать Ф. Шаляпин, С. Васильковский, Н. Самокиш и другие деятели культуры. В декабре 1920 года фотограф-дворянин был расстрелян в Крыму, близ Ливадии, по решению Чрезвычайной тройки, а сохранившуюся дачу отдали под биостанцию Харьковского университета.

Не позднее марта 1918 года Серебряковы переехали в Харьков, где жили на съемной квартире. Очень помогли деньги, переданные из Петрограда Всеволодом Дмитриевичем Солнцевым, мужем Марии Евгеньевны. 19 марта 1918 года 2-й Всеукраинский съезд Советов объявил Украинскую Советскую Республику независимым государством. Таким образом, с этого времени и до декабря 1920 года Серебряковы оказались за границей России.

После позорного Брестского мирного договора территория Харьковской губернии и Белгородский уезд с Нескучным попали в зону немецкой оккупации. 7 апреля 1918 года немецкие войска вошли в Харьков. После этого в городе собирались силы белого движения. 29 апреля немцы утвердили власть гетмана П. Скоропадского. В июле в Успенском соборе митрополит Харьковский Антоний (Храповицкий; будущий первоиерарх Русской православной церкви за границей) отслужил панихиду по убитому императору Николаю II.

Весну, лето и осень 1918 года Серебрякова с матерью, сестрой Екатериной и детьми снова провели в Нескучном, но уже в другой атмосфере. Зинаида писала портреты крестьян (Наталья Борисовна Сиверс, ГРМ) и окрестные пейзажи. Борис же в это время работал инженером на строительстве железной дороги близ Оренбурга.

З. Е. Серебрякова. Мальчики в матросских тельняшках. 1919. Государственная Третьяковская галерея

В ноябре 1918 года, после окончании Первой мировой войны, немцы ушли, и к власти пришел полковник Украинской Народной Республики П. Ф. Болбочан. На зиму Серебрякова с родственниками вернулись в Харьков и поселились на втором этаже двухэтажного дома на Конторской улице (ныне Краснооктябрьская улица, 25). Перекресток Конторской и Ярославской улиц был известен находившейся в 50 м от дома мусульманской соборной мечетью, построенной в 1905 году. 23 февраля 1919 года Евгений Лансере писал из Дагестана, из Темир-Хан-Шуры: «Были мы очень рады, когда узнали, что мама, Катя и Зина перебрались в Харьков, спокойнее знать, что они не в деревне».

3 января 1919 года 2-я Украинская советская дивизия захватила Харьков. Вновь установлена советская власть, которая продержалась до 24 июня. С января 1919 года Харьков стал столицей Украинской ССР. Харьковское отделение ЧК устраивало расстрелы и организовало лагерь по типу концентрационного.

Тем не менее в Харькове теплилась художественная жизнь. В 1918–1919 годах там существовало литературно-художественное и театральное объединение «Художественный цех», проводившее вечера в театральной мастерской П. Ильина, работали ученики Ильи Репина — художники М. С. Федоров, С. М. Прохоров, А. М. Любимов и А. А. Кокель, преподававшие в Художественном техникуме. С 23 февраля по 23 марта Серебрякова участвовала в 1-й выставке подотдела искусств Харьковского Совета рабочих депутатов.

Тогда же в феврале — марте 1919 года разыгралась драма, закончившаяся смертью Бориса Серебрякова. В начале года он был переведен на работу в Москву разрабатывать проекты для Самарской железной дороги. В феврале к нему на месяц приехала Зинаида, оставив детей на попечение бабушки. Проводив жену в Харьков, Борис планировал и сам перебраться туда и жить с детьми, которых он давно не видел. Но дореволюционное образование, воспитание и обязательность вынудили его вернуться в Москву, чтобы сдать работу. Однако в Белгороде он вышел из поезда и решил все же вернуться в Харьков, сел в состав с солдатами, где заразился сыпным тифом. На 12-й день болезнь проявилась, и через пять дней, 22 марта 1919 года, Борис умер от паралича сердца. Похоронен он, предположительно, на Лысогорском кладбище близ храма в честь Казанской иконы Божией Матери. Сама церковь, построенная в неовизантийском стиле в 1904–1912 годах, сохранилась и никогда не закрывалась. Кладбище также сохранилось, но в советское время оно было расчищено, все старые надгробия убраны.

Смерть мужа стала самым большим потрясением в жизни Серебряковой. Она овдовела в 34 года. Дети потеряли отца, когда им было от 5 до 12 лет. Странное совпадение: когда в 1886 году умер отец Зинаиды Евгений Александрович Лансере, ее матери Екатерине Николаевне было 35 лет, а их детям — от года до 10 лет.

Братья Серебряковой и другие члены семьи, находившиеся в разных городах России, не сразу узнали о смерти Бориса. 28 мая 1919 года Евгений из Темир-Хан-Шуры писал брату Николаю в Нахичевань-на-Дону: «Ужасно, что так мало известно о мамочке, Зике и Кате; как они там живут? И без Бори и без Володи! Странно, что Борис оставался в Москве. Надеемся, что теперь он выпущен и уже в Харькове. А то ведь, наверное, деньги все вышли, которые и могли быть у мамы». Только в конце июня Евгений получил грустную весть от брата: «Милый Коля, вот три дня, что получил Твое письмо с ужасною вестью о смерти Бориса! И я все время нахожусь под впечатлением этого известия. Как перенесет это бедная Зика? В каком вообще состоянии они дождались добровольцев, как хочется поскорее узнать о мамуле».

Сама Зинаида находила выход своей грусти в творчестве. Ощущение мощных перемен 1919 года, легкости разрушения прежней жизни отражено в картине Карточный домик (ГРМ), единственной, на которой изображены все четверо детей. Особый задумчивый взгляд передан в работе Мальчики в матросских тельняшках. Конечно, мальчики сильнее младших сестер чувствовали боль утраты отца.

Картина На террасе в Харькове (Новосибирская картинная галерея) уже не несет оттенка печали. В ней прекрасно использована театральная трехплановость. На переднем плане — Тата, повернувшаяся налево к ступе; на втором плане — бабушка, Катя с куклой и один из мальчиков; на третьем — летняя зелень двора. Удивительно, как увеличилось и преобразилось небольшое пространство террасы с открытым окном.

З. Е. Серебрякова. На террасе в Харькове. 1919. © Новосибирский государственный художественный музей

З. Е. Серебрякова. Карточный домик. 1919. Государственный Русский музей

Кроме перечисленных выше полотен, написанных масляными красками, присланными в апреле Александром Бенуа, Серебрякова пишет темперой на бумаге и рисует карандашом и сангиной. Созданы портреты поэта Григория Николаевича Петникова (1894–1971), председателя Всеукраинского литературного комитета, также заболевшего в 1919 году тифом, и Рахили Альбертовны Басковой.