Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров

В Рождество 1454 года, больше чем через год после внезапного удара, Генрих VI очнулся. Чувства возвращались так же быстро, как в свое время покинули его. Через два дня после Рождества он приказал казначею отправить благодарственные дары в Кентерберийский собор, а в понедельник 30 декабря королева Маргарита показала отцу четырнадцатимесячного сына. Генрих «спросил, как звали принца, и королева ответила, что Эдуард, а затем он поднял руки и возблагодарил Господа». Он не помнил ничего из сказанного или происходившего рядом с ним в период оцепенения, но, казалось, был невероятно счастлив, что поправился. Когда министры поняли, что он вновь может разговаривать с ними «так же хорошо, как прежде», они «заплакали от радости»[197].

Чего нельзя было сказать о Йорке. Выздоровление Генриха не только означало окончание протектората, но и вело к отмене всех мер, принятых герцогом за последний год. К 26 января 1455 года Сомерсета освободили из тюрьмы, а 4 марта с него сняли обвинения в измене. Официально Йорк лишился титула лорда-протектора 9 февраля. В знак крайнего осуждения того, что Йорк преследовал Сомерсета за то, что тот был предательски неосторожен с французами, герцога лишили поста командующего Кале, и эту должность снова занял Сомерсет. Союзника Йорка, Ричарда, графа Солсбери, вынудили покинуть пост канцлера. В середине марта графу Уорику, сыну Солсбери, приказали освободить Генри Холланда, коварного и склочного герцога Эксетера, из заслуженного заключения в Понтефракте.

В то время как Сомерсет и его союзники заняли прежнее место в правительстве и подле короля, Йорку и Невиллам пришлось покинуть двор. Несмотря на то что протектор предпринимал решительные действия для того, чтобы правительство продолжало функционировать в период королевского помешательства, он как узурпатор был лишен всех постов и власти. Йорк мог прийти только к одному выводу: пока в окружении короля находится Сомерсет, с ним всегда будут обращаться как с врагом короны и как негодяй и мятежник он не сможет занять причитающееся ему место в государственной системе. Король и совет обязали Йорка до июня сохранять мир с Сомерсетом под угрозой штрафа в двадцать тысяч марок. Но мир был уже невозможен. Вместе с Невиллами Йорк отправился на север, чтобы сделать единственное, что ему оставалось, — начать собирать армию.

Йорка и семью Невилл, которую возглавили отец и сын, графы Солсбери и Уорик, сплотило общее дело. Вместе они контролировали бóльшую часть Северной Англии, и, так как Невиллы были в любой момент готовы к бою из-за их вражды с домом Перси, союзникам не составило труда призвать своих вассалов и собрать небольшую армию уже весной 1455 года. Позже они сами признавали, что располагали «большой людской силой в разных землях, множеством оружия и военных облачений»[198]. Важно отметить, что Йорк собирал армию для того, чтобы ликвидировать Сомерсета и «предателей» в окружении короля. По его мнению, такая задача не имела ничего общего с восстанием, а тем более с династическим переворотом, направленным против самого Генриха VI. Однако неизвестно, все ли служившие под командованием Йорка улавливали эту тонкую разницу. Как бы то ни было, солдат спешно удалось собрать в апреле — мае, и вести о мобилизации, которую проводили Йорк и Невиллы, вскоре достигли двора и совета в Вестминстере, где, возможно, еще не осознали масштаб происходящего.

Сомерсет запаниковал и замешкался. Невзирая на то что население Лондона в целом больше симпатизировало Йорку, чем ему, самым логичным шагом было бы использовать королевскую армию для обороны столицы и тем самым повторить Дартфордский конфликт 1452 года. Вместо этого Сомерсет решил переместить королевский двор и лордов из окружения Генриха на север. В городе Лестер, в самом сердце графства Ланкастер, входившего в личные владения короля, должен был собраться большой совет. Он в чем-то походил на заседание парламента, но приехать призвали не только множество английских лордов, но и избранных рыцарей, которые могли симпатизировать режиму Сомерсета[199]. Пригласили и Йорка с союзниками, так что хотя бы один из дартфордских эпизодов мог повториться: правительство надеялось связать Сомерсета и Йорка новым соглашением, за которым, вероятно, последовала бы унизительная для Йорка публичная клятва в верности вроде той, которую его заставили дать в соборе Святого Павла[200]. Но Йорк не собирался с этим мириться. Возможно, он также вспомнил о печальной судьбе Хамфри, герцога Глостера, которого в 1447 году вызвали на заседание парламента в Бери-Сент-Эдмундс, откуда он так и не вернулся.

Военное столкновение в Лестере представлялось более чем вероятным. В середине мая, когда Генрих и его сторонники готовились к поездке на север, по пути их следования лордам и горожанам разослали письма с требованием собрать для короля вооруженных солдат, «где бы он ни находился, как можно скорее»[201]. Конечным пунктом был Сент-Олбанс, город в Хартфордшире, удобно расположенный посередине между Лондоном и Лестером. Утром во вторник 20 мая король вместе со свитой выдвинулись в этом направлении из Вестминстера. Впереди них ехали гонцы с письмами Йорку, Солсбери и Уорику с приказом немедленно распустить армию и прибыть к королю с отрядом не более чем в 160 человек (в случае с обоими Невиллами) и 200 человек в случае Йорка.

Йорк и Невиллы получили эти послания, когда они были в Ройстоне, городе в нескольких милях к юго-западу от Кембриджа и менее чем в одном дне езды от Сент-Олбанса. В ответ на приказ разойтись они отправили письмо сорокачетырехлетнему архиепископу Кентерберийскому, Томасу Буршье, который сменил Солсбери на посту лорда-канцлера. «Нам известно, что наш приезд к его величеству, нашему доблестному государю, вызвал много толков и изумил многих», — говорилось в письме. Для Йорка и его соратников было невероятно важно выглядеть истинными защитниками общественного блага от предательских действий правительства Сомерсета. Поэтому далее они добавляли: «Мы не намерены браться ни за что без милости Божьей и будем с его помощью делать то, что будет к удовольствию, чести, процветанию и благополучию нашего означенного государя, его земли и народа». И уже с некоторой угрозой йоркисты заверяли канцлера, что ради спасения королевства пойдут на все, «чего требует от них долг, и как опора его величества [короля] никогда не пожалеют ни живота своего, ни имущества».

Когда канцлер Буршье получил это письмо, королевская свита уже покинула Вестминстер. Окружение Генриха едва ли представляло собой сплоченную политическую группировку. В него входили люди совершенно разных взглядов, как, например, преданный сводный брат короля Джаспер Тюдор, граф Пембрук, старший представитель семьи Перси — Генри Перси, граф Нортумберленд, отличавшийся независимостью Хамфри, герцог Бекингем, бывший союзник Йорка, Томас Куртене, граф Девон, и брат графа Солсбери, Уильям Невилл, барон Фоконберг. Среди других видных представителей знати были граф Уилтшир, бароны Клиффорд, Рос, Садели, Дадли и Бернерс. Ощущение, что столкновение вот-вот произойдет, витало в воздухе, возможно, поэтому королева Маргарита Генриха не сопровождала и к делегации присоединился всего один епископ. Еще несколько, вероятно, ехали позади на безопасном расстоянии. Процессия покинула Лондон и к позднему вечеру среды 21 мая добралась до Уотфорда, в семи милях к югу от Сент-Олбанса. На рассвете они встали и продолжили путь, надеясь днем прибыть в город и насладиться обедом в великолепном аббатстве. Но утром прибыл гонец, который принес тревожные вести: армия Йорка была совсем близко и остановилась на ночь в Уэре. Таким образом, она могла достичь Сент-Олбанса раньше свиты короля, а кроме того, по слухам, насчитывала около трех тысяч человек. Отряд Генриха насчитывал около двух тысяч.

Предчувствие, что вот-вот случится либо вооруженное противостояние, либо генеральное сражение, заставило партию короля действовать. Нужно было срочно пойти на примирительные меры. Ранним утром в четверг 22 мая Сомерсета внезапно сняли с поста констебля Англии, в чьи полномочия входило командование вооруженными силами короля. Его тут же сменил Хамфри, герцог Бекингем, который как самый старший лорд из окружения монарха представлял его интересы, но питал гораздо меньшую личную неприязнь к Йорку и Невиллам. Похоже, Бекингем надеялся, что сумеет прийти к соглашению с ними без кровопролития.

Королевская делегация прибыла в Сент-Олбанс в девять утра, йоркисты — двумя часами раньше. Они разбили лагерь на Ки-Филд к востоку от центра города. «Многие рыцари и сквайры были на их стороне», и люди короля прекрасно их разглядели, когда остановились в центре Сент-Олбанса на Сент-Питер-стрит в тени внушительной церкви аббатства[202]. Горожане, поняв, что их жизнь и дома находятся в опасности, построили защитные сооружения в виде баррикад, оцепивших не окруженный стенами город. К ним присоединились преданные королю рыцари, и между девятью и десятью утра между сторонами, пытавшимися достичь соглашения, засновали гонцы.

Переговоры с Йорком вели герцог Бекингем и Сомерсет, утверждавшие, что они говорят от имени короля. Но едва ли Генрих хорошо представлял, что творилось вокруг. Он не видел более ранних прошений Йорка, и в самом начале переговоров тот потребовал, чтобы письма, которые он отправлял, показали королю. Возможно, Генрих и оправился после болезни, но его роль в Сент-Олбансе оставалась пассивной и чисто символической.

Со времен Дартфорда требования Йорка только ужесточились. Ему нужен был Сомерсет, и он был готов пойти на все, чтобы его заполучить. В ответ единственное, что мог сделать Бекингем, это тянуть время и ждать епископов, следовавших за свитой короля, и военного подкрепления, которое собирали по всей стране. Он попросил Йорка отступить на ночь в соседний город и продолжить переговоры через подходящих посредников. Кроме того, он решительно отказался передавать Сомерсета в руки герцога.

Неизвестно, готов ли был Йорк продолжать переговоры на следующий день. Около 10 часов утра обсуждение продолжилось, но солдаты под командованием графа Уорика устали ждать и начали атаковать баррикады на окраинах города. Внутри Сент-Олбанса над войском Генриха взмыл королевский флаг. Время разговоров закончилось, грянул бой.

Обороной баррикад руководил опытный военный Томас, барон Клиффорд, некоторое время служивший на севере и сражавшийся на границе с шотландцами. Позже признали, что он создал «мощные» заграждения вокруг Сент-Олбанса и около часа удерживал противника за чертой города[203]. Однако численный перевес был на стороне Йорка, и около 11 утра атакующие начали теснить горожан. Уорик вместе с отрядом решил зайти с фланга и двинулся по Холивелл-стрит, которая упиралась в Сент-Питерс-стрит, где концентрировались королевские силы. Йоркисты сметали заборы и стены и наконец-то пробили проход между тавернами «Ключ» и «Шашка», через который солдаты хлынули в город под рев труб и истошные крики «Уорик! Уорик! Уорик!». Увидев солдат короля, они «отважно бросились на них»[204].

Вскоре Сент-Олбанс был захвачен. Невероятно, но, похоже, Бекингем и Сомерсет не были готовы к тому, что баррикады падут так быстро. Пока городской колокол бил тревогу, а бои шли то на одной улице, то на другой, многие защитники в суматохе пытались облачиться в доспехи. Они были не готовы и потрясены. Один из союзников Йорка, сэр Роберт Огл, с несколькими сотнями человек ворвался на рыночную площадь. Зазвенели клинки, засвистели стрелы, и йоркисты быстро взяли верх в этой короткой стычке. Прошло полчаса с момента прорыва баррикад, но поверить в происходящее все равно было сложно.

В центре схватки стоял король. Вероятно, его бледное круглое лицо было перекошено от ужаса, так как сын Генриха V умудрился достичь возраста тридцати трех лет, ни разу не оказавшись в осаде или посреди хаоса битвы. Как и его лучшие лорды, Генрих не успел целиком облачиться в доспехи, и ему повезло, что случайная стрела ранила его в шею, но не убила. Поговаривали, что король, прибегнув к своему любимому выражению, сказал: «Неужели, неужели? Вы поступаете нечестиво, разя короля, помазанного на престол»[205]. Чтобы спасти Генриха (но не его королевское достоинство), его увели подальше от уличных столкновений и спрятали в доме кожевника неподалеку. Когда король скрылся, его знамя, которое в любой битве нужно было держать до последнего, без труда сбросили на землю, а защитники монарха рассеялись по городу.

В своем зловонном убежище Генрих пробыл недолго. Его схватили и спрятали в более приятном и безопасном месте на территории аббатства. У йоркистов и в мыслях не было хоть как-то навредить королю, ведь одним из краеугольных камней политики герцога было его стремление убедить всех, что он сражался не против, а за Генриха. Но товарищам короля повезло меньше. Йорк и Невиллы явились в Сент-Олбанс, чтобы уничтожить своих врагов, и среди поднятого ими переполоха им это удалось. К середине дня военные действия поутихли, и на улицах слышались лишь стоны раненых. Учитывая количество сражавшихся — около пяти тысяч с обеих сторон, — удивительно, что убиты были меньше шестидесяти человек. Но среди погибших были три важнейшие фигуры: во-первых, Томас, барон Клиффорд, который так отважно сдерживал городские рубежи в течение первого часа атак, во-вторых, Генри, граф Нортумберленд, самый старший член семьи Перси, а значит, главный противник Невиллов, и, в-третьих, заклятый враг всех йоркистов — Эдмунд Бофорт, герцог Сомерсет.

Сомерсет лично участвовал в сражении в Сент-Олбансе. Может, он был и не очень удачливым командующим, но, по крайней мере, привык к военным действиям за время долгой службы во Франции. Несколько хроник рассказывают, что, когда короля спрятали в аббатстве и бой на Сент-Питерс-стрит почти завершился, Сомерсета оттеснили к таверне под вывеской «Замок». Бок о бок с ним сражался его сын Генри Бофорт, который в свои девятнадцать уже был отважным воином. И если граф Уилтшир, спасаясь, незаметно покинул поле боя, переодевшись в монаха, то Бофорты не трогались с места и бились до последнего. Юный Генри Бофорт был сильно ранен, и его, при смерти, вывезли из Сент-Олбанса на телеге. Его отцу повезло меньше. Именно вокруг него закрутился весь этот конфликт, и он с самого начала был главной целью йоркистов. В итоге враги взяли верх, Сомерсета выволокли из таверны и зарубили на улице. Его жизнь, как и эта битва, подошла к концу. Войска, раззадоренные кровью, продолжали сеять хаос на улицах, теперь сражение, у которого изначально была конкретная цель, превратилось в вооруженный погром. Находясь в безопасности, под высокими сводами церкви аббатства Йорк, Солсбери и Уорик по очереди подвели Генриха к алтарю святого Альбана и попросили, чтобы он принял их как верных подданных и советчиков. Король, у которого не было выбора, признал, что лорды «не навредили ему и… он дает им править»[206]. Покончив с этим, Йорк приказал прекратить все беспорядки на улицах. В конце концов его приказу вняли. Но прошло еще какое-то время, прежде чем люди отважились собрать окровавленные тела Сомерсета и других солдат, погибших в жестоком перевороте в Сент-Олбансе, который темным пятном ляжет на два будущих поколения англичан.

В пятницу 23 мая йоркисты перевезли Генриха обратно в Лондон, сначала в его покои в Вестминстерском дворце, а затем во дворец епископа. На следующий день он с процессией проехал по улицам Лондона, «великой чести удостоился означенный герцог Йоркский, который находился справа от него, граф Солсбери слева и граф Уорик с мечом [в руке]». А в воскресенье 25 мая на церемонии в соборе Святого Павла король, восседая на троне, принял корону от Йорка[207]. Все это призвано было произвести великолепное впечатление и создать образ рыцарственной королевской власти, но на деле картинка выглядела еще фальшивее прежней. Можно было представить Генриха VI общественности как «короля, а не пленника», который восседает на троне во всем блеске в окружении трех лордов, вышедших победителями из битвы в Сент-Олбансе, но теперь, как никогда прежде, было очевидно, что это лишь видимость монархической власти[208].

Пока Йорк вновь пытался утвердиться в статусе лорда-протектора и взяться за управление страной, по Англии поползли слухи о битве при Сент-Олбансе. Они достигли другого берега пролива, и уже через пару дней это столкновение обсуждали дипломаты по всей Европе. 31 мая 1455 года миланский посол, который чуть раньше в мае покинул Лондон, из Брюгге писал архиепископу Равенны о «неприятных» новостях из Англии, где «многие дворяне враждуют друг с другом». «Герцог Йорк совершил это вместе со своими последователями», — сообщал посол, рассказывая о раненых и убитых сторонниках Сомерсета и смерти самого герцога. Жестокость произошедшего поразила посла, но в его письме сквозил и прагматизм бывалого дипломата: Йорк «теперь снова возглавит правительство, и многие думают, что дела королевства пойдут в гору. Если так и будет, мы смиримся с подобным неудобством». Через три дня посол вновь отправил сообщение, подтверждавшее эти его слова. «Восторжествовал мир, — писал он, — герцог Йоркский возглавил правительство, и народ очень этим доволен»[209].

Возможно, так и было, но мир продержался недолго.

Часть III

Пустая корона

1455–1471

Я тихо поговорил с его величеством о том, как обстоят дела в Англии…

Он со вздохом заметил, что бороться с Фортуной бесполезно.

Сфорца де Беттини Флорентийский, миланский посол при дворе Людовика XI[210]

Прекраснейшая принцесса

В 1456 году Ковентри был одним из богатейших и самых густонаселенных городов Англии после Лондона, Бристоля и Нориджа, которые претендовали на звание крупнейших и самых процветающих в стране. Сердцем Ковентри был рынок тканей, которым гордились деловитые горожане, жившие как внутри недавно отремонтированных городских стен, так и за ними. В город, окруженный рвом, с трех сторон вели старинные, богато украшенные ворота. Вдоль южной стены текла река Шербурн, а три самые оживленные дороги Англии проходили в пределах двадцати миль от города. В Ковентри было все, чем мог похвастаться процветающий городской центр: изящные церкви и грамматическая школа, постоялые дворы для гуляк и путешественников под вывесками с лебедем и медведем, великолепная ратуша, построенная на руинах замка, разрушенного почти за триста лет до этого. Были в городе также две больницы и монастырь, богатые дома, принадлежавшие местным сановникам и торговцам, четыре религиозные обители, в одной из которых находился монастырский хоровой колледж для священников, чьи голоса задавали ритм ежедневным богослужениям. Юго-восточная часть Ковентри была одним из немногих незастроенных районов, где росли виноградники, некогда принадлежавшие замку. От стен во все стороны расходились густонаселенные предместья с домами, разбросанными между регулярно затопляемыми болотистыми участками. Ковентри был оживленным центром торговли и власти, отлично связанным с другими частями страны[211]. Это место было достойно самого короля и, что в данном случае важнее, королевы.

14 сентября 1456 года Маргарита Анжуйская во всем своем великолепии въехала в Ковентри. Ее сопровождал сын, принц Эдуард, которому через месяц должно было исполниться три года. Его отец Генрих VI, который оставался все тем же заурядным правителем, прибыл в город на несколько дней раньше семьи. В нем не осталось ничего величественного. Болезнь сильно ослабила его: он был таким же мягким и набожным, легко поддавался влиянию, но обессилел физически и быстро уставал. Генриху было всего тридцать четыре, но более двадцати лет критики и разочарований превратили его в жалкое зрелище. Он начал планировать, как будет выглядеть его захоронение в Вестминстерском аббатстве, и иногда вел себя так, будто уже готов был лечь в могилу. Папа Пий II, издалека наблюдавший за Англией, позже описал Генриха в этот период его жизни как «мужчину, более робкого, чем женщина, которого совершенно покинули разум и сила духа и который оставил все в руках жены»[212].

Таким образом, именно приезд Маргариты, а не Генриха в Ковентри сопровождался пышными процессиями и зрелищами. Город славился своими мистериями, и жители постарались на славу, чтобы поприветствовать женщину, которая, когда здоровье мужа серьезно пошатнулось, превратилась в одну из самых видных политических фигур в Англии. Королева ехала через город, и ее в стихах (хоть подчас и простоватых) приветствовали пророки Исайя и Иеремия, святой Эдуард, святой Иоанн, Александр Македонский и актеры, одетые в костюмы семи благодетелей и Девяти достойных мужей. Ее провозгласили «прекраснейшей принцессой королевской крови», «императрицей, королевой, прекрасной принцессой, и все это — в одном человеке». (Актер, игравший Иисуса Навина, предводителя еврейского народа, назвал ее «наиблагороднейшей дамой, какую только можно представить».) Сыну Маргариты, Эдуарду, достались столь же высокие похвалы. Святой Эдуард Исповедник назвал своего юного тезку «духовным чадом, которого он особенно любит», святой Иоанн возблагодарил Бога за то, что «добродетельный голос принца Эдуарда будет крепнуть день ото дня». Александр Македонский, один из величайших царей-воинов, предложил для Генриха совершенно не подходящий тому титул: «благороднейший из когда-либо рожденных принц, овеянный славой и удачей… Государь лорд Гарри, император и король». Это был символический жест в театральном представлении, воспевавшем величие королевы. Закончилось оно сценой со святой Маргаритой, которая убила дракона, совершив «чудо»[213]. Очевидно, Маргарита была довольна увиденным и вместе с королем, принцем и королевским двором провела в Ковентри почти весь следующий год, а в следующие десять лет регулярно приезжала туда. И хотя центр английской бюрократии остался в Вестминстере, с этого момента королевством будут эффективно управлять из центральных графств.

Со времени битвы при Сент-Олбансе власть Маргариты постоянно росла. В свои двадцать шесть она была зрелой и опытной публичной фигурой, уверенной в себе, одаренной и окруженной сонмом помощников и союзников. И, что самое важное, в ее распоряжении был Эдуард, наследник престола. Используя королевское влияние и важность своей роли опекуна маленького принца, она начала создавать другую, параллельную герцогу Йоркскому ось власти.

В XV веке женщинам нечасто удавалось править открыто. Политическая мысль того времени считала их слабыми, истеричными и физически неспособными выполнять основные обязанности короля: сидя верхом на коне, участвовать в сражениях, размахивать топором, идти войной на врага. Женщина у власти считалась чем-то противоестественным, и попытки женщин править единолично были редки и обычно ничем не заканчивались. Но Маргарита смотрела на это иначе. В детстве она видела, как ее мать и бабушка управляли отцовскими землями, пока он подолгу томился в заключении. Они правили от имени мужчины и пользовались его властью, но на деле действовали самостоятельно. Почему бы ей не поступить точно так же и не править Англией через мужа или сына?

После победы при Сент-Олбансе Йорк собирался восстановить протекторат в том виде, в котором он существовал во время болезни короля. 15 ноября 1455 года герцог назначил себя лордом-протектором и в течение четырех месяцев делал все возможное, чтобы направить силу королевской власти на воссоединение лордов и достойно управлять страной. Но если в период первого протектората король, очевидно, был полностью недееспособен, то сейчас Йорк пытался взять власть в свои руки, не имея никаких полномочий принимать срочные меры.

Он обязан был щедро отблагодарить своих союзников Невиллов за то, что те помогли ему избавиться от Сомерсета. Ричард, граф Уорик, получил в награду пост командующего в Кале и множество титулов и земель в Уэльсе, в бывших владениях Сомерсета. Семья Буршье также была крупно вознаграждена, чего нельзя сказать о других. Складывалось впечатление, что второй протекторат — дело рук одной узкой группировки, а не всеобщее достижение, как это, похоже, совершенно искренне представлял себе Йорк. После вооруженного конфликта, спровоцированного герцогом, в воздухе витала напряженность, политические силы раскололись на фракции. Йорк добился некоторого успеха, восстановил порядок на юго-западе, искоренив произвол, который творили враждующие семьи Куртене и Бонвилл. Но чтобы убедить страну в том, что йоркисты, правящие от имени Генриха VI, способны решить проблемы Англии, этого было мало.

Серьезные трудности поджидали Йорка в начале 1456 года, когда парламент потребовал принять еще один полноценный акт о возвращении земель, по которому все территории, когда-либо пожалованные кому-то короной, должны были вновь стать королевской собственностью, что упрочило бы финансовое положение монарха. У Йорка были полномочия привнести в королевское правительство порядок и стабильность, и именно он стоял за предлагаемыми мерами и попытался убедить других лордов их поддержать. Но в очередной раз герцог осознал, что опирался на слишком узкий круг людей. К его протекторату относились с явным безразличием, и он точно не пользовался настолько широкой популярностью в стране, чтобы просить тех, кто разбогател за счет пожалований короны, вдруг отказаться от своих владений без какой-либо компенсации. Большинство английских лордов отклонило этот акт, и Йорку не оставалось ничего другого, кроме как уйти с поста лорда-протектора, что он и сделал 25 февраля 1456 года. Летом он пытался участвовать в работе правительства, организовал оборону северных границ от набегов короля Шотландии, боролся с очагами беспорядков в Уэльсе. Но его власть таяла на глазах. В народе его презирали. В сентябре на лондонской Флит-стрит появилось пять отрубленных собачьих голов, каждой в пасть была вложена листовка с сатирическим стихотворением, поносящим Йорка, «человека, которого все ненавидят». К осени стало ясно, что его правлению пришел конец. Союзники и соратники герцога начали терять свои посты, и на их место приходили люди, преданные королеве Маргарите[214].

С конца 1456 года королева начала вмешиваться в государственные дела. Один из современников, наблюдавший за событиями в Лондоне во время окончания второго протектората Йорка, писал рыцарю из Восточной Англии, сэру Джону Фастольфу: «Королева — могущественная женщина, к которой многие обращаются, так как она не останавливается ни перед чем, чтобы посредством своей власти добиться того, чего она желает»[215]. Еще один хронист пошел дальше и записал, что «за управлением страной стоит в основном королева и ее совет». А третий автор, сподвижник Йорка, признавал, что королева «управляла страной, как того желала, накапливая неизмеримые богатства»[216]. Ходили слухи, что она пыталась уговорить мужа отречься от престола в пользу малолетнего сына, который стал бы в ее руках еще более управляемой марионеткой.

Отчасти противостояние Маргариты и Йорка объяснялось явной личной неприязнью. Королеву глубоко оскорбили действия герцога в 1455 году. Как бы тонко ни аргументировал свою позицию Йорк, Маргарита не могла забыть о том, что он собрал армию и оставил двух пэров, один из которых — герцог Сомерсет — был ее другом, истекать кровью на улицах Сент-Олбанса и как выгодного заложника вывез короля в Лондон. Йорка, в свою очередь, возмущало стремление королевы взять в свои руки рычаги власти. То, что женщина, к тому же француженка, хочет потеснить герцога королевских кровей, имеющего все права на престол, было неслыханно. Вдобавок эта женщина, похоже, ненавидела его всеми фибрами души и намеревалась подорвать его позицию в правительстве. Неудивительно, что отношения между двумя лагерями были натянутыми.

В течение 1457 года Маргарита укрепляла свою власть на местах в центральных графствах, собрала при сыне совет из лояльных ей представителей двора и там, где могла, продвигала своих верных союзников любыми способами: от назначения на посты до устройства браков. Так, в апреле 1457 года сводный брат Генриха, Джаспер Тюдор, граф Пембрук, был назначен констеблем Кармартена и Аберистуита в Уэльсе. Эти посты до недавнего времени занимал сам Йорк. В то же время старший брат Джаспера, Эдмунд Тюдор, граф Ричмонд, представлял интересы королевы в Южном Уэльсе, где он вел локальную войну с двумя вассалами герцога Йоркского, сэром Уильямом Гербертом и сэром Уолтером Деверё.

Статус Эдмунда Тюдора значительно повысился после его женитьбы осенью 1455 года на Маргарет Бофорт, двенадцатилетней племяннице покойного герцога Сомерсета и дочери опозоренного солдата, герцога Джона Бофорта, который погиб, возможно, совершив самоубийство, когда Маргарет был всего год. Девушка была богатейшей наследницей Англии, и брак с ней принес Тюдору огромное богатство и власть. К лету 1456 года Маргарет забеременела. Но Эдмунду не суждено было увидеть ребенка. Вскоре после того, как вассалы Йорка ненадолго заключили его в Кармартенский замок, 1 ноября 1456 года он скончался от чумы. Меньше чем через три месяца, 28 января 1457 года, в замке Пембрук после тяжелейших родов у тринадцатилетней Маргарет на свет появился сын — Генрих Тюдор. Даже по меркам того времени, когда девочки очень рано выходили замуж и рожали детей, Маргарет была слишком молода для того, чтобы становиться матерью. Вероятно, роды нанесли ей настолько сильную физическую и психологическую травму, что Генрих стал ее первым и последним ребенком.

В это время королева Маргарита проявляла благосклонность не только к своим соратникам из королевского лагеря. Йорка и его сторонников исключили из королевского совета и решительно держали на расстоянии от двора. Но после краха второго протектората они не оказались в полной изоляции. Наместничество герцога в Ирландии было продлено на десять лет, также он получил финансовую компенсацию за те свои владения и посты, которые отошли в том числе Тюдорам. Летом 1457 года, когда все опасались, что французы нападут на английское побережье, Йорка и его товарищей назначили собрать пехоту и лучников для защиты королевства. Дочь Йорка, Елизавета, вышла замуж за Джона де ла Поля, пятнадцатилетнего герцога Саффолка, единственного сына убитого Уильяма де ла Поля. Точно так же осмотрительная милость королевы коснулась и семьи Невилл. Графа Солсбери назначили старшим управляющим в северной части герцогства Ланкастер, принадлежавшего королю, и привлекли к обороне от нападений шотландцев. Сыну Солсбери, Уорику, позволили и дальше командовать крупным гарнизоном в Кале, а учитывая щекотливое положение во Франции, это был важнейший пост. Смещение Йорка Маргаритой привело к напряженности, но оставалась надежда на осторожное примирение сторон, возможно, исходившая от короля, единственным благочестивым и простодушным желанием которого было сближение противоборствующих лагерей правительства. 25 мая 1458 года в Лондоне на поразительной церемонии, известной как День любви, это стремление короля достигло своего апогея.

Потери, понесенные роялистами при Сент-Олбансе, забыть было нелегко. И у Эдмунда Бофорта, герцога Сомерсета, и у Генри Перси, графа Нортумберленда, остались сыновья и наследники, затаившие злобу и желавшие отомстить за погибших родных. Генри Бофорту, третьему герцогу Сомерсету, в 1456 году было двадцать лет, и ему повезло, что он выжил после страшного ранения, которое получил, сражаясь подле отца в Сент-Олбансе. Молодому Генри Перси, ставшему третьим графом Нортумберлендом, было тридцать шесть, и вместе с младшим братом, Томасом, лордом Эгремонтом, они питали лютую неприязнь к семье Невилл. Все знали, что эти молодые люди и их товарищи носят в себе «обиду и гнев» на йоркистов. И едва ли это могло положительно сказаться на стабильности королевства в будущем[217]. Генрих или его окружение решили, что вместо кровавой междоусобицы и личной мести, которая может перерасти в беспощадный конфликт, двум сторонам нужно в буквальном смысле взяться за руки и с благословения короля заключить мир и наладить дружеские отношения.

Осенью 1457 года двор переехал из Ковентри обратно на юго-восток, и в начале нового года в Лондоне был созван большой совет. К концу января постоялые дворы Лондона заполнили лорды и крупные отряды их вооруженных слуг. Герцог Йоркский прибыл в сопровождении четырехсот человек и остановился в собственной городской резиденции — замке Байнард. С графом Солсбери прибыли пятьсот человек, с его сыном Уориком, приехавшим из Кале, — шестьсот. Все члены их отрядов были одеты в «красные кафтаны с вышитым на них посохом с зазубринами» — личной эмблемой Уорика[218]. Их соперники прибыли в Лондон с еще более серьезными силами: Генри, герцог Сомерсет, приехал в сопровождении герцога Эксетера и восьмисот человек, за ним подтянулись Перси (Нортумберленд, Эгремонт, сэр Ральф Перси) и Джон, барон Клиффорд, чей отец, Томас, также был убит, когда сражался за короля в Сент-Олбансе. С северянами в столицу прибыло мощное войско в полторы тысячи человек. К началу марта, когда король с королевой приехали в Вестминстер открывать заседание совета, Лондон напоминал место боевых действий. Городские власти установили ночной дозор, запретили населению носить оружие и, пытаясь поддержать мир и порядок, организовали на улицах вооруженные конные патрули. В то же время несколько тысяч королевских лучников расположились внутри столицы и за стенами, охраняя отрезок Темзы от Саутуарка до Хаунслоу.

Воздух искрился от напряжения, но, к счастью, открытие совета прошло спокойно, и после долгого обсуждения йоркисты и их молодые соперники заключили сделку. Йорк и Уорик согласились выплатить осиротевшим семьям значительные суммы, а также оплатить мессы по погибшим в аббатстве Сент-Олбанс (считалось, что так душа умершего быстрее покинет Чистилище). Невиллы и Перси согласились принять четыре тысячи марок в обмен на десятилетний мир. Об этом стороны официально договорились 25 марта, на Благовещение, этот день также называют Днем Девы Марии. Примирившиеся лорды вместе предстали перед народом, чтобы продемонстрировать вновь обретенную взаимную симпатию.

Процессия, двигавшаяся по заполненным военными улицам Лондона, представляла собой поразительное зрелище: каждый из оскорбленных лордов рука об руку шел с тем, к кому питал острейшую ненависть. Первым шел юный Сомерсет, державший под локоть старого Солсбери. За ними следовали примирившиеся и по-братски сошедшиеся Эксетер и граф Уорик. Процессию завершала самая странная пара: королева Маргарита в сопровождении своего злейшего врага, герцога Йоркского. Посредине в одиночестве шествовал выглядевший слегка нелепо Генрих VI, распорядитель Дня Любви и предполагаемый миротворец в своем раздробленном королевстве. Пышная процессия двигалась к собору Святого Павла, в который набилось «в тот день превеликое, доселе невиданное множество людей». За этим последовала служба, благодарившая Господа за снизошедший на Англию мир. Позже примирение отпраздновали состязаниями и турнирами в Тауэре и во дворце королевы в Гринвиче. День Любви призван был поразить присутствовавших тем, как две группировки лордов вновь соединила дружба. Более проницательный наблюдатель заметил бы, что разрыв между английскими аристократами, приведший к кровопролитию в Сент-Олбансе, стал еще глубже. Накануне этого показного примирения им сперва пришлось вспомнить все те события, а затем построиться и, как членам разных команд, пройти перед толпой зевак. Все это лишь еще больше развело их в разные стороны.

На протяжении 1458 года финансовые трудности продолжали сотрясать правительство. После Дня Любви королева вместе с королем и принцем уехали в Ковентри, большинство лордов со своими вооруженными отрядами покинули Лондон и вернулись в свои владения. Но город все еще был охвачен беспорядками, а вместе с ним и юго-запад, Уэльс и приграничье, и север Восточной Англии. Королевство бурлило, а королева и йоркисты продолжали бороться за власть. Осенью Маргарита начала снимать сторонников Йорка и Невиллов с государственных постов и укрепила свои позиции, взяв под контроль королевские доходы и официальные назначения.

Единственной должностью, с которой она ничего не могла поделать, был пост командующего Кале, который занимал Ричард, граф Уорик. Ему удалось сохранить за собой это место в кризисные 1450-е годы, и он продолжал возглавлять городской гарнизон, представлявший собой мощное постоянное королевское войско. В его распоряжении находились значительные силы, к тому же солдаты были преданы Уорику, и сместить его с поста представлялось непростым делом. Для правительства, находившегося по другую сторону пролива, это переросло в серьезную проблему, когда граф начал действовать несколько неожиданным образом. В гарнизоне Кале вечно не хватало денег, и жалованье солдатам всегда платили с задержкой. Чтобы решить этот вопрос, а также создать в глазах подчиненных образ флибустьера, Уорик стал использовать Кале, по сути, как пиратскую базу. Разбойные суда, вышедшие из порта, нападали на торговые корабли из Нижних земель и Италии, а однажды разгромили перевозившую соль флотилию Ганзейской лиги — гильдии торговых городов, расположенных вдоль побережья Северного и Балтийского морей. Груз был разграблен, матросы жестоко убиты. Такая же судьба постигла испанскую флотилию из двадцати восьми кораблей, на которую летом 1458 года внезапно напали суда, связанные с Уориком. Между командами произошла «перебранка», как записал один хронист, явно недооценивая серьезность конфликта. На самом же деле произошло масштабное морское сражение, море окрасилось кровью более чем двухсот погибших испанцев и восьмидесяти солдат из Кале. Триста человек были «очень сильно» изранены[219].

В начале 1459 года Уорика вызвали на совет в Вестминстер, который собрали, чтобы обсудить, в числе прочего, слухи о запланированной атаке французов на южное побережье Англии. Граф ехал туда без энтузиазма, понимая, что его хотят как можно скорее снять с поста командующего. Его нежелание ехать вскоре оправдалось. Пока Уорик находился при дворе, между его людьми и несколькими придворными произошла перебранка, «настолько бурная, что они убили бы графа». Возможно, эта ссора и не была подстроена для того, чтобы разделаться с Уориком, но он считал иначе. Когда до него дошел слух, что его собираются заключить в Тауэр, граф на своем судне покинул Лондон и вернулся в Кале. Ему удалось сохранить пост, но его глубоко взволновало то, что он, похоже, чудом избежал смерти. Отношения между йоркистами и двором стремительно портились.

С конца весны 1459 года обе стороны снова начали готовиться к вооруженному конфликту. Маргарита действовала через сына. В мае двор опять переехал в Ковентри, по соседним графствам разослали письма с требованием собирать военное ополчение для короля, неподчинившимся грозило наказание. Повсюду в центральных графствах и на северо-западе мужчин мобилизовали в королевскую гвардию и давали им маленькие значки, символизировавшие верность принцу Эдуарду с его символом — лебедем с короной, надетой на шею. На июнь было назначено заседание Большого совета. Ожидая худшего, Йорк, Невиллы и ряд их последователей, включая Томаса Буршье, архиепископа Кентерберийского, отказались присутствовать. Королева Маргарита открыто их осудила. Казалось, что следующий наиболее вероятный шаг короны — это провозгласить их предателями и подвергнуть опале, уничтожить их семьи, превратить их состояния в ничто, по акту парламента лишив их земель и титулов. Йорк в этом случае потерял бы статус члена королевской семьи и право претендовать на престол в будущем. Эта провокация стала последней.

20 сентября Уорик, вернувшийся из Кале, собрал отряд из нескольких сотен человек и через Уорикский замок поехал на встречу с Йорком и Солсбери, которая должна была состояться в замке герцога в Ладлоу у валлийской границы. Солсбери с уже набранной армией примерно в пять тысяч человек выехал на юг из родового гнезда в Миддлгеме в Йоркшире. Из хроник того времени ясно, что Солсбери собрал войско не для демонстрации силы, а для войны, «опасаясь злого умысла своих врагов и особенно королевы и ее общества, которые люто его ненавидели»[220]. И он не ошибся. Новости о передвижениях его армии достигли Ковентри, и двор послал Джеймса Туше, барона Одли, перехватить и арестовать непокорного графа.

Барону был шестьдесят один год, и последние двадцать восемь лет, со времен службы во Франции, ему не приходилось бывать на поле боя. Тем не менее Одли обладал значительным влиянием на западе центральных графств, мог собрать крупное ополчение в своих владениях в Чешире, Стаффордшире, Шропшире и направить войска по пути следования графа Солсбери. Всего через несколько дней в его армии насчитывалось от восьми до двенадцати тысяч человек. Ударной силой стала вооруженная до зубов тяжелая кавалерия: рыцари и мощные кони были надежно защищены латами, шлемы и нагрудные щиты угрожающе сверкали под лучами солнца. По задумке Одли, эта кавалерия должна была разгромить Солсбери и продемонстрировать йоркистам, что не стоит бросать вызов короне и ее верным слугам.

Утром 23 сентября войско Одли прошло по дороге, которая соединяла Ньюкасл-андер-Лайм и город Маркет-Дрейтон в Шропшире. Разведчики вскоре заметили первые следы присутствия армии Солсбери. Чтобы перекрыть графу дорогу, Одли разместил солдат на позициях неподалеку, в местечке Блор-Хит, на открытом поле, к которому с одной стороны примыкал редкий лес и мелкий ручей, Хемпмилл Брук. Силы Одли расположились за ним, линия солдат, часть из которых защищал густой кустарник, растянулась почти на милю[221]. Войско Солсбери остановилось на склоне напротив, их строй был короче на треть, но позиции лучше защищены. Позади них тянулась глубокая канава, а в первых рядах за частоколом заостренных кольев, воткнутых в землю, стояли лучники. Такие колья традиционно использовали для того, чтобы остановить наступление кавалерии и погубить атакующих всадников, которым пришлось бы направить коней прямиком на острия или спешиваться и сражаться на земле. С флангов Солсбери и его солдат прикрывал лес и баррикады из связанных друг с другом цепями телег. Но несмотря на хорошую защиту, граф понимал, что шансы не в его пользу. Войско Одли было явно больше (вероятно, в два раза), кроме того, менее чем в десяти милях в Экклесхолле находилась королева с еще одной армией, а третье войско под командованием братьев Стэнли — Томаса, барона Стэнли, и сэра Уильяма Стэнли — стояло еще ближе и, предположительно, ожидало приказа, чтобы примкнуть к силам Одли.

Обе стороны могли похвастаться крепкой обороной, и Солсбери решил перехватить инициативу, используя обманный маневр. Около полудня его солдаты начали впрягать лошадей в повозки, как будто они собирались отступить с пустоши. Одли проглотил приманку и послал вдогонку кавалерию. К сожалению, для этого всадникам нужно было пересечь ручей. Переправа замедлила конницу, сделав ее уязвимой для атаки лучников Солсбери. С неба на приближавшихся лошадей и всадников хлынул смертоносный водопад стрел. Солдаты спрыгивали с седел, но тут же попадали под удар пехоты. Выжившим пришлось бежать туда, куда не долетали стрелы, к своим исходным позициям на другой стороне ручья. Одли послал второй конный отряд в атаку, но и они были вынуждены отступить под беспощадным градом из дерева и стали, который обрушили на них лучники Солсбери.

В этот момент армия Стэнли, ожидавшая неподалеку, вероятно, должна была присоединиться к схватке. Но Стэнли, хитрые прагматики, опасались посылать солдат в бой, исход которого представлялся далеко не ясным. Томас, барон Стэнли, держал войска в стороне, а сэр Уильям Стэнли послал подкрепление Солсбери. В конце концов Одли пришлось сменить тактику. Он бросил кавалерию и повел около четырех тысяч человек, включая солидное число спешившихся рыцарей, в атаку. Завязался яростный рукопашный бой, сталь разрывала плоть, враги бросались друг на друга. Одли был немолод и как военачальник действовал чересчур прямолинейно, но личное его мужество не вызывало сомнений. Он бросился в самую гущу битвы и в ближнем бою встретился с неким сэром Роджером Кинастоном из Хордли, вассалом герцога Йоркского и одним из рыцарей Солсбери. На открытом пологом склоне доблестный Одли, видимо, потерял равновесие и был зарублен. Его помощник Джон Саттон, лорд Дадли, попал в плен. Лоялисты потеряли своего лидера и вскоре сдались. В общей сложности сражение длилось около четырех часов, и в итоге около двух тысяч человек остались лежать в поле. Кровь пропитала теплую осеннюю землю. Одли похоронили в аббатстве Дарли в Дербишире, на поле в Блор-Хите, а на месте его гибели поставили каменный крест (он стоит там до сих пор). Позже местные жители стали называть место битвы «Логовом мертвеца»[222].

После Блор-Хита Солсбери с большей частью армии двинулся дальше на юг навстречу своему сыну Уорику и герцогу Йорку. Победа стоила ему больших потерь, а кроме того, его войско уменьшилось из-за того, что он позволил двум младшим сыновьям — сэру Томасу и сэру Джону Невиллу — взять значительное количество солдат и повернуть обратно на север. По дороге обоих молодых Невиллов схватили и заточили в Честерский замок. Одновременно основная королевская армия, к которой теперь присоединилось около двадцати лордов, гнала оставшихся у Солсбери солдат к границе. Он встретился с Йорком и Уориком, но их ряды существенно поредели, силы противника превосходили их войско примерно в три раза. В отчаянии трое лордов собрались в Вустерском соборе и торжественно поклялись защищать друг друга. Затем они отступили в замок Йорка в Ладлоу, находившийся неподалеку, и 10 октября оттуда вместе написали Генриху VI. В этом письме они сперва заверили его в своем «почтении и благоговении», а затем осудили злоупотребления властью, нарушения законов и разгул насилия во всем королевстве. Они также пожаловались на «нетерпимость и жестокость тех, кто, находясь в тени его величества, замыслил их уничтожить»[223].

Возможно, король и его советники получили это послание, но вряд ли готовы были прислушаться к нему после битвы при Блор-Хите. Как и ранее при Сент-Олбансе, армия йоркистов нарушила мир в королевстве и пролила кровь, в том числе голубую. Двор отправил сообщение в центральные графства: лорды должны были в течение шести дней сложить оружие и молить короля о прощении. Те отказались, и очередной военный конфликт стал неизбежен. Войско Одли было разгромлено, а сам он убит, но на йоркистов надвигалась другая армия короля.

Ко второй неделе октября йоркисты разбили лагерь в поле к югу от Ладлоу. Над их головами нависал примостившийся на холме замок Ладлоу с орудийными башнями, широкими арочными воротами и узкими бойницами. Над надежно укрепленными стенами трепетало на ветру знамя герцога Йоркского. У подножия закручивалась холодными бурунами стремительная река Тим. Через нее в город можно было переправиться только по недавно построенному основательному каменному мосту Ладфорд-бридж. Армия мятежных лордов собралась на южном берегу Тим за мостом.

Моральный дух йоркистов уже был подорван, когда 12 октября перед ними наконец-то показалась королевская армия. Число вошедших в нее лордов впечатляло: армией командовали Генри, герцог Сомерсет, Хамфри, герцог Бекингем, и Генри, граф Нортумберленд, также там были герцог Эксетер, графы Арандел, Девон, Шрусбери и Уилтшир. Над ними развевался королевский штандарт, и, хотя в качестве отчаянного пропагандистского шага йоркисты пустили слух, будто Генрих VI скончался, всем было очевидно, что это ложь. На самом деле король вместе с Маргаритой находился здесь же, скорее всего, в тылу армии. Было как никогда ясно, что, несмотря на их оправданное недовольство и дурное обращение с ними королевы, йоркисты представляли собой радикальную, отколовшуюся от большинства группировку, собравшиеся же лорды выглядели как единая, сплоченная политическая сила королевства. Вероятно, всем также стало известно, что парламент на своем ноябрьском заседании должен был расправиться с Йорком и его союзниками, приняв билль об опале.

День клонился к вечеру, когда йоркисты начали обстреливать королевские позиции из пушек. Этот обмен любезностями предшествовал основному сражению, которое должно было состояться на следующий день, 13 октября, в День Эдуарда Исповедника и день рождения принца Уэльского — в самый благоприятный для английского королевского дома день в году. Йорку и Невиллам он скорее принес бы только несчастье: их армиям грозил разгром, их жизни висели на волоске, а их семьи пребывали на грани разорения. Семья Йорка находилась здесь же, в Ладлоу: его семнадцатилетний сын Эдуард, граф Марч, и шестнадцатилетний Эдмунд, граф Ратленд, были рядом с ним. В замке укрывались герцогиня Сесилия с двумя младшими сыновьями: девятилетним Джорджем и Ричардом, которому только что исполнилось семь. При неблагоприятном исходе помиловал бы их король, подстрекаемый мстительной женой?

Пораженческие настроения просачивались в ряды йоркистов. Вечером под то и дело раздававшиеся пушечные залпы, эхо от которых разносилось над темной водой реки Тим, один из командиров Уорика, воин из Кале по имени Эндрю Троллоп, вывел свое закаленное в боях войско из лагеря Йорка и перешел на сторону противника, сдавшись королю. С собой он забрал не только опытных солдат, но и бесценных военных лазутчиков. После этого Йорк осознал, что его армии грозит полное уничтожение, и вместе со своими главными союзниками под покровом ночи выскользнул из лагеря, отступил к замку Ладлоу и бросился прочь от поля битвы, оставив бодрствовавшее войско в неведении. Это был крайне недостойный поступок, но только так йоркисты могли спастись. В Шропшире они разделились на группы и устремились «за море для большей безопасности своих персон»[224]. Йорк вместе сыном Ратлендом, разрушая за собой мосты, добрались до побережья Уэльса и на кораблях отплыли в Ирландию. В это время Невиллы, чувствуя нависшую над ними опасность, сбежали на запад страны вместе с юным Эдуардом, графом Марчем. В Девоне они сели на судно до Гернси, а оттуда вернулись в убежище Уорика в Кале.

Они спасли себе жизнь, но поплатились за это репутацией и честью. Их солдаты, готовившиеся к сражению, вынуждены были сдаться и просить короля о помиловании. Королева Маргарита, находившаяся в тылу армии, без сомнения, была невероятно довольна. Через четыре года после разгрома под Сент-Олбансом ее враги, завидев королевский штандарт, наконец-то разбежались, как перепуганные мыши. «В то время ни один из английских лордов не смел ослушаться королевы», — писал хронист[225]. Оставалось только вернуться в Ковентри и приготовиться к ноябрьскому заседанию парламента, после которого закон довершил бы их крах и окончательно уничтожил их семьи.

Наверху в замке Ладлоу еще одна благородная дама с тревогой наблюдала за тем, как разворачивались события. Сесилия Невилл, герцогиня Йоркская, видела, как ее муж и второй сын скрылись в одном направлении, а ее брат, племянник и старший сын (Солсбери, Уорик и Марч) — в другом. 13 октября на ее глазах королевские войска ворвались в город и бросились грабить его. Похожие сцены будут в течение нескольких последующих месяцев повторяться по всем королевству: имущество йоркистов разворовывали, те, кто жил в их владениях, подвергались гонениям. За время брака с герцогом Сесилия видела, как что-то подобное происходило в Нормандии, Ирландии и Англии, и понимала, что ей грозит серьезная опасность. Первым делом ей следовало подумать о том, как спасти тех двух членов семьи, которые остались с ней: маленьких Джорджа и Ричарда. Когда мародерство в Ладлоу поутихло, она, взяв детей, вышла из ворот замка. Под конец этого страшного дня беспорядков по улицам пьяно шатались те, кто разграбил таверны и приложился к «бочонкам с вином», другие же украли «постель, одежду и прочие вещи и обесчестили множество женщин»[226]. Жена поверженного герцога с сыновьями брела по улицам разоренного города. Они дошли до перевернутого вверх дном рынка у подножия крепостных стен и остановились. Оставшиеся в Англии члены славной дворянской семьи отдались на милость короны. Ладлоу «разграбили до голых стен», а Сесилия, Джордж и Ричард стояли и ожидали своей участи[227].

Упала вдруг корона

Летним днем конца июня 1460 года почти две тысячи человек погрузились на суда, выходившие из Кале. Они взяли курс на Сэндвич, защищенный порт на побережье Кента в нескольких милях к северу от Дувра. Там на длинных песчаных пляжах могло легко сойти на берег большое войско с оружием и обмундированием. Через пролив переправились быстро. Солдаты на борту кораблей представляли собой «сильный и мощный флот», как заметил один хронист[228]. Командовал ими граф Уорик.

За те почти одиннадцать месяцев, что прошли со дня, когда лорды сбежали с Ладфорд-бридж, Уорик превратил Кале в вооруженную до зубов цитадель, куда стягивалась английская оппозиция и противники королевы Маргариты. А таковых нашлось немало. В последние месяцы 1459 года разгневанная королева, как и ожидалось, с негодованием набросилась на своих врагов. Перед Рождеством на заседании в монастыре Девы Марии в Ковентри парламент принял билль об опале, лишивший йоркистов имущества и титулов. Позже это собрание, которое добивалось полного юридического и финансового уничтожения Йорка, его сыновей и множества их друзей, слуг, единомышленников и союзников, будут называть «Парламентом дьяволов». Билль предваряла нелепая пропагандистская преамбула, в которой герцог Йоркский был изображен лицемерным неблагодарным чудовищем, «чьи лживые и предательские замыслы, заговоры, поступки и неустанные труды, исполненные цветистой лжи», вылились в страшнейшие деяния, какие «когда-либо совершал подданный в отношении своего государя». Генрих же был представлен не только как великодушный повелитель, чье доверие было обмануто и чья жизнь оказалась в опасности (при Сент-Олбансе), но и как решительный солдат, который отважно встретился с врагом на поле брани и так «умно, по-рыцарски и мужественно» взывал к своим подданным[229].

Билль об опале означал гражданскую смерть. Он лишал приговоренных «всех их владений, наград и званий, которыми кто-либо из них обладал в королевстве Англия, в Уэльсе и Ирландии», включая «все награды, замки, титулы, имения, земли, доходы со сдачи земли и имущества в аренду, доходы с долей собственности, аннуитеты, посты, лены, адвоусоны (право назначать священника), право долгосрочного пользования землей, наследство и другую собственность». Документ был направлен не только против Йорка, его сыновей Эдуарда, графа Марча, и Эдмунда, графа Ратленда, но и против Солсбери, Уорика и их знатного сторонника Джона, барона Клинтона. Включили в него и других слуг, вассалов и помощников йоркистов, в том числе сэра Уолтера Деверё, сэра Уильяма Олдхолла и Элис, графиню Солсбери, жену графа. Джон де ла Поль, унаследовавший титул герцога Саффолка от отца, был «понижен» до графа за свой «преступный» брак с дочерью Йорка Елизаветой[230].

Нескольким виновным удалось избежать разорения, например Томасу, барону Стэнли, простили то, что он не присоединился к сражению при Блор-Хите. Но в целом королева запустила беспощадную кампанию отмщения союзникам Йорка. Их земли и титулы перешли в собственность короля, сами они были освобождены от занимаемых постов, а управление конфискованными владениями передали людям, давно известным своей лояльностью короне и двору. Бенефициарами стали и ближайшие родственники короля. Оуэн Тюдор отныне и до своей смерти должен был получать содержание в 100 фунтов в год, начисляемое с имений, которые отняли у барона Клинтона. Джаспер Тюдор, который последние четыре года представлял власть короля в Южном Уэльсе, стал констеблем, управляющим и главным лесничим в богатом и важнейшем графстве Йорка — Денби, и, кроме того, получил право собрать войско в Уэльсе для того, чтобы отбить замок Денби у его владельцев-йоркистов.

Но несмотря на решительное намерение обратить закон против йоркистов, королеве и правительству не удалось дотянуться до них самих. Йорк и его второй сын Эдмунд были в безопасности в Ирландии. И хотя Джеймс, граф Уилтшир, бесхребетное существо, которого из всех людей королевы йоркисты ненавидели чуть ли не больше всех, был назначен наместником в Ирландии, из-за поддержки, которой Йорк пользовался по ту сторону моря, он фактически не мог исполнять свои обязанности. Почти точно так же ситуация выглядела и в Кале, где Уорик наслаждался своим положением и неприкосновенностью, находясь вдали от тех, кто в Англии так сильно желал ему зла.

Однако Уорик, которому исполнился тридцать один год, вернулся в Кале не для того, чтобы прозябать в изгнании. Он был опытным солдатом, уважаемым популярным лидером и проницательным политиком и использовал свое аристократическое происхождение для того, чтобы обрести союзников на континенте — от герцога Бургундского до посланников папского двора. Вместе со своим отцом, графом Солсбери, и племянником, сыном Йорка Эдуардом, графом Марчем, Уорик целый год занимался пополнением и перевооружением своих войск.

Королева Маргарита послала Генри Бофорта, герцога Сомерсета, изгнать бунтовщиков из Кале и занять пост командующего. Но Сомерсет не смог продвинуться дальше города Гин и совершал многочисленные атаки на порт оттуда. Впрочем, все они с легкостью были отбиты. В то же время пиратские шайки йоркистов, как викинги, высаживались на побережье Кента, нападали на города, убивали и захватывали в плен местных военачальников короля. Дважды люди Уорика ограбили и потопили корабли, посланные короной к берегам Кента для борьбы с ними. Во время одного особенно отчаянного набега лоялист лорд Ричард Вудвилл, барон Риверс, и его сын Энтони Вудвилл, посланные в Сэндвич для того, чтобы оттуда организовать атаку на Кале, были похищены пиратами Уорика и в качестве пленных доставлены в гарнизон. Одновременно с ведением этой партизанской войны Уорик бесстрашно поддерживал связь с Йорком и Ратлендом, находившимися в Ирландии. В марте 1460 года графу даже удалось проплыть вдоль всего побережья Южной Англии и Уэльса и встретиться с Йорком в Уотерфорде на южном побережье Ирландии. Там лидеры двух лагерей мятежников обсуждали свое возвращение в Англию.

26 июня Уорик, Марч и Солсбери высадились в Сэндвиче и обнаружили, что в городе их уже ждали. Накануне передовой отряд под командованием брата Солсбери, барона Фоконберга, смел королевскую оборону, разграбил городской оружейный склад и незамедлительно отрубил голову несчастному Осберту Мандфорду, который имел несчастье быть местным королевским военачальником. Свое нападение йоркисты предварили традиционным манифестом, в котором заверяли короля в абсолютной верности и вновь осуждали бедность короны, отсутствие правосудия и неспособность королевского двора «жить за счет собственного благосостояния» (то есть за счет личных доходов короля, а не налогов). Они также отметили, что после «убийства» герцога Глостера в Бери в 1447 году появился «заговор уничтожить и убить вышеназванного герцога Йоркского», и напомнили о его «королевской крови». Вместо того чтобы в открытую нападать на короля или королеву, йоркисты с резкой критикой обрушились на тех, кто сменил старого герцога Сомерсета в качестве их главного объекта презрения: Уилтшира, Шрусбери и Бомонта[231]. Ни в интонации, ни, по сути, в манифесте не было почти ничего нового. Йоркисты совершенно правильно рассудили, что наибольшей поддержкой корона пользуется в центральных графствах, на северо-западе и в Уэльсе. Гул недовольства, который, прокатившись по Кенту и северо-востоку, привел к восстанию Джека Кэда, так до конца и не затих, и смуту вновь можно было разжечь подстрекающими к мятежу листовками в поддержку Йорка.

Ко 2 июля Уорик вместе с войском был уже в Лондоне. Туда к нему из Южной Англии стекались тысячи сторонников. К облегчению мэра и городских старейшин, которые за последнее десятилетие несколько раз бывали свидетелями того, как город с ног на голову переворачивали беснующиеся войска мятежников, йоркисты остановились в столице всего на двое суток. Затем они разделились на две большие группы: первой командовал Фоконберг, второй — Эдуард и Уорик. Они спешно двинулись на север, навстречу силам короля.

Фоконберга сопровождал знаменитый, но чересчур напыщенный и слегка нелепый священник Франческо Коппини, епископ Терни. Коппини назначили папским легатом при Генрихе VI, он должен был поднять Англию в крестовый поход против турок, но, познакомившись с Уориком в Кале, стал яростным защитником и пропагандистом йоркистов. Незадолго до отъезда из Лондона на север в соборе Святого Павла Коппини зачитал послание Генриху VI, в котором красочно преувеличил «послушание и верность» йоркистов и проклинал их врагов как «слуг и посланников дьявола». Он открыто предостерег короля и правительство, предсказав «опасность и разрушение государства» в случае, если они не смогут договориться с Уориком и его союзниками. «Горе тем, кто, подобно глухим гадюкам, закрывает уши, и вам, ваше величество, — писал Коппини, — опасность неминуема и не заставит себя ждать». И он был абсолютно прав.

К 7 июля две колонны йоркистов подошли к центральным графствам. Стремительность их продвижения стала неожиданностью для двора в Ковентри. Генриху и Маргарите не оставалось ничего, кроме как выйти навстречу мятежникам. Они были напуганы и с малочисленным войском выехали на юг. Генри, герцог Нортумберленд, и Джон, барон Клиффорд, вместе со своими солдатами не успели присоединиться к королевской армии. И хотя за Генрихом и королевой следовали такие видные лорды, как Хамфри, герцог Бекингем, граф Шрусбери, виконт Бомонт и значительная группировка Перси, йоркистов в этот раз поддержало намного больше представителей знати, чем в предыдущие кампании. Среди их союзников был Джон Моубрей, герцог Норфолк, который уже много лет симпатизировал Йорку, но еще ни разу не принимал участия в военных действиях. К Уорику присоединился Джон, барон Одли, сын и наследник командующего, убитого Солсбери в Блор-Хите. За йоркистами также последовали многие важнейшие клирики королевства: Томас Буршье, архиепископ Кентерберийский, папский легат Коппини, епископы Лондона, Эксетера, Линкольна, Солсбери, Или и Рочестера.

10 июля стороны встретились на лугу под Ньюгемптоном, на южном берегу реки Нин. День был ужасно дождливый, потоки воды размыли землю, взбитую тысячами сапог и копыт. Хуже погоды для сражения и быть не могло, не в последнюю очередь потому, что из-за влажности королевские орудия пришли в негодность. Несмотря на это, герцог Бекингем, который руководил армией короля в то время, как Генрих и королева держались позади, отказался вступать в переговоры. Он выстроил солдат в линию между изгибом реки и находившимся по соседству аббатством Делапре и приготовился к бою. Епископы удалились, чтобы наблюдать с безопасного расстояния.

Если говорить о цифрах, то битва, свидетелями которой они стали, не была особенно кровавой. Но всего через полчаса после первых столкновений по силам короля был нанесен мощный удар. Вся армия Генриха разделилась на три группы: Бекингем руководил левым флангом, Шрусбери и Бомонт находились в центре, барон Грей из Ратина — справа. Еще в самом начале сражения Грей решил переметнуться на сторону йоркистов и примкнуть к тем частям, которыми командовали Фоконберг, Уорик и Марч. Это привело к полной неразберихе в рядах королевской армии. Промокшие до нитки солдаты нарушали дисциплину и дезертировали, убегая в сторону Нортгемптона. Несколько человек под весом собственного снаряжения и доспехов утонули в реке Нин. Когда паника поутихла, солдаты Уорика прибегли к той же беспощадной тактике, которая оказалась эффективной шесть лет назад при Сент-Олбансе. Уорик обратился ко всем присутствовавшим на поле, призвав к тому, чтобы «никто не поднимал руку на короля или простой народ, а только на лордов, рыцарей и сквайров»[232]. Таким образом рядовые были спасены, и боевые отряды, перемещаясь по полю битвы, уничтожали только военачальников. К концу сражения из более чем десяти тысяч человек, участвовавших в бою, погибли всего около трехсот. Но среди них оказались Бекингем, Бомонт, Шрусбери, Томас Перси, барон Эгремонт, которых выследили и убили. Вся операция длилась меньше получаса. В то время как солдаты разделывались с лордами, короля, который был так же беспомощен, как и в 1455 году, взяли в плен. Сначала его увезли в аббатство Делапре, затем в Лондон. Из марионетки своей жены он превратился в узника графа Уорика и его союзников.

После сражения у Ладфорд-бридж Сесилию Невилл, герцогиню Йоркскую, забрали из Ладлоу вместе с сыновьями Джорджем и Ричардом. Отныне они жили в заключении в относительно комфортных условиях вместе с сестрой Сесилии Анной, женой Хамфри, герцога Бекингема. Сесилии оказали милость, которой, строго говоря, ей ожидать не приходилось. В качестве компенсации за потерянные доходы мужа она получила пособие в тысячу марок в год, а также «ей и ее детям, которые не оскорбили короля», предложили помощь[233]. Возможно, атмосфера в заточении была не самой теплой: один из авторов слышал, что Анна набрасывалась на младшую сестру со «множеством тяжелейших упреков», но, учитывая обстоятельства, с Сесилией обращались хорошо. Когда летом 1460 года до обеих женщин дошли страшные вести о том, что герцог Бекингем пал от руки Уорика, который приходился им племянником, Сесилия все еще жила вместе с Анной. В каком-то смысле избежать чего-то подобного было невозможно: огромная династия Невиллов обросла массой браков, их кровные связи паутиной протянулись над пропастью в английской политике. Но должно быть, сестрам, между которыми был всего год разницы, казалось, что их семья, разрывая Англию, и сама распадается на части.

После битвы при Нортгемптоне Сесилию с сыновьями выпустили из-под домашнего ареста. Теперь, когда король был в руках Уорика, герцог Йоркский мог без опаски вернуться из Ирландии. Чуть ранее этим же летом такое путешествие было бы слишком рискованным, так как королевская армия контролировала Уэльс, приграничье и северо-запад. Примерно 8 сентября Йорк высадился в Рэд-Бэнке, неподалеку от Честера. Но как только он приехал, стало ясно, что в герцоге что-то изменилось. Пока он отсутствовал, его союзники с оружием в руках добились того, чтобы вернуть себе влияние на короля. Вероятно, они ожидали, что герцог, который оставался их талисманом и номинальным лидером, вновь попробует взять власть в Англии в свои руки на посту лорда-канцлера или протектора. Но оказалось, что Йорк склонялся к иному.

В начале октября Сесилия встретилась с мужем в Абингдоне. Их воссоединение было обставлено с невероятной роскошью. Йорк наказал жене встретить его, восседая на «кресле, покрытом синим бархатом», которое несли четыре пары слуг. Сам он был в бело-голубом одеянии, искусно расшитом феттерлоками, металлическими замкáми в форме буквы D, применявшимися как путы для лошадей. Впервые этот символ использовал прямой предок Генриха VI Джон Гонт, но он также был связан с Эдуардом Норвичским, дядей Ричарда и бывшим герцогом Йоркским, который погиб, сражаясь рядом с Генрихом V в битве при Азенкуре. Это одеяние всем своим видом указывало на принадлежность к династии Плантагенетов[234]. Вместе герцог и герцогиня отправились в Лондон, горны и трубы возвещали об их приближении. Высоко над процессией развевались знамена с гербом Англии, и, чтобы довершить этот великолепный образ, Йорк «приказал нести перед собой его меч»[235]. Герцог во второй раз приехал из Ирландии не для того, чтобы быть канцлером. Он вернулся в Англию как король.

Его товарищи были поражены. Главным принципом йоркистской оппозиции, а точнее, любой оппозиции в правление Генриха VI, было утверждение, что в окружении короля есть враги и изменники. Все, что происходило в Англии после смерти Генриха V, было нацелено на то, чтобы сохранить мощь короны и власть короля на время, пока Генрих был сначала младенцем, затем легко внушаемым подростком и наивным юношей, а потом пускающим слюни безумцем или раздавленным, уставшим от жизни подобием человека, пустой оболочкой, готовой лечь в гроб. Долгие годы это оставалось главным политическим принципом страны. Попытка свергнуть или сменить монарха, который не был злостным тираном (в отличие от Эдуарда II или Ричарда II), казалась чем-то неправильным и даже немыслимым. Ведь, несмотря на все свои недостатки, Генрих VI был полной противоположностью тирана.

Йорк более пятнадцати лет провел в оппозиции и наконец перешел черту. Его союзники в открытую не давали на это добро (хотя, возможно, Уорик догадывался о намерениях герцога), а враги с изумлением наблюдали за происходящим.

Наиболее вероятно, что такие действия Йорка были связаны с его единственным остававшимся в живых врагом — королевой. Эдмунд, герцог Сомерсет, Хамфри, герцог Бекингем, молодой граф Шрусбери и барон Бомонт были мертвы. Джеймс, граф Уилтшир, Джаспер Тюдор, граф Пембрук, и несколько других лордов были живы, но не представляли серьезной угрозы. Главную опасность, очевидно, несла королева Маргарита, которой ее семилетний сын Эдуард, принц Уэльский, давал доступ к реальной королевской власти. Покончить с королевой и маленьким мальчиком не представлялось возможным, но, чем дольше жила Маргарита, тем с каждым днем все сильнее она ненавидела Йорка. Пока ее сын был наследником престола, она, а впоследствии и сам Эдуард стояли на пути амбиций герцога и сама его жизнь была в опасности. Единственное, что мог сделать Йорк, это провозгласить себя королем или — как сделал его двоюродный брат, Генрих V, по условиям договора в Труа в 1420 году — наследником короля. В обоих случаях он лишил бы принца Эдуарда трона и тем самым вывел бы королеву из игры. С точки зрения политики грубой силы подобное решение казалось разумным. Однако на практике оно обернулось катастрофическим просчетом.

Незадолго до встречи с Сесилией в Абингдоне Йорк отказался повиноваться Генриху VI. Меч, который несли перед ним, был ярчайшим символом неповиновения. Но также герцог перестал указывать год правления короля, подписывая документы[236]. Вероятно, Йорк был уверен, что многолетняя поддержка Палаты общин (но отнюдь не всех лордов), представители которой видели в нем человека, способного занять трон, поможет ему взойти на престол под радостные крики и фанфары.

Но его ждало горькое разочарование. В 10 утра в пятницу, 10 октября, Йорк в сопровождении нескольких сотен всадников приехал в Вестминстерский дворец, где заседал парламент. Меч все еще несли перед герцогом, когда он стремительно проследовал через Вестминстер-холл. Сверху, с деревянных потолочных арок, за ним бесстрастно наблюдали пятнадцать знаменитых статуй английских королей, высеченных Генри Йевелем. Йорк станет последним, кто силой захочет заполучить корону, которую в свое время носили они. А герцог шел дальше и ворвался в Расписанную палату, застав в ней лордов, собравшихся у пустого трона. Стоя перед ними, пока слуги держали над его головой балдахин, Йорк «довел до их сведения, что он не намерен складывать меч и готов отстаивать свое право»[237]. Он претендовал на престол, настаивая на том, что его кровное родство с Эдуардом III и по линии Мортимеров, и по линии Йорков ставило его выше принца Уэльского, и заявлял, что «ни один человек не должен складывать корону со своей головы»[238]. Пораженные лорды молчали. Затем Йорк удалился и занял покои королевы. Маргарита, к счастью, бежала в Уэльс и не могла ничего возразить.

Если до официального объявления в парламенте план герцога еще мог вызывать у кого-то энтузиазм, то после пыла у членов парламента резко поубавилось. Ужасающая реальность того, что король свергнут, сразу же глубоко поразила и лордов, и Палату общин. Йорка попросили представить свои притязания на корону. И 16 октября он сделал это через канцлера, своего племянника Джорджа Невилла, епископа Эксетера. Невилл продемонстрировал парламенту большой генеалогический свиток, в деталях описывавший происхождение Йорка от Генриха III через Эдуарда III и то, как линии Мортимеров и Йорков пересеклись, чтобы на свет появился он, «Ричард Плантагенет, именуемый всеми герцогом Йоркским»[239]. По мнению герцога, все это давало ему династическое преимущество перед Генрихом VI, который происходил от Джона Гонта, третьего сына прадедушки Йорка — Эдуарда III. Таким образом сын Гонта, Генрих IV, заполучив корону в 1399 году, поступил «неправомочно» (незаконно) и «право, титул, королевская власть, собственность короны в Англии и Франции, власть и земли в Ирландии по праву, закону и обычаю относятся и принадлежат» Ричарду, герцогу Йоркскому.

Обсуждать этот вопрос пришлось парламенту. Но что на самом деле они обсуждали? Предстояло разрешить династический спор, и если бы было признано право наследовать престол по женской линии (как в случае Йорка, когда он провозгласил свое родство с Мортимерами), то герцог имел бы больше оснований стать королем. Тем не менее было ясно, что за заявлением о кровном праве на трон кроется нечто иное. Если бы Йорк действовал исключительно ради того, чтобы отстоять свои династические права, он мог бы озвучить свои притязания на трон в любой другой момент в предыдущие двадцать лет. Но он этого не сделал. Династический спор в Англии 1460 года (так же как и английские притязания на французскую корону в 1420-е годы) был всего лишь занавесом, за которым скрывалась гораздо более насущная дискуссия об эффективности королевской власти. Не происхождение заставило Йорка бороться за престол. В действительности дело было в общем ощущении того, что неспособность Генриха VI править вкупе с тираническими инстинктами королевы Маргариты терпеть больше нельзя. К этому примешивалось чувство чрезмерной собственной важности. Все предыдущие попытки герцога улучшить и изменить что-то в работе правительства провалились. Династическое право было его последним шансом. Теперь парламенту предстояло решить, сможет ли он им воспользоваться.

Спустя две недели споров был достигнут компромисс. В случае полного свержения короля в аппарате власти могла возникнуть ужасающая брешь, поэтому парламент тщательно проработал соглашение, напоминавшее договор в Труа[240]. Во-первых, акты об отчуждении титулов и имущества, принятые «Парламентом дьяволов» в 1459 году, были аннулированы. Затем стороны договорились о том, что Генрих будет носить корону до конца своих дней, но герцог «отныне получит право и будет именоваться законным наследником короны, королевского имущества, титула и власти». Маленький принц Эдуард, таким образом, внезапно выпал из линии престолонаследия, уступив место Йорку, а затем его сыновьям — Марчу и Ратленду. Соглашение было обнародовано 31 октября 1460 года и подхвачено поразительно эффективной йоркистской пропагандой, которая тем летом усиленно распространяла совершенно ложные слухи о том, что принц Эдуард был рожден вне брака, а значит, во всех отношениях не был «сыном короля»[241].

Казалось, сама Вселенная указывала на Йорка. И в самом деле, пока Палата общин в трапезной Вестминстерского аббатства обсуждала «возложение титула на означенного герцога Йоркского, упала вдруг корона, висевшая в середине означенной залы… что восприняли как предвестие или знак того, что правление короля Генриха окончено»[242]. Но все было не так просто. Возможно, бездействующий король и был готов уступить свой титул воинственному двоюродному брату, но имелся еще один человек, который ни за что не стал бы мириться с понижением королевского статуса своей семьи. Королева Маргарита все еще была на свободе.

Ближе к Рождеству 1460 года королева и ее союзники оказались разбросаны по разным концам страны. В конце ноября, когда Йорк в Вестминстере намеревался уничтожить будущее ее семьи, Маргарита вместе с зятем, Джаспером, бароном Пембруком, находилась в замке Харлех. Но даже жизнь вдали от столицы была чревата опасностями. Королева регулярно получала подложные письма: «фальшивки», написанные рукой Генриха, умоляли привезти принца Эдуарда на юг. В них не было ни намека на секретный код, который Генрих, по задумке Маргариты, должен был использовать, попав в плен. Так что королева не выказывала письмам «никакого доверия». В любом случае йоркисты вскоре должны были явиться за ней и ее сыном, прекрасно осознавая, что она будет оставаться центром оппозиции. Как очень емко выразился один хронист, всему королевству было ясно, что «она гораздо умнее короля»[243]. Чтобы разрешить ситуацию, Маргарита рискнула выйти в ледяное море на западе и покинуть Уэльс. В один из холодных дней конца ноября вместе с принцем Эдуардом она взошла на борт судна, чтобы отправиться в Шотландию. Они прибыли в северное королевство около 3 декабря и остановились в мрачной готической коллегиальной церкви в Линкладене, стоявшей у изгиба реки Нит совсем рядом с Дамфрисом. Там они находились под защитой Марии Гелдернской, вдовы недавно умершего короля Шотландии Якова II. Она была регентом при девятилетнем короле Якове III, и женщины обнаружили, что у них много общего.

Вскоре после приезда в Линкладен Маргарита узнала, что ее союзник, Генри, граф Нортумберленд, собрал армию на севере Англии и с огнем и мечом пронесся через владения своих врагов на севере, стараясь привлечь как можно больше людей. Он же, пытаясь разжечь мятеж среди простолюдинов, распространял слухи о герцоге Йорке. Маргарита поняла, что его отряды могут стать основой той силы, которая позволит отбросить узурпаторов. Из Шотландии ей удалось связаться с Генри, герцогом Сомерсетом, Томасом, графом Девоном, и их талантливым военным союзником Александром Ходи, опытным солдатом с запада. Они находились в сотнях милей к югу, но она приказала всем им любым способом добраться до Халла и собраться вместе для контратаки. Среди них был и Эндрю Троллоп, военачальник из Кале, который предал йоркистов, что привело к разгрому при Ладфорд-бридж. От имени принца Эдуарда королева отправила в Лондон письмо, в котором назвала Йорка «ужасным, вероломно нарушившим клятву предателем… смертельным врагом его [Эдуарда] государя, его госпожи и его самого». Герцог имел «неоправданные притязания» на корону, и принц просил горожан помочь освободить Генриха из его коварной хватки[244].

Собрать армию в разгар зимы, а тем более пройти с нею через десяток графств по замерзающим разбитым дорогам было амбициозной и отчаянной задачей. Так что новости о том, что Нортумберленд собирает ополчение, застали окружение Йорка в Лондоне врасплох. Одной только перспективы в третий раз потерять контроль над правительством было достаточно для того, чтобы Йорк тут же взялся за оружие. Едва стали известны подробности передвижений Маргариты, Йорк и Солсбери выдвинулись с юго-востока, чтобы покончить с мятежом и «привезти королеву»[245]. Эдуард, граф Марч, отправился в Уэльс, где бесчинствовала армия под командованием Джаспера Тюдора.

К 21 декабря Йорк добрался до замка Сандал близ Уэйкфилда в западном Йоркшире. Это была большая каменная цитадель с мощной крепостной стеной, соединяющей защитные башни, стоящая на холме, откуда просматривалась долина реки Колдер. Из-за непогоды и из-за того, что им пришлось так стремительно сорваться на защиту севера, силы Йорка и Солсбери существенно уступали численности быстро набранной армии сторонников королевы. Йорк и его союзники довольно уныло встретили Рождество в замке Сандал — запасы в крепости были скудными, враги опустошали окрестные земли, одни разбили лагерь прямо под стенами, другие совершали набеги из соседнего замка Понтефракт.

30 декабря солдаты Сомерсета и Девона напали на отряд, отправленный на поиски провизии, и Йорк решил нанести ответный удар. Почему, не вполне понятно. Возможно, он повелся на уловку своего бывшего военачальника Эндрю Троллопа, а может, верил, что в Рождество действует перемирие. Возможно также, ему сообщили, что к нему вот-вот присоединятся восемь тысяч солдат, собранных Джоном, бароном Невиллом, старшим сводным братом Солсбери, хотя тот до сих пор был верным сторонником королевы и едва ли мог превратиться в перебежчика. Как бы то ни было, Йорк выехал из Сандала, будучи уверенным в том, что он сможет потеснить значительные силы неприятеля. Но он не смог. Стоило ему покинуть замок, как его окружили с четырех сторон: Сомерсет, Нортумберленд и Невилл атаковали его спереди, Эксетер и барон Рос — с флангов, а барон Клиффорд захлопнул ловушку, перекрыв путь отступления к крепости. Йорк столкнулся с тем, что людей, которые не только не разделяли его политические взгляды, но и искренне ненавидели его, в пять раз больше, чем его солдат. Как позже записал один автор, он был «окружен со всех сторон, как рыба в сети или олень в ловушке»[246].

Спустя час ожесточенного сражения герцог был побежден. Поняв, что ситуация безнадежна, он велел своему сыну Ратленду бежать. Тот устремился к великолепному девятиарочному каменному Уэйкфилдскому мосту через реку Колдер. На противоположной стороне моста находилась часовня Девы Марии, построенная на пожертвования. Возможно, семнадцатилетний граф надеялся укрыться в ней, но времени у него было чертовски мало. Барон Клиффорд начал преследовать его на поле боя и нагнал на мосту или неподалеку. Ратленд был окружен. Клиффорд вышел вперед, проклял юношу и велел ему приготовиться к смерти, так как отец графа убил его отца. Затем под раздававшиеся отовсюду мольбы помиловать Ратленда (к ним, как утверждали позже, присоединился находившийся рядом Роберт Эсполл, наставник и капеллан графа) Клиффорд достал клинок и пронзил им сердце Ратленда[247]. Кровавый долг Сент-Олбанса был уплачен, и сын пострадал за грехи отца.

Отцу графа едва ли повезло больше. Окруженный со всех сторон Йорк пытался пробиться обратно к замку. Но было слишком поздно. В общей свалке его схватили — позже сэр Джеймс Латтрелл из Девоншира был признан похитителем герцога — и оттащили прочь. С него сняли шлем и водрузили на голову грубую корону из бумаги. Затем Ричарда, герцога Йоркского, который сменил множество постов и успел побывать королем, провели перед строем презиравших его солдат и обезглавили.

В тот день в сражении погибли и многие другие йоркисты. Помимо Йорка и Ратленда, был схвачен и убит сын Солсбери, сэр Томас Невилл. Самому Солсбери удалось выбраться из замка Сандал, и он пытался бежать на север. Но ушел он не дальше, чем Ратленд. Ночью шестидесятилетнего графа схватили и вернули во вражеский лагерь в замке Понтефракт. На следующий день его вывели на улицу и прилюдно казнили. Вскоре головы четырех мертвых йоркистов послали в Йорк и прибили на воротах Миклгейт. Мертвые глаза герцога Йоркского взирали на проходящих мимо горожан из-под бумажной короны, надетой на его окровавленный лоб.

Вот во что вылились беспокойные годы в английской политике и нараставшая личная вражда. «Акты возмездия были совершены обеими сторонами», — писал папский легат и союзник Йорка епископ Коппини одному из своих соратников, находившихся рядом с королевой[248]. Маргарита, принц Эдуард и их сторонники наконец-то одолели своего главного врага. Но король по-прежнему оставался в руках Уорика и Эдуарда, графа Марча.

Теперь королевство было по-настоящему расколото: окружение королевы превратилось в точно такую же группировку, как йоркисты. С этого момента первых мы можем называть ланкастерцами по названию герцогства Ланкастер, принадлежавшего лично Генриху VI и бывшего собственностью английских монархов со времен его дедушки, Генриха IV. Именно это герцогство служило опорой королевской власти Генриха, в то время как его авторитет в глазах общества окончательно сошел на нет. Ни одной из сторон не хватало сил, чтобы сокрушить другую. По итогам битвы при Уэйкфилде Клиффорд свел счеты с Ратлендом, но другие убийства лишь подлили масла в огонь кровавой междоусобицы, которая отныне притягивала друг к другу английских баронов. Дойдя до последней черты, они взялись за оружие и закружили в опасном и зловещем танце смерти.