Помоги проекту - поделись книгой:
Любая власть вызывает недовольство. Даже самые выдающиеся правители в истории знали, что где-то в королевстве какой-нибудь пьяница распекает их на все лады. Но в Англии 1440-х годов под влиянием нарастающего политического кризиса недовольство общества властью резко возросло. Сохранились записи о том, что в 1448 году мужчина из Кентербери заявлял, будто Маргарита «не в состоянии быть королевой Англии». Он хвастался, что, будь он пэром, то разделался бы с королевой, «потому что она не рожает детей и потому что в этой стране нет принца»[143]. В 1450 году два фермера из Сассекса, Джон и Уильям Мерфелды, предстали перед судом за то, что называли короля дурачком, которому больше пристало бы, словно шуту, играть с птичкой, сидящей на конце палки, и говорили, что на роль короля лучше было бы подыскать кого-то другого[144]. В народе ходили песни, сетовавшие на бедность короны и неспособность короля и его правительства править. Парламентская Палата общин, которая в теории представляла народ, в феврале 1449 года пожаловалась на то, что «убийцы, душегубы, разбойники и прочие воры в этой стране… изо дня в день прибавляются и приумножаются»[145]. Это были стандартные жалобы, которые на протяжении многих лет озвучивали во время созывов парламента, но ранней весной 1449 года закон и порядок и в самом деле начали ослабевать.
В Средневековье у короля было две основные функции. Во-первых, он поддерживал правосудие. А во-вторых, вел войну. В 1440-х годах сложилось впечатление, что Генрих VI не способен ни на то ни на другое[146]. В течение нескольких лет хаос в Англии нарастал. Споры между магнатами оставались неразрешенными. Смертельная вражда двух семей — Бонвиллов и Куртене — привела к тому, что на западе страны разгорелась локальная война. К этой междоусобице был причастен сам Генрих VI, который в 1437 году пожаловал престижную и прибыльную должность управляющего герцогством Корнуэлл одновременно двум людям. Скрытое соперничество двух важнейших в этом регионе семей перешло в стычки на дорогах и вооруженные столкновения, которые король и его чиновники не в силах были остановить. В течение 1440-х годов разногласия будут нарастать и выльются в убийства, ограбления, создание частных армий и осаду имений. Подобные конфликты бурлили и в других областях Англии. Беспорядки ширились и охватывали почти всю страну. На севере два соперника-аристократа ревниво пытались сохранить за собой власть в почти автономном от центра регионе. В Восточной Англии, где самолично властвовал герцог Саффолк и откуда он исподволь руководил королевским правительством, был нарушен баланс власти.
Еще хуже ситуация была во Франции, где после уступки французам графства Мэн положение англичан превратилось из затруднительного в поистине угрожающее. Срок полномочий Ричарда, герцога Йоркского, в качестве регента во Франции истек в 1445 году, а в 1447 году он был отстранен от участия в военных действиях и назначен лордом-наместником Ирландии с широчайшими полномочиями. Этот регион традиционно был связан с семьей Мортимеров, с которыми герцог состоял в родстве. В июне 1449 года он вступил в новую должность, а во Франции его сменил Эдмунд Бофорт, старый придворный королевы Екатерины де Валуа, который теперь стал главой своего рода и получил титул герцога Сомерсета.
Эта смена кадров оказалась очень недальновидной. Получив новое назначение в 1446 году, Сомерсет, однако, не спешил пересекать пролив и вступил в должность только весной 1448 года, когда перемирие рухнуло. Вопиющие нарушения условий мира происходили с обеих сторон, но их было недостаточно, чтобы широкомасштабная война разгорелась с новой силой. Тем не менее 24 марта 1449 года английские войска под командованием надежного испанского наемника Франсуа де Сурьена атаковали и захватили бретонский город Фужер, разграбили дома горожан и обчистили богатых торговцев. Это нападение представили как внезапный конфликт, спровоцированный взбунтовавшимся военачальником, но на самом деле операцией руководили из Лондона, и спланировал ее не кто иной, как герцог Саффолк. Он хотел хитростью склонить на свою сторону нового союзника, который в теории мог бы выступить против Карла VII. Однако этот план возымел обратный эффект, когда герцог Бретани, чья власть в результате этого набега на его земли пошатнулась, обратился к Карлу VII за помощью[147]. Король Франции только того и ждал и в июле провозгласил, что больше не считает себя обязанным поддерживать мир с Англией. 31 июля он объявил англичанам войну, и началось стремительное наступление на Нормандию. Французские войска пронеслись через все герцогство, за людьми тянулись тяжелые осадные орудия и пушки. Во многих случаях одного их вида было достаточно для того, чтобы англичане сдавали крепости без боя. Моральный дух английских солдат во всем герцогстве стремительно падал, ситуацию еще более усугубляло отсутствие подкрепления из Англии.
Столица Нормандии Руан сдалась 29 октября 1449 года. Сомерсет не стал проявлять благородство и позорно бежал из города, заручившись охранной грамотой от Карла VII, за которую согласился в течение года выплатить огромный выкуп в пятьдесят тысяч экю. Отчаянно пытаясь удержать нормандские территории, королевский совет с трудом сумел собрать войско в две тысячи человек и направить его в герцогство. Затраты покрыл лорд-казначей барон Сей, заложивший драгоценности короны. Но этого было мало, да и время вышло. Следом за Руаном англичане потеряли Арфлер, Онфлер, Фреснуа и Кан. К весне французы отбросили их почти к морю, и англичанам оставалось только держать оборону и сражаться. 14 апреля 1450 года в битве под Форминьи, близ Байё, они встретились с объединенным франко-бретонским войском. Под грохот артиллерии английская армия была уничтожена, многие лучшие военачальники попали в плен. Так закончилась эпоха английского господства в Нормандии. Это была катастрофа.
Английское королевство во Франции рухнуло стремительно, и для людей это стало настоящим бедствием. Сдавался один город за другим, и потоки местных жителей устремились прочь. Женщины, льняными лоскутами примотав к себе детей, потянулись по дорогам Франции, пытаясь взять с собой все, что могли унести. В гарнизонах не осталось мужчин: солдаты и землевладельцы, ранее защищавшие Нормандию от французов, теперь были вынуждены уйти, ибо они оказались на враждебной территории. Кто-то из них останется и позже найдет работу на отвоеванных Францией территориях или даже пополнит армию Карла, но сотни и тысячи других вынуждены были влиться в поток беженцев, двигающихся в сторону Англии. Ежедневно главная магистраль Лондона Чипсайд наполнялась несчастными семьями, которые толкали перед собой телеги с пожитками. Как писал хронист, на это «жалко было смотреть»[148].
Поражение в войне в Нормандии стало не только военным позором Англии. Оно также вызвало серьезные финансовые проблемы у короны. На заседании парламента в ноябре 1449 года было объявлено, что королевский долг составляет 372 тысячи фунтов — головокружительную сумму по сравнению с годовым доходом в пять тысяч фунтов[149]. Но не все траты объяснялись войной. Текущие расходы королевского двора составляли 24 тысячи фунтов, и, как завуалированно выразились в парламенте, обращаясь к королю, «расходы, необходимые для вашего двора, без учета всех других обычных расходов… каждый год превышают затраты, необходимые для вашего проживания»[150]. Даже с учетом подоходного налога, введенного парламентом для финансирования войны, индивидуальных займов, доходов от таможенных сборов, специального налога на шерсть и практики реквизиции (без оплаты) припасов и товаров для нужд королевского двора во время поездок, корона все равно не справлялась со своими обязательствами. За относительно короткое время на посту регента Франции сумма личных расходов Ричарда, герцога Йоркского, достигла двадцати тысяч фунтов стерлингов, что было в пять раз больше, чем годовой доход всех его обширных имений в Англии и Уэльсе. И ему было невероятно сложно получить от короля выплаты, чтобы покрыть этот долг[151]. В аналогичную сумму вылилось не выплаченное гарнизону в Кале жалованье.
Это вызывало еще большее недоумение, если учесть, что теоретически личное состояние Генриха VI должно было значительно превышать состояние кого-либо из его предков из обозримого прошлого, так как у него оставалось мало живых родственников, которых нужно было содержать. Три его дяди (Бедфорд, Кларенс и Глостер) умерли. Скончалась и вдова Генриха IV, Жанна Наваррская. С появлением двора королевы Маргариты расходы выросли, но она была далеко не самой расточительной английской королевой (Филиппа Геннегау, жена Эдуарда III, сорила деньгами направо и налево). Королева была единственным живым членом королевской семьи, кому требовалось содержание. У королевской четы не было детей, поэтому княжество Уэльс и герцогство Корнуэлл оставались за самим Генрихом. Принадлежавшее ему герцогство Ланкастерское, без сомнения, было самым крупным частным землевладением Англии. И несмотря на все это, Генрих был на мели.
В том, что король мог оказаться неплатежеспособным или банкротом, не было ничего необычного. На протяжении всех Средних веков корона постоянно была в долгах, хотя финансовое положение Генриха даже на общем фоне выглядело вопиющим[152]. Главная проблема была в восприятии: в целом к долгам относились с пониманием в период военных успехов, внутреннего благополучия и при наличии вызывавшего доверие лидера. Когда подступали нужда и беспорядки, долги становились серьезной политической проблемой. По всеобщему мнению, которое во многом отражало действительность, земли, которые должны были приносить королю стабильный доход (даже если бы он целиком уходил на содержание двора), прибрали к рукам те, кто правил страной от имени монарха. «Такого бедного короля мы раньше не видали», — пелось в одной популярной антиправительственной песенке[153]. Технически это было не совсем так, но важна была не правда, а общее впечатление.
Вероятно, поначалу люди высказывали свое недовольство, как и несчастный Томас Кервер, по домам и в трактирах. Но в ноябре 1449 года, когда парламент встретился, чтобы обсудить ужасающие новости, пришедшие из Нормандии, ярость различных политических сил Англии выплеснулась наружу. Парламент открылся в Вестминстере, но затем из-за «зараженного воздуха» на несколько недель переехал в Блэкфрайерс в Лондон. Какая бы зараза ни витала в воздухе, она была не так смертельно опасна, как гнев простых англичан.
Король якобы созвал парламент для того, чтобы разобраться в «определенных сложных и срочных вопросах, связанных с управлением и [защитой] английского королевства». Но все быстро переросло в поиск виноватых. Только что пришли вести о потере Руана. Каждый день англичане терпели новые поражения, и все боялись, что, стоит пасть Нормандии, придет черед Кале. Парламент не мог обрушиться с критикой на самого короля — это было опасно и к тому же могло привести к серьезному политическому кризису, — поэтому расплачиваться за дурные советы пришлось его ближайшим министрам.
Первым, кого настигла месть парламента, стал епископ Чичестера Адам Молейнс, хранитель Малой печати, причастный почти ко всем делам короля. В течение пятнадцати лет Молейнс занимал посты высокопоставленного посла и служащего (а позже и полного члена) совета. Он был близким сторонником Саффолка и одной из ключевых фигур в переговорах о королевской свадьбе, а также входил в дипломатическую миссию, официально закрепившую передачу графства Мэн. Он рассорился с Ричардом, герцогом Йоркским, и публично обвинил его в коррупции и некомпетентности на посту регента во Франции. Молейнс был вдумчивым и одаренным ученым-гуманистом, но его политическая карьера в конце концов обернулась полным провалом, и его имя связывали почти со всеми неудачными решениями в отношении Франции. Он присутствовал на первом заседании парламента, затем получил от короля разрешение сложить с себя мирские обязанности, покинуть Англию и отправиться в паломничество. Но из страны он так и не уехал. 9 января 1450 года он погиб в Портсмуте от руки некого Кутберта Колвилла, командующего, который ехал на войну во Францию и ждал посадки на судно.
Поговаривали, что, умирая, Молейнс проклял Саффолка как виновника всех несчастий Англии. Мы никогда не узнаем, так ли это на самом деле, но слух об этом распространился по всей стране. Было ясно, что в следующий раз всеобщий гнев обрушится на главного министра короля.
Парламент сделал перерыв на Рождество. 22 января он собрался вновь, и герцог Саффолк попытался предупредить удар, который, как он понимал, непременно последует. Стоя перед королем и парламентом посреди Расписанной палаты Вестминстерского дворца, стены которой покрывали старинные фрески с ветхозаветными сюжетами, герцог выступил с такими словами: «Те гнусные, отвратительные речи, которые пронизывают почти все ваши земли и проистекают изо рта почти любого простолюдина, обвиняющего меня, есть чернейшая [клевета]». Он утверждал, что семья де ла Поль всегда была бесспорно предана королю и жертвовала почти чем угодно ради короны. Отец герцога был убит под Арфлером, «старший брат позже… в битве при Азенкуре». Еще трое его братьев погибли, служа за границей, а сам он, попав в плен в Жаржо в 1429 году, вынужден был заплатить выкуп в двадцать тысяч фунтов. Тридцать четыре зимы своей жизни он носил оружие. Тридцать лет был членом ордена Подвязки. Продолжив выступать в собственную защиту, герцог сказал: «Долгие [пятнадцать лет] я находился на службе у вашей благороднейшей особы, и в этом были для меня великая милость и благо, какие еще ни один вассал не обретал на службе у своего лорда и господина»[154]. Столь страстное воззвание к Генриху сохранило Саффолку жизнь, но ненадолго.
Как же до этого дошло? Начиная с 1430-х годов Саффолк играл важнейшую роль в английском правительстве, был посредником между королевским двором, советом и знатью и в целом действовал так с согласия тех, кто понимал, насколько катастрофически бездарный и бездеятельный король им достался. Но зимой 1450 года Саффолк остался один. Оборона Нормандии, очевидно, не смогла сплотить знать. Более того, начиная с 1447 года многие перестали бывать на заседаниях совета и отдалились от двора. Фактически они перестали участвовать в управлении и оставили возле короля лишь Саффолка и стремительно сокращавшуюся группу его сторонников, которые, действуя как шайка, использовали власть монарха в своих целях, попутно разваливая королевство[155]. Когда другие пэры его покинули, методы герцога — управлять каждым движением правительства, оставаясь в тени, — стали очевидны. Он в еще большей степени, чем Молейнс, находился в эпицентре английской политики в эпоху тяжелейших бедствий, и ему пришлось за это ответить.
Заверения Саффолка в верности королю не произвели никакого впечатления на Палату общин. Нижняя палата парламента на ошибки правящей аристократии смотрела далеко не так благосклонно, как Палата лордов. Через четыре дня после речи Саффолка они обратились к королю с просьбой заключить его в тюрьму на «общих» основаниях — в этом случае герцога могли держать под стражей до выдвижения против него конкретного обвинения. Казалось, парламент почти впал в истерику. «Внутри каждой партии Англии ходит много слухов и толков о том, что английское королевство продадут противнику короля во Франции», — пытались оправдать свои требования авторы прошения. То, что столь смехотворная идея вообще возникла, говорит о крайней политической напряженности, витавшей в воздухе.
7 февраля 1450 года Саффолка официально обвинили в «серьезнейшей, отвратительной и ужасающей государственной измене». Он якобы призвал французов вторгнуться в Англию, вынудил короля освободить Карла, герцога Орлеанского, отдал Мэн и Ле-Ман, передал французам дипломатические и военные тайны, брал взятки за раздаваемые посты, обманом заставил короля пожаловать ему земли и титулы, включая титул графа Пембрука, который он носил с 1443 года, давал деньги королеве Франции и в целом был пособником Карла VII в борьбе с английской короной. Так оскорбительные слухи превратились в официальное обвинение. В него вошло даже совершенно невероятное предположение, будто перед тем, как герцог попал в плен в битве при Жаржо, он провел ночь, «лежа в постели с монахиней, надругавшись над ее священством и обесчестив ее»[156]. Через месяц, 9 марта, герцог, которому дали время на подготовку своей защиты, преклонил колени перед королем и парламентом, отмел обвинения одно за другим «и сказал в присутствии его величества короля, что все они были несправедливые и ложные»[157].
17 марта Генрих VI собрал всех лордов парламента, включая Саффолка, в личных покоях «с окном под скатом крыши, выходившим во двор, в своем дворце в Вестминстере»[158]. Опустившись на колени перед собравшимися лордами и королем, Саффолк вновь заявил о своей невиновности, указав на то, что маловероятно, чтобы он один мог совершить все те преступления, в которых его обвиняли. Он отказался от права отдаться на суд своих товарищей и предоставил королю решать его судьбу. Генрих через своего канцлера сообщил лордам, что не считает Саффолка виновным в измене ни по одному из пунктов. Вместо этого, по его словам, герцога можно было привлечь к ответственности по ряду менее серьезных должностных нарушений. Вместо того чтобы приговорить Саффолка к смерти как изменника, король отправил его в изгнание сроком на пять лет. Приговор вступал в силу 1 мая.
Несмотря на то что суд пэров не состоялся, похоже, это решение было принято совместно с лордами, чье нежелание быть униженными победой Палаты общин перевесило стремление переложить вину за все беды Англии на плечи Саффолка. Не сохранилось ни одной записи о том, как эту новость восприняли в Палате общин, но почти наверняка она вызвала что-то среднее между гневом и изумлением.
19 марта под покровом ночи герцога увезли из Лондона в его имение Ист-Торп в графстве Саффолк. Поездка должна была быть тайной, но около двух тысяч разъяренных лондонцев бросились в погоню за свитой герцога, расталкивая и оскорбляя его слуг. Убрав с глаз долой главную мишень всеобщего недовольства, лорды только усилили жажду крови, кипевшую в англичанах. Через два дня в Лондоне разгорелся мятеж, во время которого лидер восставших, Джон Фраммсли, слуга торговца вином, по свидетельствам очевидцев, кричал: «В этом городе из-за этой толпы король потеряет корону»[159]. Заседание парламента 30 марта было отложено из-за Пасхи. К тому моменту стало ясно, что ситуация в Лондоне и окрестностях опасно накалилась и парламент не сможет вернуться к работе после перерыва.
Последнее заседание состоялось 29 апреля в Лестере, в сотне миль к северу от столицы. В первый же день король получил еще одно прошение, в этот раз с призывом издать указ о возвращении земель. По нему все территории, когда-либо принадлежавшие короне или лично королю (герцогство Ланкастерское), земли «в Англии и Уэльсе и на их границе, в Ирландии, графстве Гин, Кале и на их границах, которые вы с первого дня своего правления даровали посредством жалованной грамоты или другим способом» нужно было забрать обратно и попытаться повысить королевские доходы. Другими словами, все, что когда-то было роздано милостью короля, предлагалось отобрать. Вероятно, подобные требования выдвигались и раньше, но теперь они звучали громче и настойчивее. Генрих решил сохранить жизнь своему фавориту, и поэтому правительству нужно было другими радикальными мерами удовлетворить призывы к реформам.
Пока парламент в Лестере обсуждал предложенный акт о возвращении земель, Саффолк прибыл на восточное побережье Англии, в Ипсвич, и готовился отправиться в изгнание. 30 апреля его крошечный флот — два корабля и легкое судно, которое мы сегодня назвали бы баркасом, — взял курс на Кале, откуда герцог Саффолк мог двинуться дальше, в сторону земель герцога Бургундского. Перед отъездом он на Священном Писании поклялся в своей невиновности. Но убедил Саффолк не всех.
На следующий день корабли подошли к Па-де-Кале, и баркас ушел вперед, чтобы связаться с гарнизоном в Кале. И тут, как говорится в одном письме, они «встретили судно "Николас оф Тауэр" и еще несколько других, ожидавших их, и [от тех, кто был на баркасе] капитан "Николаса" узнал, что герцог скоро прибудет». Корабли герцога были перехвачены, а самого Саффолка убедили или вынудили подняться на борт «Николаса», «и, когда он подошел, капитан поприветствовал его: "Добро пожаловать, предатель"». Из того же письма нам известно, что Саффолка с согласия всей команды сутки продержали на борту. До автора дошел слух, что команда собрала собственный трибунал, чтобы повторно судить герцога по тем же обвинениям, которые выдвигал против него парламент. Но, вероятнее всего, спустя некоторое время Саффолка вместе со священником, который должен был его исповедовать, с борта «Николаса» пересадили на маленькую лодку, а затем «были топор и плаха, и самый распутный человек с корабля (позже в суде окажется, что это был матрос из Бошема, Ричард Ленард) приказал ему опустить голову… достал ржавый меч и раз шесть ударил его по голове». Слуг Саффолка обчистили, но живыми и здоровыми высадили на берег, чтобы они могли рассказать о том, что произошло. Через пару дней тело герцога нашли на пляже Дувра, рядом торчал шест с насаженной на него головой[160].
Новости о смерти Саффолка достигли парламента в Лестере 6 мая. Это была последняя капля, после которой королевское правительство решилось одобрить указ о возвращении земель (хотя и с длинным перечнем исключений, который отчасти снижал эффект указа). К этому моменту ощущение всеобщего кризиса выплеснулось за границы парламента. К концу мая 1450 года в юго-западном Кенте мужчины начали собираться в отряды. Шесть недель кряду графство было охвачено тревогой: местные боялись, что, разгромив англичан в Нормандии и достигнув побережья, солдаты Карла VII пересекут Ла-Манш и вторгнутся на территорию Англии. В этом случае Кент пострадал бы одним из первых. Возможные беспощадные набеги на прибрежные поселения вселяли в местных жителей ужас. 14 апреля королевское правительство уполномочило местные власти начать военный призыв. Было приказано собирать народное ополчение во всех кентских сотнях (местных административных единицах), чтобы любое поселение было готово дать отпор. Мужчинам, которых выбрали для службы в оборонительных войсках, выдавали одежду, кое-какое снаряжение, деньги и доспехи. На побережье по ночам дежурил дозорный патруль. Важнейшим шагом стало назначение командиров над каждой сотней ополчения — констеблей[161].
Учитывая серьезность угрозы, исходивший с противоположного берега пролива, все эти меры были более чем разумными. Графство пришло в состояние боеготовности, но убийство Саффолка породило тревожные слухи о том, что король решил переложить ответственность за смерть своего любимца как раз на Кент. Поговаривали, что выездной суд проведет там показательные казни, на виселицах окажется простой местный люд, а все города и деревни сметут с лица земли, превратив графство в королевский лес. Разъяренные и напуганные жители Кента были вооружены, организованы в отряды и готовы сражаться и защищать свои земли от врагов. И врагов они видели не только во французах, которые могли высадиться на берег и разграбить окрестности. Как и Палате общин, жителям Кента начало казаться, что истинная угроза исходит от шайки, окружившей короля, — от его министров и придворных, таких как казначей барон Сэй, влиятельный советник и духовник короля Уильям Эйскоу, епископ Солсбери, дипломат Джон, барон Дадли, и других. 6 июня до всех них и до парламента в Лестере дошла весть о том, что Кент охвачен восстанием и вооруженные отряды собираются на юго-востоке в окрестностях Эшфорда. В сообщении говорилось, что главой мятежников и «военачальником Кента» был избран человек по имени Джек Кэд, который называл себя Джоном Мортимером. Возможно, он взял это имя, чтобы обозначить свою связь с аристократией и конкретно с семьей герцога Йоркского, представители которой несколько поколений назад были зачинщиками восстания и династического заговора (см. выше). Тем не менее в этом не было ни капли правды: Кэд не общался и никак не был связан с семьей Йорка, который в это время верно служил короне в Ирландии.
Кэд показал себя способный командующим и лидером, который смог предложить многоплановую программу реформ, привлекшую обладателей весьма высокого статуса, например джентльмена из Сассекса Роберта Пойнингса, сына пэра, который согласился быть оруженосцем Кэда. Из одной из дошедших до нас песен совершенно ясно, что главной целью повстанцев была чистка правительства:
Генрих VI отбыл обратно в Лондон, а две отдельные комиссии лордов были посланы в Кент подавлять восстание. Во главе одной стоял родственник короля Хамфри Стаффорд, герцог Бекингем, во вторую делегацию входили заслуженные ветераны войны во главе с виконтом Бомонтом, лордом-констеблем Англии.
К тому времени, как они добрались до юга, бунтовщики переместились на запад: к 11 июня они расположились в Блэкхите, предместье Лондона, расположенном ниже по реке. Именно здесь летом 1381 года разбили лагерь участники крестьянского восстания Уота Тайлера. 13 июня король находился в монастыре Святого Иоанна Иерусалимского в Клеркенуэлле, самые высокопоставленные лорды и епископы — в Лондоне, а солдаты Джека Кэда уже несколько дней стояли всего в паре миль от столицы.
После нескольких дней тревожного ожидания королевские переговорщики встретились с повстанцами в Блэкхите, чтобы обсудить, на каких условиях те готовы разойтись. Сам король не приехал, и после двух дней бесплодных споров ночью 17 июня бунтовщики двинулись обратно в Кент. Но на этом мятеж не затих. Сэр Хамфри Стаффорд и Уильям Стаффорд, родственники герцога Бекингема, возглавили карательный отряд в четыреста человек и последовали за повстанцами. Однако под Тонбриджем они попали в засаду и были разбиты. Оба Стаффорда погибли.
Власти предприняли нерешительную попытку подчинить Кент, но тщетно. Многие военные, которые раньше были верны королю и его приближенным, потеряли самообладание и грозили перейти на сторону бунтовщиков. Призывы судить так называемых предателей — Сэя, Дадли, Эйскоу и других — доносились из личных войск короля. 19 июня в Лондоне вновь начались беспорядки, что вынудило Генриха позволить арестовать барона Сэя как изменника и заключить его в Тауэр. На следующий день было объявлено, что и другие преступники будут арестованы.
25 июня Генрих вместе с советом покинул Лондон, предоставив мэру оборонять город. Атмосфера при королевском дворе царила тяжелая. Генрих со свитой двинулись на север к городу Кенилворт в Уорикшире, где укрылись в роскошном укрепленном дворце, окруженном рвом и толстыми каменными стенами. Оттуда они разослали по соседним графствам призыв собрать народное ополчение для защиты Генриха.
Узнав о побеге короля, Кэд тут же развернул войска обратно к Блэкхиту. Они вернулись в ночь со среды 1 июля на четверг 2 июля, двинулись вверх по реке в Саутуарк, где расположились в местных тавернах и трактирах, предусмотрительно заняв позиции у подножия Лондонского моста. Одновременно восставшие жители Эссекса добрались до северного берега Темзы и расположились у городских стен в районе Олдгейт. Как и в 1381 году, Лондон оказался в осаде.
Но в отличие от 1381 года, когда восставшие выдвигали несколько туманные и запутанные требования, в этот раз бунтовщики под руководством Кэда совершенно ясно осознавали, каковы их политические цели. Антиквар Джон Стоу, живший в XVI веке, собрал и переписал несколько подлинных документов, связанных с восстанием, среди которых был манифест Кэда[163].
Прежде всего «простой люд Кента» повторял в нем известный слух: «В открытую говорят о том, что королевская власть уничтожит Кент и превратит его в дикий лес из-за смерти герцога Саффолка, в которой жители Кента неповинны». Далее авторы манифеста осуждали ряд мерзких преступлений правительства и жаловались на то, что приспешники короля побудили его «жить только за счет своего народа, доходы короны же получают другие люди, которые и виновны в бедности его величества и высоких налогах». В нем говорилось также, что «лорды одной с королем крови были изгнаны из его повседневного окружения и другие подлые люди низшего происхождения возвысились и возглавили его тайный совет». Ненавистная практика присваивания, а иногда и насильственной реквизиции товаров у простолюдинов для содержания королевского двора «уничтожала бедный народ королевства». Далее говорилось, что «прислужники короля» подрывали возможность отстоять свое право на земли и товары и рассчитывать на справедливость в суде, что необходимо расследовать обстоятельства передачи земель Франции, что выборы в члены парламента от Кента проходят нечестно, что то, кому достанется пост сборщика налогов, решают взятки. В манифесте нашли отражение и другие недовольства и жалобы на местные власти.
На всех этапах восстания Кэд старался показать, что он не просто бесшабашный деревенщина, а тот, кто говорит от лица «бедного народа» Кента и королевства в целом. Задачу осложняло то, что, как и в случае с любым народным восстанием, к нему сразу же примкнуло множество беспринципных преступников, которые, пользуясь воцарившимся хаосом, жгли, мародерствовали, грабили и убивали. Происходило это не только в Лондоне. Как только слухи о беспорядках разлетелись по Англии, повсюду начали происходить вооруженные нападения на ненавистных местных чиновников и высокопоставленных лиц, включая, что поразительно, епископа Солсбери Эйскоу, ограбленного и убитого одной такой шайкой 29 июня в Уилтшире. Тем не менее в эпицентре восстания в Лондоне Кэд делал все возможное, чтобы соблюсти хотя бы видимость армейского порядка, например казнил одного из командующих в Блэкхите за нарушение дисциплины.
Но даже такое наглядное правосудие не могло удержать всех повстанцев под контролем. Генрих, в страхе укрывшийся в Кенилворте, сыграл Кэду на руку. Когда лидер мятежников приехал в Саутуарк, он получил сообщение от королевского двора, что ему позволено созвать «королевский» суд и судить изменников. Корону сковал настолько сильный ужас и оцепенение, что теперь любой желающий мог распоряжаться ее властью. 3 июля Кэд вместе со своими людьми двинулся к Лондону. Городское ополчение пыталось дать им отпор, но мятежники пробились к Лондонскому мосту и обрезали подъемные канаты, чтобы мост нельзя было опустить у них за спиной, когда они войдут в город. Кэд требовал соблюдать порядок и заявил, что все мародеры будут казнены, после чего поехал в Гилдхолл, где собирался организовать суд над изменниками.
Перед судом, в котором были вынуждены заседать мэр и старейшины Лондона, предстали около двадцати заключенных. Список несчастных жертв возглавлял ожидавший своей участи королевский лорд-казначей Сэй, которого привезли из Тауэра. Сэй просил отдать его на суд лордов, но Кэд ответил отказом. Толпа жаждала крови. Ему лишь позволили встретиться со священником, а затем отвезли в Чипсайд и отрубили голову на плахе посреди улицы. Позже его зятя, Уильяма Кроумера, шерифа Кента, схватили и из Флитской тюрьмы перевезли за городские ворота в Майл-Энд, где зарубили насмерть. Тело Сэя привязали к лошади Кэда и провели ее по городу. По всему Лондону разыгрывали мрачное и омерзительное представление, заставляя надетую на кол голову казначея целовать так же пронзенную насквозь голову Кроумера.
В период временного правления Кэда были казнены еще несколько человек. Как и стоило ожидать, чем дольше командующий вместе с повстанцами оставался в городе, тем более тщетными были его попытки поддерживать порядок. К вечеру 5 июля мэру и старейшинам удалось собрать вооруженный отряд под руководством двух ветеранов французских войн, лорда Скейлза и Мэтью Гофа, и приготовиться к контратаке против оккупировавших город повстанцев. Около 10 часов вечера на Лондонском мосту началось сражение, продлившееся всю ночь и следующее утро. Несколько сотен человек сгрудились на узком переходе через Темзу, сражаясь плечом к плечу при свете факелов. В порыве отчаяния Кэд ворвался в тюрьму Маршалси в Саутуарке, и освобожденные заключенные влились в ряды мятежников. Но он не смог пробиться через оборону Скейлза и Гофа. В приступе слепой ярости повстанцы подожгли деревянный подъемный мост, место сражения заволокло дымом, в разгар битвы солдаты падали вниз и тонули в холодной воде. Наконец посреди всего этого хаоса с лондонской стороны моста ворота закрыли на засов. Сотни окровавленных и обожженных тел остались за стенами города, включая Гофа и городского старейшину Джона Саттона. Повстанцев отбросили назад к Саутуарку.
На следующий день, 7 июля, по совету королевы, которая, что примечательно, все время восстания отважно оставалась в своем имении в Гринвиче, бунтовщикам из Кента предложили принять грамоту о помиловании и разойтись. Многие были рады такой возможности, но Кэд отказался, вновь отступил в Кент, прихватив с собой награбленные товары и ценности (что сильно расходилось с его собственным приказами), и поклялся продолжать борьбу. Однако на этот раз удача изменила ему. 10 июля Кэд был официально обвинен в измене, и за его голову назначили вознаграждение в тысячу марок. Он пытался бежать, но через пару дней Александр Иден, сменивший несчастного Кроумера на посту шерифа Кента, поймал Кэда «в саду» в Хитфилде в Сассексе[164]. Кэд сражался до последнего и, хотя его удалось схватить живым, по дороге умер от ран. Так что правосудие над ним могло свершиться лишь символически, и 16 июля труп Кэда обезглавили в Ньюгейте, провезли по всему городу, заехав в Саутуарк, и, вернувшись в Ньюгейт, порубили на куски. Его голову на шесте подняли над Лондонским мостом (что в данном случае было символично), и безжизненные глаза Кэда смотрели на пожарище на месте прежде невиданной городской битвы.
Восстание Кэда было окончено, но конфликт продолжал тлеть все лето. Король, двор и знать, присоединившаяся к нему в Кенилворте, в конце месяца потянулась обратно в Лондон. 28 июля в соборе Святого Павла отслужили благодарственный молебен, а еще через месяц высокопоставленная специальная судебная комиссия, в которую вошли Хамфри, герцог Бекингем, архиепископы Кентерберийский и Йоркский и епископ Винчестера, поехала расследовать злоупотребления, упоминавшиеся в манифесте повстанцев.
Во многих городах и деревнях на юго-востоке Англии сохранялась опасная нестабильная обстановка: осенью еще несколько человек пытались поднять мятеж в Кенте, Эссексе и Сассексе. Шайки разбойников наводнили сельскую местность, грабили и убивали. Лондон не переставал бурлить. Население города разрослось за счет возвращавшихся из Нормандии солдат. Несколько ветеранов надругались над гербом лорда-казначея Сэя и над могильной плитой на месте его захоронения в соборе Грейфраерс. В августе мятежники ворвались в Тауэр и похитили из арсенала оружие. Осень принесла с собой новые волнения в связи с выборами нового мэра. В то же время на улицах повсюду начали появляться антиправительственные листовки, а возмущенный смотритель Ньюгейтской тюрьмы поднял бунт и выпустил всех заключенных.
1450-й стал годом распрей, насилия, хаоса и ужаса. Это было результатом постепенно нараставшего кризиса власти, проистекавшего из равнодушия, с которым двадцативосьмилетний король относился к своим обязанностям. На протяжении многих лет неполноценное царствование Генриха поддерживалось сначала советом, который правил за малолетнего монарха и пытался примирить взгляды дядей короля с общим мнением лордов, затем герцогом Саффолком, при котором власть держалась на его личных связях в совете, при дворе и в провинции. Оба этих варианта оказались неприемлемыми. Правление Саффолка повергло страну в кровавую смуту и привело к протестам, первой жертвой которых стал он сам. Но если мятежникам и удалось уничтожить предполагаемую шайку, узурпировавшую власть, то с корнем всех зол они ничего поделать не смогли. После гибели Саффолка и восстания Кэда неполноценность Генриха как короля продолжала оставаться насущной проблемой. Вскоре еще один человек бросится в эпицентр английской политической жизни, желая задать ей определенное направление. В сентябре из Ирландии вернулся Ричард, герцог Йоркский, желающий внести свой вклад в спасение Англии от головокружительного падения в пропасть.
«…а потом поставит королем герцога Йоркского»
Маленькая флотилия приближалась к портовому городу Бомарис, притулившемуся на юго-восточной оконечности острова Англси в тени громадной каменной крепости. Этот замок с глубоким внешним рвом, защитными стенами больше тридцати футов высотой и двадцатью двумя крепкими круглыми башнями, испещренными бойницами, был самым дорогим проектом из кольца валлийских фортов, которые строили при Эдуарде I. Здание было таким огромным, а идея настолько амбициозной, что некоторые части замка, которые начали строить более 150 лет назад, так никогда и не были закончены. Но даже в таком виде крепость была грозным символом власти короны на окраинах королевства, и перед всеми, прибывавшими в Бомарис, открывался устрашающий вид.
Было начало сентября 1450 года, и появления судов ждали уже несколько дней. На борту были Ричард, герцог Йоркский, двоюродный брат короля и наместник Ирландии, вместе со своими людьми. Йорк выехал из Дублина 28 августа, и новости о его грядущем приезде потрясли Генриха VI и его советников. Городу приказано было приготовиться. Командующий Бомариса Томас Норрис вместе с несколькими другими местными военными ждал герцога. Им было строго наказано задержать Йорка, и они по морю отправили герцогу сообщение. В нем, как он сам позже жаловался, говорилось, что «я не должен ни причаливать здесь, ни запасаться [едой], ни набираться сил вместе с моими товарищами… ни человек, ни лошадь, ни кто-либо еще не поклонятся и не помогут мне»[165]. Йорку сообщили, что приказы исходили от Уильяма Сэя, придворного Генриха VI, который был уверен в том, что герцог явился непрошеным, как «предатель». Ему не позволили сойти на берег, и корабли вынуждены были остаться в море и искать более благоприятное место для того, чтобы бросить якорь[166].
В конце концов корабли Йорка прошли около двадцати миль на север вдоль берега и причалили неподалеку от устья реки Клюид. 7 сентября герцог со свитой добрался до своего замка в Денби. Отсюда они двинулись в Ладлоу, а затем проехали через центральные графства. Когда Йорк следовал через принадлежавшие ему земли в Уэльсе и Англии, к нему примкнуло множество вооруженных сторонников. 23 сентября один очевидец из города Стони Стратфорд в Нортгемптоншире видел, как герцог появился во всем великолепии: «одетый в красный бархат верхом на черном ирландском коне». Ту ночь Йорк провел в таверне «Красный лев» за городскими воротами[167]. Но надолго он не задержался. 27 сентября Ричард уже был в Лондоне и въехал в столицу в сопровождении войска численностью от трех до пяти тысяч человек, которое прошло по улицам под его знаменем, через ворота покинуло город и двинулось по дороге в сторону Вестминстера, где герцог ненадолго встретился со своим двоюродным братом-королем, оказавшимся в окружении.
Нетрудно догадаться, почему, узнав о внезапном возвращении герцога Йоркского из Ирландии, королевское правительство впало в панику. Джек Кэд, после восстания которого королевство на все лето погрузилось в хаос, назвался Джоном Мортимером, намеренно пытаясь выдать себя за родственника герцога. В своих воззваниях Кэд предупреждал, что, если никаких реформ не последует, народ Англии «сперва разделается с друзьями короля, затем с ним самим, а потом поставит королем герцога Йоркского»[168]. Многие другие менее заметные бунтовщики также противопоставляли герцога королевскому правительству.
В 1449 году, по пути на заседание парламента в Лестере, Генрих тоже побывал в городке Стони Стратфорд. Местный житель записал, что, когда королевская свита проезжала по улицам, некий «Джон Харрис, бывший корабельщик, живший в Йорке», подошел к королю, размахивая цепом — деревянным сельскохозяйственным орудием, которое состояло из длинной рукояти с приделанной к ней цепью палкой покороче и которое часто использовали как оружие. Под одобрительные крики жителей Харрис ударил цепом по земле перед Генрихом и выкрикнул, что точно так же «герцог Йорк, который сейчас в Ирландии, победит изменников в парламенте в Лестере и поколотит их так же, как он в этом городе сейчас выбивает комья земли»[169]. За эту дерзость Харриса арестовали, бросили в темницу в Нортгемптонском замке и позже повесили, выпотрошили и четвертовали. Но свое мнение он высказал: народ Англии выступал против правящего режима и свои надежды на национальное возрождение возлагал на герцога, который находился по ту сторону Ирландского моря.
Нет никаких оснований считать, что герцог Йоркский к этому стремился. Он, без сомнения, был величайшим из лордов Англии, кровным родственником короля и влиятельным землевладельцем. Все это ставило его почти вровень с покойными Джоном, герцогом Бедфордом, и Хамфри, герцогом Глостером. Он не имел почти никакого отношения к политическим промахам последних трех лет. Он был регентом во Франции до того, как при герцоге Сомерсете Англия лишилась Нормандии. Будучи наместником Ирландии, он оказался вдали от центра английской политической жизни, когда режим Саффолка потонул в крови и народном гневе.
Но герцог отнюдь не ждал возможности поднять восстание. Он не переставал утверждать, что его возвращение из Ирландии было актом послушания: герцог хотел продемонстрировать королю свою верность, несмотря на «разные речи… о нем, которые доходят до его величества, о его бесчестии и позоре». Другими словами, герцог хотел доказать: что бы ни говорили о его устремлениях, он оставался лоялен. В сообщениях, отправленных королю в первые недели после возвращения из Ирландии, он писал, что приехал в Англию, чтобы убедить короля в своей верности и «показать, что он преданный ему человек и подданный, каким и [должен] быть»[170]. Но все же поездка по Англии и Уэльсу в компании нескольких тысяч вооруженных вассалов была провокационным способом продемонстрировать верность. Зачем же тогда он приехал?
Возможно, хотя маловероятно, что Йорк покинул Ирландию, преследуя свои династические амбиции. Кентские бунтовщики отмечали, что в нем течет «истинная кровь», но это была далеко не новость. Король наверняка был бездетным, и вопрос о наследнике еще официально не рассматривался, однако возвышение герцогов Сомерсета, Эксетера или Бекингема не угрожало династическому положению Йорка. В случае с Эксетером более высокий статус Йорка по крови был четко обозначен в актах о жаловании дворянства первому герцогу Эксетеру. Первый герцог умер в 1447 году, но его наследник, молодой Генри Холланд, оказался еще теснее связан с семьей Йорков: он был женат на дочери герцога Йоркского, Анне, и до совершеннолетия находился под его опекой. Незадолго до этого — в 1448 году — герцоги Йорк и Сомерсет получили земли в совместное попечение, что говорило о том, что между ними (пока) не пролегла вражда[171]. Хамфри, герцог Бекингем, демонстрировал несомненную преданность короне. Короче говоря, не назревало никакого династического кризиса, который заставил бы дом Йорков действовать. Несмотря на неспокойные времена и безумные воззвания мятежников под руководством Кэда, Генрих был здоров и, хоть на роль короля и не годился, не выказывал никаких признаков того, что скоро отойдет в мир иной[172].
В 1451 году Томас Янг, член парламента от Бристоля и один из советников Йорка по правовым вопросам, на одном из заседаний предложил королю ради безопасности страны назначить преемника. Неудивительно, что, назвав при этом Йорка, Янг был арестован за дерзость. В любом случае подобные заявления существенно подрывали политическую репутацию герцога. Что бы ни думали повстанцы из Кента, сплетники в трактирах или выскочки-юристы в Палате общин, Йорк вовсе не собирался заявлять права на трон ни тогда, ни в ближайшем будущем.
Он скорее видел себя в роли спасителя и короны, и страны. 22 июня 1449 года герцог вместе с женой Сесилией отплыл в Ирландию. За те четырнадцать месяцев, что он провел за морем, Англия пережила страшнейший кризис власти, полный провал во внешней политике и внутренние беспорядки. Возможно, ничего хуже не происходило с XIII века. Нормандия была потеряна, начались массовые недовольства в парламенте, герцога Саффолка убили, длительное вооруженное народное восстание охватило весь юго-восток Англии. Герцог Йоркский сыграл свою роль в зарождении кризиса, потому что был видным представителем знати и с его согласия или по меньшей мере при его попустительстве Саффолк и королевский двор установили при бездействовавшем короле свой режим. Также в самый удачный момент он оставил пост во Франции, получил назначение в Ирландию и тем самым избежал сколько-нибудь серьезных обвинений. Даже напротив: под впечатлением от новостей, долетавших до него, он решил, что его долг и предназначение состояли в том, чтобы вытащить Англию из хаоса, в котором она оказалась. Королевская кровь давала ему преимущество. Тысячи людей, которые были в его распоряжении, могли стать средством достижения цели. Йорк правил от имени короля во Франции, а затем в Ирландии. В качестве следующего логичного шага он мог предложить свои услуги самой Англии.
Но герцог не смог в полной мере предугадать, что окружение короля воспримет его желание вернуться не как любезное предложение помощи, а как серьезную угрозу. Сначала его кораблям не дали причалить в Бомарисе. Затем, когда герцог проезжал через Северный Уэльс, слуги (среди которых был его камергер, сэр Уильям Олдхолл) передали ему слух о том, что рыцари, связанные с королевским двором, хотят схватить его, бросить в тюрьму в замке Конуи и «снести ему голову». Наконец, ему стало известно, что сформированы некие судебные комиссии, которые должны были уличить его в измене и тем самым «разделаться с ним, его делом и опорочить его кровь»[173]. Он вернулся в Англию в надежде заявить о себе как о главном реформаторе при короле, но, прибыв на место, понял, что это превратило его в самого грозного противника правительства.
Когда 27 сентября вооруженные отряды Йорка прошествовали по улицам Лондона, город, который и так лихорадило, пришел в неистовство. После короткой встречи с Генрихом в Вестминстере герцог две недели провел в доме епископа Солсбери в Лондоне. Отсюда он впервые заявил о своем праве занимать центральную позицию в правительстве, ради которой приехал из Ирландии.
Оказавшись в Англии, Йорк постоянно обменивался с королем сообщениями и письмами. В своем первом письме королю, написанном сразу после высадки в Уэльсе, герцог жаловался на то, что в Бомарисе с ним обращались как с изменником и преступником. В своем ответе Генрих терпеливо разъяснил, что, так как «долгое время среди людей ходили удивительные речи… что ты вернешься на родину со многими тысячами», чтобы заполучить корону, тем, кто был на берегу, приказали принять меры. Другими словами, Генрих предположил, что его солдаты переборщили, и добавил: «Мы объявляем, полагаем и признаем тебя нашим верным и преданным подданным и любимым двоюродным братом».
Но Йорк был оскорблен. В какой-то момент после их встречи в Вестминстере, не обратив внимания на увещевания короля, он послал Генриху второе сообщение, в котором подчеркнул, что в Англии закон и порядок, похоже, пошатнулись, и добавил: «Я, ваш смиренный подданный и вассал, Ричард герцог Йоркский… предлагаю… исполнить ваши приказы». На самом деле герцог предлагал на время кризиса взять на себя управление Англией. В отличие от первого письма, это послание стало широко известно жителям Лондона. Отчасти оно походило на открытое письмо, отчасти на манифест[174]. И снова Йорку вежливо отказали. Вместо того чтобы передать бразды правления герцогу, Генрих написал, что намеревается «создать полный и крепкий совет… в который назначит его»[175]. Ясно, что Йорк ожидал другого ответа. 9 октября он отправился из Лондона сначала в Восточную Англию, а затем объехал свои владения в центральных графствах. Возбуждение в оставленной им столице зашкаливало. В день выборов мэра 29 октября солдаты наводнили улицы и устроили беспорядки. Участились столкновения между теми, кто поддерживал Йорка, и теми, кто выступал против него. По всему городу королевские гербы срывали и заменяли их на герб герцога, который, в свою очередь, тоже снимали. Если по столице можно судить о настроениях в стране в целом, то до мира было еще очень далеко.
Йорк не мог занять центральное место во власти во многом потому, что его уже занимал кто-то другой. Эдмунд Бофорт, герцог Сомерсет, оставил свою обернувшуюся катастрофой службу в Нормандии и вернулся в Англию. Здесь вместо осуждения и наказания его ждал новый пост, и именно на его месте в какой-то степени Йорк видел себя[176]. Через две недели после возвращения из Франции, в августе 1450 года, Сомерсет начал посещать собрания совета. 8 сентября он получил приказ покончить с последними очагами недовольства в Кенте и на юго-востоке, а 11 сентября его назначили на высший военный пост страны — Верховным констеблем Англии.
Как и Йорк, Сомерсет был родственником короля. Но в отличие от Йорка он был тесно связан с королевой Маргаритой и матерью Генриха, Екатериной де Валуа. Как племянник кардинала Бофорта он был давно знаком с королем и внушал ему доверие. Йорк же был человеком со стороны. У Сомерсета не было таких обширных земельных владений, требовавших внимания, и он мог посвятить все свое время управленческим задачам, которые до него выполнял Саффолк: скрывать некомпетентность короля, примирять имевшие разные интересы двор, совет и знать, каким-то образом справляться с праведным гневом простого люда. Взявшись за все это, Сомерсет напрямую столкнулся с Йорком. Напряжение между ними будет определяющей чертой английской политики в течение следующих пяти лет.
Заседание парламента в Вестминстере 6 ноября 1450 года началось со столкновения двух герцогов и их последователей. Улицы Лондона перегородили цепями, чтобы ограничить выступления тех, кого канцлер, кардинал Джон Кемп, архиепископ Йоркский, назвал «людьми буйного нрава»[177]. Сложно было отделаться от ощущения, что столица находится на пороге взрыва и судьба Англии зависела от следующего шага герцога Йорка.
Он приехал в Вестминстер 23 ноября, за день до возвращения из Ирландии своего главного союзника, Джона Моубрея, герцога Норфолка. Оба они, как, впрочем, и другие лорды, прибыли на ноябрьское заседание парламента в сопровождении вооруженной свиты. Автор одной из хроник того времени записал, что перед Йорком, когда он «ехал [по] городу, несли меч», что было торжественным символом власти[178]. Казалось, что в городе вот-вот прольется кровь. Одной из важных особенностей отношения Йорка к реформам была резкая критика в адрес «предателей», допустивших потерю Нормандии. При этом никто не питал никаких иллюзий, и было очевидно, что он имел в виду Сомерсета. 30 ноября на заседании парламента в Вестминстерском зале вспыхнули ожесточенные споры. Несколько членов парламента потребовали суда над теми, кто не смог отстоять земли короля во Франции.
Во время заседания Сомерсет находился в уютной доминиканской обители Блэкфрайерс у западной городской стены рядом с воротами Ладгейт, там, где река Флит впадала в Темзу. Во вторник 1 декабря, когда герцог обедал, большой отряд солдат попытался ворваться в дом и арестовать его. Жизнь Сомерсета висела на волоске. Его вывели на набережную за домом и на лодке увезли вниз по реке. Взбунтовавшиеся солдаты обыскали и разграбили Блэкфрайерс. Любопытно, что герцога спасли близкие сторонники Йорка — мэр Лондона и Томас Куртене, граф Девон. Поговаривали, что последний действовал по приказу самого герцога.
Ранее в тот же день они санкционировали публичную казнь бунтовщика. Пока улицы Лондона бурлили от недовольства и возмущения, Йорк пытался сыграть роль зачинщика реформ и законодателя. Как и покойный Хамфри Глостерский, чью память он все больше защищал и лелеял, Йорк хотел воспользоваться своей популярностью среди простого народа, чтобы подорвать текущие политические процессы и заявить о своих притязаниях. На деле он был не более чем помехой.
Некое подобие порядка воцарилось в городе не благодаря действиям Йорка, а после того, как 3 декабря все лорды Англии вместе проехали через Лондон. Как писал один хронист, «…в четверг на следующий день король вместе со всеми лордами проехал через город в полном обмундировании, и горожане при полном параде стояли по обе стороны улицы, это было одно из самых славных зрелищ тех дней»[179].
Напряжение в Лондоне начало спадать. Попытки Йорка угодить простому народу не принесли ему популярности среди лордов. Он сохранил близкие отношения с герцогом Норфолком, но, когда парламент прервал работу на Рождество и улицы перестали бурлить, Йорк понял, что теряет поддержку. Ему предстояло войти в состав судебной комиссии, которая в новом году должна была судить повстанцев из Кента. Тем самым он отдалился от тех, кто громче всех выкрикивал его имя.
С наступлением нового года Сомерсета, в целях безопасности заключенного в Тауэр, освободили, и он вернул себе контроль над правительством, на этот раз добившись некоторого успеха. Вместе с королем он поехал подавлять очередное восстание под предводительством некоего Стивена Крисмаса в одном из графств. За этим вновь последовало показательное наказание мятежников. В попытке увеличить доходы короны с подконтрольных территорий Сомерсет инициировал одобрение парламентом нового акта о возвращении земель и начал сбор средств на оборону Гаскони, которую Карл VII собирался отвоевать у англичан. Ему даже кое-как удалось разрешить затянувшийся вооруженный конфликт между семьями Куртене и Бонвилл, чья кровавая междоусобица сеяла хаос на западе страны[180]. Тем временем Йорк все больше походил на подстрекателя толпы, а не на проводника мира и порядка. Прошение, поданное парламенту его советником Томасом Янгом в мае 1451 года, с требованием признать Йорка возможным наследником, привело к тому, что парламент почти сразу был распущен. Сам же герцог потерял все свои властные полномочия. Его попытка спасти корону, став правой рукой короля, казалось, провалилась. Остаток года он провел в мрачных раздумьях, объезжая свои владения.
Коллегиальная церковь Сен-Мартен-ле-Гранд в северо-западной части Лондона, примыкавшая с одной стороны к церкви Грейфрайарс и к Голдсмит-холлу — с другой, славилась своей независимостью. Те, кто просил у общины убежища и получал согласие, могли укрыться на ее территории, оставаясь под охраной хартии привилегий, которая давным-давно была предоставлена местным каноникам. Поэтому в коллегии в течение многих лет, пытаясь скрыться от сурового наказания, находили приют преступники, бродяги и беглые заключенные[181].
Среди них в январе 1452 года находился сэр Уильям Олдхолл, камергер герцога Йоркского и заметный политик, в ноябре 1450 года бывший спикером парламента. Олдхолл оказался в Сен-Мартен-ле-Гранд перед рассветом 23 ноября 1451 года, гонимый, как позже записал декан коллегии, «страхом тяжкого заключения и тревогой за свою жизнь»[182]. Его почти сразу же обвинили в том, что он принимал участие в разграблении имущества Сомерсета в доме в Блэкфрайерс в 1450 году. Также появились дикие домыслы, будто он планировал государственный переворот от имени Йорка и намеревался выкрасть короля. Существование такого плана представляется маловероятным, а вот страх Олдхолла за свою жизнь был вполне реален, как и желание Сомерсета расквитаться с ним. Ночью 18 января на Уолтера де Бурга, человека, который обвинил Олдхолла в разграблении дома герцога, напали трое незнакомцев и оставили его умирать на улице. В ответ Сомерсет послал высокопоставленную депутацию в Сен-Мартен-ле-Гранд. Графы Солсбери, Уилтшир и Вустер вместе с двумя баронами, одним из лондонских шерифов и отрядом слуг, вооруженные, ворвались в коллегию незадолго до полуночи. По словам благочестивого декана, «в их глазах не было страха перед Богом». Они разбили «все двери и сундуки», которые смогли найти, в поисках убежища Олдхолла. В конце концов его обнаружили в церковном нефе. Олдхолла выволокли наружу, посадили на коня и отвезли для допроса в Вестминстер.
Нарушение священного права убежища было серьезным проступком, незаконным и богохульным одновременно. Нападение на Олдхолла вызвало такую волну гнева и сопротивления в Сен-Мартен-ле-Гранд, что через двое суток его вернули назад, и Олдхолл оставался под защитой церкви еще три года. Это был очень печальный период его жизни. Но, что более важно, арест Олдхолла на территории убежища означал нарастание конфликта между герцогом Йоркским и правительством, которое представлял Эдмунд, герцог Сомерсет.
Положение Йорка не могло оставаться прежним. Его — знатного лорда — отстранили от управления страной при бездействующем монархе в то время, как обстоятельства требовали от самых выдающихся людей королевства совместно что-либо предпринять. И в любом случае отстранить герцога от дел — одно, а открыто нападать на его ближайших слуг — совершенно другое. Так просто оставить это было нельзя. Посягательство Сомерсета на его честь привело Йорка в ярость, и он разослал почти во все города Южной Англии письма с призывом организованно двинуться на Лондон, свергнуть Сомерсета и восстановить в королевстве справедливое правление. Йорк отлично сыграл на том, что войска Карла VII вторглись в английские владения в Гаскони и заняли ключевой город — Бордо. Герцог напомнил английским горожанам об «унижении, потере товаров, оскорблении чести и злодействах», которые уже происходили во Франции, и утверждал, что важнейший торговый порт и последний оплот Англии — Кале — тоже скоро падет. При этом герцог называл себя «верным слугой и вассалом короля (навсегда, до конца своих дней)». Он с горечью осуждал «зависть, злонамеренность и неверность упомянутого герцога Сомерсета», который, по словам Йорка, «непрестанно трудился над тем, чтобы погубить его в глазах его величества короля, лишить его, его наследников и тех, кто рядом с ним, прав и имущества».
Йорк хотел вывести личную вражду с Сомерсетом на новый уровень. Он подчеркивал, что их конфликт напрямую связан со всеобщим благом и будущим всей Англии. «Глядя, как упомянутый герцог торжествует и правит рядом с королем, как, вероятно, это приведет к гибели страны, я окончательно утвердился в том, что с помощью моих родных и семьи буду преследовать его; вследствие этого во всей стране настанут облегчение, мир, спокойствие и безопасность», — писал он[183]. Пока его письма ходили по рукам, Йорк приказал всем жителям его обширных земельных владений взяться за оружие и вновь идти с ним на Лондон.
В конце февраля Йорк двинулся на юг. Ему навстречу Сомерсет отправил короля и вооруженный отряд. На стороне Йорка были его вассалы и два серьезных союзника в лице графа Девона и барона Кобэма. К королю же присоединилось множество епископов и по меньшей мере еще шестнадцать лордов, включая трех других наиболее высокопоставленных герцогов Англии: Эксетера, Бекингема и Норфолка, бывшего союзника Йорка. Лорды выступили почти единым фронтом.
Королевское войско расположилось в Блэкхите, Йорк же вместе с несколькими тысячами солдат разбил лагерь в восьми милях к востоку, в Дартфорде. В его распоряжении были пушки и семь стоявших на Темзе судов, до краев заполненных грузом и снаряжением. 1 и 2 марта шли переговоры. Герцог Йоркский «ради всеобщего благополучия, общей пользы и в интересах его королевского величества и его славного королевства» выступил с длинным списком жалоб. В основном все они касались Сомерсета, которого Йорк обвинял в потере Нормандии, в том, что тот спровоцировал разрыв перемирия с Францией в Фужере, не сумел защитить английские гарнизоны, планировал продать Кале герцогу Бургундскому и присвоил деньги за передачу графства Мэн[184].
Претензии Йорка не произвели никакого впечатления ни на короля, ни — что важнее — на других лордов из его окружения, которые намерены были поддерживать в Англии хрупкий мир. Герцогу не удалось взять власть в свои руки и заполучить голову Сомерсета, напротив, он вернулся в Лондон фактически в качестве заключенного. Быстро поползли слухи о том, что король обманул Йорка и заставил его подчиниться, сначала согласившись с его проектом реформ и пообещав посадить Сомерсета в тюрьму в обмен на то, что Йорк распустит армию, а затем нарушил данное слово[185]. Если дела действительно обстояли так, то со стороны короля и его советников это было крупное и крайне недостойное надувательство.
Так или иначе через две недели после встречи в Дартфорде герцог подвергся публичному унижению. На церемонии в соборе Святого Павла его заставили принести длинную клятву верности короне. Он заявил, что он — «верноподданный и вассал» Генриха VI, и пообещал «быть преданным и верным своему государю и оставаться таковым до конца своих дней». «Я никогда впредь не буду поднимать мятеж или созывать твоих подданных без твоего приказа или дозволения или для своей законной защиты», — добавил он. Говоря это, Йорк возложил руку сначала на Святое Евангелие, а затем на престольный крест; наконец, он принял причастие, чтобы подтвердить, что «по милости Господа он никогда не предпримет никаких попыток из страха или по иной причине пойти против его королевского величества и не перестанет ему подчиняться»[186].
За пределами Лондона сохранялась угрожающе нестабильная обстановка. Разрозненные мятежи прокатывались по Саффолку, Кенту, Уорикширу, Линкольнширу, Норфолку и другим графствам. Очевидно, что в отсутствие сильного и решительного монарха управлять политическими процессами в обществе было невероятно сложно. Между знатными семьями Дербишира, Глостершира и Восточной Англии то и дело происходили вооруженные столкновения. Запад страны продолжало лихорадить из-за вражды Куртене и Бонвиллов. В Уорикшире появление нового лорда, Ричарда Невилла, графа Уорика, сопровождалось серьезными беспорядками, а в Йоркшире назревал глубокий конфликт между большой семьей Невиллов и издавна господствовавшими в этом графстве Перси. Этот спор к середине 1450-х годов перерос в некое подобие гражданской войны на севере страны. Разрыв стабильных отношений между английскими феодалами постепенно свел на нет возможность их объединения, как это было при Дартфорде в марте 1452 года. Тем не менее в краткосрочном периоде политическое сообщество скорее уповало на Эдмунда, герцога Сомерсета, чем на Ричарда, герцога Йоркского. Уже во второй раз за последние полтора года все попытки Йорка навязать себя королю во имя всеобщего блага оказывались тщетными.
Устранив Йорка, Сомерсет получил карт-бланш и начал активную деятельность в правительстве. Внезапно Генрих VI превратился в энергичного и решительного короля. Поддерживать закон и порядок было все еще непросто, но в других сферах дела пошли в гору. Лорда Шрусбери послали в Кент, чтобы пресечь распространение протестных настроений в графстве. Начались судебные процессы против тех, кто поддержал Йорка во время его неудачного Дартфордского восстания, включая сэра Уильяма Олдхолла, чья повседневная жизнь в убежище при Сен-Мартен-ле-Гранд сделалась еще более невыносимой. Отныне он был опозорен и объявлен вне закона и по суду лишился почти всего имущества. Пост наместника в Ирландии от Йорка перешел к Джеймсу Батлеру, молодому графу Ормунду и Уилтширу, который был близок с Йорком в 1451 году, но теперь вошел в окружение Сомерсета. Окончательно окрепнув, королевский двор объехал валлийские рубежи и восток Англии, где находились обширные земельные владения герцога Йоркского, верша правосудие и демонстрируя короля подданным.
По ту сторону пролива тоже были достигнуты некоторые успехи. В начале 1452 года правительство, по-видимому, со всей серьезностью начало предлагать королю возглавить военную кампанию и отстоять те территории в Гаскони, которые еще оставались английскими. Это не принесло никаких результатов, но в октябре 1452 года до Англии дошли вести о том, что передовые отряды, посланные во Францию под командованием Джона Тальбота, блистательного графа Шрусбери, одержали несколько громких побед. Им с легкостью удалось вернуть Бордо, над прилегающими к городу территориями тоже вновь развевался английский флаг. Это были лучшие новости из Франции за много месяцев. Парламент, встретившийся на заседании в Рединге в марте 1453 года, отреагировал, проголосовав за щедрое финансирование военных действий во Франции за счет фиксированного налога на собственность (одной десятой или одной пятнадцатой части от ее стоимости) и пошлины на экспорт шерсти, которую нужно было впредь уплачивать ежегодно до смерти короля.
В парламент также поступило прошение, касавшееся двух молодых людей — Эдмунда и Джаспера Тюдоров, — которым посреди бурь и опасностей 1450-х годов удалось вырасти в относительном спокойствии. В ноябре 1452 года, чтобы повысить статус ближайших родственников короля, обоих юных Тюдоров, которым было около двадцати, произвели в пэры. Эдмунд стал графом Ричмондом, а Джаспер — графом Пембруком. В 1453 году удалось убедить парламент признать их законнорожденными единоутробными братьями короля. Прошение, написанное на латыни, начиналось с восхваления «славной памяти» королевы Екатерины де Валуа, а затем призывало «высоко ценить и ревностно чествовать, насколько это позволяет наше ничтожество, все плоды, рожденные королевской утробой». В данном случае речь шла о «сиятельных великолепных принцах, лордах Эдмунде из Хэдэма и Джаспере из Хатфилда, родных и законных сыновьях ее светлости королевы».
Далее следовали невероятно лестные восхваления: помимо «их благороднейшего характера и утонченного нрава» в прошении отдавали должное «другим их прирожденным талантам, способностям, блестящим и героическим добродетелям и прочим заслугам достойной похвалы жизни». Несмотря на то что Тюдоры были наполовину валлийцами, наполовину французами и ни в одном из них не было ни капли английской крови, за ними и их потомками признали право владеть имуществом и носить титул. О юношах почти ничего не было известно, пока они жили и учились в аббатстве Баркинг, но с конца 1430-х — начала 1440-х годов они внезапно оказались в первых рядах английской знати, и об их благородном происхождении и родстве с королем узнали все. В ходе грубой кампании против Йорка у сэра Уильяма Олдхолла, чья жизнь была полностью разрушена, отобрали земли, и именно их в качестве новых владений получил Джаспер, граф Пембрук.
Почти тогда же вновь пришли хорошие вести. В начале весны 1453 года королева Маргарита, так долго бывшая объектом всеобщих насмешек из-за неспособности произвести на свет наследника, забеременела. Даже учитывая все опасности родов и уровень детской смертности в то время, появился реальный шанс на то, что скоро появится прямой наследник короля, который поведет Англию в новом направлении, и вопросы о престолонаследии отпадут сами собой. Королева была довольна и сразу же, как узнала о беременности, отправилась отблагодарить Деву Марию в знаменитое святилище в Уолсингеме, в графстве Норфолк. Служанке, принесшей добрые вести, Генрих подарил украшенный камнями пояс. Вся Англия ликовала. Даже жена герцога Йоркского Сесилия (между нею и королевой отношения были гораздо теплее, чем между их мужьями) была так тронута, что написала Маргарите и отметила, что ее пока не рожденное дитя — это «самое бесценное, радостное и приятнейшее из земных богатств, которое сойдет на эту землю и людей на ней». Наконец-то после стольких несчастий и раздоров, казалось, Господь улыбнулся Генриху VI.
Но 17 июля 1453 года в поле близ Кастийона, города на берегу Дордони всего в двадцати шести милях к востоку от Бордо, английская армия, ведомая Тальботом, была уничтожена французской артиллерией и кавалерией под командованием Жана Бюро. Тальбот, прославленный ветеран, проведший на полях сражений полвека и прозванный «британским Ахиллом» и «грозой французов», бросился под град артиллерийских снарядов и погиб вместе с несколькими тысячами своих солдат. Англичане были разгромлены, и через три месяца Бордо снова оказался под властью французов. Вскоре окажется, что это было последнее и безоговорочное поражение англичан в войне, длившейся с 1337 года, и в Англии его восприняли как катастрофу. Ужаснее всех на это известие отреагировал сам Генрих VI. В августе, пока двор объезжал запад страны, он впал в некий ступор и в этом обездвиженном, отсутствующем, бессознательном состоянии безумия провел следующие пятнадцать месяцев. В одночасье Англия вновь лишилась короля. И вскоре помешательство захлестнет не только монарха, но и все королевство.
Охваченный безумием
Болезнь поразила Генриха, когда он находился в охотничьем домике в Кларендоне, недалеко от Солсбери. Перемена была столь внезапной и резкой, что несколько недель состояние короля держали в тайне. Но позже, когда улучшения не наступило, было уже невозможно скрывать, что Генрих глубоко и страшно болен. Люди из его окружения никак не называли этот недуг и лишь описывали симптомы. «Король… вдруг был поражен и охвачен безумием, ум и рассудок покинули его», — писал один из них. Другой писал, что король просто «болен». Он стал абсолютно беспомощен, мысли его покинули, окружающее перестало интересовать, и он погрузился в полную бессознательность. Король никого не узнавал. Он не мог говорить или хоть как-то отвечать на вопросы. Он не мог есть и обслуживать себя, так как руки и ноги ему не повиновались, и даже голову он не мог держать прямо. Чувство времени также его покинуло. Ни одному врачу не удавалось расшевелить его. Ни одно лекарство не смогло вернуть его к жизни[187]. Его дед, король Франции Карл VI, тоже страдал от приступов безумия, но если Карла болезнь заставляла кричать от боли, размазывать по телу собственные экскременты и в исступлении метаться по дворцу, то Генриха помешательство лишило голоса и воли, превратив в пустую оболочку.
Даже в добром здравии Генрих был невероятно слабым и бездеятельным правителем. Теперь же ввиду его болезни перед Сомерсетом и его советниками встала серьезная проблема. Здоровый король был в их руках одушевленной, пусть и бестолковой, марионеткой, через которую небольшая группа выбранных самим Генрихом министров могла законно управлять страной. Но с потерей Генрихом разума и воли они лишались всех полномочий править от его имени. Король своими способностями теперь походил на новорожденного младенца, а значит, королевство оказалось почти в той же ситуации, что и в 1420-х годах, в период малолетства Генриха: тот, кого можно было выдать за правителя, имелся, но он не мог управлять страной. Как и в 1420-х годах, лорды вновь должны были действовать сообща.
Волнения внутри страны и отчаянное положение на тех немногочисленных территориях во Франции, которые еще оставались под контролем Англии, требовали постоянного внимания. Тем не менее какой-либо политической реакции на болезнь Генриха не было довольно долго, во-первых, возможно, потому что его окружение надеялось на выздоровление короля (напрасно), а во-вторых, ожидало разрешения королевы от бремени. Это произошло 13 октября 1453 года в праздничный день Эдуарда Исповедника, одного из самых почитаемых в Англии святых, который был особенно важен для королевской семьи. В покоях Вестминстерского дворца Маргарита Анжуйская родила первенца. Мальчика назвали Эдуардом, это королевское имя было связано не только со знаменательным днем, в который он появился на свет, но и со славным прошлым времен его прапрапрадедушки Эдуарда III. «И тогда в каждой церкви зазвонили в колокола и запели "Тебя, Бога, хвалим"», — писал очевидец[188]. Герцог Сомерсет стал крестным отцом принца Эдуарда[189].
Рождение наследника невероятно всех обрадовало, но одновременно стало ясно, что оцепенение его отца игнорировать больше нельзя. Было важно организовать работающее правительство, которое представляло бы весь политический спектр. Помешательство Генриха совпало с ростом напряженности на севере Англии, а возможно, и способствовало ему. Затяжная вражда между семьями Невиллов и Перси, которые соперничали за власть в Йоркшире, Камбрии и Нортумберленде, фактически переросла в открытую войну. 24 августа 1454 года Томас Перси, лорд Эгремонт, с отрядом в тысячу человек напал из засады на свадебную процессию сэра Томаса Невилла и Мод Стэнхоуп. Непосредственной причиной послужил спор о наследстве: в результате брака сэра Томаса и наследницы семьи Стэнхоуп красивый особняк и замок в Рессле, некогда принадлежавшие Перси, перешли бы в руки Невиллов. Но эта была лишь одна мелкая стычка в более серьезной борьбе. Перси небезосновательно почувствовали, что Невиллы постепенно занимают их место самой влиятельной семьи на севере. Это, в свою очередь, стало насущной проблемой для центрального правительства. Казалось, север Англии стоит на пороге гражданской войны, и все призывы и приказы правительства Сомерсета прекратить военные действия игнорировались. Междоусобица охватила две самые могущественные семьи региона, и только король мог положить конец ужасающему массовому кровопролитию.
Сразу после рождения принца Эдуарда был созван большой совет высших лордов и высшего духовенства всего королевства. Вначале Йорка собирались исключить из совета, но 24 октября «от короля» его «верному и горячо любимому двоюродному брату» было отправлено письмо с призывом покинуть свои владения и приехать на собрание в Лондон. Кто был автором письма, под которым стояла подпись Генриха, неизвестно. Тем не менее гонцу, которому отдали послание, было наказано посоветовать Йорку отбросить «разногласия между» ним и Сомерсетом и «приехать на означенный совет в мирном и сообразном случаю сопровождении», чтобы защитить «покой и единство среди лордов страны»[190].
Йорк прибыл в Вестминстер 12 ноября, не настроенный, однако, на примирение. Первым делом герцог подговорил своего бывшего союзника, герцога Норфолка, в присутствии совета обрушиться на Сомерсета с неистовой критикой, вновь обвиняя его в измене и потере французских земель. Норфолк потребовал заключить Сомерсета в тюрьму, и из-за общего переполоха и кризиса большинство лордов, опешив от его яростного напора, дали согласие. Герцога арестовали и до суда отправили в Тауэр. Через несколько дней лорды снова собрались на совет в Звездной палате, где каждый из них «поклялся на книге», что будет «верен и предан… королю»[191]. После нескольких лет неудач Йорк наконец-то оказался в центре событий.
Но за место под солнцем пришлось побороться. В январе 1454 года королева, оправившись от родов, заявила свои права на власть. Маргарита долгое время была близка к Сомерсету и королевскому двору, через который решалось так много вопросов, и, похоже, намеревалась бороться с господством Йорка любыми способами. Онемевший Генрих не узнавал сына. Когда Маргарита и Хамфри, герцог Бекингем, привезли младенца в Виндзорский дворец, чтобы показать отцу, «все их труды оказались напрасными, так как уехали они, не услышав ни единого слова, не заметив никакого выражения, кроме лишь того, что он однажды взглянул на принца и опустил глаза». Тем не менее было ясно, что благодаря ребенку Маргарита могла выстроить другую, противостоящую Йорку линию власти. После наступления нового года она обнародовала «билль из пяти статей», в котором требовала «власти над всей этой землей», права назначать всех важнейших государственных служащих, шерифов и епископов, а также «значительного [содержания] для короля, принца и ее самой»[192].
Требования Маргариты были дерзкими, но такое уже случалось раньше. Женщины в XV веке редко оказывались у власти, однако подобные примеры были, в том числе и в английской истории: королева Изабелла в качестве регента при Эдуарде III правила с 1327 по 1330 год, а до нее Алиенора Аквитанская получила обширные властные полномочия в период правления ее мужа Генриха II и сына Ричарда Львиное Сердце. Что еще более существенно, будучи ребенком, Маргарита видела, как ее мать и бабушка управляли Анжу и Неаполем, пока герцог Рене изнывал в плену[193]. Но в кризисный период 1453–1454 годов английские лорды (и в этом Палата общин была с ними согласна) меньше всего хотели экспериментировать с новой — женской — формой правления. «Билль» Маргариты был любезно отвергнут. Чтобы как-то успокоить королеву, 15 марта 1454 года пятимесячный Эдуард стал принцем Уэльским и графом Честером. Это был максимально возможный компромисс.
Через неделю умер близкий союзник Маргариты, кардинал Кемп, архиепископ Кентерберийский и канцлер Англии. В отчаянии лорды послали к королю делегацию, надеясь, что удастся уловить хоть какой-то намек на то, кого король видит новым архиепископом. И снова, как они доложили парламенту, живо интересовавшемуся состоянием короля, им не удалось добиться «ни ответа, ни знака». Лорды уехали «с печалью на сердце»[194]. Кризис власти обострился. 27 марта верхняя палата парламента избрала Ричарда, герцога Йорка, лордом-протектором и лордом-канцлером. Он достиг вершины.
Многие сильно сомневались в том, что Йорк подходит на роль протектора. Но их опасения не оправдались. Несмотря на то что он назначил новым канцлером Ричарда Невилла, графа Солсбери, главу семьи Невиллов, чья междоусобица с Перси разрывала на части север страны, правительство Йорка в целом старалось быть жестким, беспристрастным и нейтральным. Герцог лично поехал на север и всерьез попытался выступить в роли посредника между Невиллами и Перси. Во время поездки он отправил в заключение в замок Понтефракт собственного зятя, жестокого и безответственного Генри Холланда, герцога Эксетера, за то, что тот ввязался в северный конфликт и тем самым нарушил клятву, данную всеми лордами, — охранять и уважать «королевскую» власть в период болезни Генриха.
Йорк назначил себя командующим Кале и продолжал быть наместником в Ирландии. Эти действия были вполне естественны, укрепили его лидерские позиции и отнюдь не являлись примером злоупотребления полномочиями. Последовало несколько других, довольно скромных и нейтральных пожалований и назначений. За время протектората Йорка земли или титул получили королева, герцог Бекингем, Джаспер и Эдмунд Тюдоры. Лицам из ближайшего окружения герцога, например старшему сыну Солсбери, графу Уорику (также известному как Ричард Невилл), не досталось ничего[195]. Но вопиющим пробелом в политике Йорка, нацеленной на мир и урегулирование конфликтов, были его плохие отношения с Эдмундом Бофортом, герцогом Сомерсетом, которые он так и не смог наладить. Весь 1454 год Сомерсета продержали в Тауэре. Он с интересом следил за событиями во внешнем мире, используя сеть агентов, работавших под прикрытием: «Шпионы заходили в каждый господский дом в стране: иногда как [монахи], иногда как моряки… некоторые под другой личиной, они докладывали ему все, что могли увидеть…»[196] Убийство Сомерсета привело бы к расколу. В тюрьме же у него было время обдумать положение, выждать, пока придет его время, и надеяться, что колесо фортуны, как на популярном изображении, вскоре повернется еще раз.
Поделиться книгой: