Постижение смысла

Философия, которая готовит иное начало, достигает своей основной позиции и, посредством этого, своей сущности не через какой-то уравнивающий все переход от метафизики, а только благодаря скачку в совершенно иное вопрошание, который создает пропасть между мышлением, связанным с историей пра-бытия, и метафизикой. Поскольку ему чуждо уравнивание, оно не знает и переворота («революции»), посредством которой, всякий раз, в движение приводится процесс лишения корней, который рано или поздно обнаруживает свой разрушительный характер. Ни уравнивание, ни переворот, но осново-положение скрыто ждущей, не опираемой ни на какое суще-бытующее «основы», без-основной бездны, в качестве каковой сущит пра-бытие – вот единственная страсть мышления, связанного с историей пра-бытия. Насколько должно мыслиться связанное с историей пра-бытия вопрошание в «деструкции» («Бытие и время»[22]) – из-за только основывающего историю, но не исторического (histori schen) – спора-полемики, – то тут это понижение-деструкция всякий раз имеет свой «предмет», который в ходе истории метафизики вынужден был искаженно представляться первым началом, становился отпадением от него с последующим приданием всей полноты силы последствиям необходимого упущения (обоснования истины). «Деструкция» не «деструктивна» в смысле разрушения ради самого разрушения, она есть «обнаружение-выкладывание» начала, чтобы вернуть ему его первую начальность в нерастраченной и неисчерпанной полноте, без того, чтобы по отношению к нему уже чувствовалось испытанное отчуждение. Уже вопрос снова-начального постижения смысла относительно «смысла» пра-бытия стоит по ту сторону метафизического «нигилизма», а, тем самым, и за пределами того, что пытаются делать и к чему стремятся для его якобы преодоления внутри метафизики, то есть внутри современного мышления, в особенности, «Радикализм», который заложен в любом начале и который, склонен к его наиболее глубоко затаенной угрозе самому себе – к утрате корней, есть подлинная сущность тогда, когда он сознает себя как сохранение перво-начала.

Изначальное мышление в ином начале размысливает истину пра-бытия. Раз-мысливание подразумевает как раз не самоуправное-самосильное изобретение и выдумывание, а мышление, которое с-бывается-в-событии-с-бытием и осуществляется как таковое. Перво-начало пра-бытия есть с-бытие-в-со-бытии его истины и открывающийся вместе с ним, но еще не предрешенный выбор основоположения этой истины – или выбор против нее или выбор без нее. Упущение основополагания – это необходимая участь первого начала. Истина не исчезает и не может исчезнуть, пока бытие сущит и суще-бытующее «бытийствует» как таковое. Но истина вводит себя в заблуждение не-сущности, как истины в смысле правильности, и бытие утрачивает свой первоисток, спасается в махинативности и, наконец, занимается философией в виде кажущегося «радикализма», который – как самоочевидность «Я мыслю» возводит забвение бытия в невысказанный принцип-основоположение и распространяет Без-Основное как образ кажущегося начала философии, которого не может избегнуть и та метафизика, которая безосновательно полагает, что можно преодолеть Декарта и предисторию современности вплоть до XIX века посредством возвращения к «жизни».

15. Самопостижение философии как исторический спор (Auseinandersetzung)[23]

(Установление-из-совместного-общения-спора между метафизикой и мышлением об истории пра-бытия)

История мышления есть история пра-бытия – тот образ и способ, каким оно дарует свою истину в суще-бытующее, чтобы дать ему существовать как таковому; эта история дарования самого ее первоначала и посредством его становится историей отказа сущения истины, каковой отказ имел следствием то, что основоположение истины пра-бытия было упущено и заменено такими выходами, которые в конце концов привели в безразличие по отношению к сущности-сущению истины и к приписыванию права быть истинным Действенному, которое было объявлено прямо-таки «действительным». Этот произвол и беспомощность-растерянность распространялись и ширились до тех пор, пока отказ сущения истины не привел к тому, что суще-бытующее в целом не оказалось подвержено неопознаваемой покинутости бытием. Но эта покинутость бытием смогла стать первыми сумерками отвержения, указанием-намеком на сущение пра-бытия как со-бытие.

Самопостижение смысла философией подпадает под подозрение, что оно станет неким познаванием познавания, которого мы опасаемся как беспочвенного кружения вокруг собственной пустоты. Это опасение имеет под собой основания, если оно берет постижение смысла, не смысля в нем, и понимает под ним следующее: идти за познаванием как под руками наличествующим процессом, описывая-объясняя, раздобывая условия – идти дальше к другому знакомому и кажущемуся знакомым наличествующему под руками данному.

Но может быть и познавание познавания; вернуться назад в светлую ясность сущения познания (в ее принадлежность к истине пра-бытия). Там познавание делается, как кажется, уже познанным, здесь познавание становится познаваемее, поскольку оно включается-впадает в историю самого пра-бытия.

Историческая (geschichtliche) полемика (отклик созвучия и подыгрывание) переходят в те основные установки-позиции, в которых и исходя из которых мыслители более не «изъясняются с пониманием» – тут «согласие» в существенном заказано, так как никакое совпадение мнений по поводу одного и того же еще не способно стать основанием для истины.

Полемика-как-установление-исходя-из-общения переводит через посредство основного настроения в существенно и всякий раз уникально-единственную настроенность; она – отнюдь не быстропреходящее чувство, которое еще мимолетно завладевает мышлением, а тихие голоса, [говорящие] о единственности-уникальности одной и определенной основной мысли. Ведь она воспринимает свою наполненность не из объема возможного применения, а из существенности проекта-проекции суще-бытующего на бытие – пока мышление остается метафизическим. Полемика поэтому никогда не есть сведение счетов относительно правильности и неправильности учений и мнений; не разбор ментора, демонстрирующего студентам, что мыслители все же делали те или иные «ошибки», которые должны были быть искоренены – всему этому место в «школе», но не в истории пра-бытия и никогда в диалоге мыслителей.

Но поскольку, ученость и менторство уже с давних пор определяют распространенные в обществе взгляды на «философию» и «направления в философии» и «споры» между ними, и современная эпоха, вследствие окончательной победы историзма все более решительно – то есть тут все более безальтернативно, не имея выбора – придерживается таких взглядов, требуется явственно и недвусмысленно отмежеваться от современности.

Это, однако, значит: мы нуждаемся в знании о том, как современность ведет себя по отношению к философии и ее истории.

Это знание – несмотря на его важность – все же движется в какой-то окраинной области, которая – если оценивать ее, исходя из существенного мышления – вполне могла бы и оставаться предоставленной полностью своей собственной несущественности.

Но поскольку раз-мысливание пра-бытия никогда не есть разделение-расчленение налично данного, находящегося под руками, не есть стороннее наблюдение «духовных течений» и «ситуаций», а есть действие, постольку приходится еще и смириться с досадной необходимостью какого-то постижения смысла современности, а вместе с этим и кажимость того, будто теперь следует все же расчленить налично данное, находящееся под руками и свести к «видам» и «типам» – и, насколько это возможно, еще даже сохраняя веру в то, что таким методом можно задним числом еще прийти с какой-то иной позиции. Но такое кажущееся расчленение-разделение на самом деле есть только протекающий в современности и на поверхности ее процесс полемики, устанавливающей нечто в общении в виде спора, в ходе которого должно действоваться мыслительски[24], то есть должен быть обоснован и взвален на себя какой-то выбор относительно пра-бытия. Можно – пока еще не познана подлинная действительность нашей истории (бедствие безбедственности, нужда безнуждия) – подбирать всякое постижение смысла исключительно по тому, что оно приносит в виде знаний; можно обходить то, что связано с выбором. То, что это можно совершать – без потрясений и угроз для предполагамой безопасности собственной – перенятой – человеческой сущности, есть одно из многих неведомых свидетельств того, насколько безосновно-беспочвенно шатается-колеблется туда-сюда философия в несущественном: то она есть явление «культуры», то – средство образования, то – слишком рано отказывающий эрзац веры. Она становится – жадно стремясь к «действительному» – всем тем, что ее окружает, только не самой собой. Откуда проистекает эта участь?

Благодаря возрастающим образовательным возможностям современности, которые всегда также имеют следствием только еще больший рост необразованности и самонадеянное и закостенелое псевдообразование, это отношение нашей эпохи к философии давно уже внутренне запутано. «Образовательные» возможности заранее определяют место философии среди «предметов» «образования» – берется ли она в существенном смысле как обеспечивающая в меру свою надежное формирование жизни или рассматривается как несущественное – искусственно добавленное приложение для пущей образованности. Философия при этом постоянно остается «учебным предметом», «силой-способностью», средством, которое должно быть принято во внимание, которым надо овладеть и использовать его в жестко определенных кругах устройств властной позиции человека.

Можно попытаться распутать это запутанное отношение к философии посредством возобновленного усилия, направленного на понимание «произведений» великих мыслителей. Такая работа необходима; но [занимающемуся] ею грозит опасность снова ослепнуть от того света, которым она заражает; ведь она слишком легко способствует стремлению найти прибежище у какого-нибудь из мыслителей-предшественников – и вызывает обновления, которые порой вводят в заблуждение относительно того, что удалось бежать от сомнительного.

Более сильное принятие во внимание «произведений» может само по себе притязать на большую серьезность, чем ей может принести внешнеповерхностное историческое, то туда, то сюда подающееся сравнение всех точек зрения со всеми. Направленность на произведения и сосредоточение на них еще не есть ручательство за ясную и прочную позицию, которая могла бы выдержать – вынести историческую полемику, как утверждение чего-то в общении-споре.

1. Поэтому возникает нужда в осмысленной прорисовке-каталогизации господствующих форм отношения к философии. Мы обнаруживаем историческое перенятие ранее существовавшей философии (Кант, Гегель, Фома Аквинский, Ницше) и приведение ее в соответствие с положением дел во времени, которое всякий раз видится иначе. «Позиция» и «принцип» перенятых философий «отстаиваются» с проницательностью различной степени, в большинстве случаев – видоизменяясь и даже обогащаясь посредством сообразного времени оформления и применения. Однако это происходит:

a) чтобы дальше заниматься «философией» как переходящим по наследству «культурным благом» – заниматься по-ученому;

b) чтобы использовать ее как средство для защиты, для расширения построений, для мысленного обоснования сообразной вере позиции и манеры держать себя;

c) чтобы иметь в ней под рукой средство для личного морального объяснения и в то же время некоторый запас собранных-накопленных точек зрения и аспектов для толкования и упорядочения явлений «мира» и «жизни».

Далее, мы обнаруживаем:

2. историческое калькулирование, регистрирование и учет исторически дошедшей по традиции философии без явно выраженного и решительного и обоснованного предпочитания какого-то отдельного мыслителя. Намерение здесь исходит из того:

чтобы высчитать-рассчитать новую и исторически более объемную философию, причем редкостная «объективность» состоит в том, чтобы считать «ценным» всякий раз различное в «идейном богатстве» отдельных мыслителей;

b) чтобы способствовать «философии самой по себе» в ее «научном прогрессе». При этом доминирует представление, что над «временными» случайностями отдельных мыслителей и их неизбежных точек зрения парит и царит философия «в себе», в которой при надлежайшем и своевременном искоренении ошибок со временем будет собрано все «правильное».

Это историческое перенятие определенных отдельных философий и это калькулирование, регистрирование и учет всех доныне существовавших философий могут быть подытожены как общепринятая во всех «культурных» странах философия, которой занимаются, в большинстве случаев, в высших школах – философия как профессиональное занятие философской учености. Ею питается затем поросль газетосообразного, служащего писательству на злобу дня «более свободного философствования», которое принимает «актуальность» как мерку для выбора и как способ обсуждения «проблем». «Проблема» выступает здесь как название для вопросов, которые – не вопросы.

Далее, мы обнаруживаем:

3. отвергание философии – во-первых, потому, что она считается бесполезной, ибо она ни поставляет непосредственно научные познания, ни проявляет, ни в малейшей степени способности заменить их; во-вторых, потому что она – как всего лишь «рефлексия» – тормозит прямой и свежий ход воли к познанию и мешает ему; наконец, потому, то она считает «опасной» тягу к сомнениям – как питательную почву. Это отталкивание философии – вплоть до формы простого прохождения мимо нее – в большинстве случаев более серьезно, чем прилежность трудов носителей философской учености. По большей части отвергание проистекает из религиозных, политических и художественных точек зрения. То, что философия исторически возникла первой, принимается к сведению как историческая достопримечательность, порой это даже специально подчеркивается, чтобы предостеречь от философии, причем как особенно впечатляющее средство для отпугивания используется ссылка на постоянное изменение точек зрения и противоречивость результатов.

Далее, мы обнаруживаем:

4. безразличие по отношению к философии. Оно процветает преобладающим образом в сфере философской учености, но также и там, где «жизненно важные» области задач (техника, хозяйство, науки и, наконец, общее «производство культуры») полагаются исключительно на расчеты и действия человека. Здесь не просыпается ни усилие, которое требуется, чтобы сделать философский выбор, ни доходит дела до отвергания философии или принятия ее позиции. Великие мыслители, то есть даты их рождения и смерти, становятся порой максимум поводом для совершенно «никого не обязывающего» празднования в память о них, причем, собственно, празднуется только сам факт, что эти даты еще не позабыты. Так, если назвать такие «праздества» недавнего времени, даже при самых прилежных исследованиях невозможно усмотреть, что должны были принести существенного для философии торжества в честь Гегеля в 1931 году и Декартовский конгресс в 1937 году – ведь это было взаимное подтверждение участия в философии как предприятии со стороны всех, кто причастен к нему.

Далее, мы обнаруживаем

5. все это – историческое перенятие отдельных философских учений, историческое калькулирование-регистрацию всех философий, отвергание философии, откровенное или скрытое безразличие к ней – нагромождено друг на друга, свалено в одну кучу – так, что как угодно и непонятно, на каких основаниях, вдруг оказывается, что преобладает то одна, то другая «позиция». Господство этой мешанины, в которой может отметиться, заявив о себе, любой пишущий или ораторствующий, а потом затеряться, внеся свой вклад в умножение «литературы» – это подлинный признак отсутствия постижения смысла. Это состояние присуще Европе не меньше, чем Америке и Японии.

Такое планетарное отсутствие постижения смысла, которое – по сравнению с политическими и религиозными позициями, основанными на вере – есть только уклонение, а не мастерское овладение, ныне будет избавлено нами от рассмотрения в сущности его. Было бы роковой ошибкой, если бы мы просто отставили в сторону это состояние мира как нечто, не имеющее никакой ценности, как упадок и немощь.

И еще большей ошибкой было бы мнение, будто это состояние в эпоху неспособности и невлечения к сущностному слову, можно было бы устранить в один прекрасный день разом посредством публикации какой-нибудь «книги».

Почему мы говорим «отсутствие постижения смысла»? Нигде во всех этих «отношениях» к философии не господствует постижение смысла ее сущности – в том виде, что ей следует мыслить, ставилось бы под вопрос и воспринималось бы во всей полноте заслуженности этого вопроса, в понимании всей полноты его ценности – без подпорок и без защиты, без уверток и отговорок, однако, с одной лишь той готовностью натолкнуться здесь на подлинную необходимость философии, которая проистекает из единственности ее сущности. Если бы дело дошло до такого постижения смысла, можно было бы уже на протяжении нескольких десятилетий уже не множить никакую «философскую литературу».

Такое постижение смысла возможно только как спор-полемика с историей, в каковой истории «бытийствует» одна философия. Поэтому мы должны учиться все яснее и яснее знать, что подразумевает такой «спор-полемика» – «как раз в отличие от исторического опровержения. Да, это даже существенное условие для осуществления спора-дискуссии – знать, что она не может быть «опровергнута» и не ведется с целью опровержения. Каждый существенный мыслитель неопровержим (существенный мыслитель – это тот мыслитель, который обрел в истории пра-бытия всякий раз изначальное, а потому уникальное-единственное основное положение). Неопровержимость подразумевает тут, скажем, не только то, что «некоторой системе» мог ли бы быть противопоставлены контр-доводы и основания для доказательства ложности и неправильности – как полной, так и частичной, – а что такой подход сам по себе уже несообразен и негоден, а потому означает выпадение из философии.

Почему? Потому, что с каждой основной позицией-установкой всякий раз со-устанавливается сущность истины и, тем самым, философская истина; никакое определение сущности истины не «противостоит» другому в смысле простого отвергания; а потому также не выступает по отношению к нему как перенятие-заимствование.

Однако, пожалуй, основные позиции-установки всякий раз в соответствии с их изначальностью «противо» – стоят друг другу взаимно, причем они всякий раз сами по себе и от себя – всякий раз в своей уникальности-единичности – обосновывают сообразную сущности историческую единственность – уникальность бытия и его истины – и это значит, взывают возвыситься к его необходимости. Отсюда вытекает требование: снова и снова возвращаться к этим основным установкам-позициям, чтобы посредством спора-дискуссии с ними пробиться в уникальную единственность изначального вопрошания.

Спор-дискуссия есть встречное вопрошание –

1. такое, что обе основополагающие позиции «исключают» друг друга, и тем самым только и обретают взаимо-«противо»-стояние друг к другу, подвигая себя к унивельному единению;

2. такое, что это исключание в то же время есть отсылание-указание на необходимую принадлежность к единственно сомнительному и достойному вопрошанию мышления.

(Тем самым, для исторического спора-дискуссии такого рода нет никакого дальнейшего перехода в снятие, а есть только неуравниваемость нетождественности по причине каждый раз уникальности-неповторимости.

Для этого потребно, конечно, определенное историческое знание, (а не просто исторические познания-сведения) – потребно знание, которое приходит только из изначального вопрошания, чтобы постигнуть в сущностно неуравниваемом-неотождествимом как таковом именно принадлежность к уникально-единственному (и к его нерасчислимости – невысчитываемости и чтобы и избежать опасности уравнивания до надлежащего быть мыслимым, как пустая общность во всем, каковая «общность» сводится как раз к существованию наособицу и к соответствию основным словам-рубрикам и расхожим терминам (Но – слово!)

Однако в сущности всего исторического – тем более, в сущности сотворенного в мышлении и поэзии-сочинении) заложено то, что «man» может приниматься общественным мнением так или иначе, как угодно, не неся ответственности за последствия; и для современной эпохи историзма это дает бесконечное множество возможностей.

Можно, например, философию Канта (в чем она состоит?) считать неправильной (и что это значит?). Можно из этого и из доказывания ее неправильности сделать профессию и дело всей жизни. Только это – не философствование, не вы-рас-спрашивание сущности бытия.

Там, где оно осуществляется сообразно сущности, мышление Канта вообще не предстает как «предмет», а выступает как мышление, которое вместе с нашим мышлением и до него задавалось теми же вопросами. Поэтому обсуждению подлежит не то, правильно или неправильно что-то сделал Кант, а то, можем ли мы проследить в мысли истину его мышления, то есть способны ли мы со-мыслить более изначально (а не правильнее).

Мыслительский спор-полемика, устанавливающая нечто в общении есть вопрошающее вникание в предназначенность заниматься достойной вопрошания сомнительностью бытия.

Вопрошать и говорить-сказывать более изначально, означает не мыслить «правильнее», а всякий раз вновь обретать необходимость вопрошания о наиболее достойном вопрошания сомнительном и из него отваживаться посягать на уникальность.

Не опровержение и никогда не опровержение (оно есть настоящее «кощунство» по отношению к философам, то есть самое тяжелое «уязвление» их сущности, а только в каждом случае рас-ширение основы заложенной основы, отважная попытка достичь бездны безосновности пра-бытия, бытия как пропасти бездонной глубины.

Дискуссия-спор, как установление в общении есть, правда, сущности, в каждом случае преодоление; единственно разве что преодоление нельзя мыслить в смысле опровергающего последующего привнесения чего-то, да еще и ради достижения какого-то прогресса. Преодоленным оказывается не мыслитель, с которым вступают в дискуссию, но опровергнутыми становятся всякий раз те, кто отваживается вести спор; преодоленными оказываются опасность и тяга к простому присоединению-примыканию и перенятию, к более-не-вопрошанию и к простому ссыланию на уже решенное-выбранное. Напротив, в вопрошании мыслитель, включенный в спор, оказывается возвращенным в свое основное положение – и становится тем, кто достоин вопрошания и заслуживает его, а именно – так, что его подлиннейшее-собственнейшее вопрошание освобождается от привязанности к кажущимся «результатам», «учениям» и «тезисам» – и как освобожденное таким образом само только и становится освобождением мышления в игровом пространстве достойного вопрошания достойнейшего вопрошания – вопрошающее, вскрывающее указание на «бытие», («де-струкция» в «Бытии и времени»)[25].

Исторический спор-полемика не отбрасывает историю исторически в прошлое и вообще не терпит истории как прошлого, а также не выносит ее как «происходящего» всякий раз сообразно тому или иному времени настоящего. Исторический спор-полемика создает не только «образцы для подражания» внутри былого, потому что и они слишком легко остаются противоположными образами для современности, которая нуждается в отражении себя в них.

Исторический спор-полемика освобождает историю мышления в ее будущем и закладывает, таким образом, на пути Грядущих существенные, непреодолимые препятствия, которые надлежит сгладить посредством противоречивой единственности изначально вопрощающего мышления.

Только если мы будем удовлетворять этому масштабу, соответствовать ему, мы станем мыслителями-предшественниками для мыслителей будущего. И, вероятно, наш возможный способ соответствия – это ясный и твердый отказ от всего несообразного и несоразмерного этой мере сущности мыслительского мышления. Долгое воспитание для такого отказа втайне раздувает огонек некоторого знания о том, что существенно превосходит всю собранную воедино новую окрошку на основе непродуманного доныне существовавшего и в дальней перспективе выносит к пра-бытию как первому приближению к выбору между божественностью и человечностью человечества.

Поскольку мы, однако, в силу существования долгой привычки «мыслим» только так, что мы либо с нетерпением ждем результатов, чтобы почить на лаврах в призвании к ним, либо взываем к предвзятым убеждениям, чтобы с их помощью объяснить все и достичь цели всестороннего удовлетворения, поскольку нам должно показаться отчуждающим вопрошающее пребывание в сомнительном-достойном-вопрошания. В самую последнюю очередь или вообще никогда оно может затем отверзнуться-раскрыться как то, что оно есть – как знание в смысле настоятельного вникания в сущность истины пра-бытия. (Ср. 97. Мышление истории пра-бытия и вопрос о бытии).

Спор-полемика, которая предстоит и которая по роду сути своей вообще решает вопрос о возможности философии, это – спор с философией Запада в целостности ее истории. Целое этой истории при этом обеспечивается не полнотой исторического приедения всех вошедших в школьные программы мнений и их взаимосвязей-зависимостей, а пониманием начала этой истории, ее неизбежного отпадения от начала, самоспасения ее отпадения (Декарт) и его завершения (Ницше). Понимаемое таким образом целое истории западной философии в ее основных позициях, есть эта философия как «метафизика». Название это обозначает здесь не какую-то «дисциплину» философии среди других; оно подразумевает вообще не «дисциплину», как часть учения и учебный предмет, но обозначает основной вид мыслительского мышления до сих пор существовавшей истории мышления – основной образ мышления как некоторого мышления бытия, который подчиняет своему господству и несет на себе все, что можно разделить на «логику», этику, эстетику и так далее, – и само это разделение еще остается последствием метафизического стиля мышления, пусть даже и не необходимым последствием. Все же особенностью метафизического мышления продолжает оставаться то, что оно – даже у самых существенных мыслителей (Лейбниц, Кант, например) часто осуществляется, исходя из рамочного построения дисциплин («логика», «онтология» – и это как раз там, где ему следует взрывать рамки. Потому и название произведения, в котором готовится завершение метафизики – название «Науки логики» Гегеля – никоим образом не чисто внешне и не случайно примыкает к школьной философии. Это название, скорее, есть острейшая и совершеннейшая примета этой свойственной для нового времени метафизической основной установки: «наука» есть философия в смысле обоснования безусловно очевидных взаимосвязей положений-законов (дисциплина ума, mathesis). И эта наука осуществляет себя и обосновывает себя как «логика», посредством чего утверждается, что-то, что следует знать в этом знании, проектируется-набрасывается и разворачивается по путеводной нити автора, в смысле безусловного мышления абсолютного разума; таким образом, это – безусловное (не допускающее существования никаких условий внутри себя и по роду своему для себя) самознание. Метафизика готовит свое завершение в образе абсолютной логики. Это завершение становится абсолютным и совершенным посредством низложения и списания «логики» у Ницше. Это низложение, конечно, стало не устранением, а – как раз напротив – тем, что остается потребным с необходимостью как контригра, чтобы «мыслить» бытие, как становление и насадить-учредить в «становлении» как «жизни» подлинное «бытие».

Предстоящий спор-полемика, благодаря которой философия только могла бы и начаться как философия – это спор с метафизикой в ее истории как таковой; хотелось бы выразиться так: Метафизические основные позиции должны сначала задним числом быть освобождены от уникальности их вопрошания, и в игру должно быть введена их значимость для будущего, их «грядущесть». (Ведь их грядущесть всякий раз сущит по мере созвучия истине пра-бытия).

Историческая полемика как установление-из-взаимодействия-в-общении ставит тех, кто занимает в ней различные позиции, всякий раз в собственно-подлинное и уникально-единственное их некогда отстаивавшихся основных позиций в вопросе о бытии. Историческая полемика никогда не есть некоторый довесок к «подлинному, собственному» мышлению, от которого можно порой избавиться – напротив, она есть основная черта самого мышления истории пра-бытия. И наоборот – то, что легко и постоянно выступает как видимость исторической полемики – историческое опровергание «учений» и «взглядов» – остается неисчерпаемым, потому что каждую последующую современность историки философии, занятые своим делом, заново наполняют «точками зрения». Но именно потому, что для философии – но не для историко-философской учености – насущно важно это преодоление историзма, историческая полемика-спор становится единственной необходимостью.

Спор-полемика как установление-исходящее – из-взаимности: полемика между метафизикой в ее истории и мышлением истории пра-бытия в его будущности.

IV. К проекту-наброску пра-бытия

(Сущеполагающие слова)

(Из-речение об истории пра-бытия)

16. Пра-бытие

Кто это выдумывает: пра-бытие – со-бытие-с-бытием?

Со-бытие-с-бытием – то, что взаимно обращает друг к другу, взаимо – согласуя раз-собствливание-возражение и раз-противничающих в этом споре, приводя спор и его спорящих к согласованию-улаживанию и как вмиг-своение высвечивает просветом этого взаимосвоения безосновность бездны, в самом просвете основывает себе сущность своей – и, то есть, самой изначальной истины.

Пра-бытие – ничего божественного, ничего человеческого, ничего от Мира, ничего от Земли – но все же Все это в Одном Между – необъяснимо, не оказывая воздействия и не влияя, за пределами силы и бессилия сущит пра-бытие.

Непременно-неминуемо для человека – как он стоит в Открытом суще-бытующего, сам суще-бытующий, ведущий себя, придерживаясь суще-бытующего.

Исходя из суще-бытующего, пра-бытие никогда не объяснимо, потому что сущение пра-бытия указывает в безосновное бездны-зияния, которое делает невозможным любое апеллирование к суще-бытующему, причем без-дно-основа влечет-побуждает единственно в пра-бытие.

Поэтому основание-основоположение истины пра-бытия входит в компетенцию не налично данного, находящегося под руками и «живущему» человеку, а Вот-Тут-Бытию, в которое бытие-человеком вынуждено будет превратиться, когда придет время.

Бытие никогда не мыслимо сначала с оглядкой на сущее-бытующее и только на суще-бытующее, хотя суще-бытующее поначалу и постоянно притязает на такое. Это могло бы быть основой для изначального порыва и для отдавания предпочтения при-сутствию-при-сущности и «наличному сейчас настоящему» и постоянству, в каковом порыве пра-бытие как событие будет отказывать еще долго.

Сама кажимость как способ при-сутствия-при-сущности тогда становится кажимостью и видимостью-отсветом исключительно постоянного (ср. 17 Бытие как φύσις).

Изначальное, понятое в смысле истории пра-бытия постоянство, равно как изначальное присутствие-при-сущности происходят-проистекают не из расширения и обогащения «Сейчас», но выступают вместе с ним в качестве поддержки при падениях и новых вставаниях на ноги при возражениях-отпорах и в споре. Они существенны как опоры, нужные, чтобы устоять, но в своей существенности, однако, производны из со-бытия-с-бытием: это, однако, есть борьба без войны и без мира (взаимоспособствующее раздаривание в сущности) между понимающим возражением-ответствованием и спором.

Понимающее воз-ражение-ответствование [как прием-отбивание подачи] есть сущностный выбор между выказывающей себя божественностью богов и человеческостью человека.

Спор есть взаимоуказывающее взаимосвоение сущности мира и земли.

Борьба обоих в сущности про-светоносна, и то, на что пролит свет – это, в конечном итоге, она сама как самоотрицающее-самоотвергающее, как без-основная основа.

Этот просвет есть истина пра-бытия, каковое пра-бытие само есть истина.

От «мира» и от «земли», от человека и от бога – но в то же время из их спора и их понимающего воз-ражения-ответствования, а ранее из борьбы их – может и должно быть мыслительски вы-рас-спрошено пра-бытие как со-бытие.

Пра-бытие сущит как ответствование-улаживание спора понимающим противничании в образе одновременно событования Вот-Тут как основы довлеющего-царящего в со-бытовании-с-бытием просвета.

Разрешение спора понимающим ответствованием-противничанием только и несет светоносно столь само светящееся встречное противничание-ответствование, а, тем самым, и расширение встречного противничания-ответствования между противничающим-ответствующим (божеством и человекостью), и притом в перекрестии этого встречного противничания-ответствования сам раскрывающийся спор и его Открытое (земля и мир) в его «сущности» – точнее хотелось бы выразиться: в его вдавании в безосновность бездны, в виде каковой событует себя в событии пра-бытие. Разрешение спора понимающим ответствованием-противничанием есть со-бытие-в событии.

Вы-рас-спрашивание пра-бытия никогда не приходит – предваренное предварительно пра-бытием и только потом как бы наваливаясь-обрушиваясь на него – через пра-бытие, но оно тоже есть перед этим только лишь забывшее себя и служебное по отношению к сущее-бытующем, в основе происходящее как со-бытие от пра-бытия обдумывание-учитывание сущебытности суще-бытующего.

Разрешение спора понимающим ответствованием-противничанием подразумевает не подавление и устранение, а раскрытие, высвечивание просвета – со-бытие как разрешение спора понимающим ответствованием-противничанием – существенное наведение моста над без-дно-основой бездной.

17. Бытие как φύσις

Это вопрошание событуется-происходит в себе уже от пра-бытия, то есть хотелось бы этим сказать: оно осуществимо только из настоятельного вникания в Вот-Тут-Бытие.

Достижение такого настоятельного вникания в пребывание значит, что уже произошел выбор: он состоит в том, что человек мыслит бытие уже не со сконцентрированностью на себе – как на соответствующем этому субъекте – в смысле признания задним числом общей принадлежности к сущебытующему (как сущебытность), причем «мыслить» есть представление в общем и целом. Настоятельно вникнув в пребывание, человек «мыслит» Вот-Тут-бытийность в избранном-проектируемом в-прыгивании в сам просвет; пра-бытие до всякого и всяческого и вне любого упорядочивающего при-подчинения к уже изложенному «сущее-бытующему». В таком мышлении человек перепрыгивает через свою прежнюю сущность (animal rationale); мысля, поднявшись над собой, и далее – исходя из впрыгивания в со-бытование-с-бытием – он не примысливает пра-бытие как что-то выше себя, а мыслит себя в сущности в пра-бытии и его просвете прежде, ранее. Превращение своей собственной сущности он не осуществляет как некоторое дело, исполняемое задним числом, а наперед, заранее закладывает в свои еще не обретшие основы места, которые становятся Вот-Тут-Бытием только как история блюдения-хранения истины пра-бытия. (Ср. VII. Бытие и человек).

Пра-бытие теперь требует раз-барывания своей подлиннейшей сущности. В этом тишайшем понуждении скрыто заложено начало какой-то иной истории человека. Выбор состоит в том, сможет ли человек постичь подуготовленную таким понуждением нужду-потребность, наделен ли он такой силой духа и таким долготерпение, которые существенно превосходят всякую силу, насилие и жесткость.

От бытия [понимаемого] как φύσις – (восходящего самоустановления в составе-наличии проистекает натиск современности-нынешности (при-сутствие-при-сущности и постоянность состава), а вместе с ним – страсть к «сохранению» и воля к «вечности» в смысле длительности-продолжительности существования, предпочтение, отдаваемое действительности и выполняющей служебные функции при ней действенности-эффективности. В кругу образов этого сущения бытия человек появляется прежде всего в его телесной состоятельности-конституции как сущее постоянно-длительно, то есть сущее-бытующее, и потому первым определением – если мыслить метафизически – становится животность; она становится предметом сохранения именно в рамках познания ее бренности.

Одновременно познанная отнесенность к суще-бытующему (но есть присутствующее-постоянному понимается как φύσις – воспринимаемость слухом, и само воспринимаемое слухом принимается-воспринимается как возможная зацепка и опора при смене и обменах.

Повсюду эта первая истина бытия как φύσις – в различных вариантах – остается в игре: «природное» в смысле вещественного при этом остается только какой-то формой ближайшего следующего онынешнивания-осовременивания-в-настоящем, оно не есть метафизически решающее, а воспринимает свою роль из бытийной сущности φύσις.

18. «Пра-бытие» как «слово»

Пра-бытие – вырождается в метафизике, в конце концов, в какое-то затертое, пустое слово, которое уже едва-едва может выразить уже недействительное отделение мысли от всего действительного – отделение в лишенное влияния-воздействия и в недействительное, которое извещает о полном захирении способности к не-предметному представлению.

Пра-бытие – обретает в мышлении, связанном с историей пра-бытия, уникальный ранг основного слова бездонного-безосновного умалчивания; сокрытая в нем словесная формула (то, что в Вот-Тут-бытии и как Вот-Тут-бытие может быть положена основа сущности истины и установлено-заложено Между разрешения спора понимающим противничанием простейших и решительнейших ответствований-возражений) – это перелом, посредством которого всякое суще-бытующее от-падает перед бездной безосновности, которая единственно возвращает суще-бытующему пра-бытие и человеку – определенность в адресованности-призванности к пра-бытию.

Пра-бытие – с точки зрения метафизики – безразличный пустой звук, в свете же истории пра-бытия – это утихомиривающая любую бурю тишина епредрасчислимых выборов.

Слово как таковое принадлежит в сущности к разрешению спора понимающим ответствованием-противничанием, и его следует знать только как принадлежное со-батию-с-бытием.

19. Бытие

В первом начале: восхождение (φύσις), разворачивающее себя (открывающее) начало сущения.

В конце этого начала: последняя дымка улетучивающейся-испаряющейся реальности в «жизни, превозмогающая-пересиливающая себя махинативность как рас-силивание-развертывание силы.

В другом начале: со-бытие-с-бытием, борьба ответствования-распротивления и спора как просвет без-дно-основы Между.

Восход и со-бытие приходят в спор-дискуссию-в-совместном установлении-общении истории пра-бытия.