Древние греки. От возвышения Афин в эпоху греко-персидских войн до македонского завоевания

Однако развитие происходило и играло крайне важную роль. Афинский флот достиг своего расцвета благодаря ресурсам морской державы, столь высокой концентрации которых не смогло достичь ни одно более позднее объединение, да и ни одно древнегреческое государство IV в. до н. э. не было способно содержать столь многочисленный флот. Ограничивающим фактором было не строительство кораблей, а необходимость оплачивать услуги 200 гребцов, служивших на каждом судне. Но доходы державы в V в. до н. э. позволяли не только содержать флот – благодаря им были построены Парфенон и другие выдающиеся архитектурные шедевры Афин. Враждебно настроенные критики заявляли, будто простые жители этого города пребывали в праздности благодаря дани, которую Афины получали от подконтрольных им полисов, и плате, выделявшейся государством для судей и людей, выполнявших другие аналогичные функции, но это неправда. Государство продолжало платить своим гражданам за определенную работу и после распада морской державы, и размер этой платы всегда (по крайней мере, кроме периодов, когда действовали какие-то исключительные обстоятельства) был таковым, что Афины могли с легкостью ее себе позволить. Однако предположение о том, что эта система никогда не появилась бы без дополнительных средств, которые Афины получали со своей державы, вероятно, справедливо. К тому же афиняне, несомненно, стремились к расширению подконтрольных им территорий, предпринимая соответствующие действия, наиболее ярким примером которых может служить сицилийский поход 415 г. до н. э., а также делали все возможное для того, чтобы обезопасить и преумножить материальные блага, облегчавшие им жизнь. Демократия появилась до войны с персами и прежде, чем афиняне могли даже помыслить о морской державе, но вряд ли она смогла бы получить полное развитие без того вклада, который простые люди внесли в строительство и поддержание флота, скреплявшего державу.

Однако у тактики войны на море, в которой афиняне почти достигли совершенства, не было будущего. Необходимые для этого корабли плохо подходили для других целей. Их делали как можно более легкими, поэтому в них не было помещений, где члены экипажа могли спать или готовить пищу. Следовательно, трирема должна была каждый вечер причаливать к суше, и пересечение довольно большого участка открытого моря было сопряжено с опасностью и лишениями. Кроме того, из-за низкого планширя эти корабли не могли противостоять плохой погоде. Триремы не могли оставаться в море с целью блокады вражеского порта, не говоря уже обо всем побережье, – неподалеку от них обязательно должна была находиться база. В 425 г. до н. э. афиняне заблокировали спартанское войско на острове Сфактерия, но даже летом их патрули не могли полностью предотвратить доставку продовольствия с материка, для которой использовались весьма хитроумные методы. Если бы спартанцы продержались до зимы, то блокада провалилась бы. Основные задачи афинского флота во времена его расцвета заключались в том, чтобы не позволять противнику выйти в море и сдерживать пиратство, тем самым обезопасив перевозку жизненно важных товаров. Но даже хорошо отработанная тактика этого флота не охраняла его от контрударов, особенно в случаях, если у афинян не было возможностей для маневра. В 413 г. до н. э. были усилены носы кораблей сначала пелопоннесского флота, стоявшего в Коринфском заливе, а затем и судов, находившихся в гавани осажденных Сиракуз, что позволило сделать таран более безопасным и эффективным. Хотя это нововведение значительно снижало скорость кораблей, в определенных обстоятельствах оно решало исход сражения.

Сам по себе флот не мог нанести удар, который позволил бы выиграть войну, но с его помощью можно было доставить сухопутные войска в определенное место, куда непросто было добраться по суше. Однако взять на борт большое число людей, не приложив для этого особых усилий, было невозможно. Вероятно, это снижало эффективность внезапных нападений афинян во время Пелопоннесской войны. Они не были способны уничтожить урожай в Мессении или Лаконии, плодородные равнины которых находятся на некотором расстоянии от побережья. Создать постоянный форпост на вражеской территории спартанцам было гораздо проще, чем афинянам. Последним нужно было место, куда можно было попасть с моря, которое можно было с легкостью защищать силами небольшого отряда и которое располагалось бы неподалеку от источника воды. Все это ограничивало количество возможных вариантов. В 415 г. до н. э., приложив серьезные усилия и превратив ряд трирем в суда, пригодные для перевозки войск, афиняне перебросили на Сицилию вооруженные силы, которые поначалу ввиду политической ситуации, сложившейся на острове, были способны справиться с любым противником. Некоторые исследователи высказывали мнение о том, что экспедиции удалось бы достичь своих целей, если бы ее члены по прибытии не тратили так много времени на предварительные переговоры и маневры. Однако подобным широкомасштабным и далеким предприятиям свойствен вполне очевидный риск, и значительную роль в финальной трагедии, положившей конец бесспорному владычеству афинян на море, сыграли изнашивание кораблей и усталость их команд. Еще никому не удавалось отправить столь многочисленную экспедицию на такое большое расстояние. В более позднее время ни одна морская держава не использовала триремы так же, как афиняне.

Если на протяжении истории Древней Греции приемы ведения боя претерпели лишь незначительные изменения, то в ходе Пелопоннесской войны произошли перемены в организации, имевшие определенные последствия. В начале войны спартанская система была более точной и (при выполнении поставленных перед лакедемонским войском целей) более эффективной, а афинская оказалась более гибкой и приспособленной для ведения вида боевых действий, развивавшегося в те времена.

Мы не до конца понимаем, каким образом афиняне сумели разработать систему, столь хорошо подходящую для создания и поддержания державы. Вначале афинским войском, несомненно, руководил царь, но в период архаики командование перешло в руки одного из главных магистратов, архонта, которого называли полемархом, «военачальником», и избирали (фактически или по закону) из числа аристократов, причем эту должность человек мог занимать только в течение одного года. То, что никто не мог быть полемархом дважды, значило, что данную должность, сменяя друг друга, занимали разные представители аристократии и никто из них с ее помощью не мог захватить власть. Война, во время которой городское ополчение выступало против соседей, была делом несложным, поэтому считалось, что справиться с ним может любой представитель аристократии или по крайней мере любой знатный человек, внушающий достаточно доверия для того, чтобы быть избранным. В принципе для того, чтобы система перестала работать, не было причин.

Во времена Клисфена эта система, как и многое другое, претерпела значительные изменения. В результате реформы, проведенной им в 507 г. до н. э., были созданы 10 полков, каждый из которых состоял из членов одной филы, которыми в более позднее время (а возможно, и с самого начала) командовали люди, называвшиеся таксиархами. Несколькими годами позже сам Клисфен или его непосредственный преемник создал новую коллегию из 10 военачальников – стратегов. Каждый из них избирался от своей филы, но они не должны были командовать полком, набранным из ее же членов. Вместо этого они составляли своего рода объединенный резерв полководцев, и по решению народного собрания любое необходимое их число, вплоть до всех 10, отправлялось для участия в определенной военной операции. (В отличие от наших генералов они не ограничивались наземными операциями, но и руководили морскими боями.) То, с какой целью изначально создавалось это нововведение, не до конца понятно, но реформатор не мог придумать ничего более подходившего для Афин в течение 50 лет между Греко-персидскими войнами и Пелопоннесской войной, так как традиционное ополчение, способное функционировать только в те периоды, когда оно не было занято сельскохозяйственными работами, было полностью небоеспособно. Вместо этого в разных направлениях стали отправляться экспедиции различной численности. В каждой филе имелся перечень гоплитов, из числа которых можно было набрать войско требуемой численности, а народное собрание определяло количество кораблей и военачальников, которых следовало послать с ними.

Полководцев избирали ежегодно. Но даже в демократических Афинах, жители которых слишком полагались на жребий, служивший способом назначения магистратов, при котором все получали равные возможности, не считали его подходящим способом избрания успешных военачальников. Когда от каждой филы выдвигались кандидаты, все граждане голосовали по каждой кандидатуре, вследствие чего военачальники в первую очередь были ставленниками города, а не фил. Человека могли переназначать до тех пор, пока жители города доверяли ему. Рекорд принадлежит Периклу, которого последовательно переизбирали 15 раз. Естественным следствием этого стало то, что звание военачальника очень быстро превратилось в политическую награду для амбициозных афинян и получавший его человек стал выполнять более широкие, чем руководство войсковыми подразделениями, функции, связанные с исполнительной властью. Архонты, высшие должностные лица в Афинах эпохи архаики, стали терять свою значимость. После битвы при Марафоне в 490 г. до н. э. полемархи вообще перестали участвовать в сражениях.

Полководцами становились представители самых богатых и старинных семейств, если не считать не обладавшего знатным происхождением Клеона, занимавшего эту должность на протяжении непродолжительного времени вплоть до своего поражения и гибели в битве при Амфиполе в 422 г. до н. э. То, что ее занимали в основном представители аристократии, делало пребывание в ней рискованным – после поражения всегда возникает желание свалить вину на некомпетентность или предательство командиров. Афиняне были особенно склонны поддаваться этому соблазну, так как их военачальники происходили из социального слоя, отличного от тех, к которым принадлежало большинство граждан и практически все их предводители. Соответственно, история Афин конца V–IV в. до н. э. полна судебных разбирательств и приговоров, вынесенных полководцам, не сумевшим добиться успехов, и многие из них, несомненно, были незаслуженными. Но, несмотря на все сопряженные с ней риски, эта должность влекла за собой славу, которой жаждали греки, а в верхушке афинского общества по-прежнему была сильна традиция, связанная с занятием государственных должностей. Известно несколько семейств, в которых должность военачальника последовательно передавалась из поколения в поколение на протяжении значительного промежутка времени. Человеку, участвовавшему в судебном процессе по какому-то другому обвинению или в связи с другим делом, могло помочь заявление о том, что его отец или кто-то из предков был военачальником. Эти семьи, как и те, из которых избирались древнеримские консулы, не сделали данную должность наследственной, но сам по себе факт существования такой традиции важен.

В начале Пелопоннесской войны в Спарте ничего подобного не существовало. Почти все спартанцы продолжали мыслить категориями традиционной стратегии вторжения и разорения, придерживаться которой можно было с помощью регулярной армии. В этом войске существовала четкая иерархия, начиная с командиров взводов и заканчивая предводителями шести полков-тиоро#. На самом верху данной пирамиды располагался царь, исполнявший функции главнокомандующего. Решение о том, какой из двух царей должен возглавить тот или иной поход, принимало народное собрание. Мы не знаем, каким образом и на какой срок людей назначали на другие должности. Однако во время войны с Афинами вскоре стало понятно, что традиционная стратегия не работает. Что еще хуже, спартанцы осознали, что во время войны им может понадобиться отправиться в далекий поход, из которого солдаты могут не вернуться до начала сельскохозяйственных работ. Хотя это в меньшей степени касалось самих спартанцев, которые могли оставить на полях своих илотов, для их пелопоннесских союзников данная проблема значила очень много. Первый такой поход возглавил Брасид, воины которого отправились в 424 г. до н. э. на север, и до конца войны спартанцам пришлось предпринять еще много подобных экспедиций.

Решение проблемы лежало на поверхности. Нужно было сформировать новое войско, состоявшее из подразделений, способных служить в течение длительного времени и далеко от родного дома. Руководить ими должны были такие же ни к чему не привязанные дома командиры. В Спарте эта проблема была решена с той эффективностью, которая в целом свойственна лакедемонянам в военных вопросах. Были созданы войска двух типов. Одни солдаты были добровольцами, служившими за плату и в основном происходившими с Пелопоннеса, своего рода доморощенными наемниками. В отличие от спартанских аристократов, остальное население полиса увеличивалось, и одним из давно известных способов избежать голода, грозившего им дома, была судьба наемника в другой стране, где с радостью принимали греческих солдат. Особенно распространенным это явление было в Аркадии, где было меньше плодородной земли, чем в большинстве других греческих государств. Наемников как в начале V в. до н. э., так и в IV в. до н. э. широко использовали сицилийские тираны. Все большее количество отрядов греческих солдат служило как персам, так и тем, кто восставал против них. Действия спартанцев способствовали более широкому применению наемников во внутренних конфликтах между греческими городами-государствами.

Вторым источником для формирования войска стали илоты. Формально 700 человек, которых Брасид взял с собой в поход на север, оставались рабами, освободили их только по возвращении домой, когда они поселились в городе, недавно отвоеванном спартанцами у Элиды. Следует отметить, что эти 700 человек должны были пройти военную подготовку, прежде чем отправиться с Брасидом. Примерно в то же время, вероятно по решению государства, в Спарте появилась новая социальная группа – неодамоды (дословно «новые граждане», хотя мы можем быть практически полностью уверены в том, что эти люди не получили тех прав, которыми обладали граждане Спарты). Ими становились илоты, уже получившие свободу прежде, чем войти в состав этой новой категории. На протяжении следующих 50 лет они сыграли важную роль в военных предприятиях Спарты. Примерно 3000 неодамодов в 390-х гг. до н. э. были отправлены в Малую Азию, и, несомненно, это были не все представители данной социальной группы. После поражения в 371 г. до н. э. в битве при Левктрах, несмотря на то что Спарта все еще сохраняла значительную мощь, она перестала отправлять свои войска в далекие походы, и неодамоды исчезли с исторической сцены. Военная подготовка выходцев из откровенно угнетаемого слоя могла представлять огромную угрозу, хотя, несомненно, спартанцы могли рассчитывать на поддержку периэков. Важным фактором являлся и престиж спартанцев. Возможно, эти привилегированные илоты научились смотреть с презрением на своих сородичей, находившихся в худшем положении.

Возглавляли эти войска командующие, получившие название гармостов. Их назначали на одну операцию, чтобы они руководили отдельным отрядом сухопутного войска или командовали гарнизоном. Очевидно, их следует отличать от командиров регулярной армии, и мы не знаем, каким образом людей назначали на эти должности. Фукидид писал, что спартанцы пытались каким-то образом сделать так, чтобы командиры подходящего ранга назначались наместниками городов, которые Брасид отбил у афинян. Возможно, этот титул носил сам Брасид, а в том, что гармостами были подчиненные ему командиры, не может быть никаких сомнений. На протяжении последних этапов войны, а затем вплоть до 371 г. до н. э. количество гармостов значительно увеличилось, и их функции также стали гораздо более многочисленными.

Помимо этого, в Спарте был особый военачальник, командовавший флотом, которого назначали ежегодно. Эта должность появилась еще до Пелопоннесской войны, а значит, хотя спартанский флот и не мог сравниться с афинским, он был достаточно многочисленным для того, чтобы постоянно нуждаться в руководстве. В начале войны этот «адмирал» иногда командовал не морскими, а сухопутными войсками. Но на смену этому неудачному эксперименту вскоре пришло назначение гармостов. Ближе к концу войны, когда боевые действия в основном разворачивались на востоке Греции, ежегодно назначавшийся «адмирал» обрел практически полную самостоятельность, так как находился слишком далеко от дома для того, чтобы все его действия можно было контролировать. Некоторые из них, в первую очередь грозный Лисандр, на протяжении нескольких лет затмевавший всех остальных спартанцев, включая царей, самостоятельно вели политические игры.

Основными соперниками во время Пелопоннесской войны были Афины и Спарта, но формально она велась между двумя союзами, в связи с чем возникают вопросы о природе древнегреческих союзов и объединений. Союзники Спарты принимали активное участие в военных действиях; отношения между афинянами и их союзниками были крайне важны в течение всей войны, вопрос заключался в том, смогут ли спартанцы вызвать в Афинской морской державе и поддержать широкомасштабное восстание.

Хотя Спарта и в более ранние периоды вступала в союзы с другими городами-государствами, развитие ее союза можно отнести к середине VI в. до н. э., когда спартанцы отказались от попыток занять и поработить город Тегея в Аркадии и вместо этого заключили с ним союз. Понятие «Пелопоннесский союз» возникло недавно, официальное название этого объединения было простым и расплывчатым – «Спартанцы и их союзники», хотя в письменных источниках их также называют «пелопоннесцами». Вначале этот союз мог основываться на ряде договоров с отдельными городами, по условиям которых Спарта, несомненно, уже была доминирующим партнером. Но к концу VI в. до н. э., возможно из-за сложностей, с которыми спартанцы столкнулись при попытке заставить всех своих союзников в 506 г. до н. э. принять участие в походе против Афин, в союзе появилось некое подобие конституции. Позже Фукидид ссылался на «древние клятвы» о том, что решения должны приниматься большинством голосов городов, и подобное условие свидетельствует о существовании некоей общей договоренности. Геродот сообщает, что в самом конце VI в. до н. э. прошло собрание союзников, на котором был отвергнут план, предложенный спартанцами.

Фукидид описывает процедуру объявления войны афинянам в 432 г. до н. э. гораздо более подробно, чем какое-либо другое событие. Сначала коринфяне, чье недовольство было поводом к войне, привели с собой в Спарту многочисленных представителей союзников, и все они обратились к народному собранию, а затем ушли, чтобы спартанцы могли принять собственное решение. Проголосовав за войну, те созвали формальное собрание своих союзников и поставили перед ними вопрос. Причина этого заключалась в том, что ни одна из сторон не могла принудить другую к участию в войне против ее воли. Союзники не могли быть инициаторами тех или иных политических действий, за исключением неформального представительства, как в случае с коринфянами, но они могли отвергнуть предложение, сделанное им спартанцами. После объявления войны командование силами союза и вся военная стратегия были переданы спартанцам. Ограничить эти полномочия союзники могли, только высказав убедительные аргументы во время полевого военного совета или пригрозив увести своих воинов.

Спартанцы заявляли, будто их союзники, в отличие от афинских, сохраняли свою автономию. Это было действительно так, но лишь если использовать только одно значение данного неоднозначного и часто используемого слова. Сила союза зиждилась на военной мощи входивших в него государств. Кроме того, спартанцы всегда были обеспокоены возможностью восстания илотов, для подавления которого им могла потребоваться военная помощь. Поэтому они не могли разоружить своих союзников в той же степени, как афиняне, и подчиненные им государства, таким образом, получили прочный оплот независимости. Только широкомасштабное восстание, поднятое в благоприятных для этого условиях, могло позволить восставшим противостоять в бою превосходившим их с технической точки зрения спартанцам. Происходило это только в тех случаях, когда престиж лакедемонян по той или иной причине шел на убыль, как, например, в период относительной слабости Спарты после Греко-персидских войн. Пассивно отказываться от сотрудничества было проще, по крайней мере до тех пор, пока спартанцам не надоедало терпеть это. Так, жители Элиды в 420 г. до и. э. поссорились со спартанцами и не принимали участия в остальном ходе Пелопоннесской войны, и подчинить их удалось только после того, как между ними и спартанцами на протяжении двух лет (402–400 до н. э.) шла война. Но в целом союзники подчинялись, чтобы, как иронично замечает Фукидид, с помощью лести превратиться в олигархии того типа, который спартанцы считали приемлемым. Следить за мобилизацией были назначены спартанские командиры, они же руководили на поле боя войсками союзников, хотя формально те находились под командованием собственных военачальников.

Афинский союз, который мы называем Делосской симмархией, начинал свое существование иначе, внезапно возникнув в конце 478 г. до н. э. По сути, он сложился как следствие протеста против гегемонии спартанцев и высокомерия их регента Павсания, хотя лакедемоняне приняли изменившееся положение дел и предпочитали считать союз с афинянами, заключенный во время войны, действующим. При этом нам известно, что члены клялись «иметь общих друзей и врагов» (это очень характерная для оборонительных и наступательных союзов формула), и эти клятвы должны были сохранять свою силу вечно, до тех пор, пока куски железа, которые они затем бросали в море, не всплывут на поверхность. Хотя условия создания союза были сформулированы в столь общих выражениях, все понимали, что его основная цель заключается в ведении войны против персов. С самого начала в Делосской симмархии было такое же подобие конституции, как и в Пелопоннесском союзе, и построена она была по тому же принципу: должны были созываться собрания союзников, на которых все города-участники, большие или маленькие, имели по одному голосу. Происходили они на острове Делос (мы не знаем, насколько часто), где ионийцы поклонялись Аполлону. Однако между двумя союзами существовали и значительные различия, в первую очередь обусловленные тем, что афинский союз был морским и ему были нужны средства для оплаты услуг гребцов, а также тем, что Афины не нуждались в той же степени, что и Спарта, в военной помощи союзников, а, наоборот, скорее укрепляли себя, разоружая их.

Афины намного превосходили своей мощью любого из союзников. Несмотря на то что в нашем распоряжении нет источников, относящихся к первым годам существования союза, мы можем быть почти полностью уверены в том, что афинское народное собрание всегда голосовало отдельно от союзников, причем до голосования последних, и афиняне поддерживали с собранием представителей своих союзников те же отношения, что и спартанцы – со съездом представителей своих. Денежные средства, которые в казну союза, с самого начала находившуюся в руках афинских должностных лиц, вносили его члены, сначала подсчитывал, ко всеобщему удовлетворению, афинянин Аристид. Некоторым городам, отправлявшим своих людей и корабли для участия в общих предприятиях, это надоело, и они стали вместо этого вносить деньги, оказавшись таким образом в еще большей зависимости от Афин. Другие восставали, и афиняне насильно возвращали их в состав союза на менее благоприятных условиях. К середине V в. до н. э. этот процесс зашел уже очень далеко, вследствие чего союз превратился в более сплоченное политическое объединение – Афинскую морскую державу.

Каждый из союзов: спартанский и афинский – был объединен вокруг одного лидера – игемона, обладавшего непропорционально огромной властью, и особое положение этого должностного лица позволяло ему руководить всем союзом. Это не вызывало принципиального раздражения, о чем свидетельствует, в частности, то, что афинянам в 378 г. до н. э. удалось собрать Второй афинский морской союз. При его создании активно велась пропаганда, в рамках которой афиняне отрекались от деспотических мер, принятых ими в V в. до н. э., в период существования морской державы. Конституцией второго союза было предусмотрено одно очень интересное нововведение – существование постоянного совета, состоявшего из представителей союзников, заседавшего в Афинах и представлявшего свои решения перед афинским народным собранием наряду с собственным афинским Советом пятисот. Но при этом Афины не лишились ни толики своей независимости, да и их об этом не просили. Очевидно, союзников в течение какого-то времени устраивало то, что последнее слово остается за афинским народным собранием. Коринфский союз, созданный Филиппом после победы, одержанной им в 338 г. до н. э., стал еще одним объединением, возглавляемым игемоном, которым стал сам Филипп, причем эта должность должна была передаваться по наследству, и после его смерти ее принял Александр. Но по сути это было исключительно политическое объединение, необходимое для установления македонского контроля над Грецией, обладавшее некоторыми интересными особенностями, но так и не принятое добровольно ни одним из входивших в его состав городов.

Принцип гегемонии может показаться способом, подходящим для более легкого объединения Греции под властью одного лидера, но в действительности этого не произошло. Спартанский союз был гармоничным до тех пор, пока в него в основном входили государства Пелопоннеса и их объединял под защитой Спарты страх перед Аргосом на самом полуострове и Афинами за его пределами. Когда, одержав победу над афинянами, спартанцы получили большую часть территории Афинской державы, союз в своем прежнем виде не мог уже существовать. Управлять собраниями столь многочисленных и отдаленных городов, делегаты которых должны были еще и голосовать во время их, очевидно, было крайне сложно. В итоге спартанцы взяли на себя роль скорее предводителей, чем советников, причем на своих старых союзников они давили так же, как и на новых. Второй афинский морской союз также процветал до тех пор, пока его членов объединяли страх перед спартанцами и неприязнь к применяемым ими властным методам, но дрогнул, когда лакедемоняне из общего противника стали союзником. Греческие государства готовы были объединяться под властью самого сильного лидера, а не преобладающего города.

Тем временем действовали цивилизаторские силы. Из сочинений авторов эпохи классики становится понятно, что к концу V в. до н. э. ни одно из государств Южной Греции не было готово открыто взяться за оружие, проявив осознанную агрессию, вместо этого для самоуспокоения оно нуждалось в каком-нибудь кажущемся правдоподобным поводе, связанном с самозащитой. Широкое распространение получили оборонительные союзы, создаваемые для совместной защиты всех их членов. Характерное для IV в. до н. э. стремление к «всеобщему миру», который должен наступить для всех греческих городов и гарантировать их самостоятельность, всегда разбивалось о чрезмерные запросы государства, обретавшего в тот или иной период превосходство в военной сфере. Но само желание никуда не девалось, и, несмотря на то что грекам так и не удалось разработать систему ограничительных мер, они в некоторой степени признавали ее необходимость. Однако это было движение в сторону гарантированной свободы многочисленных независимых государств, которые греки считали единственной подходившей им формой государственного устройства, а не в сторону всенародного объединения.

Таким образом, состоявшие из граждан армии IV в. до н. э. были истощены постоянными, ни к чему не приводившими войнами. Фиванцы, несмотря на победы, одержанные ими в период между 371 и 362 гг. до н. э., так и не получили широкого признания в качестве предводителей всей Греции. Их военная машина остановилась, когда их соседи и противники фокейцы захватили Дельфы и потратили средства, найденные ими в храмовой казне, на наемников, которым они платили на 50 % больше, чем обычно. Увеличение числа воинских подразделений, состоявших из наемников, было признано одним из главных бедствий того времени. Ритор Исократ считал это в первую очередь моральным пороком, так как наемники угрожали установившемуся в Греции миру, бороться с которым можно, отправив всех этих людей на восток – сражаться против Персидской державы. Греки надеялись, что эффектный поход к морю Десяти тысяч во главе с Ксенофонтом станет доказательством слабости персов. Не меньшее потрясение вызывал тот факт, что во время войн, которые те вели против независимого Египта, начиная с 404 и заканчивая 343 г. до н. э., обе стороны активно использовали греческих солдат и командиров. Нести расходы на содержание наемных войск было нелегко. Непредвиденный доход, полученный фокейцами, был случайностью, и эти деньги вскоре закончились. Кроме того, святотатство, которым считался захват храмовых сокровищ, было очень серьезным грехом – чуть раньше жители Аркадии отказались от предложения таким же образом использовать казну Олимпии. Афины в середине IV в. до н. э. сталкивались с серьезными проблемами даже при финансировании армии, состоявшей из граждан, и афинским полководцам слишком часто приходилось прерывать походы, чтобы тем или иным образом собрать деньги. К тому же наемников, к сожалению, плата интересует гораздо больше, чем то, за что их наняли сражаться, хотя в Греции не было известной нам по истории Италии проблемы – нежелания наемнических армий слишком усердно сражаться друг против друга.

Уже с начала IV в. до н. э. почтенные афинские военачальники, оказавшись по тем или иным политическим причинам в опале либо не найдя себе достойного применения дома, нанимались на службу к восточным правителям. Спартанский царь Агесилай подвергся критике за то, что в конце жизни пытался добыть для своего полиса деньги, поступив на службу к египетскому царю, а затем перейдя на сторону его соперника. Безродные командиры наемников, служившие царям Фракии, создавали собственные небольшие государства, и Демосфен с огромным осуждением говорил о почестях, воздававшихся в Афинах одному из них, которому, чтобы сделать его военачальником, даровали афинское гражданство. Все это свидетельствовало о том, что у греков больше не было причин сражаться друг с другом.

Во многих своих речах Демосфен упрекает город за чрезмерное увлечение приемом на службу наемников и нежелание граждан участвовать в войнах, которые вели Афины. Многие историки воспринимали эту суровую критику слишком буквально, говоря об упадке Афин и не осознавая того, что Демосфен использовал весь свой ораторский талант, чтобы убедить афинян бросить все силы на противостояние Македонии, к которому город еще не был готов. Когда имелась причина для борьбы, участие в военных акциях принимали сами граждане, в том числе афинские, независимо от того, с кем и зачем нужно было сражаться – с Филиппом Македонским или в более поздних войнах за свободу. Потеря стимула, характерная для Греции в IV в. до н. э., была в основном вызвана политическими причинами, а не падением боевого духа ее обитателей. Сражения не приводили к каким-либо реальным результатам. В последнем предложении своей «Истории Греции» Ксенофонт с отчаянием отмечает, что все надеялись на ясный итог битвы при Мантинее (362 до н. э.), но после этого сражения путаницы и неуверенности стало еще больше, чем прежде.

Глава 9

Власть и суды

Учению о разделении властей не было места в древнегреческой политической теории или практике. Советы и собрания, принимавшие законы и политические решения, в некоторых случаях также выступали в качестве судов. Когда в Афинах появились отдельные суды, к многочисленным судьям обычно обращались так, будто они сами были участниками народного собрания, и они действительно были типичными его представителями. Магистраты, олицетворявшие исполнительную власть, были также судьями, они же принимали активное участие в работе законодательных органов. Управление общественными делами, достаточно слаборазвитое, в основном находилось в руках магистратов, но в Афинах значительная его часть осуществлялась под руководством совета или им самим. Наиболее полные из имеющихся в нашем распоряжении свидетельств о характере этих институтов, о том, как к ним относились и как они влияли на различные события, как обычно, происходят из Афин. Но в нашем распоряжении также имеется достаточное количество источников, рассказывающих о том, как данная сфера жизни общества была организована в Спарте, которая и в данном случае продемонстрировала свою уникальность.

Особенности политического устройства города во многом были продиктованы или проявлялись в составе его народного собрания. В демократических государствах голосовать на нем имели право все лично свободные взрослые мужчины. И несмотря на то, что на практике в Афинах эпохи классики каждое конкретное собрание посещал не более чем один из восьми граждан, крайне важным оставалось само осознание того, что все имеют право голоса и могут иногда посещать такие мероприятия. В олигархиях право участвовать в голосовании было ограничено определенным имущественным цензом. В Спарте также присутствовал имущественный ценз, по крайней мере в том смысле, что гражданин должен был иметь возможность оплатить свое участие в совместной трапезе. Но там существовало еще одно ограничение – никто не мог стать гражданином, не пройдя довольно жесткую подготовку, обязательную для всех молодых спартанцев.

Советы в демократических и олигархических государствах также отличались. Наиболее подходящей моделью для первых был афинский Совет пятисот, члены которого ежегодно избирались по жребию из числа кандидатов, прошедших некий предварительный отбор. В олигархиях советы были менее многочисленными и обладали большей властью, но при этом их члены назначались, или были настолько маленькими, что их вообще сложно назвать советами, и представляли собой нескольких магистратов, носивших титул, свидетельствовавший о том, что они исполняли функции, повсеместно считавшиеся характерными для советов. Наиболее архаичным из подобных органов был совет старейшин, считавшихся его членами на протяжении всей своей жизни, такой как спартанская герусия или почтенный пережиток седой древности – афинский ареопаг, в состав которого входили главные магистраты, завершившие свою длившуюся на протяжении года службу. К середине V в. до н. э. последний лишился всех своих прежних функций, за исключением суда по делам, связанным с убийствами.

То, как все эти институты появились, сокрыто от нас в сумраке «темных веков». В состав спартанской герусии входили 30 членов: два царя и 28 других людей, избранных с помощью аккламации из числа спартанцев, чей возраст превышал 60 лет, участвовавших в ее заседаниях до самой своей смерти. Численности этого совета и той роли, которую его члены и народ должны были играть в решении вопросов государственной важности, посвящена большая часть источника, получившего название Большая Ретра и сохранившегося в пересказе Плутарха с некоторыми дополнениями, которые можно извлечь из произведения Аристотеля. Члены герусии, согласно этому тексту, должны были выносить предложения, но конкретные решения принимал народ путем голосования. Создание этой системы приписывалось жившему в древности законодателю Ликургу, и некоторые современные историки считают, что именно он в начале IX в. до н. э. определил функции совета и народного собрания. Об этом периоде сложно говорить с определенной степенью уверенности, но то, что на его протяжении мог быть создан столь четкий политический аппарат, маловероятно. Большинство историков в настоящее время относит соответствующие реформы к VII в. до н. э. В числе сохранившихся стихотворений Тиртея, писавшего их, чтобы вдохновить спартанское войско на подавление затянувшегося восстания в Мессении, мы находим пересказ слов дельфийского оракула, представляющих собой изложение основных положений Большой Ретры. Несмотря на то что мы не до конца понимаем контекст, в котором были написаны эти строки, и на то, что он вызывает массу споров, они позволяют нам предполагать, что реформы, содержание которых пересказывается в Ретре, каким-то образом были связаны с восстанием в Мессении. Тиртей не упоминает имя Ликурга, и мы можем оставить эту легендарную личность без внимания.

Хотя Плутарх, пересказывая содержание Ретры, рассматривает ее как текст, в основном касающийся создания герусии, следует предположить, что для современников она была важна также потому, что именно в ней был сформулирован принцип, согласно которому последнее слово в решении того или иного вопроса принадлежит народу, на суд которого выносят различные предложения. Следует помнить, что народ Спарты, хотя из его состава и были исключены все лично свободные периэки, был довольно многочисленным, возможно, таких людей насчитывалось не менее 8000 (эту цифру Геродот приводит для 480 г. до н. э.), а может, их было еще больше. Передача политической власти столь многочисленному сообществу была для VII в. до н. э. очень большой уступкой. В нашем распоряжении имеются свидетельства того, что в самой Спарте во время мятежа в Мессении имели место волнения. Стихотворения Тиртея свидетельствуют о том, что мораль в спартанской армии того времени находилась не на самом высоком уроне, а Аристотель нашел в них доказательство того, что проведенное тогда перераспределение земель вызвало бурное недовольство. Тогда же сходные проблемы привели к повсеместному установлению тираний, но в Спарте никогда не было собственного тирана. Возможно, для их решения в Лакедемоне решили передать часть власти слою людей, которые могли бы выступить в поддержку тирана, то есть, грубо говоря, войску гоплитов.

Столь большая уступка вряд ли была сделана без применения мер предосторожности. Таким средством обеспечения безопасности, претворенным в жизнь в Ретре, стало то, что инициатива была оставлена в руках совета, который обладал монопольным правом выдвигать предложения. Эта модель получила широкое распространение по всей Греции, а предварительные дискуссии получили название пробулевсис. Вся система, при которой инициатива принадлежала совету, а окончательное решение – народному собранию, стала называться пробулевтической формой правления. Первым источником, рассказывающим о механизме, лежавшем в ее основе, стала спартанская Ретра, и вполне возможно, что она действительно впервые появилась в Спарте в VII в. до н. э. и была позаимствована оттуда другими государствами. В самом Лакедемоне была предпринята еще одна мера предосторожности – в Ретру было внесено дополнение, согласно которому герусия получала возможность отменять «бесчестное» решение народного собрания. Что бы это ни значило, данное правило не было заимствовано другими государствами, да и в нашем распоряжении нет свидетельств того, что оно когда-либо было претворено в жизнь в самой Спарте.

Что касается Афин, то в нашем распоряжении нет источников, свидетельствующих, что какая-то часть их граждан была официально лишена права участвовать в народных собраниях, хотя, несомненно, в ранние периоды его участники, обладавшие более низким происхождением, знали свое место и предоставляли возможность заниматься делами «лучшим мужам». Когда около 632 г. до н. э.[19] Килон попытался установить тиранию и захватил акрополь, людей призвали окружить его там. Но когда осада затянулась, основная часть народа ушла, предоставив архонтам возможность завершить начатое. В каком-то смысле это было решение собравшихся там людей, хотя они до сих пор сохраняли пассивность перед лицом магистратов. В 594 г. до н. э. Солон созвал собрание, на котором представил свой план реформ. Это собрание не было обычным, а скорее представляло собой нечто из ряда вон выходящее, но его вмешательство оказалось результативным. После этого народное собрание стало фактором, не обращать внимания на который было уже невозможно. Солон создал новый пробулевтический Совет четырехсот, который должен был обсуждать дела перед народным собранием. Плутарх писал, что задача этого совета заключалась в том, чтобы служить тормозом, и ссылался на использованную Солоном метафору, согласно которой два совета: древний ареопаг и его новый Совет четырехсот – станут якорями, на которых должно стоять государство. В контексте того времени это выглядит довольно логичным. Вмешательство народа, носящее революционный характер, можно понять, если оно приводит к назначению столь гуманного и умеренного реформатора, как Солон, но оно сопряжено с очевидными опасностями. В другой ситуации оно, ведомое радостным возбуждением, может привести к принятию менее уместных решений. Незадолго до своей смерти Солон увидел, что предложенных им мер было недостаточно для того, чтобы помешать Писистрату получить отряд телохранителей, что стало первым шагом к установлению его тирании.

Модель пробулевтической системы, обретя те или иные локальные особенности, широко распространилась по всей Греции. В ранние периоды, когда идея доверить окончательные решения многочисленному народному собранию была чем-то новым, совет как гарантия от скоропалительных решений мог в глазах греческих государственных мужей, таких как спартанские реформаторы и Солон, обладать наивысшей ценностью. По мере развития системы этот ее аспект в основном отошел на второй план, и более важную роль стали играть другие ее составляющие. В том, что общественно важные дела разбирались в два этапа, а не путем принятия немедленного решения, было очевидное преимущество, которое играло все более важную роль по мере усложнения этих дел. Совету могли быть предоставлены другие функции, помимо участия в принятии решений и законотворчестве. В частности, в Афинах он стал основным органом государственного управления.

По вполне понятным причинам в различных городах этот орган развивался по-разному. В Афинах он был довольно многочисленным. Со времени реформ Клисфена совет состоял из 500 простых граждан, достигших возраста старше 30 лет, избранных по жребию и входивших в его состав всего лишь на протяжении года, причем человек мог быть избран на второй срок, но не более того. Участие в совете занимало много времени, и, хотя в условиях развитой демократии им платили, эта сумма была не очень большой. Ни один по-настоящему бедный человек, очевидно, не стремился войти в его состав, и вполне могло быть так, что феты, представители низшей из социальных категорий, на которые Солон разделил афинское общество в зависимости от доходов, официально не могли быть кандидатами в состав совета. Во второй половине V в. до н. э., когда численность населения Афин значительно увеличилась, было несложно избрать достаточное количество членов совета из числа представителей других трех разрядов – гоплитов и тех, кто занимал более высокое положение. Но, вероятно, это было сложнее, чем во времена, когда Клисфен впервые учредил свой Совет четырехсот, и невозможно без предоставления людям шанса на второй срок. Очевидно, в результате многочисленные представители этих категорий получили опыт работы в совете, бесценную политическую подготовку.

Совет преднамеренно был создан не как орган, состоявший из достопочтенных привилегированных людей, обладавших огромным престижем, а как поперечный срез самого народного собрания. Кроме того, он был слишком большим для того, чтобы вести дела, если не состоял из различных советов. По вполне естественным причинам народное собрание занимало преобладающее положение, со временем начав по своему усмотрению дорабатывать вынесенные предложения, делать не связанные с ними дополнения или даже (в конце) рекомендовать совету вынести определенное предложение на обсуждение во время следующего народного собрания. Таким образом, в политической сфере совет эпохи классики не сумел удержать инициативу, которую, очевидно, давало ему его официальное положение. Однако его административные функции стали более многочисленными и включали в себя проверку записей особых коллегий, отвечавших за строительство флота, чиновников, занимавшихся подготовкой празднеств и соревнований, и многих других. Кроме того, члены совета самостоятельно управляли выполнением ряда задач. Срочных дел, особенно во второй половине V в. до н. э., когда Афины достигли наивысшего могущества, было очень много, и загруженность совета была настолько велика, что быстро решалось далеко не все. Но члены совета делали все возможное, и функции, выполнявшиеся ими, были одними из наиболее важных в Афинах.

В целом в олигархиях (по крайней мере, насколько мы можем судить, так как, в отличие от Афин, законы там не вырезались на камне) советы или аналогичные органы обладали большей властью, а народное собрание, соответственно, меньшей. Кажется вполне вероятным, что очень многие дела решались в частном порядке за кулисами. Спарта в данном случае является некоторым исключением, так как герусия крайне редко упоминается в письменных источниках, посвященных рассказу о политических событиях, в частности, о ней вообще ничего не сказано в «Истории» Фукидида (432–411 до н. э.) и немногим больше – в соответствующем сочинении Ксенофонта (411–362 до н. э.), где часто говорится о спорах, которые велись во время народного собрания и, очевидно, играли довольно важную роль. Герусия, несомненно, продолжала выполнять свои пробулевтические функции. Так, в критический момент в неспокойном III в. до н. э. ее члены отказались выносить на обсуждение народного собрания реформы, предложенные царем Агисом IV. Но складывается впечатление, что в целом этот почтенный орган, состоявший из пожилых государственных мужей, не очень успешно выполнял свои официальные политические функции. Но при этом герусия исполняла судебные функции, рассматривая наиболее важные дела, в частности преступления, за которые были предусмотрены наиболее суровые наказания – смертная казнь, ссылка или лишение гражданских прав. Тот огромный престиж, которым продолжала пользоваться герусия, мог быть связан с ее судебными функциями.

Магистраты появились в греческих городах-государствах тогда, когда цари частично или полностью лишились своей власти. В целом они везде занимали примерно одинаковое положение, несмотря на то что носили различные титулы. Они способствовали развитию находчивости древних и современных этимологов. Эти люди могли носить такие простые титулы, как архонт (в Афинах и других городах), что можно перевести просто как «правитель», либо более специфичные, как, например, спартанские эфоры (возможно, это слово можно перевести как «надзирающий») или даже милетские «третейские судьи» и «коллегии музыкантов» (если, конечно, эти термины были переведены верно). Как бы ни назывались эти должности, их, очевидно, занимали в первую очередь аристократы, взявшие в «темные века» в свои руки власть, потерянную царями, и разделившие ее между собой. Насколько нам известно из достоверных источников, все они также были наделены судейскими функциями.

Высшим должностным лицом в Афинах был просто архонт или архонт эпоним (в его честь называли год)[20]. «Цари», носившие титул басилевс, продолжили совершать некоторые традиционные общегосударственные жертвоприношения и другие ритуалы, но их также избирали ежегодно, и они обладали рядом светских функций. Полемархи были военачальниками, но, лишившись этой функции в начале V в. до н. э., они стали магистратами, с которыми должны были иметь дело иноземцы. Шесть фесмофетов, судя по названию должности, вероятно, были призваны составлять законы, но в письменных источниках говорится, что эти люди их записывали. В Афинах эпохи архаики члены этой коллегии из девяти архонтов решали большинство административных и политических вопросов. Судебная деятельность была распределена между судами различных категорий, выносивших окончательные приговоры до тех пор, пока Солон не разрешил обращаться за обжалованием приговора к народу.

После реформ Клисфена влияние архонтов заметно уменьшилось. В результате следующей реформы, проведенной в 487 г. до н. э., их избирали по жребию из числа кандидатов, выдвинутых от фил. Впоследствии, хотя эта должность оставалась престижной и ее занимали представители двух наиболее богатых слоев общества, к ней перестали стремиться из-за ее политической значимости. Вместо этого главным должностным лицом стал полководец, о котором речь шла выше. В 462 г. до н. э. архонты лишились и судебных полномочий. Помимо этих высших магистратов в демократических Афинах появилось множество чиновников, выполнявших определенные функции, в частности занимавшихся проверкой деятельности магистратов, срок полномочий которых истек, надзиравших за рынком и т. д.

Делать выводы о том, что было характерно для олигархий, как обычно, сложнее. Говоря о политике, стоит упомянуть интересную конституцию, принятую в Беотийском союзе в 446 г. до н. э. В городах Беотии устанавливалась олигархическая форма правления с имущественным цензом. (Это, между прочим, первое четкое упоминание об имущественном цензе в олигархических государствах.) В городах было по четыре совета, каждый из которых по очереди выполнял функции пробулевтического органа. Полномочия народного собрания осуществлялись на общем собрании трех остальных советов. Территория государств, входивших в союз, была разделена на 11 округов с населением равной численности, причем в один из них могли входить три или четыре города, в то время как сами Фивы были поделены на два округа. От каждого округа избирались один из магистратов союза, называвшихся беотархами, и 60 членов общесоюзного совета. Кроме того, он должен был прислать определенное число воинов для армии и т. д. Это была очень необычная попытка создания представительного органа власти, причем целью данного процесса было, очевидно, дать всем городам союза возможность принимать участие в управлении им и избежать преобладания Фив. Этот план по большей части провалился. По случайной оговорке Фукидида можно понять, какой вес в результате всех этих мер фактически получали магистраты. Беотархи полагали, как он пишет, что советники (как и городской, этот совет был разделен на четыре части) без особых разъяснений примут именно то решение, которое будет предложено им на основании предварительных переговоров. Тогда, в 420 г. до н. э., советникам впервые пришло в голову отказаться, но из контекста понятно, что обычно беотархи эффективно руководили действиями союза. О судопроизводстве мы знаем лишь то, что в Беотийском союзе существовал общесоюзный суд, в состав которого входили судьи от каждого округа.

Спарта опять же стала исключением. Сложившуюся там ситуацию осложняло то, что в Лакедемоне сохранилась царская власть, передававшаяся по наследству. При этом в Спарте был не один, а целых два царя, правившие одновременно и происходившие из двух разных семейств. О том, каким образом возникло это крайне странное явление, мы ничего не знаем. Как и в других городах-государствах, цари лишились большей части своей некогда неограниченной власти. Вероятно, Ксенофонт описывал именно этот процесс, рассказывая о клятве, которую в его время все еще ежемесячно давали друг другу цари и могущественные магистраты – эфоры. Первые клялись, что будут соблюдать законы, а последние, причем от имени города, – что будут сохранять привилегии царей до тех пор, пока те не нарушат свою клятву. В данном случае эфоры, магистраты, существовавшие наряду с царями, а не вместо них, выступают в качестве представителей города и в противовес царям. Возможно, перед нами пережиток какой-то древней сделки, в результате которой были установлены законы. На общем фоне Спарту выделяет тот факт, что тамошние цари не только исполняли определенные религиозные и некоторые малозначительные судебные функции, но и командовали войском, то есть занимались делом, в котором крайне опасно полагаться на унаследованный талант. Народное собрание принимало решение о том, какой из двух царей должен отправиться в тот или иной поход. Но как только царь, стоявший во главе войска, пересекал границу государства, он получал свободу действий – мог сражаться или даже вести переговоры, ограниченную лишь знанием того, что, вернувшись домой после совершения серьезной ошибки, он может предстать перед судом. Дома его власть сводилась к участию в заседаниях герусии, которое он принимал в силу своего статуса. Однако, несмотря на все эти ограничения, личность царя все еще вызывала почтение, столь чуждое древнегреческому обществу. Умелый царь мог использовать ряд имевшихся в его арсенале преимуществ.

Пятерых эфоров ежегодно избирали все граждане из своего числа. Они обладали очень широкими даже для магистратов олигархического государства полномочиями. Судебные дела они, как и архонты в Афинах, распределяли между собой в зависимости от категории, к которой те относились. Как в древности, так и в наши дни им приписывалось гораздо большее влияние на ход истории Спарты, чем то, которое они оказали на него на самом деле. Это вызвано целым рядом причин, в частности кругом их реальных властных полномочий и тем фактом, что именно с ними имел дело любой иноземный посланник, как только он оказывался в Спарте. Кроме того, скрытность спартанцев по поводу поставленных перед ними задач привела к появлению мнения о существовании некоего постоянного зловещего воздействия. В действительности мы не можем говорить, что эфоры постоянно решали политические вопросы. Ежегодно избиравшийся совет проводил политику, преобладавшую в момент их избрания и изменявшуюся (как для самих эфоров, так и для граждан в целом) под влиянием событий, происходивших в течение промежутка времени, на протяжении которого они занимали свои должности. Политика, проводимая одним советом, могла заметно отличаться от той, которой придерживались предшественники его членов, даже если все решения принимались единогласно. Но сам ежегодно избиравшийся совет мог (в некоторой степени по собственной инициативе) предпринимать шаги, оказывавшие серьезное влияние на политическую линию всего государства.

Эфоры обладали широкими полномочиями, связанными с поддержанием правопорядка. Особенно обширными они казались чужакам, которых поражал факт наличия у эфоров права в случае необходимости арестовывать даже царя, хотя продержать его долго в заключении без суда они не могли. Они отвечали за отсутствие волнений среди илотов. Они принимали иноземных послов и решали, следует ли просьбы тех передавать совету и народному собранию. Прежде чем отправить войско в поход, эфоры решали, сколько возрастных групп следует созвать. Они обладали широкой политической свободой и могли использовать ее в политических целях. Так, в 403 г. до н. э., когда Лисандр был отправлен в Афины на помощь тридцати тиранам и добился в этом успеха, большинство эфоров поддержало просьбу царя Павсания, который хотел отправиться во главе войска в Афины, и, придя туда, он стал придерживаться политики, диаметрально противоположной той, которую проводил Лисандр. В конце концов вопрос о судьбе Аттики был передан на голосование народного собрания, члены которого поддерживали Павсания, и таким образом закон был соблюден. Однако инициатива эфоров, несомненно, значительно повлияла на ход событий. Они, будучи верховными должностными лицами государства, облеченными исполнительной властью, обладали и другими полномочиями, но не всегда легко отличить действия, которые они предпринимали для претворения в жизнь решений, принятых на народном собрании, от тех, которые они совершали самостоятельно.

Они (по праву, по привычке или для удобства) посещали заседания герусии. В присутствии должностных лиц при обсуждении политических решений, которые им придется претворять в жизнь, имеется ряд преимуществ. К примеру, афинские военачальники нередко посещали собрания совета. Эфоры также председательствовали на народных собраниях, вели их дела и выдвигали вопросы на голосование. Это, вероятно, давало им существенное преимущество. Ксенофонт несколько раз называет действия, совершенные спартанским государством, деяниями «эфоров и народного собрания». Хотя формально это может быть не совсем верным, вероятно, такие слова были ближе к правде, чем если бы он использовал словосочетание «герусия и народное собрание» (чего он не делает).

Афиняне, наоборот, чересчур сильно старались не передавать решение подобных вопросов в руки верховного должностного лица, слишком долго занимавшего свой пост. Можно предположить, что изначально, хотя в источниках эта информация отсутствует, на народном собрании председательствовал архонт. Однако в 507 г. до н. э., когда Клисфен предложил свои преобразования, его противник архонт Исагор, очевидно, не сумел помешать ему. В эпоху классики процедура была более сложной. Совет пятисот делился по филам на десять частей, в каждой из которых состояли по 50 человек. На протяжении одной десятой части года каждая из этих групп брала на себя более активную роль в управлении государством. В каждой из этих групп, которая в тот или иной момент отвечала за государственную политику, в V в. до н. э. формировался менее многочисленный комитет, члены которого ежедневно избирали на один день председателя, руководившего заседанием совета или народного собрания, если таковое приходилось на этот день. В IV в. до н. э. система еще более усложнилась, но при этом власть председательствующего усилена не была. Как это часто бывает, задача демократии состояла в том, чтобы не позволить любому человеку обрести чрезмерное влияние, даже рискуя при этом тем, что во главе важного собрания может оказаться неопытный и, вполне вероятно, некомпетентный председатель. То, что ситуация выходила из-под контроля не так часто, многое говорит о законопослушности граждан. В 406 г. до н. э. имел место случай, носивший поистине катастрофический характер. Люди восстали против военачальников, только одержавших победу над спартанцами в битве при Аргинусских островах. Они кричали о гарантиях и настаивали на том, чтобы шесть полководцев путем голосования были приговорены к смерти. Однако подобные события случались редко, и это было худшим из них.

Для системы управления Афинами характерны и другие элементы, свидетельствующие об этом особом опасении чрезмерного влияния и о той степени, в которой все дела находились под контролем совета и народного собрания. Любой магистрат мог быть освобожден от должности до истечения срока своих полномочий, если во время ежемесячной проверки принималось решение о том, что его поведение является неудовлетворительным. В Афинах не было иерархии магистратов, при которой люди, занимавшие менее значимые должности, получали от начальства инструкции и отчитывались о проделанной работе. Вместо этого все магистраты напрямую и самостоятельно общались с советом и народным собранием. В этом проявляется заметное отличие от системы, принятой в Спарте, где эфоры обладали властью над всеми другими государственными органами.

Система правосудия развивалась аналогично – путем распределения полномочий и функций, которые изначально находились в руках царя. Вначале законом было слово правителя. Вынесенные им судебные решения были олицетворением мудрости, ниспосланной на него Зевсом, царем богов. Его преемники, аристократы, также заявляли о своем праве на претворение в жизнь божественной воли. По вполне понятным причинам важную роль играл правовой обычай, но нам известно, что при отсутствии писаных правил он может быть крайне изменчивым. Жалобы Гесиода свидетельствуют о том, насколько ненадежными были современные ему беотийские правители. В этих условиях любая уверенность является большим шагом вперед, и первым важным достижением греков в этой сфере стала запись законов, причем даже несмотря на то, что ранние древнегреческие законы были довольно жестокими.

Города Крита славились своими законами. Древнейшие фрагменты, вырезанные на камне в конце VII в. до н. э., были обнаружены в расположенном на этом острове Дреросе. Лучше всего сохранилось краткое положение, касающееся усовершенствования государственного устройства, не представляющее само по себе большого интереса, хотя в то время оно, вероятно, было довольно спорным. Кроме того, существует вероятность того, что, прежде чем быть зафиксированными на камне, законы записывались на лучше поддающихся обработке материалах. Кодификации, очевидно, способствовали потребности новых сообществ, таких как, например, заморские колонии. Общество, начинающее все с нуля, не опирающееся на традиции, за исключением тех, которые привезли с собой с родины поселенцы, испытывало более острую потребность в писаных законах, особенно в тех случаях, если не все поселенцы происходили из одного и того же города. Залевк, живший в городе Локри на южном побережье Италии, считается первым человеком, составившим писаный свод законов, и, вероятно, он действительно разработал их в середине VII в. до н. э. Они, как и написанные его более известным преемником Харондом из Катаны, славились четкостью и жестокостью. По преданию, Драконт в конце VII в. до н. э. записал афинские законы, но они были настолько жестокими, что живший чуть позже Солон отменил их все, за исключением закона, касающегося убийств. Некоторые фрагменты его законов сохранились до нашего времени, но только в виде разрозненных цитат в сочинениях античных авторов, которых достаточно лишь для того, чтобы понять, что Драконт действительно сумел разработать исчерпывающий свод законов. Но при этом у нас нет сомнений по поводу Солона, чьи законы сохранились полностью по крайней мере в эпоху эллинизма, так как были записаны на огромных деревянных досках, которые еще стояли в Афинах того времени. Ученые периода эллинизма составляли к ним комментарии, и сохранившиеся фрагменты свидетельствуют о том, что этот свод регулировал большое количество различных отношений. В Спарте, с другой стороны, вообще не было писаных законов – считалось, что Ликург, пользовавшийся глубоким уважением, запретил их, а Аристотель, живший в IV в. до н. э., обращает внимание на опасность, связанную с тем, что эфорам, которые могли быть ничего не стоящими людьми, позволяли применять обычное право, не сверяясь с каким-либо авторитетным источником.

Подробную информацию мы узнаем только об афинских законах эпохи классики, упоминающихся в судебных речах и других источниках. Некоторое представление о том, что предшествовало им, мы можем получить по законам Гортины на Крите. Несмотря на то что это довольно длинный текст, вырезанный на изогнутой стене здания, частично сохранившегося до сих пор, ни один вопрос в нем не раскрыт полностью. Очевидно, он появился вследствие широкомасштабной проверки городских законов. Довольно часто новые законы предполагают улучшения в тех или иных сферах жизни общества, но все они свидетельствуют о том, что их авторы были знакомы с существующими законами, которые в ходе этой проверки были доработаны или дополнены. Надпись относится к середине V в. до н. э., но общество, где применялись эти законы, было менее развито, чем современное ему афинское, поэтому данный «свод» позволяет нам составить представление о том, что происходило на более ранней стадии развития города.

Правосудие тогда вершил человек, названный в тексте просто судьей, причем нигде не сказано, кем он был или каким образом назначался. Однако другие надписи того времени, найденные на Крите и в других местах, свидетельствуют о том, что магистраты были наделены судебными функциями. Возможно, больше всего современного читателя поражает то, что данные законы по большей части представляют собой набор инструкций, которым судья должен бездумно следовать. При этом для них характерны две разные формулы. В первой из них содержится информация о том, какой вердикт и наказание должны быть вынесены в определенных обстоятельствах, к числу которых может относиться факт наличия свидетелей, а вторая формула позволяет судье дать клятву и принять собственное решение. Зафиксированные наказания, несомненно, являются пережитком времени, когда законы устанавливались произволом аристократов (на что жаловался еще Гесиод) и существовала острая необходимость в их стандартизации. Еще одним пережитком глубокой древности является огромное значение, которое имела обычная клятва, как правило именем главного бога города, которого человек, дававший ее, призывал покарать его и его потомство, если он лжет. Клятвы продолжали привлекать внимание, несмотря на лжесвидетельства и тот сильно задевавший Платона факт, что в начале заседания суда клятву могли давать обе стороны, а значит, одна из них была лживой. Одному из участников судебного разбирательства всегда было выгодно заставить другого дать клятву, а тому, кто отказывался от этого, такой поступок мог принести вред, но, если соперник соглашался поклясться, никаких последствий для стороны, предложившей дать клятву, это не имело.

В Афинах эпохи архаики судебная система состояла из совета ареопага, происходившего от царского совета, и судов архонтов. Первую брешь в ней проделал в 594 г. до н. э. Солон, разрешив жаловаться на решение архонтов народному собранию, выступавшему в качестве суда общей юрисдикции. В этом мыслители, жившие в более позднее время, видели истоки демократического режима, превосходившего все, что мог представить себе Солон. Однако народное собрание было слишком многолюдным, поэтому ко времени, о котором мы знаем уже очень многое, появились суды, отделенные от народного собрания, причем присяжные каким-то образом избирались из числа всех граждан. На этой основе в результате реформ, проведенных Эфиальтом в 462 г. до н. э., было создано нечто совершенно новое. Обращение в более представительный суд, правом на которое прежде обладала сторона, чувствовавшая себя оскорбленной, теперь стало автоматическим, вследствие чего апелляционный суд стал судом первой инстанции. Архонт больше не выносил вердикт, а вел лишь предварительное слушание, в ходе которого заслушивались показания свидетелей и зачитывались соответствовавшие случаю законы. Затем результаты этого слушания опечатывали и передавали в суд, на заседании которого председательствовал архонт, при этом не игравший какой-либо значимой роли в процессе.

Сходной процедуры придерживались, когда в суд попадало дело, связанное с несогласием с решением третейского судьи. Греки очень активно прибегали к третейским судам, как единоличным, так и коллегиальным. В Афинах конца V в. до н. э. существовал коллегиальный арбитраж, членов которого ежегодно избирали из числа людей, входящих в возрастную группу, представители которой уже не подлежали военной службе, – из 60-летних мужчин. Гражданские иски в первую очередь необходимо было передавать третейскому судье из числа этих людей, предположительно для того, чтобы облегчить ношу судов. Если он мог привести стороны к соглашению, то спор считался разрешенным, в противном случае он выслушивал их и получал свое вознаграждение. Если после этого они предпочитали обратиться в суд, соответствующие документы опечатывали (причем тексты, связанные с каждой из сторон, поступали туда отдельно) и передавали в суд вместе с вознаграждением. При этом участники судебного разбирательства не могли отказаться от рассмотрения дела, которое разбирал третейский судья.

Вердикт суд выносил большинством голосов многочисленных присяжных, которых всегда насчитывалось несколько сотен (их число могло доходить до нескольких тысяч). Они также определяли наказание, если оно не было установлено законом. Для рассмотрения конкретных дел присяжных избирали из числа 6000 претендентов, перечень которых ежегодно проверялся. Избрание проводилось по жребию, и это наряду с большим числом присяжных было способом не допустить взяточничество. Но основной задачей было передать отправление правосудия в руки простых людей, и небольшая плата, установленная Периклом примерно в одно и то же время с реформами Эфиальта в размере двух оболов (впоследствии эта сумма была увеличена до трех), вероятно, должна была облегчить службу простым людям. По мере развития демократии греки постепенно отошли от идеи о том, что для осуществления каких-либо общественных функций необходим специалист, и считали разумными и безопасными органы, состоявшие из большого числа людей, и избрание по жребию.

В афинских законах проводились различия между частными и общественными делами, но они не очень явные, и эта разница отличалась от той, которая имеется между гражданскими и уголовными делами в наше время. В Древней Греции не было общественных обвинителей, и при выдвижении обвинений в преступлениях против государства афиняне полагались на частных лиц. При удачном стечении обстоятельств эти люди отчасти руководствовались патриотическими соображениями, но более вероятно было то, что обвинитель преследовал какой-то собственный интерес, в частности руководствовался личной или политической неприязнью. Худшим качеством этой системы, нередко присутствующим в других аналогичных государствах, является появление профессиональных доносчиков, которых в Афинах называли сикофантами (с тех пор значение данного слова изменилось) и которые пользовались дурной славой за то, что шантажировали богачей, угрожая, что обвинят их в преступлениях против государства и общества. В других случаях, при которых в наше время вмешивается полиция, заниматься всем должна была пострадавшая сторона или третье лицо, действующее от ее имени.

При рассмотрении частных дел зачитывались показания свидетелей, зафиксированные во время предварительного слушания, проведенного архонтом, или при рассмотрении дела третейским судьей. Кроме того, специальный человек зачитывал соответствующие законы, причем на время чтения он останавливал водяные часы. Последние представляли собой сосуд с узким носиком у основания, и с их помощью отмеряли время, на протяжении которого каждый участник мог обращаться к присяжным. Он был вынужден выступать в суде самостоятельно, но со временем получила распространение практика зачитывания речей, заранее написанных для конкретного суда профессионалом. Эти речи, ставшие образцом стиля и умения писать, являются крайне важным для нас историческим источником. Поддержать участника судебного процесса могли и речи его влиятельных друзей – многое зависело от того, насколько значимым человеком был он сам и являлось ли дело сколь-нибудь важным.

Нам известны основные принципы системы, сложившейся после реформ Эфиальта. Но современников в первую очередь поражало то, что он ограничил функции ареопага. Отныне он мог только рассматривать дела об убийстве, поджоге и уничтожении священных оливковых рощ. Нам доподлинно известно, что прежде ареопаг обладал гораздо более широкими судебными и политическими полномочиями, но мы не знаем, каким образом судебные функции были разделены между ним и архонтами. Однако вопрос об убийствах остается важным, так как самой серьезной правовой проблемой в обществах, находящихся на стадии формирования более стабильной и развитой цивилизации, является насилие над личностью. В Греции эпохи классики ее осложняло сильное чувство того, что убийство приводит к осквернению (миазма), которое угрожает любому, кто пустит убийцу в свой дом, и предоставившему ему укрытие городу, даже если это было сделано ненамеренно. В глубокой древности в Греции была широко распространена кровная месть. Гомер неоднократно рассказывает о героях, ударившихся в бега после совершения убийства, даже если оно было случайным, в стремлении укрыться от семьи погибшего у царя, способного очистить и защитить убийцу, хотя для Гомера очищение с эмоциональной точки зрения не было таким важным, как в более поздние времена. Убийство по неосторожности давало семье убитого право требовать денег с убийцы, но при этом определенной платы в Греции, в отличие от вергельда, установленного в германских правдах, не существовало – сумма зависела от статуса потерпевшего.

В случае убийства, деяния, сопряженного с неотвратимостью и религиозными представлениями об осквернении, государству было необходимо (и в определенной степени проще) вмешаться в отношения, сложившиеся между сторонами. До нашего времени сохранился фрагмент афинского закона Драконта, касающегося убийства и составленного в VII в. до н. э. Речь в данном фрагменте идет о непреднамеренных убийствах. Данный факт свидетельствует о том, что греки тогда уже устанавливали наличие у убийцы намерения совершить преступление. Заседания ареопага в эпоху классики проходили на открытом воздухе, чтобы человек, возможно совершивший убийство, не осквернил своим присутствием какое-либо здание. Председательствовал на нем архонт, носивший титул «царь», снимавший на время подобных судебных заседаний свой привычный венок. Произнеся торжественные клятвы, обвинитель произносил речь, стоя на «камне негодования», обвиняемый выступал, находясь на «камне насилия», и т. д. Некоторые заседания судов были довольно колоритными, в частности часть из них проходила у моря, в котором плавала лодка с изгнанником, обращавшимся оттуда к суду со словами о том, что совершенное им убийство не было намеренным, а некоторые из них проводились над неодушевленными предметами, из-за которых случайно погибал человек. Эти обычаи, как и сам ареопаг после того, как был лишен политической власти, продолжали сохраняться благодаря религиозным представлениям.

Уже в эпоху архаики в Афинах появился принцип, согласно которому насилие, даже если оно не связано с причинением смерти, является преступлением против государства и что человек, потерпевший вред, нанесенный ему самому или его имуществу, должен в установленном порядке прибегнуть к закону, а не принимать, как в более примитивные времена, все доступные ему меры самостоятельно. В эпоху классики демократы, как и сторонники других форм правления, любили хвастаться, что в основе их государства лежит принцип верховенства права. Власти довольно рано стали заботиться о том, чтобы владение имуществом и его передача не были сопряжены с какими-либо проблемами. Вопрос о том, когда именно впервые была произнесена клятва архонта, является спорным, но в эпоху классики произнесение слов о том, что, каким бы имуществом ни владел человек, его праву собственности ничто не будет угрожать до тех пор, пока архонт занимает свой пост, было первым официальным действием, которое он совершал после вступления в должность.

Гораздо меньше мы знаем об отправлении правосудия в других городах. Распространение афинской модели суда присяжных в других полисах было осложнено отсутствием в некоторых из них необходимой для нее демократической основы. Тем не менее все древнегреческие государства, очевидно, прошли в период архаики один и тот же путь развития. Изначально всем распоряжался царь. По вполне естественным причинам некоторые дела стали передаваться в царский совет, и это нововведение с легкостью превратилось в правило. Его преемники, представители аристократии, унаследовали сферу его полномочий. Выше мы уже говорили о распределении функций между царем, герусией и эфорами в Спарте. Несмотря на различия в деталях, все древнегреческие города развивались одинаково.

Однако считать, будто в Древней Греции существовала связная и унифицированная система права, неверно. У этих небольших древнегреческих сообществ было много общего, в том числе их объединяли окружающая действительность и традиции, и некоторое обобщение, когда речь идет о привычных для них форматах судебных заседаний или отношении к вещам, регламентированным законами, вполне допустимо. Однако они продолжали развиваться в относительной изоляции и в связи с этим создали целый ряд разнообразных систем. В качестве примера, довольно ярко иллюстрирующего данный тезис, приведем уже упомянутые выше данные о том, что в Афинах, Гортине и Спарте действовали совершенно разные правила, касающиеся имущества женщин и рабов, а также права женщин наследовать. Но при этом никто не сможет назвать одну из этих норм более «греческой», чем все остальные.

В случае если у нас имеется большое количество сведений о том или ином городе или явлении, мы можем попытаться выработать общие принципы. Однако изучение истории Афин никоим образом не является простым делом из-за размера этого города и того, что он развивался как центр торговли, законы которого не были упорядочены, что заставляло уже выдающихся ораторов сталкиваться с рядом неизвестных прежде трудностей. При написании своих «Законов», содержащих сведения о различных сферах человеческой деятельности и посвященных реальному, а не идеальному миру, Платон, достигший тогда зрелого возраста, заимствовал многие подробности из окружавшей его действительности. Но Платон мыслил как высокомерный реформатор, решивший изменить общество, не пытаясь анализировать принципы, лежавшие в основе существующих законов. Один только факт того, что Аристотель и Теофраст так много усилий приложили, чтобы составить своды древнегреческих законов и обычаев, в настоящее время утраченные почти полностью, свидетельствует, что они ожидали увидеть поучительное разнообразие. Нам нет смысла искать полезную информацию в таких многочисленных источниках, как папирусы эллинистического и римского периодов, ибо, несмотря на то что они могут быть написаны по-гречески и некоторые положения, содержащиеся в них, могут показаться нам знакомыми, описанная в них система является преемницей фараоновского Египта и не имеет в себе ничего греческого.

Попытку трактовать афинские законы осложняет тот факт, что по тем или иным причинам им не удавалось привлекать столь же пристальное внимание интеллектуалов, как римскому праву, а из-за принятой в Древней Греции практики там не сложился слой профессиональных юристов. Однако традиция сохранила свод законов Солона, составленный в 594 г. до н. э. и легший в основу законов, применявшихся в IV в. до н. э., и его старательно изучали, несмотря на архаичность языка, из-за которой большая часть данного текста была непонятна простым людям. В комедиях Аристофана содержатся намеки на то, что блестящему молодому человеку, решившему включиться в общественную жизнь, следовало выучить эти непростые слова. Но лингвистические трудности не привели к формированию слоя профессиональных истолкователей, и афиняне продолжали жить, не беспокоясь о расхождениях в юридическом языке и концепциях, нередко не позволяющих нам понять, что происходило в те времена, а иногда, когда речь идет о наиболее сложных делах, связанных с имуществом, даже то, что именно было поставлено на карту. Первопричина этого лежит в недоверии, которое питали к экспертам далеко не только наименее образованные слои общества демократических Афин. Они предпочитали полагаться в подобных случаях на здравый смысл и гуманность присяжных, и, возможно, юриспруденция как наука стала одной из жертв, которые афиняне возложили на алтарь демократии.

Квинтэссенцией демократии стали недоверие к специалистам и уверенность в справедливости коллективного правосудия, вершимого простыми людьми. Политические решения принимались в демократических государствах Древней Греции после шумных споров во время народного собрания, принять участие в котором могли все желающие. Само по себе это значит, что в Афинах не было «правительства» в современном понимании этого слова. Иными словами, там, в отличие от современных государств, где с избирателями советуются только во время самих выборов и те не могут влиять на решения и действия властей в временной промежуток между ними, отсутствовала организованная группа людей, получавшая власть на продолжительный период. В Афинах человек осуществлял власть, пока ему удавалось убедить народное собрание в правильности своих взглядов, и ему приходилось уверять в этом одну и ту же (или немного разную) публику раз за разом, без передышки. Недоверие к специалистам не подразумевало стремление к невежеству. Ксенофонт, не питавший большой любви к демократии и являвшийся поклонником всего спартанского, приписывает Сократу слова о том, что человек, желавший добиться политического влияния в Афинах, должен овладеть своим ремеслом, ибо люди не станут прислушиваться к тому, кто не в курсе всех происходящих событий. В какой-то степени эти слова справедливы, иначе афиняне вообще не смогли бы управлять своей сложной общественной жизнью. Но это не значит, что они занимались своими делами, ведомые светом чистого разума. Политик должен был убедить простых людей в своей правоте, и в качестве средства для этого использовалась устная речь, ораторское искусство, включая умение ловить настроение толпы и влиять на него.

В этих обстоятельствах найти афинский центр силы и авторитета (если не учитывать тот факт, что решение народного собрания было окончательным независимо от рассматриваемого вопроса) не так легко. Совет пятисот, несомненно, не исполнял функции правительства, так как его состав был слишком случайным и многочисленным, а механизм работы чересчур хорошо подогнан к теории демократии. В ограниченных пределах войну могли вести полководцы, которые могли похвастаться определенной преемственностью, так как в состав совета, избиравшегося на год, всегда входили люди, участвовавшие в его заседаниях прежде. Порой у них появлялась возможность использовать вооруженные силы для реализации планов, о которых народное собрание ничего не знало. Но возможность совершать самостоятельные действия, которой они обладали, не была безграничной даже в военной сфере, не говоря уже об опасности преследования, угрожавшей им дома, если при реализации их планов что-то пойдет не так. Их положение давало им изначальное преимущество при общении с людьми, и они обладали наибольшим влиянием, но им все равно приходилось убеждать граждан в том, что советы, которые они дают, принесут пользу. Это был единственный путь к ненадежному успеху, и на него вставали в основном люди, не занимавшие официальных должностей, представители неофициальной группы, которых называли «демагогами» (это слово не использовалось для того, чтобы охарактеризовать человека с положительной стороны), «ораторами», а позднее описательным причастием, свидетельствующим о том, что эти люди были афинскими «политиками».

Риски, которые брали на себя эти добровольцы, ничем не отличались от тех, что несли полководцы, так как за неправильные советы народному собранию человека могли судить. Фукидид и другие иногда говорили, что наказывать человека, сделавшего предложение, при условии, что тот, кто проголосовал за этот совет, не нес никакой ответственности, нелогично. Но ничего не изменилось, да и не могло, ведь профессионалы претендовали на то, что они мудрее, чем среднестатистический участник народного собрания, и знают больше его, а вознаграждение за их труды могло быть очень велико. Противники демагогов и правда нередко обвиняли их в получении денег благодаря войне. Но часть своих доходов эти люди все-таки получали обоснованно, и общественное мнение не осуждало (по крайней мере, в определенных границах) получение денег за оказание тех или иных политических услуг.

Для того чтобы верно оценить это, следует понять, что большинство дел, рассматривавшихся народным собранием, не было очень захватывающим и не имело ничего общего с высокими конституционными принципами. Некоторые из них, особенно когда Афины создали свою морскую державу, были довольно сложными и не очень интересными. В итоге простым людям, хотя и не желавшим расставаться с видимостью того, что они сохраняют контроль над ситуацией, приходилось полагаться на других – тех, кто знал больше, чем они сами. В некоторых сферах они охотно уступали тем, кто обладал богатством и мог похвастаться благородным происхождением, в частности, эти качества были серьезными преимуществами в борьбе за звание полководца. Когда решались вопросы, связанные с политикой государства, в наиболее выгодном положении оказывался тот, кто убедительнее всех доказывал, что защищает исключительно интересы людей. Демагоги, возможно, способные, но простого происхождения, вынуждены были получать поддержку с помощью того, что можно назвать классовым законодательством, хотя большая его часть вполне объяснима с точки зрения существовавших тогда общественных отношений, и в те времена не было ничего подобного тому масштабному перераспределению дохода, которое существует в любом современном государстве.

Обвинения в подкупе электората в основном были связаны с платой, которую граждане получали от государства за службу на благо общества, и в первую очередь платой присяжным. В результате реформы, проведенной в 462 г. до н. э. Эфиальтом, состав присяжных был расширен, и им теперь было сложно собраться вместе, не получая при этом плату в два обола, введенную Периклом и увеличенную в 420-х гг. до н. э. Клеоном до трех оболов. Эта плата, возможно, стимулировала бедняков становиться присяжными, подобными хору заядлых судебных заседателей из «Ос» Аристофана, беспощадных ко всем обвиняемым и благодарных Клеону за то, что тот поднял причитавшуюся им плату. Опрометчиво думать, будто во всех судах заседали подобные старые глупцы, но хор в комедии Аристофана мог быть карикатурным изображением настоящих пожилых людей, оставивших работу, зависевших от своих сыновей и выдававшихся ими «карманных денег». Однако в нашем распоряжении не так много других сведений, кроме голословных заявлений противников демократии, свидетельствующих о том, что представители низших слоев общества выстраивались в очередь, чтобы стать присяжными.

Так, Аристотель сообщает, что Перикл не мог соревноваться в щедрости со своим богатым оппонентом Кимоном и, по совету друга, прибегнул к раздаче государственных средств. Более вызывающими кажутся содержащиеся в «Горгии» Платона слова Сократа о том, что Перикл, установив жалованье присяжным, превратил афинян в лодырей, трусов, пустомель и корыстолюбцев. Его собеседник, никоим образом не являвшийся сторонником демократии, спрашивает, от кого тот слышал подобные слова – не от людей ли со сломанными ушами[21] (то есть от борцов и сторонников Спарты), а значит, Платон не очень серьезно относился к этому обвинению. Превращение в лодыря и корыстолюбца из-за двух или трех оболов – это своего рода достижение, ведь любой чернорабочий мог получать больше, а доход человека, обладавшего довольно скромными умениями, превышал эту цифру в два или три раза, да и ни один из заседателей не мог быть уверен в том, что станет получать эти деньги на каждом судебном заседании. Как и в современных государствах, где присяжным компенсируется дневной заработок, в Афинах они получали минимальную денежную сумму или даже еще меньше. Членам совета и магистратам платили задолго до конца V в. до н. э., а плата за посещение народного собрания была введена сразу после окончания войны, причем сначала она составляла один обол, затем быстро была поднята до двух оболов, а потом – до трех. Последнее повышение произошло, по словам Аристотеля, из-за того, что в противном случае невозможно было собрать кворум (плата была введена во время сильнейшего экономического кризиса).

Для того чтобы видеть в этой минимальной плате проявление повальной коррупции и упадка общественной морали в Афинах, нужно быть неизлечимым сторонником предрассудков. Но те, кто получал плату, радовались ей, и в этом смысле Перикл, Клеон и их преемники, несомненно, стремились завоевать благорасположение представителей низших слоев общества, получая от этого выгоды, которые в противном случае были бы им недоступны. Но демагоги этим не ограничивались, беря в свои руки инициативу, связанную как с управлением государством, так и с законотворчеством, а особенной привлекательностью для них обладали дела державы. Последние нельзя было решить на народном собрании, состоявшем из нескольких тысяч человек; или даже на заседании Совета пятисот, собравшегося в полном составе. Афиняне стремились побороть это ограничение, в первую очередь распределяя общественные функции среди большого количества магистратов, назначавшихся по жребию. Это работало во многих повседневных ситуациях, а страх тщательной проверки всех записей в некоторой степени сводил на нет опасность коррупции. Но данный способ не всегда подходил для назначения военачальников, так как в демократических государствах и данная должность была выборной, но при этом не была сопряжена с инициативой сверху, без которой невозможно решать повседневные проблемы. Афинская демократия создала на уровне верховной власти своего рода вакуум, и решением этой проблемы как раз и стали «демагоги»-добровольцы.

Поиск центров власти в Спарте – задача другого рода. «Народ», которым там считалась лишь часть всего населения, как и афиняне, заявлял о том, что все входящие в него люди равны между собой. Когда перед спартанским народным собранием ставился тот или иной вопрос, каждый гражданин (по крайней мере, теоретически) должен был отдать свой голос (точнее, крик) за решение, которое он считал предпочтительным. Помимо этого, они претендовали на социальное равенство, которое не могло быть по-настоящему реальным и которое прекратило свое существование сразу после победы спартанцев в Пелопоннесской войне. Эти люди называли себя равными, носили одинаковые одежды и ели одну и ту же пищу во время общих пиршеств. Кроме того, существовал ряд правил, касающихся расходов, в частности того, какой дом мог построить для себя спартанец. То, что земли некоторых категорий были признаны законом неотчуждаемыми, вероятно, отражает попытку удостовериться, что каждый гражданин будет обеспечен минимальным участком земли, который позволит ему сохранять свое место в этой системе. Некоторые из этих черт базируются на законодательстве, и можно предположить, что в какой-то определенный период, вероятно в целях разрешения кризиса, охватившего Спарту в VII в. до н. э., была сознательно проведена реформа, направленная на предоставление всем гражданам прочной точки опоры, благодаря которой они смогли бы считать себя равными друг другу.

Это значит, что некоторые спартанцы получили политические и социальные привилегии, которых не имели прежде или которые не были им гарантированы. Но постоянное подлинное равенство невозможно. Существует предположение о том, что старшим представителям некоторых семейств было проще попасть в состав герусии, чем другим пожилым людям. Фукидид, писавший в конце V в. до н. э., неоднократно говорит о том, что некоторые спартанцы пребывали в городе «среди первых». Если земли одной категории были тесно связаны с конкретным гражданином, то другими участками их владелец мог свободно распоряжаться, даже если члены народного собрания были недовольны их продажей. И в данной сфере, несомненно, не было равенства. Официальный запрет на свободную передачу по наследству или дарение земель был отменен уже в начале IV в. до н. э. И ко времени, когда жил Аристотель, то есть ко второй половине этого столетия, возникали жалобы на то, что спартанская земля оказалась в руках немногих. До конца V в. до н. э. существовал другой запрет, связанный с частной собственностью на серебро и золото, который, очевидно, исполнялся лишь частично. Государству всегда требовалось определенное количество денег для совершения внешних операций, и эта необходимость во время войны стала еще более острой, но в самой Спарте сохранилась довольно неудобная система обращения железных денег, пережиток тех времен, когда в Греции еще не чеканили серебряных монет, совершенно бесполезный за пределами Спарты. Но конец запрету на владение серебром положил скандал, разразившийся после победы спартанцев над афинянами и связанный с тем, что в те времена многие лакедемоняне, служившие за пределами родины, пристрастились к предметам роскоши, находившимся дома под запретом. Со временем Спарта постепенно превратилась в обычную олигархию, и богатство там стало единственным средством для получения каких-либо привилегий.

Спартанское народное собрание в большей степени, чем другие, было связано с армией, и такие характерные для воинского дела добродетели, как послушание и уважение к признанным авторитетам, вбивались в голову каждому спартанцу в молодости, во время прохождения обучения. Можно привести некоторые различия между требованиями к дисциплине на поле боя и тем, что считалось допустимым во внутренней политике. Летом 418 г. до н. э., когда царь Агис заключил очень непопулярное перемирие с противником, войско послушно последовало за ним домой. Но затем против него выступило народное собрание, члены которого угрожали ему суровым наказанием. Однако привычка подчиняться вышестоящему должна была повлиять на голоса этих граждан-воинов, и атмосфера на заседании спартанского народного собрания, несомненно, отличалась от царившей в Афинах. Мы бы лучше понимали, что происходило там, если бы знали, как назначали спартанских военных командиров, начиная с тех, под предводительством которых шли шесть отрядов, называвшихся морами, и вплоть до командиров взводов, или о том, насколько долго они пребывали в этой должности. Но в нашем распоряжении нет ни одного источника, содержащего рассказ о том, каким образом спартанец мог сделать карьеру в армии. Мы знаем лишь, что флотоводец назначался ежегодно и что никто не мог занимать эту должность дважды. Но данная ситуация могла быть нетипичной. Можно предположить, что в этой столь значимой для спартанцев сфере царила жесткая конкуренция, но мы не способны говорить об этом с уверенностью. Кроме того, нам неизвестно, как это соперничество было связано с конкуренцией в политике.

Однако достаточно ясно то, что эта система давала особые преимущества двум царям, находившимся на верхушке социальной лестницы, преимущества, вступающие в противоречие с правилом равенства всех спартанцев. Они обладали обширными социальными привилегиями и могли взять кого-то под свое покровительство, особенно публично выразив этому человеку свою благодарность, игравшую столь важную роль в спартанском обществе. Нигде в Греции этот титул не был столь притягательным. Эфоры сменялись ежегодно, и никто не мог войти в состав герусии до тех пор, пока ему не исполнялось 60 лет, но царь мог взойти на престол в расцвете юности и править на протяжении десятилетий. Некоторые из них, такие как Клеомен II, царствовавший в течение 60 лет в IV в. до н. э., не удостоившись при этом ни одного упоминания в исторических сочинениях, были настоящими ничтожествами. Но вплоть до самого конца из обеих семей происходило поразительно большое число способных и энергичных лидеров, и для таких активных политиков, как Агесилай (400–359 до н. э.), царский статус был действительно большим преимуществом.

Неудивительно, что политическая борьба в Спарте нередко велась вокруг личностей царей, примеры чего время от времени нам предоставляют античные авторы, особенно Ксенофонт, хорошо знакомый с жизнью спартанцев. Но свет прожекторов не падает на других людей, занимавших на социальной лестнице более низкое положение, за исключением нескольких флотоводцев. Брасид, отличившийся на первом этапе Пелопоннесской войны, занимал несколько должностей, необходимых для того, чтобы использовать его талант можно было и дальше. Лисандр, в конечном счете выигравший войну, в 407 г. до н. э. командовал флотом на востоке, и, так как повторно назначить его на должность было нельзя, спартанцам пришлось действовать косвенным путем, сначала сделав его секретарем номинального флотоводца (405–404 до н. э.), затем назначив адмиралом его родного брата (404–403 до н. э.). Ходили слухи, что этот амбициозный спартанец хотел сделать царское звание выборным, а не наследственным, ведь изменение системы, вероятно, было единственным способом, благодаря которому подобный человек мог получить реальную власть. Затем количество должностей, необходимых для достижения определенной цели, увеличилось, но мы до сих пор очень мало знаем о том, каким образом их (или обычные посты) занимали.

Редкие упоминания в источниках свидетельствуют о том, что в Спарте шла ожесточенная подковерная борьба за власть и влияние, время от времени прорывавшаяся наружу, что проявлялось в суде над очередным царем или кем-то занимавшим менее высокое положение. Одним из наиболее ярких примеров является суд над Сфодрием, командовавшим в 378 г. до н. э. спартанским гарнизоном в Феспиях в Беотии, тщетно пытавшимся напасть на порт Афин, с которыми спартанцы находились в состоянии шаткого мира. Ксенофонт описывает маневры, которые приходилось совершить царю Агесилаю, вынужденному помочь полководцу (второй царь Клеомброт уже покровительствовал ему), и скандальное освобождение от обвинений, из-за которого афиняне вступили в союз с фиванцами против спартанцев. Все дело могло быть в принципе, и таким делом мог стать план Лисандра по созданию спартанской морской державы, а Агесилай менее грубо и более дипломатично реализовывал спартанские державные амбиции и параллельно стремился нанести урон Фивам. Но по большей части это выглядит как личная борьба за власть, которую отчасти скрывали нежелание спартанцев сообщать кому бы то ни было о своих внутренних делах и созданный ими имидж дисциплинированного и хорошо организованного государства.

О самых громких политических проблемах, существовавших в Спарте, нам позволяют судить описания судов над людьми, совершившими преступление против государства. Были наверняка и менее яркие проблемы, решавшиеся во время многочисленных менее значимых судебных заседаний, о которых нам ничего не известно. Таков был основной способ, с помощью которого на решение общественно значимых проблем могли влиять члены герусии, ведь именно она исполняла функции суда по наиболее важным делам, и эфоры, также игравшие роль судей, о чем не следует забывать. Суды демократических Афин играли гораздо более заметную роль в общественной жизни этого города. И дело тут не в зрелищных судебных заседаниях, разбиравших явно политические вопросы. Конечно, такие суды тоже имели место, в частности при рассмотрении дела о растрате общественных средств, возбужденного против Перикла в 430 г. до н. э., или дела о предательстве, в котором Каллистрата обвиняли в 366 г. до н. э. и которое лишило его карьеры, несмотря на оправдательный приговор. Наиболее тщательно проработанными из сохранившихся речей являются написанные Эсхином и Демосфеном для исключительно политизированных судебных заседаний, проводившихся в 343 и 330 гг. до н. э. В Афинах, как и в Риме, среди молодых людей было принято начинать свое продвижение по карьерной лестнице с выдвижения обвинения против какого-либо известного человека. Но о том, какое значение суды имели на самом деле, свидетельствует множество менее громких дел. Они также могли быть полностью политическими, такими как те, на которых рассматривалось часто выдвигавшееся обвинение в незаконности предложения, сделанного во время народного собрания, или совсем не имеющими ничего общего с политикой. В любом случае общественные проблемы, очевидно, рассматривались, и присяжным напоминали об их обязанностях следить за сохранением в городе демократии. Они, несомненно, принимали свою роль сторожевых псов всерьез.

В действительности присяжные не видели больших отличий между политическими делами и теми, которые таковыми не являлись, и нам следует поступить так же. Современного человека пугает та свобода действий, которой обладали люди, выступавшие в суде. В отличие от судьи в современном английском суде в Древней Греции председатель не устанавливал правовые нормы – участник процесса называл присяжным закон и толковал его, ограничивали его только альтернативные интерпретации, которые мог предложить его противник, и опыт заседателей. Оценивались польза, принесенная участником суда государству, количество уплаченных налогов или другие виды поддержки, как и слезы детей обвиняемого и многое другое. Ораторы постоянно напоминали присяжным, что те поклялись выносить вердикты в строгом соответствии с законами, но к этим же людям так часто обращались с призывами быть снисходительными или жесткими по совершенно другим причинам, что мы можем быть уверены: напоминание об их клятве было всего лишь формальностью. Призыв милосердного критика к беспристрастности в афинском суде мог иметь больше веса, чем буква закона, и эта самая беспристрастность имела яркую политическую окраску.

Такой непринужденности способствовала некоторая неуверенность в самих законах. Свод Солона мог быть актуальным для начала VI в. до н. э., но в V в. до н. э. количество содержащих массу подробностей законов значительно увеличилось при отсутствии системы их централизованного хранения и классификации (в лучшем случае они хранились в записях членов совета, архонтов и т. д.). Люди, решившие в последнем десятилетии V в. до н. э. объединить афинские законы, взвалили на себя крайне трудную задачу, для выполнения которой понадобилось примерно десять лет. После этого в Афинах, в Метрооне, храме фригийской богини-матери на акрополе, появился централизованный архив, и в тщетной надежде на сохранение стабильности этого свода действующих законов была придумана намеренно громоздкая процедура внесения в него изменений и дополнений. Однако, судя по речам, написанным в более позднее время, проблема так и не была решена.

Несмотря на все это, весьма вероятно, что для своего времени афинская судебная система работала довольно хорошо. Спарта, где не было присяжных и писаного свода законов, представляет собой наиболее печальный пример государства, где в результате громких судебных процессов (а они – это все, что нам известно о тамошней системе правосудия) принимались совершенно несправедливые решения. Афинское правосудие, по крайней мере, было более открытым, а стать участником судебного процесса было проще. Одной из черт реформ Солона, вызвавших наибольшую симпатию у народа, считалось то, что он значительно расширил возможности третьих лиц инициировать судебное преследование, вследствие чего жертва несправедливости в противостоянии с влиятельным противником далеко не всегда вынуждена была полагаться только на собственные силы. Такова еще одна причина, по которой создание суда присяжных помогло афинянам сделать следующий шаг на пути к демократии.

Однако вопрос о том, как все эти механизмы работали на самом деле, казался античным авторам менее важным, чем исключительно моральная проблема, связанная с тем, чьи устои справедливее, что лучше способствует личной добродетели. Под последней понимается та ее разновидность, которую мог демонстрировать богатый человек, проводивший свои дни в праздности. Лучшие мыслители не интересовались развитием добродетели в необразованных представителях низших слоев общества, лишенных из-за своих низких занятий культуры и способности к размышлениям.

Только Геродот, писавший в более прогрессивное время перед Пелопоннесской войной, подчеркивает правильность принципа равенства без исключений, называемого им, как правило, «свободой речи», противопоставляя его тирании, при которой афиняне не могли говорить или открыто предлагать то, что считали нужным. Он утверждает, будто персы-заговорщики, убившие в 522 г. до н. э. узурпатора, занимавшего тогда трон, и возведшие на престол Дария, спорили о государственном устройстве, что, конечно, маловероятно. Защитник демократии во время этой якобы имевшей место дискуссии настаивал на «честном имени» равенства, назначении по жребию, ответственности магистратов перед народом, свободном обсуждении вопросов в среде равных. Сторонник олигархии, в свою очередь, подчеркивал безответственность необразованных людей, а приверженец монархической формы правления напоминал о междоусобицах, доставивших немало проблем олигархических государствам. В ходе этого воображаемого разговора[22] сторонник монархии одерживает победу, но аргументы демократа кажутся наиболее убедительными.

Гораздо более необычным ранним источником является короткий трактат «Афинская политая», написанный афинским сторонником олигархии сразу после начала Пелопоннесской войны и сохранившийся до нашего времени потому, что по какой-то неизвестной нам причине он был включен в корпус сочинений Ксенофонта. Цель написания данного текста вызывала многочисленные споры. Я полагаю, что это крайне ироничное сочинение адресовано некоему иноземному стороннику олигархии, не понимающему, почему низвержение афинской демократии сопряжено с такими большими трудностями. Но, несмотря на предвзятое и довольно безрассудное искажение реальности, содержащееся в этом источнике, его уникальным достоинством является честное перечисление причин, по которым демократия сумела так хорошо укорениться в Афинах. Люди знали, что нужны флоту, от которого зависят Афины, в то время как гоплиты там значили меньше, чем где-либо еще. Народное собрание охотнее прислушивалось к советам людей низкого происхождения, которых автор злобно называет невеждами, чем к «благородным», и этим они совершенно правильно преследуют собственные интересы, ибо «благородные» не очень хорошо относятся к простым людям. Рассматривая тему с разных сторон, автор доказывает один тезис – о том, что демократия может быть отвратительной, но направление, избранное ее сторонниками, ориентировано на ее сохранение. Кроме того, он касается способности морской державы присматривать за своими припасами; радости, испытываемой людьми, принимающими участие в празднествах, за которые платят богатые; слишком большого числа людей, решающих общественно значимые проблемы, и т. д. Этот источник, в котором отразилась причудливая смесь искренности и предрассудков, уникален, так как описывает практическую сторону функционирования демократического аппарата и позволяет взглянуть на проблему со стороны, не вызывавшей симпатии у автора.

После олигархических переворотов, предпринятых в 411 и 404 гг. до н. э., стало ясно, что искоренить демократию без воздействия извне не удастся. Поэтому, несмотря на то что большее число представителей образованных слоев общества разочаровалось в ней, споры стали менее ожесточенными. Для обычных образованных людей это значило лишь то, что старые лозунги следует немного видоизменить. Сторонники олигархии, как и в споре, пересказанном Геродотом, настаивали на том, что слабость демократических свобод заключается в непоследовательности, и настаивали на правильности собственного идеала порядка. Себя они называли «лучшими из людей» (и другими расплывчатыми словами), которые на практике обозначали состоятельных греков. В условиях демократии то же отличие проводилось в более завуалированной форме, но центральной проблемой при этом оставалась защита имущества от отчуждения на общественные нужды. Предпочтительным слоем общества считались «зажиточные», или «выдающиеся люди», или (с большей ехидностью) «люди вкуса», «разумные люди». Их противниками были продажные демагоги, разжигающие войны, чтобы получить возможность заработать еще больше денег. Вместо того чтобы защищать олигархию, греки призывали вернуться в старые добрые времена, когда демократы еще не были продажными, и историю Афин стали искажать таким образом, чтобы она соответствовала данному тезису.

Мыслители могли быть более жестокими. Платон, описывая свой идеальный мир, ничего не писал о низших слоях общества или о том, в чем их можно убедить. Говоря о демократиях и олигархиях, существующих в действительности, он рисует их в карикатурном виде, делая это так талантливо и изящно, как был способен только он. Он уклоняется от обсуждения проблемы власти и ничего не говорит о том, как появится его идеальный город, если не считать высказанного им мнения, что для этого потребуется переубедить уже ставшего могущественным тирана. Подготовив таким образом основу, Платон попытался убедить в своей правоте (хотя и безуспешно) сиракузского тирана Дионисия Младшего. Аристотеля больше интересовали описание и классификация форм правления, существовавших в настоящих городах, но его теория основывалась на проведении не очень конструктивного различия между теми, кто действовал в рамках закона, и теми, кто его не соблюдал. Каждую форму государства, как единоличную, так и коллегиальную (и те города, в которых властью обладало ограниченное число людей, и те, где правили многие), таким образом, можно было отнести к категории добродетельных или продажных. Тирания, беззаконное единоличное правление, довольно часто встречалась в реальной жизни, и Аристотель сделал ряд интересных замечаний касательно ее. Но в своей теоретической схеме он предусматривает ограниченную (по вполне понятным причинам) возможность существования и ее добродетельного типа, при котором у власти оказывается настолько благородный и мудрый человек, что ему бывает не нужен контроль со стороны закона, что он сам олицетворяет этот закон. Найти продажных олигархов, настолько охваченных стремлением к богатству, что ради него они презрели закон, было опять же несложно. Однако не так легко оказалось привести примеры государств, где у власти находятся аристократы, но закон все равно сохраняет свое верховенство. Демократии времен Аристотеля можно было с легкостью обвинить в несоблюдении законов, но добродетель все же встречалась в примитивных аграрных сообществах, у входивших в состав которых земледельцев не было достаточно свободного времени для того, чтобы часто посещать народные собрания, поэтому они позволяли управлять собой лучшим из своего числа. Иными словами, с демократией можно мириться, если она не является таковой в полном смысле этого слова. Классификация оказывается не очень полезной, так как реальную основу под собой имели только беззаконные формы государства. На практике мы имеем дело с демократией и олигархией, которые находятся под постоянной угрозой установления тирании. С этим мало что можно было сделать, за исключением вывода о том, что демократия основана на неверном принципе всеобщего равенства – подсчете голосов без учета заслуг голосующих. Но это не очень подходило и для олигархий. Богатых людей можно было поддерживать, так как именно они были гоплитами, вносившими свой вклад в защиту государства, но стремление к богатству – занятие неблаговидное и разрушающее душу.

Большую пользу приносила идеализация Спарты, где жили истинные представители аристократии, нацеленные на сохранение добродетели. Платон, правда, жаловался, что спартанская система обучения направлена на формирование исключительно воинских добродетелей в ущерб всем остальным, а Аристотель, писавший после того, как спартанцы потерпели поражение от фиванцев, более охотно стремился искать везде и во всем недостатки. Но никто не сомневался, что спартанский законодатель разработал всю свою систему, чтобы привить жителям своего города весьма своеобразные идеалы. Даже в IV в. до н. э. у Спарты было много заступников, наиболее убедительным из которых являлся Ксенофонт, поселившийся там после того, как в Афинах против него было выдвинуто обвинение, хорошо знавший Лакедемон и много лет проживший в имении, подаренном ему Спартой[23].

Во всем этом преобладают моральные проблемы – вопросы о том, какую долю власти справедливо делегировать той или иной части общества, как не допустить распрей и переворотов, какой политический ландшафт лучше всего подходит для развития души каждого отдельного человека. В имеющихся в нашем распоряжении источниках очень мало сказано о том, как все происходило на самом деле, что представляли собой люди, заинтересованные в участии в этом процессе, каким образом они занимали свои должности и как их контролировали. Мы ничего не знаем об управленческих и организационных способностях тех, кто принимал те или иные решения. Геродот оперировал понятиями славы, патриотизма и простой честности. Фукидид, создавая исторические портреты Перикла и Фемистокла, двух государственных деятелей, которыми он больше всего восхищался, сосредотачивал внимание на их проницательности. Историки, родившиеся в IV в. до н. э., в основном стремились обличать пороки и поощрять добродетель в своих читателях; о стремлении именно к этой цели заявляли и другие.

В незначительной степени на общем фоне выделяется Ксенофонт, внесший свой вклад в спешную организацию знаменитого отступления Десяти тысяч к морю. Говоря о Сократе, чтобы объяснить разочарованному кандидату в полководцы, почему для афинян выбор делового человека на должность, требующую больших управленческих способностей, более разумен, он осознанно вставляет в свою речь парадоксы и преувеличения, но изредка в его словах прослеживается понимание того, чем подобные командиры занимались на самом деле. Аристофан, целью которого было лишь пародирование, косвенно передает нам более подробные, чем кто-либо другой, сведения о людях, управлявших Афинской державой, и о том, что о них думали современники. «Политработу» брали на себя демагоги, за которых продолжали голосовать необразованные греки, и дело тут было не только в подкупе избирателей. Делопроизводством и большей частью повседневной работы занимались эрудированные государственные рабы. В целом это было неблагодарное занятие, и образованные люди предпочитали более назидательные темы для размышлений.

Глава 10

Общественные ценности

В общественных отношениях в Древней Греции с самого начала царила жесткая конкуренция, о чем нам не следует забывать. Несмотря на четкий ход мыслей и развитие искусства, относительное отсутствие бессвязности и неопределенности, для древних греков свойственно стремление пробиваться и вдаваться в крайности, с весельем и великолепием рука об руку идут бесчувственность и жестокость, жажда обрести как можно больше личной власти, богатства и красоты, нежелание идти на компромиссы. В этом мире жизнь проходила на открытом воздухе, была больше общественной, чем частной, и индивидуум ощущал постоянное присутствие своих соседей и сильное давление с их стороны. Сам, в свою очередь, он также оказывал как можно больше давления с помощью всех качеств, на обладание которыми он претендовал.

Основным свидетельством этого вполне справедливо считается смысл, который греки вкладывали в слово «добрый». Связанное с ним существительное среднего рода в основном использовалось для обозначения материальных благ[24]. Люди или вещи зачастую были «хороши» для чего-то или «хороши» в чем-то. Если грек просто называл человека «хорошим», не вдаваясь в подробности, он, как правило, подразумевал, что тот храбр, хорош в бою, не имея при этом, скорее всего, в виду, что этот человек добр, всегда готов помочь или бескорыстен. Отвлеченное имя существительное арете, которое мы ввиду отсутствия более точных аналогов переводим как «добродетель», на самом деле означает наличие у кого-либо выдающихся способностей к чему-либо, вероятно, такому, что мы могли бы посчитать добродетельным, но часто к такому, к чему мы относимся в лучшем случае как к вещи, нейтральной с моральной точки зрения. Задача грека состояла в том, чтобы делать что-то хорошее, но результатом этого должен был стать успех, а не реализация благих намерений.