Помоги проекту - поделись книгой:
Афиняне много раз обращались к Дионисию с предложениями дружбы, но вряд ли он считал полис с демократической формой правления подходящим для себя союзником. Тиран Сиракуз неоднократно оказывал помощь спартанцам, поддержавшим его, когда он только шел по пути к власти. Эскадра кораблей из Сиракуз помогла лакедемонянам установить контроль над Геллеспонтом в 387 г. до н. э., что позволило вынудить афинян заключить царский мир. Позднее, когда спартанцы и афиняне объединили силы против фиванцев, Дионисий неоднократно направлял им на помощь отряды наемников. После его смерти в 367 г. до н. э. к власти пришел его сын Дионисий Младший, но Сиракузы в его правление потеряли свое прежнее влияние. В 357 г. до н. э. молодой тиран был изгнан из города маленьким отрядом, пришедшим из Греции во главе с родственником Дионисия Дионом, другом Платона, находившимся тогда в ссылке. Как бы ни хвастался Дион тем, что ему удалось освободить Сиракузы, вряд ли его действия выходили за пределы простой борьбы за власть между представителями одной и той же династии. Ее продолжением стал ряд переворотов, в результате которых Дион и его сторонники были убиты и к власти снова вернулся Дионисий II. В конце концов он спасовал перед другим небольшим отрядом, пришедшим в 344 г. до н. э. из Греции под руководством некоего Тимолеонта из Коринфа по просьбе его сиракузских противников. Тимолеонт обрел славу освободителя, но если ему и удалось подарить жителям города передышку, то она была непродолжительной, и вскоре череда тиранов и войн с карфагенянами возобновилась. Самоуправление, которое на Западе никогда не было развито так же сильно, как в самой Греции, изжило себя.
Здесь нет смысла перечислять не приведшие ни к каким результатам войны, которые велись в Греции в период между заключением царского мира в 387 г. до н. э. и победой македонского царя Филиппа в битве при Херонее в 338 г. до н. э. Спартанцы активно использовали преимущества, полученные ими в результате заключения Антаклидова мира, чем вызвали реакцию, которую уже не смогли подавить. В 378 г. до н. э. афиняне создали второй морской союз, в конституции которого попытались исправить ошибки, допущенные Афинской морской державой в V в. до н. э. Но новый союз процветал до тех пор, пока его члены не перестали бояться агрессии спартанцев. В 371 г. до н. э. фиванцы победили лакедемонян в битве при Левктрах. Эллины были потрясены, услышав об окончании так долго просуществовавшего военного превосходства Спарты, но она все еще продолжала представлять угрозу для своих соседей на Пелопоннесе. Предпринятая фиванцами попытка установить в Греции свое главенство вызвала новые проблемы, не решив при этом те, от которых эллины страдали на протяжении столь долгого времени. В 356 г. до н. э. стратег из Фокиды Филомел захватил святилище в Дельфах, и на протяжении последовавшей за этим и продлившейся десять лет Священной войны услуги армии из наемников оплачивались из его казны. Эта война ослабила Фивы и привела к еще большим неурядицам. На протяжении всех этих лет следовавшие одно за другим собрания греков безрезультатно пытались установить всеобщий мир. Тогда же Платон написал в Афинах свои шедевры.
О грядущих переменах свидетельствовала судьба правителя Фессалии Ясона Ферского, сумевшего правильно использовать огромные ресурсы своих владений и до самой своей гибели в конце 370 г. до н. э. не позволявшего фиванцам воспользоваться преимуществами, полученными ими в результате победы в битве при Левктрах, но его преемники не смогли сохранить единство Фессалии. Ни один современник тех событий не мог даже подумать, что македонскому царю удастся достичь успеха в том, в чем потерпел поражение Ясон, так как свои потенциальные ресурсы этому суровому горному народу прежде мешали использовать собственная отсталость, давление, которое они испытывали со стороны греков на юге и живших на севере и западе более диких племен горцев, а также беспрестанные междоусобные войны между представителями царского рода. Заняв престол после смерти брата, убитого иллирийцами в 359 г. до н. э., Филипп Македонский быстро сумел разобраться с внешними и внутренними проблемами, чем доказал свое право зваться одним из сильнейших правителей Македонии. Тем не менее он не был первым македонским царем, и греки далеко не сразу поняли, на что способен этот человек, реорганизовавший свое царство и еще больше усиливший его благодаря захвату фракийских золотых и серебряных рудников. Овладев на последнем этапе Священной войны, которой он положил конец в 346 г. до н. э., Фермопилами, Филипп обеспечил себе проход в южную часть Греции. Опасения, высказанные в Афинах Демосфеном, были обоснованны: Филипп показал, что нуждается скорее в сотрудничестве с Афинами и их флотом, нежели в их подчинении, но утверждение власти Македонии положит конец политическому влиянию афинян. Организовать сопротивление было непросто. Пока Филипп сохранял свое могущество, сражаться с ним было сложно; многие греческие города больше надеялись получить от него помощь в борьбе против своих соседей, чем опасались оказаться под его властью; сами афиняне на протяжении долгого времени не могли прийти к единому мнению. В конце концов Афины сумели заключить договор только с Фивами и в 338 г. до н. э. потерпели поражение в битве при Херонее. Затем Филипп объединил упрямых греков в Коринфский союз, возглавив его.
Греки на протяжении долгого времени пестовали идею о крупномасштабной войне против персов, и, возможно, Ясон перед самой своей гибелью планировал ее. Неизвестно, когда именно Филипп задумался об этой войне, но он стал к ней тщательно готовиться, в частности создав плацдарм в Малой Азии, где в 336 г. до н. э. его убили. Согласно установившейся к тому времени практике, это событие должно было повлечь за собой падение Македонии в пучину новых междоусобных войн. Но Александр, старший сын Филиппа и возможный инициатор его убийства, был уже совершеннолетним и смог справиться с ситуацией. Совершив два молниеносных похода на север и запад, он обеспечил безопасность границ своего государства, и греки были потрясены новостью о разрушении Фив. В 334 г. до н. э. Александр вернулся к реализации плана отца и во главе войска пересек Геллеспонт, начав свой знаменитый поход, в результате которого была уничтожена Персидская держава, а сам правитель Македонии проник на территорию Индии настолько глубоко, насколько хватило сил у его воинов.
Обретение обширных территорий открыло перед древнегреческими городами новые перспективы. Сам Александр больше не нуждался в их войсках или в их одобрении. В борьбе между его преемниками, могущественными правителями эпохи эллинизма, греческие полисы сыграли далеко не самую важную роль, хотя их престиж все еще что-то значил. К тому же Греция все еще считалась колыбелью цивилизации. Сами полисы не смогли смириться с местом, которое им пришлось занять в этом новом мире. Афиняне в 267 г. до н. э. отчаянно сражались во время Хремонидовой войны против правителя Македонии Антигона Гоната. Спартанские цари-реформаторы Агис IV и Клеомен III попытались возродить древний суровый образ жизни, но жестокие меры, которые последний предпринимал после сиюминутных побед, заставили объединиться против него большое количество могущественных людей. Расширение Этолийского и Ахейского союзов в III в. до н. э. стало свидетельством того, что греки все еще способны создавать новые политические образования. В тихих провинциалов их превратило только римское завоевание.
Отличительной чертой политической жизни древнегреческих полисов стал ярый и воинствующий сепаратизм. Политические институты, созданные каждым из них на своей небольшой территории, были более открытыми, и отдельный гражданин мог принимать в их работе гораздо более активное участие, чем где бы то ни было прежде, но возможно, оно было только в совсем небольших государственных образованиях. Представительная власть, которую вершили делегаты, избранные в центральный орган, не была чем-то совсем новым для более крупных государств, но она никогда не заменяла прямую власть собранием всех полноправных граждан, принимавших решения даже в олигархических государствах, где их число было очень небольшим. Даже в более крупных государствах политическая и общественная жизнь шли рука об руку, чего не случилось бы, если бы управленческие решения принимались в далекой столице. Даже жители маленьких полисов, для которых подлинная независимость была в эпоху классики недостижимым идеалом, самостоятельно решали очень многие вопросы местного значения и не так легко сдавались более могущественному соседу. Считая себя греками, жители каждого города сдерживали свои эмоции, и более сильное государство не могло требовать, чтобы они проявляли лояльность через силу. Таким образом, все попытки создания более обширного государства провалились. Наибольшие надежды подавала держава, созданная в V в. до н. э. афинянами, благодаря их подробно описанному в источниках гнету, но даже им не удалось достичь того этапа, который благополучно миновали римляне и на котором гордость за свою независимость отходит на второй план перед величием центральной власти.
Достаточное число греков объединилось, чтобы противостоять вторжению персов в 480 г. до н. э., но это больше не повторилось. Данный факт связан не только с сепаратизмом отдельных городов-государств, но и (в еще большей степени) с его разрушительным воздействием на стабильность каждого отдельного полиса. Не важно, сторонником какой формы правления: олигархии или демократии – был грек, его искренне беспокоило, как выглядят и работают политические институты в его родном городе. Если они ему не нравились, он мог найти поддержку или убежище в каком-нибудь соседнем государстве, жители которого разделяли его взгляды. Основные политические вопросы, имевшие жизненно большое значение, нельзя было решить на уровне всего народа. Но их снова и снова решали путем борьбы на уровне, который мы назвали бы муниципальным. Политическая болезнь древнегреческого полиса даже получила собственное название –
Перечислим основные факторы:
1) стремление к независимости города;
2) прямое, а не представительное управление;
3) постоянная склонность к распрям.
Все они, несомненно, внесли свой вклад во все усиливавшуюся сумятицу, царившую в рассматриваемом нами регионе в IV в. до н. э., и в конце концов привели к потере греческими городами-государствами независимости, но в целом политическая история может навевать что угодно, кроме уныния. Размышляя об основном вопросе, связанном с внутренними разногласиями, следует вспомнить, что проявить себя древнегреческим государствам позволила только относительная открытость их политики, в то время как подданные персидского царя могли выбирать лишь между подчинением центральной власти или восстанием против нее. История Древней Греции стала первым примером реализации идеи о том, что члены общины должны голосовать и принять решение большинства. Вполне возможно, что именно в Греции данная концепция была воплощена в жизнь впервые в мире. Вместе с ней на свет появились новые виды политической деятельности, недоступные жителям государств, власть правителей которых ничем не ограничена.
Глава 5
Племена и родовые объединения
В предыдущих главах упоминались разновидности племенной организации, существовавшие в разных частях греческого мира, и рассказ о древнегреческом обществе, очевидно, следует начать с характеристики объединений, в которые входили греки и которые были обусловлены почти исключительно организационной структурой отдельного города, способами создания армейских подразделений и принципами, по которым население было разделено на группы в административных целях. Однако при проведении подобных исследований может возникать определенная путаница, связанная с существованием двух разных организационных принципов – территориального и родового (гентильного).
Территориальная организация не сопряжена с какими-либо трудностями. Все мы к ней уже успели привыкнуть, живем в административных округах и государствах, в избирательных округах и районах и т. д. Сложнее представить совершенно другую систему, в рамках которой люди распределялись по объединениям, основанным на родственных связях. Подобная организация общества основывается (по крайней мере, теоретически) на общем происхождении, вследствие чего человек может оказаться на военной службе или на каких-то работах вместе с дальними родственниками, живущими в другой части страны, а не со знакомыми и привычными ему людьми, обитающими на той же улице или в той же деревне. Несмотря на это, гептильная организация представляет собой широко распространенное явление, и свидетельства о ее существовании в далеком прошлом можно найти в истории почти всех народов. Кельты, населявшие Британские острова, разработали крайне сложную систему, до сих пор упорно поддерживаемую шотландскими кланами. Классическим примером организации общества по родовому принципу являются североамериканские индейцы. Именно ее изучение легло в основу современной антропологии. До сих пор по всему миру существует множество обществ с гептильной организацией, благодаря чему мы можем проследить, каким образом подобные явления «работают» на практике.
На ранних этапах истории древнегреческих городов-государств, в конце «темных веков» и в начале исторической эпохи, родовые формы социальной организации, очевидно, были наиболее эффективными. Самыми крупными объединениями, на которые подразделялись все граждане полиса, были племена
Основной единицей в Греции эпох архаики и классики был город, но в некоторой степени уместно и выделение более обширных групп. Слова «Эллада» и «эллины» в том значении, в котором их использовал Гомер, относились почти исключительно к южной части Фессалии и в результате какого-то процесса, начало и ход которого мы не можем проследить, к тому времени, как Греция снова обрела письменность, стали использоваться для обозначения всего жившего на ее территории народа и самого этого региона. И Геродот, и Фукидид считали, что слово «эллины» использовалось для обозначения людей различного этнического происхождения, а единство, которое оно обозначало, основывалось на общности языка, религии и обычаев, а главным образом – на чувстве единения, испытываемом всеми, кто использовал это название. Греки, что весьма характерно для их образа мышления, выражали это чувство, утверждая, что герой Эллин был сыном или братом Девкалиона (древнегреческого Ноя, пережившего вселенский потоп и ставшего прародителем всего нового человечества) и отцом Дора и других легендарных персонажей, от которых произошли дорийцы и другие древнегреческие племена. В древнегреческой литературе встречается огромное количество таких «эпонимных» героев, благодаря которым можно было объяснить происхождение того или иного названия и которые, как правило, были лишь проходными персонажами, удостоившимися только неубедительных биографий, не имеющих ничего общего с действительностью. Соответственно, предположительное родство может быть не чем иным, как генеалогической фикцией, призванной подтвердить единство сообщества, созданного на основе совершенно другого принципа. Понимать это, когда речь идет о происхождении фратрий и родов, крайне важно.
Среди всех эллинов выделяются дорийцы и ионийцы, о соперничестве между которыми говорилось выше. Между дорийскими городами существовали тесные связи. Их жители не только говорили на сходных диалектах, но и, как правило, были приверженцами определенных религиозных культов и отмечали одни и те же праздники, такие как, например, Карнеи. Для всех сообществ дорийцев, о внутренней организации которых нам ничего не известно, характерны три названия фил – гиллеи,
Однако представители этих фил были тесно связаны со своим городом. Возможно, их объединяло общее происхождение, но в более поздние времена города, где говорили на дорийском диалекте и существовали дорийские обычаи, ничто друг с другом не связывало, и вряд ли можно предполагать, что гиллеев, живших в одном городе, объединяло с их «тезками» из другого какое-то чувство солидарности. Там, где ситуация позволяла (или даже способствовала), можно было использовать отношения, сложившиеся между племенами. Так, в сочинении Фукидида Брасид, воодушевляя своих воинов, напоминает им, что они дорийцы и привыкли побеждать ионийцев. Правда, самим дорийцам ничто не мешало сражаться друг с другом. В частности, многолетняя вражда между Аргосом и Спартой оказала большое влияние на историю Пелопоннеса.
Некоторым менее многочисленным племенам тем не менее удалось достичь определенного единства. Беотийские города, отделенные горами от соседей – Афин и Фокиды, всегда были самостоятельными, но их жители осознавали свое этническое единство, которое они выражали, например помещая на монеты аббревиатуру, образованную от названия Беотии (илл. 13, № 11). На протяжении большей части своей истории эти государства входили в Беотийский союз, управлявшийся беотархами и советом, решения которых (хотя между ними и возникали периодические разногласия) распространялись на всех членов союза. Жители Аркадии также знали о своем этническом родстве, но из-за большого количества возвышенностей ее части были развиты очень неравномерно. На ее территории имелись как старые города, стремившиеся к независимости, так и менее организованные поселения, жители которых были готовы объединяться и в IV в. до н. э. даже основали новый город Мегаполь. Их попытки создания единого союза оказались менее успешными. На севере и западе полуострова, где жили этолийцы, греческая культура была неразвита, поэтому там в эпоху классики почти не было городской организации. Могущественный Этолийский союз, существовавший во второй половине IV в. до н. э., основывался на несколько ином принципе и в эпоху эллинизма сумел обрести значительный политический вес.
Греческое слово «фратер» является общеиндоевропейским и используется для обозначения понятия «брат», о чем свидетельствуют латинское
Возможно, в произведениях Гомера содержится более подробная информация. Ближе к началу Илиады (II. 362) Нестор предлагает Агамемнону разделить свое войско на филы и фратрии[6], чтобы члены одной и той же филы и одной и той же фратрии помогали друг другу. Кроме того, царь узнает, кто будет хорошо сражаться, а кто – трусить, так как биться они будут по этим отдельным группам. Этот принцип организации армии в остальном тексте поэмы не встречается. Бесформенное войско там сражается и бежит лишь для того, чтобы стать расплывчатым фоном для подвигов великих героев. Да и в армии самого Нестора, которую Агамемнон позже посещает, деление по фратриям отсутствует. Если фратрии упоминаются в одном фрагменте Илиады, можно говорить о том, что соответствующая градация общества в реальности имела место, но во всем остальном тексте поэмы они не встречаются. Ничего не говорится о фратриях и в Одиссее. На основании всего этого можно сделать вполне логичный вывод. Законы эпоса, от которых отталкивался поэт при создании своего произведения, не допускали упоминания фратрий. Сам он знал об их существовании и считал их (однажды он упомянул это, хотя и вскользь) единицей, которую можно использовать при формировании войска. Но менять всю длинную поэму лишь для того, чтобы ее содержание соответствовало этим реалиям, слишком сложно и, более того, бессмысленно. Поэтому поэт снова отказался от дальнейшего упоминания фратрий, а слушатели вряд ли обратили внимание на нелогичность, связанную с его случайными словами об этой форме организации общества.
Все это позволяет предположить, что фратрии не были по крайней мере важной частью общества, в котором развивались эти законы эпоса, но ко времени жизни поэта, примерно к VIII в. до н. э., стали неотъемлемой частью жизни греков. Если говорить с точки зрения политики, то можно сделать следующий вывод: они стали играть важную роль, когда власть царей начала угасать, а города оказывались под все большим влиянием немногочисленных представителей знати. Таким образом, мы можем предположить, что фратрии, пережитки которых упоминаются в источниках эпохи классики, сложились ближе к концу «темных веков», став формой объединения сторонников определенной группы знатных людей[7]. После того как это объединение сформировалось, его члены, что вполне естественно для греков, очень быстро обзавелись общим предком и другими признаками гентильного сообщества. Вначале в состав фратрии действительно входили большие семейные группы, а впоследствии членство в ней стало передаваться по наследству – по прямой мужской линии.
С этой гипотезой прекрасно соотносятся некоторые черты афинских фратрий и родов. Между исследователями разгорелся спор о том, все ли афиняне были разделены на эти роды или к ним относились только представители знати. Однако в эпоху классики и более поздние периоды в роды объединялись исключительно аристократы, и вполне вероятно, что так было всегда. В более поздние времена их члены становились жрецами определенных культов, часть из которых имела огромное значение для государства. Вряд ли эти роды были по-настоящему гептильными группами, объединенными общим происхождением. Большинство из них использовало патронимы – имя своего предполагаемого предка с добавлением окончания «-иды», но у нас есть основания полагать, что оно использовалось для обозначения групп, объединенных по какому-то другому, отличающемуся от общего происхождения, признаку. Кроме того, некоторые имена выглядят так, будто образованы скорее от названия религиозных обязанностей, исполнявшихся членами рода. Какой бы ни была правда, в эпоху классики считалось, что члены объединений с подобными названиями происходят от общего предка.
Нам известно, что в конце V–IV в. до н. э. в Афинах был род, члены которого в некоторых случаях в рамках фратрии обладали остатками власти, и это может свидетельствовать, что некогда они были гораздо более могущественными. Возможно, представители этого рода некогда решали вопросы, связанные со вступлением во фратрию, и разрабатывали нормы поведения для ее членов. В более поздние времена эти вопросы стали решаться на общих собраниях, в ходе которых правом голоса обладали все члены фратрии и которые представляли собой гораздо более скромный аналог демократического народного собрания всех граждан полиса. Кроме того, некоторые фратрии (вполне вероятно, что и все остальные) и в еще большей степени роды были тесно связаны с определенными частями Аттики. Соответственно, можно предположить, что во фратрию некогда входили жившие неподалеку друг от друга сторонники членов той или иной влиятельной местной семьи. Если это предположение верно, роды со связанными с ними фратриями играли важную роль в ходе политической борьбы, разгоревшейся в городах в конце «темных веков». Однако об этом периоде древнегреческой истории мы знаем очень мало.
В источниках, освещающих историю Афин VI в. до н. э., о которой мы знаем немного больше, в основном упоминаются поступки отдельных людей. Объединения, продолжающие встречаться в этих текстах, представляют собой уже не роды, а отдельные влиятельные семьи, для обозначения которых в древнегреческом, как и в английском языке, часто используется слово «дома». Подобным домом были Алкмеониды, первым известным нам представителем которых стал Мегакл, афинский архонт, живший в конце VII в. до н. э., во времена, когда Кил он попытался установить тиранию. Именно его обвинили в том, что он учинил расправу над Килоном и другими участниками заговора после того, как они уже сдались. Возможно, некогда существовал род Алкмеонидов, к которому принадлежало это семейство. Это вопрос спорный, но нет никаких сомнений в том, что люди, названные в источниках Алкмеонидами, происходили от Алкмеона, сына вышеупомянутого Мегакла. Именно члены этой семьи (а не рода, если таковой и существовал) играли определенную роль в жизни общества. Кроме того, в нашем распоряжении имеются свидетельства того, что крайне важным фактором для афинских политиков VI в. до н. э. являлась преданность жителей определенных местностей в Аттике. Наиболее заметно это явление было в период борьбы, предшествовавшей установлению тирании Писистрата. Вполне вероятно, что расположенные в разных местностях фратрии сыграли определенную роль в данном конфликте, но прямых доказательств этого у нас нет. В целом можно сделать вывод о том, что роды и фратрии перестали играть в афинской политике столь важную, как в вышеупомянутом случае, роль задолго до реформы, проведенной Клисфеном в 507 г. до н. э.
Можно предположить, что смена родовой организации общества на территориальную должна быть связана с необходимостью создания более эффективного войска. Древнегреческие армии почти всегда состояли из подразделений, в основу которых были положены филы, которые могли быть как родовыми, так и территориальными объединениями, имевшими одинаковое название. Совет, полученный Агамемноном от Нестора в Илиаде (см. выше), хотя и выделяется на фоне остального повествования, остается достаточным свидетельством того, что фратрии входили в состав армейской филы. Когда военное искусство усложнилось и для овладения им потребовались упорные и серьезные тренировки, слишком шаткая родовая организация стала непригодной для использования в армии. Ситуация осложнялась там, где, как, возможно, в Аттике (см. ниже), землевладельцы стали более мобильными и члены родового объединения перестали жить в одной небольшой местности. Соответственно, неудивительно, что во многих государствах в тот или иной период родовое деление было заменено территориальным. Спартанский поэт Тиртей писал, что войско некогда состояло из представителей трех дорийских фил. Контекст не позволяет нам дать окончательный ответ на вопрос о том, существовала ли подобная организация армии во времена самого поэта, то есть в VII в. до н. э., но вполне вероятно, что она была реформирована незадолго до этого. Возможно, именно при его жизни спартанское войско было разделено на пять отрядов, составленных по территориальному принципу – на основе четырех «деревень» самой Спарты и поселения Амиклы, расположенного в нескольких километрах к югу. С другой стороны, еще в V в. до н. э. в основе войска Аргоса лежали четыре филы, три из которых были дорийскими. Еще в эпоху эллинизма на тех же четырех филах основывалась система управления этим полисом.
В ходе реформы, проведенной им в 507 г. до н. э. и являющейся наиболее изученным примером подобных нововведений, Клисфен стремился найти между этими двумя крайностями некую «золотую середину». Вместо четырех древних фил Аттики он сформировал десять, сохранив при этом название «филы» и деление на трети – тритии. Основной, самой маленькой территориальной единицей, появившейся в рамках новой системы, стали демы. Словом
Хотя здесь, как и везде, реформа могла быть вызвана необходимостью реорганизации армии, изменение организационной структуры повлекло за собой перемены в общественной жизни в целом. Кроме того, Клисфен использовал свои преобразования для того, чтобы помешать определенным старым объединениям самостоятельно обрести политическое влияние на местном уровне. Они были частью его стремлений нейтрализовать (но не уничтожить) традиционные институты, обладавшие религиозным оттенком. Таким образом, демы стали вместо фратрий самой маленькой единицей, входящей в состав филы, но фратрии продолжили существовать наряду с ними, и знатные семьи по-прежнему «поставляли» жрецов для традиционных культов. На основе десяти новых фил были сформированы армейские подразделения, причем деление их на тритии здесь имело важное практическое значение, а для командования ими избирались десять военачальников – по одному от каждой филы. В Совет пятисот, созданный Клисфеном взамен Совета четырехсот Солона, входили по 50 членов от каждой филы, избиравшиеся по жребию из числа кандидатов от демов, число которых было пропорционально площади каждого дема. Для решения всех общественно значимых дел выделялись 10 секций (пританий), опять же по одной от каждой филы. И на протяжении долгого времени кандидатов на занятие государственных должностей также представляли сначала демы.
Филы и демы, каждый на своем уровне, были важными элементами политического и административного государственного аппарата, и каждый из них вызывал чувство преданности у входивших в него людей. В филе действовало собственное общее собрание и отправлялся культ героя-покровителя, и его члены состязались с представителями других фил во время различных празднеств. В демах, во главе которых стояли демархи, самостоятельно решались вопросы местного значения и велись перечни членов. Эти списки играли крайне важную роль при определении того, является ли человек гражданином Афин; централизованных перечней при этом не существовало. В судебных речах неоднократно подчеркивается, что в деме, где живет человек, лучше всего известно, что он собой представляет, и его отношения с соседями по дему лучше всего свидетельствуют о том, на что он способен.
Однако, несмотря на то что вся эта система, когда она была создана в 507 г. до н. э., основывалась на территориальном принципе, и на то, что ее локальные корни сохранили свою значимость, членство в деме впоследствии стало наследственным, и грек, отправившись жить в другую местность, не мог сменить дем. Это довольно любопытное доказательство того, что в Греции продолжал использоваться принцип, согласно которому происхождение человека должно определять его место в государстве. Его сохранение привело к побочным результатам, кое-что проясняющим для специалиста, изучающего историю Древних Афин. Так как греки, в отличие от римлян и англичан, носили всего по одному имени и запас имен был ограничен, для того, чтобы отличить конкретного человека от других, необходимо было использовать какой-то дополнительный признак. В Афинах к концу V в. до н. э. было принято использовать не только имя самого человека, но и имя его отца, а также указывать на его принадлежность к дему (например, Перикл, сын Ксантиппа, из дема Холарг). Даже несмотря на это, встречались (особенно среди членов одной семьи) полные тезки. Название дема, использовавшееся вместе с именем того или иного человека, указывало не на то, где он живет, а на то, где обитал его прямой предок по мужской линии в 507 г. до н. э. Соответственно, если в нашем распоряжении имеются полные официальные имена членов одной семьи или родового объединения, мы можем определить, насколько далеко друг от друга они расселились ко времени, когда была проведена реформа Клисфена. Уже к 507 г. до н. э. этот процесс достиг значительных масштабов, о чем иначе мы не узнали бы и что, несомненно, создавало определенные сложности при подготовке и мобилизации людей для войска, все еще построенного на гентильном принципе.
Изменяя принцип деления государства с родового на территориальный, Клисфен не запретил роды и фратрии, а всего лишь исключил их из политической системы. Родовые объединения остались единицами общества, в которых члены отдельной семьи чувствовали, что находятся на своем месте и в правильном окружении. Теоретически афинянин, живший в IV в. до н. э., мог быть гражданином и не принадлежать к одной из фратрий, но такой человек, несомненно, оказывался в довольно сомнительном и неудобном положении. В некоторых редких случаях фратрии продолжали выполнять публично значимые функции. Согласно одному из разработанных в эпоху архаики законов Драконта, связанному с непредумышленным убийством, забытому за столетие до Клисфена, но в 409 г. до н. э. вновь признанному действующим, если у покойного не было близких родственников, мстить убийце должны десять членов фратрии, к которой он принадлежал. Кроме того, фратрии могли владеть имуществом, участвовать в судебных процессах и, несомненно, совершать еще множество действий, о которых нам ничего не известно.
Нам известно несколько надписей, вырезанных на камне и содержащих решения собраний фратрий и списки их членов, но чаще всего фратрии упоминаются как участники судебных процессов, в рамках которых их свидетельства могли помочь установить статус того или иного человека. Отец мог отметить сына, устроив праздник для членов своей фратрии, хотя вряд ли он делал это вынужденно или под большим общественным давлением. Он, несомненно, приносил жертву от имени маленького сына, которому исполнилось три или четыре года, и еще одну – незадолго до вступления юноши в состав фратрии в возрасте восемнадцати лет. Эти события происходили во время Апатурий, ежегодных празднеств, устраивавшихся фратриями поздней осенью и во многом являвшихся семейным торжеством. Во втором из двух перечисленных выше случаев отец давал клятву о том, что его сын является законнорожденным. Во фратрии, как и в деме, велись списки ее членов, но афинскому суду требовался не сам этот документ или его заверенная копия, а устное свидетельство членов фратрии, присутствовавших при внесении имени участника разбирательства в этот перечень. Они могли подтвердить, что он был принят во фратрию как законный сын своих родителей и что его отец совершил все необходимые ритуалы. Свидетельства подобного рода были еще более важными в случаях, если речь шла об усыновленном, а не о родном ребенке, так как факт усыновления было проще всего установить в суде[8].
Хотя подобные семейные дела относились к ведению фратрий, само бракосочетание не предполагало какой-либо церемонии, совершавшейся в присутствии их членов. Судя по всему, главным событием афинской свадьбы была передача невесты жениху ее отцом или опекуном, причем для легитимации брака был необходим свидетель, а не какой-либо письменный документ. Фратрия могла лишь подтвердить, что приняла клятву отца о законности его брака и статуса сына. Согласно закону, предложенному Периклом в 451 г. до н. э., гражданином Афин мог быть лишь человек, оба родителя которого являлись афинянами, в то время как прежде гражданином Афин мог быть сын афинянина и женщины, происходившей из другого города-государства. После принятия этого закона Перикла в клятву, которую отец произносил перед членами фратрии, были добавлены слова о том, что его супруга была рождена в Афинах. Свидетельства членов фратрий по всем этим вопросам могли сыграть важную роль, так как все они относились к сфере ведения фратрий, а значит, входившие в нее люди должны были разобраться в них прежде, чем принимать в свои ряды нового члена. Приемный сын, соответственно, должен был быть принят во фратрию приемного отца, и ее члены могли засвидетельствовать факт усыновления и статус усыновленного.
Члены фратрии, оставшейся общественной единицей (наряду с демами, созданными по территориальному принципу), были полезными свидетелями, так как она представляет собой гептильное объединение, и, следовательно, люди, входившие в ее состав, могли дать ответы на вопросы, связанные с различными семейными делами и отношениями. В деме, несомненно, интересовались теми же фактами и проверяли их прежде, чем принять в свои ряды родного или усыновленного ребенка своего члена, поэтому в ходе судебных разбирательств, связанных с решением наследственных вопросов и т. п., участник тяжбы мог призвать в качестве свидетелей своих «коллег» по дему, а не только по фратрии. Правда, членство в деме играло более важную роль для признания человека гражданином полиса. Когда в 346 г. до н. э. в Афинах началась поголовная проверка граждан, ввиду отсутствия единого списка имеющих право голоса выяснилось, что провести ее можно, только приказав демам осуществить ревизию своих перечней и выяснить, имеет ли каждый из перечисленных в них людей право называться афинским гражданином. Даже после потери Афинами независимости демы продолжали исполнять свои функции. Фратрии, с другой стороны, по тем или иным причинам прекратили свое существование в эпоху эллинизма и стали предметом исследований позднеантичных ученых, делавших комментарии к речам афинских ораторов. После смерти Александра и македонского завоевания афинское гражданство перестало привлекать столь пристальное внимание, по крайней мере среди представителей низших слоев общества. Вполне может быть, что в то время они находили утешение в общественных и религиозных объединениях других видов и больше не утруждали себя вопросами, связанными с фратриями.
Роды, с другой стороны, защищенные престижем и исключительностью, продолжили свое существование и в период римского владычества. Однако к тому времени они уже давно потеряли то политическое влияние, которым обладали прежде. Принадлежность к благородной фамилии всегда была большим преимуществом в афинской политике. Греки с легкостью поверили в элиту и, подобно другим, с готовностью предположили, что все качества (наряду с именем и имуществом) передаются в основном по мужской линии. Однако, как было сказано выше, важную роль в эпоху классики играл не род, а отдельное влиятельное семейство, «дом». Нам далеко не всегда известно, к какому роду принадлежал тот или иной выдающийся афинянин (или относился ли он к какому-либо роду вообще). В тех случаях, когда нам это известно, на его принадлежность к роду указывает, как правило, кличка, использовавшаяся для того, чтобы отличить этого человека от других, носивших такое же имя. Так, некий Демонстрат, упоминаемый в источнике в связи с приготовлениями к афинской экспедиции на Сицилию, предпринятой в 415 г. до н. э., назван «Демонстратом из Бузигов»[9]. Опять же в то время как в IV в. до н. э. фратрия оставалась для обычного человека чем-то важным, род потерял свое влияние, и собрание членов фратрии разрабатывало собственные правила. Однако в том же IV в. до н. э. род сохранил свою общественную значимость для представителей высших слоев общества, у которых было много свободного времени, и жрецов, само существование которых оправдывала принадлежность к роду. К числу наиболее ярких примеров относятся жрецы, управлявшие Элевсинскими мистериями. И хотя Эвмолпиды и Керики – два могущественных рода, из которых они происходили, в период, последовавший за эпохой классики, пережили ряд злоключений, сами эти жреческие должности сохранились. Когда гражданство перестало быть социальной ценностью, в нее все больше стала превращаться принадлежность к роду.
Выше мы в основном говорили об Афинах, потому что практически все имеющиеся в нашем распоряжении источники происходят из этого полиса. Именно по истории Афин мы в определенных границах можем проследить, как гражданство, пока греки оставались независимыми, постепенно переставало зависеть от целого ряда родовых объединений (в данном случае не важно, каким было это родство – реальным или вымышленным) и превращалось в исключительно политическое явление. В целом данный процесс везде шел в одном и том же направлении, хотя и с различной скоростью и с разными остановками, но в других государствах до нашего времени не сохранился такой всеобъемлющий корпус источников, как в Афинах.
Практически повсеместно, естественно, основным критерием гражданства являлось происхождение от граждан, но не во всех полисах требовалось, чтобы мать ребенка также была гражданкой, как это сделали в Афинах в 451 г. до н. э. Время от времени в источниках упоминаются те или иные роды, в основном когда речь идет о представителях аристократии. Возможно, нам ничего не даст пример Самоса, где в результате установления демократии образовались новые роды, в состав которых были включены не только знатные люди, но и все граждане. Эти искусственные объединения назывались
Глава 6
Землевладельцы, крестьяне и поселенцы
В древнегреческом, как и в любом другом доиндустриальном обществе, земля обладала наибольшей ценностью. В мире, лишенном ликвидных активов и огромных кредитных организаций, на которых зиждется наша цивилизация, другие знакомые нам виды вложения средств либо не существовали, либо были крайне рискованными по сравнению с владением землей. Землю или дом нельзя тайно увезти, что позволяло защитить это имущество. Правом владеть землей на территории государства в Греции обладали его граждане. Иноземцы, жившие в Афинах и называвшиеся метеками, сосредоточили в своих руках торговлю и производство – все, что в те времена считалось ликвидным, но не могли приобретать землю.
В Греции совсем немного земли. Как сказано в первой главе, в основном ее территория занята горами, и, хотя на аллювиальных равнинах почва довольно плодородная, сама по себе она не может прокормить большое количество людей. Нехватка земли была, несомненно, главной причиной основания в конце VIII–VII в. до н. э. такого большого количества колоний за пределами страны и по крайней мере отчасти привела к аграрному кризису, разразившемуся в Аттике около 600 г. до н. э., и переворотам, в результате которых начиная с 650 г. до н. э. повсеместно устанавливались тирании. Что бы ни происходило в VII в. до н. э., вследствие этого в эпоху классики сельская местность Аттики была разделена на небольшие участки, которыми их владельцы могли распоряжаться по своему усмотрению. Это не был неизбежный результат. На крупнейших равнинах Аттики могли, как и в более позднее время, разместиться обширные владения. В древней Фессалии с ее обширными равнинами представители знати владели более крупными земельными участками, но даже там не было ничего подобного огромным римским латифундиям, на которых работали многочисленные рабы. Модель, сложившаяся в Аттике, очевидно, была характерна для всей Греции в целом, за исключением нескольких особых случаев. Вопрос о том, как это произошло, крайне важен, хотя окончательный и полный ответ на него найти пока не удалось.
В древнегреческих источниках содержатся противоречивые сведения по этому вопросу. Даже в рассуждениях о том, какие системы землевладения могли принести с собой захватчики, такие как народы среднеэлладского времени, нет никакого смысла, так как их появление на греческом полуострове отделяет от периода существования Афин Фукидида и Аристотеля более чем 15 столетий. Такой же промежуток времени, вполне достаточный для того, чтобы на протяжении его произошли (мирным или насильственным путем) значительные перемены, пролегает между концом римского владычества в Британии и современными английскими системами землевладения. Самого по себе появления государств микенского периода было достаточно для того, чтобы примитивные институты, созданные греками более раннего времени, прекратили свое существование. Нет смысла и в рассуждениях о системе, лишь косвенно отразившейся в письменных источниках микенской эпохи, так как тот факт, что слова, содержавшиеся в микенском лексиконе и связанные с данной темой, перестали использоваться, а также то, что в поэмах Гомера описаны совершенно другие отношения, свидетельствуют об исчезновении старой системы землепользования после разрушения дворцов и прекращения их административным аппаратом своего существования. В нашем распоряжении нет источников, содержащих прямые и четкие свидетельства о том, что произошло с землей в областях, где преобладали захватчики: дорийцы в Спарте и Аргосе и фессалийцы в Фессалии, или о том, какие перемены имели место в районах, не подвергнувшихся завоеванию.
Чрезмерное внимание, которое Гомер уделяет царям, мешает нам. Понятно, что могущественный правитель, обладавший дворцом, многочисленными стадами и всем остальным, распоряжался землей по своему усмотрению и расселял слуг так, как считал нужным, даже если они находились очень далеко, как в случае с предложением, сделанным Агамемноном, чтобы успокоить Ахилла. Некоторые события, описанные в поэмах, не происходили в действительности и являлись отражением того, как, по мнению поэтов, живших в более позднее время, должны были вести себя легендарные цари. Идея Агамемнона о передаче Ахиллу семи городов с первого взгляда представляется политическим ходом, совсем не похожим на действия землевладельца, каким могущественным он бы ни был, расстающегося с частью своих земель. Домашний быт лучше описан в Одиссее. Во время отсутствия Одиссея в его доме, очевидно, складывается весьма запутанная ситуация, однако у читателя создается впечатление, что все его многочисленное имущество перейдет к Телемаху, даже если того не признают царем. Кроме того, текст поэмы, а именно фрагмент, в котором один из женихов Пенелопы предлагает поселить нищего (переодетого Одиссея) в качестве работника на своих землях, свидетельствует (намеренно или случайно) о наличии других землевладельцев. В те времена были еще более мелкие землевладельцы, подобные бедному, испытывающему нужду человеку, упомянутому тенью Ахилла, на которых Гомер почти не обращает внимания.
Можно говорить о существовании в Древней Греции двух моделей землевладения. Первая из них характерна для исторической Фессалии, где в эпоху классики существовали огромные владения, по своим масштабам заметно отличавшиеся от располагавшихся на юге Греции. Вероятно, эта система представляет собой архаический пережиток, и к середине IV в. до н. э. она уже почти прекратила свое существование. Подобные крупные владения вполне могли быть естественным следствием переселения и завоевания. Вторая модель была распространена в колониях. Для нее характерно закрепление за каждым поселенцем земельного надела. Подобное распределение земель осуществлялось с самого начала Великой греческой колонизации VIII в. до н. э., в частности, оно упоминается в истории о недальновидном коринфянине, отдавшем во время путешествия участок земли, который он должен был получить в Сиракузах, в обмен на медовую коврижку. Данная система могла появиться одновременно с дорийскими поселенцами на Пелопоннесе и повсеместно распространиться благодаря другим захватчикам. Эти две системы, несмотря на то что в их рамках используется одно и то же понятие – земельный участок, связаны с разной социальной организацией. Система распределения земли, сложившаяся в Фессалии, могла быть удобна завоевателям, во главе которых стояли сильные представители знати, способные выделить себе обширные владения. По такому же принципу распределялась земля после завоевания Англии норманнами. Колониальная модель характерна для обществ, в которых знают о важной роли каждого отдельного человека в качестве солдата, а земля разделяется на достаточные по площади и, возможно (с рядом объяснимых исключений), равные участки. Судя по сведениям, содержащимся в более поздних источниках, изначально модели были более разнообразны. Это разнообразие, возможно, отчасти зависело от соотношения в разных районах захватчиков и завоеванных.
Аристотель приписывает разделение как Фессалии на четыре части, так и земли на участки, владелец каждого из которых мог выставить по 40 всадников и 80 тяжеловооруженных пехотинцев, полулегендарному Алевасу. Столь точные данные, несомненно, неверны. Столь же конкретные и в то же время неправдоподобные сведения Аристотель приводит, рассказывая об Афинах раннего времени, но довольно быстро становится понятно, что участки земли, о которых идет речь в его сочинении, заметно отличаются по своей площади от гораздо более скромных наделов, на которые была разделена южная часть Греции. Военные контингенты в данном случае собираются по территориальному принципу, а не по городским филам и их составным частям, как это было на юге в историческую эпоху. О развитии данной системы мы знаем так мало, что не имеем представления даже о том, как выглядело распределение, приписываемое Алевасу, – как реформа, проведенная через долгое время после переселения, или отражение ситуации, сложившейся вследствие изначального завоевания.
В целом развитие Фессалии в эпоху классики не происходило по схеме движения от преобладания знати к системе, характерной для городов-государств, расположенных на юге. Древнейшими жителями Фессалии, известными нам по письменным источникам, в которых, однако, приводятся только их имена, были представители знати, которые приглашали в свои большие дома таких поэтов, как Симонид и Пиндар, и происхождение и богатство которых воспевались почти в тех же выражениях, что и содержащиеся в поэмах Гомера. В те времена подобные знатные люди, как видно по истории Менона из Фарсала (предка того Менона, в честь которого назван один из диалогов Платона), были независимыми. Из числа своих
Мы не знаем, насколько многочисленны были лично свободные мелкие землевладельцы, участки которых располагались среди огромных поместий, но можем утверждать, что такие люди существовали, хотя и привлекали к себе не больше внимания, чем их «коллеги» из мира гомеровского эпоса. Более низкое, чем они, положение на социальной лестнице занимали зависимые люди,
К югу от Фессалии располагалась равнина Беотии, плодородная, хотя и не настолько, как Фессалия, и афиняне с удовольствием презирали неторопливость своих соседей, «беотийских свиней». На этот раз в нашем распоряжении имеется довольно ранний источник – поэма, написанная, вероятно, в конце VIII или в начале VII в. до н. э. Гесиодом, решившим таким образом дать ряд советов своим «коллегам» – мелким землевладельцам. Поэт полностью посвятил свое сочинение жизни небольшого хозяйства, где трудятся сам его владелец и рабы. Он жалуется на собственные проблемы, в основном связанные с разделом семейного имущества между ним самим и его братом Персом, и заявляет, что последний снискал расположение «царей-дароядцев», чтобы получить больше, чем причитается. Но, видимо, сам Гесиод был полностью свободным и не зависел от продажной знати, если не считать того, что они могли помешать отправлению правосудия. Вряд ли нарисованную поэтом картину можно назвать полной. У нас нет никаких оснований, чтобы утверждать, будто представители знати сами владели небольшими хозяйствами, подобными описанному Гесиодом. Но в его поэме не содержится даже косвенных сведений о том, как они управляли своими владениями, или о том, кто там работал. Вспомнив, что в имеющихся в нашем распоряжении источниках, посвященных соседней Фессалии, описывается другая ситуация, мы должны быть осторожны и не делать вывода о том, что хозяйство, описанное Гесиодом, являлось типичным для распределения земли во всей Греции. Однако в его сочинении содержатся неопровержимые сведения о существовании в Беотии около 700 г. до н. э. немногочисленной категории лично свободных мелких землевладельцев.
Для дорийского Пелопоннеса опять же характерны определенные особенности. Ситуация, сложившаяся в Спарте, во многом отклонялась от нормы. Представители правящего слоя аристократии, полноправные граждане, называвшиеся спартиатами, владели обширными землями, на которых трудились илоты, рабы, действительно жившие на этой земле и вынужденные отдавать часть урожая своим хозяевам. Эта обязанность, судя по сведениям, содержащимся в источниках, была для них тяжелой ношей, да и во всем остальном их положение оставалось довольно прискорбным. Однако они принадлежали государству и не считались движимым имуществом, которым их владельцы могли свободно распоряжаться. Им (по крайней мере, в постклассический период) принадлежала оставшаяся часть урожая, и многим из них удавалось сколотить довольно приличные состояния. Количество спартиатов, по подсчетам Геродота, в 480 г. до н. э. достигало 8000 человек, но к концу V в. до н. э. их численность уменьшилась более чем вполовину, и к 371 г. до н. э. их насчитывалось не больше тысячи. Даже когда они были наиболее многочисленны, в среднем их владения должны были (по афинским стандартам) быть достаточно большими. Бок о бок с ними в небольших городах и деревнях жили лично свободные люди, называвшиеся периэками. Они занимались своими мелкими делами и, очевидно, вели тихую жизнь обычных греков, но находились в подчиненном положении по отношению к спартанцам и должны были служить в армии Спарты. В нашем распоряжении нет данных, которые позволили бы определить пропорциональное соотношение земель, занимаемых представителями этих двух столь разных социальных групп, но не может быть никаких сомнений в том, что периэки были более многочисленными, или в том, что спартиатам принадлежали лучшие и обширные земельные участки. Периэков, очевидно, устраивало их положение, и лишь немногие из них восставали. Несомненно, они считали преимуществом то, что находятся под защитой огромного войска, в составе которого они служили и благодаря которому ничто не мешало их тихому процветанию.
Периэки (как и илоты) говорили на дорийском диалекте, и, пользуясь доступными нам критериями, мы не можем отнести их к другой этнической группе вместо той, к которой принадлежали спартиаты. Термин «лакедемоняне»[10], используемый в источниках в качестве названия Спарты, подразумевал не только полноправных граждан – спартиатов, но и периэков. Так как мы очень мало знаем о положении, существовавшем в Лаконии, когда туда пришли дорийцы, или о численности последних, оказавшихся там, мы можем лишь догадываться, каким образом сложилась эта исключительная ситуация. Древнегреческие писатели, ничего не знавшие о лакуне, которую мы называем «темными веками», и в основном полагавшие, что дорийцы отвоевали процветающие царства у внуков Агамемнона и Менелая, как правило, считали, будто завоевание было быстрым и в результате его на всей территории государства появилось одно дорийское государство. Однако некоторые полагали, что оно происходило на протяжении жизни нескольких поколений и что Спарта постепенно стала руководящим центром. Традиция обычно не основывается на глубоком знании фактов, но, возможно, отклонения будет проще объяснить, если предположить, что сначала в Спарте поселилась относительно небольшая группа дорийцев, а затем ее членам удалось расширить находившуюся под их контролем зону, поглотив местности, население которых стало потом периэками, и конфисковав у них часть земель, которая затем была передана спартиатам. Однако в таком случае говорить о том, что в определенный момент вся территория была разделена на участки, нет смысла.
Ситуация осложняется также тем, что, согласно ряду источников, древний спартанский законотворец Ликург разделил земли на равные участки, предназначенные для полноправных граждан. Идея о разделении земли на равные части всегда казалась грекам привлекательной. Она отразилась в «Законах» Платона и других утопиях и аналогичным образом могла проецироваться на считавшееся прекрасным прошлое. В этом случае мы можем хотя бы как-то объяснить данную ситуацию. Согласно традиции, очевидно основанной на сочинениях Аристотеля, в Спарте существовали две категории земель: «древние земли», которые владелец не имел права продавать или отчуждать каким-либо иным способом, и остальные участки, к продаже которых сообщество относилось неодобрительно, но в целом она не была запрещена. Судя по терминологии, это разделение было преднамеренно произведено в архаическую эпоху. Нам известно, что гражданство в Спарте зависело от способности человека выполнять ряд обязанностей, таких как участие в совместных трапезах, предназначенных для всех мужчин и являвшихся неотъемлемой частью жизни спартанцев. Неотчуждаемая «древняя земля», вероятно, была выделена в конкретный момент в стремлении обеспечить доходы достаточно большого числа граждан и, соответственно, солдат, служивших в армии, игравшей в жизни этого государства столь важную роль, а землями, отнесенными ко второй категории, их владельцы могли распоряжаться без подобных ограничений. Если такое разделение земель действительно имело место, оно могло быть произведено после восстания, разгоревшегося в Мессении в VII в. до н. э. Нам не удастся заглянуть еще глубже в прошлое и выяснить, что представляло собой еще более раннее распределение земель, произведенное в начале истории дорийской Спарты.
Каким бы ни был этнический состав периэков, можно предположить, что в большинстве своем илоты Лаконии были представителями местного населения, жившего на ее территории до прихода дорийцев. В результате их порабощения относительно немногочисленной группой спартиатов возникла проблема предотвращения восстаний илотов, с которой жители Спарты неоднократно сталкивались на протяжении всей ее истории. На северо-востоке Пелопоннеса столь напряженной ситуации не было. В Аргосе и Сикионе существовал слой населения, представителей которого древнегреческие лексикографы сравнивали со спартанскими илотами, однако в источниках они упоминаются крайне редко. Опять же в голову приходит мысль о порабощении части местного предорийского населения, но оно не привело к появлению проблемы, оказавшей влияние на все историческое развитие данных государств, и мы можем предположить, что соотношение численности двух этих слоев общества там не было таким непропорциональным. Более того, четвертая фила, существовавшая в Сикионе наряду с тремя дорийскими, несомненно, имела недорийское происхождение, и можно предположить, что то же относится и к четвертой филе в Аргосе. Вероятно, представители высших слоев предорийского населения в начале дорийского завоевания или позже были, в отличие от Спарты, включены в новую структуру общества.
Опять же не так просто понять, какие элементы характерны для первоначальной модели поселений, а какие появились в результате последующего развития, но, судя по имеющимся в нашем распоряжении источникам, более вероятно, что в данном случае захватчики превосходили остатки местного населения по численности и обе эти группы мирно ассимилировались. В Сикионе и в некоторой степени в Коринфе этнические чувства были неотъемлемой частью ситуаций, в результате которых в середине VII в. до н. э. была установлена тирания. Но в нашем распоряжении нет источников, свидетельствующих о существовании подобного разделения в Аргосе, и к эпохе классики все три города, очевидно, считались полностью дорийскими. В них не сложилась традиция о справедливом распределении земель. Аристотель вскользь упоминает законотворца, жившего в Коринфе в глубокой древности и полагавшего, что существующую систему распределения земель следует оставить без изменений, даже если она несправедлива, а значит, в начале периода архаики существовал некий план справедливого распределения земель, который, однако, так и не был воплощен в реальность. Насколько мы можем судить, территория этих полисов, как и Аттики, в основном была разделена на небольшие участки, которыми их владельцы могли свободно распоряжаться.
Не приводя дальнейших примеров, которые не изменят уже успевшую сложиться картину, мы можем прийти к выводу, что характерная для колонии модель контролируемого и намеренного распределения земель вряд ли применима к периоду переселений и что попытки выделения равных участков предпринимались вследствие кризисов, возникавших в более позднее время. Ситуация, сложившаяся в Фессалии, могла быть обусловлена тем, что во главе захватчиков стояли представители знати, обладавшие достаточной властью для того, чтобы заполучить большую часть земель, но социальная структура пришельцев, продвинувшихся дальше на юг, привела к тому, что распределение земель было более справедливым. Исключительная ситуация в Спарте была обусловлена агрессивными настроениями представителей аристократии – спартиатов, проявившимися скорее после переселения, чем до него. Ей могла способствовать изоляция Лаконии, отделенной от других государств горной грядой, в то время как Аргос, Коринф и Сикион имели больше возможностей для контактов с внешним миром и не обладали таким внутренним географическим единством. Греки признавали первенство Аргоса, особенно в религиозной сфере, но этому полису так и не удалось объединить северо-восточную часть Пелопоннеса под своей властью.
Определить, какая ситуация сложилась в ранней Аттике, не менее сложно. В то время как, говоря о государствах, перечисленных выше, мы можем делать предположения о различных возможных последствиях переселений и завоеваний, о других районах мы знаем лишь то, что одновременно с прибытием в Арголиду дорийцев тамошнее общество претерпело важные перемены, отказавшись от последних пережитков микенской эпохи и предвкушая будущее развитие архаической Греции. Природа и механизм этих изменений остаются неясными, и мы не можем оценивать их влияние на землевладение и даже не знаем, каким образом ситуация складывалась до этого. В нашем распоряжении имеются сведения только о ранних Афинах, да и самые ранние из них относятся к аграрному кризису, с которым Солон столкнулся в 594 г. до н. э., и представляют собой сохранившиеся фрагменты его поэм и отрывки из более поздних рассказов о его реформах, которые, по нашему мнению, могут представлять для нас ценность. О природе этого кризиса мы поговорим ниже, в несколько ином контексте. Здесь же нам следует только упомянуть заявление Аристотеля о том, что до Солона земля находилась в руках немногих, настолько сильно не соответствующее ситуации, сложившейся в Аттике в более позднее время, что в его правдивость, как правило, не верят, и тот факт (с которым никто не спорит), что в то время большая часть земель обрабатывалась гектеморами – представителями категории бедных крестьян. Они были обязаны отдавать больше одной шестой части полученного урожая представителям богатой верхушки общества и находились на грани настоящего рабства.
Прежде чем перейти дальше, нам необходимо изучить другую проблему, которая увела в сторону исследователей, обсуждавших землевладение в Древней Греции, а именно вопрос о том, в чьей собственности находилась земля на ранних этапах истории: в коллективной – в собственности семьи или гентильной группы, такой, как описанные в предыдущей главе, и при этом временный владелец не мог отчуждать ее; или, наоборот, индивидуальной, при которой собственник мог продавать ее, отчуждать иным способом или передавать в качестве залога. Нам известны общества, в которых земля является неотчуждаемой собственностью гентильной группы, и, хотя эта ситуация, несомненно, не была характерна для Греции эпохи классики, греки, жившие в более раннее время, вполне могли находиться на подобном этапе развития. Эта возможность активно обсуждалась, особенно в связи с аграрной проблемой, с которой столкнулся Солон. Согласно одной из сформулированных относительно недавно теорий, в Аттике вплоть до потрясений, связанных с Пелопоннесской войной, произошедшей в конце V в. до н. э., существовала довольно большая категория неотчуждаемых земель, и у этой теории есть сторонники.
Нет никаких сомнений в том, что греки были искренне убеждены: собственность должна принадлежать членам одной семьи. Это представление в различном контексте неоднократно находило свое отражение в судебных речах, связанных с делами о праве собственности на имущество и произнесенных в афинских судах в IV в. до н. э. Вполне естественное желание передать землю по наследству собственному потомству подкреплялось религиозными представлениями, а именно необходимостью поддерживать культ предков и ухаживать за их могилами. Для того чтобы читателю стало более понятно, какие чувства греки испытывали в отношении данного предмета, следует привести пример: кандидатов на должность архонта, высшего магистрата, во время своеобразного экзамена расспрашивали об их семейных святынях и могилах предков и о том, заботятся ли они о своих родителях. И они должны были не только ответить на эти вопросы, но и пригласить свидетелей, способных подтвердить их ответы на эти и другие вопросы. Для афинского наследственного права опять же характерна сильная тенденция оставлять имущество в семье. Как бы то ни было, сильные чувства и правовой запрет – это не одно и то же. Во многих цивилизациях существует большая разница между тем, что собственник может делать со своим имуществом при жизни, и тем, что происходит с собственностью после его смерти. И в Афинах в IV в. до н. э., несмотря на все ограничения, связанные с наследованием, не было запрета на продажу земли ее владельцем при жизни.
Реальные запреты обычно относились к продаже определенных категорий земель. О классификации земель в Спарте уже говорилось выше. Вероятно, она стала результатом стремления гарантировать стабильность искусственного распределения части земли. Такая же необходимость могла возникнуть и в колонии, о чем свидетельствует относительно поздний источник – вырезанная на камне около 385 г. до н. э. и сохранившаяся до нашего времени надпись, в которой перечисляются правила жизни в Корчуле, поселении, расположенном на острове у побережья Югославии[11]. В ней, помимо всего прочего, идет речь о том, что часть «изначальных наделов» поселенцев не подлежит продаже. Говоря о том, что в древние времена во многих городах существовали законы, запрещавшие продажу «первых наделов», Аристотель, возможно, думал о колониях, подобных той, где родился он сам, – Стагире, расположенной на севере. Она была основана в середине VII в. до н. э., и с того времени до момента, когда жил сам философ, вполне могли сохраниться писаные законы.
Если в законе говорится, что землю, относящуюся к определенной категории, нельзя продавать, то логично предположить: отчуждение земель других категорий было разрешено. Там, где имелся полный запрет, существовала вероятность того, что землю можно продавать, но при условии (как в локрийских законах, которые превозносил Аристотель): прежде чем продать землю, человек должен доказать, что это ему действительно необходимо. Нам следует искать другие данные, чтобы выявить общество, в котором отчуждение земли человеком было невозможно, так как она не принадлежала какому-либо отдельному индивидууму, а сама продажа считалась чем-то немыслимым. Вполне можно утверждать, что от более или менее известных нам периодов истории Греции до нашего времени не сохранились источники, содержащие сведения, которые позволили бы нам говорить, будто ситуация в Элладе обстояла таким образом. Наоборот, примерно в 700 г. до н. э. Гесиод просит земледельца уважать богов:
Из этого становится ясно, что продажа земли, какой бы нежелательной она ни была, при жизни поэта считалась в Беотии вполне возможной. Утверждение о том, что земля находилась в коллективной собственности и не могла отчуждаться текущим владельцем, неверно и для времени Солона, то есть около 600 г. до н. э., не говоря уже о конце V в. до н. э.
В целом, когда дорийцы пришли на полуостров, а ионийские переселенцы заняли побережье Малой Азии, Греция была заселена слабо, но в последующие «темные века» времени для развития у эллинов оказалось достаточно. Внутренняя колонизация, о которой мы узнаем все больше, так как слои данного периода активно изучаются археологами, была ограничена из-за незначительного количества земель, пригодных для земледелия. Нам не нужны лишние доказательства для того, чтобы прийти к выводу: именно малоземелье стало главной причиной колонизации, начавшейся во второй половине VIII в. до н. э. в условиях, сильно отличавшихся от тех, в которых переселения происходили прежде. Первая волна переселенцев, отправившихся на запад, без малейших колебаний направилась в районы, где прекрасно росли злаки, – на Сицилию и на юг Италии. Колонии в Лентини и Катании, основанные выходцами из Холкиды, что на Эвбее, располагались на крайне плодородной равнине, простиравшейся под горой Этна, а многие ахейцы, занимавшие узкую полоску пахотной земли на побережье Пелопоннеса, прилегавшем к Коринфскому заливу, переселились в богатые районы юга Италии.
К примеру, Геродот пересказывает две версии основания около 630 г. до н. э. города Кирены, расположенного на побережье Северной Африки. Туда прибыли переселенцы с дорийского острова Фера, самого южного из Киклад, странного и поразительного остатка жерла затонувшего вулкана, почвы которого прекрасно подходят для виноградников, хотя из-за небольшого размера острова земли там немного. Рассказ начинается с приказа Дельфийского оракула заселить Ливию (этот термин использовался для обозначения всей Африки к западу от границы Египта). Жители Феры решили, что это им не выгодно, и не обратили на пророчество никакого внимания, и, согласно одной из версий, в качестве наказания им пришлось пережить семь засушливых лет. После этого они отправили поселенцев, выбрав их «по жребию от всех семи общин на острове по одному из двоих братьев». (Видимо, Геродот не подумал о семьях, где был всего лишь один сын.) Всего, вероятно, их было около 200 человек. Обе версии сходятся в том, что все они сумели разместиться на двух 50-весельных кораблях. Когда поселенцы пришли в уныние и попытались вернуться домой, их снова прогнали, причем с применением силы. В надписи, сделанной позднее и найденной в Кирене, содержатся более подробные сведения об основании города, частично совпадающие с приведенными в труде Геродота. За отказ плыть тем, кому выпал соответствующий жребий, грозила смерть, и поселенцы могли вернуться домой только в том случае, если в результате пятилетнего справедливого судебного разбирательства это предприятие будет признано провалившимся.
Некоторые из этих подробных сведений можно было бы почерпнуть из указа, выпущенного в VII в. до н. э. на Фере, а не из дословно повторяющего его списка. Другие, более многочисленные, чем приведенные мной выше, почти 200 лет передавались из уст в уста, прежде чем их записал Геродот. В итоге получилась гремучая смесь, хотя и позволяющая нарисовать определенную картину, причем гораздо более подробную, чем в случае с основанием какой-либо другой ранней колонии. Упоминание в этом рассказе Дельф неудивительно. Не во всех греческих городах с одинаковым почтением относились к оракулу, но к нему нередко приходили за советом, и некоторые записи его ответов, даже самые ранние, выглядят подлинными, хотя его роль в данном эпизоде, очевидно, была несколько преувеличена. Семилетнюю засуху, возможно, следует считать метафорой трудностей, возникавших из-за необходимости кормить все население города с его собственных земель. Призыв одного брата из каждой семьи – это отражение другой общегреческой традиции, связанной с необходимостью равного раздела имущества между братьями. Эта система не сопряжена с проявлениями несправедливости, связанными с майоратом, но вместо того, чтобы обеспечивать средства существования старшему сыну и вынуждать младшего искать их самостоятельно, греческая семья как нечто целостное оказывалась под угрозой исчезновения, так как принадлежавшие ей земли дробились на все более мелкие участки. Поэтому уже Гесиод замечает: чтобы семья продолжила процветать, в ней должно быть не больше одного сына. Набор по одному поселенцу от каждого семейства мог (по крайней мере, на какое-то время) сдержать этот процесс. Как правило, нам неизвестно, сколько поселенцев изначально прибывало на место будущей колонии, но вполне вероятно, что «пионеров» было немного – примерно столько же, сколько отправилось в Кирену. В таком случае решение об основании колонии принималось на уровне государства, о чем другие письменные источники не сообщают. Также повсеместно не говорится об обязательном наборе, хотя нам известен еще один рассказ о поселенцах, которым не разрешили вернуться домой. Ими стали эритрейцы, которых вытеснили с Корчулы коринфяне. Из родного города их снова изгнали, и они отправились на север, где основали Мефону. Кирена, как и многие другие колонии, разрослась гораздо сильнее и сумела достичь намного большего благосостояния, чем ее метрополия – Фера.
Сделав вывод о преимущественно аграрном характере ранней греческой колонизации, мы должны задаться вопросами о том, всегда ли колонии возникали в результате решения, принятого на государственном уровне, и насколько на сознание их основателей влияли мысли о будущих перспективах торговли. В первую очередь следует отметить, что это не были колониальные владения в том смысле, в котором мы понимаем данное словосочетание сейчас, то есть территории, эксплуатируемые на протяжении длительного или, наоборот, непродолжительного времени под прямым контролем метрополии. Все древнегреческие колонии с самого начала были новыми городами, в целом такими же независимыми, как и все остальные, обладали собственными органами управления и самостоятельно устанавливали и поддерживали связи с внешним миром, их жители были гражданами колонии, а не метрополии. Конечно, в большинстве случаев сохранялись религиозные и основанные на чувствах связи, а в сфере политики колония и ее метрополия могли рассчитывать на поддержку друг друга, но только в тех случаях, если это было уместно и целесообразно.
Однако всегда было возможно и обратное, как в случае с Коринфом и Корчулой, о чьих плохих отношениях было известно всем. Были и немногочисленные исключения. Коринфские тираны основали ряд колоний, протянувшихся вдоль северного побережья залива Патраикос и дальше к северо-западу. Многими из них правили сыновья Кипсела и Периандра, и, хотя после свержения в Коринфе тирании личные связи прервались, политические отношения между этим городом и его колониями оставались исключительно прочными. Сходные связи существовали между Афинами и Сигеем, расположенным рядом с Троей и основанным при Писистрате, но просуществовали они не так долго. Но даже это были независимые государства, а не просто подвластные города, и ни один из греческих полисов, в отличие от некоторых стран XIX в., не проводил колониальную политику.
Непрочность связей, конечно, не является первостепенным аргументом против основания колонии по решению государства, так как метрополия могла испытывать острую необходимость освободиться от ртов, которые она больше не могла прокормить. Действия государства также хорошо соотносятся с имеющимися в нашем распоряжении надписями. Несмотря на то что основание того или иного города нередко связывается в этих источниках с конкретным человеком, намного чаще в них в качестве основателей колонии упоминаются «коринфяне», «милетцы» и т. д. Не следует забывать и про конкретный пример Кирены и Феры, приведенный выше, и некоторое количество более поздних случаев, при которых до нашего времени сохранялся официальный указ об основании города. Однако к эпохе классики согласие государства стало требоваться по другой причине – на этот раз связанной с тем, насколько оно было готово лишиться значительного количества боеспособных мужчин.
Распространение колоний сопряжено еще с одним вопросом. В некоторых районах колонии создавали почти только определенные государства. Так, жители Халкиды на Эвбее монополизировали северо-восточную часть Сицилии, свои колонии на побережье Черного моря и в его окрестностях основывали исключительно милетцы и т. д. Вряд ли перенаселение, которое испытывали эти полисы, было значительнее, чем в других городах, а сами они не сумели бы основать такое большое количество колоний за столь незначительный промежуток времени, отправляя туда лишь собственных граждан. Особенно явно это заметно в случае с Ахеей, и кажется неоспоримым (хотя нам неизвестно, как именно это происходило), что определенные полисы, решившие основать колонию, выступали в качестве агентов и организовывали переселение греков с более обширной, чем их собственная, территории. К примеру, города Ахеи могли помогать окруженным сушей жителям Аркадии, расположенной южнее, вечно перенаселенной и страдавшей от сильнейшего малоземелья. Опыт Халкиды или Милета, являвшихся крупными центрами торговли, делал их особенно подходящими кандидатами на эту роль. Пока нерешенным остается вопрос о том, какие преимущества, если не считать простой гордости, получали такие агенты от существования многочисленных колоний, носивших названия «халкидских», «милетских», и имели ли они благодаря основанию колоний какие-то политические или торговые выгоды, как в ближайшей, так и в далекой перспективе.
Немного забегая вперед, следует коснуться вопроса, о котором речь пойдет в следующей главе. Ни один из древнегреческих полисов в эпоху классики не стремился получить или обезопасить внешние рынки производившихся в нем товаров. Эта современная идея была чужда древним грекам. Их в первую очередь беспокоил ввоз жизненно важных вещей, в первую очередь продовольствия. К эпохе классики колонии начали играть в снабжении Греции крайне важную роль и действительно стали рынками сбыта греческой продукции. Но в источниках нет ничего, что позволило бы нам утверждать, будто колонии намеренно создавались с этой целью. К тому же мы очень мало знаем о том, какая деятельность осуществлялась в колониях на ранних этапах их существования, сколько времени им требовалось для того, чтобы крепко встать на ноги, или о том, как быстро они начинали экспортировать зерно. Сравнив различные возможные варианты, можно предположить, что в первую очередь поселенцев, больше не способных жить дома или изгнанных оттуда, подобно тем, кто отправился в Кирену, интересовало наличие плодородной земли, и, если их предприятие оказывалось удачным, в колонию могли приехать новые мигранты, решившие покинуть перенаселенную родину. Экспорт избыточного продукта, производимого в колониях, начинался на следующем этапе.
Все это не значит, будто торговцы не играли какой-либо значимой роли. Нет никаких сомнений, что греки стали торговать с соседними странами и народами еще до начала колонизации. Греческая фактория существовала в Сирии, в устье реки Оронт, с начала VIII в. до н. э. Чуть позже, в середине VIII в. до н. э. или несколько раньше, два крупнейших города Эвбеи – Халкида и Эритрея – совместно основали поселение, ставшее примерно через двадцать лет старейшей на западе колонией. Изначально она находилась на острове Искья в Неаполитанском заливе, а затем перекинулась в Кумы, расположенные на противоположном берегу. То, что эта первая колония появилась на таком большом расстоянии и что ее основатели миновали гораздо более плодородные земли, где позже возникли простые сельскохозяйственные колонии, поразительно. Вспомнив, что греки постоянно испытывали нехватку металла, мы можем предположить: первые эвбейцы, появившиеся здесь, скорее искали способ добыть железо Этрурии, чем собирались занять плодородные земли. Соответственно, когда на Сицилии появилась новая группа колоний, эти места уже были знакомы торговцам, а земледельцам не пришлось самостоятельно нащупывать путь на запад. Иногда местонахождение более поздних колоний опять же свидетельствует о том, что действиями их основателей руководили стремления, не только связанные с сельским хозяйством. На основании того факта, что выходцы из Халкиды поселились одновременно в Регионе (Реджоди-Калабрия) и в Занкле, позднее называвшейся Мессана, а в настоящее время – Мессина и расположенной на противоположном, сицилийском, берегу пролива, земля которых была относительно неплодородной, можно предположить: власти Халкиды были заинтересованы в том, чтобы обезопасить путь, пролегавший к северу от Кум, а не в том, чтобы способствовать торговле, которую ее граждане вели с другими странами и народами, так как в Этрурии добывали ценный металл.
К середине VI в. до н. э. на западе больше не осталось свободного места для создания новых колоний. Уже существующими поселениями были заняты две трети побережья Сицилии и все южное побережье Италии. Жители Сибариды основали несколько портов на северном побережье «носка» итальянского «сапога», а к северу от них, вплоть до Кум, располагалось еще несколько поселений. Основанный фокейцами Марсель уже развился достаточно для того, чтобы поддерживать свое существование, а неподалеку от него, на Ривьере, находилась группа поселений меньшего размера. Еще одно скопление колоний, реже упоминавшихся в письменных источниках, находилось на побережье Испании. Однако противостояние между этрусками и карфагенянами помешало дальнейшему распространению колоний в этих направлениях. На восточном побережье Италии, в устье реки По, в ходе археологических раскопок был обнаружен некогда процветавший греческий город Спина, но других поселений там было немного, да и другой берег Адриатического моря к северу от Эпидамна не был заселен.
Подобные факторы не мешали расселению греков в северном и северо-восточном направлениях. Там, на побережье, образовалась цепь греческих колоний, прерывавшаяся лишь в одном месте между Фессалией и Фракией, занятом македонянами. Однако дикие племена, населявшие внутренние части этого региона, не позволяли эллинам проникнуть дальше, даже несмотря на привлекательность богатой полезными ископаемыми местности в нижнем течении реки Стримон, напротив Фасоса. Галлипольский полуостров и берега проливов были еще более густонаселенными, несмотря на постоянную угрозу, которую для северной части этого региона представляли фракийцы. На берегах Черного моря, в северной части Малой Азии, находились процветающие города, жители которых низвели местное население до зависимого положения, подобного тому, в котором находились илоты. Другие поселения тянулись вдоль побережья современных Румынии и Болгарии вплоть до колоний, расположенных на юге России, жителям которых удалось найти общий язык со скифскими князьями, особенно с теми, чьи владения располагались в Крыму, в эпоху классики игравшем столь важную роль для снабжения Афин продовольствием.
В южной части Малой Азии исключительно греческих городов было меньше. Кипр, который начиная с микенской эпохи был более чем наполовину греческим, обладал огромной спецификой и в основном находился под влиянием материка. На сирийском побережье греки основали один или два опорных пункта, но в целом в этом перенаселенном регионе, на территории которого цивилизации существовали с глубокой древности, места для них не нашлось. В Египте, где к иностранцам относились еще хуже, эллинам позволили основать только одно торговое поселение в Навкратисе, деятельностью которого руководила целая группа греческих городов. На западе, в Ливии, где в древности дожди шли чаще, что позволило цивилизации распространиться на более обширном пространстве, было больше свободного пространства. Киренцы основали несколько колоний в плодородной местности неподалеку от собственного города, но спартанец Дорией, попытавшийся в конце VI в. до н. э. продвинуться дальше на запад, был вытеснен оттуда карфагенянами.
К середине VI в. до н. э. греки заняли все территории с благоприятным климатом. Это не значит, что переселения прекратились как таковые, так как в большинстве своем колонии сначала были небольшими и их расширению способствовало прибытие новых поселенцев. Но в источниках они упоминаются только в случаях, если интерес авторов этих текстов к ним был вызван какой-либо внешней причиной (например, в 493 г. до н. э., после разгрома Ионийского восстания, группа выходцев с Самоса была вынуждена искать убежище на западе) или новые поселенцы ссорились со старыми. В V в. до н. э. во Фракии еще оставалось свободное место, что позволило афинянам основать там один-два новых города. Кроме того, греки совершили несколько попыток поселиться на побережье Адриатического моря, большинство из которых, однако, закончилось провалом. К концу V в. до н. э. для того, чтобы прокормить лишние рты, нужно было применять иные меры, в частности, ввозить продовольствие из других стран, но за это приходилось платить.
Даже на пике колонизации грекам удавалось избавиться далеко не от всего избыточного населения. Всегда были люди, предпочитавшие мириться с тяготами – лишь бы не рисковать, пытаясь начать новую жизнь. Проблема, связанная с нехваткой земли, сохранилась, и нет ничего удивительного в том, что в конце VII в. до н. э. разразился аграрный кризис. О кризисе в Афинах, достигшем кульминации в 594 г. до н. э. и приведшем к избранию Солона посредником между богатыми и бедными, мы знаем благодаря тому, что реформатор был еще и поэтом, стихи которого с удовольствием читали в древности. Его дореформенные сочинения содержат пропаганду, а те, что были написаны после реформы, полны самооправдания. Кроме того, в некоторых из них содержатся размышления на общие темы, а другие полны легкомысленной радости. Некоторые из сохранившихся до нашего времени фрагментов достаточно длинные для того, чтобы понять сложившуюся тогда ситуацию и то, как к ней относился Солон, но подробностей в них нет. Поэт и его аудитория были хорошо знакомы с обстоятельствами и не нуждались в объяснениях, которые требуются нам. Также сохранились отрывки из составленного им свода законов. Они вполне могли бы быть полезны для того, чтобы разобраться в подробностях, но античные авторы в своих сочинениях приводят не очень обширные цитаты из этого документа. В них самих опять же пропущены моменты, которые их автор считал само собой разумеющимися и о которых мы теперь ничего не знаем. Помимо этого, довольно архаичный язык, на котором они написаны, с трудом понимали уже в V в. до н. э., и это, очевидно, было большой помехой для античных историков.
Авторы практически всех письменных источников сходятся во мнении о том, что причиной проблемы был «долг», а Солон отменил все долги и объявил
Аристотель приводит довольно обширный фрагмент стихотворения, где Солон заявляет, будто ему удалось достичь всех целей, во имя которых он изначально сплотил народ. Лучшим свидетелем, к которому он обращается крайне высокопарно, является сама земля, прежде порабощенная, но теперь ставшая свободной, избавленная от многочисленных
Горожане знали, что имел в виду Солон, и ему не нужно было объяснять, насколько велика была в городе долговая нагрузка и что за хоры он убрал. В самом распространенном значении это слово переводится как «межевой знак», но в данном контексте оно должно иметь иной смысл. Оно также обозначает камень или другой знак, устанавливавшийся для того, чтобы все знали – дом или земля находятся под обременением. Основная тема стихотворения – освобождение земли – должна быть каким-то образом связана с категорией людей, столкнувшейся с наибольшим количеством проблем, – с гектеморами, и самый простой ответ, приходящий в голову, заключается в том, что хоры, упомянутые в стихотворении, представляли собой знаки, свидетельствующие о наличии у того или иного человека обязательства отдавать шестую часть урожая, и что их удаление обозначает отмену данного обязательства[13]. Однако, даже если это предположение верно, мы все еще остаемся в неведении насчет того, каким образом появлялось это обязательство, и того, какую новую систему Солон ввел взамен старой.
Во времена Аристотеля, жившего в IV в. до н. э., и Плутарха (II в. н. э.) считалось нормальным мыслить категориями, связанными с залогами и тому подобным, а также с денежными займами. При жизни Солона в Греции (но не в Афинах) только началась чеканка собственных монет, причем их ценность превышала те скромные суммы, которые использовались бедняками при расчетах. Если займы и имели место, то их, как и во времена Гесиода (однако в его поэме ничего не говорится о взысканиях или об эксплуатации бедняков, имевшей место в Афинах при жизни Солона), давали и брали семенами либо путем предоставления быков или орудий труда, и нам следует видеть в дилемме: отдать одну шестую урожая или попасть в рабство – аналог займа, существовавший в те суровые времена. Но в стихотворениях Солона, процитированных выше, долги не упоминаются, и определение, которое дал гектеморам Аристотель, никоим образом не связано с займами. Существует вероятность того, что это были всего лишь условия, на которых обрабатывались земли богачей, некое подобие ренты, которую они получали от своего рода арендаторов. Данное предположение лучше соответствует словам Аристотеля о том, что земля находилась в руках немногих и что гектеморы работали на полях богачей. Его слова принимали за ошибку, как правило основываясь на том, что в более поздние времена большие поместья не были широко распространены и что у исследователей нет оснований приписывать Солону или какому-либо другому реформатору, жившему позднее, решение о масштабном перераспределении земель. Однако в данном случае Аристотель не просто переносит то, что считалось само собой разумеющимся в его время, на далекое прошлое, и, возможно, его слова заслуживают большего внимания.
Какой бы ни была природа этой системы, в начале VI в. до н. э. ее стали считать невыносимой. Перспектива отдавать одну шестую часть урожая не выглядит тяжким бременем, и несложно понять, что подобные обязательства могли выполняться на протяжении жизни нескольких поколений без каких-либо затруднений. Но взимание небольшой доли чего-либо иногда вызывает сильное негодование, а необходимость отдавать определенную часть чего-либо в неблагоприятных условиях становится тяжелой ношей (или ее могут сделать таковой могущественные люди, отвечающие за сбор). Солон прямо писал, что в его время проблемы в Афинах возникли из-за жадности богачей, и, судя по пересказанному выше стихотворению, последние порой действительно превышали свои полномочия. Возможно, причина жадности заключается в том, что к тому времени у имущих людей появилось больше возможностей, связанных с распоряжением их богатством. Гесиод понимал богатство исключительно как земледелец – для него оно значило наличие в хранилищах большего количества зерна, чем у других. Солон уже говорит о накоплении серебра и золота (не важно, что из этих металлов пока еще не чеканили монеты) и жалуется, что богатство такого рода можно преумножать бесконечно. Серебро можно было использовать за пределами Греции, и значительная часть ее развивавшейся торговли с внешним миром приходилась на предметы роскоши, потребность в которых испытывали лишь богачи. Это было для них дополнительным стимулом для того, чтобы забирать с бедняков все, что можно было затем превратить в серебро, или продавать последних в рабство. И в начале других периодов, на протяжении которых происходило развитие, богатые получали еще больше экономических преимуществ, а бедные попадали под сильнейший гнет.
Наша неспособность осознать природу проблемы, с которой столкнулся Солон, приводит к непониманию сущности предложенного им решения. Если речь шла о лично свободных мелких землевладельцах, оказавшихся в беде из-за чрезмерной долговой нагрузки, то отмена долгов возвращала им право свободного владения своей землей, и преобладание небольших хозяйств в Аттике более позднего времени свидетельствует о том, что впоследствии им каким-то образом удалось избежать неприятностей. Если мы имеем дело с системой возделывания земель, которые можно называть принадлежащими богатым, то вынуждены столкнуться с немного более сложной проблемой. Опять же, вспомнив о системе землевладения, существовавшей в Аттике в более позднее время, мы вынуждены предположить, что Солон предоставил бывшим гектеморам право владения землей, на которой они трудились. В этом случае он значительно изменил саму модель земельной собственности, вследствие чего сформировался многочисленный слой мелких землевладельцев. У нас нет оснований считать, будто это не могло произойти.
Сколько бы мы ни решали эти крайне непростые проблемы, нам не следует считать, будто очень богатые люди и гектеморы были в Аттике единственными слоями общества, связанными с земледелием. Простое деление целого на две части, произведенное Аристотелем, слишком лаконично, и о существовании категории лично свободных землевладельцев, подобных описанным Гесиодом, свидетельствует характер политической реформы Солона, в результате которой граждане Афин были разделены на основании размера ежегодного урожая, получаемого ими со своих земель, на четыре категории. К низшему из этих слоев принадлежали бывшие гектеморы, феты, имевшие доход меньше 200 бушелей[14] зерна; за ними следовали зевгиты, обладавшие более высоким доходом, – 200–300 бушелей зерна. Именно последние должны были участвовать в военных действиях в качестве гоплитов, и, вероятно, эта категория существовала еще до того, как Солон узаконил ее. Но в первую очередь реформатора беспокоили проблемы беднейших слоев общества. Он дает понять, что из-за их положения, близкого к рабству, и угрозы в это самое рабство попасть сложилась настоящая революционная ситуация, с которой его и призвали бороться. Афинские бедняки постепенно превращались в некое подобие илотов, но сумели оказать сопротивление и найти гуманного и способного защитника, сумевшего сделать так, чтобы с его решениями согласились.
Обычно реформаторы не оправдывают свои действия в стихах, и вряд ли сведения о состоянии, в котором находились бедные крестьяне в VII в. до н. э., были почерпнуты из законов других могущественных городов. Несомненно, там происходили аналогичные явления, и нагрузка на землю повсеместно достигала критического уровня. Низвергнув в середине VII в. до н. э. аристократическое семейство Бакхиадов, Кипсел многих убил, изгнал и конфисковал большое количество их имущества. Но Геродота не очень интересовал вопрос о том, как тиран поступил с конфискованной землей, как произведенный им переворот повлиял на бедняков и в каком положении они находились. В нашем распоряжении имеются другие свидетельства того, что агитация против богачей, владевших землей, сыграла определенную роль в установлении тирании. Однако подробности того, как это происходило, нам неизвестны. В частности, Аристотель вскользь упоминает мегарского тирана Феагена, говоря, что тот добился тирании, «избив скот состоятельных людей, застигнутый им на пастбище у реки». Было бы интересно и, возможно, полезно узнать, как именно разворачивалась вся эта история. Установление тирании, несомненно, давало преимущества тем, кто поддерживал тирана, и эти люди, очевидно, занимали на социальной лестнице ступень, расположенную непосредственно под той, на которой находились лишенные имущества аристократы. В тех городах, где представители знати владели землями, сравнимыми с теми, которыми обладали афинские аристократы, на этапе установления тирании эти земельные отношения, очевидно, прерывались. В целом это могло приводить к результату, похожему на тот, который мы видим в Аттике, – появлению подавляющего большинства лично свободных мелких землевладельцев, хотя, несомненно, на практике существовало несколько разновидностей этой общей схемы, связанных с тем, насколько обширные земельные владения находились в руках аристократов. Об уникальных условиях, сложившихся в Спарте и Фессалии, уже говорилось выше.
Говоря об Аттике и аналогичных государствах, нам необходимо задать следующий вопрос: как возделывались земли богачей после окончания волнений, связанных с установлением тираний? В Аттике при старом порядке с этим так или иначе были связаны гектеморы. Вне зависимости от того, были ли их проблемы сопряжены с заимствованием, не может быть никаких сомнений, что именно долги стали одним из факторов, приведших к беспорядкам в Афинах во времена Солона, и, как писал Аристотель, если должник не выполнял своих обязательств, он мог попасть в рабство. Нам следует взглянуть на эту ситуацию с точки зрения не только бедного должника, но и кредитора, подумать о том, что первый надеялся получить взамен одолженного им небольшого количества зерна или чего-то еще, какие обе стороны видели перспективы на будущее, когда заключалась сделка. Проведя аналогию с тем, что нам известно из истории Месопотамии и других цивилизаций, мы можем предположить, что кредитор был заинтересован не в возврате долга с процентами, а в труде должника. В этих цивилизациях должники скорее продавали собственную рабочую силу или рабочую силу своей семьи на неопределенное время, чем стремились пережить временные трудности. Возможно, именно такие «долговые» отношения сложились и в Аттике в VII в. до н. э. В результате заемщик, взяв «ссуду», становился по сути рабом. Однако долговое рабство в Афинах мы «застаем» только в момент его отмены, и в имеющихся в нашем распоряжении источниках присутствуют лишь немногочисленные намеки на то, что подразумевалось под этим явлением. Поэтому мы можем рассуждать только о той роли, которую оно сыграло в раннем греческом земледелии, и отметить, что долговое рабство могло стать для богатых источником рабочей силы. Отмена подобного рабства и спасение гектеморов могли привести к тому, что люди, владевшие землями, урожай с которых превышал их собственные потребности, столкнулись с острой нехваткой рабочих рук.
Вполне вероятно, что основным решением этой проблемы стало значительное увеличение числа настоящих рабов, которых привозили, как правило, из других стран. Уже в семейном хозяйстве Гесиода прибегали к помощи рабов, а в Афинах эпохи классики ими владели чуть ли не представители беднейших слоев общества, причем рабов использовали не только дома, но и для работы на земле. У богатых было больше рабов, которые, несомненно, обладали большей специализацией, и они нанимали надзирателей, следивших за рабами, чего крупные землевладельцы не позволяли себе в отношении арендаторов. Труд лично свободных людей также использовался, но он не настолько хорошо отражен в источниках. Чаще всего люди нанимались в качестве поденщиков на время сбора урожая или в другие «горячие» для земледельца периоды. Несомненно, они трудились бок о бок с рабами, принадлежавшими владельцу земли, подобно лично свободным людям, работавшим вместе с рабами на строительстве выдающихся афинских зданий. Более прочные отношения описаны в начале диалога Платона «Евтифрон», где Евтифрон упоминает человека, про которого он говорит, что тот находился в зависимости от него[15], и который, хотя и не был рабом, пребывал с ним в каких-то непонятных личных отношениях и работал в его семейном хозяйстве. Судя по описанию, в этих постоянных отношениях не было ничего необычного, но, очевидно, прежде они известны не были. Несомненно, они не переросли в подобие такой широко распространенной в Древнем Риме системы, как клиентела. Большое количество земли, очевидно, передавалось арендаторам. Природа наших источников такова, что аренда чаще всего упоминается в них в связи с землей, принадлежавшей богу или герою. Подобные земельные участки невозможно было продать, но государство или объединение почитателей какого-либо культа могло передать их в аренду. Надписи, содержащие условия такой аренды, иногда вырезались на камне. Богатые землевладельцы также частично сдавали свои земли в аренду, но условия этих сделок, в отличие от заключавшихся с объединениями, не вырезались на камне. В этой связи следует отметить, что богатые афиняне владели скорее множеством небольших хозяйств, разбросанных по сельской местности, чем большими поместьями, сосредоточенными в одном месте, что делало аренду самым простым способом извлечения из земли дохода.
На протяжении столетий, последовавших за реформами Солона, в модели афинского землевладения не произошло каких-либо значительных изменений, хотя, несомненно, имели место определенные неурядицы. Новый порядок установился в Афинах не сразу. Еще до того, как Солон умер, Писистрат совершил первую попытку установить тиранию. Возможно, он конфисковал часть земель своих противников и разделил их на небольшие участки, но ни в одном источнике об этом не сказано. В целом его политика была направлена на то, чтобы снискать доверие богатых семейств. Обретя власть, он поддерживал мелких землевладельцев, выдавая им ссуды, и его деятельность способствовала укреплению системы мелких землевладений.
Проблема нехватки земли в VI в. до н. э. не ослабла, и в последние годы этого столетия возник новый тип земельных владений, на этот раз располагавшихся за пределами Греции, – афинская
В результате Пелопоннесской войны, разразившейся в V в. до н. э., эта система оказалась под угрозой. На протяжении пяти из первых семи лет войны (431–425 до н. э.) пелопоннесские войска, намного превосходившие силы афинян, опустошали сельскую местность, население которой, по совету Перикла, было эвакуировано. В период с 413 по 404 г. до н. э. противник укрепился в Декелее, располагавшейся к северо-востоку от Афин. Как правило, если в Греции случались войны, разорение сельской местности на протяжении гораздо более короткого периода влекло за собой конец войны, но жители Аттики могли скрыться за стенами самого города, Пирея и длинными стенами, соединявшими их, и питаться продовольствием, которое доставлялось по морю. Тем не менее сельской местности был причинен значительный урон. Виноградники и оливковые рощи восстанавливаются небыстро. Кроме того, Аттика была особо уязвима перед лицом захватчиков, так как, как писал Фукидид, значительная часть населения жила не в городе, а в сельской местности. В государствах, обладавших меньшей территорией, земледельцы обитали в городах и возвращались туда по вечерам. Аттика для этого была слишком большой, и в ней было значительное количество более или менее крупных центров: Элевсин, Марафон, Браурон и т. д., причем не все они могли предоставить своим жителям надежную защиту от вражеской армии. Перевезенные в Афины сельские жители оставили все свое имущество, которое враги могли уничтожить или забрать. Греческие мародеры были рады позаботиться об этом – они даже умудрялись снимать с крыш черепицу и забирать изделия из дерева.
Когда продлившаяся 27 лет война наконец закончилась, многие земледельческие хозяйства были заброшены. Существует предположение, не подтвержденное, однако, явными данными источников, о том, что многие из тех, кто наводнил город во время войны, остался там и не предпринимал попыток вернуться к прежней жизни в сельской местности. Была высказана гипотеза о том, что в послевоенный период значительные богатства сконцентрировались в руках тех, кто мог позволить себе покупку заброшенных хозяйств. (Главный герой «Домостроя» Ксенофонта, трактата, посвященного сельской жизни, скорее имевшего моральный характер, чем содержавшего практические советы, рассказывает Сократу о том, как его отец сумел создать прибыльный «бизнес», скупая заброшенные хозяйства, приводя их в порядок и продавая по более высокой цене. Он говорит о заброшенности и неумении вести дела, а не об ущербе, нанесенном во время войны, и вполне вероятно, что трактат был составлен в более поздний период. Но подобное восстановление хозяйств вполне могло иметь место после 404 г. до н. э.) В ходе восстановления афинской экономики, которое в целом происходило довольно быстро, богатые и находчивые люди могли легко получить доход, но нельзя говорить о том, что тогда произошли какие-либо значительные изменения в модели землевладения. При чтении текстов, содержащих сведения о судебных делах, рассматривавшихся в IV в. до н. э., воображение все еще рисует сельский пейзаж, разделенный на небольшие участки, владельцы которых очень быстро сменяли друг друга. К числу трудностей, связанных с эвакуацией населения сельской местности, Фукидид причисляет оставление могил предков. Необходимость ухаживать за ними стала элементом стабильности во всем этом процессе. Иногда проводятся различия между имуществом предков и тем, которое было куплено, и, несомненно, на протяжении долгого времени греки стремились сохранить собственность внутри семьи. Однако вряд ли какое-либо различие между этими двумя категориями земли существовало с точки зрения закона, регулировавшего распоряжение ею. В судах этот довод носил исключительно эмоциональный характер и являлся способом, с помощью которого оратор пытался завоевать симпатию судей, если не оставалось никого, кто мог бы совершать надлежащие обряды для покойного владельца и его предков.
Сведения о землевладении в Афинах в IV в. до н. э. мы черпаем почти исключительно из судебных речей, сочиненных профессиональными писателями для сторон имущественных споров и впоследствии скопированных, так как они служили образцами ораторского мастерства, а также из различных надписей на камне, вырезанных как для общественных целей, так и частными лицами. В основном эти источники посвящены вопросам наследственного права и использования земли и домов в качестве обеспечения.
Поделиться книгой: