Древние греки. От возвышения Афин в эпоху греко-персидских войн до македонского завоевания

О том, как все это происходило, мы узнаем больше благодаря археологическим раскопкам. В последней половине XIII в. до н. э. в городах микенской цивилизации царило беспокойство. Коринфский перешеек был перегорожен стеной, местоположение которой свидетельствует о том, что она предназначалась для защиты Пелопоннеса от нападений с севера. Укрепления Микен и Тиринфа, а также афинского Акрополя были не единожды значительно усилены. Удар, которого ожидали греки, был нанесен около 1200 г. до н. э., когда в Фокиде, Беотии, Коринфии, Арголиде, Лаконии и Мессении многие поселения были разрушены, а другие покинуты жителями. Цитадель в Микенах сильно пострадала, крепость в Тиринфе была уничтожена, а дворец в Пилосе – сожжен. Возможно, Афины лежали в стороне от основного пути, по которому двигались захватчики, так как на Акрополе не прослеживаются следы сильных разрушений.

Жизнь в той или иной степени восстановилась, но это бедствие имело многочисленные далеко идущие последствия, связанные с отчаянным положением, в котором оказался рассматриваемый регион. В XIII в. до н. э. на юге Пелопоннеса, в Лаконии и Мессении, жило большое количество людей, но после 1200 г. до н. э. плотность населения в этих областях значительно уменьшилась. В сами Микены возвратились выжившие, попытавшиеся вернуться к прежнему образу жизни, но ее уровень заметно снизился, а в другие поселения люди так и не вернулись. Плотность населения в Ахее на севере Пелопоннеса и на островах, расположенных у западного побережья, после 1200 г. до н. э. значительно увеличилась, что может свидетельствовать о переселении туда людей, стремившихся сбежать из мест, оказавшихся в эпицентре бедствия. В Западной Аттике на протяжении некоторого времени существовало поселение, жители которого использовали микенскую керамику. Но безопаснее было в восточной части Аттики, защищенной невысокой горой Гимет, где продолжала жить процветающая микенская община. Не менее изобильной жизнь была на островах, особенно на Родосе и Косе, входивших в Додеканес, а также в Милете, расположенном на азиатском побережье. На находящемся чуть дальше Кипре, на протяжении долгого времени импортировавшем микенскую керамику и изделия из бронзы, теперь появились микенские переселенцы, пришедшие на остров несколькими волнами. Пока нам доподлинно неизвестно, что происходило на севере Греции, но микенские поселения, возможно, существовали в Фессалии.

Знакомые с древнегреческими легендами исследователи пришли к казавшемуся им вполне логичным выводу о том, что разрушение столь большого количества микенских центров было связано с появлением в этих местах дорийцев и других захватчиков. Однако продолжение жизни в старых микенских городах, откуда люди не уходили или куда потом вернулись, свидетельствует против этого предположения. Так, в Арголиде не было найдено ничего, что могло бы свидетельствовать о появлении там новых поселенцев на протяжении примерно 150 лет. Бедствия, произошедшие в Греции, можно объяснить, не связывая их с дорийцами, так как около 1200 г. до н. э. в Восточном Средиземноморье и его окрестностях было множество довольно агрессивно настроенных переселенцев. Лучше всего датированы проблемы, с которыми пришлось столкнуться египтянам: на пятом году правления Мернептаха, то есть примерно в 1225 г. до н. э. (правда, не все ученые пришли к единому мнению относительно датировки его царствования), на Египет напали ливийцы, которым помогали «народы моря», а около 1190 г. до н. э. Рамсес III был вынужден противостоять еще более масштабному продвижению этих кочевников по территории Палестины, причем как по морю, так и по суше. Держава хеттов в Анатолии приходила во все больший упадок и погибла в конце XIII в. до н. э. Подобные события происходили повсеместно. Бедствия, обрушившиеся на микенскую цивилизацию, относятся к тому же времени. При этом совершенно не важно, насколько продолжительным был этот период неурядиц (археологические данные не позволяют нам приводить точные датировки или определить, какие конкретные факты имели место одновременно). Если эти события действительно происходили по одной и той же модели, мы сможем предположить, что переселенцы, разграбившие Грецию, затем рассредоточились по другим регионам, возможно чтобы принять участие в нападении на Египет.

В результате многие микенские греки переселились в те части страны, которым был нанесен наименьший урон, а наиболее активные и предприимчивые отправились в соседние регионы. В самой Греции цари с их многочисленными сокровищами, многоступенчатой чиновничьей иерархией, сложным бюрократическим аппаратом, слишком грузным и нестабильным, вряд ли сумели сохранить свое положение после всех этих бедствий. Дворец в Пилосе так и не восстановили, и вряд ли писцы продолжили свою работу где-то еще. Все выглядит так, будто большинство подданных царей разбежались. В распоряжении оставшихся греков, вернувшихся в Микены, уже не было столь богатых ресурсов. У нас нет источников, которые позволили бы нам судить о том, чем тогда занимались обитатели Микен, каким образом были организованы все еще процветающие микенские общины, рассредоточившиеся по всему бассейну Эгейского моря и Восточной Аттике, и что происходило в областях, где микенская цивилизация прекратила свое существование.

Тем не менее археологические источники свидетельствуют о том, что в течение XII и XI вв. до н. э. прослеживалась определенная преемственность культур. Сохранились некоторые здания, неизменными остались костюм и погребальный обряд, как в Арголиде, так и на островах, входивших в Додеканес, появились новые типы керамики, тем не менее не вышедшие за рамки микенской традиции. Кроме того, эти области поддерживали отношения друг с другом, а также с минойским Критом, переживавшим последний этап своего существования. Следовательно, в Арголиде, Ахее и других районах остались люди, сохранившие по крайней мере некоторые привычки, характерные для старой знати, а для этого им было необходимо держать под своим контролем по крайней мере часть территории. Община, жившая на территории афинского Акрополя, вероятно, существовала за счет расположенной ниже долины. Эти люди все еще в той или иной степени могли выйти в море, а обитатели Эгеиды продолжили завозить из сопредельных стран предметы роскоши. В тот период в изучаемом нами регионе стало появляться, хотя и в небольшом количестве, железо. Однако нам не следует даже пытаться спрашивать себя о том, кто в XII в. до н. э. управлял греками, жившими на островах бассейна Эгейского моря. Мы даже не знаем, как было организовано их общество до того, когда на материк пришла беда. Что касается областей, где микенская цивилизация прекратила свое существование, мы можем предположить, что тогда эти земли продолжали возделывать крестьяне, владыки которых погибли или пропали. Жившие незаметно, они не оставили после себя археологических находок. Возможно также, что некоторые районы оставались пустыми до тех пор, пока там не осели новые переселенцы.

Отличить дорийцев и других переселенцев от остальных греков можно в основном благодаря диалектам, на которых они говорили. Дорийцев, несомненно, объединяло несколько религиозных праздников, а также ряд общественных институтов, в частности их племенной строй, о котором речь пойдет в главе 5. Однако в нашем распоряжении нет археологических данных, которые позволили бы нам с уверенностью говорить о каких-то особых чертах, характерных для них, возможно за исключением более простого костюма – узкого хитона, застегивавшегося на плечах с помощью больших фибул. Наоборот, нам следует предположить, что, придя в Грецию, эти люди позаимствовали и приспособили под себя многое из оставшегося после предшествовавшей им цивилизации. Делать какие-то выводы о том, что происходило с ними на протяжении большей части 2-го тыс. до н. э., очень нелегко. В некоторых отношениях, особенно с учетом их языка, этих людей можно считать неотъемлемой частью Греции среднеэллинского периода. Однако они не принимали участия в жизни цивилизации, сложившейся на юге около 1600 г. до н. э., но при этом поддерживали с ней какие-то контакты, так как, когда они направились на юг, там их не считали кем-то совершенно незнакомым. Вероятно, они жили в почти не исследованной археологами области на северо-западе, а именно на территории Эпира.

Следов разрушений, с помощью которых можно было бы проследить и датировать появление дорийцев на юге, археологам найти пока не удалось, и самой убедительной, если не единственной, является гипотеза о том, что оно пришлось на время окончательного исчезновения микенского административного аппарата. Находки, сделанные в Арголиде, свидетельствуют о том, что в середине XI в. до н. э. в культуре произошли заметные перемены. В некоторых областях поселения немного переместились, и по крайней мере в ряде случаев зафиксированы более поздние погребения, устроенные на руинах предшествовавших им домов. Умерших хоронили в одиночных облицованных камнем могилах, которые археологи называют цистами, а не в семейных камерных гробницах, как во время существования микенской цивилизации. Исчезли и другие характерные для нее черты, и признаков изменений достаточно для того, чтобы отнести их ко времени, когда дорийцы овладели землей, которую они будут занимать на протяжении всей эпохи классики. Примерно в то же время прекратили свое существование микенские общины, прежде жившие на островах бассейна Эгейского моря и на востоке Аттики.

В поселениях в Арголиде, где, по мнению исследователей, жили пришедшие в эту местность дорийцы, использовалась керамика, тесно связанная с применявшейся тогда же в Афинах. Она принадлежала к стилю, самому раннему из появившихся в Греции железного века, получившему название протогеометрического, так как он стал предтечей более позднего геометрического стиля, и сформировавшемуся в западной части Аттики. Там примерно за поколения до начала сооружения в Арголиде первых гробниц, относящихся к периоду господства в керамике протогеометрического стиля, в районе Керамик, рядом с которым в более поздний период находились ворота Афин, был основан новый некрополь с одиночными захоронениями в могилах-цистах. В самых ранних из этих могил была обнаружена керамика, относящаяся к довольно примитивному типу, получившему название субмикенского, от которого эволюционным путем, без каких-то резких изменений, произошла прото-геометрическая керамика, впоследствии распространившаяся по другим областям, включая Арголиду. Это вызывает новые вопросы о соотношении между микенскими и постмикенскими поселениями. Одиночные погребения в цистах не были чем-то новым для Греции – это был довольно распространенный в среднеэлладский период способ захоронения, периодически использовавшийся и в более позднее время, но основным новшеством, характерным для кладбища в Керамике, стало то, что на нем встречаются только цисты, а камерные гробницы полностью отсутствуют. Вывод о том, что это свидетельствует о возрождении более раннего погребального обряда, связанном с выходом на историческую арену населения, прежде находившегося в подчиненном положении, вызванным неспособностью старой микенской знати содержать себя, является крайне соблазнительным. Сторонники другой точки зрения, представляющейся мне более правдоподобной, утверждают, что если цисты, найденные в Арголиде, принадлежат переселенцам, то аналогичные захоронения в Керамике также можно приписать какому-то пришлому населению, занявшему земли, которые на протяжении долгого времени были заброшены, и со временем ассимилировавшемуся с оставшимися там местными жителями. Эволюционное изменение стиля керамики соответствует любой из этих гипотез, так как ни в одном из данных случаев не происходили потрясения, способные прервать гончарные традиции.

Так или иначе, в Греции произошли значительные перемены, и эта цивилизация избрала другой путь развития. В тот период, в конце XI в. до н. э., своеобразие цивилизации должно было быть более заметным, чем факторы, которые вели к постепенному взаимопроникновению. Вряд ли мы сумеем узнать больше того немногого, что нам известно о том, каким образом ситуация в Греции наконец стабилизировалась. Мы считаем необходимым выделить три модели взаимоотношений между пришлым и местным населением, которые в той или иной степени отразятся на обществе более поздних периодов:

1. В некоторых областях захватчики оказались в большинстве и сумели ассимилировать местное население. Так, для Арголиды характерны некоторые признаки сохранения додорийского населения, относящегося к разным слоям общества, но в эпоху классики этот регион был полностью дорийским с точки зрения языка и общественных институтов, поэтому в нем не прослеживаются какие-либо внутренние этнические противоречия. Беотийцы, речь которых представляла собой определенное смешение диалектов, в более позднее время тем не менее также, очевидно, считали себя единым племенем.

2. В других местах захватчики составляли меньшинство, под властью которого оказались люди, происходившие из разных племен. Подобная ситуация четко прослеживается в Спарте, где правители и те, кто находился в подчиненном по отношению к ним положении, говорили на дорийском диалекте, и в Фессалии, где диалект, на котором разговаривало завоеванное население, повлиял на единый язык этого региона более позднего времени больше, чем диалект, использовавшийся захватчиками.

3. Другие области, такие как внутренние районы Аркадии, не были завоеваны. Или, возможно, диалект, на котором говорили местные жители, доминировал над использовавшимся переселенцами. Возможно, именно такая ситуация сложилась в Афинах, если, конечно, захватчики в те времена проникли на их территорию.

Подобные сложности вкупе с географическими особенностями местности способствовали, возможно, еще более сильному, чем в предыдущие периоды, раздроблению. К примеру, судя по всему, объединение всей Аттики под властью Афин произошло далеко не сразу. Вряд ли нам стоит надеяться на то, что мы сможем выяснить, какие чувства испытывали греки, жившие в «темные века», по отношению друг к другу и внешнему миру, но следует обратить внимание на то, что именно в этот период слово «эллины» стало использоваться впервые как самоназвание всех греков. Когда в VIII в. до н. э. контакты заметно упростились, сформировавшееся в Греции общество было единым, в том числе по отношению к внешнему миру, ибо все его представители были эллинами, поклонявшимися одним и тем же богам примерно одним и тем же образом. Решающим, вероятно, стал период сразу после переселения дорийцев, когда все эти разные племена, говорившие на древнегреческом языке, стали жить вместе и сформировали новый народ, во многом отличавшийся от своих предшественников, греков микенской цивилизации, хотя, конечно, судить об этом сложно, так как из источников в нашем распоряжении имеется только керамика. Эта резкая смена направления развития повлияла на незавоеванные территории так же сильно, как и на завоеванные. Что бы ни произошло с захватчиками, подошедшими к Афинам в XI в. до н. э., – изгнали их местные жители или ассимилировали, – кому-то может очень захотеться поверить в то, что традиции микенской цивилизации там будут прослеживаться более четко, чем в районах, где местное население было полностью поглощено или подчиненно захватчиками. Было сделано вполне логичное предположение, что именно через Афины традиции микенской цивилизации передавались более поздним поколениям в форме легенд. Вне зависимости от того, насколько оно справедливо – ведь легенды действительно каким-то образом передавались, – ни память о микенской цивилизации, ни поступательное развитие характерной для нее керамики не позволяют нам предположить, что в других отношениях общество продолжало следовать по заложенному ей пути. Конечно, перемены в материальной культуре произошли, что заметно по костюму и погребальному обряду, но более важно другое – Афины почувствовали себя частью новой, постмикенской Греции, о чем можно судить по изготавливавшейся там керамике, и стали руководить ее формированием.

Во время второй волны переселений были заселены острова и азиатское побережье. Об этом нам известно очень мало. Мы не знаем, что произошло с микенскими греками, жившими в восточной части Аттики, так как в нашем распоряжении имеются только их гробницы, которые в какой-то момент просто перестали сооружаться. Возможно, ситуацию прояснит находка связанного с ними поселения. На одном или двух островах, как и в Арголиде, поселения, где использовалась протогеометрическая керамика, располагаются над слоями с микенскими жилищами и погребениями, что может опять же свидетельствовать о смене населения. В Милете микенское поселение было уничтожено, и наиболее ранняя керамика, найденная в слое, расположенном непосредственно над следами разрушения, очень похожа на ту, которую изготавливали в Афинах на протяжении периода, являвшегося переходным от субмикенского к протогеометрическому стилю. Тот факт, что предание об основании большинства поселений Ионии (если не всех их) сыновьями афинского царя имеет под собой историческую основу, подтверждается общностью языка, сходством племенной организации и празднеств. Находки, сделанные в Милете, свидетельствуют о том, что в XI в. до н. э. почти одновременно с захватом дорийцами Арголиды происходило так называемое ионийское переселение. При этом не все переселенцы были афинянами. Вряд ли в Аттике в то время был настолько большой переизбыток населения, что оно смогло рассредоточиться по всей данной области. Более того, археологические данные эту перенаселенность не подтверждают. Геродот писал, что в Ионии жило смешанное население, в состав которого вошли поселенцы из многих областей Греции, и в нашем распоряжении имеются данные, подтверждающие правдивость его слов. Вероятно, мы можем предположить, что вторжение дорийцев и других племен привело к перемещению разношерстных беженцев, которым Афины предоставили предводителей.

О заселении эолийцами Лесбоса и расположенного напротив него побережья Малой Азии мы знаем очень мало из-за отсутствия археологических данных, что не позволяет нам проследить, как именно оно происходило. Легенда о происхождении основателей от сына Ореста не очень помогает нам в этом. Но наличие связи между диалектом, на котором говорили эти люди, и использовавшимся населением Фессалии и Беотии несомненно, и об этих родственных отношениях помнили уже в V в. до н. э., когда они сыграли некоторую роль в Пелопоннесской войне.

Дорийцы заселили Крит, Родос и Додеканес, а также прилегающую к этим островам часть побережья Малой Азии, причем их количества было достаточно, чтобы в дальнейшем местное население говорило на дорийском диалекте древнегреческого языка. Имеющиеся в нашем распоряжении археологические данные не позволяют нам делать выводы о том, когда дорийцы достигли этих островов. Согласно весьма запутанным легендам, данное событие произошло через несколько поколений после прибытия дорийцев на Пелопоннес. Мы так мало знаем о сложившейся в то время ситуации, что не можем сказать ничего определенного о причинах этого переселения.

Теперь читателю должно стать понятно, насколько в упрощенном и романтизированном виде реальные события предстают в легендах, краткий пересказ которых представлен в начале этой главы. Предание о том, как дорийцы последовали за потомками Геракла, чтобы вернуть свое законное наследие на Пелопоннесе, всегда казалось подозрительным, попыткой оправдать дорийское завоевание земель, принадлежавших, по словам Гомера, Агамемнону и другим царям ахейцев. Вряд ли следует с большим доверием относиться к первым ветвям генеалогического древа спартанских царей, возводивших свое происхождение к Гераклу. Романтическая история о самопожертвовании Кодра может быть искаженной попыткой передать реальные события, связанные с отпором, который переселенцы получили у границ Аттики, или скрыть тот факт, что захватчикам все-таки удалось в нее войти. В то же время в легендах отразились (по крайней мере, схематично) реальные факты, в частности то, что во главе переселения в Ионию стояли афиняне, и то, что оно происходило одновременно с появлением на Пелопоннесе дорийцев.

Пока что я не касался самого известного из всех преданий – посвященного десятилетней осаде Трои объединенным войском греков во главе с Агамемноном, которое было положено в основу Илиады Гомера. Причиной этого стали крайне сложные проблемы, связанные с ее историчностью. Отчасти это вопрос датировок, точнее, о том, могли ли разрушения, следы которых были обнаружены в определенном слое городища Трои, произойти тогда, когда такой поход объединенных сил греков стал возможным, а отчасти – правильной интерпретации перечня греков и союзников троянцев, приведенного во второй песни Илиады. Вряд ли, учитывая доступные нам в настоящее время данные, мы можем найти более или менее убедительное решение этой проблемы. Даже если подобный поход и имел место, вряд ли поэма Гомера является достоверным источником по его истории. Такой вывод можно сделать хотя бы потому, что он описывает осаду огромного города, в котором укрылись войска троянцев и их союзников, в то время как нам в настоящее время известно, что длина окружности этой крепости не превышала 503 метров. Если Троянская война – всего лишь легенда, то вымысла в посвященной ей поэме еще больше, и ценность этого произведения как единственного более или менее связного исторического источника, позволяющего судить об обществе, прекратившем свое существование после того, как в Греции снова возродилась письменность, никоим образом не связана с фактом разрушения Трои.

Однако можно говорить о преемственности традиций, связывающей микенскую цивилизацию и произведения Гомера. С каким бы подозрением мы ни относились к описанным им подробностям, никто не считает, что все касающееся эпохи героев, описанной поэтами, является вымыслом. В обществе, лишенном письменности, с помощью устной традиции может передаваться не только один лишь остов повествования. Основным механизмом являются характерные для эпоса «формулы», не избитые фрагменты с описанием жертвоприношений, пищи или сражений, так поражающие воображение читателей Илады, а сложная сеть менее очевидных однородных вещей. Поэт, пересказывая эпическую поэму, длинное стихотворное произведение, должен сохранять присутствие духа и внимание слушателей. Для греческого эпоса характерны большой объем и жесткий стихотворный размер. Планировать пересказ поэмы и отдельных эпизодов следует до начала выступления, так как поэт не может остановиться посередине, чтобы решить, как лучше рассказать о том или ином событии, или подумать, чем одна фраза лучше другой. В деталях следует положиться на усвоенную рассказчиком технику. Очень большое значение имеет набор формул, занимающих целые стихотворные строки или имеющих меньший объем, значительная часть которых представляет собой всего лишь ряд сочетаний прилагательных и существительных. В древнегреческом языке очень многое зависит от места нахождения существительного и самой фразы в строке гекзаметра, и вне зависимости от своего положения существительное неизменно сопровождается прилагательным.

Овладеть этой техникой было довольно сложно, но поэту, умевшему ее использовать, она давала огромные возможности. Передаваемая из поколения в поколение, она делала подробности, как и саму историю, неизменными. Слушатели, ожидавшие, что герои, о которых идет речь в поэме, будут отличаться от них, принимали устаревшие детали как должное и, возможно, негативно относились к новшествам. Тем не менее техника вряд ли оставалась неизменной на протяжении длительного времени. Выдающийся поэт не мог не оставить свой след в искусстве, да и по мере погружения эпохи героев в прошлое менялся фон, на котором разворачивалось повествование. Кроме того, ни один поэт не рассказывает одну и ту же историю одинаково, в связи с чем содержание устного эпоса очень изменчиво, даже когда его пересказывает его создатель. Когда поэмы начинают записываться, это искусство умирает, поэтому вопрос о том, как вышло так, что древнегреческий эпос вообще был записан, остается существенным. Некоторые исследователи предположили, что поэт, создавший эпос, жил в переходный период, когда в Греции снова стала зарождаться письменность, и что он сам диктовал свои произведения записывавшему их человеку. Другие считали, что ученики заучивали наизусть эти длинные тексты, производившие на них очень глубокое впечатление. Вероятно, можно предложить и другие варианты ответа.

К счастью, большинство критиков теперь допускают, что Илиаду и Одиссею создал выдающийся творческий ум. Мнение о том, что эти справедливо почитаемые шедевры представляют собой случайную подборку песен, можно расценивать как научный курьез. Однако исследователи до сих пор спорят, о чем свидетельствует факт отличия стиля Одиссеи от свойственного Илиаде – о наличии другого автора или о том, что поэт, создавший Илиаду, решил изменить свой подход. Предметами жарких споров также остаются вопросы о том, сколько времени прошло между сочинением поэм и тем моментом, когда они были записаны, и насколько они изменились на протяжении этого периода (или до того, как текст, имеющийся в нашем распоряжении, был признан общепринятым). В настоящее время все большее число исследователей относит Илиаду к VIII в. до н. э., и большинство признает, что в тексты были внесены более поздние дополнения, но аргументы продолжают сыпаться неиссякаемым потоком.

Мы можем полагать, что в фоне, на котором разворачивается повествование, отразились явления, связанные с более ранним этапом развития цивилизации, чем период, когда жил сам поэт. При этом нам не следует ожидать, что все его составляющие относятся к одному и тому же времени. Правила, на которых основывается древнегреческий эпос, несомненно, отчасти являются искусственными, как и его язык, и нам не следует думать, будто образ жизни представителей какого-то отдельного поколения греков был точно таким же, как описанный в поэмах.

Отголоски микенской цивилизации прослеживаются в основном в деталях. Сохранились некоторые слова, способные поставить в тупик, и формулы, многие из которых предназначались для того, чтобы охарактеризовать конкретного героя. Огромный щит Аякса, который он нес, «как башню», сам по себе гораздо старше Троянской войны, когда бы она ни состоялась, так как в XIII в. до н. э. греки микенской эпохи отказались от больших щитов и стали пользоваться меньшими по размеру круглыми щитами с ручкой посередине. Не менее примечателен шлем, полученный Одиссеем и подробно описанный в X песни Илиады, где ему посвящены целых пять строк, и представлявший собой головной убор, сверху обшитый рядами кабаньих клыков. В XIII в. до н. э. его также перестали использовать. Возможно, строки с описанием этих предметов появились в репертуаре поэтов довольно рано. Сведения, отсутствующие в поэме, носят более общий характер. В частности, в ней крайне редко упоминается железо. Кроме того, в тексте не описывается политическая география постмикенского мира.

С другой стороны, ко времени формирования текстов поэм греки позабыли об организационной структуре дворцов. Складывается впечатление, будто терпеливые писцы, о существовании которых мы знаем по находкам в Кноссе и Пилосе, никогда и ничего не писали. Конечно, никто не ожидает, что бюрократия станет играть важную роль в поэмах, но в их текстах нет даже случайного намека на нее. Описываемые Гомером цари ведут себя так, будто не руководят подобным бюрократическим аппаратом. Титулы, которые в микенскую эпоху носили чиновники, были позабыты; остались лишь анакс и басилевс, которые теперь

стали использоваться для обозначения царя. Ушла в небытие и терминология, связанная с землевладением. Мы не можем ожидать большего при такой передаче информации, при которой сохраняются лишь малозначительные детали, ведь неправильно понятые подробности обретают романтический ореол, а все, что связано с властью и административным аппаратом, опускается, ибо к подобным вещам люди теряют интерес, как только они перестают влиять на жизни этих людей. Однако общественный строй, описываемый поэтом, существовал задолго до его рождения. В целом его можно отнести ко времени, когда после переселений ситуация в Греции стабилизировалась, хотя нужно еще раз подчеркнуть, что фон, на котором разворачиваются события, может быть соткан из множества различных фрагментов.

Как это ни печалью, но политическая структура описана в поэмах крайне расплывчато. В центре повествования находится полновластный царь, которому никто не рискует возражать. Однако его нельзя считать самодержцем в том смысле этого слова, который оно приобретает, когда речь заходит о правителе высокоразвитого государства, реализующем свою власть через многочисленных чиновников и слуг, составляющих вместе сложную иерархическую систему. Там приказы правителя оказываются действенными лишь в тех случаях, если он может доверять своим слугам, причем на каждом уровне, и практически все его подданные ведут дела с этими слугами, которые, хотя и сохраняют верность царю, имеют собственные интересы, не связанные с простым выполнением его воли. Судя по письменным источникам микенского периода, в те времена в Греции существовала именно такая иерархическая система, и нам остается лишь догадываться о том, насколько хорошо сам царь был способен контролировать ситуацию. В поэмах Гомера этот административный аппарат не упоминается вовсе.

Агамемнон мог призвать других правителей на совет. Царя мог сопровождать воин-спутник, обладавший высоким происхождением. Малопонятный титул этого человека, терапон, иногда переводят как «оруженосец», хотя то же слово используется для обозначения всех слуг, вне зависимости от их положения. В поэмах упоминаются вестники и другие слуги. Однако среди них нет ни одного человека, имеющего непосредственное отношение к административному аппарату. Подданные могли почтить царя, вручив ему дары. Алкиной, царь феаков, решив щедро одарить Одиссея, собирает подношения с народа. Однако в тексте поэмы ничего не говорится о регулярных налогах или их сборщиках. Примечательно, что очень многое цари делали самостоятельно. Вполне понятно, что Одиссей способен в случае необходимости построить плот, но кажется довольно неожиданным, что, мирно живя на Итаке, он своими руками сделал кровать, на которой спал с Пенелопой. У читателя поэм Гомера складывается впечатление, будто его герои, как правило, сами себе готовили пищу. Если не учитывать, что цари в поэмах владеют большим количеством всевозможного имущества и сокровищ (таковы были требования традиции), можно прийти к мысли, что они вели сравнительно простую жизнь, которая вряд ли может поразить кого-то своими масштабами.

В поэмах не упоминается административный аппарат, характерный для микенской цивилизации, но в них ничего не говорится и о системе, сложившейся в Греции в более позднее время, хотя зачатки некоторых ее элементов, вероятно отсутствовавших в Кноссе и Пилосе, Гомер описывает. Все ждали, что Агамемнон в случае необходимости созовет совет вождей, что он и сделал, хотя единогласие о его составе не было достигнуто, а механизмов, которые бы заставили Агамемнона выполнять решения этого собрания, не существовало. В первой песни Илиады заметно, что царь действует вразрез с единодушным решением членов этого совета. Он также мог посоветоваться со всем войском, но решение солдат опять же ничего не значило. И дело здесь не только в том, что армия находилась за пределами родины и участвовала в войне. Жители Итаки, где царил мир, с еще большим безразличием отнеслись к странной ситуации, сложившейся во время двадцатилетнего отсутствия Одиссея между его сыном Телемахом и женихами, осаждавшими его жену Пенелопу и опустошившими из-за своих пиров все кладовые. Поэт неоднократно намекает, что люди могут представлять опасность и, разозлившись, перебить женихов Пенелопы или покончить с Телемахом. Но ничего такого не происходит даже тогда, когда Телемах впервые за двадцать лет созывает народное собрание. Совет Итаки в текстах не упоминается; с другой стороны, на острове не было легитимного царя, способного его созвать.

Говоря об этих малопонятных институтах, важно подчеркнуть, что как таковые они должны были существовать и что поэт должен был уделить им внимание. Когда они работали без перебоев, царь, чтобы упрочить свою власть, перед принятием того или иного решения консультировался с советом, а после этого объявлял его народу. Если правитель чувствовал сопротивление, он мог снова обдумать свое решение, или (в реальности, а не в Илиаде), на этом его царствование могло закончиться. Возможности развития очевидны. Если пока совет может только давать советы, то однажды, в правление более слабого царя, он обретет возможность диктовать правителю свою волю. Если люди могут лишь аплодировать или хранить молчание, то однажды, наконец восстав, они станут критиковать или отвергать озвученные им предложения либо вовсе решат их изменить. Пока же власть царя ограничивается лишь тем, что он потеряет доверие своих последователей. Складывается впечатление, будто основная потребность этого общества заключалась в наличии правителя, способного повести людей в правильном, по их мнению, направлении.

Целостность системы, очевидно, обеспечивалась за счет прямого подчинения царю всех обладавших более низким по сравнению с ним положением – во время войны очень многое зависело от верности гетайров (это слово обычно переводят как «товарищи», лишь отчасти передавая его значение) своему предводителю, о которой часто говорится в Илиаде, а в мирное время – от правильного функционирования обширного, но сравнительного простого царского домашнего хозяйства, более подробно описанного в Одиссее. Для обеих поэм характерны одинаковые исходные посылки, но в той, события которой развиваются на фоне масштабной военной кампании за пределами Греции, по вполне понятным причинам делаются особые акценты.

В Илиаде говорится, что выдающиеся герои приходятся друг другу гетайрами, соратниками, выполняющими общее дело, каждый из которых во имя чести должен прийти на помощь другому, когда тот оказывается в опасности. На эту сторону войны поэт обращает гораздо больше внимания, чем на рассказ о том, как Агамемнон руководит военными действиями. Последователи каждого героя также являются его гетайрами. В тексте содержится намек (хотя и довольно прозрачный) на то, что залогом будущей мощи героя является его собственная родня, и становится ясно, что основой войска, о котором идет речь в Илиаде, не служили родовые группы, подобные описываемым в главе 5. Войска состояли не просто из людей, решивших последовать за своим предводителем, а из представителей племен, крупных и малочисленных, каждое из которых имело собственное название. Некоторые из воинов, особенно такие гетайры, как Мерной, постоянный спутник критского правителя Идоменея, обладали таким же статусом, как и сам царь. Но рядовые солдаты, огромное количество которых участвовало в Троянской войне и на которых поэт почти не обращает внимания, также были гетайрами. К примеру, именно так названы члены команды корабля Одиссея. В Илиаде периодически упоминаются или описываются другие формы организации, но поэт быстро забывает о них, в то время как связь гетайров с их предводителем превалирует во всем тексте.

Цель этого многочисленного и неорганизованного войска заключалась в том, чтобы захватить и разграбить Трою. Притязания предводителей на верность приведенных ими с собой людей основывались не только на положении, полученном ими при рождении, но и на том, насколько успешными были их действия, направленные на достижение этой цели. В первую очередь здесь имеется в виду доблесть, проявленная ими во время странных и нередко безрезультатных поединков, в большом количестве описанных в поэме (многие из них оказывались безрезультатными потому, что главных героев нельзя было убить до того, как завершится история каждого из них; но убийства становятся более частыми и жестокими, когда речь заходит о менее значимых персонажах, появляющихся в повествовании только для того, чтобы встретить свою смерть, причем поэт тщательно следил за тем, чтобы каждая из них не напоминала предыдущую). Гомер старательно подчеркивает, что главные герои его поэм достойно вели себя на советах и были непревзойденными воинами, но в этих источниках не говорится ни о чем таком, что можно было бы назвать рациональным военным планированием. Возможно, закрепленная форма рассказа о Трое давала слишком мало свободы, в то время как менее масштабные походы, подобные предпринятому правителем Пилоса Нестором в молодости, давали больше возможностей для хитрости. В рамках Илиады большой военный опыт Нестора значил лишь то, что он обладал большим багажом героических деяний, на который можно ссылаться, делая наставления. Его речи были ясны и красноречивы, предвосхищая ту роль, которую ораторское мастерство будет играть в Греции в более позднее время.

Не менее важным, чем доблесть, качеством была величественность. Высокое положение, несомненно, обязывало героев обладать ею. Они вели свою родословную, пока еще не очень длинную, от богов, и между ними и простыми людьми разверзлась широкая пропасть. Было желательно, чтобы непосредственные предки царя уже правили государством, а сам он обладал сокровищами и землями, которыми мог распоряжаться по своему усмотрению. В первую очередь он должен был демонстрировать свой героический характер, негодуя, быстро воспламеняясь и буквально излучая опасность. В Трое, где собралось вместе большое количество правителей, соревнование за престиж было особенно ожесточенным (достаточно вспомнить гнев Ахилла) и стало двигателем всего сюжета Илиады. Сам Агамемнон обладал большим авторитетом, ибо поэт называет его «пространно-властительным» и «повелителем мужей», правда, мы не очень хорошо понимаем, что подразумевается под этими эпитетами, – поэт не объясняет их, говоря, что Агамемнон правил большинством людей, хотя статус царя, как правило, не зависел от числа его подданных. Но эта власть не помогла ему, когда Ахилл ушел в свою палатку.

Многое из этого напрямую связано с тем, как поэт и его слушатели представляли себе героя, человека, поражающего воображение не только силой и богатством, но и своим кодексом чести. Но подобно тому, как честь является преувеличенным вариантом поведения, считавшегося нормой для верхушки древнегреческого общества более позднего времени, возможно, и другие качества героев как-то связаны с реальностью. Мы должны найти в истории место для этих царей, которые не могли стоять на вершине иерархии микенского общества или мириться с ограничениями, наложенными на древнегреческих правителей, живших в более позднее время. Неупорядоченная структура, необходимость четкого руководства, возможно даже доходящего до неистового индивидуализма героев Троянской войны, – все это прекрасно подходит для народа, переселяющегося из одного места в другое. Вполне вероятно, что войском, осаждавшим Трою, в эпической традиции после некоторой идеализации стали ватаги переселенцев, распространившихся по побережью Малой Азии после гибели микенской цивилизации.

Часть событий, описанных в Одиссее, если не считать ее довольно большой фрагмент, где описываются приключения главного героя, так или иначе связанные с волшебством, происходит в Греции. Ее события разворачиваются на фоне описания мирного существования царского домашнего хозяйства, благополучие которого поставили под угрозу обреченные женихи Пенелопы. Картина, правда, получилась далеко не полной, ибо Гомера интересует только происходящее во дворце, а менее значимые фигуры в его рассказе фигурируют только в связи с правителями. Язык поэмы настолько соответствует этому высокому уровню, что, когда повествование начинает разворачиваться в хижине свинопаса Евмея, на нее переносится часть свойственного дворцам великолепия, а сам Евмей оказывается «повелителем мужей».

На Итаке и на материке пасутся многочисленные стада Одиссея. Его дом, полный одежд, масла, вина и всего необходимого для домашнего хозяйства, поражает великолепием и размерами. Хранятся там и многочисленные сокровища. Архитектура, описание которой вплетено в повествование, напоминает характерную для дворцов Тиринфа. И здесь есть много отголосков микенской эпохи, но справедливо и то, что многие события, описанные в Одиссее, могли происходить и в гораздо более скромном доме, что во многом богатство Одиссея состоит из довольно простых вещей, количество которых многократно увеличено, и что сам правитель, как и его жена, в отличие от царей микенской эпохи, не пользуется услугами большого количества слуг, а делает очень многое самостоятельно. Когда герой не охотился, не пировал, демонстрируя свои атлетизм и доблесть, и не слушал песни, ему приходилось тратить время на личные инспекции своих владений. Так, например, Телемах оправдывал редкие посещения Евмея тем, что очень занят из-за поведения женихов. Женщин поэт хвалит за их умение ткать, причем Пенелопа в этом не отставала от своих служанок, и они, подобно гречанкам более позднего времени, самостоятельно следили за содержимым кладовых.

Практически все необходимое домашнее хозяйство могло производить самостоятельно, издалека завозили в основном рабов и металлы. Большинство рабов составляли женщины, и самым очевидным способом их добычи являлось разграбление захваченных городов, мужское население которых перебивали. Но самого Евмея, похищенного финикийцами, отец Одиссея Лаэрт обменял, а за Евриклею, умудрявшуюся и в старости помогать Пенелопе по хозяйству, он отдал 20 быков. Единственными торговцами, описанными в поэме, были финикийцы, но ее автора совершенно не интересовали их дела – их роль в произведении ограничивается похищением героя или, наоборот, перевозкой его из одного места в другое. В то же время поэт по большей части описывает, как они получают ценности, а по меньшей мере в одном случае они, очевидно, получают в обмен продукты. Остальные мореплаватели были пиратами, причем этим делом, не более постыдным, чем война, могли заняться даже герои.

Основным металлом, который упоминается в поэмах, является золото. При этом иногда из него изготовлена посуда, но, как правило, его прятали и запирали, чтобы потом преподнести в дар заезжему герою. Подарки играют очень важную роль в жизни героев, порой умеряя гнев, но в основном используясь в качестве демонстрации благосклонности по отношению к гостю. За время путешествий, очевидно, можно было собрать неплохое состояние. Герои восхищаются ценностью этих даров, а хозяин искренне надеется на то, что когда он сам отправится с визитом, то получит равноценный подарок. При этом дары являются символами, и их ценность зависит от статуса дарителя и одаряемого. Неизбежная потребность в более полезных металлах приводила к тому, что в некоторых случаях обмен был более прагматическим. Так, Афина, изменив свой облик, говорит Телемаху, что отправляется в Темесу за бронзой, в обмен на которую везет на своем корабле железо. Это один из немногочисленных фрагментов текста поэм, где, несмотря на то что в мире героев царила бронза, упоминается железо. В другом фрагменте текста говорится об огромном куске железа, служившем призом для победителя игр, организованных Ахиллом в честь погибшего Патрокла:

Сколько бы кто ни имел и далеких полей, и широких, — На пять круглых годов и тому на потребы достанет Глыбы такой; у него никогда оскуделый в железе град не пойдет ни оратай, ни пастырь, но дома добудет[2].

Это был очень полезный подарок, но в данном случае речь также не идет о торговле, ибо это железо было частью добычи, захваченной Ахиллом.

Торговля не была делом, достойным героев. Юный финикиец нанес Одиссею глубокое оскорбление, заявив, будто тот не похож на атлета, а выглядит скорее как человек, отправившийся в плавание, чтобы получить выгоду от торговых операций. Слово «купец» здесь не используется (или употребляется только в отношении финикийцев), а для характеристики данного вида деятельности используется иносказание. В целом описание торговли поэт мог «позаимствовать» из своего времени, когда греческие купцы, несомненно, плавали по Средиземному морю, чтобы заработать. Однако вряд ли греки когда-либо, даже в «темные века», последовавшие за гибелью микенской цивилизации, полностью отказывались от торговли. Но купцу не было места в доме героя, из-за чего поэт почти не уделяет внимания этому причиняющему ему неудобства чужаку.

В целом принадлежность к дому героя гарантировала человеку безопасность. В знаменитом фрагменте Одиссеи тень Ахилла говорит о худшей участи для живого человека. По его мнению, это быть поденщиком, работающим в поле на бедного хозяина-пахаря. Перед нами еще один намек на то, что могло происходить за декорациями мира царских домов, куда поэт, как правило, не заглядывает. Наоборот, он подчеркивает, что работой в поле и домашними делами занимались рабы или слуги. Менее богатые герои, имевшие свои дома, могли быть приближенными царя и при нормальных обстоятельствах, исключением из которых были, в частности, безудержные пиры женихов Пенелопы, причинявшие огромный ущерб хозяйству ее мужа, могли принимать пищу за его столом. В случае войны царь становился их военачальником, именно поэтому члены собрания Итаки, созванного Телемахом, первым делом спрашивают у него, зачем он решил их позвать – чтобы объявить о прибытии враждебно настроенного войска или говорить о другом «деле народном». В мирное время царь также считался пастырем – при хорошем правителе, царствующем с отцовской заботой, люди процветают. Правда, единственным примером этого, который можно почерпнуть из эпоса, является доброта, с которой Одиссей и Пенелопа относились к отдельным людям. Перед нами сложившийся мир, но в нем, за исключением некоторых деталей, почти ничего не осталось от микенской цивилизации. И это основной довод в пользу гипотезы о том, что в эпосе, по сути, описано общество, существовавшее в то время, когда ситуация в Греции стабилизировалась после переселений. Стабильной она была по сравнению с катастрофическим периодом, когда были разрушены микенские дворцы. Однако в Греции все еще было недостаточно безопасно, и ничто не могло защитить от внутренних распрей и насилия. Это было время, когда царь или просто знатный человек, обладавший достаточным запасом удачи, мог в той или иной степени обеспечить своим подданным стабильность, отсутствовавшую, если речь шла о защите слабых от их собственных покровителей.

Помимо содержания поэм Гомера, о «темных веках» мы можем судить только по данным археологии. Даже когда во второй половине VIII в. до н. э. в Греции возродилась письменность, положив таким образом конец «темным векам» в узком смысле этого слова, письменные источники на протяжении долгого времени оставались настолько бессвязными, что для того, чтобы делать какие-либо выводы, нам все равно приходится основное внимание уделять археологии. Значит, мы снова вынуждены очень во многом опираться на керамический материал, что создает уже упомянутую мной выше угрозу ложного истолкования. Но верные выводы, которые можно сделать, изучив керамику, являются для нас крайне полезными.

К примеру, мы можем выяснить, что Афины стали лидером по изготовлению протогеометрической керамики, произошедшей от субмикенской, хотя они не обладали монополией и весьма характерные стили развивались по всей Греции. Керамика геометрического стиля в каждой местности имела свои особенности, но сделанная в Аттике была наиболее выразительной и оказывала наибольшее влияние на керамические производства, существовавшие в других центрах. Погребения того времени свидетельствуют, что Аттика была более богатой и менее изолированной, чем другие области. Геометрический стиль получил свое название (все эти наименования, естественно, возникли в наше время – ни в одном из письменных источников не приводится классификация этих давно утраченных артефактов) благодаря характерным геометрическим элементам декора. Они варьируются от простых зигзагов и треугольников до сложных меандров и других тщательно продуманных узоров, покрывающих всю поверхность даже самых больших сосудов плотной аккуратной сетью, в которой полосы орнамента, нанесенные более жирным линиями, подчеркивают контуры этих прекрасно сделанных сосудов (илл. 6). В VIII в. до н. э. мастера, изготавливавшие и украшавшие геометрическую керамику, стали покрывать поверхность своих изделий рисунками, представляющими собой схематичные изображения силуэтов, находящиеся в движении (илл. 8). На больших погребальных сосудах, содержавших прах умершего афинянина или стоявших на его могиле, изображены заупокойные сцены и связанные с ними игры, но на них встречаются также изображения битв, кораблей, иногда участвующих в сражениях с врагом, находящимся на берегу. Помимо керамики, в нашем распоряжении имеются небольшие изделия из бронзы, в основном представляющие собой почти столь же схематичные фигурки людей и животных. Археологами не были найдены каменные скульптурные изображения этого периода, но в более позднее время в некоторых храмах поклонялись деревянным культовым изображениям, считавшимся очень древними. Возможно, некоторые из них были созданы именно в рассматриваемый нами период. Монументальная архитектура, судя по глиняной модели храма, найденного неподалеку от Коринфа, в святилище архаического периода, с двускатной крытой крышей и двумя колоннами, призванными обозначать портик, была низведена до небольших зданий.

Что еще более важно, благодаря археологическим данным мы знаем, что конец «темным векам» положило возрождение активных связей и торговли с Востоком. Иногда в древнегреческих погребениях «темных веков» археологи находят импортные предметы, но чаще они начинают встречаться только в захоронениях, датируемых VIII в. до н. э., причем наиболее активной торговля, судя по всему, стала во второй половине столетия. Сначала это сказалось на изделиях из металла, а затем на керамике, в которой стал появляться так называемый ориентализирующий стиль. Для него характерны растительные мотивы, лишенные геометрической четкости, и среди традиционных древнегреческих орнаментов появляются изображения бутона лотоса и пальметта. Фигуры людей перестают быть схематичными и приобретают свой естественный облик, предвосхищая натурализм более позднего древнегреческого искусства. На сосудах появляются изображения сфинксов, грифонов и еще более странных крылатых существ.

Все это появилось под сирийским и финикийским влиянием. В Леванте в то время было неспокойно, но затем сначала маленькие государства в Северной Сирии, сохранившие многие черты цивилизации хеттов, а потом евреи и финикийцы стали ощущать на себе возрождение мощи Ассирии. Развитие древнегреческой металлообработки свидетельствует о том, что в Грецию перебрались многие финикийские ремесленники. Но основным каналом, по которому происходили эти контакты, являлась торговля, в которой греки перехватили инициативу. Важную роль в этом играл Кипр, а связь с Месопотамией поддерживалась благодаря древнегреческому поселению в Аль-Мине, расположенному в устье реки Оронт. Обнаруженные там сооружения предназначались исключительно для целей торговли и служили скорее складами, чем жильем. Река смыла наиболее ранние слои, поэтому мы не знаем, находилось ли на этом месте, а также на территории других памятников Сирии поселение микенского периода. Но греки, жившие на островах, особенно на Эвбее, вели здесь активную деятельность почти с самого начала VIII в. до н. э. Через долину Оронта можно было попасть вглубь материка, а оттуда, пройдя через хорошо заселенные земли, – в знаменитый изгиб Евфрата и в Месопотамию.

Древнегреческие первооткрыватели, жившие в VIII в. до н. э., не меньшее внимание уделяли западному направлению, где находились Италия и Сицилия. Там им по большей части встречались племена, находившиеся на более низком, чем они сами, уровне развития. Целью этих экспедиций была не торговля предметами роскоши или изучение технологий производства, на протяжении многих лет пребывавших в забвении, а овладение пахотной землей, на которой могли поселиться «лишние» жители Греции. Но этруски, с которыми они столкнулись, уже обладали собственной развитой цивилизацией, на которую греки впоследствии оказали огромное влияние. В их лице эллины обрели поставщиков металла, которого им так сильно недоставало. Древнейшая греческая колония на западе, появившаяся во второй четверти VIII в до н. э., располагалась в Кумах, стоящих на берегу Неаполитанского залива. Ее местонахождение свидетельствует о том, что древнегреческие торговцы пытались завязать отношения с этрусками, надеясь получать от них металл. Основная волна колонизации, направленной на овладение пахотной землей, началась позже – в 730-х гг. до н. э.

Даже на первом этапе возрождения контактов с Востоком, когда греки, и в особенности их художники, были скорее учениками, чем учителями, они сумели проявить самобытность, причем не только в том, что изобрели сами, но и в обращении с тем, что было позаимствовано ими у других. Так, например, древнегреческие художники переняли грифона у других народов, но именно они сумели превратить довольно невзрачный оригинал в изящное, совершенно по-гречески выглядящее существо. Острые черты лиц статуэток из известняка, которые они начали вырезать, совсем не похожи на мясистые восточные оригиналы. Крупномасштабная скульптура и архитектура появятся позже – в середине VII в. до н. э., когда греки ближе познакомятся с Египтом. Здесь прослеживаются те же изменения. Позы статуй обнаженных юношей, названных куросами (илл. 7) и нередко превышающих натуральную величину, довольно неподвижные. Но даже в древнейших из них прослеживается намек на движение, свидетельствующий о том, что они стали первым экспериментом греков за их долгий путь, а не неизменной моделью, предназначенной для копирования. Возможно, греческий храм чем-то обязан древнеегипетским колоннадам, но архитекторы придали ему силу и утонченность, неизвестные египтянам.

Непохожесть древнегреческой версии на изначальный финикийский алфавит просто поражает. Письмо, которым некогда пользовались греки и которое затем было утеряно, являлось слоговым. Подобная письменность существовала во многих частях света. Для того чтобы им пользоваться, нужно большое количество знаков, причем почти все из них обозначают комбинацию из согласного и следующего за ним гласного звуков. В линейном письме Б также имеются самостоятельные символы, предназначенные для обозначения гласных. Эта форма письма проще, чем некоторые другие, использовавшиеся в Древнем мире, но она довольно неудобна, причем не только из-за количества знаков, но и потому, что с его помощью нельзя записать согласный звук без следующего за ним гласного. В греческом, как и в большинстве индоевропейских языков, присутствуют слова, в конце которых стоит согласный звук. Для того чтобы решить эту проблему, при записи слов слоговым письмом необходимо использовать знак, подразумевающий наличие гласного звука, отсутствующего при произношении данного слова, который читатель должен игнорировать. В других случаях, как в линейном письме Б, опускается сам последний согласный. Те же трудности возникают, когда в слове оказываются два согласных звука подряд.

Финикийская письменность основана на другом принципе. В ней гораздо меньше знаков, и практически все они обозначают согласные звуки, из-за чего читателю приходится вставлять между ними гласные самостоятельно. Такая система хорошо подходила для записи семитского языка, но у греков оказалось слишком много слов с одинаковыми последовательностями согласных, в которых изначально должны присутствовать гласные, иначе их просто будет невозможно отличить друг от друга. Однако греки позаимствовали у своих соседей саму идею того, что знак можно разбить на части и что каждому звуку, гласному или согласному, может соответствовать отдельный символ. Благодаря такому настоящему алфавитному письму, настолько привычному нам, что мы считаем его само собой разумеющимся, любое сочетание звуков можно записать, не вставляя при чтении отсутствующие гласные и не пропуская те, которые присутствуют в тексте, но которых там быть не должно.

Такой алфавит осваивался не писцами в течение долгих лет обучения, как это было в микенский период, а любым желающим (в первую очередь стремящимся использовать его в деловых целях) на практике. Его довольно быстро также стали использовать для записи стихов. Древнейший сохранившийся до нашего времени текст, записанный с помощью новой системы, представляет собой довольно легкомысленный стих, написанный гекзаметром и выцарапанный на поверхности аттического сосуда, изготовленного около 725 г. до н. э. (илл. 14). Однако это еще пока не было привычное нам древнегреческое письмо. Для него еще характерно небольшое число финикийских черт, впоследствии отвергнутых греками, а значит, перед нами результат довольно раннего эксперимента, проведенного, когда письменность только формировалась. В то же время он знаменует собой окончание «темных веков», продлившихся около четырех столетий, на протяжении которых в Греции не был написан ни один текст. Новое изобретение очень быстро распространилось, и уже довольно рано большинство греков научилось писать.

Глава 4

Основные вехи политической истории

Мы прекрасно знаем, что происходило в конце V–IV в. до н. э., но более раннюю историю Греции можно восстановить лишь частично, причем с некоторым трудом. На протяжении долгого времени интерес греков к своему прошлому ограничивался пересказом легенд об эпохе героев, а различные авторы пытались эти рассказы как-то систематизировать. Менее отдаленным прошлым эллины начали интересоваться, лишь когда большинство произошедших тогда событий было безвозвратно забыто. Только в конце VI в. до н. э. нашелся человек, решивший сесть и написать нечто похожее на историческое сочинение, а первый труд, полностью сохранившийся до нашего времени и содержащий сведения, позаимствованные из этой работы, относится уже к середине V в. до н. э.

Автором, чье сочинение полностью сохранилось до наших дней, был Геродот, родившийся в городе Галикарнасе в Малой Азии около 490 г. до н. э. Этот путешественник, отличавшийся безграничной любознательностью, в первой половине своего труда привел заметки по истории, этнографии доступных ему частей Азии и Египта, юга России и Ливии, параллельно проследив рост Персидской державы и сделав несколько отступлений, связанных с описанием истории Греции, начиная с середины VI в. до н. э. Во второй части своей работы Геродот рассказал о событиях Греко-персидских войн, начиная с восстания городов Ионии в 499 г. до н. э. и заканчивая неудачным вторжением Ксеркса в Грецию в 479 г. до н. э., которые все еще сохранились в памяти многих из опрошенных им людей.

Фукидид, афинский интеллектуал, принадлежавший к знатному роду[3] и родившийся вскоре после 460 г. до и. э., пребывая в период с 424 по 404 г. до н. э. в изгнании, решил заняться изучением современной ему истории и, тщательно изучив отчеты, составленные многими участниками, описал события, происходившие на протяжении первых двадцати лет (431–411 до и. э.) Пелопоннесской войны между Спартой и Афинами. Его сочинение написано сухим языком и напоминает военное донесение, но оно сохранилось в памяти потомков благодаря страстному стремлению автора разобраться в причинах и последовательности политических событий, выраженному в основном в тщательно продуманных речах, вложенных Фукидидом в уста исторических персонажей. К тому времени появились комедии Аристофана и целая вереница судебных речей, а также декреты и иные надписи из Афин и других городов, предназначавшиеся для всеобщего обозрения и вырезанные на камне (например, илл. 15), из которых также можно черпать сведения по истории Греции. В IV в. до н. э. количество речей и надписей, как и сочинений по современной их авторам истории, значительно возросло. Правда, до нашего времени сохранилось незначительное количество последних, за исключением труда другого афинского изгнанника —

Ксенофонта, составившего неполный и довольно избирательный рассказ о Пелопоннесской войне, начинающийся с того места, где прервался Фукидид, и заканчивающийся описанием событий, произошедших в 362 г. до н. э.

Написание исторических сочинений, основанных на логических умозаключениях и анализе, стало чем-то новым в мире, который прежде знал лишь надписи, повествующие о достижениях царей, или (еще одно поразительное исключение) еврейские хроники с их подчеркнутой религиозной направленностью. Древнегреческое историописание сложилось в течение одного столетия с нуля, достигнув высот во времена, когда были написаны сочинения Геродота и Фукидида, но затем потеряло свою творческую составляющую. В начале своей всеобщей истории греков, написанной в третьей четверти IV в. до н. э. и сохранившейся до нашего времени в виде пространных цитат, содержащихся в сочинениях других авторов, и благодаря тому влиянию, которое она оказала на более поздних компиляторов, Эфор Кимский поместил рассказ о событиях, происходивших в Греции в эпоху архаики. Само это сочинение, очевидно, также представляло собой добросовестную компиляцию, сделанную на основе всех доступных автору трудов (причем Эфору не удалось проявить в нем ни воображение, ни способность делать далеко идущие выводы), и испытало на себе заметное влияние стиля и морализаторских взглядов ритора Исократа. Начиная с того времени практически все древнегреческие историки заявляли, что приводят в своих сочинениях примеры добродетели и порока, столь необходимые в процессе воспитания молодежи. Тем не менее полезная работа велась в других сферах. В IV в. до н. э. историки начали понимать, насколько необходимы при изучении более ранних исторических периодов письменные источники. Аристотель вместе со своими учениками собрал обширную коллекцию законов и уложений, из которой до нашего времени сохранилось лишь незначительное количество текстов. Исключением стала лишь практически полностью дошедшая до нашего времени «Афинская полития» Аристотеля, сохранившаяся лишь благодаря тому, что ее текст был записан на папирусе, найденном в Египте и опубликованном лишь в 1891 г. Племянник Аристотеля Каллисфен, ставший историком, также систематически собирал произведения древнейших поэтов, которые в те времена были еще доступны целиком, в то время как нам известны лишь отдельные цитаты из них. До наших дней сохранились некоторые фрагменты сочинения Каллисфена. Однако греки, проявлявшие интерес к прошлому во все периоды своей истории, не были лишены пристрастности, и нам следует с некоторым сомнением относиться к работам древних авторов, на мнение которых о прошлом повлияли современные им предрассудки.

О периоде, предшествовавшем времени Фукидида и Аристофана, мы знаем гораздо меньше. Говоря о середине VI в. до н. э. (примерно за 50 лет до его рождения), Геродот сумел составить связное повествование, снабженное достаточным количеством заслуживающих доверия подробностей, которые мы можем использовать в своей работе. Освещая этот период, он рассказывает не только о том, что произошло, но и в некоторой степени о том, как это случилось. В сочинении Геродота нет строго определенной линии повествования, и число подробностей зависит от того, насколько хорошо в его времена помнили о том или ином человеке либо событии. Но, грубо говоря, чем глубже в историю до примерно 550 г. до н. э. мы погружаемся, тем большее количество легенд и сказаний вторгается в текст и делает его все менее реалистичным. Сведения о коринфском тиране Периандре, жившем в конце VII – начале VI в. до н. э., содержащиеся в труде Геродота, по своему качеству значительно отличаются от информации о спартанском царе Клеомене I, умершем в 490 г. до н. э., примерно тогда же, когда родился сам «отец истории». Читая рассказ о событиях более далекого прошлого, в реальности которых мы не уверены в принципе, мы редко можем найти что-то большее, чем голые факты, лишенные подробностей, способных сделать их доступными для восприятия.

В качестве дополнения к сочинениям древнегреческих историков, рассказывающих о древнейших периодах своей истории, можно использовать две поэмы Гесиода и многочисленные фрагменты стихов VII в. до н. э., по которым можно судить, чего боялись и на что надеялись люди того времени. Первые законы, вырезанные на камне, датируются концом VII в. до н. э. Это отрывочные акты городов Крита, по каким-то причинам удостоившиеся столь долговечного материала. Все более многочисленными становятся надписи на надгробиях и посвящения богам. Мы все еще находимся в большой зависимости от керамики и других археологических находок, преимущество которых заключается по крайней мере в том, что информация, передаваемая посредством их, не была искажена по вине предрассудков более позднего времени. Распространение керамики, которую нередко находят за пределами центров ее производства, позволяет нам делать выводы о передвижениях использовавших или продававших ее эллинов. Ближе к концу VI в. до н. э. производство керамики в местных центрах значительно сократилось, уступая лидерство в изготовлении тонкостенных сосудов Афинам, что породило целую коллекцию превосходных сцен повседневной жизни, которые не только радуют глаз, но и позволяют уточнить сведения, содержащиеся в письменных источниках.

Единство общества, описанного в поэмах Гомера, обеспечивали цари. К тому времени, когда появились первые исторические сочинения, эта система почти полностью ушла в прошлое. В Спарте цари, власть которых передавалась по наследству, правили вплоть до конца III в. до н. э., и многие из них сыграли ведущую роль в ее истории, но, по сути, их власть ограничивалась командованием войском, когда оно находилось за пределами государства. Возможно, до конца VII в. до н. э. в Аргосе правили цари, обладавшие не только номинальной властью. Во главе поселенцев, отправившихся около 630 г. до н. э. в Кирену с дорийского острова Фера, шел царь, впоследствии передавший свой титул семи поколениям потомков, правивших вплоть до середины V в. до н. э. Практически во всех остальных известных нам государствах цари очень рано лишились власти, которая была распределена среди представителей родовой знати.

В нашем распоряжении имеются источники, повествующие об упадке и низвержении царей, но эта традиция оказывается на удивление слабой и неоднозначной. С некоторой долей уверенности мы можем сказать лишь то, что в то время, как несколько царей были смещены со своих мест с помощью насилия, в большинстве случаев переход власти, очевидно, происходил постепенно и мирным путем. Слова Аристотеля, утверждавшего, что в Афинах слабые цари сначала потеряли возможность руководить военными действиями, похожи на чью-то догадку, которая, несмотря на это, кажется вполне разумной. Возможно, иногда именно это и случалось. Религиозные обязанности царя представляют для нас гораздо более серьезную проблему, но, очевидно, даже в этой сфере идея о наследственной передаче чего-либо не была слишком сильна для того, чтобы помешать делегировать жреческие функции магистратам, которых сначала избирали, а в конце стали вообще назначать на один год по жребию. Титул «царь», не вызывавший такого же отвращения, как слово гех в Риме эпохи республики, продолжал использоваться в Афинах в качестве титула магистрата, в течение года исполнявшего древние обряды, во время которых упоминался этот термин. При этом данный человек оставался лишь одним из магистратов. В других городах в более поздние периоды такой титул носил один или сразу несколько магистратов.

Политическая власть сосредоточилась в руках немногочисленной знати, занимавшей в обществе особое положение. Геродот упоминает Бакхиадов, правивших Коринфом в начале VII в. до н. э., и сообщает, что они заключали браки только между членами своего рода. Считалось, что все они происходили от царя Коринфа Бакхида. Но в более обширной Аттике, на землях которой стояли не только Афины, но и другие города, к числу знати относилось несколько семейств, которые вели свое происхождение от разных предков, но назывались евпатридами, «происходящими от хороших отцов». Это, судя по немногочисленным привилегиям, которые евпатридам удалось сохранить, также была замкнутая группа. В письменных источниках упоминаются другие названия, обозначающие принадлежность как к какому-то аристократическому семейству, так и к другим социальным группам, таким как гиппеи, «всадники», в Эритреи на Эвбее.

Ко времени, подробно освещенному в источниках, знать начала терять свое монопольное право на власть. Поэтому мы не очень много знаем об организационной структуре городов во времена, когда представители аристократии обладали наибольшей властью. Члены многих знатных семейств жили и в эпоху классики, получив по наследству авторитет, внося значительный вклад в жизнь общества как при олигархии, так и при демократии, и достаточно живо выражая свои чувства для того, чтобы мы могли ощутить дух их предков, обладавших гораздо большей властью. Но выводы о более частных сторонах жизни древнегреческого общества, в том числе о родственных связях в Афинах и других городах (глава 5), а также о культах и религиозных установлениях, мы вынуждены делать, основываясь на их пережитках, продолжавших свое существование на протяжении более поздних периодов. Однако мы с уверенностью можем говорить о том, что именно в правление этих аристократических родов восстановились контакты греков с внешним миром (глава 3) и по всему Средиземноморью разлилась первая масштабная волна колонизации. Эти достижения сложно назвать посредственными.

Греки, оставшиеся на родине, могли привносить изменения в общественный строй и экономику, не опасаясь вмешательства извне, но эллины, жившие на побережье Малой Азии, не могли игнорировать влияние, которое оказывали на них внутренние силы. В первую очередь к их числу относилось Фригийское царство, столица которого располагалась довольно далеко на востоке – в Гордионе, находившемся рядом с современной Анкарой. Он был разрушен около 700 г. до н. э. киммерийцами, захватчиками, пришедшими с юга России через Кавказ, совершавшими разорительные набеги в первой половине VII в. до н. э. и иногда добиравшимися до греческих городов, расположенных на побережье. К тому времени, как киммерийцы были разбиты и рассеяны (в основном эта заслуга принадлежит ассирийцам), в данном регионе сформировалось новое государство – Лидия, столицей которой стали Сарды, расположенные в долине реки Герм, в трех днях пешего пути от Эфеса или Смирны. Не следовало ожидать, что лидийцы не будут обращать внимания на побережье, и малоазийским грекам приходилось вести то разгоравшуюся, то вновь утихавшую войну, но уже в середине VI в. до н. э. все города, расположенные на Азиатском материке, платили дань последнему лидийскому царю – знаменитому своим сказочным богатством Крёзу. Но греки в то же время поддерживали дружбу с лидийцами, перенявшими их культуру до такой степени, что Крёз, несмотря на свои власть и богатство, чувствовал себя почти одним из них. Конфликты не мешали быстрому приросту богатства греческих городов Малой Азии, и, например, в VII в. до н. э. жители Милета колонизировали побережье Черного моря и его окрестности и стали играть главенствующую роль в складывании и поддержании контактов с Египтом.

О событиях, происходивших в VII в. до н. э., мы знаем в основном благодаря произведениям живших тогда поэтов. Гесиод в «Трудах и днях» рассказывал о собственных проблемах – споре с братом по поводу наследства и коррумпированности знатных судей. Более подробно о личных чувствах и злоключениях высказались поэты, жившие позднее, отошедшие от свойственного эпосу стиля и использовавшие разные стихотворные размеры. От многих из них до нашего времени сохранились только имена, и ни одно из их сочинений не дошло до нас полностью, но сохранившихся произведений достаточно для того, чтобы свидетельствовать об отсутствии внезапного изменения общественных привычек или чувств во времена, когда цари передали свою власть знати, представители которой, в свою очередь, лишились политической монополии. Скорее следует говорить о целенаправленной эволюции, соответствующей постепенному увеличению богатства греков и развитию контактов с внешним миром. Крах аристократов был исключительно политическим явлением, какой бы вклад ни внесло в него недовольство широких масс структурой общества и экономикой.

Изменения, как правило, происходили в виде переворота, во главе которого стоял тиран. Иноземное слово тюраннос. заимствованное в VII в. до н. э., изначально являлось всего лишь синонимом слова «царь». В определенном контексте его продолжали использовать в этом значении, но в повседневной речи оно довольно рано стало обозначать определенный тип правителя – человека, не имевшего наследственного права на власть и захватившего ее самостоятельно. Затем в ходе политической борьбы, когда удача отвернулась от правителей подобного рода, данное слово приобрело оттенок осуждения, с которым оно использовалось в эпоху классики. Это значение слова «тиран» сохраняется и до сих пор. Однако первых тиранов, возглавивших восстание против власти аристократов, радостно приветствовали. Ярким примером этого стал Кипсел, лишивший незадолго до 650 г. до н. э. Бакхиадов власти над Коринфом, перебивший или изгнавший представителей знати и конфисковавший их имущество.

Причин для недовольства было множество. В нашем распоряжении имеются явные свидетельства недовольства аграрными отношениями и чрезмерной долговой нагрузкой на население Аттики около 600 г. до н. э., и у нас есть основания полагать, что подобная ситуация складывалась по всей Греции. Несомненно, и в других сферах развитие экономики приводило к очень неравномерному распределению благ, расширяя пропасть между могущественными и слабыми, бедными и богатыми. В 590 г. до н. э. Солон упрекал людей, находившихся у власти в Афинах, за их жадность. Примерно в то же время Алкей Митиленский и чуть позже Феогнид Мегарский горько жаловались на власть, которую дает одно лишь богатство, и равнодушное отношение к происхождению. Источником беспокойства, очевидно, было наличие большого числа богатых людей, не имевших отношения к знати и доступа к власти в правление аристократии. Представители знати внесли свой вклад в царившую в Митиленах и чуть позже в Афинах неразбериху, начав конфликтовать между собой за власть. Можно предположить, что позднее они стали править неумело и жестоко подавляли любые попытки сопротивления. Но если раньше, когда ситуация была более определенной, греки нуждались в тиранах, то со временем продолжительное правление одного человека стало встречать сопротивление со стороны тех, кто оказался не у дел. Лишь немногим тиранам удалось передать власть своим потомкам. Перевороты были вредны сами по себе, так как служили источником вдохновения для сомнительных личностей, стремящихся к власти.

К середине VII в. до н. э. древнегреческие приемы ведения войны сильно изменились. Тяжеловооруженные пехотинцы, гоплиты, сражались плотным строем – в устрашающей фаланге. Появление этого нововведения, доказывавшего свою эффективность в сражениях за пределами страны, а также внутри ее на протяжении трех столетий, следует связывать с экономическим развитием, так как для него требовалось наличие у большого числа землевладельцев возможности обеспечить себя довольно дорогим вооружением и снаряжением. Исследователи (в число которых вошел и я) предположили, что переворотам, подобным тому, во главе которого встал Кипсел, способствовало появление нового, имеющего более широкую основу войска. Однако судя по археологическим данным, имеющимся в нашем распоряжении в настоящее время, складывается впечатление, будто все было наоборот – в появлении новой армии нуждались для укрепления своей власти сами тираны.

В первую «эпоху тирании», продлившуюся с 650 по 510 г. до н. э., также были составлены наиболее ранние письменные своды законов, что представляет собой крайне важный для осуществления правосудия шаг, а из Лидии в Грецию пришло умение чеканить настоящие монеты. Война за контроль над святилищем в Дельфах, разразившаяся в 590-х гг. до н. э. и ставшая первой из нескольких «священных войн», свидетельствует о росте влияния тамошнего оракула, бывшего незначительным еще в VH1 в. до н. э., но постепенно ставшего предметом поклонения всех греков. Во время ее Фессалия занимала активную позицию, вторгшись на территорию других городов, что в истории этой области, несмотря на наличие у нее огромных ресурсов, случалось крайне редко из-за отсутствия политического единства. Уже к середине VII в. до н. э. празднества в Олимпии, проходившие в рамках которого игры, регулярно проводившиеся с 776 г. до н. э., имели вначале лишь местное значение, стало важным событием для всех эллинов. Вторыми после Олимпийских были Пифийские игры, учрежденные в

Дельфах после Священной войны. Два других масштабных агона – Истмийские и Немейские игры – также стали регулярно проводиться в начале VI в. до н. э. В Греции внутренние связи становились все более прочными, и параллельно с этим расширялись контакты с внешним миром.

В одном государстве на протяжении VII в. до н. э. были осуществлены совершенно другие реформы (или даже переворот), и в нем никогда не было тирана. Во второй половине VIII в. до н. э., когда избыточное население других государств переселялось в колонии, спартанцы захватили Мессению, заняли ее территорию и придали ее жителям тот же статус, которым обладали илоты Лаконии. Это был большой шаг на пути, который должен был сделать Спарту не похожей на другие древнегреческие государства. В VII в. до н. э. произошло восстание илотов Мессении, не утихавшее на протяжении длительного времени и сопряженное для спартанцев с большой опасностью. Оно сильно повлияло на систему, и без того искаженную из-за изначального завоевания. Мы точно не знаем, как эти трудности сопряжены с реформами, которые традиция связывает с именем Ликурга, но после них в Спарте сформировались общественный строй и дисциплина, вызывавшие удивление жителей других древнегреческих государств, и сложилась политическая система, при которой цари и совет магистратов, называвшихся эфорами, получили довольно широкие полномочия, но решения в основном принимались народным собранием. Теоретически полноправные граждане, которых было примерно от восьми до девяти тысяч человек, были равны по отношению друг к другу. Другие лично свободные жители Спарты, периэки, могли в некоторой степени пользоваться в своих городах и деревнях самоуправлением, но не принимали участия в управлении государством. Илоты и мессенцы были рабами.

Представители спартанской аристократии владели огромными территориями, и количество полноправных граждан по меркам более поздней древнегреческой олигархии было чрезмерно большим, но в то же время по сравнению с числом афинских граждан того же периода его можно назвать незначительным. Наличие илотов, хотя те и представляли постоянную значительную опасность, позволило спартанцам избавиться от необходимости постоянно присматривать за своими землями и хозяйством и сосредоточиться на тренировках и изучении военного искусства, благодаря чему сформировалась армия, превосходившая по своей боеспособности ту, которой обладало ополчение обычного города. Неизбежно возникала необходимость использовать навыки этого войска на практике. В конце VII в. до н. э. царили покой и процветание, но вскоре спартанцы приступили к завоеванию Аркадии. Очевидно, поначалу они планировали низвести жителей этой области до того же подчиненного положения, как и то, которое занимали мессенцы, но затем, потерпев тяжелое поражение, спартанцы радикально изменили свою политику. Благодаря ряду союзов, заключенных сначала с основным противником Спарты в Аркадии – Тегеей, а затем и с другими греческими государствами, и военным победам, заставившим забыть о поражении, которое спартанцы потерпели ранее, под их контролем оказался весь Пелопоннес за исключением Аргоса и образовалось могущественное объединение, известное нам как Пелопоннесский союз. Это усиление Спарты стало самым важным для Греции внутриполитическим событием из всех, произошедших в VI в. до н. э. К концу столетия Пелопоннесский союз превратился в хорошо налаженный механизм и обрел некое подобие собственной конституции.

Самым важным явлением, происходившим за пределами Греции, стало усиление Персидской державы. Кир Великий создал свое царство на фундаменте, заложенном мидянами, которым он прежде был вынужден подчиняться, но продвинулся гораздо дальше. В результате единственного непродолжительного похода, предпринятого около 545 г. до н. э., он низверг лидийского царя Крёза и затем направил свои силы в сторону греческих городов побережья Малой Азии. Несмотря на то что сам Кир не продвинулся дальше на Запад, в правление его преемников персы сохраняли нацеленность на завоевания, масштаб которых превосходил все, что было известно прежде. Когда Дарий I (521–486 до н. э.) покорил Фракию и, запугав правителя Македонии, вынудил его подчиниться, Греция столкнулась с опасностью. О реальности угрозы свидетельствуют многочисленные обращения к Спарте за помощью. Она их проигнорировала, и греки, полностью поглощенные собственными ссорами, не делали видимых попыток организации сопротивления. Основой для противостояния мог стать Пелопоннесский союз.

Жизнь завоеванных персами народов не была ужасной, так как в целом захватчики довольно терпимо относились к местным обычаям и религиозным представлениям. И восточные греки поменяли своего привычного соседа Крёза на более далекого и гораздо более могущественного господина, требовавшего дани, подчинения, а иногда и военной силы. Самое большое недовольство у них вызывала политическая сфера, так как персы предпочитали править греческими городами с помощью назначенных ими тиранов. Эллины же полагали, что уже переросли тиранию, и Ионийское восстание против Персии (499–494 до н. э.) началось с низвержения тиранов. Спарта снова не оказала поддержки, но Афины и Эритрея в первый год мятежа прислали восставшим помощь, против которой были направлены военные силы, направленные в 490 г. до н. э. Дарием в сторону противоположного берега Эгейского моря. Предметом особой гордости для афинян стало то, что их воины встретили эту армию возле греческого города Марафона и одержали над ней победу до прибытия спартанцев. Целью гораздо более многочисленного войска, отправленного сыном Дария Ксерксом (486–465 до н. э.) по суше, вдоль северной части побережья Эгейского моря, было завоевание всей Греции. Вынужденные готовиться к противостоянию персам в спешке, греки сплотились вокруг Спарты, так как союз, который она возглавляла, обладал огромными ресурсами для сражений на суше. Флот, созданный Фемистоклом для Афин, заметно превосходил какой-либо другой, но союзников, способных подчиниться им даже на море, не нашлось. Во время всех крупных битв, имевших место в 480 г. до н. э., даже решающего морского сражения при Саламине, номинально греками командовали спартанцы, и даже честь победы в битве при Платеях (479 до н. э.) принадлежит спартанцам и их полководцу и регенту Павсанию. Мы должны быть благодарны лакедемонянам с их страстью к совершенствованию военных навыков, ведь именно благодаря им персов удалось остановить, а самой древнегреческой цивилизации – достичь высот своего развития, не сталкиваясь при этом с препятствиями, связанными с иноземным владычеством.

Между тем Афины взяли новый политический курс, хотя вряд ли жившие в VI в. до н. э. греки замечали факторы, которые в итоге привели их к демократии. Аттика занимала очень большую по греческим меркам территорию и обладала гораздо большими внутренними ресурсами, чем те, которыми располагал среднестатистический город-государство. Судя по захоронениям и керамике, в «темные века» Афины были самым процветающим и, возможно, наиболее могущественным из древнегреческих городов. Однако вторая половина VII в. до н. э. стала для них не самым удачным периодом. В частности, некий Килон предпринял неудавшуюся попытку установить тиранию. В первые годы VI в. до н. э. Афины во многом из-за аграрных отношений, при которых бедняки занимали положение, ничем не отличающееся от рабского, оказались на грани переворота. Вследствие кризиса обладавший исключительным человеколюбием Солон, известный нам по цитатам из его стихотворных произведений, сохранившимся в сочинениях других авторов, провел ряд реформ. В 594 г. до н. э. он был избран архонтом-эпонимом, и перед ним стояла задача примирить враждующие слои населения.

О подробностях можно долго спорить, но несомненным остается то, что Солон сумел избавить бедняков от самых страшных из их проблем и запретил долговое рабство. Наиболее значительным нововведением в политической сфере стало разделение общества на четыре категории в зависимости от доходов представителей каждой из них. Государственные должности могли занимать те, кто вошел в первый разряд, представители последнего могли участвовать в работе народного собрания, являвшегося одновременно инстанцией, в которой можно было оспорить решения магистратов. Такое нововведение, связанное с получением политических привилегий благодаря богатству, а не праву рождения, было весьма современным, но реформы Солона не помешали установлению в Афинах тирании, хотя, возможно, и отсрочили его. Да и захватить власть оказалось совсем не просто. Писистрату вскоре после 550 г. до н. э. удалось добиться этого только с третьей попытки. Правил он мягко и спокойно передал власть своему сыну Гиппию. Тирания основывалась на необходимости сдерживания конфликтов, происходивших внутри правящего слоя. Когда в 510 г. до н. э. с помощью спартанцев Гиппия изгнали, эти конфликты разразились вновь и не утихали до тех пор, пока в 507 г. до н. э. Клисфен, один из соперников и второй выдающийся афинский реформатор, не «привлек на свою сторону ранее бесправный народ афинский», как пишет о нем Геродот.

Судя по результатам этих преобразований, они были масштабными и имели огромное значение, но об их «внутренней кухне» мы знаем крайне мало. По мнению греков, ключевой реформой стало увеличение числа объединений жителей Аттики, фил[4], с четырех до десяти, и организация их не по родовому, а по территориальному принципу (см. главу 5). Но хотя эта мера благоприятно сказалась на организации армии и на системе городского управления, не так-то легко понять, каким образом она позволила передать реальную власть в руки простого народа. Возможно, решение данной проблемы лежит в той роли, которую Клисфен уготовил для самой маленькой единицы своего территориального деления – демов Аттики. Основой для большинства из них стали существующие деревни, а городские демы, очевидно, были созданы искусственно. Каждый из них пользовался местным самоуправлением и представлял кандидатов в городской совет и на другие посты. Политическая активность на уровне маленького местного центра стимулировала простого человека к тому, чтобы принимать более активное участие в жизни всего государства.

Эти реформы изменили сам дух афинского общества. Позднее сложилось мнение о том, что Солон сознательно вел Афины к демократии. Эта версия, несомненно, является ошибочной, ведь вряд ли в сознании реформатора VI в. до н. э. могли зародиться мысли о чем-то, похожем на развитую демократию. Однако Солон действительно создал основу для развития демократии, которой тираны не смогли нанести вред. Ограниченные права, полученные от него представителями низших слоев общества, особенно (по словам Аристотеля) право участвовать в заседаниях суда присяжных, могли со временем расширяться. Народ поддерживал тиранов, подавлявших ссоры между богатыми и знатными, или по крайней мере тирания основывалась на просуществовавшем вплоть до конца правления Гиппия допущении, что люди не станут поддерживать возвращение к прошлому. К тому времени, как в 510 г. до н. э. стычки между представителями верхних слоев общества возобновились, выросло целое поколение людей, не желавших быть свидетелями подобных распрей или принимать участие в них на той или иной стороне. Привлекательность для простого народа реформ Клисфена базировалась на том, что они давали простому жителю дема реальную возможность принимать участие в политической жизни, не примыкая при этом к одной из аристократических клик, или искать защиту у тирана. Клисфену также удалось снизить влияние знати, в чем ему помогли удачно сложившиеся обстоятельства – ему удалось доказать, что его противник Исагор связан с вторжением в Афины спартанцев. Еще многое предстояло сделать для того, чтобы афинская демократия достигла наивысшей точки своего развития, приняв облик, который высмеивал Аристофан и презирал Платон, но реформы, проведенные Клисфеном в 507 г. до н. э., стали решающим шагом к ее установлению и дальнейшему развитию. Геродот был прав, когда называл его человеком, установившим в Афинах демократию.

Таким образом, в древнегреческой политике появился новый элемент. В VI в. до н. э. продолжал остро стоять вопрос тирании, и во второй половине этого столетия Спарта создала себе репутацию могущественного противника тиранов, настолько непримиримого, что Геродот и Фукидид расценивали «крестовый поход» спартанцев против тирании как нечто само собой разумеющееся, хотя, если не считать громкое изгнание из Афин Гиппия, нам известно не так много в действительности низвергнутых тиранов. В системе управления Спартой и укладе жизни ее населения присутствовали элементы, явно не способные прижиться в других полисах, но, обладая большим количеством теоретически равноправных граждан, она могла завоевать репутацию защитницы народа в противовес тиранам, в городах которых не было равенства. Подобная пропаганда, несомненно, помогла Спарте расширить количество союзников и усилить свое влияние. Однако в V в. до н. э. тирания на некоторое время угасла, превратившись в постоянную угрозу для полисов, расположенных на юге Греции. С появлением осознанной демократии центр конфликта сместился в область, где Спарта могла расцениваться лишь как консервативное и даже реакционное государство, – в сферу противостояния между демократией и олигархией.

Вряд ли какая-либо категория граждан Афин была формально исключена из состава городского совета, но Солон все еще считал само собой разумеющимся, что в его городе должны быть «предводители народа», которые помогут ему принимать верные решения. Во многих государствах власть по традиции (или потому, что это было удобно) на протяжении длительного времени оставалась в руках представителей узкого общественного слоя. Нам известны случаи (помимо Спарты), имевшие место в эпоху классики, при которых статус полноправных граждан передавался по наследству. Во многих олигархиях более позднего времени право голоса того или иного человека было обусловлено наличием у него определенного количества собственности. Наиболее ранним примером этого стала конституция, разработанная в 446 г. до н. э. Беотийским союзом для городов, входивших в его состав. Возможно, во многих классических олигархиях четкое и официальное введение ценза для полноправных граждан стало реакцией на заявления сторонников демократии о том, что право голоса должны иметь все взрослые мужчины. Дело не в том, что в Афинах во времена, когда число людей, обладавших правом голоса, достигало 45 тысяч человек, народное собрание регулярно посещала лишь незначительная их часть – лишь изредка свое право реализовывали пять-шесть тысяч человек, а в том, что в нем принимали участие представители всех слоев общества. Правило, согласно которому никому не следует отказывать в реализации этого права, стало основополагающим принципом демократической свободы и всеобщего равенства.

Этот принцип действовал все более эффективно, так как Афины внезапно обрели огромное могущество. Помимо других ресурсов, им были доступны серебряные рудники, находившиеся в юго-восточной части Аттики, в Лаврионе, а в начале V в. до н. э. там была обнаружена новая богатая жила. Фемистокл позаботился о том, чтобы направить непредвиденные доходы на строительство беспрецедентного по своей численности флота. Именно благодаря ему в 480 г. до н. э. была одержана победа в морском сражении при Саламине, и после войны Афины стали намного сильнее и самоувереннее, чем прежде. В то же время Спарта, организационная система и традиции которой сделали ее неповоротливым лидером в военных действиях, переместившихся теперь в основном в Малую Азию и в Восточное Средиземноморье, отошла от дальнейшей борьбы с Персией. Позорный поступок Павсания, героя битвы при Платеях, еще больше повредил ее авторитету. В итоге совершенно неожиданным результатом ее достижений в 480 г. до н. э. стало то, что спартанцы полностью сосредоточили свое внимание на Пелопоннесе, где им пришлось столкнуться с серьезным недовольством. Тем временем Афины сделали еще один шаг вперед, встав во главе нового морского союза – Делосской симмархии, – сплотившегося вокруг идеи освобождения восточных греков и продолжения войны с персами.

В этот союз вошло рекордно большое количество государств, а необходимость ведения войны на море способствовала формированию другой системы управления. Союзники Спарты были вынуждены сражаться на суше, причем определенным образом – путем проведения коротких кампаний, в которых принимало участие городское ополчение – гоплиты, приносившие с собой собственное довольствие и больше ни в чем не нуждавшиеся. Война на море предполагает строительство кораблей, плату и пищу для гребцов. Для поддержания Делосского морского союза от его членов с самого начала требовались существенные вливания. Со временем большинство из них посчитало обременительным поставлять для союза корабли и людей, и афиняне стали использовать собственный, считавшийся общим лишь формально, флот, построенный на дань, полученную от других членов союза. В итоге Афины становились все более могущественными, а их союзники оказывались, по сути, безоружными. В то же время на Пелопоннесе спартанцы продолжали нуждаться в своих союзниках для создания эффективной армии, что заметно ограничивало их способность вмешиваться во внутренние дела других городов, являвшихся членами их союза.

Афиняне не стеснялись пользоваться своей огромной властью, и к середине V в. до н. э. Делосский морской союз превратился в афинскую морскую державу, подчинявшуюся решениям афинского народного собрания. В большинстве городов были назначены афинские магистраты; дела, сопряженные с наиболее серьезным наказанием, рассматривались в афинских судах, землю конфисковали (как правило, после восстаний) и передавали афинским поселенцам и т. д. Эти события, как и использование денег, полученных от союзников, для строительства афинских храмов, стали для некоторых современников моральной проблемой. В частности, они занимали могучий и беспокойный разум Фукидида и активно обсуждались в 350-х гг. до н. э., когда распадался Второй афинский морской союз (см. ниже). Возможно, именно в результате чрезмерного увлечения самих греков этой темой афинский «империализм» до сих пор вызывает осуждение, гораздо большее, чем испытываемое по отношению к сильным государствам, которые смогли использовать имевшиеся у них возможности. Афиняне, несомненно, не всегда были справедливыми или мудрыми, каким бы правдоподобным ни было оправдание их конкретных действий. Например, в самом начале существования морского союза препятствия к выходу из его состава острова Наксос были оправданны, ибо если бы каждый его член мог свободно отказываться от своих обязательств, то союз вскоре перестал бы служить эффективным способом защиты от персов. Но на афинян жаловались из-за того, что несправедливо жесткие меры, принятые ими к жителям острова, привели к тому, что последние по своему статусу сравнялись с рабами. То же относилось ко многим репрессивным мерам, которые афинское народное собрание могло оправдать само для себя, но не для всего остального мира.

Изучать эти процессы необходимо в перспективе, особенно в связи с ситуацией, сложившейся в Греции, и с идеологическим конфликтом между сторонниками демократии и олигархии. Общеизвестно, что афиняне повсеместно поддерживали демократии, а спартанцы – олигархии. И хотя из этого правила есть исключения, оно все же остается таковым. Навязывание демократии казалось актом тирании тем, кто боялся простых людей и не доверял им, особенно представителям привилегированных слоев общества, тем, из чьих карманов Афины получали дань. Но безмолвные простые люди могли надеяться, что власть Афин по крайней мере защитит их от собственных олигархов. Несомненно, если бы имелась такая возможность, жители маленьких городов, сторонники как демократии, так и олигархии, предпочли бы заниматься своими делами, наслаждаясь полной независимостью, которой с такой страстью жаждали все греки. Но в мире, где все подчинялось конфликту между Афинами и Спартой и каждый из этих двух полисов стремился избавить маленький город от формы правления, которую предпочитал противник, претворить мечты в жизнь было невозможно.

На протяжении непродолжительного времени после войны с персами два могущественных полиса жили в относительном мире. Внимание афинян было сосредоточено на дальнейшем ведении войны против персов в Азии, в ходе которой им удалось добиться определенных успехов. Спартанцы же были заняты решением собственных проблем на Пелопоннесе. Но параллельно с усилением Афин они оказывали все большее влияние на весь греческий мир. Война с персами постепенно утихла, и конец ей положил мирный договор 449 г. до н. э. В то же время спартанцы, возвращая свою мощь, были вынуждены направлять помощь всем жертвам агрессии афинян, обратившимся за ней. В войну между Афинами и их ближайшими соседями, разразившуюся вскоре после 460 г. до н. э., в конечном счете включилась и Спарта. Мир, положивший конец этой войне в 446 г. до н. э., продержался всего лишь половину из тридцатилетнего срока, на который он заключался.

В это время относительного спокойствия (446–432 до н. э.) до начала Пелопоннесской войны афиняне были полны надежд, а политикой Афин «заведовал» Перикл. На акрополе под контролем Перикла, одним из доверенных лиц которого являлся скульптор Фидий, были построены Пантеон и пропилеи, а также множество других зданий. Продолжительная карьера Софокла, вероятно, находилась в зените, а Еврипид только начинал писать свои многочисленные трагедии. Протагор Абдерский и другие философы-софисты часто посещали Афины, и этот город стал, по словам, вложенным Фукидидом в уста Перикла, «школой Эллады». Перикл также сыграл важную роль в превращении афинского союза в тесно сплоченную державу, и, возможно, именно он решил использовать на благо Афин средства, полученные от союзников. Несмотря на дороговизну строительства масштабных сооружений, большая часть накопленной суммы в 431 г. до н. э. была нетронутой, и Афины вступили в войну, обладая большими финансовыми ресурсами, что стало уникальным явлением в древнегреческой истории.

Двум столь разным и могущественным полисам было нелегко сосуществовать друг с другом, и война между Афинами и Пелопоннесским союзом, разразившаяся в 431 г. до н. э. и ставшая главным предметом исторических изысканий Фукидида, в первую очередь стала борьбой за власть, за господство над всей Грецией. Как писал Фукидид, «истинным поводом к войне (хотя и самым скрытым), по моему убеждению, был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать». Однако не следует забывать и об идеологической составляющей – противостоянии между демократическими и олигархическими идеалами. Оно оказало заметное влияние на ход войны, так как в среде богатых жителей городов, подчинявшихся Афинам, нашлись сторонники спартанцев, а простые люди с Пелопоннеса могли симпатизировать афинянам. Но последний вариант был менее выгоден, поскольку эти люди не имели оружия. Столь значительная продолжительность войны, продлившейся в общей сложности 27 лет и прерывавшейся лишь компромиссным Никиевым миром 421 г. до н. э., отчасти была связана с силой чувств, вызванных претензиями афинян на создание державы, но в основном она была обусловлена трудностями, с которыми противники вступали в схватки друг с другом. Обладавший огромной силой на суше, Пелопоннесский союз не мог помешать афинянам перебрасывать припасы по морю, а афинский флот, в свою очередь, не был в состоянии нанести ущерб наземным ресурсам врага. Афины пытались выйти из тупика, совершив в 415 г. до н. э. масштабный и весьма амбициозный поход на Сицилию, где выращивали злаки, большая часть которых поставлялась на Пелопоннес. Эта кампания, проведенная в 413 г. до н. э., стала для афинян крайне неудачной и знаменовала перелом в войне и конец безраздельного господства афинян на море. Несмотря на это, они построили новый флот взамен уничтоженного и с поразительным упорством продолжали сражаться, и в 404 г. до н. э. конец войне положили персы, оказавшие помощь Пелопоннесскому флоту, сумевшему получить контроль над Геллеспонтом и отрезать поставки продовольствия, шедшие в Афины с юга России.

Материальный ущерб был огромным. Пелопоннесские войска разорили сельскую часть Аттики, сначала совершая короткие набеги, а затем, после 413 г. до н. э., проводя военные операции из укрепленной крепости, располагавшейся к северу от Афин. В первой половине войны столь же сильный ущерб был нанесен афинянами Мегаре, а Коринф, обладавший флотом и не отбивший их нападение, так никогда и не сумел вернуть свою прежнюю силу. Не менее важным был моральный вред. Особенно ярко это было заметно в Афинах, где длительное напряжение, связанное с войной, вылилось в 415 г. до н. э. в настоящую истерию, вызванную рядом кощунственных поступков, в 411 г. до н. э. – в кратковременный олигархический переворот Четырехсот, а в 406 г. до н. э. – в незаконный суд и казнь шести стратегов-победителей. После поражения, которое Афины потерпели в 404 г. до н. э., спартанцы установили в этом городе олигархическую власть Тридцати тиранов. За этим последовала гражданская война, вследствие чего осенью 403 г. до н. э. спартанцы были вынуждены уступить и восстановить в Афинах демократию. Тем, кто станет осуждать афинян за то, что в 399 г. до н. э. они осудили и казнили Сократа, следует помнить, насколько непростыми для них были все эти перемены.

Одержавшие победу спартанцы были вынуждены решать собственные внутренние проблемы. Лисандр, вступивший в переговоры с персами и обеспечивший своим сородичам победу, был исключительно жестким политиком. В городах, оказавшихся под влиянием Спарты, он установил олигархические режимы и планировал заменить Афинскую державу на еще более обширное и находящееся под еще более сильным контролем со стороны Спарты (как на суше, так и на море) государство. Но, как и в Афинах, в Спарте были люди, не терпевшие жесткого «империализма», а резкое и продолжительное уменьшение численности рабочей силы значительно осложнило реализацию столь масштабных планов и сделало ее гораздо более опасной. От формы правления, установленной Лисандром в Афинах, – олигархии Тридцати тиранов – вскоре отказались, а сам он на время потерял свое прежнее влияние. Даже несмотря на это, власть спартанцев казалась неоправданно жесткой – дисциплина, установленная ими самими дома, лишила их воображения и сделала сторонниками авторитаризма в отношениях с другими городами, не приученными к подобной дисциплинированности. В результате менее чем через десять лет Спарта оказалась втянутой в войну (395–387 до н. э.) с союзом государств, в состав которых входили возродившиеся Афины. В 401 г. до н. э. спартанцы поддержали младшего Кира в его попытках заменить своего брата Артаксеркса II на персидском троне, и с тех пор были вовлечены в беспорядочную войну с персидскими наместниками в Малой Азии. Но вскоре отношения между спартанцами и персами восстановились, ведь у них был общий враг – Афины, и в 387 г. до н. э. лакедемоняне снова с помощью персов перекрыли афинянам каналы снабжения, взяв под свой контроль Геллеспонт. Условия заключенного после этого мира во многом основывались на решениях персидского царя, принятых им в Сузах.

Царский (Анталкидов) мир, заключенный в 387 г. до н. э., на целое поколение стал основой, на которой строились взаимоотношения между древнегреческими городами-государствами. Жители Южной Греции устали от войны. Пелопоннесская война на протяжении очень долгого периода была сопряжена с беспрецедентными усилиями и разрушениями, но оказалось, что поражение Афин – это еще не выход из сложившейся ситуации. Уже в ходе неудавшихся в итоге переговоров, которые велись зимой 392/391 г. до н. э., была сформулирована идея о «всеобщем мире», мире, который должен затронуть не только самих противников, но и все древнегреческие города. На этой концепции базировался и царский мир, гарантировавший независимость всем полисам, за исключением городов Малой Азии, остававшихся под властью персидского царя. Эта передача восточных греческих городов персам упоминалась во всех договорах между ними и спартанцами, подписывавшихся начиная с 411 г. до н. э., на что постоянно ссылались афиняне, которые, какими бы жесткими они сами по себе ни были, в V в. до н. э. умудрялись не допускать персов в эти города на протяжении примерно 70 лет. У полисов, получивших независимость, неизбежно возникали проблемы, связанные с мерами воздействия на агрессоров, угрожавших свободе какого-либо из них. Однако в разработке механизма принуждения к миру древним грекам не удалось уйти дальше современных народов. В любом случае греки, жившие на юге, были давно знакомы с идеей превосходства сильного города-государства над другими членами созданного им союза. В IV в. до н. э. жители полиса, доминировавшего в том или ином районе, считали нормальным придавать слову «независимость» значение, выгодное им самим. В 387 г. до н. э. спартанцы настояли на том, что во имя свободы городов, входивших в Беотийский союз, его необходимо распустить. Позднее фиванцы восстановили свой союз и настаивали на том, что Мессения должна получить независимость от Спарты. В древности в Греции не было Генеральной ассамблеи и Совета безопасности, где соперники могли выяснять свои отношения. Всеобщий мир в Греции могли установить только иноземные захватчики – македоняне или римляне.

Расширение Персидской державы на запад остановилось, когда Ксеркс потерпел неудачу в 480 г. до н. э. при попытке завоевать Грецию. Древнегреческая тяжелая пехота, несомненно, превосходила по своей мощи любые войска, которые могли направить против нее восточные правители, и те сами стали использовать греческих наемников в своих армиях. Наиболее ярким примером является поход Десяти тысяч греков, которых Кир в 401 г. до н. э. повел сражаться против своего брата и которые после его гибели, выбрав себе временных начальников, двинулись прочь из Месопотамии, направляясь через неприветливые горы в сторону греческих городов, стоявших на побережье Черного моря. Приключения, произошедшие с греческими наемниками в этом походе, очень живо описал Ксенофонт в своем «Анабасисе» («Отступлении десяти тысяч»). Сам факт того, что им удалось выжить, свидетельствует об уязвимости Персидской державы. Были заметны и другие признаки ее слабости, такие как все усиливавшееся стремление персидских наместников-сатрапов проводить в управлявшихся ими областях ту политику, которую они считали необходимой, и восстание, произошедшее в 404 г. до н. э. в Египте, которому затем удалось на протяжении 60 лет сохранять независимость, несмотря на многочисленные попытки снова вернуть его под власть персов, вплоть до 343 г. до н. э., когда им ненадолго завладел Артаксеркс III. Афинский ритор Исократ неоднократно призывал к захвату Персии силами того или иного предводителя, считая это завоевание средством, способным решить проблемы греков. Однако в реальности правителям Персидской державы удалось вернуть контроль над греческими городами в Малой Азии и продолжать оказывать довольно заметное влияние на ситуацию в Греции. Отчасти это было связано с огромными людскими ресурсами, находившимися в распоряжении этого восточного государства, которые, однако, сложно было мобилизовать и контролировать. Но гораздо более важную роль в этом сыграли богатство Персидской державы и потребность греков в деньгах, без которых не могли обойтись содержание любого по размеру флота или наемников, игравших все более важную роль в войнах эллинов между собой. Персидская держава была слаба и находилась в состоянии упадка, но продолжала владеть огромными территориями, заметно превышающими те, которые мог удержать в своих руках каждый из преемников Александра Македонского.

Заметное влияние на отношения греков между собой и с внешним миром в начале IV в. до н. э. оказывал Дионисий Старший, тиран Сиракуз. Со времени основания первых западных колоний во второй половине VIII в. до н. э. греки расселялись по побережью Италии и по Сицилии до тех пор, пока не достигли определенных рубежей. На севере они остановились у границы территории, занимаемой этрусками. Поселенцы на Сицилии не сумели проникнуть в ее западную часть, вследствие чего не занятой ими оставалась где-то одна треть площади этого острова. Во внутренней его части эллинам удалось частично подчинить себе и приобщить к греческой культуре местных жителей – сиканов и сикулов. В более обширных внутренних районах юга Италии нельзя было проводить подобную политику, и местные племена, подобно своим «сородичам», населявшим внутреннюю часть Фракии, иногда причиняли огромный вред греческим городам на побережье. Сами по себе эти полисы развивались. Возможно, этот процесс происходил медленнее, чем в существовавших на протяжении долгого времени городах самой Греции, но в целом по аналогичному сценарию. Благодаря гораздо более богатым почвам и благоприятному климату колонии сумели достичь поразительного процветания.

Изначально Сиракузами управляли землевладельцы, потомки первых поселенцев, и вполне вероятно, что во всех других колониях сложились такие же условия, иногда приводившие к установлению тирании, подобной той, что существовала в самой Греции. В начале V в. до н. э. появилась несколько иная форма правления, которую установил тиран Гелы Гиппократ (498–491 до н. э.) и сохранил его преемник Гелон (490–478 до н. э.) и при которой важную роль играла военная составляющая. В 485 г. до н. э. Гелон захватил Сиракузы и сделал этот город столицей своего государства, переселив туда половину населения Гелы и представителей высших слоев общества, живших в других городах, полностью уничтоженных его войском. Хотя, на первый взгляд, власть Гелона не опиралась на поддержку простого народа, благодаря победе, одержанной над Карфагеном в 480 г. до н. э., он обрел огромную популярность и передал власть своему брату Гиерону (478–467 до н. э.). Однако из-за резких перемен, произошедших после его смерти, в Сиракузах установилась демократия, просуществовавшая там на протяжении нескольких десятилетий – до тех пор, пока власть в 405 г. до н. э. не захватил Дионисий. Вопрос о том, каким образом эти военные режимы, с армиями наемников, захватом соседних городов и переселением их жителей, смогли достичь такого успеха на Западе, остается открытым. Установившие и поддерживавшие их правители не испытывали недостатка в противниках, и яркая антитираническая направленность многих сохранившихся до наших дней древнегреческих письменных источников, посвященных им, зачастую мешает нам делать объективные выводы. При этом оды, сочиненные Пиндаром в честь Гиерона и других тиранов, вовсе не способствуют восстановлению равновесия. Благодаря этим сочинениям становится понятно: тираны были очень богаты и могли позволить себе роскошь, настолько выходившую за привычные для греков рамки, что, возможно, они сами по себе казались опасными.

Борьба между греками и карфагенянами, имевшая место в IV в. до н. э., позволила античным историкам более позднего времени считать Карфаген извечным врагом. Однако в действительности карфагеняне до 500 г. до н. э. вряд ли принимали Сицилию в расчет, хотя и стремились держать чужаков на расстоянии от областей, где они в основном вели торговлю. Они нарушили связи, установленные Фокеей, одним из городов Ионии, с юго-западной частью Испании, и в конце VI в. до н. э., объединившись с этрусками, выступили против колонии фокейцев на Корсике. Конфликт на Сицилии, достигший своего апогея в 480 г. до н. э., происходил исключительно между греками, и за помощью к карфагенянам обратились противники Гелона. Единственным свидетельством наличия у Карфагена собственных тайных намерений является размер войска, отправившегося на Сицилию во главе с Гамилькаром. Эта армия потерпела в битве при Гимере сокрушительное поражение. Одержавший в этом сражении победу Гелон затем получил от карфагенян крупные денежные суммы в качестве компенсации. Но при этом он не выступил против трех небольших финикийских колоний на западном побережье Сицилии, перешедших под защиту Карфагена. В 474 г. до н. э. Гиерон праздновал победу, одержанную им над этрусками в морской битве при Кумах (неподалеку от современного Неаполя). Это позволило остановить экспансию этрусков на территории Италии, и с тех пор они перестали угрожать грекам, жившим на Западе.

За 70 лет после 480 г. до н. э. карфагеняне укрепили свою власть в Африке, и, когда в 409 г. до н. э. другое многочисленное войско вмешалось в конфликт, разгоревшийся на Сицилии, стало понятно, что они намереваются захватить более обширные территории. Карфагенский военачальник Ганнибал (ниже будут постоянно появляться имена, знакомые нам по истории Древнего Рима) был внуком Гамилькара, погибшего во время сражения при Гимере, и его личное стремление отомстить, возможно, сыграло важную роль в политике Карфагена. На протяжении нескольких последующих лет греческие города, расположенные на западном побережье, подверглись тщательно спланированной осаде, что привело к политическому кризису в Сиракузах, вследствие которого власть захватил Дионисий, сначала ставший единоличным военачальником, а затем и тираном. Этот непростой человек остается для нас загадкой, ибо мы знаем о нем лишь по источникам, авторы которых были настроены по отношению к нему крайне враждебно, а историческое сочинение, написанное его сторонником Филистом, не сохранилось до нашего времени, за исключением нескольких бесполезных для нас цитат. У Дионисия, великолепного демагога, беспрестанно обвинявшего представителей высших слоев населения в неправильном управлении военными силами, были богатые сторонники, но нам не до конца понятно, каким образом он пришел к власти. В 405 г. до н. э., почти сразу после установления своей тирании, он был вынужден заключить с карфагенянами мирный договор, согласно которому последние получали значительную часть Сицилии. Начав в 396 г. до н. э. новую войну, Дионисий позволил карфагенянам осадить Сиракузы, что чуть не закончилось трагедией, однако на протяжении большей части своего правления противник не покидал пределы западной части острова. Под влиянием тирана Сиракуз находилась как сама Греция, так и ее внутренние области, а в изданных в его честь афинских декретах он назван «правителем Сицилии». Он также контролировал южную оконечность Италии («носок» итальянского «сапога»). С одними городами, располагавшимися вплоть до побережья Адриатического моря, он заключал союзы, другие попадали к нему в зависимость. Эта военизированная форма правления достигла масштабов, прежде неизвестных в Греции, и во многом ее существование было обусловлено выдающимися личными качествами Дионисия, и его деятельность на протяжении всего его правления, продлившегося почти 40 лет, свидетельствует о том, что он не мог быть тем чудовищем, о котором писали античные авторы.