Белая Россия. Народ без отечества

Прошли года, но он не выиграл ни войну, ни процесс. Отчаявшийся эмир пустился на трюк, не вполне соотносимый с его благородным происхождением: он задумал непосредственно снестись с Советами. Его верный министр иностранных дел был послан с соответствующей тайной миссией в Кабул.

Министр надлежащим тайным образом встретился с советскими послами в Кабуле и передал им щедрые предложения эмира: он был готов заключить мир с Советами и приказать своим подданным вернуться в бухарские края. В компенсацию он просил у коммунистов четверть, или хотя бы осьмушку прежнего царства. На этой территории он обещал сохранять лишь видимость монархического правления и слушаться приказов Москвы, уж больно он соскучился по родине и по венцу. В любом случае он хотел получать из Москвы годовую ренту. Кабульские послы, отправив депешу в Кремль, получили твердый ответ: «никаких договоренностей с бывшим бухарским вампиром».

Узнав это, верный министр эмира спросил: «Значит, московское правительство не желает знать моего господина?» Получив положительный ответ, министр заявил, что готов отравить своего господина — если Советы пообещают вернуть ему добро, ведь и его тоже замучила тоска по родине.

Красные послы послали новую депешу в Москву. Ответ гласил, что советское правительство не возражает, если министр отравит своего эмира, но добро ему не вернет.

Эмир остался жить. Однако Советы решили обратить особое внимание на Херат и заслали туда своих агентов-провокаторов. В Херате пышным цветом расцвели поджоги, отравления и удушения. Таким образом, достигалась главная цель — возрождение старых добрых традиций эмирского двора и ликвидация его ненужной ностальгии по золотому трону в Бухаре.

Отношения между «красной» Бухарой и «белой» стали оживленными. Иногда советские чиновники в Бухаре вдруг крадут советскую казну и бегут к эмиру, объявляя о своей ностальгии по монархии. Иногда придворные эмира в Херате бегут к советам, объявляя о своей ностальгии по родине.

Эмигрантская жизнь полна разного рода увлекательных событий. То басмачи привезут в лагерь новых юных рабынь, то кого-нибудь отравят, то басмач сбежит к Советам и его публично заклеймят, то коммунист сбежит к басмачам и его публично прославят. Придворная жизнь обретает вновь свои корни, а белоэмигрантская молодежь воспитывается в лучших восточных традициях.

У стен Херата, в золоченном шатре, на шелковых подушках восседает, скрестив ноги по-турецки, Его Величество эмир, господин Бухары и всех земель от Иссык-Куля до Балхаша. Он пьет кумыс из фарфоровой пиалы и вспоминает мраморный цветок лотоса — самаркандский Гур-Эмир. За порогом шатра воют афганские пески, засыпающие всякую мечту последнего тимурида о визите к малахитовой гробнице хромого пращура.

Глава XIV. Что остается от царя

Летом 1918 года в сибирском городе Екатеринбурге в доме инженера Ипатьева были убиты царь Николай, царица, наследник престола и дочери царя. Смертный приговор поступил из Москвы. Тела казненных вывезли из города ночью, облили бензином и сожгли. По слухам, в Москву увезли отрезанную голову последнего царя и сожгли в кремлевских подвалах в присутствии Ленина и всего советского правительства.

Через несколько дней после казни царской семьи Екатеринбург был занят белыми. Они тут же создали комиссию из опытных юристов, которая занялась расследованием всех подробностей убийства царя, изучением комнат Ипатьевского дома, подвала, где совершили казнь, и место сожжения останков[40]. Результаты расследования комиссии, а также подробности убийства царя стали известны всему миру через русские и иностранные публикации. Известна и судьба трех цареубийц. Первый, Войков, ставший позже советским представителем в Варшаве, при возвращении в Москву был застрелен на вокзале русским эмигрантом Ковердой[41]. Второй цареубийца — Белобородов[42] пребывает в одном из сумасшедших домов Германии. Третий же, армянин разбойничьего вида, вернулся к себе домой. В настоящее время он — простой крестьянин, что для цареубийцы необычно[43].

Однако ничего не известно о местонахождении трупов убитых. Из-за этой неопределенности русское духовенство отказывается от панихид по царю. В одной из балканских церквей была даже прочитана заздравная молитва за царя, что с любой точки зрения является богохульством.

Однако в последние месяцы неожиданно стал проливаться свет на многие загадки. Французский генерал Жанен[44], представитель французского правительства при Белой армии в Сибири, опубликовал мемуары, произведшие сенсацию в белой эмиграции[45].

Генерал Жанен сообщает, что после завершения расследования гибели царской семьи специальной комиссией, началось отступление белогвардейцев по Сибири. Из-за развала фронта генералы, руководившие отступлением, забыли о судьбе останков царя и его семьи, или, может быть, не осмеливались на собственную инициативу. Останки хранились в ящике в Екатеринбурге. Незадолго до прихода красных о них вспомнило несколько гвардейцев, решивших их увезти — с помощью тех, кто имел надежный шанс выбраться из пламени гражданской войны. Их доверенным лицом стал представитель Японии, работавший при главном штабе белых в Сибири. В связи с наступлением красных японец отправился в путь во Владивосток в специальном поезде. Таким образом, останки правителя одной шестой части мира были привезены японским офицером в самую дальнюю точку России, во Владивосток. Другие японцы даже и не подозревали, какой страшный груз вез их коллега. Красные продвигались, и во Владивостоке началась паника[46]. Тогда белые офицеры обратились к стоявшей во Владивостоке английской эскадре. Но британский адмирал сухо заявил, что он равнодушен к судьбе царя. И что у него есть дела поважнее, чем сожженные трупы. И это несмотря на то, что царь был кузеном его короля, что царя погубила верность своим победившим в итоге союзникам. Белые тогда обратились к представителю другой европейской державы — французскому генералу Жанену. Отказ англичан стал прекрасной возможностью для выражения признательности Французской республики: генерал пожал руку русскому офицеру и отправился с ящиком во Францию. Однако там, в правительстве ему сказали, что не желают вмешиваться в это дело. Генерал был вынужден обратиться к Великому князю Николаю Николаевичу, дяде царя и главнокомандующему в Мировой войне. Был созван семейный совет Романовых, которые не смогли, однако, прийти к общему мнению. Было решено только то, что прах принадлежит не одной лишь династии, а всему русскому народу. В итоге хозяином ящика вновь стал французский генерал. Однажды к нему приехал начальник русского дипломатического корпуса царский посол Гирс. Как старший представитель дореволюционной России, Гирс увез ящик, и с тех пор он исчез из виду.

Как-то великий князь Кирилл Владимирович обратился к нему с просьбой отдать останки ему. Но Гирс отказал ему. Пресса узнала про этот скандал и в поиски царских останков вмешались парижские журналисты. Завязалась бурная полемика в прессе. В конце концов дипломат был вынужден дать информацию, сухо заявив:

— Я храню останки царского семейства в подобающем месте. Они принадлежат русскому народу. Прах охраняется преданными и верными людьми. Над ним постоянно читаются заупокойные молитвы.

Ничего больше у него невозможно было вытянуть[47].

Цари на Руси правили веками. Они жили, умирали, и их торжественно хоронили в великих московских и петербургских соборах. Обугленные останки последнего царя и по сей день не обрели покоя. Они прошли путь через Сибирь, Дальний Восток, по океану и через Францию попали в центр Белой России. Там и покоятся сейчас, бережно сохраняемые пожилым дипломатом, офицерами и священниками, останки императора и самодержца Всероссийского, царя Польского, Астраханского, Сибирского, Грузинского, великого князя Литовского и Финляндского; князя Эстляндского, Лифляндского, Курляндского Его Величества Николая Второго.

Глава XV. Казус Анастасии

Когда во времена Ивана Грозного, Петра Великого или Екатерины Великой был неурожай, когда страну обуревали войны, мор и голод, в народе твердили, что вот придет настоящий царь, который разрешит все эти беды. Из поколения в поколение русские крестьяне верили, что на троне сидит подложный царь, а истинный живет где-то под чужим именем и выжидает момент ради спасения России. После смерти или убийства очередного царя говорили, что он вовсе не умер, а сбежав от врагов, укрывается у верных людей в ожидании возвращения. Лжедмитрий, казак Пугачев и другие авантюристы воспользовались этой верой. Народ к ним стекался, боготворил их, сражался за них и даже однажды провел Лжедмитрия, как законного царя, через врата Кремля, посадив его на трон.

Кое-что на Руси со времен Ивана Грозного, Петра Великого и Екатерины Великой изменилось. Не изменились только русский народ и его вера в истинного царя, который вернется, дабы всех собрать воедино.

Ни самого царя, никого из его семьи сейчас в живых нет. Их останки охраняются в тайном месте посторонними лицами. Но крестьяне и эмигранты по сей день верят в великое чудо, верят в возвращение царя, его сына и его дочерей.

В ходе гражданской войны очень многие пользовались этой верой. В деревнях появлялись подозрительные люди, называвшие себя царем или его наследником. Они гуляли за чужой счет, читали таинственные речи, распихивали по карманам крестьянские деньги и бесследно исчезали. Убедить крестьянина в том, что перед ним — царь, было несложно. Один, к примеру, показывая сыпь на своей груди, уверял, что это — наследственный императорский знак.

Вера в настоящего царя продолжалась и в эмиграции. И сейчас есть бывшие придворные, не верящие в смерть Николая II. Старая его мать, императрица Мария, до конца своей жизни ни разу не помолилась за упокой его души.

Однако в эмиграции ложные цари не объявились: большинству беженцев очевидно, что царя нет. И все-таки несколько лет назад Белую Россию взволновал слух о том, что царская дочь Анастасия якобы спаслась от смерти и объявилась заграницей.

Слухи пришли из Берлина. Там, в канале Ландвер, была спасена девушка, пытавшаяся покончить самоубийством. В больнице ее лихорадило, и она бредила, что является царской дочерью, великой княжной Анастасией. Множество газет возвестили об этом, начались расследования. Больную «Анастасию» поместили в одну из клиник на западной окраине Берлина.

Бесчисленные эмигранты, журналисты, представители династий Российской империи и Великого герцогства Гессен (мать Анастасии была принцессой Гессенской) устремились в этот одиноко стоящий дом. Узнать что-либо у самой девушки было непросто, ибо она страдала очевидными признаками психического расстройства. Весьма редко ей удавалось ответить на многочисленные вопросы. Постепенно стала вырисовываться история, истинность или ложность которой эмигранты обсуждают по сей день.

…Она была тяжело ранена во время расстрела царской семьи, но спасена одним добрым крестьянином, который ее вытащил из груды трупов. Ее излечили, а на голове остался глубокий шрам. Затем в Сибири она вышла замуж за крестьянина по фамилии Чайковский и после ряда злоключений сбежала в Румынию. Больная, без единого гроша, без работы, страдая от старой раны, она добралась до Берлина. Безнадежность подтолкнула ее броситься в канал Ландвер.

С того момента для Анастасии началась феерическая жизнь. К ней приходили посетители, называвшие себя ее дядями или старинными друзьями и титуловавшие ее «Ваше Высочество». Один всемирно известный врач, а также родной дядя Анастасии и многие гвардейцы приводили многочисленные доводы о том, что девушка — это действительно царская дочь. Больной девушке пришлось отвечать на странные вопросы. Ей приходилось рассказывать о том, что она делала в 1914-м году в такой-то день, какие родинки были у царя, и как выглядела мебель в Александровском дворце? Многие ее ответы до мелочей соответствовали истине. Учитывая, что согласно российским законам женщины не имели права на престол, и что у царя не было инвестиций в Европе, нельзя было полагать, что Анастасия ищет материальную выгоду. Однако при всем этом у нее наряду с приверженцами были и ярые враги.

Несколько членов династии Романовых, а также и князь Юсупов, прибывший в Берлин специально ради встречи с Анастасией, заявили, что «госпожа Чайковская» никоим образом не может считаться членом царской семьи.

Наконец, Анастасию увез к себе герцог Лейхтенбергский, который до конца своих дней полностью был уверен в том, что она — настоящая царская дщерь. Вокруг Анастасии теперь образовался своего рода двор с придворными. В ее защиту стали издавать книги и брошюры, а люди, не верившие ей, обвинялись в большевизме. Затем последовало разоблачение. Один из пронырливых журналистов заявил, что девушка была польской работницей и зовут ее Франциска Шанцковская. Газеты, еще недавно принимавшие Анастасию за царскую дочь, теперь публиковали статьи типа: «Как разоблачили Анастасию».

Ее покровитель-герцог скончался, а сторонники постепенно рассеялись. Однажды пропала и Анастасия. Публика утратила к ней интерес и она уехала в Америку. Несколько лет она прожила там якобы на деньги княжны Ксении[48] — супруги фабриканта. Позже, когда и Ксения издалека разуверилась в ней, она пыталась сама устроиться в Америке, но вскоре ее оттуда выслали. Сейчас она живет в Германии, где ее приютили последние сторонники. В дымных эмигрантских кабаках и по сей день встречаются русские, которые в задумчивости вопрошают:

— А вдруг это настоящая Анастасия?

В Париже и Берлине опасно представляться царскими детьми. Здесь достаточно людей, которые хорошо знали Дом Романовых и были способны разоблачить претендентов. А вот в дальних странах, например, на Востоке, родине сказок, беспрестанно возникают красочные легенды. Воскресают царские дети, и в Европу летят сенсационные телеграммы. Эмигранты вновь питают надежды, плывут волнующие слухи, которые затем беспощадно опровергаются.

Вот одна из таких легенд, напечатанная в одной серьезной русской газете.

…Одна из русских дорог в эмиграцию проходит через Персию и Месопотамию. Поток беженцев продолжается и по сей день. У иранских и месопотамских пограничников часто возникает возможность разрешать русским пересекать границу — за приличную сумму. Летом 1931 года группа русских всадников, сопровождая 25-летнего мужчину, пересекла месопотамскую границу. Беженцы скромно устроились в одной багдадской гостинице. Вскоре у английского коменданта в Багдаде объявился один из русских, заявивший, что молодой человек, с которым они вместе прибыли из Персии — царский сын, царевич Алексей. По его словам, он чудом спасся от гибели и ныне желает вернуть свой трон.

Комендант поручил особой комиссии обследовать царевича, в результате чего у молодого человека обнаружили симптомы болезни крови, от которой страдал царевич. Тогда англичанин окончательно поверил, что перед ним — наследник русского трона. В сопровождении англичан его отправили в Иерусалим к одному из иерархов русской православной церкви. Появление «Алексея» вызвало там сильное волнение. Иерарх собрал русских монархистов, спросив, что следует делать с наследником престола. После длительного обсуждения смущенные эмигранты предложили «царевичу» отказаться от трона ради великого князя Кирилла. Позвали «царевича», и тот согласился — за компенсацию, для чего великий князь Кирилл был лично приглашен в Иерусалим. Великий князь приехал, вручил «Алексею» миллион долларов, и тот навеки отказался от русского венца.

Что же правдивого в этой истории? Абсолютно ничего. Правда лишь то, что великий князь и в самом деле летом 1931 года отправился отдыхать в Иерусалим.

Эмигранты верят в эти слухи, скучают по легендам, которые сами и выдумывают; в бессонные ночи они мечтают о появлении царя, который спасет их от всех бед.

Русские эмигранты теперь повсюду — в африканских пустынях, в китайских степях, на улицах европейских городов, в южно-американских армиях наемников. И в их душах все так же, как и во времена Ивана Грозного, Петра Великого и Екатерины Великой, горит неизбывная мечта о настоящем и справедливом царе, который принесет своему народу справедливость, богатство и счастье.

Глава XVI. Барон фон дер Лауниц желает стать государем

В атмосфере веры в справедливого царя, который когда-либо придет как спаситель, возникают забавные эпизоды, фантастические притязания и мистические требования, которые, независимо от того, высмеиваются ли они или воспринимаются всерьез, все равно являются составной частью эмиграции.

Героем одной из таких сюжетов является один балтийский барон.

Еще во времена, когда царь прочно сидел на своем троне, барон фон дер Лауниц был одним из верных и надежных подданных Его Величества. По сравнению с другими офицерами русской армии, балтийцы меньше пьянствовали, меньше занимали денег и более точно выполняли свои обязанности. Барон фон дер Лауниц являлся типичным балтийцем. По выражению его светлого лица и безупречному поведению можно было предположить, что в будущем он станет генералом и в этом чине выйдет в отставку.

Предки барона захватили некогда балтийские земли, возведя там замки. Они принадлежали к сонму участников крестовых походов на Святую землю с целью прощения грехов в сражениях с сарацинами (и обретения их богатств).

Среди участников Крестового похода на Иерусалим находился и один барон Лауниц. Он и его коллеги, затерявшись в Венеции по непонятным причинам, были энергично переправлены умелыми венецианскими женщинами в Византию. Судьба этих рыцарей известна. Они, изгнав византийского императора, разгромили его столицу и основали знаменитую Латинскую Восточную империю. В величественном городе великого царя Константина рыцари весьма быстро успокоились. Они облачились в нарядные одеяния, предавшись дворцовым торжествам и местным красавицам. Не стал исключением и барон фон дер Лауниц, тоже забывший свою клятву о «нержавеющем» мече против сарацин, и окруживший себя льстивыми греками и экзотическими женщинами. Однажды священник, которого для духовного блага увезли с собой в Константинополь рыцари, повенчал барона и одну благородную дочь византийского императорского двора: так возникла восточная ветвь баронов фон Лауницов.

Однако в один из несчастных для рыцарей дней император вернулся из изгнания, утопив в крови латинян. Часть их сбежала, наспех спасая себя и приобретенные богатства. Среди бежавших был и барон Лауниц, который окончил свои дни в своем балтийском замке на руках своей греческой супруги. Он оставил своим потомкам звучное имя, несколько византийских украшений, рукописи и другие раритеты, которые с гордостью сохранялись в роде. Царский офицер барон фон дер Лауниц часто рассказывал эту рыцарскую историю друзьям и знакомым.

Началась и закончилась мировая война. Народы изменились. Один за другим падали государства. Революция лишила барона красивого мундира и нанесла удар по черепу, над правым ухом — часть тонкой кости была заменена золотой пластинкой. Короче говоря, барон пострадал от Советов не меньше, чем его предки — от Византии. В родной Риге он предался разочарованиям. Тогда же он осознал, что из всех семейных богатств у него сохранились только семейные византийские реликвии.

Барон, сидя эмигрантом в своей квартире в Риге, решил посвятить себя чтению малопонятных рукописей. Доброжелательный филолог перевел их для барона.

Ознакомившись с переводом, барон заказал соседней лавочке визитные карточки, содержание которых весьма поразило хозяина лавочки. Текст гласил: «Барон фон дер Лауниц. Государь Крыма, князь Готии, герцог города Феодоро».

В тот судьбоносный день, когда были напечатаны визитные карточки, начался государев путь царского офицера. Как говорили злые языки, причиной этого изменения был вовсе не перевод византийской рукописи, а большевицкая пуля, некогда попавшая в голову барона.

Из документа выходило, что византийская красавица, обвенчавшаяся некогда с бароном фон дер Лауницом, была последней наследницей герцогов Готии. Эти готские герцоги, в свою очередь, были легитимными повелителями Крыма. Пусть со смерти последнего крымского государя прошло чуть ли не тысяча лет: принцип легитимности не зависит от времени, здесь тысяча лет считается одним днем. Да, Крым последние сотни лет управлялся татарскими ханами и русскими царями, но то были узурпаторы, незаконно захватившие власть барона фон дер Лауница. Барон, усвоивший эту истину, после тысячелетнего перерыва счел своим священным долгом осчастливить крымский народ своим управлением.

Через несколько дней пресса города Риги сообщила читателям радостную весть: «Некий барон фон дер Лауниц объявил о своих правах на крымский престол».

Выражение «некий барон» задело будущего государя. Он отправил в рижские газеты открытое письмо, к которому приложил свой фотопортрет во фраке и герб Крымского государства. В том же письме он предупреждал о возможных осложнениях для Латвийской республики из-за непочтительности прессы.

Когда барон переселился в одну из лучших гостиниц города, создавал свою канцелярию и выступил с манифестом, самые скептически настроенные журналисты печатали титулы «Крымский государь» и «Князь Готии» уже без кавычек. Вскоре Его Величество покинуло хмурые берега Латвии.

В Берлине, где о нем ничего не знали, он попал в дом популярного русского художника, жившего на Курфюрстендам. Художник спросил его:

— Надолго Вы в Берлине?

— Это зависит от продолжительности наших переговоров с немецким правительством, — важно ответил барон фон дер Лауниц.

Художник удивленно посмотрел на него.

— А разве Вы не представитель американской фабрики? — спросил художник, считавший, что только американцы-фабриканты и министры иностранных дел могут вести переговоры с правительством.

— Нет, я крымский государь, — последовало в ответ.

Художник онемел. Сперва он тоже подумал, что это все — последствия старого ранения в голову. Но после того, как увидел манифесты, гербы и многое другое, он, отведя нового друга в мастерскую, написал портрет крымского государя, который вскоре появился в берлинских газетах.

Слухи о появлении нового государя вскоре распространились по всему Берлину. Квартиру художника посещали фотографы и корреспонденты.

В Крыму оказались и немецкие интересы: вышла большая статья о тамошних немецких колониях. Отметим и статью одной из коммунистических газет, где утверждалось, что государь служил агентом французских ренегатов и английских капиталистов.

Фон дер Лауниц продержался в Берлине недолго. Уезжая, он созвал пресс-конференцию, заявив, что, несмотря на различные истолкования его приезда в Берлин, он никогда не забудет приема и понимания его со стороны немецкой прессы. В заключение он отметил, что будет рад приветствовать всех присутствующих на коронации в Крыму.

В настоящее время беженец Лауниц имеет деньги, сторонников, авторитет. Несколько крымчан, собравшихся вокруг него, полностью уверены в том, что если о бароне пишут вечерние газеты Германии, то он когда-нибудь и впрямь вступит в царском одеянии на земли готских князей, татарских ханов и генуэзских купцов.

Недавно стало известно, что Его Величество крымский государь разводится с женой. Можно предположить, что теперь Его Величество, возможно, женится на чистокровной американке. В случае, если это произойдет, земельные требования государя намного расширятся[49].

Глава XVII. Князь Дабижа также желает стать королем

Князь Дабижа[50] не выделялся ничем особым из общей эмигрантской массы, пока не стал претендентом на престол Хорватии.

До великого исхода из России его жизнь была подобна жизни многих других военных: он носил красивый мундир и мечтал о победе над врагами царя — внешними и внутренними. Дабижа и думать не мог, что его ждет судьба бедного эмигранта. Однако эти враги — и внешние и внутренние — победили, и для Дабижи рухнуло всё то, что составляло его упорядоченную, рафинированную и беззаботную жизнь.

Перед революцией он женился на юной княжне Кантакузен и поселился во дворце, славном своей роскошной картинной галерей.

Пал царь, и к власти пришли люди с дурной репутацией, о которых ни князь, ни его супруга не желали ничего знать. Чуть погодя кормило страны захватили другие люди, с еще худшей репутацией: они, в свою очередь, ничего не хотели знать о каком-то князе Дабижа. Ему пришлось бежать, оставив дворец, картинную галерею и мундир. На Юге России Дабижа пошел воевать за Бога, царя и отечество и был побежден — в очередной раз. Вместе с остатками того, что некогда было императорской гвардией и вместе с женой, он бежал из России, забытой Богом, и сел на пароход жалостливых союзников — то же сделали и другие уцелевшие воины Белой Армии.

В один прекрасный день милости союзников закончились, и они попросили князя Дабижу оставить их корабль. Тот взял курс на Париж, историческую столицу всех изгнанников, с несколькими грошами в кармане и с княгиней под руку. В Париже он повел жизнь, как и все беженцы из императорской России: ходил в церковь, молясь об упокоении души убиенного царя, читал эмигрантские газеты, сидел в их заведениях.

Потом, как и многие другие, он обнаружил, что увезенные скромные средства закончились, и прелестный Париж превратился в негостеприимное и некомфортабельное место. Дойдя до крайней черты, он решил, как и многие другие, стать шофером такси. Это ремесло считалось достойным в кругах, к которым принадлежал князь: предполагалось, что таксист демонстрирует непреклонность перед большевицкими и социалистическими идеями и законным образом сможет надеть свой старый мундир в будущей России.

Итак, князь стал шофером. Рано утром он отправлялся в гараж, при этом княгиня клала в его карман бутерброд, возвращался же поздним вечером. Княгиня убирала дом, готовила ужин и ждала мужа. Вечером, отужинав, супруги отдыхали: князь читал вслух газету о последних зверствах большевиков. Подобным образом жили и все другие эмигранты и другие князья, ставшие таксистами.

Но однажды в жизни князя Дабижы произошло событие, совершившее в ней неожиданные и необыкновенные изменения. Он, как обычно, вернулся домой после работы, как обычно, поужинал и развернул газету. Вдруг князь вскрикнул, выронив газету из рук. Такого он от большевиков не ожидал!

Газета сообщала о новой выходке Советов. «К бесчисленным преступлениям большевиков — сообщала она — прибавилось еще одно. Ради успехов Третьего Интернационала они решили продать заграницей сокровища, находившиеся прежде в частных картинных галереях. Среди них — следующие произведения…» Далее шел список картин и их репродукции.

Князь Дабижа чувствовал себя глубоко оскорбленным — среди картин фигурировали те, что некогда украшали стены его княжеского жилища! И эти сокровища пойдут в Берлине с молотка, на аукционе у некого Лепке! Причем вырученные за них деньги попадут в карманы большевиков, в то время как их законный владелец зарабатывает на кусок хлеба таксистом. Было от чего потерять голову…

Дрожа от ярости, князь засел за письмо в редакцию, где по справедливости клеймил большевиков. Понятно, на следующий день гневное письмо князя вышло на первой странице газеты, под заголовком с аршинными буквами.

Вот так в жизни князя началась новая эпоха. Вслед за письмом эмигрантская газета опубликовала обширное интервью с князем. Знакомые стали относиться к чете Дабижей более уважительно. Вся эмигрантская пресса стала следить за делом, получившим название «Дело Дабижа». Собратья по несчастью стали, как один, советовать ему привлечь большевиков в европейский суд. Такая идея стала казаться Дабиже вполне осуществимой. В конце концов, это он — законный хозяин картин, украденных большевиками. А воровство ни одна цивилизованная страна потерпеть не может. Знакомые князя предлагали, не теряя времени, ехать в Берлин. Князь внял подобным советам, с трудом наскреб деньги на дорогу и отправился в Берлин, убежденный, что тамошний суд вернет ему собственность. Тогда, Бог даст, он сможет купить собственное авто: иметь авто было заветной мечтой каждого шофера-эмигранта.

В Берлине Дабижа нанял адвоката и подал в суд на советское правительство и на Аукционный дом Лепке. Дело о похищенных большевиками картинах стало не только курьезной правовой проблемой, но и международным скандалом. Почти каждый день о нем писали газеты в Париже, Лондоне и даже за океаном. Художники рисовали ядовитые карикатуры, фотографы печатали снимки с трогательными подписями, а все земные и небесные проклятия посылались на вождей Советской России. Скандал достиг кульминации, когда судебный пристав, объявившись у Лепке, реквизировал, согласно временному приказу, все картины, принадлежавшие в прошлом Дабиже.

Князь жил в Берлине и всячески способствовал судебному процессу, мечтая о победе над Советами. Пришел день слушания дела, после чего — новый скандал: суд оправдал Советы. Притязания князя были отвергнуты, и его обязали оплатить судебные издержки. Так бесславно закончился и этот процесс. Эмигрантские газеты продолжали метать громы и молнии против большевиков и их приспешников, но Лепке преспокойно продал картины, украденные у Дабижы, а Советы преспокойно использовали выручку ради успехов Третьего Интернационала.

В очередной раз князь потерпел поражение. Опечаленный, он вернулся в Париж и снова сел за руль чужого авто. Теперь ему приходилось откладывать каждый лишний грош, дабы оплатить судебные издержки в Берлине.

Однако и на сей раз произошло непредвиденное событие, даже чудо, которое может случиться или в сказке, или в жизни шофера-эмигранта.

Во время Берлинского процесса имя Дабижи стало широко известным. Даже люди, далекие от русских дел проведали, что существует некий князь Дабижа и некий ставленник большевиков Лепке, причем первый подал в суд на последнего, но дело проиграл. В далекой Хорватии, таким образом, имя Дабижи предстало перед очами местных националистов. Без особых затруднений эти националисты связали его с родом Дабижи-Котроманич и с местными стародавними традициями. Не подлежащие сомнению исторические источники указывали на то, что предки Дабижи некогда принадлежали к славной королевской династии Хорватии[51]. Не беда, что потом Хорватия принадлежала Австрии, а теперь — сербам. Базовые принципы легитимности не могут быть порушены парой пропущенных столетий! Если предки князя Дабижи были королями, следовательно, их трон принадлежит по закону именно ему — также, как и картины из его петербургского особняка — пусть проклятый Лепке и продает их на своих проклятых аукционах!

Всех подробностей мы не знаем, но события в общем развивались так: однажды, когда князь колесил по парижским улицам, перед ним предстал пристойно одетый иностранец. Тот, наняв такси, отправился кружить по Парижу, болтая о том и о сем, а затем предложил водителю корону Хорватии. Как и следовало ожидать, таксист был поражен. «Не имеете ли вы честь принадлежать роду древних государей Хорватии?» — задал вопрос иностранный джентльмен. Дабижа этого не смел отрицать, хотя подобное обстоятельство как-то выпало из его памяти, в особенности, после напряженной работы на парижских улицах. Иностранец продолжал энергично напирать на подзабытое историческое прошлое, после чего князь окончательно согласился со своей принадлежностью к королевскому роду. Быстро рассчитавшись с берлинским долгом и оставив скорбный труд шофера, он приготовился принять предложенную ему корону Хорватии. В конце концов, лучше быть в изгнании королем, а не князем. А король, как деликатно напомнил ему вежливый иностранный господин, не может «крутить баранку».

Вероятно, после знаменательной встречи изменился и стиль вечерних общений с супругой. «Утром я вышел из дома как шофер, а вернулся как король» — сказал, возможно, в тот судьбоносный день Дабижа. Его жена в первый момент скорей всего решила, что князь после пережитых невзгод лишился рассудка, но вскоре всё разъяснилось, и княжна Кантакузен благословила тот день, в который она связала свою судьбу с князем Дабижа.

Далее сюжет стал разворачиваться по схеме, заданной положением короля в изгнании. Хорваты сформировали специальный Комитет, призванный содействовать интересам законного короля Хорватии. Типографии выпустили тысячи листовок и брошюр, отстаивавших трон Дабижи-Котроманича. Сам бывший князь переехал в новую резиденцию, не такую, правда, пышную, как его петербургский особняк, но во всяком случае лучшую, нежели у других таксистов, беженцев из императорской России.

«Комитет Котроманича» занимался той же деятельностью, что и все комитеты прежних или будущих монархов. Дабижа был доволен: князь в изгнании мог быть нищим, но претендент на корону подобное не может себе позволить. Это — фортуна, оценить которую лучше всех может несчастный беженец. Пока будут выходить прокламации с королевским гербом Дабижи, пока будет работать Комитет по его делам, сам Дабижа не пропадет. Его Величество, король Хорватии был доволен вытянутым жребием. Иногда он позволяет себе вспомнить о прошлой парижской жизни и о прошлых коллегах по «шоферской баранке».

Никто не имеет права обвинить, что он их оставил. Напротив, — еще одним претендентом больше, еще одной надеждой больше. Нет сомнений, что как только Дабижа взойдет на хорватский престол, в его королевской гвардии объявится не один бывший парижский таксист.

Глава XVIII. Человек, спасший Францию

Темноволосый господин, который знает всех, со всеми находит общий язык, всем интересуется, скрывая собственные дела от посторонних глаз, вот уж лет десять как оказывается на магистральных путях эмиграции. Беженцы ему симпатизируют. Они привыкли к его внешности, манерам и словам.

У полиции многих стран, однако, сформировалось особое мнение об этом господине: иногда оно выражается в форме его изгнания из той или иной страны. Господин не признает подобную позицию: по его мнению, он никогда не совершал дурных поступков. Все его деяния были направлены ради блага людей.

О его делах, как уже сказано, неизвестно. Он много путешествует, весьма занят и знаком со всеми эмигрантскими кофейнями в Европе. Он не бывший царский генерал и не прогрессивный политик. В старой России у него не было ни банка, ни поместья. Книг он не писал, на сцене не выступал, орденов и титулов не имел.

Это — всего лишь господин С., еврей-беженец[52]. Однако несмотря на это, его имя известно каждому эмигранту. Дело в том, что в предреволюционную эпоху господин С. служил личным секретарем Распутина, «святого черта». Неизвестно как попал он на эту роль. Иногда сам господин С. с большим волнением рассказывал, как Распутин погладил его сына-эпилептика, после чего тяжко больной мальчик встал на ноги и отправился на биржу. Однако сие чудо не являлось достаточным объяснением той роли, которую занимал господин С. при Распутине.

Сам Распутин не интересовался материальными делами, и личный секретарь был ему необходим. Когда люди хотели получить внушительный кредит у государства, или мечтали об орденах и должностях, то обращаться к Распутину по таким пустякам было неэффективно. Распутин бы выгнал подобных скучных просителей. Но когда обращались к господину С., то он любезно принимал гостей, понимающе улыбался, интимно говорил, обещая сделать «все возможное». А это было немало, ибо сразу начинали действовать сложные государственные механизмы, вручались ордена и титулы, раздавались кредиты.

Шли годы. Слава господина С. росла с каждым днем, и в его кабинете всегда толпились посетители. Но в один злосчастный день великий князь Дмитрий и князь Юсупов убили «святого черта», положив конец блестящей карьере господина С.

Началась революция, но господину С. терять уже было нечего. Он отправился из Петербурга на юг России, открыл было там казино, а затем, влившись в поток беженцев, добрался до Европы.

О своем прежнем высоком положении, господин С. рассказывал заурядным тоном:

— Знаете ли, сударь, я не любитель придворной жизни. Что делать еврею при дворе? Однако если пару дней я не появлялся в Зимнем дворце, то на следующее утро меня будил голос царя по телефону. «Дорогой, — говорил царь, — обиделся что ли? Тебя так долго не видно!» «Погода дурная, Ваше Величество», — отвечал я. «Дорогой, — продолжал царь — не беспокойся, я вышлю тебе нашу карету. Приходи попить чайку. Сам знаешь, как тебя обожают моя супруга и детки». Приходилось идти в Зимний, ведь сам хозяин звал. Но и был ему полезен. Однажды, к примеру, вижу, что царь играет в карты с голландским королем (или шведским, а может португальским, или каким еще, не помню). Так, вот албанский король хитрил и мошенничал. Я сразу это заметил. Царь проигрывал миллион за миллионом, и вскоре проиграл всю казну, около ста миллионов. Тогда он говорит румынскому королю: «Дорогой брат, давай будем играть не на деньги, а на города. Ставлю Тулу». Иностранный аферист, понятно, согласился, и царь один за другим стал проигрывать города. Смотрю и думаю про себя, что скоро он проиграет всю империю. Вскочил и вытащил фальшивые карты из рукава бельгийского короля. Естественно, игру признали недействительной, короля вытолкали из Зимнего. А мне царь сказал: «Дорогой, ты спас империю, и я выполню любое твое желание». «Ничего не хочу, Ваше Величество, — отвечаю, — я просто выполнил свой долг». Мы обнялись и расплакались.