Лоскутки

— Может, няню? — спросила я.

— Няня нужна хорошая, а иначе от нее одни проблемы. И нервы чтоб как канаты, с нашей иначе нельзя. Ну а ты как?

— Да тоже ничего!

— Все читаешь?

— Читаю, конечно! Но давно уже не только. Зверей лечу. Ветеринарный закончила. Работаю в одной маленькой клинике. Не сетевой. Мне там больше нравится, чем в крупной. Люди проще, приветливей. Многие давно уже свои, я их зверинец, так сказать, с младых когтей наблюдаю.

— А в попугаях разбираешься? — оживился он. — Мой дурачок решил тут на днях на батарею приземлиться. А ее топят ого-го, сесть-то он сел, а потом как рванет оттуда! Боюсь, как бы лапы себе не обжег. Сидит на жердочке своей, не шевелится.

— Приноси, но это тебе не ко мне лучше. Я тебя в надёжные руки передам! Слушай, а вот это ты не знаешь, кто стоит? — Я вернула его мысли к снимку. Надо ж мне как-то искать других…

— Это Надька Сивцова, — он показал на Снежинку. — Мой отец с ее отцом на лыжах вечно ходил кататься. Ее ты не найдешь. Уехала она из страны. Замуж вышла и умотала в Канаду. Я даже фамилию ее новую не знаю. Кто вот эта девочка, понятия не имею. Это вот… — он вгляделся во второго зайца. — Не уверен, но волк вроде Юрка. Так вроде его звали. Похож…

— Зайцев, что ли?

— Точно, заяц-волк! Помнишь, ему ещё прохода не давали этой фразой, он аж в драки лез, лишь бы отстали!

Про Юрку я все знала. Разбился он, занесло зимой на дороге.

— А белочка?

— Вот белку не знаю! — ответил Максим.

— А про Валентину Ивановну ты хоть что-то знаешь?

— Дети-дети, встаньте в круг, ты мой друг, и я твой друг! — вдруг выдал Максим. Это ж надо! Я забыла, а он помнит! И правда ведь, Валентина Ивановна именно так нас собирала. И мирила. На счёт последнего у меня, правда, были сомнения. Ну как можно помириться с кем-то только потому, что тебя заставляют держать его за руку и стоять рядом в хороводе? Или того хуже, за две руки, стоя напротив друг друга. "Ты мой друг и я твой друг, самый верный друг", — говорили мы, глядя в глаза своему практически кровному врагу, а потом разбегались по углам. И уже оттуда зыркали злобными глазенками, выжидая момент, чтобы приложить конкурента плюшевым медведем по чему придется. Но Валентина Ивановна эту цитату из фильма "Золушка" любила, и в непогрешимость своего метода, кажется, верила. Или просто она была мудрой и опытной, прекрасно знала, что конфликт из-за какой-нибудь особенно ценной игрушки главное во время прервать, а потом развести драчунов в разные стороны. В половине случаев они уже минут через 10 позабудут, что не поделили. Ну а со второй половиной уже стоит разобраться.

— Тётка была класс, — резюмировал бывший заяц. Но я про нее ничего не знаю.

— В саду, что ли, спросить… — пробормотала я. Да, надо будет им позвонить. Откажут так откажут, пошлют, так пошлют.

— Слушай, Юлька, а ведь вспомнил кое-что! — вдруг выдал Макс. — Она от сада через два двора жила! Точно. Мне один раз надо было к врачу, и мама должна была забрать меня до сна дневного. Но ее с работы не отпустили. Помнишь, она у меня в колбасном продавцом работала?

Ещё бы я не помнила тот колбасный… Его помнили, наверное, все. Аромат там стоял сногсшибательный… Если вдруг случалось, что товар продавцам всё-таки доставался вовремя и свежий. В другие дни зайти было страшно. Но все равно ходили. А вдруг…

— У Валентины Ивановны в это время смена заканчивалась, — продолжил Максим. — Она маме накануне и предложила меня привести. Было неудобно, но без других вариантов. Мама согласилась. И пока Валентина ивановна меня вела, показала свой дом. Он там в двух шагах. Но сама понимаешь, уже почти 30 лет прошло. Ей сейчас, наверное, за 80…

Он замолчал, но оба мы в мыслях своих договорили одну единственную фразу: если ещё жива.

В детстве мне казалось, что Валентина Ивановна уже совсем старенькая. Надо же, седая какая! Все тети с цветными волосами, а она и правда как снеговик. Сейчас-то я понимаю, что вовсе она была не старушка. Лет 50–55, вряд ли старше. И прическу свою не освежала новым тоном только по ей одной известной прихоти. Впрочем, надо отдать ей должное, Валентине Ивановне седина была необычайно к лицу.

Так что Максим прав, лет ей сейчас примерно 80. Если…

— А у тебя для нее тоже линейка есть? Как объяснятся будешь, чем доказывать? Только фоткой? — вдруг спросил Максим. Я опешила. — Нет, ну ты представь. Даже если она ещё жива, даже если в здравом уме и твердой памяти. Да мы ее перепугаем до смерти, если вдруг припремся! Здравствуйте, а не вы ли та самая воспитательница… Двое против одной старушки. И это если мы к ней на улице подойдем. А если не дай бог в квартиру позвоним?

— Да уж… Стой, погоди, ты сказал "Мы?".

— Ну а ты думала? Мне тоже интересно. Умеешь ты, Сомова, заражать! То ветрянкой, то безумными идеями…

— Ветрянкой? Это ты про второй класс, что ли?

— Про него! Две недели по твоей милости провалялся. В самые, между прочим, снегопады! Все на улице, а я… Ладно. В общем, дом Валентины Ивановны я тебе покажу только живьём вот этим вот пальцем. Никаких карт и адресов. Бери меня в дело) Сегодня я занят, а завтра вечером давай сходим.

— А жена твоя на это что скажет? Что ты вечерами с другой женщиной по дворам околачиваешься, пока она с ребенком сидит?

— Ну у меня классная жена. Она и сама не прочь что-нибудь такое сотворить. Короче, не бери в голову, моя забота.

— Хорошо! Слушай, Максим, — я наконец осмелилась задать неудобный вопрос, что так и вертелся у меня на языке. — А где же твои лопоухие уши?

— Ага, заметила? А я все жду, когда ж ты спросишь! Да переделал я их себе лет в двадцать, надоело. А теперь, не поверишь, жалею. Скучаю!

— Надо было тебя тогда медведем делать, — хоть этот ужас от Чебурашки не пришлось бы надевать!

— Каждому свой крест, мне вон какие антенны примотали. Хоть передачи на спине показывай вместо телека, — отшутился он.

Мы обменялись телефонами, и я отправилась домой.

Как быстро бабушкина квартира стала домом… Я знаю, что по завещанию она моя. Но эта бюрократия не идёт ни в какое сравнение с внутренним ощущением покоя, что я испытываю, переступая этот порог. Убежище. Дом.

Родителей не было, они в этот раз пошли ночевать к себе. А я переоделась в пижаму, налила себе чаю и уселась напротив ёлки. В стеклянных игрушках разбегались отражения огоньков. Бабушка не любила пластиковых. А вот современное стекло очень даже. Вот снегирь, которого мы подарили ей пару лет назад. Бабушка тогда впервые рассказала нам историю, как к ним в дом, а в детстве она жила в деревне, прилетала птичка. И они с подругой сумели ее подманить. Много дней они постепенно передвигали кормушку поближе, чтобы в конце концов любоваться трапезой прямо с крыльца. Снегирь к тому времени привык к их молчаливому присутствию и не улетал. А они все спорили, как его назвать: Алым за яркую грудь или Тихоном за необъяснимое сходством с соседом.

А вот этот шар мы с бабулей покупали вместе. Он был очень простым, фиолетовым в мелкий белый горох. На прилавке игрушки тогда появлялись не как сейчас, в середине осени, а под самый новый год. Была какая-то своя магия в том, чтобы любоваться этим великолепием, трогать пальцами мишуру… Зная, что у тебя на этот поход в сказку есть всего несколько дней. В тот раз выбор был богатый, откуда уж в нашем магазинчике появилось столько, не знаю. И крокодилы, и белочки, и сосульки, и Красных шапочек две штучки… Но мы с бабушкой выбрали именно этот простенький на первый взгляд шарик. А потом, когда вешали его на ёлку, залюбовались, как же он красиво и благородно смотрится на ней. Не прогадали!

А вот эту игрушку бабушка берегла больше всех остальных, обматывала ватой в несколько слоев, клала подальше от края. Козлика Серебряное копытце подарил ей дедушка в тугие времена. Специально на него деньги припрятал, чтобы не потратить случайно. А потом по всему городу бегал, разыскивал игрушку. Дарил со словами: "Вот как Даренка с Кокованей после встречи с этим козликом стали жить радостно и благополучно, так и мы с тобой будем!". И ведь наладилось как-то! И денег стало в семье побольше, и жить полегче. Бабушка с тех пор очень любила эту сказку.

— Бабуля моя… Как же мне тебя не хватает, — прошептала я, глядя в окно. Там хлопьями валил снег.

Прошлый новый год мы не встречали так, как привыкли. Куда там… Какие салаты, какой праздник, когда человека, который сильней всех нас любил этот праздник, с нами больше нет. Налили себе чайку, послушали президента. И все равно, когда били куранты, мама молча достала откуда-то крошечную настольную ёлочку и, обняв ее, смотрела, как стрелки на экране отсчитывают время. По лицу ее текли слезы. Тогда папа подошёл и обнял ее со спины. А я вскочила с кресла и схватила в охапку их обоих. Так мы и стояли как большой человек-осьминог с колючим зелёным сердцем. И сердце это означало бабушку.

Когда заиграл гимн, мама высвободилась из наших рук и со вздохом сожаления убрала ёлку обратно в шкаф.

— Она бы этого очень хотела, — шепнула моя родная. И мы были с нею согласны.

Зазвонил телефон. Я вынырнула из воспоминаний, поглядела на трубку. Максим.

— Ну, с женой я договорился! — бодро сообщил он мне. Завтра в семь у бывшего колбасного! Я согласилась.

Весь день мне было беспокойно. Я брала и тут же клала на место вещи, ходила туда-сюда, вставала, садилась, пила чай кружку за кружкой, чтобы чем-то занять руки. Найдем ли? Вспомнит ли? Это не давало мне покоя. Уже не задавалась вопросом, зачем мне это надо. Давно себе всё объяснила.

Не зря бабуля припрятала эти фотографии. У нее их было много, и все лежали в альбомах. А эти — отдельно, далеко. Значит, было в них что-то такое, что было особенно ценно. И пусть я никогда не пойму и не узнаю тайны, но прикасаясь к ее ценностям, я словно прикасалась к ней самой.

Вечер был тих. Такой хороший зимний вечер, когда хочется лепить снеговиков, хрустеть снегом под подошвой, прятать нос в воротник, считать гирлянды в окнах…Макс стоял у колбасного, закутанный в огромный шарф.

— Привет, — сказала я ему. Он кивнул. — Ну что, куда?

И он повел меня к небольшому старому дому с балкончиками. Когда-то давно здание было рыжим, с весёлыми белыми подоконниками. Сейчас краска облупилась. Днём, наверное, это смотрелось ветхо, небрежно, грязно. А сейчас… Мы словно шли к дому старого волшебника, что спрятался в глуши от людской суеты, и там под покровом ночи пишет в волшебную книгу новые заклинания.

— Значит, здесь, — прошептала я.

— Да, — улыбнулся он. — Что делать будем?

Я пожала плечами. А действительно, что делать-то? Этого мы как-то не продумали.

В кармане лежала старая фотография. Падал снег.

— А ты помнишь хоть что-нибудь из садовских времён? — спросила я.

— Ага, как аквариум мыли! И мы все дрались за сачок, которым рыб ловят. Их там было мало, а нас много. Но я одну поймал! А вот клетку попугая мыть никто не хотел.

— Ого! А я такого не помню! Кстати, не поверишь, с тех самых детсадовских пор гороховый суп не ем! Просто терпеть не могу! Его так часто давали!

— А я молочную лапшу, — вздохнул Максим. — Та ещё гадость.

— А утренник этот помнишь, — спросила я, вынимая из кармана фотографию.

— Нет… Но нам, наверное, было весело. Вон, какие лица довольные.

— Думаю, да! И почему мне так хотелось быть медведем? Могла ж снежинкой, принцессой…

— Давай честно, принцессой ты никогда не была! Вот бандиткой, это да! — хохотнул он. — До сих пор помню, как ты мне линейкой по лбу дала, когда я тебе в тетрадке каракули нарисовал!

— Так я ж ее тогда сломала! — ахнула я.

— А я потом маме так и не признался, откуда у меня такой синяк! И линейку тебе именно поэтому подарил, — улыбнулся он.

— Ну вот видишь, историю я забыла, а ее сохранила!

— Да мы даже тогда не поссорились! Ну обозвали друг друга пару раз, и угомонились. Я ж за дело получил!

Мы посмотрели друг другу в глаза, и, не сговариваясь, грянули:

— Ты мой друг и я твой друг, самый верный друг!

Так грянули, что вороны, которые мёрзли на берёзе, с руганью снялись и улетели туда, где потише.

— Какая прелесть! — прошелестел за спиной женский голос. Мы обернулись.

Время ее не обидело. Да, она была на тридцать лет старше. Да, морщины разрисовали ее лицо паутинкой. Да, она опиралась на палочку. Но это была она! Добрые светлые глаза, прямая спина, пальто по фигуре! Не узнать её было невозможно!

И голос… Тихий, спокойный, задумчивый. Очень красивый. Вот почему мы так любили, когда она читала нам сказки вслух. Это был голос доброго и мудрого человека, который щедро дарит свой свет людям.

Наша Валентина Ивановна…

— Когда-то давно я так часто напевала эту песню… — проговорила она тихо, словно самой себе.

— Так нам, нам пели! — Я вскочила с места. — Здравствуйте, Валентина Ивановна!

Это заставило ее встрепенуться. Она подняла голову и внимательно вгляделась в моё лицо…

— Я Юля! Юля…

— Сомова, — продолжила она и улыбнулась. — Я знаю.

Мы смотрели друг на друга, не находя слов. Мне так хотелось обнять эту хрупкую добрую женщину, но я почему-то не решалась. Но всем своим существом тянулась к ней…

Максим кашлянул, привлекая к себе внимание.

— А это Максим Листьев, помните? — я представила своего спутника. Она задумчиво перевела взгляд на него. И вдруг воскликнула:

— А как же! Рыбачок! Ох, ребята… Откуда же вы здесь?

Вместо ответа я протянула ей снимок. Валентина Ивановна долго разглядывала его, улыбалась, губы ее дрожали. Казалось, ещё чуть-чуть, и она заплачет.

— Я нашла эту фотографию у бабушки. Она почему-то ее спрятала, но так, чтобы всегда можно было легко достать. Положила ее к своим памяткам, она так хранила свои самые ценные вещи. Не самые дорогие, в смысле, не такие, чтоб в ломбард носить, а для души… И эту почему-то спрятала. А я вот нашла их в этом году, и мне захотелось узнать про всех, кто на снимке. А нашла только Максима и Вас!

— Ну надо же… — прошептала наша воспитательница, не отводя глаз от фотографии. — Ну надо же…

— Наверное, она была на том утреннике, — задумалась я. — Поэтому и сохранила…

— Была, — тихо ответила Валентина Ивановна. И вдруг подняла на меня глаза: — Зои больше нет?

Не знаю, чему я больше удивилась: тому, что она помнит имя моей бабушки, или тому, как прозвучал ее вопрос. Как будто вся людская боль сжалась в три слова и выплеснулась наружу.

— Она умерла год назад, — так же тихо, на грани слышимости, ответила я.

— У тебя ее глаза. И нос совершенно ее… Ребят, пойдёмте ко мне на чай.

Удивлению нашему не было предела. И мы, конечно, согласились.

Это была удивительно уютная квартира. В погоне за современными дизайнами мы уже забыли, как хорошо бывает среди больших кресел, тяжёлых портьер, вязаных крючком скатертей и салфеток, керамических ваз с изящным орнаментом, статуэток Ленинградского фарфора… И повсюду книги… Старые, благородные переплёты. Я пробежала корешки глазами: сказки, мифы, путешествия, приключения…

Валентина Ивановна достала из серванта небольшие чайные чашечки, тончайшие, страшно в руку взять. Но мы даже слова не посмели сказать. Для нее было очень важно сделать все красиво. И в конце концов, когда в последний раз мы доставали свой сервиз? Вообще этого не помню!

В чайничек она бросила пару щепоток чая, а затем всякие ароматные травки. Я учуяла мяту, смородиновый лист… Запах стоял бесподобный.

Усадив нас за стол, она прошла к книжному шкафу и сняла что-то с полки. Я пригляделась: фотоальбом. Раскрыв его и пролистав, Валентина Ивановна положила свои воспоминания на стол. Я глянула на страницу.

Чёрно-белая фотография не была датирована. На карточке у новогодней ёлки, наряженной флажками и хлопушками, стояли две девушки. Им было лет 20, не больше… Такие красивые, улыбчивые, в модных тогда платьях. У одной были милые ямочки на щеках, а на густые кудри надвнута маска зайчика. А вторая… Вторая была моя бабушка, в этом не было никаких сомнений. Мне всегда говорили, что я ее копия.

— Ого…

— Зоя была такая замечательная, — Валентина Ивановна улыбнулась, глядя девушек на снимке, таких юных и светлых… И вдруг уронила голову на руки, заплакала, заревела взахлёб. Мы бросились ее утешать, Максим принес из ванны полотенце. Она высморкалась, отдышалась было, снова расплакалась…

Остывал чай. Мы обнимали за плечи человека, что когда-то не раз вытирал наши слезы.