Счастливый покойник

Сейчас это отрешенное спокойствие снова снизошло на него. Словно с потолка, он смотрел на собственную сутуловатую и немного нелепую фигуру с кочергой в руках и на бледную, но суровую Варвару Власовну в шали и чепце. Она посмотрела на него и, увидев спокойный ответный взгляд, удовлетворенно вздохнула. Коротким кивком указала на лестницу вниз – пора!

Пока он спускался указанным ранее путем через черный ход прямо в сад, вдова с упорством охотящейся кошки караулила грабителя у дверей. Еще вечером они посчитали, сколько именно минут потребуется ему, чтобы дойти до своего поста под окнами Ульяны. Правда, в полной темноте Феликс Янович едва не подвернул ногу и потерял пару лишних минут, отцепляя от брюк какую-то назойливую щепку. Однако он все же успел выскочить в сад ровно в тот момент, когда наверху Варвара Власовна закричала:

– А ну стой! Стой, бандюга!

Как и было оговорено, она открыла дверь своим заранее приготовленным ключом и вошла. Но грабитель после прошлой ночи был настороже. Едва раздался подозрительный звук, он тут же рванул к окну. Крик хозяйки настиг его уже на подоконнике, откуда он совершил такой же ловкий прыжок, как и в прошлую ночь.

Но на этот раз внизу его поджидали.

Феликс Янович ринулся наперерез грабителю. И лишь почти столкнувшись с ним, понял, что они с Варварой Власовной не учли одной небольшой, но существенной детали. Господин Колбовский был невысоким человеком, далеко не богатырского сложения. Благодаря ежедневным прогулкам, он сохранял заметную худощавость и подвижность. Однако на этом его физические преимущества заканчивались.

Противник был существенно выше ростом и явно крепче – широкоплечий и дюжий. Лицо он скрыл, повязав платок до самых глаз.

Поначалу, увидев идущего ему наперерез почтмейстера, грабитель растерялся и даже рванул обратно к стене дома. Однако быстро разглядел, что враг один и не столь грозен, как представлялось в первый момент. Подняв голову, вор двинулся прямо на Феликса Яновича. Начальник почты предупреждающе поднял кочергу. Впрочем, он не был уверен, что сумеет пустить ее в ход. Грабитель, похоже, понимал это. Поигрывая кулаками, он решительно шел на противника. Наверху истошно кричала Варвара Власовна, в соседних домах зажигались огни, и в какой-то миг Феликс Янович подумал, что грабителю все равно не уйти. Надо только задержать его немного – на несколько мгновений. Собравшись с духом, Колбовский шагнул вперед.

– Не двигайтесь, сударь! – крикнул он. – Оставайтесь на месте, или я вас ударю!

Грабитель остановился. Начальник почты перевел дух – похоже, угрозы подействовали.

Но в этот момент рука вора сделала странное движение, словно он собрался бросить что-то в воздух. Вслед за тем мелькнуло темное пятно – словно летящее яблоко, и в тот же момент дикая, пронзительная боль обожгла голову почтмейстера. Небо над ним засияло нестерпимым режущим глаза светом. А затем словно кто-то набросил на Феликса Яновича тяжелое ватное одеяло, скрывшее все очертания и звуки.

⁂

Свет был болью. Феликс Янович противился этой боли – ему хотелось остаться в глубокой, теплой и такой уютной темноте, словно бы под тяжелым зипуном, которым поверх одеяла укрывала его матушка в детстве, во время зимних морозов.

Но кто-то настойчиво тормошил его, стягивая одеяло, заставляя смотреть сквозь боль.

– Феликс Янович, голубчик?

Голос был знакомым.

Феликс Янович нехотя открыл глаза и увидел испуганное лицо Варвары Власовны. Из-за ее плеча выглядывала бледная Глаша с круглыми от любопытства глазами.

– Ну вот видите, все в порядке, – пробасил еще один знакомый голос сбоку.

Феликс Янович повернул голову, охнув при движении от боли. С безукоризненной невозмутимостью на него взирал Антон Веньяминович Головин, земской врач. Должно быть, его подняли буквально из постели, поскольку одет он был в домашний сюртук с пятнами от кофия. Антон Веньяминович одобрительно усмехнулся.

– А вы, Феликс Янович, в рубашке родились. От такого удара можно было и вовсе не очнуться. Но – как-то вскользь пришлось. Кроме головной боли, других последствий и не будет. А от боли я вам сейчас микстурку выдам.

– Чем меня ударили? – Феликс Янович попытался осторожно ощупать голову.

– Каким-то тяжелым предметом, очевидно, – Антон Веньяминович зевнул.

– Я вам очень признательна за помощь! – Варвара Власовна проникновенно посмотрела на Головина, прижав руки к груди. – Могу просить, чтобы этот инцидент остался в тайне?

– Я всегда соблюдаю врачебную тайну, если речь не идет о нарушении закона, – сухо ответил Антон Веньяминович.

– Да, конечно, – торопливо согласилась Гривова.

И слегка невпопад предложила.

– Может, хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Головин снова зевнул. – Меня супруга ждет к завтраку.

Уже уходя, он оглянулся еще раз на Феликса Яновича и, усмехнувшись, поднял брови.

– А вы, господин Колбовский, не промах! Кажетесь тихоней, а на деле-то…

Чудодейственная микстура, выписанная врачом, подействовала через четверть часа. Ощутив, что боль отступает, Феликс Янович тут же поднялся с кровати и начал застегивать мундир. Невозможно было и дальше лежать на кушетке, которая неудачно стояла напротив огромных напольных часов, чей настырный маятник безжалостно напоминал о течении дня. Да и кушетка, к слову сказать, была не столь удобная, сколь изящная – из той модной мебели, которая покупается больше для взгляда, чем для комфорта.

Варвара Власовна принялась бурно протестовать, уверяя, что ему ни в коем случае нельзя вставать, а тем более – покидать дом. И где-то в глубине души Феликс Янович был с ней согласен. Но от одной мысли, как он будет объяснять Аполлинарии Григорьевне свое отсутствие, его бросало в холодный пот. Это не почтенная инфлюэнца, которую можно официально засвидетельствовать врачом, а после покойно лежать в кровати. Несмотря на слова Головина про врачебную тайну, Феликс Янович был уверен, что слухи пойдут. Как в любом провинциальном городе, в Коломне любые секреты просыпались как горох сквозь дырявый мешок и со стуком раскатывались по мостовым всего города. Если на фоне этих слухов начальник почты еще и не явится на службу. нет, положительно, о таком не могло быть и речи.

Поэтому единственное, ради чего Колбовский согласился чуть задержаться, это была чашка горячего, как стыд, шоколада, который принесла Глаша, сверкая любопытным и немного насмешливым взглядом. Пока Феликс Янович маленькими глотками смаковал шоколад, Варвара Власовна быстро и четко пересказывала ему события минувшей ночи. Она начала было каяться, обвиняя себя в неосмотрительности, но Колбовский быстро оборвал поток ее извинений – мол, не стоит терять время. И как женщина разумная и деловая, госпожа Гривова тут же сменила тон и направление своих речей.

Но Феликс Янович вынужден был признаться, что сам он корит себя не в меньшей степени, чем Варвара Власовна. Можно было предположить, что грабитель – это не щуплый неопытный сорванец, которого легко припугнуть криком и кочергой. Однако они с Варварой Власовной излишне уповали, что выдержка подведет таинственного вора: все же для обычного человека любое преступление – это прежде всего испытание духа. Далеко не каждый способен хладнокровно забраться в чужой дом: тут нужен особый склад ума и уровень бессовестности, который по силе равен настоящему мужеству.

Варвара Власовна была обеспокоена до глубины души. Ей почему-то мыслилось, что несостоявший вор теперь будет грозить жизни Феликса Яновича. А потом она потратила не менее десяти минут, горячо убеждая начальника почты взять себе хоть какое-то оружие. Она предлагала ему по очереди револьвер своего покойного супруга, его нож для вырезания по дереву или хотя бы ее дамский, но остро заточенный нож для писем.

– Помилуйте, – морщился он. – Я с оружием дела никогда не имел и не собираюсь.

Сама идея носить с собой пистолет или нож казалась ему верхом пошлости.

Уже по дороге на почту Феликс Янович снова и снова прокручивал в голове сцену своего постыдного проигрыша. Собственная самонадеянность и наивность его удручали – он же на какой-то миг и вправду поверил, что сумел взять верх! Возомнил себя чуть ли не Геркулесом! Пот выступал на шее при одном воспоминании о такой беспечности.

Но как только Феликс Янович ступил за порог почтамта и окунулся в щекочущий ноздри запах бумаги, клея и сургуча, как стыд отступил. Это был тот привычный мир, где не нужен ни Геркулес, ни какой иной герой. Здесь был нужен он – Колбовский Феликс Янович, такой, каков есть. Почтальоны уже были на месте, обменивались цигарками и новостями. Тимофей зевал во весь рот, пытаясь пристроить голову на подоконнике, чтобы урвать еще минут пять сна. Опять, наверное, читал всю ночь напролет. Но стоило парнишке закрыть глаза, как Аполлинария Григорьевна отвесила ему подзатыльник и сурово указала на помятую фуражку. Затем ее холодный оценивающий, как у жандарма, взгляд переместился на Феликса Яновича. И тот внезапно для себя самого улыбнулся.

– Доброе утро, Аполлинария Григорьевна, – сказал он.

– У вас на лице такой… синяк! – со смесью ужаса и отвращения ответила телеграфистка. Похоже, само слово далось ей с трудом.

– Да, – покорно кивнул он. – Но по счастью, мое лицо не является лицом представительским.

После этих слов он направился в свой кабинет, ощущая, что день начался не так уж плохо. Во-первых, он остался жив, хотя были шансы на другой исход. Во-вторых, он сумел смутить Аполлинарию Григорьевну. И, возможно, оскорбленное достоинство позволит ей хотя бы полдня наказывать его молчанием.

⁂

В тот день, по счастью, почтовые дела текли без неожиданностей – по руслу, давно проложенному предшественниками Колбовского. А потому он мог время от времени отвлекаться мыслями на события минувшей ночи. Но, как ни крутил он в голове все произошедшее, два обязательных дальнейших шага были понятны еще со вчерашнего вечера: необходимо поставить в известность господина Кутилина и нужно обстоятельно побеседовать с Ульяной Гривовой.

Все это он изложил Варваре Власовне сразу же после ее неожиданной просьбы. Но вдова была крайне убедительна в своих доводах: она считала – не без основания! – что другого шанса поймать грабителя с поличным может не представиться. Возможно, уже этой ночью он обнаружит искомое. И тогда все концы канут в Лету, а ее падчерица останется единственной подозреваемой.

– Господин Кутилин, конечно, порядочный человек. Но зачем же ему рисковать своей репутацией, если можно решить дело просто? – откровенно сказала она.

И Феликс Янович, к сожалению, не нашел, что ответить.

Когда небо за окнами налилось предзакатной глазурью, стало плотным и ярким, как расписанное блюдо, Феликс Янович, наконец, поднялся со своего кресла и впервые за день покинул кабинет. Он не обедал и не делал перерывов, по своему обыкновению, но мучительная головная боль все равно лишала аппетита. Даже при мыслях об еде во рту появлялся гадкий тошнотворный привкус. Кроме того, сегодня Феликс Янович в любом случае предпочел бы терпеть голод, чем любопытные и назойливые взгляды завсегдатаев ресторанчика.

Распустив служащих и заперев здание почты, он направился прямиком к Кутилину.

⁂

Петр Осипович Кутилин уже был в курсе неудачной ловли грабителя, и ожидаемо, эта история ему не понравилась. Не менее получаса ушло у Феликса Яновича, чтобы убедить урядника в том, что подобное положение вещей сложилось совершенно случайно, и лично он не планировал никаких действий вопреки официальному следствию. Наконец Петр Осипович сменил гнев на милость и нехотя сказал, что готов поверить и выслушать версии. Впрочем, готовых версий у Колбовского не было.

– Очевидно только то, что смерть Гривова связана с пропажей чего-то ценного. И мне думается, что Ульяна Петровна знает, что именно пропало.

– Ну, это и моей собаке понятно, – буркнул Петр Осипович, – Ты попробуй эту девицу разговори! Она же как полоумная – смотрит и молчит! Смотрит и молчит, мать ее! Словно не понимает, что ей грозит! Молится целыми днями. Щеглов – тот больше на человека похожа. А она…

Махнул рукой.

– Блаженная! Такую и судить-то грешно.

– Думаю, что она вполне в здравом уме, – возразил Колбовский. – А как бы мне с ней поговорить? Сделай услугу, Петр Осипович?

– Я и так вам слишком много услуг делаю, – проворчал тот.

Однако же достал бумагу и сел писать.

Даже со своего места Феликс Янович видел, как раздраженно пляшут буквы по бумаге, выдавая едва сдерживаемый гнев и досаду.

⁂

Как и предупреждал Кутилин, разговор с девицей Гривовой оказался бесплодным. В ответ на все увещевания Феликс Янович получал лишь непроницаемо-холодный взгляд, похожий на печную заслонку. И хотя Колбовский был уверен, что как в настоящей печи за этой заслонкой бушует пламя, Ульяна стойко держала внутренний огонь при себе. На вопросы отвечала без упрямства, но коротко.

– Не знаю, о чем вы говорите, – сразу же заявила, как только он упомянул про что-то, спрятанное в ее комнате. И дальше так и держалась этой версии.

– А ведь ложь – один из величайших грехов, Ульяна Петровна, – не выдержав, пустился на шантаж Феликс Янович. – Вы-то лучше меня это знаете.

Она чуть помедлила с ответом.

– Да. Но есть грехи более тяжкие.

Вот и все, что удалось от нее добиться. И хотя Феликс Янович счел это фактически признанием, но толку от него было немного.

Павел Алексеевич Щеглов оказался более разговорчивым. Истосковавшись без человеческого общества, а главное – без человеческого отношения, он охотно говорил и делился своими мыслями. Феликсу Яновичу нравился этот упрямый и обычно немногословный человек с умными голубыми глазами и намозоленными широкими ладонями. В нем чувствовалась земная сила и правда того, кто хотя и верует в Бога, да уповает больше на свои руки.

– Гривов Ульяну никогда в грош не ставил, – говорил Щеглов своим хрипловатым низким голосом. – Он вообще бабье за людей не считал – жен своих держал как служанок. А вот сынок был его любимцем. Носился с ним как с писаной торбой. Наследник, опора! А знал бы, чем его наследничек занимается…

– А чем? – удивился Феликс Янович.

Он знал, что Петр Осипович, как взял дело в руки, навел справки обо всем семействе. Федора Гривова в Коломне не любили. Но за что – никто толком сказать не мог. Никаких грехов явных за ним не водилось: не играл, не пил, не куролесил, девок не портил.

– Федор гульнуть любит, – пояснил Щеглов. – И не просто гульнуть, а на широкую ногу. Так, чтобы и карты, и цыгане непременно. И выпить и закусить, да всем показать, кто хозяин. Но отец-то у него строгих правил был. Если бы узнал – три шкуры бы снял!

– И наследства мог бы лишить? – насторожился Феликс Янович.

– Пригрозить точно мог. А то и лишить, если бы Федор не одумался, – сказал Щеглов. – Поэтому в Коломне Федор никогда не гулял. Только в других городах, куда по делам ездил.

– А вы откуда знаете? – спросил Феликс Янович, пытаясь прочесть по ясным глазам собеседника, может ли такой человек, как Щеглов, намеренно очернить человека.

– Так я с ним не раз ездил, – усмехнулся бывший приказчик. – Своими глазами все видел.

– И ничего не рассказали Гривову?

– А мне зачем? – тот пожал плечами. – Это их дела, семейные. А я не ханжа. Федор – молодой парень, кровь бурлит. Вреда с его гулянок никому, кроме него самого, не было.

– А могло быть такое, что отец узнал про его гулянки? – спросил Колбовский.

– Как не могло-то? Шила в мешке не утаишь, – Щеглов пожал плечами. – Федор этого очень боялся – до смерти. Он же сам не великого ума. И хватки у него отцовской нет. Без отцовского наследства он бы не сдюжил.

Глаза у Щеглова были ясные как утреннее небо в летний день. Но Феликс Янович прекрасно знал, что любовь – такая удивительная сила, которая из самых заядлых правдолюбов способна сделать отъявленных лжецов. Начальник почты не сомневался в том, что Щеглов, даже будучи очень порядочным человеком, ради спасения возлюбленной легко бы мог возвести напраслину на Федора. Сам Колбовский сделал бы так же. Но, к сожалению, после такой лжи он сам не смог бы смотреть в глаза ни единому живому человеку, а в первую очередь – той, ради которой солгал. Поскольку его собственное правдолюбие носило болезненный характер и было подобно своего рода душевной напасти.

⁂

Кутилин сидел за столом в своем кабинете и при масляном свете лампы раскладывал пасьянс. Это давнее и тайное увлечение всегда успокаивало его и настраивало на благодушный лад. Но еще в юности товарищи по училищу высмеяли его привычку, сказав, что пасьянсы раскладывают только барышни. Они не убедили его и не заставили усомниться в своей мужественности, но добавили ума. С тех пор прилюдно Кутилин брал карты в руки, только чтобы поиграть в преферанс. А его истинная карточная страсть оставалась тайной – от всех, кроме Колбовского. Феликс Янович настолько был далек от мысли осуждать человека за какие-либо увлечения, безвредные для окружающих, что в его присутствии даже карта ложилась лучше.

Услышав стук в дверь, Кутилин торопливо прикрыл пасьянс газетой. Но увидев вошедшего, расслабился и продолжил дело. Феликс Янович деликатно сел на стул для посетителей, дожидаясь окончания пасьянса.

– Черт! Не сходится, – печально заключил Кутилин, сметая карты.

– Зато у нас в деле может сойтись, – объявил Колбовский.

– У нас? – хмыкнул Кутилин. – Ну, допустим. Выкладывайте.

Колбовский подробно пересказал разговор с Щегловым.

– Ну, Феликс Янович, вы же не так наивны, – расстроенно сказал Кутилин. – Вы должны понимать, что Щеглов это все придумал, чтобы защитить невесту. А даже если не придумал. Ну любил Федор гульнуть. И что с того?

– Они могли поссориться с отцом из-за этого, – осторожно сказал Колбовский.

– Могли, – согласился Кутилин. – А могли и не поссориться.

– Есть еще кое-что, – задумчиво протянул Колбовский. – Я тут после разговора с Щегловым вспомнил. Последнее письмо Федора отцу было не из Нижнего, где он был по делам. А из Самары.

– Точно? – нахмурился Кутилин.

– Совершенно точно.

– И что это, по-вашему, значит?

– Что у Федора были какие-то свои личные дела. Которые он, вероятно, скрывал от отца.

– А если он ездил туда по отцовскому поручению?

– Тогда он не стал бы это скрывать на следствии, – парировал Колбовский. – Он же утверждал, что все время был в Нижнем.

– Чертов пасьянс, – вздохнул Кутилин. – Сдается, мы запутываемся еще больше.

⁂