Счастливый покойник

– Нет уж, сударыня! Дайте нам посмотреть на вас, – наступал на нее Кутилин.

– Оставьте меня! Вы не имеете права меня допрашивать! – вскрикнула вдова.

– Имею! Имею полное право, – прорычал Кутилин. – Особенно после того, как вы неделю водите нас за нос. В то время, как ваша падчерица сидит под замком!

– Я не виновата в этом! – Варвара Власовна тяжело дышала. – Я не хотела ей ничего плохого! Всегда о ней заботилась!

– Сейчас вы делаете плохо в первую очередь себе, – счел возможным вмешаться Феликс Янович. – Варвара Власовна, мы точно знаем, что вас не было на вечере у госпожи Крыжановской. Полагаю, вы попросили ее как подругу солгать ради вас. Но вы не договорились об этом с другими дамами. Никто из них, включая внимательную горничную Соню, не упомянул о вашем присутствии. Наоборот, все убеждены, что вас тогда не было с ними.

– Была! – Варвара Власовна едва не взвизгнула.

– Нет, сударыня, не были, – Феликс Янович покачал головой. – Но это еще не делает из вас убийцу.

От этих слов Варвара Власовна внезапно успокоилась.

– Так вы не собираетесь арестовать меня? – спросила она.

– Это будет зависеть от того, что вы расскажете, – без обиняков ответил Кутилин.

Варвара Власовна отошла к окну и выглянула наружу. Убедившись, что под окнами не прогуливается Захар или какой-либо еще случайный свидетель, она плотно притворила раму. Затем она проверила дверь гостиной. И лишь после этого, обретя свое обычное деловитое и уверенное спокойствие, она вернулась к незваным гостям. Они ожидали ее, стоя посреди уютной, убранной бесконечным количеством вязаных салфеток, подушечек, вазочек и прочих совершенно женских безделушек гостиной, и Кутилин недовольно переминался с ногу на ногу. Ему было немного не по себе в этом женском царстве, куда они так грубо ворвались, поскольку в глубине души Петр Осипович был человеком добрым, превыше всего ценящим тихий домашний вечер в кругу семьи.

– Я действительно не была тогда у госпожи Крыжановской, – призналась Варвара Власовна. – Но могу вас заверить, что алиби у меня есть. Я была недалеко от города, в деревне Выселки. И там меня видели несколько человек. Я вернулась поздно, как и сказала вам. Меня привез извозчик Варежкин, которого я специально наняла для этой поездки. Он подтвердит.

– И зачем же вы ездили в Выселки? – Кутилин недоуменно почесал кончик носа.

Варвара Власовна вздохнула и на мгновение даже постарела.

– У меня там сын.

– Сын?! – этого ее гости ожидали менее всего.

– Сын, – подтвердила госпожа Гривова. – Мой мальчик. Незаконнорожденный. Его отец был одним офицером, в которого я по глупости влюбилась. Моя семья едва не отказалась от меня, но вступились тетки. Две мои старые добрые тетки из Выселок. Они старые девы, и для них мы с Гришей были хоть и лишними ртами, но в радость. Мы жили там почти два года. А потом… потом мы были в Коломне на ярмарке, и меня увидел Петр Васильевич.

– И он решил жениться на вас, зная о незаконнорожденном ребенке?!

– Нет, конечно! – Варвара Власовна махнула рукой. – Он думал, что Гриша – мой племянник. Тетки подыграли мне. Они очень хотели, чтобы я устроила свою судьбу. Я и устроила. А Гришенька остался в Выселках, у них. Я присылаю им деньги. И навещаю, когда могу. Обычно я бывала там, когда Петр Васильевич уезжал по делам. Но тут они сообщили, что Гриша заболел. И я не стерпела – поехала на денек, чтобы повидать его.

Голос Варвары Власовны задрожал, и внезапно все ее спокойствие растаяло, как кусок сахара, брошенный в крутой кипяток. Ее ноги подкосились, но Феликс Янович вовремя успел и подхватил госпожу Гривову под руку. Петр Осипович пододвинул кресло, и они аккуратно усадили туда Варвару Власовну.

– Я крикну Глашу, – буркнул озадаченный Кутилин.

– Не надо, – запротестовала Варвара Власовна сквозь набегающие слезы.

И тут же, закрыв лицо руками, она раздрыдалась.

– Я так виновата перед ним… перед моим мальчиком.

Мужчины пребывали в полной растерянности. Ни тот, ни другой не имели ни малейшего представления, как следует вести себя с плачущей женщиной.

– Все будет хорошо, – наконец неуверенно произнес Феликс Янович. – Он поправится. Ваш сынок… И теперь вы сможете взять его к себе.

– Я сама уеду, – Варвара Власовна подняла на него заплаканное лицо. – В Выселки к теткам. Буду жить там. Хватит с меня. Вы же не представляете, как я жила все это время. Постоянный ужас – а вдруг он узнает!

– Да уж, – пробурчал Кутилин. – Мог бы и прибить.

– Этого я не очень боялась, – Варвара Власовна покачала головой. – Но я бы не вынесла, если бы он что-то плохое сделал Гришеньке или моим теткам. А он мог. Он был очень жестоким человеком.

– Почему же вы тогда сами подняли шум о том, что его смерть – убийство? – удивился Феликс Янович.

– Я была его женой, – Варвара Власовна гордо подняла голову. – Это был мой долг.

Феликсу Яновичу осталось лишь подивиться на странные переплетения этого женского характера.

⁂

Все рассказанное Варварой Власовной подтвердилось в полной мере в ближайшие сутки. Извозчик Варежкин рассказал о том, во сколько и куда он отвозил госпожу Гривову, и о том, как часто он это делал (почитай – раз пять за год точно!) с момента замужества Варвары Власовны. Полицейский урядник, отправленный становым приставом в Выселки, также рассказал о живущих там старухах с семилетним мальчиком Гришей, который только пошел на поправку после коклюша. Все сходилось один в один.

След оказался ложным, и по этому поводу Феликс Янович испытывал странную смесь облегчения и сожаления. Варвара Власовна вызывала у него невольную симпатию, несмотря на странные матримониальные планы в его отношении. Кроме того, рассказанная ею история остро уколола его жалостью: Колбовский в очередной раз задумался о несправедливости нынешнего общественного уклада в отношении женщин. Одна ошибка юности заставляет бедняжку страдать всю жизнь. А мальчик? Он-то и вовсе не несет никакой вины, а меж тем уже заклеймен унизительным прозванием незаконнорожденного. Поэтому Феликс Янович глубоко сожалел о судьбе сына госпожи Гривовой и в душе приветствовал ее решение уехать в деревню. С другой стороны, оборвавшаяся нить расследования заставила Кутилина вновь уверовать в виновность Ульяны и Щеглова, которая в глазах Феликса Яновича выглядела более, чем сомнительной. Он верил в могущественную силу графологии, но, к прискорбию, не обладал нужным даром убеждения, чтобы передать эту веру судебному следователю.

Потому следующий день после признания Варвары Власовны Феликс Янович провел в тягостных размышлениях о других возможных объяснениях убийства Гривова. Этому процессу досадным образом мешало выполнение служебных обязанностей. Но, поймав себя на этой мысли, Феликс Янович немедленно устыдился. Пренебрежение служебным долгом было тягчайшим грехом в глазах Колбовского, и это одна из немногих вещей, которые объединяли его с Аполлинарией Григорьевной. Да, каждый день в этом мире люди гибли и безвинно страдали, но депеши приходили с обычной регулярностью, и Феликс Янович за стеной различал успокаивающий стук телеграфного аппарата. Под этот стук особенно хорошо шла сортировка корреспонденции.

Наконец почтальоны загрузили сумки почтой и отправились в свое каждодневное нелегкое путешествие. Пачку особой корреспонденции Колбовский, как обычно, оставил себе.

Несмотря на скверную погоду – мелкий дождь, который шел почти горизонтально из-за сильного пронизывающего ветра, – Феликс Янович был рад покинуть контору и остаться наедине со своими мыслями. Он знал, что многие коломчане до сих пор дивятся его чудачеству – добровольно возложенной на себя обязанности почтальона. Как правило, любопытствующим он объяснял это ограниченностью казенного бюджета и желанием поберечь людей. Но была еще одна причина – Колбовский любил подолгу ходить пешком. На ходу ему особенно хорошо думалось. Более того, ходьба помогала собрать мысли и направить этих капризных лещей в нужное русло. Сидя в кресле, это было сделать гораздо труднее – мысли расплывались в стороны, словно глупые аквариумные рыбы, которые тычутся носом в разные углы маленького стеклянного мира.

– Я-то знаю, почему вы так любите ваши почтальонские прогулки, – сказал ему как-то Кутилин, который мнил себя знатоком человеческой природы. – Вам это помогает не думать. Убегаете от мыслей.

Феликс Янович хотел было возразить, что дело обстоит как раз наоборот – ходьба помогает думать. Но потом решил, что Кутилин по-своему прав: на ходьбе он мог не думать о том, о чем не хотел – например, о тягостных событиях прошлого, о многочисленных несчастных судьбах, которым он был свидетелем за свою жизнь, о всегда раздраженном взгляде Аполлинарии Григорьевны. Вместо этого он мог сосредоточиться на том, что казалось важным в это время и в этом месте.

Сегодня его, безусловно, занимало лишь одно – убийство Гривова.

Из подозреваемых, у которых был явный мотив, оставался лишь сын Гривова Федор. Он был неприятным малым, но любимцем отца. И, судя по всему, платил тому если не любовью, то настоящим сыновьим уважением. Но главное – Федору менее, чем кому-либо другому из наследников, была выгодна смерть Гривова. Он и так был его правой рукой: отец не ограничивал его ни в делах, ни в средствах. Однако он тоже лгал про свое алиби – в этом Колбовский был уверен. Кроме того, Феликса Яновича неприятно поразило то, с какой готовностью Федор рассказал про возможный мотив сестры. Было и еще что-то, что смущало Колбовского в этих семейных отношениях, но он никак не мог дать себе отчет – что именно.

Однако поймать эту мысль за хвост, несмотря на все пройденные версты, в тот день так и не удалось. Возможно, не хватило нескольких сажень, которые предстояло преодолеть до родного Голутвинского переулка, уже с пустой сумкой. Однако попасть к себе домой в тот вечер почтмейстеру так и не довелось.

На Почтовой улице Феликс Янович столкнулась с запыхавшейся Глашей, которая при виде его радостно всплеснула руками.

– А я вас ищу-ищу! С ног сбилась!

– Что-то случилось? – насторожился Колбовский.

– Барыня вас видеть желает-с, – с загадочным видом сказала Глаша. – Оченно просила быть!

Феликс Янович вздохнул.

– Хорошо, я завтра постараюсь зайти.

– Нет-с! – встрепенулась Глаша. – Варвара Власовна просила прямо сейчас! Умоляла!

И, понизив голос, добавила.

– Она с утра прямо извелась! Три раза Угоднику молилась!

Феликс Янович подумал о чашке горячего густого какао, которой собирался вознаградить себя за трудный день – вдали от глаз Аполлинарии Григорьевны. Он представил свою крошечную гостиную, которая осенними вечерами при свете керосиновой ламы казалась особенно уютной. Там на столе рядом с плюшевым креслом лежал новый роман господина Тургенева, с закладкой примерно после первой трети. Уже вторую неделю закладка не продвигалась. Все это промелькнуло в голове начальника почты за считаные секунды. Феликс Янович категорически не умел отказывать, и, судя по лукавой улыбке Глаши, она это прекрасно знала.

⁂

Варвара Власовна, как могла, постаралась исправить те неудобства, которые повлекло ее приглашение для начальника почты. Феликса Яновича ожидал накрытый к ужину стол – холодная осетрина, горячий пирог с потрохами и три вида разного варенья к чаю. Варвара Власовна отпустила Глашу и сама наливала гостю чай. Гостиная полнилась запахами мяты и сдобы, от которых у Феликса Яновича немедленно закружилась голова. Бордовые портьеры уже были задернуты, горела только небольшая лампа в шелковом абажуре над столом, от чего комната казалась меньше размером и уютнее.

Варвара Власовна явно нервничала, причем заметно больше, чем во время официального визита урядника. Однако же с упрямством образцовой хозяйки она отказалась говорить о причинах волнения до того, как Феликс Янович отужинает. И лишь когда он покончил со второй порцией пирога, вдова опустилась на краешек стула напротив гостя и, уперев локти в стол, положила подбородок на сцепленные пальцы. Ее поза и скорбный взгляд были явным приглашением к вопросу. Почтмейстер не стал ее разочаровывать.

– Как я понял, у вас что-то случилось? – осторожно начал он. – Что-то крайне неприятное… или даже неприличное? То, что вам не хотелось бы разглашать.

– Да, – вдова поджала губы и кивнула. – Вы – единственный человек в этом городе, в чьей порядочности я не сомневаюсь. А дело такое… деликатное!

– Это связано со смертью вашего мужа? – насторожился Колбовский. – Если да, то хочу предупредить вас, что не намерен идти в обход официального следствия…

– В том-то и дело, что не знаю! – Гривова с досадой махнула рукой. – Не знаю, связано или нет! Может, это просто мои фантазии. Вы же знаете нас, женщин! Мы порой не можем доверять собственным глазам и ушам. Мы слишком впечатлительны от природы.

Феликс Янович едва не сказал, что как раз Варвара Власовна никак не кажется ему впечатлительной особой, склонной к нездоровым фантазиям. Но, сочтя, что его слова могут быть поняты как критика ее женской натуры, он предпочел вместо этого кивнуть и положить в чай еще немного сливового джема. Вдова тем временем продолжала.

– После смерти мужа я стала очень плохо спать – просыпаюсь от малейшего шороха. И вот, представьте себе, прошлой ночью я проснулась от того, что по дому кто-то ходит. Поначалу подумала, что это Федор вернулся. Он сейчас частенько в ночи приходит. Но потому слышу – ходят-то за стеной, в комнате Ульяны! Что бы вы подумали на моем месте?

– Забрался вор, – выдал ожидаемый ответ Феликс Янович.

– Вот и я так подумала, – кивнула Варвара Власовна. – Потому встала, взяла лампу и пошла проверить.

Феликс Янович не удержалась от удивленного возгласа. И действительно, мало кто из его знакомых дам при мысли о грабителе сделает ровно то же самое. Подобное безрассудство можно было объяснить либо незаурядной смелостью, либо редкой глупостью. Но вдова купца Гривова явно не была глупа.

– Я решила, что если кто-то забрался к Ульяне, то верно он полный дурак, – пояснила Варвара Власовна. – Всякому коломенскому вору известно, что если искать добро – то не у дочки Гривова. Кроме дешевых икон и книжек там других сокровищ никогда не водилось. Видать, думаю, кто-то совсем оплошал – мальчишка какой-нибудь или простачок пришлый. Но кочергу-то захватила, конечно. Подхожу к двери, слушаю – и точно кто-то ходит. И не просто ходит, а ищет – в шкафах как мышь роется. Я тогда перекрестилась и дверь толкнула. А дверь-то изнутри заперта! И человек там тут же замер. Я говорю – открой дверь, это хозяйка. А воришка сидит тихо – словно нет его там. Я тогда пригрозила, что сейчас пасынка разбужу, и мы дверь вынесем. Слышу – зашебуршал! Потом окно звякнуло. Я тут же вниз побежала, да не успела. Скрылся голубчик!

Варвара Власовна замолчала.

– Что же вы в полицейский участок не заявили? – удивился Феликс Янович. – Дело-то простое, разбойное.

– Это был не просто воришка, – Варвара Власовна покачала головой. – Искал он что-то особенное.

– Почему так?

– Я на следующее утро сама комнату Ульяны осмотрела. Там у нее на полочке рядом с иконами цепочка лежала – золотая с крестом. Матушка ей дарила на день ангела. Так эта цепочка там так и осталась.

– Может, вор не заметил? – предположил Феликс Янович.

– Сами-то в это верите? – Варвара Власовна скривила губы. – Он там с четверть часа копался. И единственную ценную вещь не взял? Глупости!

– Согласен, – кивнул Феликс Янович. – Можете предположить, что он искал?

– Нет, – Варвара Власовна раздраженно повела плечами. – Весь день думаю – ничего в голову не идет. Но, знаете…

Она подняла решительный взгляд на начальника почты.

– Этот вор вернется.

– Почему вы так решили?

– Он не нашел то, что искал, – ответила Варвара Власовна. – Я его спугнула. Он же не сразу в окно полез. Попытался затаиться и выждать. А зачем бы? Если бы он нашел то, что нужно, сразу бы и дал дёру!

Феликс Янович был вынужден признать, что в умении логически мыслить Варваре Власовне не откажешь.

Но того, что последовало дальше, он никак не ожидал.

– Я хочу, чтобы вы остались у нас на ночь и помогли мне поймать его! – заявила Варвара Власовна.

В этот момент Феликс Янович почувствовал, что чай, пожалуй, слишком горячий. Во всяком случае, даже ткань форменных брюк не слишком смягчила боль от ожога.

⁂

Феликс Янович Колбовский не относился к тем людям, которым легко даются бессонные ночи. Впрочем, он предполагал, что на четвертом десятке лет ночной сон становится такой же насущной необходимостью человека разумного, как и сытный обед. Сталкиваясь с тем, как господин Кутилин легко может всю ночь играть в преферанс, а утром явиться на службу со взором ясным, как у гимназиста на летних каникулах, начальник почты испытывал смесь неподобающей зависти и удивленного восхищения.

Впрочем, этим вечером, когда Феликс Янович думал про это удивительное свойство приятеля, зависть явно преобладала в сложной гамме его чувств.

Варвару Власовну трудно было упрекнуть в бессердечности. Она готова была снабдить его чем угодно – смородиновой настойкой, игральными картами, журналами и прочим, что помогло бы справиться со столь естественным и крепчающим желанием сна. Когда он плеснул себе на ногу чай, вдова заботливо хлопотала над ним не меньше четверти часа, предлагая попеременно то лампадное масло, то ромашковый отвар, то анисовую водку, а то другие верные средства, от которых почтмейстер вежливо, но твердо отказывался. После посещения уборной он убедился, что ожога как такового у него не оказалось – то ли форменное сукно оказалось надежным прикрытием, то ли чай в чашке все-таки успел немного остыть. Во всяком случае, никакой специальной помощи не требовалось. А в некотором смысле след от кипятка оказался даже на руку – слабая ноющая боль отбивала сон куда лучше карт или журналов. Тем паче, журналы все как на подбор были старой «Нивой», давно прочитанной Феликсом Яновичем. А интересных ему книг в доме Гривова не водилось.

Поколебать убеждение Варвары Власовны в том, что вор непременно заявится снова и, скорее всего, нынче же ночью, он так и не смог. Возможно, потому что и сам считал ровно так же. Конечно, грабитель мог прийти и спустя несколько дней. Однако же, если подумать, у странного воришки не было никакого резона откладывать повторный визит. Если он наблюдал за домом хотя бы вполглаза, то мог заметить, что сама хозяйка уже устроила обыск в комнате падчерицы. И, судя по всему, намеревается его продолжать. Во всяком случае, Варвара Власовна в течение всего дня довольно громко обсуждала с Глашей необходимость большой уборки в верхних комнатах, стараясь делать это при раскрытых окнах.

Подивившись находчивости вдовы, Феликс Янович покорно проследовал за ней в уготованное ему место ожидания – кабинет Гривова, дверь которого была наискосок от комнаты Ульяны. Аккурат напротив находилась комната Федора. Однако, по словам Варвары Власовны, ее пасынок последнее время приходил поздно, а порой и вовсе под утро. Делами он, впрочем, рьяно занимался – каждый день бывал и в лавках, и в конторе. Но, похоже, довольства ему это не доставляло. Несмотря на полученное наследство, Федор ходил мрачнее тучи и с приказчиком общался как к собакой – ровно как его папаша, когда бывал в дурном настроении. Впрочем, душевное состояние младшего Гривова никого не удивляло – недели не прошло, как отца в могилу опустили. А тут еще и сестра под арестом – не повод для веселья.

Правда, сам Феликс Янович ловил себя на некотором удивлении по поводу таких душевных мук Федора, хотя и не мог бы внятно объяснить причин своего удивления. Кроме самой низменной – того, что лично ему Федор Гривов был крайне несимпатичен. Вот и сейчас, услышав скрипучие шаги, Колбовский поморщился от раздражения. «А верно говорят – если человек неприятен вам, то неприятен во всем», – подумалось ему по поводу заурядного скрипа сапог Федора. Впрочем, сапоги скрипели так, что даже зубы сводило – словно были новехонькие, свежие, только что из рук сапожника. По всему выходило, что Федор, хотя и горевал, но сапоги себе новые справить не позабыл.

Затем хлопнула дверь, повернулся ключ и в коридоре стало тихо.

И было тихо уже два часа кряду. Феликс Янович мужественно сражался со сном, наполняющим голову вязкой мутью из мыслей, воспоминаний и грез, но после полуночи даже тянущая боль в ноге уже не слишком помогала. Голова становилась все тяжелее – ее невозможно было удержать прямо на плечах. Зато в мыслях неожиданно прояснилось, и они стали прозрачными, кристально чистыми как слеза. Сверкали каплями росы на зеленых травинках, и в каждой капле отражалось чье-то лицо… Нужно было пройти по лугу аккуратно – так, чтобы ни одна травинка не уронила свою каплю. Потому что тогда сгинет человек – как не бывало.

Феликс Янович шел босиком, ступал осторожно – шажок за шажком. И все искал – не мелькнет ли где лицо Машеньки? Где-то здесь, в пророческой капле должно оно быть. И знал точно – если найдет ее отражение в капле, значит, жива. Потому что только лица живых здесь, на этом лугу. А где же мертвые отражаются? А бог его знает….

Неожиданно где-то за спиной раздался шорох, и в тот же миг Феликс Янович потерял равновесие и полетел прямо на траву, в гущу сверкающей росы – навстречу испуганным взглядам. Он кричал и падал, и в последний миг успел увидеть знакомые серые глаза где-то сбоку…

Проснувшись, Колбовский несколько секунд пытался унять дыхание – сердце билось так, словно он и вправду сейчас падал или бежал. Щеки горели, а на висках выступили мелкие соленые капли. Уняв взбунтовавшееся сердце, Феликс Янович прислушался. Так и есть! – кто-то крался по коридору. Половицы в таких старых домах не хуже собак выдавали присутствие чужаков. Однако ночной гость явно бывал здесь – он старательно переступал самые скрипучие доски. Вот тихонько щелкнул замок – ключ или отмычка. И с легчайшим шорохом затворилась дверь в комнату Ульяны. Варвара Власовна оказалась права – вор вернулся к своим поискам.

Стараясь ступать так же тихо, Феликс Янович подошел к дверям и выглянул в коридор. Его уже ждала Варвара Власовна, закутанная в теплую домашнюю шаль. В одной руке она держала зажженную лампу, в другой – уже помянутую кочергу.

Впрочем, это грозное оружие она поспешила тут же отдать Феликсу Яновичу.

Вдвоем они, крадучись, подошли к двери в комнату Ульяны. Феликс Янович шаг в шаг следовал за Варварой Власовной, которая, как и грабитель, со знанием дела избегала самых скрипучих половиц. У двери они остановились и прислушались. Там внутри кто-то явно был: грабитель двигался очень тихо, но оставаться абсолютно беззвучным не мог в силу того, что все-таки явно был живым человеком, а не призраком. Пол тихонько поддакивал его осторожным шагам, а еле уловимый шелест бумаг выдавал, что грабитель изучает книги и письма Ульяны Гривовой. Феликс Янович подумал, что вдова купца безусловно права – этот вор явно интересовался не ассигнациями и золотыми побрякушками.

Начальник почты ощущал себя безмерно странно, но при этом – удивительно спокойно и сосредоточенно. Такое состояние всегда находило на него на экзаменах – что в гимназии, что в кадетском корпусе, где он имел несчастье проучится два года. Накануне испытаний он мог испытывать страшную нервозность и возбуждение – не спать, терять аппетит, покрываться потом и красными пятнами – что особенно раздражало его отца, который любые видимые проявления волнения считал признаком отсутствия мужества. Однако же в тот миг, когда нога Феликса Яновича переступала порог экзаменационного кабинета, на юношу снисходило абсолютное спокойствие и ясность ума: мысли двигались четко и упорядоченно – одна за другой. И все происходящее он наблюдал словно бы со стороны, в большом зеркале. Так бывало с ним и в другие наиболее волнительные и страшные моменты жизни. Сколь бы не было велико волнение накануне, в самый ответственный момент господин Колбовский становился спокоен как монах-отшельник.