Помоги проекту - поделись книгой:
Из всех этих цивилизованных семитов, которые были побеждены и разбиты в течение этих пяти чреватых событиями веков, только один народ продолжал сохранять свое единство и держаться своих древних традиций — и это был маленький народ иудеев, отосланных Киром Персидским обратно на родину отстраивать свой город Иерусалим. Они были способны на это, потому что в Вавилоне они собрали воедино свою литературу, свою Библию. Не столько евреи создали Библию, сколько Библия создала их. Она была проникнута некоторыми мыслями, отличавшимися от мыслей других народов, очень возбуждающими и ободряющими мыслями, за которые им предстояло цепляться в течение двадцати пяти веков страданий, скитаний и угнетения.
Главное из этих представлений иудеев заключалось в том, что их бог, невидимый и далекий бог, пребывающий в нерукотворном храме, — праведный бог, единый для всего мира. Все другие народы имели богов национальных, воплощенных в изображениях, живущих в храмах. Если изображение уничтожалось, а храм разрушался, то и бог этот тотчас же умирал. Но бог иудеев заключал в себе совершенно новое представление о божестве в небесах, парящем высоко над священниками и жертвами. И этот бог Авраама, как верили евреи, избрал их своим возлюбленным народом, чтобы восстановить Иерусалим и превратить его в столицу правды для всего мира. Народ был экзальтирован сознанием своего коллективного предназначения. Этой верой были проникнуты все иудеи, когда вернулись в Иерусалим после вавилонского пленения.
Может ли после этого показаться чудом, что в дни поражений и угнетения многие вавилоняне, сирийцы и прочие, а позднее и многие финикийцы, говорившие в действительности на одном и том же с евреями языке и имевшие бесконечное количество общих обычаев, привычек, вкусов и преданий, проникались этим вдохновляющим культом и стремились разделить его благодать и чаяния? После падения Тира, Сидона, Карфагена и испанских финикийских городов, финикийцы внезапно исчезают с исторической сцены и столь же внезапно мы находим не только в Иерусалиме, но и в Испании, Африке, Египте, Аравии, на Востоке — всюду, где только высаживались финикийцы, — еврейские общины. Их всех объединяли Библия и чтение Библии. Иерусалим с самого начала являлся для них столицей лишь номинально. Настоящей столицей их была эта книга книг. Это совершенно новое явление в истории, семена которого, однако, были посеяны задолго до того, а именно — когда шумеры и египтяне начали превращать свои иероглифы в письмо. Евреи были новым явлением — народом без царя и без храма (ибо, как мы увидим, Иерусалим был разрушен в 70 г. до Р. X.), связанным и спаянным из разнородных элементов лишь силой написанного слова.
И это духовное сплочение евреев не было ни преднамеренно вызвано, ни предусмотрено заранее, ни создано жрецами или государственными людьми. Не только новый вид общины, но и новый тип людей появляется в истории с увеличением значения еврейского народа. Во времена Соломона евреи, казалось, превратились в маленький народ, похожий на всякий другой маленький народ того времени, группировавшийся вокруг дворца и храма, управляемый мудростью жрецов и руководимый честолюбием царя. Но новый тип людей, пророки, уже появился.
По мере того, как умножаются бедствия расколовшихся евреев, значение этих пророков возрастает.
Кто были эти пророки? Это были люди самого разнообразного происхождения. Пророк Иезекииль происходил из жреческой касты, а пророк Амос носил пастушеский плащ из козлиных шкур, но все они имели нечто общее, а именно — то, что были верны лишь одному богу истины и обращались непосредственно к народу. Они являлись без разрешения или посвящения. «Теперь слово божье сошло на меня», — такова была формула. Они были деятельными политиками, настраивали народ против Египта, этого «сломанного тростника», или против Ассирии и Вавилона. Они об-дичали нерадивость жреческого сословия или гнусные грехи царя. Некоторые из них сосредоточивали свое внимание на том, что мы теперь назвали бы «социальными реформами». Богатые «грызли лицо бедных», роскошествовавшие истребляли хлеб детей, состоятельные люди сближались с чужестранцами и перенимали у них любовь к пышности и пороки. И все это было ненавистно Иегове, богу Авраама, который не замедлит наказать свою страну.
Эти громовые обличения записывались, сохранялись и изучались. Они следовали за евреями повсюду, куда те отправлялись, и везде, где они появлялись, распространялся новый религиозный дух. Они поставили обыкновенного человека, помимо священника и храма, помимо двора и царя, прямо перед лицом истинного владыки. В этом их главное значение в истории человечества. В великих изречениях Исайи пророческий голос возвышается до степени ослепительного предвидения и предсказывает, что Вселенная объединится и будет процветать в мире под властью единого Бога. В этом сходятся все еврейские пророчества.
Не все пророки говорили таким образом, и вдумчивый читатель их произведений найдет там много ненависти, много предрассудков. Тем не менее, именно иудейские пророки периода вавилонского пленения указывают на появление новой силы — силы индивидуального нравственного обращения, обращения к свободной совести человечества, против фетишизма, жертвоприношений и рабского преклонения, которые до тех пор связывали нашу расу.
ГЛАВА 23. ГРЕКИ
Но вот, после царства Соломона (который царствовал, вероятно, около 960 г. до Р. X.), в то время, как разделенные царства Иудейское и Израильское претерпевали разрушение и выселение, а евреи вырабатывали в вавилонском плену свои традиции, возникло новое явление, имевшее огромное влияние на человеческий разум, — возникли предания греков. В то время, как иудейские пророки вырабатывали новое сознание непосредственной нравственной ответственности народа перед вечным и единым для всех богом истины, греческие философы воспитывали человеческий ум в новом духе, духе умственной отваги.
Греческие племена, как мы уже говорили, были ветвью от общего арийского ствола. Они появились в эгейских городах и на островах за несколько веков до 1000 г. до Р. X. Они, вероятно, уже стали продвигаться к югу еще до того времени, как фараон Тутмос начал впервые охотиться на слонов за завоеванным им Евфратом. Ибо в те дни в Месопотамии существовали слоны, а в Греции львы.
Возможно, что Кносс был сожжен во время набега греческих племен, однако каких-либо преданий об этой победе у греков не существует, хотя имеются рассказы о Миносе, об его дворце (Лабиринте) и об искусстве критских мастеров.
У греков, как и у большинства арийцев, были певцы и сказители, чье творчество являлось важным связующим в общественном отношении звеном; путем устной передачи от одного к другому они сохранили, начиная с древних варварских времен, два больших эпоса: «Илиаду», повествовавшую о том, как союзные греческие племена осаждали, взяли и разграбили город Трою в Малой Азии, и, кроме того, «Одиссею», представлявшую собой длинный рассказ о ряде приключений мудрого вождя Одиссея при возвращении его из-под Трои на свой остров. Эти эпосы были записаны около VIII или VII века до Р. X., когда греки переняли употребление алфавита от своих более цивилизованных соседей, но предполагают, что они существовали многим ранее. Прежде они приписывались одному слепому певцу Гомеру, причем думали, что он сочинил их так же, как Мильтон сочинил свой «Потерянный рай». Существовал ли действительно такой поэт, сочинил ли он или только записал и обработал эти эпосы и т. п.? Эти вопросы являются любимым предметом для споров ученых. Но не следует углубляться здесь в эти споры. С нашей точки зрения, единственным достойным внимания фактом является то, что греки уже имели эпос в VIII веке до Р. X., и что последний являлся общим достоянием и связующим звеном между различными их племенами, развивая в них сознание своего единства. В противоположность остальным варварам, греки представляли собой группу родственных племен, связанных общим разговорным, а позднее и литературным языком и разделявших общие идеалы мужества и традиции поведения.
Упомянутые эпические поэмы изображают нам греков варварским народом, не знавшим железа, не имевшим письменности и все еще не жившим в городах. Вначале они, вероятно, жили в открытых поселениях, состоявших из хижин, расположенных вокруг дворов вождей, за пределами развалин разрушенных ими эгейских городов. Затем они начинают обносить стеной свои поселения и заимствуют у покоренных ими народов понятие о храме. Мы говорили уже, что города первобытных цивилизаций обычно возникали вокруг алтарей каких-нибудь племенных богов и что стены добавлялись впоследствии. В городах греков стены предшествовали храму. Греки начали торговать и основывать колонии. К VII веку до Р. X. в долинах и на островах Греции возник ряд городов, не помнивших об эгейских городах и о цивилизации, предшествовавшей им. Главнейшими из них были Афины, Спарта, Коринф, Фивы, Самос, Милет. Греческие поселения существовали уже и на берегах Черного моря, и в Италии, и в Сицилии. Каблук и носок италийского сапога носили название Великой Греции. Марсель был греческим городом, основанным на месте более древней финикийской колонии.
Страны, расположенные на обширных равнинах или обладающие в качестве пути сообщения какой-нибудь большой рекой, вроде Евфрата или Нила, обычно стремятся к слиянию под чьей-нибудь общей властью. Города Египта и Шумер, например, слились воедино под одной и той же властью и образовали общую правительственную систему. Греки же, расселенные по островам и горным долинам (ибо как Греция, так и Великая Греция очень гористы), были отрезаны друг от друга, поэтому среди них преобладала совершенно противоположная тенденция. Когда греки появляются в истории, они уже разделяются на множество маленьких государств, не проявлявших сначала никаких признаков единения. Они отличались даже по расе. Некоторые из этих государств были населены, главным образом, представителями того или иного греческого племени — ионического, дорического или эолийского; другие имели смешанное население, состоявшее из греков и потомков догрече-ских средиземноморских народов; наконец, в третьих граждане были из чистокровных, свободных греков, правивших порабощенным, покоренным населением, как, например, илотами в Спарте. В некоторых из этих государств старинные выдающиеся арийские семьи образовали сплоченную аристократию; в некоторых существовал демократическое правление для всех граждан-арийцев; в некоторых же мы находим выборных или даже наследственных царей, в других узурпаторов и тиранов.
Те же географические условия, которые препятствовали слиянию греческих государств и установлению в них единообразия, не позволяли им увеличиваться в размере. Самые большие греческие государства уступали по размерам многим английским графствам и сомнительно, превышало ли когда-нибудь население какого-либо из их городов треть миллиона. Лишь в немногих население достигало пятидесяти тысяч. Существовали союзы, вызванные общностью интересов, но слияния не было. Города заключали между собою союзы и лиги по мере развития торговли, а маленькие государства становились под покровительство больших государств. Тем не менее, Грецию все же объединяла известная общность переживаний, вызванная двумя обстоятельствами — существованием эпоса и обычаем принимать каждые четыре года участие в атлетических состязаниях в Олимпии. Это не устраняло войн и междоусобиц, но смягчало до известной степени жестокость борьбы между государствами, а условия перемирия охраняли всех лиц, отправлявшихся на игры и возвращавшихся с них.
С течением времени сознание общего происхождения развивалось, и число государств, принимавших участие в играх, увеличивалось до тех пор, Пока, наконец, к участию в них стали допускаться не только греки, но и жители близкородственных им стран: Эпира и Македонии. В VII и VI веках до Р. X. греческие города начали приобретать все большее и большее значение и расширять торговлю, а уровень их культуры также непрерывно возрастал. Их общественная жизнь отличалась от жизни эгейских цивилизаций и государств речных долин многими любопытными подробностями. У них были великолепные храмы, но жречество не представляло собой такой мощной, основанной на традициях касты, как в городах более древнего мира; жрецы у греков не являлись хранителями всех знании, средоточием всякой мысли. У этого народа были вожди и благородные семьи, но не было монарха-полубога, окруженного тщательно организованным двором. Государственное их устройство было скорее аристократическим, под руководством могущественных семейств, причем все эти рода, отстаивая друг у друга влияние, не давали никому занять преобладающее место. Даже так называемая «демократия» греков была, по существу, аристократична. В демократии каждый гражданин принимал участие в общественных делах и присутствовал на собраниях, но «не всякий был гражданином». Греческая демократия не походила на наши, в которых каждый имеет право голоса. Большинство греческих демократических республик насчитывало несколько сот или несколько тысяч граждан и много тысяч рабов, вольноотпущенников и т. п., не принимавших участия в общественных делах. Обычно в Греции управление сосредоточивалось в руках кучки зажиточных людей. Как цари, так и тираны были просто людьми, выдвинувшимися среди прочих или же узурпировавшими власть, Это не были полубоги, сверхлюди, как фараоны, миносы или монархи Месопотамии. Таким образом, как мысль, так и правительство у греков пользовались свободой, подобной которой они не знали во времена более древних культур. Греки внесли в свои города-государства индивидуализм, личную инициативу, выработанную кочевой жизнью на северных пастбищах. Это были первые республиканцы, сыгравшие в истории значительную роль.
И мы замечаем, что по мере того, как они выходят из условий варварства и постоянных сражений, в их умственной деятельности начинает проявляться новая черта. Мы видим у них людей, которые, не будучи жрецами, ищут и собирают знания и углубляются в тайну жизни и существования, т. е. предаются тому, что составляло до сих пор возвышенную привилегию жречества и высокомерное развлечение царей. Мы находим уже в VI веке до Р. X., быть может, в то время, когда Исайя все еще пророчествовал в Вавилоне, таких людей, как Фалеса, Анаксимандра Милетского и Гераклита Эфесского, бывших, как мы теперь сказали бы, независимыми джентльменами, посвящавшими свои умственные силы тщательному изучению мира, в котором мы живем, вопросу о том, какова была его истинная природа, когда он был создан, какова может быть его дальнейшая участь, и отвергавшими всякие традиционные и уклончивые ответы. Об этом стремлении греков проникнуть в тайны Вселенной нам придется подробнее говорить в этом повествовании несколько позднее. Эти греческие исследователи, которые начинают выделяться в VI веке до Р. X., являются первыми философами, первыми «любителями мудрости» в мире.
Здесь должно быть отмечено великое значение VI века в истории человечества. Ибо в это время, кроме этих греческих философов, стремившихся составить себе ясное представление о Вселенной и о месте, занимаемом в ней человеком, и Исайи, доведшего до высшего предела иудейские пророчества, в Индии, как мы скажем позднее, учил Гаутама Будда, а в Китае — Конфуций и Лао-цзы. От Афин до Тихого океана пробуждалось человеческое сознание и началось брожение умов.
ГЛАВА 24. ГРЕКО-ПЕРСИДСКИЕ ВОЙНЫ
В то время, как греки в городах Греции, Южной Италии и Малой Азии предавались свободной умственной работе, а в Вавилоне и Иерусалиме последние из иудейских пророков выковывали для человечества свободную совесть, два отважных арийских народа, мидяне и персы, овладевшие культурными странами древнего мира, создавали великую державу, царство персидское, превосходившее по размерам какое бы то ни было царство, существовавшее до сих пор. При Кире Вавилон и богатая и древняя культурная Лидия были присоединены к персидскому царству; финикийские города на востоке и все греческие города в Малой Азии были обращены в данников. Камбиз покорил Египет, а Дарий I, мидянин, третий из персидских правителей (521 до Р. X.), явился монархом, как тогда казалось, целого мира. Его посланцы разъезжали, передавая приказы, от Дарданелл до Инда и от Верхнего Египта до Центральной Азии.
Правда, европейские греки, Италия, Карфаген, Сицилия и испанские финикийские поселения не находились под сенью персидской державы, но они относились к ней с почтением, и единственными народами, доставлявшими персам серьезные беспокойства, были так называемые скифы, народ, родственный северной расе, совершавший набеги на северные и северо-восточные границы Персии из Южной России и Центральной Азии.
Само собой разумеется, что население этой великой персидской державы не состояло сплошь из персов. Персы составляли лишь незначительное господствующее меньшинство в этом огромном царстве. Остальная часть населения оставалась тем же, чем была с незапамятных времен до прихода персов, с той лишь разницей, что персидский язык сделался административным. Торговля и финансы также остались главным образом семитскими. Тир и Сидон были по-прежнему огромными портами на Средиземном море, и на морях плавали семитские корабли. Но многие из этих семитов-купцов и деловых людей, переезжая с места на место, уже находили близкую и понятную им, общую для всех семитов историю в еврейских преданиях и еврейской литературе. Новым элементом, быстро увеличивавшимся в этом царстве, был элемент греческий. Греки становились серьезными соперниками семитов на море, а их независимый и мощный ум делал их полезными и беспристрастными чиновниками.
Во вторжении Дария I в Европу виноваты скифы. Он хотел достигнуть Южной России, гнезда скифских наездников. Он перешел с большой армией через Босфор, направился через Болгарию к Дунаю, переправился через него помосту из лодок и продвинулся далеко на север. Его войско ужасно бедствовало. Оно состояло главным образом из пехоты, и конные скифы кружились вокруг него, отбивали обозы с продовольствием, убивали всех отставших и постоянно уклонялись от открытого боя, до которого так и не дошло дело. Дарий был вынужден отступить с позором. Он сам вернулся в Сузы, но оставил армию во Фракии и Македонии, и последняя покорилась Дарию. За этим последовал ряд восстаний в греческих городах Азии, и европейские греки оказались вовлеченными в борьбу. Дарий решил покорить греков в Европе. Пользуясь находящимся в его распоряжении финикийским флотом, он завоевал один остров за другим и в 490 г. до Р. X. совершил свое главное нападение на Афины. Грозная армада отчалила из гаваней Малой Азии на восточном берегу Средиземного моря, а войско было спешно двинуто сухим путем к Марафону, лежавшему к северу от Афин. Здесь оно было встречено и блестяще разбито афинянами.
В это время случилось необычайное событие. Самым жестоким врагом Афин в Греции была Спарта, но тут Афины обратились за помощью к ней, отправив вестника, быстроногого бегуна, с мольбой не допустить греков сделаться рабами варваров. Этот бегун (прототип всех марафонских бегунов) сделал больше ста миль по неровной земле меньше чем в два дня. Спартанцы откликнулись быстро и великодушно, но когда через три дня спартанское войско достигло Афин, ему оставалось только любоваться на поле сражения и тела убитых персидских воинов. Персидский флот вернулся в Азию. Так кончилось первое нападение персов на Грецию.
Следующее было гораздо более значительно. Дарий умер вскоре после того, как до него дошла весть о Марафонском поражении, и Ксеркс, его сын и преемник, в течение четырех лет готовил войско, чтобы сокрушить греков. Страх на время сплотил греков. Армия Ксеркса, несомненно, была самой многочисленной из всех, какие когда-либо собирались до тех пор в мире. Это было огромное объединение разнородных элементов. Оно перешло через Дарданеллы в 480 г. до Р. X. по мосту из лодок, и по мере того, как оно продвигалось дальше, вдоль берега плыл такой же смешанный флот с продовольствием. В тесном Фермопильском ущелье небольшой отряд в 1400 человек под предводительством спартанского царя Леонида оказал этим полчищам сопротивление, и после битвы, полной никем не превзойденного героизма, был совершенно уничтожен. Все до единого воины были убиты. Но потери, которые они нанесли персам, были огромны, и армия Ксеркса направилась в Фивы[3] и Афины, совершенно потеряв свое высокомерие. Фивы сдались и заключили договор, афиняне покинули свой город, который был сожжен.
Казалось, что Греция уже в руках завоевателя, но, вопреки неравенству сил и против всех ожиданий, победа снова перешла на ее сторону. Греческий флот, не составлявший по величине и трети персидского, напал на последний в Саламинской бухте и разбил его. Ксеркс увидел себя и свою огромную армию отрезанными от баз снабжения и потерял мужество. Он отступил в Азию с половиной своего войска, покинув остальную часть, которая вскоре потерпела поражение при Платее (479 до Р. X.), между тем как остатки персидского флота, преследуемые греками, были уничтожены при Микале в Малой Азии.
Миновала персидская грозная опасность. Большинство греческих городов в Азии освободилиось. Все это рассказано очень подробно и с большой живописностью в первой написанной исторической книге — «Истории» Геродота. Геродот родился около 484 г. до Р. X. в ионийском городе Галикарнассе в Малой Азии и посетил Вавилон и Египет, собирая там точные сведения. После в Микале в Персии начались волнения, вызванные династическими смутами. Ксеркс был убит в 465 г. до Р. X., а восстания в Египте, Сирии и Мидии нарушили кратковременный мир этого могучего царства.
«История» Геродота подчеркивает слабость Персии. Эта история на самом деле представляет собой то, что мы назвали бы теперь политической пропагандой, имевшей целью заставить Грецию объединиться и разбить Персию. Один из выведенных Геродотом лиц, Аристагор, отправляется к спартанцам с картой известного тогда мира и говорит им: «Эти варвары не отличаются доблестью в бою. Вы же со своей стороны достигли теперь величайшего военного искусства. Никакой народ в мире не обладает такими богатствами, как они: у них есть золото, серебро, бронза, вышитые одежды, скот и рабы. Все это вы могли бы иметь сами, если бы захотели».
ГЛАВА 25. РАСЦВЕТ ГРЕЦИИ
Полтора столетия, последовавшие за поражением персов, были эпохой пышного расцвета греческой цивилизации. Правда, Греция раздиралась отчаянной борьбой за преобладание между Спартой, Афинами и другими государствами (Пелопонесская война от 431 до 404 гг. до Р. X.), а Македония сделалась с 338 г. до Р. X. фактически властительницей Греции, но все же в этот период мысль и творческий художественный импульс греков достигли таких высот, что творения их сделались светочами человечества на все оставшееся время.
Мозгом и центром этой умственной деятельности были Афины. В течение более тридцати лет (от 466 до 428 до Р. X.) Афины управлялись человеком, отличавшимся необыкновенной разносторонностью и силой ума, — Периклом. Прекрасные развалины, составляющие доныне славу Афин, являются большею частью результатом этого великого порыва. Но Перикл не просто восстановил Афины материально. Он восстановил их и интеллектуально. Он собрал вокруг себя не только архитекторов и скульпторов, но и поэтов, драматургов, философов, учителей. Геродот прибыл в Афины, чтобы прочесть свою «Историю» (438 до Р. X.). Анаксагор явился туда со своим начатым трудом — описанием солнца и звезд. Эсхил, Софокл и Эврипид один за другим вознесли греческую трагедию на непревзойденную высоту красоты и благородства.
Толчок, который Перикл дал умственной жизни Афин, продолжал действовать и после его смерти, несмотря на то, что мир Греции был нарушен Пелопонесской войной и началась долгая разрушительная борьба за гегемонию. На самом деле омрачение политического горизонта подействовало скорее возбуждающим, чем подавляющим образом на умы людей.
Уже задолго до эпохи Перикла своеобразная свобода греческих учреждений придала большое значение искусству вести прения. Решения принимались не царями и не жрецами, а собраниями народа или его вождей. Поэтому красноречие, умение приводить убедительные доводы сделались весьма желательными качествами. В связи с этим возник класс учителей, софистов, которые брались наставлять молодых людей в этом искусстве. Но нельзя рассуждать без темы, и вслед за речью последовало и знание. Деятельность и соперничество этих софистов повели, весьма естественно, к тонкому изучению речи, умению выражать мысли, оценке способов мышления и силы различных доводов. После смерти Перикла в качестве талантливого и безжалостного критика неправильных доводов (в учении софистов многое основывалось на ложных доводах), начал выделяться некий Сократ. Вокруг Сократа собралась группа блестящих молодых людей. В конце концов, Сократ был казнен за возбуждение народных умов (399 до Р. X.). Его приговорили, согласно благородному обычаю Афин того времени, выпить в собственном доме и среди своих друзей ядовитый напиток, приготовленный из цикуты. Но возбуждение человеческих умов не улеглось, несмотря на его осуждение. Юные ученики Сократа продолжали развивать его учение.
Наиболее выдающимся из этих молодых людей был Платон (437–427 до Р. X.), который вскоре начал преподавать философию в роще Академии. Его преподавание разделялось на две главные части: исследование оснований и способов человеческого мышления и изучение политических форм. Он был первым человеком, написавшим «Утопию», т. е. проект государства, отличающегося от существующих и превосходящего по своим достоинствам все существующие формы. Это указывает на совершенно небывалую дерзость человеческого разума, принимавшего до тех пор общественные установления и обычаи без всякой критики. Платон прямо сказал человечеству: «Большинство общественных и политических зол, от которых вы страдаете, зависят от вас; стоит только приложить волю и желание, чтобы изменить их. Вы можете жить другим, более разумным образом, если захотите продумать и осуществить его. В вас еще не пробудилось сознание вашей собственной власти». Это высокое и смелое учение, которому все еще надлежит проникнуть в общественное сознание нашей расы. Одной из первых работ Платона была «Республика», мечта об аристократической коммуне. Его последний, незаконченный труд, «Законы» — проект управления, составленный для другого подобного же утопического государства.
Критика методов мышления и государственных форм была продолжена после смерти Платона Аристотелем, который был его учеником и сам преподавал в Лицее. Аристотель происходил из города Стагиры в Македонии; отец его был придворным врачом македонского царя. Некоторое время Аристотель состоял воспитателем Александра, сына царя, которому предстояло совершить величайшие дела; об этих делах у нас скоро будет речь. Труды Аристотеля относительно методов мышления вознесли науку логики на высоту, которую она сохранила в течение тысячи пятисот лет и более, пока средневековые схоластики не подняли старинных вопросов снова. Утопий он не писал. Аристотель пришел к заключению, что прежде, чем человек действительно окажется в состоянии управлять своей судьбой, как думал Платон, он должен значительно расширить запас своих знаний и достигнуть в них гораздо большей точности, чем та, которой он обладает. Аристотель предался тому систематическому накапливанию знаний, которое в наше время называется наукой. Он рассылал исследователей, чтобы собирать факты. Он был отцом естественной истории и основателем общественных наук. Его ученики в Лицее анализировали и сравнивали конструкции 158 различных государств…
Итак, в IV веке до Р. X. мы находим людей, которые, по существу, являются «современными мыслителями». Ребяческая, несвязная система первобытного мышления уступила место дисциплинированному критическому анализу жизненных проблем. Фантастический, чудовищный символизм и изображение богов и богоподобных чудовищ, все табу, запреты и стеснения, которые до сих пор загромождали мышление, тут совершенно отброшены. Родилось свободное, точное и систематическое мышление. Свежий, необремененный разум этих пришельцев из северных лесов ворвался в тайны храма и озарил их солнечным светом.
ГЛАВА 26. ИМПЕРИЯ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО
С 431 до 404 гг. до Р. X. Грецию изнуряла Пелопонесская война. В это время расположенная к северу от Греции и родственная ей страна Македония приобретала постепенно все большую мощь и культуру. Македоняне говорили на языке, близкородственном греческому, а представители Македонии неоднократно принимали участие в Олимпийских играх. В 359 г. до Р. X. царем этой маленькой страны сделался человек, наделенный большими способностями и честолюбием. Это был Филипп. Филипп до вступления на трон побывал в Греции в качестве заложника, получил вполне греческое образование и был, по всей вероятности, знаком с идеями Геродота, которые развивались также философом Изо-кратом, — о возможности завоевания Азии объединенной Грецией.
Филипп принялся прежде всего за организацию своего собственного государства и переустройство армии. Уже целое тысячелетие решающим фактором в сражениях являлся отряд колесниц вместе со сражающейся сомкнутым строем пехотой. Конные всадники также принимали участие в битвах, но лишь в качестве застрельщиков, по личному произволу и без всякой дисциплины. Филипп заставил свою пехоту сражаться тесно сомкнутыми массами — македонской фалангой — и обучил своих всадников, рыцарей и слуг сражаться в организованных единицах и, таким образом, впервые организовал кавалерию.
Во время сражений, данных им и его сыном Александром, решающим моментом являлась атака кавалерийского отряда. Фаланга удерживала пехоту врага перед собой, в то время как кавалерия, увлекая за собой коней врага, врезалась с флангов и с тыла в его пехоту. Сила колесниц делалась ничтожной благодаря стрелкам из лука, убивавшим лошадей.
С этой новой армией Филипп расширил свои границы через Фессалию до самой Греции, и битва при Херонее (338 до Р. X.), в которой он сражался против Афин и их союзников, привела к его ногам всю Грецию. Наконец начинала осуществляться мечта Геродота. Съезд всех греческих государств назначил Филиппа главным предводителем греко-македонского союза против Персии, и в 336 г. до Р. X. его авангард переправился в Азию для совершения этого давно готовившегося похода. Но Филиппу не пришлось последовать за ним. Он был убит, как думают, по наущению своей жены, Олимпии, матери Александра. Мотивом убийства была ревность, вызванная вторым браком Филиппа.
Филипп приложил необычайные старания, чтобы дать своему сыну надлежащее образование. Он не только пригласил воспитателем к этому мальчику Аристотеля, величайшего философа в мире, но и сам делился с ним своими мыслями и заставлял его приобретать опыт в военном деле. При Херонее Александр, которому было тогда всего лишь восемнадцать лет, командовал кавалерией. Поэтому этот юноша, которому ко времени смерти отца исполнилось всего лишь двадцать лет, оказался в состоянии принять на себя его задачу и с блестящим успехом продолжать поход в Персию.
В 334 г. до Р. X. — ибо два года ушло у Александра на то, чтобы утвердиться и упрочить свое положение в Македонии и Греции, — он переправился в Азию, разбил не слишком превосходившую его численностью персидскую армию в битве при Гранике и покорил множество городов в Малой Азии. Он придерживался морского берега. Ему было важно подчинять себе все прибрежные города и оставлять в них гарнизоны по мере того, как он продвигался вглубь страны, ибо персы имели в своем распоряжении флоты Тира и Сидона и, таким образом, господствовали на море. Если бы он оставил хоть один враждебный порт у себя в тылу, персы могли бы высадить свои войска, напасть на его коммуникации и отрезать его. При Иссе (333 до Р. X.) он встретил и сокрушил объединенные силы врага под предводительством Дария III. Подобно войску Ксеркса, переправившемуся через Дарданеллы за полтора века до того, войско Дария представляло собой беспорядочное сборище случайных элементов, и движение его тормозилось присутствием множества придворных чинов, гарема Дария и многочисленных обозов. Сидон сдался Александру, но Тир оказывал упорное сопротивление. В конце концов этот великий город был взят приступом, разграблен и разрушен. Газа также была взята приступом, и к концу 332 г. до Р. X. завоеватель вошел в Египет и перенял от персов власть над ним. В Александретте и Александрии в Египте он выстроил большие города, доступные с суши. К ним перешла торговля финикийских городов. Финикийцы западной части Средиземноморья внезапно исчезают с исторической сцены, и, почти так же внезапно, появляются евреи в Александрии и других торговых городах, созданных Александром.
В 331 г. до Р. X. Александр выступил из Египта в Вавилон, как это делали до него Тутмос, Рамзес и Нехо. Но он пошел через Тир. В Арбеле, близ развалин Ниневии, которая была уже забытым городом, он встретился с Дарием и дал ему решительное сражение. Нападение персидских колесниц окончилось неудачей. Македонская кавалерия ударила по огромному сборному войску и фаланги завершили победу. Дарий отступил. Он не сделал больше попыток сопротивляться противнику, а бежал на север, в страну мидян. Александр направился в Вавилон, который все еще оставался важным и цветущим городом, а затем в Сузу и Персеполис. Там после пьяного пира он сжег дворец Дария, царя царей.
После этого Александр обошел церемониальным маршем всю Центральную Азию, дойдя до крайних границ персидского царства. Сначала он повернул к северу, преследуя Дария. Последний был найден на рассвете умирающим в своей колеснице, убитый своими собственными людьми. Он все еще был жив, когда приблизились авангарды греков. Александр, подойдя вслед за ними, застал его уже мертвым. Александр прошел вдоль берега Каспийского моря, поднялся в горы западного Туркестана и прошел через Герат (который он основал), Кабул и Киберский перевал в Индию. На Инде он дал большое сражение индийскому царю Пору, и здесь впервые македонские войска увидели слонов и разбили войско, в котором они были. Наконец, он сам соорудил себе суда, поплыл вниз к устью Инда и повернул обратно по берегу Белуджистана, достигнув снова Суз в 324 г. до Р. X. после шестилетнего отсутствия. Здесь он занялся устройством и укреплением огромного царства, которое завоевал. Александр старался привлечь симпатии своих подданных. Он возложил на себя мантию и тиару персидских монархов, но это вызвало зависть его полководцев-македонян. Они доставили ему немало тревог. Александр устроил множество браков между этими македонскими воинами и персидскими и вавилонскими женщинами — «браки Востока с Западом». Он так и не дожил до осуществления того соединения, которое наметил. Он подхватил лихорадку после пира в Вавилоне и умер в 323 г. до Р. X.
Его великая держава немедленно распалась на части. Один из его полководцев, Селевк, оставил за собой большую часть древнего персидского царства от Инда до Эфеса. Другой, Птоломей, захватил Египет, а Антигон сохранил Македонию. Остальная часть империи осталась в неустойчивом положении, переходя из рук в руки целого ряда местных авантюристов. С севера снова начались нападения варваров, все больше увеличиваясь в численности и интенсивности. Так продолжалось до тех пор, пока, как мы увидим далее, с Запада не появилась новая сила — Римская республика, подчинившая себе одну за другой разрозненные части империи Александра и сплотившая их вместе в новое и более устойчивое государство.
ГЛАВА 27. МУЗЕЙ И БИБЛИОТЕКА В АЛЕКСАНДРИИ
Еще до воцарения Александра греки уже распространились в качестве купцов, художников, чиновников и наемных солдат по большей части персидских владений. В династических смутах, последовавших за смертью Ксеркса, принимал участие отряд греческих наемников в десять тысяч человек под предводительством Ксенофонта. Возвращение этого отряда в азиатскую Грецию из Вавилона описано в его «Отступлении десяти тысяч», которое представляет собой одну из первых историй войн, написанных участником-полководцем. Завоевания Александра и раздел его недолговечного царства между подчиненными ему полководцами сильно способствовали проникновению в древний мир греков, их языка, обычаев и культуры. Следы этого распространения греческой цивилизации можно найти в глубине Центральной Азии и Северо-Западной Индии. Греческое влияние на развитие индийского искусства было очень велико.
В течение многих веков Афины сохранили свою славу как центр культуры и искусства; их школы функционировали до 529 г. после Р. X., т. е. в течение почти тысячи лет, но руководство интеллектуальной жизнью мира перешло теперь на ту сторону Средиземного моря, к Александрии, новому торговому городу, основанному Александром. Фараоном там сделался македонский полководец Птоломей, окруживший себя двором, говорившим на греческом языке. Прежде, чем сделаться царем, он был близким другом Александра и глубоко проникся идеями Аристотеля. Он взялся с большей энергией и уменьем за организацию условий, необходимых для развития знаний и исследований. Он написал также историю войн Александра, которая, к несчастью, потеряна для мира.
Еще Александр пожертвовал значительную сумму денег Аристотелю на его работы, но Птоломей I первым сделал постоянный, долговечный дар науке. Он заложил в Александрии здание, специально посвященное музам, Музей Александрии. В течение трех или четырех поколений научная работа александрийцев отличалась высокими достоинствами. Эвклид, Эратосфен, измеривший Землю и ошибившийся всего лишь на пятьдесят миль при исчислении ее диаметра, Аполлоний, написавший труд о конических сечениях, Гиппарх, составивший первую звездную карту и каталог звезд, Герои, изобретший первую паровую машину, находятся среди величайших звезд этого необычайного созвездия пионеров науки. В Александрию из Сиракуз прибыл учиться также и Архимед, состоявший впоследствии в тесной переписке с Музеем. Там же жил Герофил, один из величайших греческих анатомов, применявший, как утверждают, вивисекцию для своих исследований.
В течение одного или двух поколений, во время царствования Птоломея I и Птоломея II, длился ослепительный расцвет науки и открытий, подобного которому мир больше не видел вплоть до XVI века после Р. X. Но он был не продолжителен. Могло существовать несколько причин последовавшего упадка. Покойный профессор Магафи указывал в качестве главнейшей из них тот факт, что Музей был «царским» учебным заведением и что все его профессора и ученики оплачивались фараоном и состояли у него на службе. Это было очень хорошо, пока фараоном был Птоломей I, ученик и друг Аристотеля. Но по мере того, как представители династии Птоломеев сменяли друг друга, они египтизировались, попадали под влияние египетских жрецов и религиозного развития Египта, они не стремились развивать дальше уже сделанную работу, и их контроль окончательно задушил дух исследования. После первого века своей деятельности Музей сделал мало ценных вкладов в науку.
Птоломей I не только старался в самом современном духе способствовать накоплению новых знаний. Он пытался также основать энциклопедическое вместилище мудрости в Александрийской библиотеке. Но это был не просто склад книг, а учреждение, в котором книги переписывались и продавались. Огромная армия переписчиков сидела за работой, постоянно умножая копии книг.
Таким образом, здесь мы ясно видим первые зачатки того умственного процесса, который продолжается в наше время. Мы видим здесь систематическое собирание и распространение знаний. Основание этого Музея и библиотеки отмечает одну из величайших исторических эпох в жизни человечества. Это истинное начало Новой Истории.
Но этот труд по накоплению и распространению знаний встречал множество серьезных затруднений. Первым из них являлась глубокая пропасть в обществе, отделявшая философа, по своему положению аристократа, от торговца и ремесленника. В те дни существовало большое количество стеклянных и металлических дел мастеров, но они не находились в умственном контакте с мыслителями. Стекольщик создавал прекраснейшие цветные бусы и кубки, но он не выделывал флорентийской фляжки или оптического стекла. Чистое стекло не интересовало его. Металлических дел мастер выделывал оружие и драгоценности, но не делал химических весов. Философ создавал возвышенные теории об атомах и природе вещей, но не имел практических сведений об эмали, пигментах, фильтровании и прочем. Его не интересовали вещества. Так, Александрия в краткие дни своего процветания не создала ни микроскопов, ни новых химических продуктов. И хотя Герои и изобрел паровую машину, ее никогда не пытались использовать на практике для выкачивания воды, для приведения в движение судна или для другой какой-нибудь полезной цели. За исключением области медицины, практическое приложение знаний было весьма мало развито, и прогресс науки не поощрялся и не поддерживался интересом и возбуждением, вызываемым практическим применением научных выводов. Таким образом, с исчезновением умственной любознательности Птоломея I и Птоломея II, дальнейшая научная работа оказалась лишенной всякой опоры. Открытия Музея продолжали заноситься в секретные манускрипты и никогда, вплоть до возрождения интереса к науке в эпоху Ренессанса, не распространялись среди широкой массы человечества.
Библиотека также не вводила улучшений в производство книг. Древний мир не имел бумаги определенных размеров, сделанной из тряпичной массы. Бумага была китайским изобретением и появилась на Западе лишь в IX веке. Единственным книжным материалом являлся пергамент и полосы тростника — папируса, соединявшиеся краями. Эти свитки наворачивались на палки и были очень неуклюжи и неудобны для употребления. Эти обстоятельства препятствовали появлению печатных книг, разделенных на страницы. Само по себе печатание было известно миру, как кажется, еще в древнем каменном веке: в древнем Шумере уже существовали печати, но без обилия бумаги мало было толку печатать книги; этому нововведению, кроме того, могли оказывать сопротивление из профессиональных интересов занятые работой переписчики. Александрия выпускала книги в большом изобилии, но среди них не было дешевых, и ей не удавалось распространять знания среди населения античного мира вне зажиточного и влиятельного класса.
Таким образом, блеск этого умственного расцвета никогда не распространился за пределы небольшого круга, соприкасавшегося с группой философов, собранной первыми Птоломеями. Он напоминал свет в потайном фонаре, закрытом от широкого мира. Внутри он мог быть ослепительно ярким, но, несмотря на это, оставался невидимым. Остальной мир продолжал идти старыми путями, не ведая того, что семя научного знания, которое должно было со временем совершенно революционизировать его, уже посеяно. Александрию окутал вскоре мрак фанатизма, и семя, посеянное Аристотелем, в течение тысячелетия оставалось скрытым. Но вот оно вновь ожило и начало произрастать. В несколько столетий оно достигло того широко распространенного влияния знаний и ясных понятий, которое в настоящее время коренным образом изменяет человеческую жизнь.
Александрия не была единственным эллинистическим центром умственной деятельности в III веке до Р. X. Среди разрозненных остатков кратковременной державы Александра существовало много других городов, которые могли похвастаться блестящей интеллектуальной жизнью. Таков был, например, греческий город Сиракузы в Сицилии, где мысль и наука процветали в течение двух веков; таков был Пергам в Малой Азии, обладавший также огромной библиотекой. Но этот блестящий эллинистический мир вскоре был снова раздавлен нашествием с севера. Новые северные варвары, галлы, стремительно спускались по пути, которым однажды уже прошли предки греков, фригийцев и македонян. Они совершали набеги, разносили и разрушали все вокруг, а по следам галлов появились из Италии римляне, новые завоеватели, которые постепенно покорили всю западную часть огромного царства Дария и Александра. Это был даровитый, но лишенный воображения народ, предпочитавший право и выгоду науке и искусству. Из Центральной Азии приходили все новые завоеватели, грабя и порабощая царство Селевкидов и снова преграждая западному миру доступ в Индию. Это были парфяне, орды конных стрелков, которые обращались в III веке до Р. X. с греко-персидской империей Персеполиса и Суз почти так же, как обращались с ней мидяне и персы в VII и VI. С северо-востока приходили и другие, новые кочевники, не принадлежавшие к белокурым северным народам, говорившим на арийском языке; это были желтокожие люди с черными волосами, объяснявшиеся на монгольском наречии. Но о них мы скажем подробнее в одной из следующих глав.
ГЛАВА 28. ЖИЗНЬ ГАУТАМЫ БУДДЫ
Теперь мы должны отступить в нашем повествовании на три столетия, чтобы рассказать о великом учителе, которому удалось произвести почти полный переворот в религиозном мышлении и понятиях Азии. Это был Гаутама Будда, поучавший своих учеников в Бенаресе, в Индии, около того времени, когда Исайя пророчествовал среди евреев в Вавилоне, а Гераклит углублялся в Эфесе в свои размышления и изыскания о природе вещей.
Все эти люди жили на свете одновременно в VI веке до Р. X., ничего не зная друг о друге.
Это шестое столетие воистину является одним из наиболее замечательных во всей истории человечества. Повсюду (как мы увидим дальше, это распространилось и на Китай) человеческие умы обнаруживали новую отвагу. Повсюду они пробуждались от традиций царизма, жречества и кровавых жертвоприношений и задумывались над самыми глубокими вопросами. Кажется, как будто род человеческий достиг возмужалости после детства, длившегося двадцать тысяч лет.
Первоначальная история Индии все еще очень темна. Когда-то, быть может, около 2000 лет до Р. X., говоривший на арийском языке народ с северо-запада спустился в Индию, совершив одно или несколько нашествий; он сумел распространить свой язык и свои традиции в большей части Северной Индии; он говорил на особом наречии арийского языка — санскрите. Эти пришельцы застали в Индии смуглокожий народ с более утонченной, чем у них, культурой, но с меньшей силой воли; этот народ владел бассейном Инда и Ганга. Но пришельцы, по-видимому, не смешались со своими предшественниками так же свободно, как сделали это греки и персы. Они остались в стороне. Когда прошлое Индии становится смутно различимым для историка, индийское общество уже разделено на несколько слоев, или каст, с непостоянным числом подразделений; люди разных каст не едят вместе, не заключают между собой браков и не общаются свободно. И в течение всей истории продолжается это расслоение на касты. Это сообщает индийскому государству некоторые особенности по сравнению с простыми, свободно общавшимися европейскими и монголоидными общинами. Это действительно общество, состоящее из множества обществ.
Сидхарта Гаутама происходил из аристократической семьи, которая правила небольшой областью на склоне Гималаев. В девятнадцать лет он женился на красавице, своей двоюродной сестре. Он охотился, веселился и гуляд в своем солнечном мире садов, рощ и искусственно орошаемых рисовых полей. И среди этой жизни на него напала великая тоска. Это была неудовлетворенность великого ума, требовавшего работы. Гаутама чувствовал, что жизнь, которую он вел, не была настоящей жизнью, а праздником, и праздником, затянувшимся слишком долго.
Мысль о болезнях и о смерти, о тщете всего земного и неполноте всякого счастья возникла в уме Гаутамы. Однажды, будучи в подобном мрачном настроении, он повстречался с одним из тех странствующих аскетов, которые уже тогда в большом количестве существовали в Индии. Эти люди жили, подчиняясь строгим правилам, уделяя много времени созерцанию и религиозным спорам. Считалось, что они ищут глубокой сущности жизни, и страстное желание поступить так же овладело Гаутамой.
Он раздумывал над этим проектом, говорит предание, когда ему принесли весть, что жена его произвела на свет первенца. «Это новые узы, которые необходимо порвать», — сказал Гаутама.
Он вернулся домой, встреченный радостным ликованием своих товарищей по касте. Чтобы отпраздновать появление этих новых уз, были устроены большой пир и пляска, но ночью Гаутама проснулся в сильном смятении духа, «как человек, которому сказали, что его дом горит». Немедленно же он решил покинуть свою счастливую, бесцельную жизнь. Он тихонько подошел к порогу спальни своей жены и, при свете масляной лампы, увидел ее сладко спящей, окруженной цветами, державшей в объятиях его новорожденного сына. Он почувствовал большое желание перед уходом заключить в свои объятия ребенка в первый и последний раз, но страх разбудить жену удержал его. Он повернулся наконец и вышел в ярком сиянии индийской луны из дома, затем вскочил на лошадь и отправился в мир.
Он очень далеко заехал в эту ночь, остановился под утро за пределами своей области и сошел с лошади у реки. Там он срезал мечом свои развевающиеся кудри, снял все свои украшения и отослал их вместе с лошадью и мечом обратно домой. Идя дальше, он встретил человека в рубище и обменялся с ним платьем; избавленный от всех земных уз, он был теперь волен посвятить себя исканию мудрости. Он направился на юг, к убежищу отшельников и учителей в холмистых отрогах Виндайских гор. Там в заповедных пещерах жили мудрецы, ходившие в город за своим несложным пропитанием и устно делившиеся своим учением со всеми, кто приходил к ним. Гаутама оказался посвященным во всю метафизику своего века. Но его проницательный ум не удовлетворился предложенными ему решениями.
В индийском сознании всегда существовала склонность к вере, что сила и знание могут быть достигнуты путем крайнего аскетизма, постами, бессонницей и самоистязаниями, и Гаутама решил испробовать эти способы достижения мудрости. Он отправился вместе с пятью братьями-учениками в джунгли и там предался посту и жестокому умерщвлению плоти. Слава о нем распространялась, «как звон большого колокола, подвешенного к небесному куполу». Но она не принесла ему сознания достигнутой истины. Однажды он бродил, стараясь, несмотря на ослабленное состояние, размышлять; внезапно он лишился сознания. Когда же он пришел в себя, нелепость этих полумагических путей искания истины стала для него очевидной.
Он привел в ужас своих товарищей, попросив обыкновенной пищи и отказавшись заниматься дальше умерщвлением плоти. Он сознавал теперь, что всякая истина, которую может постичь человек, лучше постигается хорошо упитанным мозгом и здоровым телом. Такое представление было абсолютно чуждо настроению его страны и времени. Ученики покинули его и вернулись в Бенарес в сильном унынии. Гаутама стал странствовать один.
Когда ум захвачен великой и сложной проблемой, он подвигается вперед шаг за шагом, лишь очень слабо сознавая достигнутый им успех, пока, словно озаренный ослепительным светом, внезапно не почувствует торжества. Так случилось и с Гаутамой. Однажды, когда он уселся под большим деревом на берегу реки, чтобы поесть, ему явилось светлое видение. Ему показалось, что он ясно видит жизнь насквозь. Говорят, что он просидел весь день и всю ночь в глубокой задумчивости, затем встал на ноги, чтобы поделиться своим откровением с миром.
Он отправился в Бенарес и там отыскал и снова привлек к себе новым учением своих прежних учеников. В царском Оленьем Парке в Бенаресе они выстроили себе сами хижины и основали нечто вроде школы, в которую приходили многие, искавшие мудрости.
Отправным пунктом его учения являлся вопрос, который он задавал себе, еще будучи счастливым молодым человеком: «Почему я не вполне счастлив?» Это был интроспективный вопрос, сильно отличавшийся по характеру от откровенной и самозабвенной, направленной вовне любознательности, с которой Фалес и Гераклит углублялись в тайны Вселенной, или от столь же самоотверженного бремени нравственной ответственности, которое великие пророки налагали на сознание евреев. Индийский учитель не забывал о себе, он сосредоточивался на своем «я» и старался уничтожить его. Все страдания, учил он, вызываются сильными желаниями личности. До тех пор, пока человек не овладеет ими, его жизнь — волнение, а конец — горе. Существуют три главные формы жажды жизни, и все они представляют собой зло. Первая — это жажда удовлетворения плотских желаний, жадность и все виды чувственности, вторая — устремление к личному, эгоистическому бессмертию, третья — жажда личного успеха, приверженность к мирской суете, скупость и т. п. Чтобы избежать горя и отчаяния в жизни, все эти формы желаний должны быть подавлены. Когда они побеждены, тогда наше «я» исчезает совершенно, тогда достигается блаженство души — нирвана, высшее благо.
Такова суть его учения, чрезвычайно утонченного, метафизического учения, которое далеко не так легко понять, как стремление греков увидеть и бесстрашно познать или еврейский завет бояться Бога и жить в истине. Учение Гаутамы было много выше понимания даже его собственных ближайших учеников, и неудивительно, что, как только его личное влияние исчезло, оно исказилось и извратилось. В то время в Индии была широко распространена вера в то, что на землю время от времени нисходит мудрость и воплощается в каком-нибудь избраннике, которого называли Буддой. Ученики Гаутамы заявили, что он был Буддой, хотя не существует никаких данных относительно того, присваивал ли он себе когда-нибудь сам это звание. Не успел он умереть, как вокруг его имени начали сплетаться целые циклы легенд. Человеческое сердце всегда предпочитало чудесную сказку нравственному усилию. И Гаутама-Будда превратился в сверхъестественное существо.
Тем не менее в мире осталось все же некоторое положительное достижение. Если нирвана и была слишком высока и утонченна для понимания большинства людей, если инстинкт к созданию мифов в народе и был слишком силен для простых фактов жизни Гаутамы, все же люди могли усвоить себе кое-что из стремления учителя к тому, что он называл путем восьми достижений, арийским, или благородным путем в жизни. В его учениях заключалось требование умственной порядочности, чистоты стремления и речи, справедливых поступков и честной жизни. В них было нечто, способное оживить совесть и, вместе с тем, призыв к великодушным и самоотверженным действиям.
ГЛАВА 29. ЦАРЬ АШОКА
На протяжении нескольких поколений после смерти Гаутамы возвышенное и прекрасное буддийское учение, впервые определенно высказавшее, что высочайшее благо для человека заключается в обуздании своего собственного «я», имело сравнительно небольшой успех. Но потом оно поразило воображение величайшего из монархов, которого когда-либо видел мир.
Мы уже упоминали о том, как Александр Великий появился в Индии и как он там сражался с Пором на берегах Инда. Греческие историки рассказывают, что некий Чандрагупта Маурия явился к Александру в лагерь и начал уговаривать его идти дальше, к берегам Ганга и завоевать всю Индию. Александр не мог этого сделать вследствие отказа своих македонян углубляться в страну, являвшуюся для них неведомым миром, однако, Чандрагупте удалось спустя некоторое время (в 321 до Р. X.) заручиться помощью некоторых горских племен и осуществить свою мечту без помощи греков. Он основал империю в Северной Индии и в 303 г. до Р. X. уже оказался в состоянии напасть на Селевка I в Пенджабе и уничтожить последние остатки владычества греков в Индии. Его сын расширил владения этой новой империи, а его внук, Ашока, монарх, о котором пойдет речь в настоящей главе, в 264 г. уже был владыкой над державой, простиравшейся от Афганистана до Мадрас;!.
Ашока вначале был склонен следовать примеру своего отца и деда и завершить завоевание Индийского полуострова. Он завладел Калингой (255 до Р. X.), страной, расположенной на восточном побережье Мадраса; ему постоянно сопутствовала удача, но вместе с тем он был единственным из всех известных нам полководцев, почувствовавшим такое отвращение к жестокостям и ужасам войны, что сам отказался от продолжения ее. Он решил никогда больше не воевать. Он воспринял миролюбивое учение буддизма и объявил, что отныне все его завоевания будут носить чисто духовный характер.
Его двадцативосьмилетнее царствование было одним из самых светлых промежутков в полной смут истории человечества. Он организовал в большом масштабе рытье колодцев в Индии и посадку деревьев, дающих тень. Основал госпитали, устроил общественные сады и сады для выращивания целебных трав. Основал особую отрасль управления для защиты интересов аборигенов и покоренных народностей Индии. Принял меры к образованию женщин. Много жертвовал проповедникам буддийского учения и пытался склонить их к лучшей и более основательной критике накопленной ими литературы, так как искажения и наросты суеверий очень быстро наслоились на простом и чистом учении великого индийского учителя. Ашокой были отправлены миссионеры в Кашмир, в Персию, на Цейлон и в Александрию. Таков был Ашока, величайший из царей, далеко опередивший свой век. Он не оставил после себя ни преемника, ни какой-либо организации людей, которая могла бы продолжать его дело, и через какую-нибудь сотню лет после его смерти великие дни его царствования стали лишь славным воспоминанием для расстроенной, пришедшей в упадок Индии. Каста жрецов-браминов, высшая и самая привилегированная изо всех каст в социальном устройстве Индии, всегда противилась открытой, свободной проповеди буддизма. Постепенно эти брамины подорвали влияние буддизма в стране. Старые чудовищные боги, бесчисленные культы религии индуизма вновь получили власть. Система каст стала более суровой и сложной. В течение многих столетий буддизм и браминизм процветали бок о бок; постепенно буддизм зачах и браминизм, имевший бесчисленные формы, стал на его место. Но за пределами Индии, в тех странах, где не существовало деления на касты, буддизм распространялся, пока не завоевал Китай, Сиам, Бирму и Японию — страны, где он господствует и поныне.
Поделиться книгой: