(Не)упокойся с миром

— Здесь скрыты самые последние ваши воспоминания, — молвил служитель. — Мне нужно было убедиться, что ни один из вас при жизни не дал обет другому, — сказал он смиренно.

— Так вы поможете нам его расторгнуть? — глухо поинтересовалась Амаль.

Сейчас она особенно хотела этого, увидев себя глазами Мираса. Услышав, несогласие его. Точно получив доказательство, что напрасно подозревала юношу когда-то в корысти.

А Мирас замер, потупившись, все прокручивая в мыслях последнее воспоминание Амаль. Веяло от него одиночеством и безысходностью. Ни родной души, ни надежды не чувствовалось в увиденном.

— К сожалению, нет у меня власти расторгнуть ваш обет, — развел руками служитель, кротко глянув на молодых людей. — Но коли намерения ваши честны и ясны, дам совет: идите к бесконечному озеру, на берегу его найдете престарелого мужа, возможно, он сможет вам помочь.

7

Простившись со служителем Храма Вечного Мира, Мирас и Амаль вновь двинулись по дороге. Уже дважды обманулись они в своих чаяньях. Поэтому каждый шаг давался тяжело. Где легкость души, о которой поются песни и слагаются стихи. Тяжесть предназначалась только грешникам. А разве Амаль успела нагрешить? Или Мирас? Каждый из них размышлял о себе и другом, и не находил причин для подобного наказания.

Девушка с неприязнью вспоминала мачеху. Та в свое время не нашла ни ласки, ни добрых слов, ни ничего не стоящих объятий, чтобы завоевать любовь падчерицы. Но зато похороны постаралась обставить так, чтобы соблюсти все человеческие приличия, наверняка просто боялась, что душа Амаль бумерангом вернется к ней и отнимет покой. А подумала ли Рамина о том, кого свяжут с умершей брачные обеты? Даже если бы Мирас остался жив, ему пришлось бы хранить верность той, кто по-настоящему никогда бы не стала его женой. Каково это? Заведомо, навсегда отказаться от любви и человеческого счастья.

Парень же вспоминал свою матушку. Хорошо, что она ушла в Вечный Мир раньше того, чтобы узнать, что ее сына сначала ограбили на дороге, а потом обвели вокруг пальца лживые служители Храма. Она всегда считала его добрым, смелым, умным, способным справиться с любыми трудностями. В итоге оказалось, что Мирас слабый, доверчивый и трусливый человек, еще и с чрезмерно завышенной самооценкой. Кем он счел Амаль, впервые увидев ее под расшитым покрывалом — избалованной, не достойной добрых чувств девушкой. А сам бы он вынес хотя бы день в окружении полного безразличия, разбитый параличом и без надежды хоть на толику любви и счастья.

Молодые люди бы очень удивились, узнав, каким гармоничным, витиеватым узором переплетаются их мысли, но они оба предпочли держать их при себе.

Когда спустились сумерки, а на траве вдоль тропы показалась бисеринки росы, перед взорами молодых людей открылось бесконечное озеро. Вода в нем была настолько прозрачной, что даже издали виднелись косяки рыб. На берегу стоял шалаш. Рядом с ним — скамья, на которой сидел пожилой мужчина и чинил сеть. В его пальцах мелькал челнок, помогающий латать дыры. Под ногами мужчины развился с привязанными к сети грузилами маленький котенок.

— Доброго вечера, уважаемый! — поприветствовал Мирас.

Мужчина с хитрым прищуром оглянулся на подошедших к нему, щелкнул пальцами, и тут же сумерки сменились ночью. Щелкнул второй раз — заалел рассвет. Третий — солнечный свет разлился вокруг, запуская слепящие зайчики по водяной ряби.

— В Вечном Мире все относительно. Вечер ли, ночь ли, утро или день — это все осталось там, за гранью. Сюда мы пронесли только привычки и собственные представления о правильном и неправильном, а также свою правду, позабыв, что правд на самом деле множество, — медленно проговорил мужчина. — Но я рад вам. Зовите меня Зебадья.

Юноша и девушка назвали ему свои имена. Он покачал головой, многозначительно поджав рот. А потом похлопал по скамье, приглашая присесть и молча вручил по удочке.

— Зачем мне это? — фыркнула Амаль.

— Рыбу удить, — последовал короткий ответ.

— Привычки того мира? — усмехнулся Мирас.

— Почти.

Мужчина без лишних слов показал, как насадить приманку, забросить удочку, а потом продолжил своё занятие, как ни в чем не бывало.

Мирас и Амаль переглянулись. Но делать было нечего. Они забросили удочки и стали ждать. Поплавки мерно покачивались на волнах. Над озерной гладью парили невиданные птицы. Облака отражались в воде. И казалось, что время замерло. Даже неуемные мысли покинули голову.

Первым клюнуло у Мираса. Он дождался, когда поплавок уйдет под воду и дернул: на крючке болталась верткая золотистая рыбка. Она извивалась, вытащенная из воды. Мирас с сожалением вытащил ее, и хотел было снять с крючка и выпустить, но Зебадья схватил рыбку, мгновенно распотрошил и принялся изучать внутренности, остальное выкинув котенку у ног — парень и ахнуть не успел.

— Твои надежды, вот, что тебя волновало в час смерти, — выдал мужчина, а потом прикрыл потроха ладонью и через мгновение у него между пальцев забилась абсолютно живая рыбка, которую он тут же выпустил в озеро.

Тоже самое Зебадья провернул с уловом Амаль, но девушке он поведал, что ее последние мысли были о наследии рода, которое переходит совершенно чужим людям.

Больше никаких пояснений мужчина не дал, как ни в чем ни бывало продолжив латать сеть. Сытый котенок свернулся в клубочек и задремал у его ног.

Мирас и Амаль переглянулись и отложили удочки в сторону. Мог ли служитель Храма ошибиться и направить их не к тому, кто может расторгнуть их брачный обет? Или это они приняли Зебадью за другого? Его способности, конечно, удивляли, но что толку — знать, что волновало тебя в том мире, даже в последние мгновения жизни, если туда уже не вернуться?

А Зебадья вдруг взмахнул сетью, та расправилась прямо до самых облаков. На миг стало страшно, что сейчас в нее попадут солнце, луна и звезды, и небосклон осиротеет, а Вечный Мир поглотит непроглядная тьма. Но когда сеть опустилась на землю, в ней перекатывалось и сияло что-то удивительно прекрасное. Зебадья бережно распутал улов, пригладил его руками, шепнул и выпустил в озеро. Тут же то забурлило, по глади побежали буруны, и из недр поднялся круглый шар: на поверхности его росли леса, плескались океаны и моря, текли реки, вздымались горы. Он поднимался все выше и выше, пока совсем не скрылся из виду.

— Новый мир? — завороженно проронил юноша.

— Или возрожденный старый, какая разница? — усмехнулся мужчина. — А что касается вас, если Амаль — это надежда, а Мирас — наследие, есть ли повод печалиться? Что вас томило в последний час, то вы и встретили тут, — он помолчал, будто давая им время осознать сказанное. — Однако не за этими знаниями вы пришли ко мне, а я не в силах дать вам желаемое. Идите к Драконовой пещере, если пройдете ее насквозь, встретите мудрого старца, возможно, он расторгнет ваш обет.

8

Являясь новыми постояльцами Вечного Мира, ни Амаль, ни Мирас не знали, где находится Драконовая пещера. Они не догадались сразу спросить направление у Зебадьи, а когда оглянулись, казалось бы, уйдя совсем недалеко от озера, мужчина, котенок у его ног, скамейка и хижина куда-то делись. Только бесконечное озеро так же, как и раньше, лизало берег мягкими волнами, будто ласковый зверь.

— Ненавижу Рамину! — выпалила Амаль, заламывая руки. — Из-за нее нам приходится бродить по свету и искать непонятно кого!

Мирас не стал говорить девушке, что так-то она того и хотела — путешествовать по свету. Вместо этого парень просто взял ее за руку и потянул к себе. Амаль не ожидала, и растерявшись, оказалась вдруг как-то очень близко. Уставилась на Мираса глазищами, в которых будто бы плескалось бескрайнее озеро, и испуганно замолчала.

— Стоит ли ненавидеть того, с кем больше никогда не встретишься? — молвил юноша. — Нам некуда спешить. Наше время уже не подойдет к концу. А твоя мачеха осталась жить в нескончаемом страхе, что о ней подумают люди, что осудят, что ты вернешься вдруг, и что ее собственная жизнь подойдет к концу однажды.

Его губы все ближе и ближе приближались к губам Амаль, он склонялся к ней, как дерево склоняет ветви под тяжестью плодов, тянулся к девушке, как младенец к груди матери, совершенно забыв про недавнее желание отыскать предсказанную возлюбленную. Однако едва Мирасу удалось сорвать невесомы поцелуй, как Амаль отскочила от него, полыхая гневом:

— Ты… Ты? …Ты! — невнятно вылетали слова из ее груди. — Неужели ты готов смириться?! Я видела себя твоими глазами!

— Ты совсем другая, — Мирас сам не понимал, что чувствует сейчас.

Его охватили смущение и растерянность. Стало стыдно, но за то, что он сделал сейчас, или за то, что показал шар — не раскрыл бы и Зебадья. А потом вдруг тоже нахлынула злость. Внезапно, налетела, как порыв ветра, как ураган, безжалостно срывающий последние листья с ветвей.

— По-моему, это ты смирилась! Готова жалеть себя и ненавидеть мачеху! Она влияет на тебя даже здесь, твоя душа привязана не к моей душе, а к обиде! Этого ли хотел для тебя отец? — Мирас отмахнулся от девушки и рванул в сторону.

Амаль почувствовала стеснение и боль в груди. Там будто разлили тягучую смолу. Ее нежеланный муж несет полный бред! И оскорбляет почем зря! Девушка отвернулась и пошла в противоположном направлении.

Несколько десятков шагов дались ей без особого труда. А потом идти стало тяжелее: ноги увязали в рыхлом песке, налетевший встречный ветер заставлял нагибаться вперед и отворачивать лицо, трепал и больно дергал волосы. Хотелось остановиться или, что еще лучше, вернуться назад. Лишь упрямство вело Амаль вперед. Она с усилием переставляла ноги, жмурилась, зажимала на себе одежду.

А потом девушка почувствовала на себе прикосновения. Сначала неуверенные, мгновение спустя они стали настойчивыми. Она не видела тех, кто рыщет по её телу, кто срывает с нее одежду, украшения, нити жемчуга с волос, от того было ещё страшнее, чем если бы Амаль видела напавших.

— Отстаньте! — молила она. — Что вам нужно от меня? — голос срывался на шепот, ее будто снова охватывал паралич, руки и ноги слабели, и уже даже небытие во мраке казалось избавлением.

Мирас же уходил с тяжелыми смешанными чувствами. Почва под его ногами вдруг стала вязкой, как болото, она с чавканьем втянула ноги парня. Он сам не заметил, как погрузился сначала по колено, по пояс, по шею. Мелькнуло мысль, что, наверное, это все. Не встретить ему единственную возлюбленную. Однако эта мысль отчего-то не показалась настолько ранящей, как раньше. Мирас закрыл глаза и по макушку погрузился в жижу. И вдруг оказался в мире живых. Он сам не понял, как это получилось, но вдруг увидел прямо перед собой дверь в склеп. Та была приоткрыта. Изнутри доносились шорохи и какая-то возня.

В смешанных чувствах парень спустился по ступенькам. Перед его взглядом предстала усыпальница, усыпанная увядающими цветами, два гроба и спины троих воришек, увлечённо снимающих украшения с тела Амаль, разматывающих с нее дорогой саван и обменивающихся похабными шуточками. Тело Мираса их не заинтересовало, видимо, одежда, выделенная Храмом, не представляла особой ценности.

Парень попытался отпихнуть одного воришку, но руки просто проходили сквозь того, не давая зацепиться. Тогда он просто взвыл от отчаяния и мерзости происходящего.

Услышав утробный звук, воришки подскочили и принялись озираться по сторонам. Один размахивал ножом, второй поднимал повыше факел, третий на полусогнутых ногах прижимал одной рукой к себе расшитый жемчугом саван, а другой хватался за все подряд.

Но, как ни странно, воришки выглядели не страшно, а комично. Мирас не выдержал и расхохотался. Звук эхом отразился от стен. Факел упал из ослабевших рук и погас. Воры заметались по усыпальнице, роняя все подряд, натыкаясь друг на друга и испуская вопли ужаса. Мирас видел всё это очень хорошо, несмотря на отсутствие света, и хохотал во все горло. Быть бесплотным призраком оказалось довольно забавно. У него не получилось прикоснуться к людям, но вот управлять порывом ветра удалось — он захлопнул входную дверь с оглушающим грохотом.

— Никто из вас не выйдет до тех пор, пока не вернете все, что вам не принадлежит! — взвыл Мирас упоенно.

Воришки, с обезумевшими глазами, покидали все, что напихали за пазуху и в карманы, и бросились к выходу. Дверь заклинило. Подельники принялись обвинять друг друга, пока один не содрал с мизинца тоненькое колечко с поблескивающим камушком и не выбросил в порыве ужаса, то запрыгало по лестнице, пока не оказалось у ног Мираса.

Парень наклонился и узнал старое колечко матери, украденное разбойниками. Рассердившись, он поднял даже не ветер, а целый ураган, все цветы закружило по усыпальнице, кувшины с благовониями обрушились на голову воришкам, оставляя глубокие ссадины и синяки. Потом дверь усыпальницы сдалась под напором обезумевших бандитов, и те, с нечленораздельными воплями помчались по кладбищу.

Мирас поднял колечко. Единственная память о человеке, посвятившем ему жизнь, подарившем ему годы безоблачного счастья и надежду на любовь. Оно странным образом вернулось к нему и подарило покой и легкую светлую грусть. Юноша припрятал было колечко в пояс, но потом испугался, что вновь потеряет, и надел на мизинец. Внутри сразу разлилось тепло, будто обняла матушка и шепнула слова ободрения.

9

Амаль сама не поняла, когда прикосновения прекратились. На тот момент она уже находилась в такой панике, что не смогла бы вспомнить свое имя. Состояние было такое, словно внутри надувается воздушный шар, еще одно мгновение, и он лопнет, разлетится на тысячи кусочков.

Девушка пробовала вспомнить хоть какие-то молитвы, но все слова напрочь стерлись из головы. Она осталась одна. С непослушными губами, обуреваемая неподвластными ей чувствами, во власти непонятно кого.

А потом раздался вой, сменившийся хохотом. Амаль осознала, что липких прикосновений больше не чувствует, осталось лишь ощущение сквозняка, будто с нее содрали одежду.

Девушка присела в полном бессилии. Что делать дальше, куда идти — она не представляла. Вечный Мир оказался не уютнее земного. Мирас пропал. Обещанная встреча с ушедшими родителями не состоялась. Амаль не удивилась бы и тому, что пятно света бы опять сузилось, заключив ее в крошечную тюрьму.

Хохот сменился словами:

— Никто из вас не выйдет до тех пор, пока не вернете все, что вам не принадлежит! — произнесенные загробный голосом с подвываниями и, как вдруг показалось, несколько нарочитым актерством.

Раздавшийся голос смутно напоминал голос Мираса. Амаль удивленно огляделась по сторонам. Что вообще происходит?

— Мирас! — позвала она сначала робко, а потом повторила уже более настойчиво: — Мирас!!

Но кроме стрекота кузнечиков до слуха не доносилось больше ни звука, похоже, ее нежеланный супруг ушел достаточно далеко, чтобы услышать. Ей не осталось ничего другого, как подняться и пойти за ним, правда, она совершенно потерялась, в какую сторону, и вполне возможно, что сейчас все отдалялась и отдалялась от него.

А Мирас застрял в мире живых. Он прибрал усыпальницу, сложил, насколько мог аккуратно, сломанные цветы, заново обрядил тело Амаль. Оно оказалось высохшим и легким, гниение и распад не коснулись его. Сейчас девушка уже не казалась Мирасу настолько отталкивающе-безобразной. Изможденной болезнью, одиночеством, печалью. Кто выглядел бы краше в её случае? Боль тисками охватила Мираса, когда он вспомнил сцену, увиденную в шаре. В чем вина этой девушки? Чем она заслужила свои страдания? Он испытывал к ней неприязнь поначалу, но разве она выбирала свою судьбу?

Убедившись, что тело Амаль выглядит достойно, Мирас поднялся по ступенькам и вышел наружу из склепа. Сдвинуть с места дверь не получилось, но зато получилось вызвать ветер, который и захлопнул ее. Парень увидел, что замок сбит и валяется в стороне. Поделать с этим Мирас ничего не мог, оставалось лишь понадеяться, что воришки надолго забудут дорогу на кладбище.

Юноша встал, раскинув руки к рассвету. Как красиво. Яркие краски разливались по небу, солнечные лучи прорезали облака сияющей короной. Бисеринки росы переливались на травинках драгоценными камнями. И в этом прекрасном мире живут люди, совершенно не ценящие эту красоту!

Впитав в себя силу начинающегося дня, Мирас направился к Храму. Не понимая, что именно хочет, без определенной цели, возможно, просто посмотреть, как живется Мауни и Хейко, после того, что они натворили.

Служители просыпались рано. Еще до первых лучей солнца они совершали омовение, чтобы не читать утренние молитвы с грязными руками и лицом.

— Еще бы умывали свои души, — проронил Мирас.

Служитель, нечаянно услышавший его слова, вздрогнул и обернулся. Он оказался молод и незнаком. Ни одного волоска не росло на его голове. Безбровое лицо казалось удивленным, но не испуганным, как у расхитителей усыпальниц.

— Кто здесь? — мягко поинтересовался служитель.

Пугать его Мирасу не хотелось.

— Бесплотный дух, — ответил он. — Проведи меня к брату Хейко, — попросил, пользуясь возможностью.

— Конечно! — с восторженностью ребенка отозвался служитель.

Он повел Мираса по тропинкам храмового сада, минуя лечебницу, прямиком к кельям. Дойдя до одной из запертых дверей, тихонько постучал.

— Разве брат Хейко не служит больше при лечебнице? — удивился Мирас.

Служитель помотал головой и вздохнул.

Дверь открыл не Хейко, а глубокий старик в храмовой одежде.

— Валид? — удивился он. — Ты пришел навестить нашего брата?

Мирас скользнул в дверь и увидел Хейко, тот лежал на скамье, прикрытый целым ворохом покрывал, бледный, постаревший, будто прошли десятилетия. Он вяло сминал пальцами верхнее покрывало. Глаза его провалились. Кожа казалась серой.

— Ты пришел, — прошелестел Хейко.

Мирас оглянулся, думая, что тот обращается к служителю, показавшему ему дорогу, но Валид еще стоял у дверей со стариком.

— Ты пришел за мной, — повторил болящий, и Мирасу стало понятно, что тот видит его. — С тех пор, как я не рассчитал дозу, дающую расслабление телу и языку, дав тебе испить слишком много, моя душа не может найти покоя, моя совесть истончает кости и травит кровь. Мауни пытался убедить меня, что ты бы и без того испустил дух, но у него не вышло. Мне затмил разум блеск его монет в тот день, однако получив причитающееся, я не стал счастлив. Ты проклял меня?

— Нет, — ответил Мирас.

— Я не верю тебе! — простонал Хейко. — На твоем месте мне бы хотелось тебя наказать! И что, кроме посмертного проклятья, может так истощить тело?

— Поначалу я возненавидел тебя. Оказавшись же в этом мире, понял вдруг, что просто хочу взглянуть в твои глаза. Ты наказываешь себя сам, не мое проклятие, — ответил Мирас и отступил назад. — Прощай!

10

Амаль шла и шла вперёд, привыкая обходиться без воды и пищи, наверное, окончательно осознав, что не только к прошлому не вернуться, но и ее представления о Вечном Мире оказались совсем иными, чем он сам. Идти без компании, пусть и навязанной, оказалось тоскливо. Пожалуй, только это роднило Амаль живую, и Амаль нынешнюю, что некому было поведать свои мысли, поделиться впечатлениями, разделить момент. Наверное, подвернись сейчас ей под руку кто угодно, даже Рамина, девушка бы не стала противиться этой компании.

Зацепившись за образ мачехи, Амаль четко представила ее надменно вскинутый подбородок, расправленные плечи, прямую стать. Та будто и впрямь пошла рядом.

— Ты помнишь, — заговорила вслух девушка, обращаясь к воображаемому образу, — как мы встретились впервые? Тебя привела сваха. Отец не слишком хотел жениться, но она убедила его, что негоже известному торговцу оставлять единственную дочь без присмотра, на нянек-мамок, бесправных рабынь и служанок без рода, племени и воспитания. Сваха сказала, что у нее на примете достойная молодая вдова с двумя девочками, примерно моего возраста. Отец согласился на встречу. Мы с ним все утро хихикали от волнения и предвкушали встречу. Я надела лучшее платье и нацепила все матушкины бусы, надеясь понравиться тебе. Сейчас я понимаю, что выглядела, должно быть, как ярмарочная обезьянка, но отец ничего мне не сказал, а я руководствовалась своим пониманием красоты. Слуги начистили серебро и хрусталь. Рабыни вымели всю пыль, которую могли. Ты вошла, в сопровождении свахи, — Амаль судорожно вздохнула, будто заново переживая этот момент, — это потом уже мы узнали, что вы с ней близкие родственники, подошла ко мне и сказала, что я девочка, а не балаганный ряженый. Потом провела пальцем по картинной раме и выдала печальное, что дом запущен без женской руки. Дальше больше, ты раскритиковала и посуду, и кухарку. К концу встречи я ненавидела тебя. А отца будто заворожили, он с соглашался со всем, кивал, повторял, что дом без женщины — это тело без души, взор без огня, песня без чувства. Ты была красива! А он давно вдов.

Амаль замолчала. В горле будто образовался комок, мешающий говорить. Воображаемая мачеха все шла рядом, не отставая ни на шаг, непривычно молчаливая. Девушка продолжила, лишь овладев собой.

— После свадьбы отец тут же уехал с караваном. А я осталась, как и раньше, на мамок-нянек, бесправных рабынь и служанок без рода-племени и воспитания. Ты дарила любовь и внимание лишь своим дочерям. Мне оставались только пригляды за вами и книги. С их страниц я узнавала, как себя вести, как одеваться. Но я была живым ребенком, надолго в полном порядке моя одежда не оставалась. Ты покупала мне новую, а потом жаловалась отцу, сравнивая меня и своих дочерей, которые только и делали, что сидели возле нее, как раскормленные кошки. Отец выслушивал ее, но слишком любил и знал меня, чтобы наказывать. Сейчас я думаю, ты вела себя так, потому что боялась, что рано или поздно до него дойдет, что ты намного ниже отца по рождению, что управление таким огромным домом для тебя в новинку, что твои дочери не знают грамоты, а ты сама едва можешь написать имя. Да-да. Это не осталось для меня секретом. И то, что ты тайно занималась с приходящим учителем — тоже. Его посоветовала тебе сваха. Старого ученого старика, который, однажды увидев меня, очень удивился, что я не занимаюсь с тобой и твоими дочками. Тебе не осталось иного, как звать и меня.

Амаль с неприязнью посмотрела туда, где как будто шла Рамина. Но вдруг глаза ее посветлели:

— А помнишь, как ты пыталась задобрить меня, чтобы я ни о чем не рассказала отцу, перед его возвращением. Это были лучшие дни, хотя я все равно вредничала с тобой, чувствуя безнаказанность. Тогда твои дочери даже играли со мной, и я искренне думала, что мы подружимся. Но потом я нечаянно слишком сильно толкнула одну, несколько раз обыграла в догонялки другую, им не понравилось. А ты, как хорошая мать, встала на их сторону.

Амаль, погрузившись в свои воспоминания, вновь ощутила себя той маленькой девочкой, которую перекидывало от надежды к разочарованию, штормило в чувствах. Мачехины дочери не нуждались в особой компании, они всегда были друг у друга. А вот Амаль оставалась одинокой и на фоне их чириканья между собой это ощущалось особенно остро.

Эх, попадись они ей сейчас! Уж девушка бы не остановилась на запачканных платьях, поломанных куклах. Сейчас бы она придумала что-то более изощренное. Амаль поймала себя на мыслях, что придумывает, как бы могла досадить тем, кто так и не стал ей ни сёстрами, ни подругами. Они ни разу не навестили ее после болезни. А в день смерти отца вообще бесхитростно заявили, что теперь все в доме принадлежит им, заступиться за неё некому, у них будут лучшие женихи и наряды… Как будто в тот момент это ее хоть сколько-нибудь волновало.

Дурынды! Глупые кокетки! Как они поддерживали Рамину с двух сторон, как правдоподобно играли скорбь!

Амаль сжала пальцы в кулаки, прижала их к груди и закричала, заливаясь обжагающими слезами:

— Ненавижу!!!

Выплеск ярости утомил и расслабил. Воображаемая Рамина, видимо, испугалась и исчезла, будто ее и не было. А ведь девушке осталось сказать ей еще так много! Все, что накопилось за эти годы, что она замалчивала, а потом и вовсе не могла сказать.

Нянюшка, добрая нянюшка! Ее не показал на похоронах прозрачный шар. Разрешили ли ей вообще попрощаться с Амаль? Вот почему Рамину оказалось вообразить легче, чем добрую старушку?