Помоги проекту - поделись книгой:
Так кем она была, и каковы ее победы? Всякий, кто прикасался к образу Лу Андреас-Саломэ, тотчас вспомнит эпохальную фотографию, на которой она гордо высится в колеснице с многозначительно демонстрируемым кнутом в руке, а впряжен в ту колесницу вместе с прусским философом Паулем Рэ не кто иной, как сам Фридрих Ницше! Конечно, она выжала максимум из своего знакомства и неудавшихся отношений с великим мыслителем цивилизации. О да, маленькая, худенькая и бесконечно горделивая девочка Лу была достаточно умна, чтобы виртуозно общаться с выдающимися личностями. Между прочим, отвечая сокрушительными отказами на их предложения выйти замуж. Очень точно о ее уровне и месте высказалась ее биограф Франсуаза Жиру: «В сущности, ей не могли простить того, что она оказалась женщиной, способной понять идеи Ницше и обсуждать их с ним». Зачтем это ей в неоспоримые преимущества. Но, забегая вперед, заметим: для управления моментом этого было даже слишком много, но для достижения счастья — слишком мало. На самом деле эпатажное фото — лишь декорация к образу Лу. Эта насмешница хотела стать роковой женщиной и стала ею — в сотрудничестве с мужчинами, образы которых и подчеркнули ее силу. К подлинным ее достижениям можно отнести то, что Ницше она подарила идею Заратустры, а заодно и загадочную концепцию сверхчеловека, которая со временем увековечила самого мыслителя-динамита. Райнеру Марии Рильке она изменила имя, чем привнесла новый химический элемент в структуру бессмертного поэта. С Фрейдом она была на короткой ноге, не придавая ему блеска короля, но насыщая определенными идеями.
Вот как звучит описание ее величественности: «Такой «коллекции» потерявших голову знаменитостей не встретишь более ни в одной женской биографии. Лу была «Великой русской революцией» в жизни Ницше, ее боготворил и воспевал Рильке, ею восторгался Фрейд, ее собеседниками были Ибсен и Т олстой, Тургенев и Вагнер…» Так и хочется вспомнить Ницше: а не была ли она просто актрисой самой себя? Не оказалась ли ее жизнь бессмысленным фарсом, игрой заигравшейся с собой девочки?
Кажется, она испытывала экстатический прилив сил и ликования уже от того, что тот или иной знаменитый человек попадал в ее ловко приготовленный капкан. Можно имитировать влюбленность и чувственность, но это вторично. Главное — зафиксировать отношения в общественном сознании, «застолбить» существующую коммуникацию. Интимная близость вторична. С Ницше еще вернее была дружба, с Фрейдом уже могла быть только дружба; с Рильке была мимолетная страсть, многих мужчин, как, например, успешного немецкого политика Георга Ледебура или писателя Франка Ведекинда, она попросту использовала. Крайне важно, что для Лу интимная связь неотъемлема от ее пытливо-ненасытного желания получать знания от мужчин. Однако, в отличие от Коко Шанель, она умеет и отдавать идеи, обогащать партнеров. Впрочем, ее доктрина непоколебима и звучит для противоположного пола как неумолимый приговор: «Я буду вечно верна воспоминаниям, но не мужчинам». Суровая и многозначительная. Но многого ли она стоит на склоне жизни, когда хочется оглянуться и узреть позади нечто светлое, наполненное благодатью? Искры ее молодости быстро погасли, партнерство с несколькими гениями придало яркости — не ей самой, но архетипической памяти. Сначала мятежный и решительный отказ от физической близости, за ним — остервенелые животные эксперименты. Был ли образ «бесполой Мессалины» рефлексией на инцест, на что намекает ее биограф Франсуаза Жиру, или то была игра, придававшая сил, неведомо. Да и не столь важно.
Лу трудно обвинить в отсутствии чутья на сенсацию. К примеру, когда труды уже сошедшего с ума Ницше стали потрясающе модными, она совершила чисто журналистский трюк — рассказала в статьях о своих приватных отношениях с умирающим философом. Что ж, кто из женщин не хотел блистать?! Пусть даже за счет отвергаемых и низвергнутых судьбой мужчин. Нереализованное материнство — мучительная пожизненная пытка Лу Андреас-Саломэ. Но она по-своему решила эту проблему, удочерив девочку, которая появилась от связи мужа с экономкой. «Лу страшно привязалась к Марихен, которая преданно ей служит. В конце концов она удочерит ее и сделает своей наследницей», — говорит за нее Франсуаза Жиру.
Попробуем для верности заглянуть в ее глубины как личности. С юных лет Луиза пытается проникнуть в те области, которые сближают ее с мужчинами-интеллектуалами и выделяют из среды женщин. Она слушает университетские лекции (когда еще не существовало высшего образования для женщин), высказывает шокирующие окружающих желания: поступить в Цюрихский университет, учиться у известного во всей Европе протестантского теолога. Одним словом, поднимает планку своего восприятия сразу на высоту мирового уровня, странный нефизический нарциссизм бьет из нее фонтаном. Чтобы беседовать с Ницше о небе и аде, о Боге, религии, смерти, сексе, а с Фрейдом углубляться в пещеры психоанализа, надо обладать недюжинным талантом. Она его оттачивала, направляя энергию на развитие личности и невыносимо долго для ее собеседников отодвигая раскрытие собственной сексуальности. Дивно, но своей недоступностью и недостижимостью как женщина она только больше приковывает к себе тех мужчин, что оказываются рядом. Там, где Лу ничего не смыслит, например в музыке, она играет и лукавит или же помалкивает, впитывая информацию (достойно внимания, скажем, посещение Байройта, где Рихард Вагнер ставил «Парсифаля»). Она нюхом чуяла то достойное в мужчинах, что можно превратить в великое, — это не божественный дар, а результат желания быть в кругу выдающихся личностей. Как писала ее биограф, Лу ведет «прицельный огонь по писателям, социологам, ученым». Но любопытно и то, что Луиза не возводит в догму идею для женщины «быть кем-то» в смысле профессии, она настаивает на возможности самодостаточности женщины безотносительно ее социальной деятельности. По версии Саломэ, женщина «представляет собой организм, замкнутый на самом себе и в самом себе черпающий счастье существования». Версия противоречивая, да и сама ее автор посещала оазисы счастья большей частью в моменты признания ее мужским сообществом, то есть питалась мужским восхищением. Но на самом деле при строгом суждении она оставалась только женщиной-собеседницей, вне профессии. Хотя и научилась выплескивать то, что не под силу ее современницам, обремененным догмами морали. То Лу пишет о частной жизни с Ницше, то издает книгу
Так чем же притягивали внимание мужчин все эти женщины? В первые минуты знакомства — вполне уместной прелестью женственности с явным налетом эротизма. Но первое же общение давало понять мужчине их неординарность, широту мировоззрения, панорамное видение мира, собственные незаурядные суждения, и все это — на фоне очень ярко выраженного, четко обозначенного агрессивно-наступательного образа мышления. Мужчина, сталкиваясь с такими личностями, тотчас понимает: это не просто исключительная женщина с прорывным характером, это — роковая женщина. Оттого-то так много приключений и событий вокруг таких с виду милых и хрупких особ. Главное же, что стоит усвоить женщинам, желающим добиться схожего эффекта: харизма этих амазонок есть не что иное, как результат умножения ежедневной работы с собственной личностью и воинственных, направляемых волей намерений. Мораль их интересовала только в той мере, в какой она может воздействовать на умы современников. Их взгляды всегда были направлены выше —
Глава четвертая. Драматическая миссия супруги диктатора
Каждая яркая судьба — это, прежде всего, выбор. Каждая блистательная женщина — это реализованный выбор, неповторимый прыжок в бесконечность. Независимо от стоимости входного билета в Пантеон Славы — ведь это выбор индивидуальный.
Сказочную, невыносимо яркую и короткую, как молния, судьбу Эвиты можно было бы обозначить как «переигрывание» самой себя. Эвита Перон, или Эва Дуарте, сыгравшая в реальной жизни драматическую роль святой мученицы, на самом деле была женщиной с целым ворохом страхов и комплексов. Она все время неустанно тащила за собой некий воз ядов, которые хотя и позволили мимолетное счастье длиной в шесть лет, но отравили саму жизнь. Однако среди прочего Эвита оставила по себе замечательный урок по «взращиванию великого мужчины». И вместе с этим результаты другого, мрачного эксперимента — по подрыву самой себя. Сила необычайно искристого свечения этой неповторимой личности говорит в пользу того, что ее история может оказаться полезной и поучительной для тех, кто метит в принцессы и королевы. Правда в том, что она умела побеждать, быть лучшей, самой первой. Но есть и другая правда, которая свидетельствует: победа с надрывом, борьба за преходящие мирские ценности, за возможность выделиться во всеобщем хаосе и суете — как минимум, сомнительна. Ее победы — восхитительный опыт восхождения. Но, откровенно говоря, это история несчастной и заблудившейся принцессы, добившейся титула королевы, но проигравшей игру под названием «жизнь». И конструкция причинно-следственных связей в ее жизни такая жесткая, а детские впечатления подобны таким тяжелым якорям в ее сознании, что вообще хочется говорить о некой предопределенности… То есть ее не в чем винить, такой она пришла из детства и такой же канула в небытие.
Часто социальное отторжение в детстве оборачивается непоправимым стрессом на всю последующую жизнь. А заодно и стимулом подняться над ситуацией, доказать свое величие иным путем, не просчитанным большинством, недосягаемым для слабых. Душевная боль неумолимо гонит вперед, вселяя силы и мужество. Именно таким мучительно-болезненным мотивом начинался звездный путь Эвы, внебрачной дочери владельца скотоводческой фермы Хуана Дуарте и его служанки. Эва оказалась младшей из пяти одинаково замусоленных, пропитанных нищетой, неизвестно для чего произведенных на свет чад, которым изначально не светило в жизни ничего хорошего. Эва вынесла из детства только скорбь и унижения, которые оставили на душе ничем не выводимую печать обид. Может быть, потому ее двойственности и противоречивости с лихвой хватило бы на десяток женщин; неисправимый дуализм был ее вторым «Я». Эвита жила компенсациями, как бы питаясь отрицательными эмоциями окружающих, которые сама же старательно вызывала. Она ненавидела мужчин, а ее непомерная жажда блистать и выглядеть недосягаемой была подобна язвительному уколу окружающим. Она вообще презирала сильных мира сего, и это выливалось в колкие обращения к министрам и богачам на «ты», в едкие замечания послам и чиновникам. Она не любила женщин и по достижении власти мстила им безумными покупками баснословно дорогих нарядов, броских украшений и ни на миг не ослабевающей жаждой затмить всех на свете. Она презирала Церковь, потому что в детстве священник не позволил ей участвовать в причастии — из-за отсутствия у девочки белого платья (эту детскую трагедию Эва пронесла через всю жизнь, помня о ней и на пороге смерти). Но, презирая Церковь, она вожделела получить из рук Папы Римского титул маркизы или Орден Золотой Розы, высший знак Католической Церкви. Зачем?! Она не знала. Просто боготворила саму власть. Она беззаветно была влюблена в роскошь, драгоценности, непомерно дорогие наряды, вообще в богатство, и это также являлось компенсацией озлобленной прежними тяготами девочки. Она вожделела славы не меньше, чем любви, потому что в славе и признании содержалась удачно выраженная месть, незыблемое доказательство ничтожества тех, на кого она в детстве с ужасом смотрела снизу вверх. Увы, она не научилась отпускать свои обиды, и смертельные эмоции в конце концов поглотили ее, отправив в темную пучину небытия.
Она была рождена одной из тех немногих, которым всю жизнь приходится что-то доказывать. Утверждаться, не смиряясь с уготованной участью. Ведь лучшее, на что могла рассчитывать незаконнорожденная Эва Дуарте, — прозаическое замужество и повторение незавидной роли матери, женщины настойчивой, не лишенной шарма и физической привлекательности, но обреченной униженно перебиваться посреди социального дна, торгуя по дешевке своей женственностью и пристраивая потомство. Будучи самой младшей, Эва отчетливо увидела на примере старших и свои незавидные перспективы, а осознав их вполне, отшатнулась от такой жизни как от чумы.
Закончив учебу в школе, Эва совершила поступок, не лишенный риска и отваги. Ей было около 16 лет, когда она одна отправилась в большой город, полный заманчивых возможностей и опасных подворотен. Как известно, фортуна помогает смелым, и ее бесстрашное хождение в поисках работы вскоре было вознаграждено. Не заостряя внимание на восхождении Эвы, можно лишь заметить: принципы успеха в ее случае те же, что и у остальных победительниц. Она двигалась поступательно, шаг за шагом, не жалела себя, училась на ходу у окружающих, компенсировала ошибки и недочеты невиданной, подкупающей активностью, проявляла смелость и дерзость и, главное, свято верила в свою звезду. Девушка прошла терпкий, тернистый путь, прежде чем смогла работать диктором на радио. Она была энергична настолько, что неустанно искала и создавала новое, добиваясь своего убеждением и готовностью рисковать всем. Неудивительно, что через несколько лет Эва уже выступила организатором актерской группы для радиоспектакля.
Тут важно отметить, что, будучи еще совсем молодой и несмышленой девушкой, она с редким упорством стала навязывать радиокомпании дело, которое лично ей было по душе. Давно замечено, что человек увереннее всего достигает успеха там, где испытывает воодушевление и вдохновение. И, естественно, эти прекрасные ощущения чаще появляются, когда мы производим на свет свое детище. Так получилось и у Эвы Дуарте — юная и цепкая актриса радиотеатра стала приобретать популярность, а ее фотографии замелькали на обложках многотиражных журналов.
Есть тут еще один немаловажный момент: будучи необразованной, практически невежественной молодой женщиной, Эва благодаря собственной идее радиоспектаклей о прославленных женщинах постигала многие знания, которых ей не хватало. Фактически она организовала для себя сеансы гений-терапии, причем эффективность их вышла максимальной благодаря проникновению самой радиоведущей в образы героинь. Она работала с легендарными личностями, впитывая их черты, образ мышления, оценивая и переваривая поступки. Неповторимая Екатерина Вторая, хитроумная Жозефина, величественная Анна Австрийская, непревзойденная леди Гамильтон, эпатажная Сара Бернар, утонченная Элеонора Дузе — это только некоторые образы, у которых отчаянная Эва училась жить. Этим была сделана внушающая уважение попытка доказать, что невежество — не преграда на пути к успеху, если его заменять вниманием и волевыми усилиями. Если вести разговор о простых формах успеха, яркая индивидуальность действительно будет важнее и весомее знаний. Подобный путь прошли и некоторые другие женщины, их примеры занимательны: Коко Шанель или Софи Лорен находятся в одной компании с Эвитой. Правда, они предпочитали помалкивать о своих интеллектуальных пробелах, тогда как наша героиня во время европейского турне, отвечая на вопрос журналиста газеты «Монд» о любимом авторе, заявила, что это Плутарх, но она его не читала, а лишь слышала пересказы супруга.
По жизни Эва летела кометой, в мир успешных влетела болидом, сгорела же подобно космическому обломку в губительных слоях атмосферы. Юность любит размах и авантюру, действуя наотмашь, подобно тому, как опускается, рассекая пространство, двуручный меч богатыря. Свежая, выразительная, неуемная, жадно впитывающая краски жизни, Эва не могла не привлекать окружающих. Ее жизнь была подобна экстатическому плаванию на всех парусах во время шторма, тогда как остальные суда боязливо ожидают ослабления ветра. После первых успехов еще выше подняла планку, метя только в самые крупные цели. Г оворя словами известного специалиста в области эмоций доктора Дона Колберта, Эва пристрастилась к адреналину, в основе чего заложена потребность втянуться в погоню за своими желаниями. У многих людей возникает желание добиться большего, и именно оно порождает выдающихся личностей. Но правда и в том, что способы достижения целей у разных людей существенно отличаются: одни идут спокойно и сосредоточенно, другие переходят на рваный бег, быстро задыхаются, но все же движутся, пока не загонят себя до конца. Похоже, что именно так было и у Эвиты, которую гнали какие-то тайные толчки изнутри, происходящие из глубоких обид детства. Со временем враждебность стала ее мировоззрением. Стратегия отчаяния заставляла ее действовать активно, захватнически и расширять пространство своего влияния во все более высокие слои общества.
Конечно, ей, как и всякой девочке, лишенной любви в детстве, хотелось прикоснуться к вечному чувству. Насытиться. Но и отдавать, сугубо по-женски. Ходили упорные слухи, что когда актриса услышала о неординарном красавце — полковнике Хуане Пероне, она решила проявить всю свою женскую резвость, очарование и шарм, чтобы обратить на себя его внимание. Он был перспективным мужчиной, именно таким кандидатом в герои, кто движется напролом, никогда не оглядываясь. Она рассмотрела в нем черты победителя, и, кажется, главной причиной такой ее зоркости был личный настрой на победу. Сейчас бы сказали, что они, эти экстравагантные, блестящие и отрешенные мужчина и женщина, оказались на одной волне. На одних вибрациях. Любое определение окажется подходящим, но для нас важно то, что внутреннее состояние женщины позволило ей приблизиться именно к тому мужчине, которого она искала. Осознанно или интуитивно — опять-таки не столь важно. Увидев его, она возжелала владеть им безраздельно, и, кажется, он тоже вспыхнул таким же желанием. Это уже потом были организованный им военный переворот, его смелое решение приблизить к себе актрису с весьма посредственным талантом, но самоотверженную до умопомрачения. Его влияние росло, а она приняла заманчивое предложение превратиться в диктора политической радиопередачи, сделав таким образом первый шаг не только в политику, но и в область властвования своего возлюбленного. Тут она сумела доказать, сколь ценной является для избранника. Он же убедился, что получил в подарок от фортуны настоящий бриллиант.
Экстравагантная участница мыльных опер, умевшая эпатировать публику и не обделенная природной красотой, к которой добавила обаяние и впечатляющую старательность — след неистребимого желания бывшей обитательницы бедных кварталов, — сумела изменить свою жизнь к лучшему. Свою мимолетную известность в суетливом богемном мирке она с напористостью хищника сумела конвертировать в роман с перспективным мужчиной. С октября 1945 года, когда Эва и Перон поженились, и до осени 1951 года, когда диагноз стал приговором, длилось короткое безудержное счастье, глиссирующая любовь, фейерверк удачи! Напряженные президентские выборы, война политических кланов, явление миру президента Перона и первой леди Эвиты — все это было как бы за кадром их любви, хотя большинству людей покажется обратное. А ведь Эва вошла в жизнь Перона вовремя — для преуспевающего политика, кандидата в президенты сожительство с актрисой выглядело бы гораздо хуже, чем женитьба. Тем более вся последующая игра его жены в политику была, по сути, «любовью, преобразованной в политику», как заметил много лет спустя один из близких к нему людей.
Чем Эва удивила мужчин и особенно того, кого влюбила в себя? Для начала — тем, что она всегда, при любых обстоятельствах оставалась женщиной. Вместо бездумного копирования мужских повадок, включая строгость нарядов и манеры поведения (что часто делают женщины, пришедшие в политику), она оставила за собой право блистать подобно королеве, выбрасывая на это гигантские суммы. Наблюдательные аналитики утверждают: Эвита и Перон были одного поля ягоды, оба — выходцы из сумрачного детства, «недолюбленные», неутоленные и оттого яростные. И, как следствие принадлежности к тайному ордену брошенных одиночек, отлично друг друга чувствующие, понимающие с полуслова.
Но женственность жены президента — лишь часть образа победительницы. Она осознанно вошла в политику, потому что знала, что так будет более интересна мужу, в такой ипостаси сумеет больше сделать для укрепления его власти. А также закрепит власть свою и свое положение. Она продемонстрировала возлюбленному чудесный акт преданности, когда в ходе политических интриг он оказался в тюрьме; жена приложила немало усилий для его освобождения, достойных настоящей боевой подруги. Наступил и момент, когда Эва взяла на себя ответственную и трудную роль связующего звена, особого «посредника» между мужем-президентом и народными массами.
Через год после избрания Хуана Перона главой государства Эвита предприняла первые попытки выступать перед рабочими на предприятиях. Наконец, она придумала замечательный механизм воздействия на массы неимущих — путем организации фонда помощи, которым стала управлять самолично. Трудно сказать, где ее артистичная натура играла, а где Эвита искренне проникалась ролью святой помазанницы, обнимая уродов, целуя прокаженных и инфицированных больных. С одной стороны, легко превратиться в источник избирательной помощи, раздавая страждущим дома или бесплатное лечение за границей на государственные средства. С другой стороны, визиты в трущобы и больницы, попытки заботиться о той голодающей и гниющей заживо части людского общества, из которой она вышла сама, — разве это не уникальный инструмент в руках женщины?! Следует, конечно, понимать, что Эвита делала то, к чему была способна. Не будь она потрепана в детстве и не испытай она мучения юности, вряд ли такая деятельность была ей по душе. На публике она, вне всякого сомнения, играла — массы стали огромной аудиторией театра одного беснующегося актера. Ей приписывают слова, которыми она оправдывала свое абстрагированное положение по отношению к обездоленным: «Бедняки любят, когда их всесильный покровитель появляется во всем блеске. Здесь есть нечто магическое». Возможно, но такая магия вызывает и зависть, а с ним — неизбежные проклятия, которые неимущие калеки импульсивно (порой даже не подозревая сами) шлют здоровым и богатым. Этим они часто платят за снисхождение до милостыни.
Что же до Эвиты того славного для нее времени, то, агитируя за Перона и демократию, она больше всего упивалась собой, получала прилив экстатической эйфории, — предмет был ничто в сравнении с процессом исполнения некоего представления. Во власти она сумела выделиться и нащупать путь исключительного самовыражения («власть давать», согласно удачному определению биографа Абеля Поссе), — это позволяло ей не опасаться соперниц. Отдавая дань их пылким любвеобильным телам, она посмеивалась про себя: такие, как Перон, ждут от женщины далеко не только искусной любви.
Что еще в ней было запоминающегося, сделавшего ее образ ослепительным? Бесстрашие, порожденное все тем же отчаянием.
Она напугала даже бездушного испанского диктатора Франко. Не говоря уже о том, как она расправлялась с менее именитыми особами. Правда, тут также стоит оговориться: Эвита встречалась преимущественно с мирскими личностями, богатеями и политиками, далекими от понимания сути жизни, прожигателями и пустословами. Невежество и исключительный фокус внимания на помощи супругу — государственному деятелю не позволяли ей заводить дружбу с духовными лидерами, мыслителями, устанавливающими стандарты. Эвиту несказанно бесили люди, наделенные внутренней силой, способные ее затмить.
Пропаганда, организованная Эвитой, была само обаяние, женская харизма, облаченная в воздушную нежность и убедительность преданной подруги лидера-воителя. После восхитительно милой свадьбы молодая супруга отличилась еще раз, фактически организовав спасение мужа от тюремного заключения. Когда Перон стал президентом Аргентины, его жена только перешагнула 26-летний рубеж. Молодая женщина сумела совершить еще одну трансформацию образа — к подчеркнуто строгой, взыскательной женщине. Она стала живым воплощением добродетели, она осознанно посвящала себя благотворительности, понимая, что восприятие ее образа будет влиять на восприятия образа му-жа-главы государства. За семь лет замужества она перевернула представление о возможности женщины, о способности играть роль святой, чтобы реально воплотиться в святую. Ее беспокойный ум то и дело давал сбои. Уже через год после брака возник тяжелый кризис, причину которого приписывают сорвавшейся беременности. Кажется, она чувствовала себя в шаге от мирского счастья, но из-за гонки за лидерство Перона и его сторонников, из-за неспособности гармонию жизни выдвинуть в число приоритетов она так и осталась на ее пороге.
Эвита приобрела искрящиеся великолепием титулы — игра слов, призванная поддерживать внутреннее воодушевление. Они, как бродящие вслед за нею призраки, отражали внимание толпы, как и всю мишуру мирского бытия. «Знаменосец угнетенных масс», «надежда и страж революции», «щит Перона», «полномочный представитель», «мост любви между Пероном и народом» — даже умирая, она не осознала эфемерности этих выспренних слов. Эва Перон успела зафиксировать свою позицию жены-амазонки в автобиографической книге
Перон и без Эвы состоялся бы как политик, имеющий собственные взгляды и стиль. Возможно, и без нее он стал бы президентом периферийной страны. Но с нею он словно глиссировал по времени, исполняя политическую роль как бы под ее прикрытием, под ее ангельским прикрытием. С нею он вошел в историю — не как политик или государственный деятель, но как спутник, избранник выдающейся женщины. Она же действовала в соответствии с его рекомендациями, была его политической ученицей, говорила его языком. И у нее, как актрисы, это выглядело близким к совершенству.
Но Эвита никогда не была тенью Перона — она оставалась самостоятельной, причем крупной личностью. Просто она, выросшая в недостатке любви, его любила. Это — ключевой нюанс в оценке самой Эвиты. Говорят, однажды эта самоотверженная женщина произнесла следующие слова: «Единственный враг страны — это я, ненависть, которую испытывают ко мне, не должна испортить карьеру Перону». Конечно, он не мог не ценить такой защиты; подобно телохранителю, она закрывала его собой. Может, это великая любовь. А может, она просто забыла, что ее жизнь — это ее персональный проект?!
Он обсуждал с ней важные назначения. Она с ним осознала вполне всю деструктивную сущность власти. Он вышел из игры таким же эгоистичным, самолюбивым, как и вошел в нее. Она же никогда не любила себя, а встретив и покорив мужчину, отказалась от любви к себе и вовсе — в его пользу. Это ее самое уязвимое место. По сути, феномен Эвиты состоит в том, что
Кроме продемонстрированного волшебства по превращению любимого мужчины в президента страны и лидера нации, эта женщина оставила еще один немаловажный урок. Он касается первого закона жизни — уравновешивания всех мирских достижений. Борясь за успех мужа, Эвита была вынуждена открыться для слишком многих людей. Став публичной особой, она неминуемо утратила зонтик энергетической защиты, под которым следовало прятать от шального взгляда свое внезапно открывшееся счастье. Но ее толкал к краю пропасти трудно понимаемый обычными людьми симбиоз самоотречения и жажды быть на свету, под прожекторами, и даже смутное понимание опасности слишком ярких лучей нисколько ее не пугало. Она не знала, что нельзя одновременно жить в двух параллельных мирах.
Эвита никогда, до последнего дня, не позволяла себе статичности — это ее отменно действующая всегда козырная карта. Она всегда находилась в движении, и если не действовала она сама, то поднятые силой ее бушующей мысли за нее работали другие. «Эва создала территорию параллельной власти — сугубо женской, идущей от сердца, неожиданной и очень прочной», — кажется, есть основания поверить писателю и исследователю ее жизни Абелю Поссе. Эва, отважная до безрассудности, с самого начала стала стимулятором для своего мужчины. Тот же биограф проникновенно замечает: «Перон не отличался слепой отвагой, он был осторожен, природный скепсис часто мешал ему действовать решительно. Эва открыла ему путь, уводящий от заурядной участи. Эва подталкивала его к власти и в то же время была его надежным тылом на случай, если удастся бежать от судьбы и от власти». К этим словам, наверное, нечего прибавить.
Роберт Грин в исследовании
Была ли она святой? Этот вопрос отнюдь не тривиален, ибо расплата за величие у этой женщины оказалась баснословно высокой. Можно принять, что она занималась благотворительностью искренне. Однако выражение ее любви было несколько странное — оно выглядело не всеобъемлющим океаническим чувством, направленным на весь мир, но чувством избирательным. Она помогала нищим и больным, словно противопоставляя их богатым и власть имущим, как бы в знак особого презрения к последним. В ней отсутствовало то воплощение величия любви, которое можно отыскать у Альберта Швейцера или матери Терезы, ее милосердие не являлось актом самоотверженности, как у Флоренс Найтингейл. Г оворя словами Джека Лондона, выходца из нищенских кварталов, прекрасно разбиравшегося в природе благотворительности, такое милосердие было «костью, брошенной собаке», а не «костью, разделенной с собакой». Альберт Швейцер даже не употреблял вина — из-за мысли о том, что кто-то в этом мире недоедает и бедствует. А мать Тереза Калькуттская начала свое служение, имея лишь одно сари и одну пару сандалий. Потому по сравнению с образами великих мучеников и подлинных святых деяния (пусть и достойные уважения) Эвиты выглядели лукавством. Тем более что действовала она с четко обозначенной политической целью — удержать и распространить как можно — власть своего возлюбленного и свою собственную. Великолепно об истинных целях Эвиты высказался Роберт Грин: «Не сама ее доброта была столь харизматичной (хотя проявления доброты достаточно привлекательны), а умение сделать из своей доброты спектакль, драму. <…> Театральная драматургия отсекает все ненужное и банальное, фокусируясь на моментах сострадания, жалости и ужаса; религия имеет дело с самими жизнью и смертью».
Любой из нас, живущих в суетливой реальности, должен помнить о могущественном законе жизни:
«Главными чертами ее характера были обидчивость и мстительность», — эти слова принадлежат человеку из близкого окружения Эвиты и Перона. Согласитесь, они многое объясняют в ее судьбе…
Глава пятая. Таинственная простота ободрения
Многие женщины откровенно стремятся к довольно простому укладу жизни, не намереваясь достичь каких-либо суетливых высот сами и не очень веря в необходимость исключительных вершин для своего спутника. Они умеют просто и внятно исполнять свою традиционную роль, и в этом также присутствует своя трогательная и глубокая, пронизывающая все существование на земле прелесть. Окружающий мир в глазах таких женщин, скорее всего, не является воинственным и враждебным, понукающим к завоеванию власти и влияния, к захвату добычи в любом ее проявлении.
Может показаться неправдоподобным, но, несмотря на рост агрессии в мире, тенденция созерцания мироздания, удовлетворения любовью и приемлемым уровнем благосостояния в начале XXI века заметно углубилась у мыслящей части человечества. Как и обострилась жажда гармонии. Конечно, гораздо больше людей чувствуют себя хорошо только в процессе забега на предельной скорости, а восторг испытывают лишь на финишной прямой каждого нового достижения. Никто не возьмет на себя смелость утверждать, какой выбор лучше. Но всякий, кто способен остановиться и спокойно поразмыслить о жизни, согласится: истинная гармония находится в противоположном направлении от феерических светских достижений. Слагаемые земного успеха тоже бывают разными, и внутренний душевный баланс в чьем-то восприятии может выглядеть не менее весомым, чем достигнутые упорством и кровью власть или богатство. Женщина способна более чутко улавливать эту тонкую грань. Что касается спутника, то женщина, умеющая жить в балансе с окружающим миром, порой лишь ловко подыгрывает мужчине, занятому вечной охотой. Самые мудрые женщины заботятся о том, чтобы домашний очаг не заслонял цели. Чтобы, даря тепло и энергетическую подпитку, дом не превратился в центр притяжения для мужчины, не сдерживал его порывов к солнцу, а лишь временами неназойливо возвращал к простым ценностям, уменьшая риски обжечься и сгореть.
Как ни странно, но порой мужчине достаточно просто веры в него, искреннего ободрения и содействия. Это, кстати, объясняет иногда кажущийся нелогичным выбор некоторых мужчин, когда спутницей обладателя высокого интеллекта, утонченного создателя шедевров вдруг становится простенькая, на первый взгляд, совершенно невзрачная женщина. На самом деле за отсутствием броских черт и манер, за кажущейся заурядностью может скрываться та неповторимая нежность и чарующая сензитивность, в которой более всего и нуждается рыцарь достижений. Такая подруга подобна сказочной девушке-простолюдинке, которая выходит замуж за молодцеватого принца. Она будто бы не предпринимает попыток создать выдающегося человека из своего избранника, но ее ежедневные усилия, похожие на упражнения в надежности, само ее присутствие в его жизни становятся поражающим воображение ускорителем. Для мужчины — это непостижимое действие тайного женского оружия, помогающего ему вести жизнь укротителя массового сознания. Для женщины — это тот удачный случай совпадения вибраций, когда жизнь в тени мужчины заменяет собственную самодостаточность. Его цель становится ее целью, и остальные факторы уходят на второй план. Обширные знания и образование, изящные манеры, природная красота, сексуальность — все становится второстепенным, черты характера как бы расплываются в женственности, преданности и материнстве.
Но тут нет жертвенности, потому что такая женщина, обладая исключительным талантом формировать легкость походки мужчины, отлично знает себе цену. Начиная с умения любить себя, доверия к себе, без чего не бывает любви и доверия мужа. Мужчина всегда это улавливает на интуитивном уровне и никогда не расстанется с подобной подругой. А если и расстается, то горько сожалеет, тогда как женщина такого типа всегда легко находит замену. Ее сила — в чудной эмпатии, в проникновении в самую сердцевину устремлений мужчины, в осознании и принятии его слабостей, в способности созерцать и сопровождать его борьбу едва заметными импульсами-стимулами. Порой таким женщинам приходится проявлять особый вид стойкости — когда лишения напрямую связаны с выдержкой мужчины в достижении цели, создании уникального продукта. Тогда мужчина сам поражается: «Если подруга способна так терпеть, значит, я на самом деле создам шедевр». Этот уникальный вид женской стойкости позволяет мужчине творить в состоянии, приближенном к спокойствию, не превращаясь в загнанную лошадь. И когда приходит подлинный успех, он становится фейерверком для всей семьи.
К такой когорте женщин с их уникальным сплавом душевных черт можно отнести, скажем, Беллу Розенфельд, ставшую женой живописца Марка Шагала; Оливию Ленгдон, прошедшую по жизни с писателем Марком Твеном; Маргарет Норлунд, избравшую судьбу подруги жизни легендарного физика Нильса Бора; Мерседес Барча, переплетшую линию своей жизни с линией жизни писателя Габриэля Гарсиа Маркеса; Клементину Хозье, рискнувшую выйти замуж за тщеславного политика Уинстона Черчилля. Очень похожую жизненную задачу выполнила Елена Шиловская (Нюренберг), взявшая на себя роль ангела-храни-теля Михаила Булгакова. Важно отметить, что это роль вовсе не невзрачной помощницы, а приближенного, доверенного друга, с которым делятся сокровенным, переживают славу и падения, проходят сквозь богатство и потери. К мнению таких женщин прислушиваются в первую очередь. Женщины с разным уровнем интеллекта и образования, принадлежавшие к различным социальным слоям, они отличались тем, что виртуозно создавали резервуары для пополнения душевных сил своих знаменитых мужей. Те же создали свои шедевры далеко не без участия этих скромных спутниц. Например, об Оливии Марк Твен высказался так: «После женитьбы она редактировала все, что я писал. Более того, она редактировала не только мои произведения, но и меня самого». А чуть позже добавил в своей юмористической манере: «Я бы перестал носить носки, если бы она только сказала, что это аморально…» Эти слова вполне отражают уровень влияния жены на своего выдающегося мужа. Оливия оставила те примеры женской мудрости, которые так часто необходимы упорным в своем деле, но уязвимым в быту мужчинам.
Когда умер их сын, именно жена (которой, конечно же, было не легче) уговорила горюющего, бесконечно подавленного мужа отправиться в путешествие в Европу, чтобы сменить обстановку и хоть немного забыть о происшедшем. А позже, когда Твен организовал собственное издательство, но, незадачливый и наивный в бизнесе, довольно быстро разорился, именно жена оказалась тем незаменимым другом, чей совет заставил писателя махнуть рукой на неудачу и в конце концов начать зарабатывать деньги совсем иным путем — публичными встречами с читателями. Здесь Марк Твен не только блистал искрометным юмором, упражнялся в интеллектуальных задачах, но и приучал массы к своим героям, создавая то, что через полтора века будет называться «паблисити».
По правде говоря, нелегко разобраться, чем именно привлекали мужчин женщины этой непростой категории. Их несомненная отличительная черта — принадлежность к близким духовным друзьям, которым можно поведать все и в ответ услышать не понимающие вздохи, а действенные рецепты выхода из сложных ситуаций, юмор и неиссякаемый оптимизм, иногда приправленный превосходной иронией. Будучи предельно терпеливыми, они упорно высекали магические искры из столкновения энергий в пространстве. Они становились незаменимыми и при этом намеренно стояли в тени своих мужей. Какими-то, на первый взгляд, непостижимыми качествами эти женщины порой даже превосходили своих мужчин и как бы передавали им нечто важное, чем мужчины на самом деле не обладали. Принимая столь крупный дар, целеустремленные воители-мужчины поклонялись своим женщинам, как святым. Это чисто женское искусство подвластно немногим, и, как кажется, в его основе заложен конгломерат высокой нравственности, беспредельной преданности и какой-то неподвластной изучению природной мудрости. Хотя, кажется, этому можно научиться — при условии неуклонного желания. Что-то в этих женщинах было такое, что горело или жаждало запылать от одной только искры, чтобы озарить светом чей-то путь. Можно сказать:
Отношения Маргарет Норлунд с будущим великим физиком Нильсом Бором завязались органично, проистекая не столько из крепкой дружбы, сколько из взаимного понимания надежности. «Надежность» — слово чарующего звучания, с благоухающим ароматом и уникальным смыслом. Применительно к человеку оно отражает всю его систему взглядов, воспитания, веры, устремлений, обозначает границы его предсказуемости в области отношений, нравственности и этики. Те, к кому применяют этот эпитет, имеют все основания для семейного счастья и чаще всего достигают статуса состоявшихся личностей. Предпосылками надежности становятся множество факторов — в первую очередь воспитание в семье, среда становления личности и самовоспитание. К тому же надежность напрямую связана с устойчивой мотивацией.
Когда Нильс Бор впервые появился в доме братьев Норлунд, он представлял собой сформировавшегося человека с твердыми убеждениями и ясно начертанными на карте будущей жизни устремлениями. Как отмечали современники, в молодом человеке угадывалась одаренность, его называли нетривиальной личностью, но, самое главное, он был по-настоящему очарован своим научным поиском. Физика для него была философией, и девушке, сестре братьев, приятелей Нильса, не приходилось сомневаться в том, что жизнь этого человека уже превратилась в миссию. Он не распыляет свою энергию на незначительные вещи и ко всему, к чему прикасается, относится серьезно. Это стало основой понимания его надежности. Естественно, что и сама она соответствовала этому критерию, и самым лучшим тестом оказалось время от их знакомства до женитьбы.
Маргарет Норлунд выходила замуж за молодого ученого, но уже через десятилетие она оказалась женой нобелевского лауреата, известного на весь мир. Для думающего человека все (или почти все) написано на лице собеседника. А то, что не удалось там прочитать, можно восполнить, задав два-три нужных вопроса. Но опять нельзя не заметить — принцип соответствия супругов друг другу сохранялся. Об этом упоминает биограф физика Даниил Данин: «Резерфорд [в то время наставник Бора] был совершенно покорен красотой, естественностью и складом ума Маргарет Бор». И если внимательно посмотреть на фотографию престарелой фру Бор, то станет совершенно ясно, почему биограф написал, что последний год жизни великий физик отпраздновал золотой свадебный юбилей «с неизменно красивой и всепонимающей Маргарет». С юности и до последнего дня эта женщина пронесла в сердце неиссякаемую щедрость и священный дар отдавать; ее лучистый взгляд потрясет умиротворением всякого, кто задержит на нем внимание.
Трудно сказать, не умел или не хотел ухаживать за женщинами Уинстон Черчилль. Патологический упрямец, заносчивый и честолюбивый до мозга костей, он, возможно, просто не желал уподобляться остальным. Он всегда старался выделяться — всем. Брачное предложение Черчилль сделал уже почти в 34 года, будучи заместителем министра по делам колоний. Последнее, может быть, и являлось заменителем визитной карточки перспективного мужа. А также компенсацией того, что женился он не столько по любви, сколько от осознания необходимости создать семью. Да и Клементина выходила замуж, не пылая костром страсти; в свои 23 года она разрушила три помолвки, и перед нею уже наверняка маячила угрожающая перспектива остаться в старых девах. Зато она владела иностранными языками (свободно говорила на немецком и французском), не лишена была остроты ума и той безвредной иронии, которая часто служит изюминкой любой мало-мальски интересной светской беседы. Тот факт, что Клементина сама давала уроки французского, зарабатывая деньги, скорее обрадовал будущего мужа и сблизил их, — ведь он тоже писал с военных командировок статьи ради заработка, и при определенных, негативно складывающихся обстоятельствах социальная приспособленность жены могла оказаться не лишней. Не только Уинстон Черчилль, но и большинство мужчин при выборе партнерши проявляют чудеса проницательности и предусмотрительности, весьма редко принимая чисто эмоциональные решения. Потому самодостаточность женщины и ее личностные качества отодвигают на задний план физическую привлекательность и сексуальность. А вот она сама, выходя замуж уже за новоиспеченного министра торговли и промышленности, отдавала себе отчет в том, что жить ей придется с неординарным человеком, имеющим неограниченные перспективы. Ее отличала не только гордость. Потрясенная разводом родителей, Клементина намеревалась совсем по-иному подойти к строительству собственной семьи — никаких публичных обсуждений, на люди должны выставляться только взаимное уважение и поддержка. Деликатность Клементины была вовсе не врожденной и не результатом воспитания — она была выношена в боли и страданиях за семью своих родителей.
Разные биоритмы Уинстона и Клементины (он — безнадежная сова; она — неисправимый жаворонок), различные предпочтения, расположенный далеко на задворках семейного общения интимный мир (спали супруги в разных комнатах) не испортили семейного блюда. Свои силы женщина благоразумно направила на усиление социального потенциала супруга и никогда не изменяла этому принципу. Порой Клементина чувствовала себя заброшенной собственным мужем, но особенно не переживала по этому поводу; ей достаточно было признаков своего влияния в организации частной жизни. Возможно, в этом проявлялась ее мудрость. Случалось, что жена критиковала какие-то шаги мужа в качестве чиновника, но это происходило только в частной переписке. Было бы большим преувеличением полагать, будто Уинстон Черчилль как премьер-министр советовался с женой. Он мог подыгрывать в такой семейной игре, ведь и она умела с небывалой артистичностью пасовать ему мяч для стопроцентного гола. Чего только стоит ее письмо из СССР от 9 мая 1945 года, в котором женщина с явным расчетом на будущие поколения написала: «.. буду думать о тебе и пяти славных годах твоего служения нации и миру».
Первая заповедь Клементины состояла в
Преданность делу своего мужчины — вот что утверждали все героини этой главы. Клементина, пожалуй, наиболее выразительная из них, поскольку в какой-то момент получила больше возможностей. Так, согласно информации одного из биографов — Владимира Белова, когда Клементина как-то гостила на яхте некоего старого приятеля мужа, «один из присутствующих стал язвить по поводу Уинстона, и никто, даже хозяин, не встал на защиту отсутствующего Уинстона». Жена политика решительно покинула борт судна и на следующее утро уже вылетела в Лондон к мужу. Другой показательный случай произошел, когда после рождения второго ребенка Уинстон Черчилль попал в больницу с аппендицитом: молодая мама, не раздумывая, бросилась вести избирательную кампанию вместо мужа. Не говоря уже о том, что в периоды опалы (а их у Черчилля было немало) женщина всегда была щедра на поддержку и ободрение. Материнские поступки — один из неотъемлемых элементов воздействия мудрых женщин на своих мужей — Клементина совершала с избытком. Вирджиния Коулс отмечала в своей книге, что «ее отношение к нему было покровительственным, как у матери к своему не по возрасту развитому беспокойному ребенку».
Нельзя сказать, что у Клементины вовсе отсутствовали требования, — просто муж и жена всегда знали граничные возможности своего поведения. Другое дело, что, выходя замуж, Клементина осознавала (ведь Уинстон Черчилль был сыном своего отца, а значит, пожизненным борцом), что ее будущий муж, прежде всего, будет соответствовать представлениям общества об успешном политике. А раз так, то она определенно чувствовала себя защищенной собственной прозорливостью — надежность мужа была как бы предопределена, ибо являлась неотъемлемой характеристикой претендента на председательство в партии и правительстве. Тем не менее, когда через год после свадьбы у нее возникло подозрение в адюльтере, женщина учинила целое разбирательство, чем продемонстрировала: обходиться с собой таким образом она не позволит. Вероятно, уникальным проявлением позиции Клементины можно считать фразу, зафиксированную во время выступления перед студентками: «Никогда не заставляйте мужей соглашаться с вами. Вы добьетесь большего, продолжая спокойно придерживаться своих убеждений, и через какое-то время увидите, как ваш супруг незаметно придет к выводу, что вы правы». Здесь — подлинная женская мудрость: вести свою линию, несмотря ни на что, и не беспокоиться по поводу мелочей. Было бы преувеличением утверждать, что Клементина выступала неким буксиром, возводящим своего мужа по карьерной лестнице. Но она ухитрилась всячески подчеркивать великолепие его триумфального шествия, хотя оно то и дело переходило в фарс. Максимально спокойное восприятие всех тех вихрей, которые заводил вокруг себя Уинстон Черчилль, позволило ей прожить долгую и не лишенную лоска жизнь. Из ее 92 лет 57 приходилось на альянс с неугомонным политиком.
В этом контексте хотелось бы рассказать еще об одной женщине из когорты «серых кардиналов» в юбках. И если слово «идеальная» вообще может быть использовано при описании жены, то Мерседес Барча Пардо оказалась именно такой для писателя Габриэля Гарсиа Маркеса. «Но не будь рядом со мной Мерседес, не было бы никакого романа», — воскликнул однажды писатель по поводу своего нобелевского произведения
В биографических книгах о Маркесе пишется, что он заметил свою будущую жену еще школьницей (иногда утверждают, будто он решил жениться на ней, когда ей было всего 9 лет). Конечно, это уже элементы некой мифологии. Но небезынтересно, что при всей своей застенчивости и вычурности в поступках, готовности устраивать пиры с друзьями, приправленные обширными возлияниями, Маркес демонстрировал максимальную серьезность по отношению к избраннице. Интенсивность их общения была совсем невысокой, но, кажется, самовнушение, перешедшее на окружающих, имело место. Со временем появились ярые апологеты их связи, и сама Мерседес через много лет признавалась, что ее тетушка, незадачливо кудахча, непременно упоминала при каждом удобном случае о будущем замужестве с Маркесом как о давно решенном деле. Биограф писателя Джеральд Мартин приходит к выводу, что хотя «для него Мерседес была не только платоническим идеалом, этакой дантовской Беатриче», но это «также был практичный стратегический выбор». В чем тут дело?
Маркес, как и большинство мужчин, разделяет любовь и секс (по меньшей мере, в своих произведениях, которые можно рассматривать как проекцию его отношения к женщинам). У него были страстные сексуальные романы, и один из них — это период помолвки. Но вместе с тем и сам Маркес, и его биографы настаивают на том, что он очень боялся потерять девушку, которую в течение десятилетия «считал своей суженой». Для девушки, которая в 22 года дала согласие стать женой вполне удачливого журналиста и писателя, Маркес определенно выглядел перспективнее большинства молодых людей из периферийной страны. Джеральд Мартин, утверждая, что латиноамериканские девушки более терпимы к любовным похождениям своих мужчин, написал в биографии Маркеса следующее: «Что удивительного в том, что двадцативосьмилетний латиноамериканец завел интрижку в Париже? Друзья ничего другого от него и не ждали. Если б Тачия родила, он, вероятно, все равно бросил бы ее. Он выбрал Мерседес, потому что это женщина из его среды, которая четко понимает, откуда он родом и чем живет». Другими словами, Маркес был как бы избирательно надежен и ответствен. Для некоторых такая ситуация может выглядеть странной и неприемлемой, но если этнопсихологический контекст отношений позволяет паре справиться с существующими противоречиями, нет смысла рассуждать о нравственных нормах. Важно другое: почему он выбрал именно Мерседес, и отчего она решилась выйти именно за Маркеса?
Девушка всем своим скромным, даже пуританским образом жизни демонстрировала, что смысл ее будущей жизни заключается в семье, детях, создании благополучия для семьи. За ее острыми словесными трюками и кажущейся простотой поступков просматривалась ясная линия поведения — в переписке, в спокойном принятии жениха в течение многих лет затянувшегося добрачного периода. Мерседес пребывала в душевном спокойствии, и это для мужчины — лучший сигнал готовности принять его миссию, какой бы тяжелой или непривычной она ни казалась. Ей действительно были чужды смятения, а сам Маркес наверняка знал, что не так уж просто будет делить с ним место у штурвала семейного корабля. Доказательством для обоих стала почти трехлетняя помолвка: несмотря на шероховатости (его влюбленность и сексуальное похождение), перед лицом судьбы они остались непреклонными и последовательными. Почти как стрелка компаса.
Вряд ли кто скажет, что «притирка» была легкой. Мерседес терпела, стиснув зубы. Она совершенно не умела готовить, и ей было неловко от слишком многого. В качестве временной защиты она избрала молчание, а молодой муж — терпение. Один из товарищей с сарказмом заметил: «Габо женился на немой». Но Маркес верил и ждал. И она верила, постигая лабиринты семейной жизни и ссылаясь с лукавой улыбкой на «биологическую совместимость». Зато потом, как указывает Джеральд Мартин, она привнесла в жизнь писателя рассудочность и рациональность. Она «начала наводить порядок в рукотворном хаосе Маркеса», «разобрала его статьи и вырезки»… Мерседес постепенно проникалась его идеей, напитывалась его жизненным потоком, осознавала избранное им направление. Для чего? Для того чтобы применить магию материнства, потому что каждый мужчина, что бы он ни говорил и ни думал, нуждается прежде всего в женщине-матери — и уж потом во всех ее многоликих ипостасях.
Еще совсем молодым человеком Маркес сказал своей избраннице, что в 40 лет напишет крупное произведение. Убеждая самого себя, он давал и женщине определенные ориентиры. И в самом деле, при кажущейся легкомысленности он все время работал, писал, упорно штудировал великую литературу. Он мог бы не стать нобелевским лауреатом, но состоявшейся личностью точно стал бы. Другое дело, что именно усилия Мерседес помогли Маркесу стать успешным и знаменитым. Ведь для крупной победы человек должен находиться словно в космосе, огражденный многокилометровыми слоями атмосферы от земных проблем. Жена освободила Маркеса от необходимости заботиться о преходящем. Благодаря этому его энергия могла направляться в одном-единственном направлении, — на осуществление глобальной цели. Если он был двигателем, то она стала той необходимой смазкой, что позволяет натруженным деталям работать бесперебойно, слаженно и системно. Из такой работы проистекает величие творца, такая сила порождает мощь произведения. Иногда такую работу называют божественным вдохновением, но мудрые женщины знают, что немалая заслуга принадлежит им. Она обеспечивается бесконечным терпением, верой и любовью.
В общественном сознании присутствует стереотип: жизнь с гением — плохой выбор для женщины и часто несчастливая судьба. Между тем героини этой главы доказали, что мудрость и сопереживание партнерши часто важнее ее ума, социального статуса, образования, положения и даже умения продуцировать креативные идеи для продвижения дела мужа. Мужчины и женщины — разные в своем восприятии мироздания, предназначения, миссии, и способность женщин непринужденно снять завесу уныния порой становится важнейшим залогом счастья или, по меньшей мере, спокойствия. Главное для таких женщин — просто принять в сердце дело мужа, проникнуться его интересами как своими собственными. Это, кстати, может стать козырной картой любой женщины, причем вовсе не обязательно живущей с гением.
Важно отметить, что, привлекая серьезных, одержимых крупной идеей мужчин, эти женщины сигнализировали им вовсе не любовь-страсть, не сексуальность, не великолепие женской породы (хотя, пожалуй, все они были по-своему привлекательны), не совершенные знания или навыки.
Еще один общий пункт не может быть обойден вниманием — дети. Они становятся источником радости даже для самых одержимых; они же, если уходят раньше родителей, вызывают наибольшую депрессию. И снова наши примеры показывают, что женщины способны легче и быстрее пережить кризис, — возможно, сама природа благоразумно позаботилась об этом. Только материнство помогает женщине правильно понять самое себя и примиряет ее с миром, этим нескончаемым зеркалом, где мы тратим себя, чтобы снова обрести. Удивительно, что это утверждение принадлежит Пабло Пикассо, который, как известно, сам в отношениях с женщинами был больше неисправимым сатиром-пала-чом, а к детям относился скорее как к мифическим символам, нежели как к живым существам.
Глава шестая. Партнерство вместо гармонии: Искусство возможного
Строя свою жизненную стратегию, мы не должны забывать, что вся наша жизнь обусловлена. А также то, что наша персональная природа возникла из пучка причинно-следственных связей. Если мы поймем и примем нашу собственную природу, нам будет не только легче жить, но и появится прочный фундамент для принятия решений. И, конечно же, шанс принять правильные решения. Образы этой главы, как кажется, интересны своим пребыванием как бы в двух параллельных мирах одновременно: в понятном нам социальном измерении и в стихии, где всегда штормит, — мире личных страданий. Для них построение привычной архитектуры семьи, любовных отношений по каким-либо психологическим причинам невозможно. Их болеющая или снедаемая сомнениями душа не принимает стандарта, однако судорожно пытается найти ему достойную замену.
Их партнерство, как искусство возможного, следовало бы назвать
Для наглядной иллюстрации тут намеренно избраны сильные личности с нетрафаретными отклонениями, — широкий диапазон различных инвариантов порой открывает путь к удачному индивидуальному рецепту. Примерами альтернативного партнерства с вытесненными или стертыми из совместной жизни участками можно считать союзы Леонарда и Вирджинии Вульф, Фриды Кало и Диего Риверы, Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар. В еще большей степени — браки Лу Саломэ с Фридрихом Андреасом и остальными мужчинами ее жизни.
В альтернативном партнерстве обращает на себя внимание такой примечательный штрих, как организация интимной сферы. Некоторые из упомянутых женщин игнорировали до презрения свою сексуальность и связанные с нею склонности; некоторые, напротив, выпячивали свои предпочтения, возводя их в категорию визитной карточки — вычурной, уродливой, экстравагантной. Также стоит заметить, что образы таких партнерш контрастны и вызывающи, порой даже ослепительны. А в отношениях со своими партнерами они столь же вампиричны, сколь и уникальны как музы, открывающие перед избранными ими принцами пути к королевскому трону. Потому-то, скажем, Лу Андреас-Саломэ вполне может относиться к категории женщин, создающих гениев. И если бы хоть частичка ее бешеного эгоизма направлялась на партнеров, их ожидала бы участь триумфаторов, а не страдальцев. Так же и Гала, создавшая из миловидного юнца Дали эксцентричного гения в глазах современников, вполне подходит для настоящей главы, ибо мир ее сексуальных воззрений далеко выходил за рамки пусть даже вполне счастливого союза мужчины и женщины.
Каждая из подобных женщин вышла в мир из своего неповторимого сада, где каждое дерево являет собой отдельную, определенно воздействующую личность. Но у всех есть ключевое сходство:
Начать краткий обзор подобных образов можно с писательницы Вирджинии Вульф, выросшей в атмосфере лондонской интеллектуальной богемы. Знаменитые представители мира искусств регулярно появлялись в семье известного литературного критика, что, ясное дело, решающим образом повлияло на выбор будущей «наездницы слова». Девушка из такого общества уже вряд ли выйдет замуж за человека, лишенного интеллекта. Четверо детей впитывали утонченную среду со всеми ее противоречивыми особенностями, а чтение и рисование для них были столь же органичной частью жизни, как и чаепитие. Вирджиния, ее сестра, а также два старших брата (как и трое старших детей отца от первого брака с рано умершей дочерью писателя Уильяма Теккерея) с детства непринужденно общались с поэтами, романистами, живописцами. Однако воспитание девочек, тем не менее, было пуританским, направленным на традиционную роль женщины в семье и обществе.
Любопытно, что почти несовместимое сочетание раскованности и свободы для девочек с настойчивой последовательностью отца в приобщении их в ходе домашнего воспитания к семейным ценностям, возможно, дало бы фееричный результат. Если бы не события, предусмотреть которые родители были не в состоянии. А именно: потеря матери в возрасте 13 лет и совращение братьями повлияли на Вирджинию Вульф куда больше, чем уроки рисования, иностранные языки вместе с музыкой, рукоделием и домоводством. Известно, что один из братьев, будучи уже взрослым парнем, страстно ласкал шестилетнюю Вирджинию, настойчиво ощупывая все ее интимные места. Это воспоминание стало сродни крысиной отраве на протяжении всей ее дальнейшей жизни. Другой брат пошел еще дальше, часто проводя время с покорномолчаливой сестрой в ее постели: настойчивый петтинг, тайные ласки и безумные поцелуи продолжались, пока ей не исполнилось 22 года. Подавленное желание противиться братьям прорвалось в тайную ненависть к мужским притязаниям. В довершение к этому в 13 лет она едва не была изнасилована двумя подвыпившими кузенами. После проведенных с нею бесед на тему нравственности и строгого запрета вспоминать об этом случае у Вирджинии развился комплекс вины, ее с головой накрыл гнетущий сумрак депрессии. В конце концов викторианский разум переиграл пробуждающуюся чувственность, но победа обернулась для женщины поражением, — по всей ее молодости проехался тяжелый каток, асфальтируя сюрреализм ее представлений о любви.
Тяжелый, гнетущий нервный срыв после смерти матери, ставший первым в череде последующих, проявил лакмусовую бумажку ее души: она не такая, как все остальные. С тех пор периодические галлюцинации и видения, дикие головные боли и беспричинные страхи стали частыми гостями ее заболевшей души. Еще одно открытие потрясло девушку: слишком чувствительная, впечатлительная до головокружения, она вместе с тем обладает… ужасающе холодным телом. Осознание, что ее плоть не предназначена для мужских ласк, которые ей противны и вызывают болезненные, полные отвращения ассоциации, еще больше обособляет Вирджинию, отделяет ее от остального мира людей. Она разрывается между необходимостью организации социально понятного союза и его принципиальной невозможностью. Отсюда кажущиеся нелепыми эмоциональные решения типа готовности выйти замуж за мужчину с нетрадиционной сексуальной ориентацией.
Немаловажным в судьбе Вирджинии является понимание социальной значимости женщины. Но наверняка желание достичь социальной свободы становилось некоей компенсаций психологических проблем, как и желание доказать свою «нормальность», выразиться в таком виде деятельности, который принимается обществом. Кроме того, необходимо было победить исполинский, вечно пугающий призрак — беспримерное одиночество. Вовсе не случайно замужество сестры Ванессы стало для Вирджинии удручающим шоком, еще большим, чем смерть брата от тифа, — она отчетливо ощущала спертое дыхание дичающей, оставленной всеми одиночки. Вирджиния то пытается завести близкое знакомство с женщинами, то флиртует с мужчинами. Она мечется в пространстве окололитературного мирка, как маленькая красивая птичка в мрачной клетке. Ей просто жизненно необходимо с кем-то общаться, и осознание этой острой тоски толкает Вирджинию на поиски альтернативы привычному браку. Творческий союз и дружба с мужчиной кажется ей вполне возможным и приемлемым решением этого сложного уравнения.
Для начала молодая женщина обращается к перу — тому, что ей ближе и понятнее всякой иной деятельности. Ведь ей необходимо стать кем-то, слепить из себя нечто оформленное, завершенное в социальном плане. Но, продолжая отцовскую стезю, она желает идти дальше — писать роман. «Этот туманный мир литературных образов, похожий на сон, без любви, без сердца, без страсти, без секса, — признается она, — именно этот мир мне нравится, именно этот мир мне интересен». В душе у Вирджинии остался лишь осадок романтики, потому параллельный мир стал для нее, как и для многих страдающих душевными болями, спасительной нишей, способом жить. Она как бы вступила в договорные отношения с реальным миром, сосуществуя с ним за счет собственных литературно оформленных воображений.
В 30 лет наконец случается то, к чему она стремилась, — Вирджиния выходит замуж за писателя и журналиста Леонарда Вульфа. Другой вариант, учитывая круг ее общения и притязаний, вряд ли мог бы явиться в ее жизни. Вирджиния могла обратить внимание лишь на человека, обладающего тонким умом, увлеченного какой-либо значимой, близкой ей деятельностью. Что же касается ее самой, то она во всем соответствовала самому взыскательному мужчине. Красива, умна, самодостаточна, обладает редким ароматом женственности, коктейлем из обаяния, элегантности и чарующего дара великолепной собеседницы. Во всем, кроме одного — исполнения женской роли в супружеском ложе. И как же ей с такими противоречивыми исходными позициями удалось удержать подле себя мужчину? Г оворили, будто Вирджиния Вульф обладала таким несносным характером, что общаться с нею было невыносимо, и вообще она казалась человеком с другой планеты. Но все эти обвинения справедливы лишь отчасти, — ей просто не хватало человеческого понимания, участия, сопереживания. А вот почти три десятка лет совместной жизни с мужем, физические контакты с которым закончились вместе с медовым месяцем, — это довольно любопытный результат.
Вирджиния доказала, что может быть очень значимой, ценной для своего мужа, что совместная жизнь без противной ей интимности может оставаться наполненной. Уже через пять лет после брачного старта они вдвоем основывают издательство, а на редкость энергичная женщина берет на себя функции не только автора, но и наборщицы, редактора, корректора. Она старательно создает семейное дело, превращает мужа в значительную фигуру, усиленную ее писательским талантом и растущей известностью. Они закаляются как партнеры. Вместо любви она выдвигает идею делового равноправного партнерства, и ее вклад в общее дело впечатляет. Тут, кажется, стоит подчеркнуть: Вирджиния Вульф, в отличие от братьев, не училась в университете, а основательные, обширные знания почерпнула из книг и от маститого окружения. Издательство разрастается до успешного предприятия, ее книги расходятся гигантскими тиражами. Взамен ей нужно только общение, и Леонард принял ее правила игры, согласившись добровольно сыграть именно ту роль, в которой нуждалась Вирджиния. Муж оказался тем человеком, который дал ей безукоризненную эмоциональную поддержку. Таким образом, отделив интимный мир от семьи, они создали слаженную, активно действующую команду.
Конечно, отказ от материнства и интимных отношений придавал такому союзу оттенок иллюзии, даже пародии на брак. У Вирджинии, называвшей себя евнухом, были интимные отношения с женщиной. У Леонарда наверняка были связи вне семьи. Не умея быть любящей женой, вычеркнув из семейных отношений чувственность, она сумела компенсировать интерес мужчины за счет своего изящного, тонкого ума — свободного «потока сознания», как она любила говорить сама. Единственное, что она не сумела, — это исцелить себя от душевной болезни: нервные срывы преследовали писательницу в течение всей жизни и добили ее в один из критических моментов. Набив карманы камнями, Вирджиния Вульф в припадочном порыве бросилась в реку и утонула. Ей было 59 лет. «Мне кажется, что два человека не смогли бы прожить более счастливую жизнь, чем прожили мы с тобой», — написала она в предсмертной записке.
Естественно, без физической близости нет смысла говорить о гармонии, но эта женщина сумела создать для себя такой способ организации жизни, в котором она пребывала в согласии со своим хворающим «Я». Разум, как бы доказывает Вирджиния Вульф, может быть одним из самых сильных аргументов в руках женщины, которая стремится укрыться от одиночества в благоприятном пространстве семьи. Она не сделала мужа королем, заменив это созданием из себя самой образа козырной дамы, — достойная замена в ее положении.
Еще одна выдающаяся женщина — художница Фрида Кало — может быть примером создания способа жизни со знаменитым, почитаемым в обществе мужчиной. Ее оружием стала «сверхчеловеческая любовь», но любовь не жертвенная, не самоуничижительная, не разрушающая личности. От такой любви ее избранник шалел, не веря, что подобная всеобъемлющая сила может существовать на земле, и без нее, по словам биографа, он чувствовал себя «уязвимым и смертным». Жан-Мари Гюстав Леклезио высказался в отношении союза двух живописцев — Диего Риверы и Фриды Кало — предельно метко: «Никогда еще творчество не объединяло до такой степени мужчину и женщину». Так же, как Вирджиния Вульф, она жаждала и боялась материнства, и так же пользовалась замещением: детьми Вирджинии были ее романы, детьми Фриды — ее полотна. Творчество — вот способ борьбы и существования, метод выживания.
Фрида Кало — образ одновременно трагический и стоический. Но тем и вселяющий надежду в обычных женщин, что они достойны большего, чем избирают. Умопомрачительная, нечеловеческая стойкость (отсюда у Фриды все запредельное, безграничное, как океан, и любовь в том числе) вывела ее в категорию женщин, умеющих устраивать свою жизнь. Ее богемно-вульгаризированная экспрессия, выраженная донельзя засоренной сквернословиями речью, сопровождающими ее буйную жизнь непристойностями, выпяченной сексуальной раскрепощенностью, шокирующей многих бисексуальностью, склонностью к тяжелым спиртным напиткам, являла собой маскировку трепещущей души, дымовую завесу от непосвященных. А также способ подавить физические и душевные страдания, брошенные ей судьбой для испытания на прочность.
Не стоит сомневаться, что у Фриды, как и у подавляющего большинства экстраординарных личностей, все причинно-следственные связи были заложены в детстве. В 6 лет она перенесла тяжелый полиомиелит, напоминавший о себе удручающей хромотой (ее правая нога осталась частично парализованной, несколько тоньше левой, и ей всю жизнь приходилось скрывать физическое уродство длинными одеждами). Обделенная материнской любовью, отчужденная от всего мира, не принимаемая детьми (ее дразнили «Фрида — деревянная нога!»), она витала, как чаще всего бывает в таких случаях, в мире мечтаний. Но чтобы обратиться к кисти и начать творить, потребовалась еще одна ужасающая трагедия: в автобус, которым ехала восемнадцатилетняя девушка, врезался трамвай. По ее словам, автобус «разорвал меня в клочья». Тройной перелом позвоночника, тройной перелом таза, одиннадцать переломов правой ноги, проколотые живот и матка («как шпага пронзает быка») предопределили всю ее дальнейшую жизнь. Но вначале были десятки операций и месяцы мучительных истязаний в больницах. «Вот так я потеряла невинность… <…> Каждый раз, когда меня поворачивают в кровати, я проливаю потоки слез. <…> Одно хорошо: я начинаю привыкать к страданию. <.> Я осталась жива, и вдобавок мне есть ради чего жить. Ради живописи», — это ее поток сознания, обрывки фраз, высказанных в разное время. Итак, для выживания следовало обрести смысл, и таким смыслом стала живопись. Способ самовыражения и непрестанная деятельность позволили девушке подняться над недугом, превратиться из изгоняемого из социума урода в жизнеспособную, энергичную и даже привлекательную женщину.
Поделиться книгой: