Помоги проекту - поделись книгой:
– Вам придется следовать за нами, – многозначительно подчеркнул я. – А кто здесь является кассиром? Откройте кассу.
Мужчина средних лет дрожащими руками открыл несгораемую кассу.
– Поручик, посмотрите серию и номер билета.
Кассир подал пачку банковых билетов Воробьеву, а я вынул из бокового кармана чистую записную книжку.
– Какая серия и номер?
Воробьев назвал.
– Правильно, – процедил я сквозь зубы: – посмотрите следующую пачку.
Комедия развертывалась успешно.
– Откуда вы взяли эти деньги? – обратился я к кассиру.
– Из казначейства, господин начальник.
– Из казначейства ли производили обмен?
– Из казначейства. Вот, посмотрите, неразорванные пачки.
– Это не важно, – прервал я: —вам тоже придется одеться. Поручик, просчитайте, сколько денег? Воробьев зашуршал бумажками, инженеры стали просить меня не арестовывать их товарищей. – Они не виноваты ни в чем, господин начальник. – Я в этом сам уверен, господа инженеры – (здесь я был вполне искренен). – Возможно, что эти деньги попали в кассу по вине кого-либо другого. Напишите поручительство. – 83 тысячи доложил Воробьев.
Эти деньги, как мы узнали позже, предназначались на разработку лесозаготовок и шпал для постройки стратегической линии Джанкой-Перекоп.
– Поручик, заберите деньги. Я подмахнул шикарную расписку.
– Вот вам расписка в том, что мною отобраны деньги. Завтра явитесь к князю Туманову, и он даст вам основание на получение других денег. А теперь, господа инженеры, в ваших же интересах прошу в течение получаса не выходить из помещения, так как я буду производить недалеко от вас обыски и аресты. Все, как один, ответили: – Что вы, что вы! Мы до утра просидим, не выйдем. – Извините за беспокойство, господа инженеры, до свиданья. Поручик, за мной! Половину экспроприированных денег мы передали Пете Сердюку, члену подпольной организации среди крестьян Балаклавского района, половину взяли мы с Воробьевым для нужд революционного движения.
Новый провал и рост рабочего движения
Вместо нашего комитета, расстрелянного белыми, в Севастополе сорганизовался новый подпольный комитет. Во главе его стоял Крылов (Шестаков), секретарь профсоюза. Левый эсер – он убедился, что соглашательская политика отдаляет скорейшую победу пролетариата над капиталом, поэтому порвал с эсеровской партией. В состав комитета входили: Гитин (зубной врач), Клепин, Авдеев, уполномоченные от воинских частей и порта: Губаренко, Васильев (он же Александровский), Мулеренок, Кривохижин, Замураев, Борисов, Гевлич, Кибур, Фокин, Петров, Кирлак, Наливайко и Гинзбург. Комитет печатал воззвания и распространял их среди войск. Вскоре все было готово к восстанию. Для связи со мной комитет послал в район Балаклавы «барона» Мацкерле. Но один из подпольщиков, Николаев, подозревая барона в принадлежности к охранке, не выдал ему моего местопребывания. Предварительное совещание происходило на конспиративной квартире Гитина по Екатерининской улице, д. № 33, и последнее, с представителями от воинских частей, – на Корабельной стороне, по Николаевской улице, д. 86 (Клепина), – собралось 3 марта 1920 г.
В первую очередь было решено захватить штаб Врангеля и особый батальон при штабе крепости: среди солдат и даже офицеров было много распропагандированных коммунистами. Затем – занять почту-телеграф, все госучреждения, вокзал и суда, стоящие на рейде. Эта большая работа выпадала на долю войск, состоявших в ведении комитета и рабочих порта. Их насчитывалось до десяти тысяч. К трем часам ночи комитет распределил между всеми товарищами обязанности в момент восстания и назначил сроком переворота– ночь на 6 марта. И вдруг нагрянула контрразведка, затрещали пулеметы. Председатель комитета Крылов, не теряясь, стал жечь протокол заседания и другие бумаги. В комнату ворвался юнкер, крикнувший: «Именем закона вы…», но выстрелом Крылова в упор был положен на месте. Уполномоченные воинских частей бросились через окна и крыши. Все-таки контрразведка захватила Крылова (Шестакова), Клепина, Губаренко и нескольких представителей от воинских частей. Мулеренку, Васильеву (Александровскому) и другим удалось бежать. На квартирах схвачены: Гитин, Авдеев и несколько офицеров по частям; всего было арестовано двадцать семь человек. Арестованных распределили по группам. Десять человек предали военно-полевому суду. Контрразведка, захлебываясь от радости, смаковала события в передовой статье газеты «Юг». Рабочие напряженно следили за участью арестованных товарищей. В порту устраивались групповые собрания и через Крымпрофсоюз старались освободить арестованных.
Военно-полевой суд 22 марта ст. ст. приговорил к смертной казни тт. Крылова (Шестакова), Гинзбурга и Наливайко. Два товарища получили по десять лет тюремного заключения, остальные оправданы. Но комендант крепости передал дело на новое рассмотрение. В ночь на 24 марта, по приказу известного палача, ген. Слащева, арестованных товарищей увезли в Джанкой под усиленным конвоем. Рабочие порта, узнав об этом, на собрании выработали резолюцию и передали копию ее Зееаеру: «Мы, рабочие завода и порта Морского ведомства, на совести которых нет кровавых пятен, которые при всяких властях и при всяких условиях возвышали свой голос протеста, а нередко и активно выступали против всяких насилий и расправ, узнав об увозе генералом Слащевым в Джанкой арестованных: Губаренко, Гинзбурга, Шестакова, Авдеева и других, видим в этом акте недопустимое вмешательство в дело суда и желание безгласного правежа, а может быть и без всякого суда расправиться с арестованными, воскресив этим жуткие картины застенков. Рабочие выражают свой протест против подобных расправ и требуют гласного суда над арестованными с участием защитников, для чего арестованные должны быть немедленно переведены в Севастополь, где только и явится возможность для обвиняемых выставить своих свидетелей. «Рабочие понимают этот чудовищный акт как вызов рабочему классу. Принимая этот вызов, рабочие заявляют, что они никогда как с подобными актами, так и с «чрезвычайками» примириться не могут и будут вести с ними самую решительную борьбу. Кроме этого мы заявляем: может быть, Крыму будет суждено вновь переживать ужасы «чрезвычаек», и тогда у нас, рабочих, до сих пор успешно боровшихся с «чрезвычайками» в Севастополе, будет выбита из рук действиями нынешних властей возможность спасти жизнь многих. Пусть это будет на совести тех, кто творит произвол и, главным образом, на вашей совести, генерал». Одновременно Крымпрофсоюз заявил протест против действий Слащева, требуя немедленного возвращения арестованных для гласного суда. На заседании Совета министров, во главе с Мельниковым, выработано следующее постановление: «Совет министров Южно-русского правительства, получив в момент приезда в Севастополь сведения о том, что, до приезда, генералом Слащевым увезено в Джанкой 10 человек, преданных военно-полевому суду, обсуждал в заседании своем, состоявшемся 12 марта, этот вопрос и принял ряд мер к тому, чтобы дело получило нормальное движение. В виду того, что военная юстиция и военная власть не входит в сферу компетенции власти гражданской, каковой является Южно-русское правительство, последнее, учитывая политическую сторону вопроса и озабочиваясь внесением законности во все области жизни юга России, поручило председателю Совета министров Н. М. Мельникову немедленно снестись по прямому проводу с генералами Слащевым и Шиллингом и настоять на соблюдении всех законных гарантий в этом деле.
Рабочая делегация и Крымпрофсоюз передали постановление и послали телеграммы протеста Слащеву и Шиллингу. И вот что ответил Слащев:
«Армянск 2 – III.
«1) Крымпроф Председателю Шевченко.
«2) Председателю Исполнительного комитета Канторовичу.
«3) Председателю союза зубных врачей.
«4) Правлению Союза кооперативов Севастопольского района.
«5) Правлению Общества потребителей севастопольских кооперативов.
«6) Во все газеты.
«Получил вашу телеграмму и поражаюсь: никогда от гласности не уклоняюсь, но не верю, чтобы честные рабочие сказали ваши слова. Вы или ваши ставленники занялись давлением на суд. В ответ на ваше заявление о том, что вдали от Севастополя судить нельзя, отвечаю: «Вдали от фронта судить нельзя. «Я уже сказал, что не допущу красных в Крым, но и не позволю тылу диктовать свою волю фронту. Добьюсь этого во что бы то ни стало, ставя ставкой свою жизнь и жизнь врагов России. «Судить будут у меня и приговоры будут утверждены мною. Рабочие же ко мне не приезжали. Сейчас прошу мне не мешать, так как я наступаю с войсками против красных, которым вы, видимо, помогаете. С л а щ е в».
Городская управа, опасаясь беспорядков среди рабочих, выразила Слащеву телеграммой и свой протест. Он ответил:
«Думаю, что делу больше поможет трезвое отношение рабочих к делу и исполнение Управой своего дела. Подсудимые судятся по закону фронтовыми чинами, которым они помешали работать. Честный человек не должен бояться места, где его судят, а руководители масс должны объяснить это своим доверителям, во избежание пролития крови. Слащев».
Слащевские телеграммы сильно волновали рабочих завода и порта. Они готовы были восстать, но их сдерживал Крымпрофсоюз. Председатель, меньшевик, Канторович дал обещание рабочим, что Южно-русское правительство не допустит смертной казни.
Действительно, глава министров Мельников по прямому проводу просил генерала Слащева, в целях укрепления в населении доверия к военной и гражданской власти, не допустить чего-либо неправомерного. Слащев отговорился тем, что никогда ничего против совместной работы с Комитетами и их союзами не имел, но «предатели России живыми не останутся. Фронт будет диктовать тылу, а не тыл фронту». – «Десять прохвостов расстреляны по приговору военно-полевого суда. И сегодня утром нами взята Чаплинка, Преображенка, масса пленных и трофеи. Я только-что вернулся оттуда и считаю, что только потому в России у нас остался один Крым, что я расстреливаю подлецов, о которых идет речь».
Учитывая озлобление рабочих, контрразведка раскинула среди них густую сеть. Роль ангелов-миротворцев контрразведки сыграли меньшевики, которые успокаивали и отговаривали массы от активного выступления. Все-таки в Севастополе разразилась трехдневная забастовка траура. Рабочие приступили к работе, уступая вооруженной силе, но с сознанием, что на месте десяти замученных восстанут сотни и тысячи.
Как формировались партизанские отряды
Наше внимание привлекал самый революционный район– деревня Мангуши. Здесь было сосредоточие дезертиров и революционной татарской молодежи. По балке между двумя горами, стоял отряд в сорок человек. Отряд не имел ни обмундирования, ни достаточного вооружения, ни продовольствия. Партизаны зачастую питались капустой и даже сложили поговорку: «от капусты не уйти». Жили они в землянках. Весь отряд состоял из освобожденных из здания школы, привезенных из Харькова. Было выпущено около девяноста человек, но, по дороге в лес, многие разошлись по окрестным деревням; лишь человек пятьдесят прибыли в деревню Мангуши. В отряде находились девять коммунистов: Киселев, Егерев, Камов (убит), Демьян (убит), Жорж, Фирсов, Шкуркин (убит), Африканец, Делюс. Остальные партизаны расслаивались на две группы: на людей без определенных убеждений, преследуемых Врангелем за дезертирство или симпатии к советской власти, и людей с темным, даже уголовным прошлым. Последних отряд привлекал единственно надеждою легкой наживы. Перед нашим приходом этот отряд произвел самовольно налет на шоссе, забрал много денег и ценностей. Характерно, что деньги не хранились у одного доверенного лица, а делились между участниками налета. В балке царила картежная игра, брань висела в воздухе. Было развито бахвальство, щегольство своей удалью и наживой. Деньги прятали в фуражках. Не удивительно, что при таком порядке отряд голодал. Часть партийцев ушла в город, в том числе и начальник отряда Шкуркин, для подпольной работы; оставшиеся коммунисты не могли справиться с отрядом. Среди партизан началось глухое брожение. Были недовольны Шкуркиным, который переправлял наиболее крупные средства в Ревком. Наша хорошо сколоченная группа помогла местным партийцам ввести дисциплину. Общими силами мы убедили бросить картежную игру и «дележку». Только шесть человек не захотели подчиниться новому порядку и ушли из отряда. Командование было поручено мне. Мы наметили своим маршрутом: Мангуши, Лаки, Биясалы и Севастопольский район. Одно горе: нам не хватало красного знамени. Но по дороге в Мангуши мы, к нашему восторгу, встретили мальчонку в красной рубашке. Мы сейчас к его матери:
– «Продай нам! Бери сколько хочешь». Крестьянка, узнав, что рубашка пойдет на знамя, долго отказывалась брать деньги. Мы насилу всучили ей изрядную сумму. Знамя вышло самое настоящее; стройным шагом, с революционными песнями, мы вступили в Мангуши. Сорганизовали митинг; наши ребята красочно рассказывали о притеснениях белых и призывали к восстанию. У здешних крестьян достаточно трещала шея от белого нажима, и наша пропаганда пришлась как нельзя лучше к месту. Отряд сразу вырос до ста двадцати человек. Казалось бы: жить да радоваться. Не тут-то было!
Когда я предложил партизанам работать в Севастопольском районе, «новенькие» забузили – Из Мангушей никуда не пойдем, будем охранять деревню! – Останемся под Мангушами и будем производить налеты. Нам пришлось распрощаться с крепкими мужичками, сказав в назидание: – Так дело вести нельзя! Сидеть на одном месте, есть «барашка» да изредка делать налеты и ждать освобождения в то время, когда каждая минута дорога для тех, кто проливает под Перекопом кровь, – недопустимо! Но мы не унывали, понимая, что для настоящего, большого движения крестьян время еще не приспело. Распался и наш отряд.
Две встречи
Снова крохотной группкой двинулись в севастопольский район. Здесь Камов остался в Кара-Кубе, чтобы затем пробраться в Севастополь для связи с подпольной организацией, а мы с Воробьевым остановились в деревне Алсу. Здесь к нам присоединился беглый матрос Яша Гордиенко. И здесь же произошло любопытное происшествие. Вместе с «Шуркой» мы ловили как-то рыбу у Чёртова моста. Вдруг на фоне южной зелени появилось несколько офицеров с удочками, которые они время от времени забрасывали, медленно приближаясь к нам. Я насторожился и хладнокровно снимал рыбу за рыбой – Как вы хорошо ловите рыбу! – воскликнул старый полковник, поравнявшись со мной. – Люблю ловить рыбу, – признался я: – но мерзавцы большевики разграбили имение. Приходится ловить рыбу на скудной речке. – А где ваше имение? – полюбопытствовал полковник. – По Хопру, в Балашове. Полковник заинтересовывался все сильнее. – У железнодорожного моста, Арзамасцева, – брякнул я, как всегда, на страшный риск. – Как, вы сам Арзамасцев? – удивленно спросил полковник. – Я сын Арзамасцева.
– Очень приятно познакомиться, – полковник протянул руку, буркнув свою фамилию. Подошли остальные офицеры. – Знакомьтесь, господа. Арзамасцев из Балашова, – любезно представил меня полковник. После приторно изысканных поклонов, я спросил: – Господа офицеры, скажите, каково положение Перекопа? Не придется ли мне эвакуироваться дальше, в Константинополь? (Стоит ли добавлять, что моя рука крепко сжимала в кармане рукоять револьвера.) – Что вы, что вы! Мы к Александровску продвинулись. Близок уже Донецкий бассейн, а вы – вы эвакуироваться! – наперебой заговорили офицеры. – А скажите, пожалуйста, я намерен купить здесь дачку, как здесь насчет бандитов? – В этом районе бандитов нет, за исключением одной сволочи Макарова, но и его мы скоро поймаем, – похвастался один из офицеров. – Это не тот ли Макаров, о котором я читал в газете? – Да, он– мерзавец, адъютант Май-Маевского, – досадливо смеясь, подтвердил полковник. Я пренебрежительно пожал плечами. – Стоит ли о нем разговаривать? Где вы теперь находитесь? – Мы сейчас на отдыхе в экономии Томиловых. Купите дачу поблизости и приходите сыграть в преферанс и выпить кофе. Я был очень «польщен», долго тряс руки новым знакомым. – Благодарю вас, при первой возможности загляну. А сейчас извините. Мои друзья ожидают меня в Алсу. – Пожалуйста, пожалуйста, приходите, – просили офицеры.
Как облегченно вздохнул я по их уходе. А рыбу нам пришлось с Шуркой ловить в более укромном местечке. Отказаться совсем от ловли мы не могли: рыба нас спасала от голода. Во время такой ловли мы как-то увидели на противоположной стороне речки пять человек в английском обмундировании с офицерскими погонами, с котомками на плечах, вооруженных винтовками и револьверами. Шли они, оглядываясь по сторонам. Тотчас же я послал Шурку узнать, что это за народ. Он прибежал с вестью, что «люди подозрительные». Тогда я перешел Чёртов мост. Два офицера сидели в изнеможении на камнях. – Кто вы такие и куда идете? Они ответили: – Идем на Алупку! Ответ усилил мои подозрения. – Дороги на Алупку здесь нет, не лучше ли вам идти по шоссе. Один из офицеров улыбнулся и отчеканил, не сводя с меня напряженного взгляда: – Мы идем туда, где есть справедливость.
Выяснилось, что несколько офицеров покинуло ряды белых. Они предполагали пожить на берегу моря, прячась в рыбацких лодках, и, выбрав момент, перебраться в Советскую Россию. Я предложил офицерам зачислиться в мой несуществующий отряд; но так как не вполне им доверял, то предупредил, что, если они – контрразведчики, то отряд живо с ними расправится. – Хорошо, мы согласны, но чем вы докажете, что вы не являетесь белыми? Я вынул из кармана газету с описанием моего ареста и удостоверение о моем адъютантстве. Тогда офицеры крикнули остальных; медленно, недоверчиво они выходили из кустов, держа винтовки наизготовку. Я узнал их фамилии; Шарый (первый, который открылся мне), Баратков, Колесников, Носов и Гаузе. В балке, у деревни, прибывшие наперебой рассказывали о своих похождениях. Все они были мобилизованы Врангелем и долгое время старались покинуть его ряды, манкируя службой. Все выжидали удобного случая для перехода к красным.
Когда Врангель наметил операцию по расширению своей территории, группа недовольных наладила связь с подпольной организацией Голубева (Храмцева). Храмцев, зная мое местопребывание, дал офицерам направление Инкерман – Алсу и сказал, что там есть отряд. Я видел, что офицеры не лгут, но все же держал ухо востро, пока Камов (Орлов) не прибыл из Севастополя и не рассказал, что Храмцев (Голубев) действительно послал пять надежных товарищей. Впоследствии я убедился, что Храмцев не ошибся.
Наше первое воззвание
Спустя неделю я продиктовал Бараткову, теперь адъютанту отряда, воззвание к войскам Врангеля:
«Барону Врангелю. Копия всем войскам.
«Товарищи – солдаты и офицеры. Мы, участники первого Ледяного и Дроздовского походов, обращаемся к вам, обманутым и втянутым в гнусную авантюру сумасшедшего стратега Врангеля. Вам хорошо известно, что Добровольческая армия под предводительством Деникина, развивая наступление и выходя из Донецкого бассейна, шла под лозунгом учредительного собрания. Но, по мере продвижения вперед, этот лозунг терялся, и когда дошли до Орла, то почти открыто пели «Боже, царя храни». Генералы мало думали о «Единой Неделимой России». Колчак подходил к Волге, а Деникин приказывал Май-Маевскому не особенно успешно развивать наступление, иначе-де Колчак перейдет Волгу, займет Нижний-Новгород, и деникинская ставка может остаться за бортом. Перед Орлом они распределили портфели власти. В это время генералы устраивали блестящие банкеты и оргии, обходившиеся чуть ли не в миллионы. Губернаторы проходили путь через муку крестьянства, как они выражались, с факелами выжигая большевизм. Высшее командование не считалось с рядовым офицерством и солдатами, В то время как вы проливали кровь на фронте, генералы набивали себе карманы. О крестьянах и рабочих они мыслили не иначе как о рабах. На секретном заседании, в присутствии Деникина, Романовского, Май-Маевского и других видных генералов, Врангель сказал: «Пока мы не дойдем до седых стен святого Кремля и не услышим колокол Ивана Великого, аграрный и рабочий вопросы мы решать не будем. На случай же если темная сволочь – масса взбунтуется, у нас есть молодая гвардия (корниловцы, марковцы, дроздовиы), при помощи которой мы всегда сумеем подавить восстание. Пушки и пулеметы союзники пришлют». «Мы приведем вам пример, как думали о России союзники: за один транспорт со снарядами они вывозили восемь транспортов сырья, к тому же пользовались бесконтрольно нефтяными промыслами. Когда приезжал в Харьков генерал Брикс (глава великобританской миссии по делам России), то на совещании он интересовался одним: «– Есть ли у вас сырье и в каком количестве? «Вот как союзники думали о России. «За что же вы воюете? За буржуазию и их приспешников, генералов, которые набили чемоданы и одним глазом смотрят на Керчь, другим на Перекоп, часто оглядываясь на Константинополь; за контрразведчиков, продажных людишек, за бесценные «колокольчики» расшаркивающихся по-холопски перед генералами, выдавая истинных борцов освобождения трудящихся. Они смакуют последние события дня, но мы им скажем: напрасно, господа, преждевременное ликование. На месте одного замученного восстанут десятки, сотни борцов, и час расплаты приближается! «Мы обращаемся к вам и надеемся, товарищи солдаты и офицеры, что наш призыв не останется пустым звуком. Вы все, как один, по первому нашему сигналу, должны выступить с оружием в руках на улицу и действовать по указанию подпольного комитета. «Не дайте уйти буржуазии и их приспешникам, генералам. Не далек тот день, когда над Севастополем будет развеваться красное знамя. Покидайте ряды белых, идите к нам. Мы вам гарантируем жизнь, а мерзавцам пощады быть не может.
«Да здравствуют рабочие и крестьяне!
«Да здравствует Третий Интернационал!
«Да здравствует всемирная революция!
«Бывший адъютант генерала Май-Маевского капитан Макаров, ныне командир 2-го Повстанческого советского полка».
Камов передал мое воззвание в Севастопольский подпольный комитет, состоявший из восьми человек: Никитин Николай (ведал печатным делом и секретарствовал), Замураев Алексей (снабжение оружием и пополнение из госпиталя для моего отряда), Анфалов (доставка оружия и связь с рабочими порта), Вилонов (хранение оружия, конспиративная квартира. – Михайловская улица, д. № 77), Борисов (информационная часть), Кривохижин (связь с рабочими, информация и доставка оружия), Цыганков (подрывная часть, агитация среди войск, пополнение оружием, людьми. Его квартира на Зеленой Горке служила явкой, куда приходили Камов и др., откуда отправлялись в лес оружие и люди).
Камов вернулся с тринадцатью товарищами, присланными на пополнение из комитета. Среди них – товарищ Васильев (Александровский), впоследствии начальник штаба Мокроусова.
Опять в гостях
Так как отряду не хватало средств, я внес предложение произвести экспроприацию в имении Шнейдера. Четырнадцать партизан оделись офицерами. Двоих мы нарядили голодранцами. Окружив их тесным кольцом и взяв винтовки наперевес, мы двинулись через деревню Ай-Тодор. Здесь мы не утерпели, чтобы не зайти в местный кооператив. Как-раз тут находился старый знакомец – пристав из Каралеза. Он вытянулся перед моей флотской лейтенантской формой, а я спросил его, узнает ли он меня, и приказал отдать оружие. Протянув «Смитт-Вессон», пристав долго всматривался испуганными глазами в мое лицо и нерешительно признался: – Не могу узнать, господин лейтенант. – Поручик, я – Макаров, или, как вы называете меня, бандит. Но я не бандит. В кооператив собралась, кажется, вся деревня. Я спросил татар:
– Что представляет собой пристав? К счастью для поручика, татары дали самый хороший отзыв. – Поручик, вы очень испуганы, – обратился я к приставу: – у вас жалкий вид. Но мы отпускаем вас, и горе вам, если будете причинять населению вред. От нас не уйдете. Возьмите ваш никуда не годный пистолет и идите куда угодно. Но предупреждаю вас, что за одно слово о нашем пребывании в этой деревушке вы понесете должное наказание. Очень благодарны за Каралез. До свидания! Поручик, окруженный крестьянами, стоял, как статуя, с поникшей головой. Отряд наш двинулся в первоначальном порядке. – Поручик, – крикнул я на прощанье, – передайте всем, что власть генералов скоро кончится. Добровольно перешедшим в наши ряды гарантируем жизнь, а мерзавцев расстреливаем и будем расстреливать. Через два часа ходьбы показалась экономия Шнейдера. Когда мы проходили деревню, симулируя конвоирование двух «сицилистов», какая-то старушка тяжело вздохнула, перекрестилась, на глазах ее появились слезы. «Господа офицеры» на нее накричали: – Дальше, сторонись! У помещика были гости. Хорошо одетый человек прикрикнул на расходившихся собак. – Морская севастопольская контрразведка, – отрекомендовался я: – прошу, господа, не шевелиться. Все замерли. Я приказал всем войти в помещение, строго спросил хозяина: почему он помогает красным и сколько раз был в имении Макаров? Вытаращив глаза, помещик возбужденно забормотал: – Что вы, господин лейтенант! Я буду помогать красным бандитам?! У меня племянник борется против краснозеленых, а бандит Макаров у меня никогда и не был…Я приказал Камову: – Поручик, произведите тщательный обыск. Через несколько минут тягостных вздохов и замешательства помещичьих гостей, Камов протянул мне наше же воззвание к рабочим и крестьянам, выпущенное подпольным комитетом. – Господин лейтенант, вот посмотрите, – штучка интересная. Как бы не зная, в чем дело, я пробежал воззвание и поднес его к носу помещика. – А это что? Он дрожащим испуганным голосом оправдывался:
– Не знаю, каким образом попало ко мне. – Сколько у вас таких экземпляров в кассе? У меня о вас точные сведения. Шнейдер совсем растерялся. Вынув ключ от несгораемой кассы, он бормотал: – Посмотрите, кроме денег, там ничего не может быть.
Он, дрожа, открыл кассу, и мое сердце вспыхнуло радостью: денег было не мало. Я начал пересчитывать пачки. Вошел Яша Гордиенко в форме поручика, протянул мне пакет: – Господин лейтенант, пакет от князя Туманова. Я быстро разорвал конверт и, как бы читая про себя, приказал развести арестованных по комнатам, а Гордеенко громко ответил: – Поручик, доложите князю Туманову, что я сейчас поеду производить аресты и обыски в деревню Кара-Кубу. А со Шнейдером неважно. Я вышел. Двери комнат были закрыты, и охрана порой открывала их, пресекая разговоры. Потом партизаны незаметно скрылись. С деньгами, с двумя повозками, нагруженными всем необходимым, мы вернулись в балку. На енотовых помещичьих шубах мы отдохнули, как никогда. Две трети забранных денег мы отправили с Камовым председателю подпольного комитета в Севастополе. В почтовом отделении Каралеза мы тоже поживились на 200 тысяч. Другого выхода у нас не было. Отряд рос, надо было довольствовать партизан. Подпольный комитет тоже остро нуждался в деньгах. Не могло быть места мещанской морали там, где дело шло о развитии движения. Вскоре в наш отряд влилась часть артиллерийской школы, состоявшая почти на сто процентов из бывших красноармейцев. Не всегда наши экспроприации увенчивались успехом. Вместе с Артшколой, мы попробовали было «налететь» на имение Колбасниковых, в десяти верстах от Севастополя. Но хозяева забаррикадировались мебелью, и даже ружейный залп не привел их в повиновение. Из-за близости к Севастополю пришлось «отставить».
Смерть «барона» Марцкерле
Во время нашего недельного отдыха к объездчику Евграфу как-то зашел «барон» Мацкерле. Он хотел видеть меня, но в наш лагерь «барон» опасался идти, отговариваясь тем, что служит у татарина в Алым-Чокраке, возит дрова в город, сейчас занят, но скоро придет. Мы уже знали через Голубева (Храмцева), что «барон» – провокатор. Я немедленно послал Гордиенко, Яшу Вульфсона, Гаузе, Шарого, Воробьева и Ахлестина за «бароном». Мы, замаскированные кустарником, несколько часов терпеливо выжидали проезда Мацкерле. Дождались и любезно предложили прогуляться. – Где здесь товарищ Макаров? – было первое слово Мацкерле. Я ответил: – Макаров ушел в обход по частям, но я его заместитель, Прилуцкий. Чем могу служить? – Очень приятно. Вы обо мне, вероятно, слышали. Я – известный подпольный работник, «барон» Мацкерле, прибывший из Одессы. – Скажите, барон, откуда вы знаете Макарова? – Как же не знать Макарова? Я с ним вместе сидел в крепости. «Барон» путался, краска и бледность сменялись на его лице. В этот момент адъютант спросил меня: – Товарищ Макаров, можно отряду ужинать? Ужин готов. – Конечно. Стоявший у костра «барон» вздрогнул и, как бы стараясь лучше меня разглядеть, проговорил:
– Вы – товарищ Макаров? Как вы изменились! – Я вас не узнаю. – Зато я вас знаю: я очень много знаю о вас. – Не будем, «барон», играть в прятки. Мне ваша деятельность тоже известна. Скажите, зачем вы пришли в казарму? Спрашивая меня, вы пытались узнать численность отряда у объездчиков Евграфа? «Барон», совсем растерявшись, ответил: – Товарищ Макаров, у меня есть отряд в шестьдесят человек и восемь пулеметов и можно взять два легких орудия. Последние два слова рассмешили товарищей, а я рассказал анекдот о четырех случаях с Иисусом: «верю и не верю». Александровскому, Камову, Воробьеву, Гордиенко я сказал: – У вас достаточно материала: возьмите его! А «барону»: – Мы вас предаем горному военно-революционному трибуналу. Расскажите, как удалось вам бежать из числа двадцати четырех, захваченных на Корабельной стороне? По словам Мацкерле, выходило так: затрещали пулеметы, дверь квартиры открылась, появился юнкер, сказавший: «Именем закона вы…». Крылов выстрелил в него в упор, юноша упал. Воспользовавшись суматохой, «барон» выбросился в окно и убежал вместе с группой юнкеров, которые от страха не заметили чужого. Мне надоело слушать россказни Мацкерле, и я передал его на допрос ревтрибуналу, а сам сел у костра и глубоко задумался. По аналогии, мне припоминался провал комитета, в котором председательствовал брат. Как будто кто-то развертывал передо мной страницы книги его суровой революционной жизни. Владимир был старше меня на три года. Он кончил церковно-приходскую школу первым учеником. Страстно хотел учиться дальше, а бедность принудила его сделаться учеником в переплетной мастерской дяди Асманова. Еще мальчиком Владимир стремился уехать из Скопина. И он оставил мать и родных, чтобы уехать в Балашов, Саратовской губернии. Здесь Владимир работал в переплетных при типографиях и принимал активное участие в первомайских демонстрациях, организовывал маевки. Жажда новых мест увлекла брата в Севастополь. Здесь он работал переплетчиком в Доме трудолюбия. Заведующий оценил яркие способности брата и назначил его смотрителем. Конечно, из этого повышения ничего выгодного для него не получилось. Вместо верного сторожевого пса, он приобрел в новом смотрителе друга и заступника рабочих и вскоре вышиб брата с места. Новый хозяин Владимира, Гладун, бывший офицер, участник севастопольской обороны, приходил в ужас от свободолюбия своего работника и в восторг от его работоспособности и инициативы. Смешно было слушать, как горячо спорили на политические темы Гладун с Владимиром.
Брат часто мечтал: «Соберу немного денег и вместе с товарищами открою мастерскую. Тогда Гладуны не будут нас эксплуатировать». В империалистическую войну Владимир тянул военную лямку в 32 зап. пех. полку, в гор. Симферополе. Болезнь освободила Владимира от военной службы. Он осуществил свою мечту: вместе с товарищами открыл небольшую переплетную мастерскую. Много читал, работал в профсоюзе секретарем, распространял нелегальную литературу. В начале гражданской войны вступил в ряды РКП(б) и всецело отдался партийной работе.
Я думаю о последних днях брата. У истекающего кровью вырывали признание. Но он и его товарищи умерли молча за великую идею. А в это время, гнусная, продажная тварь, вроде «барона» Мацкерле, подготовляет провал таким же честным лучшим товарищам. Так бы и ворвался в палатку и собственной рукой застрелил провокатора! «Барона» допрашивали всю ночь. Он сбивался, на некоторые вопросы совсем не отвечал. Наши трибунальщики приговорили его к смерти, но посоветовали на всякий случай поговорить откровенно со мной. Провокатора подвели ко мне. Он дрожал всем телом и был бледен, как мертвец. – «Барон», даю вам десять минут на размышление. Если хотите, чтобы я вас зачислил в полк, то расскажите, каким образом получился провал? Иначе я соглашусь с мнением ревтрибунала и подпишу приговор. Мне все известно от подпольного комитета Голубева. – Товарищ Макаров, я вам все расскажу, только наедине. – Говорите при всех. Провокатор, дрожа за свою подлую жизнь, собирался с мыслями. – Расскажите правду, и я зачислю вас в полк до прихода соввласти: дам вам возможность искупить вину боевыми действиями. – Я в этом не виноват, – начал он дрожащим голосом. – В 1919 году я приехал из Одессы и познакомился с сестрой милосердия Станиславской. Она сказала, что приехала для работы из Харькова, – я видел у нее документы. Я вступил с ней в сожительство. Скоро я заметил, что моя подруга чересчур интересуется тайнами подполья. Однажды я увидел, как она входила в контрразведку. Я попробовал с ней объясниться, но Станиславская заявила, что достаточно одного ее слова, и я буду повешен, что за мной ходят по пятам. И так как все равно никуда не уйти от контрразведки, то для меня всего благоразумнее работать с ней заодно. Я, товарищи, попал в такую обстановку не по своей вине и стал поневоле сообщать Станиславской сведения. – Скажите, «барон», вы поставили в известность кого-либо из членов своего комитета о случае с вами? – Нет, она мне сказала, что в комитете работают еще контрразведчики, и я боялся. – Сестра Станиславская состояла членом комитета? – Нет. – Вы поставили в известность контрразведку или сестру Станиславскую о последнем заседании подпольного комитета на Корабельной стороне? – Я контрразведке не говорил, а сказал сестре. Но вы же знали, что она состоит в контрразведке? «Барон» промолчал. – Вы партийный? К какой партии принадлежите? – Коммунист. При этом слове товарищи не стерпели: по адресу «барона» послышались проклятия и ругань. С трудом удалось успокоить товарищей. – «Барон» Мацкерле! Вы ездили в Севастополь в контрразведку? «Барон» не ответил. – Где ваш отряд и пулеметы? Молчание. – Какой же вы коммунист? Ради своей шкуры, вы погубили лучших идейных борцов, от которых зависело скорейшее взятие Крыма? Вы прибыли для работы, чтобы выяснить численность нашего отряда. Ваше преступление нельзя искупить. Ничтожный и продажный негодяй! Таким места в наших рядах быть не может. Разведка! Отправьте его к Колчаку для связи. Все закричали: На такого подлеца пули-то жалко! Провокатора повели в балку. Камов скомандовал: – По провокатору пальба шеренгой! Пли! Но «барон» крикнул: Все коммунисты сволочи! – и хотел бежать. – Пли! И провокатор, «барон» Мацкерле, упал мертвым.
Дела рук провокаторских
Долго не могли успокоиться партизаны, с озлоблением и ненавистью повторяя гнусную исповедь «барона». Спустя несколько дней, мы узнали, что подпольный комитет арестован в полном своем составе. В одной из газет мы прочли маленькую заметку о том, что захвачен комитет большевиков. Во главе военной организации стоял капитан Макаров. Председателем комитета был прибывший из Одессы Голубев (Храмцев), который пытался бежать из кордегардии контрразведки и выбросился из третьего этажа, но сломал ногу и был захвачен. По другой версии, т. Голубев отказался давать показания; начальник контрразведки разбил революционеру голову подсвечником и приказал своим чеченцам выбросить его с третьего этажа. Цель комитета – оттянуть силы с фронта. За такое короткое время провалились три больших подпольных организации! Товарищ В. И. Голубев (П. С. Храмцев) прибыл в Крым от ЦК РКП(б) для подпольной работы среди войск Врангеля и связи с зелеными. Всего ЦК командировал тринадцать человек, но в Крым попало лишь трое. Двоих из них расстреляла евпаторийская контрразведка. Лишь товарищ Голубев пробрался в Севастополь. Если бы этот комитет просуществовал до июня месяца, в Крыму произошел бы переворот. Тов. Голубев построил комитет после провала организации т. Шестакова; уцелевшие члены организации, Замураев и Кривохижин, организовали побег тт. Николаенко, Сердюка, П. Иванова и Александровского (Васильева). Комитет отлично знал, что очень трудно работать в городах, с ненадежными людьми, поэтому Голубев взял правильный путь, ориентируясь на повстанческое движение в горах и лесах Крыма. Главным сподвижником его в этой работе являлся т. Цыганков, у которого на Зеленой Горке, в собственном доме, была главная явочная квартира с паролем от краснозеленых – «зеленая ветка», ответный пароль организации – «Бонапарт». Непосредственную связь с краснозелеными вел т. Гудар; он же работал по хищению оружия из артиллерийских складов, держа с ними тесную связь, так как сам числился на службе в Артшколе. Мы только-что должны были получить несколько пулеметов и достаточное количество патронов. Комитет предполагал пополнить наш отряд. Мой отряд должен был прибыть в Севастополь к моменту выступления, в первых числах июня, и захватить штаб Врангеля. На судах, кроме крейсера «Кагул», все было подготовлено к перевороту. В ведении комитета находились коммунисты и надежные товарищи: Фирсов, Разин, Николаенко, Анокон, Александров, Литвинов, Нестеренко, Телипалов, Пронин, Дерябин, Третьяков, Наумов, Киселев, Иван, Олейников, Пасхали, Дерябин, Кашенкова, Иван Волобуев, Аничкин, Старосельская и др. И вдруг, в последний момент, арестовали т. Борисова. Характерно отметить, что расстрелянный нами провокатор «барон» Мацкерле бывал у Губаренки. Жена товарища подверглась допросу контрразведки и прямо поразилась подробностями одного разговора, про который знал только «барон» Мацкерле. Провокатор захаживал и к Борисову. Тов. Цыганкова контрразведка захватила дома. Спасая записку военкома отряда краснозеленых Камова (Орлова), которая лежала в кармане, Цыганков ударил офицера в грудь. Офицер выстрелил в него в упор. Тов. Цыганков побежал, но получил еще несколько ранений. Обливаясь кровью, он упал. Офицеры контрразведки стали бить его прикладами и ногами. Цыганков потерял сознание. После долгого издевательства, охранники оставили свою жертву со словами: «Собаке – собачья смерть!». Но т. Цыганков, несмотря на тяжелые ранения и побои, остался жив. Очнувшись, он увидел, что лежит в канаве, в луже крови. Каким-то чудом выполз из канавы, в первом попавшемся домике попросил воды. Его мучила жажда. Затем он снова выполз на дорогу и вторично потерял сознание. Стук телеги привел его в себя. Молочница, ехавшая в город, соскочила к Цыганкову и, боязливо озираясь, подошла. – Пойдите к моей жене Цыганковой на Морозовой земле и скажите ей, чтобы пришла, – прошептал товарищ. Молочница села на линейку, а т. Цыганков в третий раз потерял сознание. Он очнулся в городской больнице, куда попал через четвертый участок стражи. 22 мая, в двенадцать часов дня, в больницу ворвалась группа вооруженных офицеров и солдат. Несмотря на протесты врачей, т. Цыганкова на носилках отнесли в тюрьму и заключили в одиночку. А 25 июня военно-полевой суд при управлении коменданта главной квартиры слушал в закрытом заседании дело группы коммунистов: Е. Айзенштейна, Н. Никитина, П. Мезина, А. Румянцева, Д. Юртаева, В. Анфалова, В. Цыганкова, X. Левченко, А. Масловского, Н. Шелекетова, Ф. Гудара (он же Руберовский), М. Никитина, М. Улитина-Вилонова, С. Улитиной-Вилоновой, Е. Горового и А. Лешкевич. Коммунисты: Айзенштейн, Мезин, Н. Никитин, Румянцев, Юртаев, Анфалов, Цыганков, Левченко и Улитин-Вилонов приговорены к расстрелу; Гудар – к пятнадцати годам каторжных работ; М. Никитин – к двум месяцам тюрьмы, Лешкевич – к году и шести месяцам исправительного дома; Масловский, Шелекетов, Горовой и Улитина Вилонова оправданы. При конфирмации приговора, смертная казнь Н. Никитину, Анфалову, Улитину-Вилонову была заменена бессрочными каторжными работами. Вслед за приговором, пошли бесконечные аресты. Одно из новых дел называлось: «Дело сорока трех зеленых». В связи с моим отрядом, в тюрьме сидело сорок три товарища: Замураев, Кривожихин, Пересыпкин, Сафонов, Ксения, Евграф, Руссенко (семья), Борисов, Воробьева Антонина, четырнадцатилетний Сергей Цыганков и другие.
Комитет Шестакова и комитет Голубева провалил «барон» Мацкерле. Комитет моего брата – Василий Микалов, а симферопольскую организацию предал Аким Ахтырский. Имена этих мерзавцев навсегда останутся среди рабочих синонимами самой лютой подлости!
Наши удачи и испытания
Как-то мы решили продемонстрировать свои силы, вернее – втереть очки белым. Сшили два красных английских платка и желтой краской написали на них: «Штаб 2-го Повстанческого полка». На одной из возвышенностей вблизи деревни Ай-Тодор раскинулись самодельные шатры. В жаркой синеве повис флаг, и «Интернационал» привлек много татар с Адым-Чокрака и Ай-Тодора. Камов и я начали с ними беседу. Подошел Яша Гордиенко, отрапортовал – Связь от первого батальона. Я достал записную книжку, написал… и передал Яше – Есть, – отрывисто, по-флотски, проговорил он и скрылся в ближайшую балку. Через некоторое время явился другой. – Товарищ командир, связь от 2-го батальона. Татары совсем растерялись: всего лишь в восемнадцати верстах от резиденции Врангеля открыто стоит повстанческий штаб. Подошел третий «актер». – Товарищ командир, куда прикажете разместить пулеметную команду? Я развернул карту и громко сказал: – Сегодня ваша стоянка должна быть здесь. Я ткнул куда-то в карту. – Здесь у вас будет небольшой переход. На рассвете перейдете в этот пункт, где будете ожидать дальнейших директив. Можете идти! – Слушаюсь, – сказал третий и поспешно скрылся за горкой. Мы отлично знали, что среди собравшегося около нас населения затаились контрразведчики. Уж, конечно, они постараются сообщить Врангелю о нашей открытой стоянке. Барон в это время развивал операцию на Александровск, и мы хотели отвлечь его внимание на нас. Наше предположение оправдалось. Через четыре часа на нас двигался отряд по маршруту Чоргун – Ай-Тодор – Шулюгде. Это сообщили татары. Называли, как всегда, преувеличенные цифры. – Улан много! Пятьсот! – Нет, триста! Я скомандовал: – В ружье! В нашем отряде в то время были вооружены только двадцать четыре партизана. Мы засели за камнями небольшой горки как-раз вовремя: запылила дорога со стороны деревни Шули, и я увидел в бинокль небольшой отряд из юнкеров и стражников. Они тряслись на подводах, держа винтовки наизготовку. Едва белые поравнялись с нашим левым флангом, я встал и крикнул: – Сдавайтесь! Бросай винтовки! Вам ничего не будет! Но они быстро, как лягушки, соскакивали с подвод, щелкая затворами. Я скомандовал: – Р-о-т-а-а-а, пли! Раздался дружный залп. – Рота-а, пли! – Поднялась частая перестрелка.
– Ура! Ура! Ура! – закричали партизаны, преследуя утекавших вояк. Командир отряда, капитан, и два юнкера были убиты, четверо взяты в плен. Нам досталось много кож, муки, винтовок и патронов, а в кармане убитого начальника оказалось двести пятьдесят тысяч рублей денег. Я повернул двух пленных в сторону Севастополя и сказал: – Идите к Врангелю и доложите ему, что в восемь часов будет занят Севастополь. Забрав трофеи, мы двинулись в гущу леса, к казарме объездчика Евграфа. Едва мы расположились на отдых, как один из пленных бежал, другой же рассказал, что он бедный крестьянин, что у него есть невеста и родители и только нужда толкнула его под знамя Врангеля. Он умолял не расстреливать его. После долгого совещания мы решили его испытать. Мы даже предложили ему пойти в деревню и отнести денег родителям и невесте, но парень отказался. От него мы узнали, что разбили головную часть отряда в сорок семь штыков при двух пулеметах. Паника заставила белых удрать в Севастополь вместо того, чтобы распотрошить нас из пулеметов. Миновав с отрядом Айтодорский район, мы спустились к кордону Херсонесского монастыря. Монахи недоумевали, откуда взялась такая сила, а мы просто ввели в заблуждение святых отцов. Одни и те же партизаны прошли по густой аллее несколько раз таким образом, что, казалось, будто нас не меньше четырехсот душ. Затем я вспомнил о приглашении золотопогонных рыболовов в экономию Томиловых и решил соблюсти вежливость. Наши со всех сторон окружили постройки. А небольшая группа направилась по прямой хорошей аллее к главному дому. Навстречу нам шел лейтенант с женой. Поравнявшись с нами, он дружески спросил: – Много поймали? Он узнал меня и был не прочь поболтать. Но я спросил у него документы, выяснил, что его фамилия Бурлей, и потребовал его оружие. Бурлей возмутился. Потом я предложил парочке следовать за нами. По пути попалась встревоженная хозяйка. На мой вопрос, можно ли приготовить солдатам обед, хозяйка прошипела: – Для господ офицеров можно, но для ваших солдат у меня нет продуктов. На террасе уже стояло под арестом несколько «отдыхающих» офицеров-рыболовов и три молокососа из кадетского корпуса. Я сел за стол; лейтенант смерил меня вызывающим взглядом и надменно протяжно проговорил: – Лейтенант, я сын адмирала Бурлея – я тоже лейтенант. Что это за обращение, ваша фамилия? Я помедлил и так же протяжно начал: – Если вас интересует моя фамилия, я охотно сообщу… (пауза, общее напряженное внимание). – Адъютант командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского – капитан Макаров, ныне командир 2-го Повстанческого советского полка. Как вам это нравится, лейтенант? Я повернул голову к «рыболовам» и напомнил: – А для вас я являюсь Арзамасцевым! Бурлей стал белее полотна. Куда девалась его гордая осанка. Чуть не падая, дрожащим голосом, он проговорил: – Господин Макаров, разрешите сесть. – Я господ… – Товарищ, – попробовал было он заговорить, но я его перебил: – Какой ты мне товарищ?! Садись! Лейтенант, видимо, терял рассудок. Его жена упала к моим ногам. Я заставил ее встать, а хозяйку вторично спросил, найдется ли что-нибудь для моих солдат? Через несколько минут стол был прекрасно сервирован и были поданы хорошие вина. – Братва, кроме караула, садись шамать, – позвал я своих. Из благородных офицеров мы превратились в настоящих партизан. Приборами никто не пользовался, ели руками, и перед едой каждый имел право выпить маленький стаканчик вина.
Когда смененный караул закончил трапезу, я обратился к лейтенанту и всем захваченным: – Прежде, всего, снимите погоны и форму: они нам крайне необходимы для работы. Вы проситесь к нам в отряд, но какое у нас будет к вам доверие? Ведь вы захвачены не неожиданно. Вы хорошо знаете, что мы пишем воззвания и предлагаем покидать ряды белых, назначаем вам время перехода, но вы не переходите. Вы все ждете: авось выйдем на широкую московскую дорогу. Ваше счастье, что мы вас не расстреляем. Однако помните, что добровольно перешедшим в наши ряды гарантируем жизнь, а мерзавцев беспощадно расстреливаем и будем расстреливать. Передайте князю Туманову и барону, что мы постараемся с ними увидеться в лучших условиях. Жить вам в имениях с сего числа запрещаем. До скорого свидания. Камов дал распоряжение снять караул, а Гаузе подошел ко мне: – Товарищ командир, разрешите вести части. – Хорошо! – На ремень! Налево в лес, шагом марш, – скомандовал Гаузе. На глазах многих остающихся офицеров блестели слезы. Мы нанесли чувствительный удар их офицерскому самолюбию. Войдя в лес, мы долго смеялись над приключением. Некоторые партизаны предполагали, что эти офицеры, пережившие сегодня переходы от жизни к смерти, явятся хорошими агитаторами в деле разложения армии Врангеля. Но, как после выяснилось, лейтенат Бурлей с другими офицерами на подводах «снялись с якоря» в Севастополь, где лейтенант с ужасом рассказывал везде и всюду о жутких моментах, пережитых им во время захвата имения краснозелеными. При этом, ради спасения поместья своих родственников, Бурлей старался преувеличить наши силы, дабы Врангель обратил внимание на повстанцев. Ночью, пройдя шоссе вблизи деревни Арнаутки, мы поднялись на вершину горы, чтобы перейти в район Байдарских ворот. Южнее раскинулось широкое бурное Черное море с обрывистыми каменистыми берегами. Лес был не густой, местами вырубленный. Отряд расположился на отдых, а разведка пошла на Арнаутку за продуктами.
Через час, запыхавшись, вернулся один из посланных и принес потрясающие вести: наши разведчики, кажется, захвачены; в ближайших деревнях множество войск. По всему шоссе идут крупные отряды. Стало ясно, что белые задумали проделать серьезную операцию. Вероятно, наш ночной переход был замечен белыми. Нас выдал собачий лай; несмотря на все предосторожности отряда, собаки почуяли приближение чужих и разбудили всю деревню.
Боясь захвата врасплох, мы решили, с риском для жизни, немедленно перебраться в район деревни Алсы. Оставив лошадей на месте, с винтовками наизготовку, мы гуськовым порядком, цепью двинулись по лесным тропинкам к шоссе. Впереди отряда шли самые боевые партизаны: Вольфсон, Яша Гордиенко, Черенков, Митя Комарский, Шарый, Гаузе, Баратков. В случае столкновения с белыми, на них возлагалась задача вызвать наибольшую панику среди белых и тем дать возможность отряду перейти через шоссе. Военком Камов (Орлов), Васильев (Александровский) и я находились в разных местах отряда, подбадривая партизан. У шоссе слышен был сильный топот лошадей, громкие разговоры. Это двигалась кавалерия белых. Мы остановили движение отряда и притаились. Через полчаса наступил удобный момент проскочить шоссе. Нам это вполне удалось, и мы вступили в пределы Алсунского леса. Мы давали клички всем лесам. Два дня отряд питался исключительно водой и листьями. Выслали было разведку в Алсу, с целью получить от крестьян хлеб, но наши вернулись без хлеба, а два партизана влипли в плен, едва только переступили порог ближайшей избы. Наступил третий день голодовки! Камов с десятью партизанами вызвался отправиться в поиски продуктов. Пришлось согласиться; изголодавшиеся переутомленные трехдневным переходом люди, близость белых – все это доводило слабых чуть не до самоубийства. Но едва Камов прошел около ста шагов, послышалась сильная ружейная и пулеметная стрельба и вскрики раненых. Пули сыпались градом, потом – минутное затишье… – Дроздовцы, вперед! Сильный шорох пронесся по всему лесу. Поняв, что нельзя задержать цепи белых, я крикнул: – Второй батальон, принимай вправо по балке!
А сам с партизанами бегом бросился на обрыв по Черной речке. Лучше смерть в пропасти, чем попасть в лапы палачей. Все было как во сне. Помню скалы, жадную пропасть, в которую скользили по одиночке партизаны. Они перекатывались с одного места на другое, хватаясь руками за острые камни. Когда мы очутились в мелкой речке, от хорошего английского обмундирования остались одни тряпки, из рук и колен сочилась кровь. Мы с жадностью пили воду и обмывались. Я оглядел в свой цейсовский бинокль возвышенности: везде стояли войска. Медлить было некогда. Мы быстро поднялись по обрыву вверх, на противоположную сторону. Поддерживала надежда, что если нас не успеют заметить во время подъема, то мы сможем перебраться в другой район.
Ну и подъем! Вместо мостов приходилось перекидывать винтовки с одной скалы на другую. Я поднимался в хвосте колонны; так мне было удобнее следить за движением партизан. Помню, Яша Гордиенко крикнул: – Товарищ Макаров, пригните голову к скале! Я взглянул вверх; в этот момент со свистом пролетел камень и сбил с меня фуражку. Затрудняла переход моя невеста, Мария Удянская. Обычно храбрая и выносливая, она терялась в горах. Ноги ее подкашивались. Никакая сила не могла заставить ее перепрыгнуть со скалы на скалу. Я пригрозил ей наганом, но и это не помогло. Выручил Яша Гордиенко. Он как-то подхватил Марию за талию и перетянул через пропасть. Поднявшись наверх, я с несколькими партизанами отправился за продуктами на кордон Инкерманского монастыря. Нас встретило безлюдье. Только в сарае копошился старый монах. Он замахал на нас высохшими руками, как будто разгонял цыплят, и приговаривал: – Скорей, скорей уходите! Только-что была кавалерия. Забрали всех. Повезли с собой. Хлеба не оказалось. Пришлось удовольствоваться мукой.
Только-что мы разожгли на стоянке маленький костер, чтобы испечь пышки, как сигнальный рожок заиграл тревогу. Гаузе и Шарый, посланные в разведку, доложили, что Прибыла кавалерия в форме дроздовцев. Мы моментально снялись и побежали через небольшую полянку. Надолго запомнится мне это уютное местечко, граничащее с Айтодорским лесом, которое чуть не сделалось нашей могилой. На наше счастье, дроздовцы даже не предполагали нашего присутствия в этом районе, и мы благополучно достигли желанного леса. Здесь отряд почувствовал себя в безопасности, так как из этого района можно было переброситься куда угодно. Мы убили первого попавшегося бычка, не задумываясь над тем, кому он принадлежал. Поджарив мясо на палках, жадно ели его полусырым.
Начало 3-его повстанческого полка
Отсидевшись несколько дней в пещерах Сюртажа, мы разбили отряд на группы и двинулись в Мангуши. Здесь оперировал отряд Николая Б. (Сергея Бабахана). А мы с Васильевым и Воробьевым построили небольшой шалаш на возвышенности под деревней Лаки и стали зондировать почву среди крестьян насчет восстания. Вскоре прибыли товарищи – Ваня Африканец, Матвей Егерев и другие. От крестьян было известно, что в операции под д. Алсу против нашего отряда, помимо всех гарнизонов города, участвовали части 2-й Дроздовской дивизии, снятые Врангелем с фронта. Врангель приказал во что бы ни стало доставить меня живым или мертвым, назначив крупную награду за мою голову. Вот почему я не доверился прибывшим и просил прислать ко мне товарищей, которых я знал в бытность мою в Мангушах. Разговор происходил с оружием в руках. Через несколько дней эти товарищи вернулись с теми, которых я знал. Николай Б. прислал записку: «Товарищ Макаров, узнав о вашей стоянке под деревней Лаки, командирую к вам товарищей и прошу прибыть ко мне для совместных оперативных действий. С коммунистическим приветом Николай Б.». Во время переговоров, в комнату вбежало несколько мальчишек с криком: – Товарищ Макаров, в деревню вступают пехота и кавалерия! Держа наган наготове, я иронически поблагодарил товарища Васильева, прибывшего от Николая Б. – Благодарю вас за такую связь.
При малейшей попытке я буду в вас стрелять! Мы с Александровским взобрались на гору. По деревне уже несся громкий разговор, ржание и топот коней и… свист «тю, тю», установленный мною в Севастопольском районе для отличия своих от белых. Связь, прибывшая от Бабахана, радостно бросилась в деревню. Я же долго прислушивался. «Тю-тю» переливалось в свежем воздухе. Я ответил троекратным «тю-тю-тю». И вслед за этим голос Яши Гордиенко кликнул: – Товарищ Макаров, свои! От Бабахана пришло семь конников и пятнадцать пехотинцев. В деревне Керменчик они расстреляли двух белогвардейцев и заехали в Лаки за мной. Мы сели на подводы и через деревню Биясалы прибыли в расположение отряда Бабахана. Здесь мы встретили самый дружеский прием. – Очень рад вас видеть, товарищ Макаров, – сказал Бабахай – я думал, судя по войскам, которые на вас бросал Врангель, что вы берете в плен полками, а у вас такой малочисленный отряд. Расскажите, как вам удалось навлечь на себя такие войска? Я рассказывал о похождениях отряда и знакомился с бабаханцами. В дни моего бегства из крепости, в районе Тавеля работали среди крестьян Черномазов Миша (Котляров), Матвеев, В. В. и Зайцев. Они держали связь с Симферопольской организацией; в первых числах марта Симферополь командировал к ним Кудрявцева В. и Душанина Н., с предложением организовать отряд краснозеленых. Подпольщикам удалось разагитировать пятнадцать стражников деревни Тавеля. Вскоре отряд пополнился товарищами, присланными Симферопольской организацией, Лебедевым, Васькой «Махно», Бардаковым, Подушкой, Ратикьянц, Поз, Пантюшкой, Лукой Гоем, Шоминым Ильей и Звездочкиным Николаем, бежавшим из севастопольской тюрьмы. Еще несколько дней, и к отряду подошло трое новеньких: Румын, Ивахнин и Серый (два последние оказались провокаторами). На всех этих людей была одна винтовка и револьвер (стражников оставили работать в деревне). Пришлось организовать ряд налетов на солдат и офицеров. В отряде не было командира. Все вопросы решали сообща, держали связь с подпольной организацией, которая послала к ним товарища Гришу Фирсова. Снабжали отряд продуктами крестьяне, через Котлярова и Матвеева. После Новороссийской трагедии обманутые казачьи части были переброшены Деникиным в Крым и расположены в районе Евпатории. Врангель всеми способами старался использовать вольных сынов Кубани, Терека и Дона. Он им обещал все блага, но они отлично видели, как генералы старались извлечь из белого движения свои выгоды, на их глазах грабя народное достояние, набивая себе чемоданы. В особенности на казачьих частях отразился судебный процесс над генералами Сидориным и Кельчевским. С этих пор казаки потеряли веру в ставленника Деникина, своего атамана Африкана Богаевского, который находился в Евпатории и по прежнему устраивал оргии и мало уделял внимания казакам. Казачество, демократически настроенное, возбуждало ненависть к себе белого добровольческого командования. Добровольцы в своей прессе обвиняли донцев и кубанцев чуть ли не в большевизме. Разложение среди казаков начинало принимать грандиозные размеры. Среди их частей открыто высказывались за примирение с большевиками. Врангель, учитывая их настроение, издал следующий приказ:
ПРИКАЗ ПРАВИТЕЛЯ И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ НА ЮГЕ РОССИИ.
Г. Севастополь 1/14 августа 1920 года. № 103.
СЫНЫ ДОНА, КУБАНИ, ТЕРЕКА и АСТРАХАНИ.
После тяжелых невзгод, оправившись и отдохнувши, вы вновь расправили орлиные крылья. Несите счастье и свободу родной земле. В братском единении, перед грозной опасностью я заключил с вашими атаманами и правительствами крепкий союз. Мы не положим оружия, пока не освободим от красного ига родную землю, пока не спасем матушку Россию. Пусть живут вольности казачьи и мудрость казаков строить жизнь в родных краях. Минует лихолетие, освободится от красного ига весь русский народ и соберутся верные сыны родины строить ее счастье. Встретятся в Всероссийском народном собрании: казак, горец, горожанин и крестьянин, и их устами скажет русский народ, какой быть новой России. Генерал Врангель.
Но, несмотря на красивые слова главнокомандующего на юге России, брожение продолжалось. Всем было известно, что скрывается за фигурой Врангеля и какой будет «хозяин». В местечке Саки, казачий полковник Пономарев снялся с отрядом в 32 чел. при 4 офицерах и ушел на южное побережье. Этот отряд, не имея при себе проводников, после долгих скитаний прибыл в район деревни Тавель, где случайно натолкнулся на расположенные там части краснозеленых. В то время, подпольная организация РКП(б) после больших провалов была слаба и не могла использовать прибывших казаков, а также учесть брожение среди казачьих частей Евпаторийского района. Развертыванию нашей боевой работы мешало отсутствие средств. Налет на экономию Руссетова снабдил партизан продуктами, табаком и посудой. Штаб краснозеленых прикомандировал к казакам для связи и революционной работы опытного товарища, Николая Звездочкина. Командиром отряда, составленного из бывших красноармейцев, избрали Сергея Захарченко, а помощником его Гришу Фирсова. Новый отряд налетел на деревню Саблы, где находилось свыше двухсот казаков с пулеметами. Бой длился около двух часов. Со стороны краснозеленых тяжело ранили одного. Не желая отдаться в плен, партизан перерезал себе горло перочинным ножом. Подскочившие добровольцы пытались спасти героя, залив рану спиртом, но умирающий нашел в себе силы прохрипеть: – Вы от меня ничего не добьетесь, поздно! Его не стало. У белых был убит один казак, ранено несколько солдат и крестьянка. После этого боя, отряд, отдохнув несколько дней в лагерях, нагрянул в экономию Давыдова, недалеко от Альмы, где удалось обезоружить тридцать солдат. Трофеи: обмундирование, винтовки, пять тысяч патронов и продовольствие. На обратном пути, в деревне Бодрак, захвачен офицер из контрразведки и отправлен «для связи к Колчаку». По возвращении отряда в лес возникли разногласия: одна часть, наиболее сознательная, желала продолжать революционную работу, другая, с бандитским уклоном, предлагала заниматься грабежами и налетами с корыстной целью. Первая группа, с Фирсовым, Подушкиным, Душаниным, Африканцем, Кудрявцевым, Бардаковым, Киселевым, Пантюшкой и Бродским во главе, направилась в тавельский район. Здесь товарищи встретились с тов. Бабаханом. Тт. Бабахан, Фальк, Курган, Васильев (Васьковский) прибыли в лес после Коктебельского съезда, проваленного Акимом Ахтырским. В городах временно невозможно было вести продуктивную подпольную работу. И т. Бабахан, секретарь ОК и предревкома, принялся за организацию повстанческих отрядов; им было выпущено много воззваний к войскам и населению, и леса Крыма объявлены на военном положении. Отряду полковника Пономарева не посчастливилось. Без продуктов, без средств, казаки голодали девять дней, не получая директив от Ревкома! Поднялся ропот. – Повидимому, нам не доверяют, – жаловался полковник: – а мы, изнуренные голодом, не можем проявить себя. Наибольшая часть с Пономаревым во главе сдалась врангелевцам, а остальные казаки со Звездочкиным отправились в Тавельский район, где и соединились с нашими. Незадолго до встречи с нами, отряд побывал в жестокой схватке с белыми в деревне Тавель и, после ряда налетов в поисках обмундирования, оружия и продовольствия, встал на отдых. Отряд страдал обычными партизанскими недугами: выборным началом, самовольными налетами, отсутствием дисциплины, отчетности и азартными играми. Очередная мобилизация у Врангеля отовсюду собирала под повстанческий флаг десятки людей. Необходимо было ввести строгую воинскую дисциплину. По моему предложению, Ревком устроил организационное совещание. В одной из балок собрались все члены РКП: Бабахан, Тоня Федорова, Киселев, Катя Григорович, Фальк, Шевченко, Александровский, Африканец и Фирсов. Я внес предложение ввести воинскую дисциплину и, главное, отменить выборное начало. Мы разработали приказ о переименовании отряда в 3-й Повстанческий полк и о строгих взысканиях за различные проступки и преступления, вплоть до смертной казни. Делая это, мы всецело опирались на партячейку отряда, которая насчитывала в то время до 20 коммунаров. Эта ячейка служила главной опорой в реорганизации разношерстных боевых партизан. В дальнейшем партячейка при 3-м Повстанческом Симферопольском полку состояла из 39 человек. Под руководством подпольного областного комитета РКП(б) партячейка ставила своей главной задачей воспитание беспартийных партизан. Коммунистическое влияние имело большое значение для поднятия политического уровня. Часто происходили собрания всех партизан, где выступали тт. Тоня Федорова [секретарь ОКРКП(б)], Васильев (секретарь партячейки), Африканец-Валиков (военком полка), Кулиш, Киселев, Горшенин и др. Красным партизанам разъясняли цели нашей борьбы и развертывающиеся политические события. Все собрания кончались дружным пением Интернационала.
Часть вторая
Я прочел приказ всему отряду и разъяснил им наши цели. Несогласным принять наш устав мы дали право отделиться. За исключением Сергея Захарченко, все решили остаться. Два брата Захарченко (они же Забияченко) жили в крымских горах еще при царизме. Иван на совесть служил советской власти, у Сергея же всегда проявлялся бандитский уклон. Свою неразборчивость в средствах обогащения Сергей оправдывал вредом, наносимым врангельщине. Захлебываясь, красочно, он рассказывал нам разбойничьи истории своей жизни. Однажды Сергей остановил автомобиль со спекулянтами У дамы, ехавшей с ними, были большие серьги с дорогими камнями. Сергей галантно предложил даме снять их; хитрая буржуйка застонала, хватаясь за серьги. – Я бы с удовольствием… Но понимаете… Они приросли! Их никак нельзя снять! Один из товарищей Захарченко догадался:
– Товарищ командир, разрешите срезать серьги. Блеск тесака перепугал женщину. – Пожалуйста, пожалуйста, не нужно резать! В одну секунду серьги перекочевали из нежных ушек в лапищу бандита. В следующий момент спекулянтов раздели до ниточки и бросили на дороге. Так вот этот партизан-бандит, с 23 людьми, ушел в район Черной горы, под Козьмодемьянский монастырь. Все-таки Ревком не хотел терять связь с такими боевыми головушками и откомандировал в их состав закаленного партийца – Африканца. Я принял 3-й Повстанческий советский полк, назначил командиров рот, разведку, подрывную команду, штаб (военкомом у меня остался Васильев, очень энергичный работник). С этого дня Бабахан именовался главнокомандующим… несуществующих частей.
В полку была пекарня, печь в скале; в ней выпекалось до тридцати хлебов. Корыта для теста партизаны выдолбили из больших деревьев. Кухня была оборудована целым рядом больших и малых котлов. Не хватало муки, а отряд в то время состоял из 145 человек, не считая Ревком и штаб. Пришлось прибегнуть к испытанному средству – реквизиции. Под носом у белых мы перехватили восемь подвод муки, заготовленной для врангелевцев.
Поделиться книгой: