– Где достал? – я перебирал книги, не зная, на какой остановить выбор. – А где же «Мушкетеры»?
– Там есть, надо только подкарауливать. Пойдешь со мной?
Потешаясь над моим замешательством, он объяснил:
– Книги – в библиотеке. Берутся очень просто. Один разговаривает с библиотекаршей, а другой в это время спокойно сует книжку под ремень.
Он продемонстрировал, как это делается. Его курточка на молнии прикрывала книжку так, что ее не было видно.
– Нет, воровать я не буду.
Сережа перестал улыбаться и пожал плечами.
– Ты пойми, это не пирожки с капустой, а книги. Где их еще взять? У барыг? Может, у тебя много денег?
Я молчал, и он сумел уговорить меня. Мол, ничего от меня не надо, только поговорить с библиотекаршей, а все остальное он сделает сам.
Все прошло как по маслу, вот только Дюма в тот раз в библиотеке не оказалось, и Сережа утащил другие книги. Он меня хвалил, веселился, а когда пришли к нему домой, дал мне и «Трех мушкетеров», и «Двадцать лет спустя» – оказалось, что они у него были припрятаны.
– Еще пару раз сходим – получишь «Виконта», договорились?
Он стал показывать мне, как сводятся библиотечные печати: мочил ваточку соляной кислотой и аккуратно протирал страницы. Вместо печати осталось желтоватое пятно с небольшими подтеками по краям.
Вечером я показал книги Толе.
– Неплохо, – он смотрел то на титульный лист, то на семнадцатую страницу. – Хорошего ты себе нашел друга…
– Чем он тебе не нравится? – с каким-то гадким чувством спросил я.
Сразу вспомнилась грузная, как бы оплывшая библиотекарша в очках, ее седые кудельки, улыбка. Она нахваливала нас за то, что мы такие хорошие мальчики, что так любим книгу. Я, не зная, о чем с ней говорить, начал с того, что в библиотеке много потрепанных книг, что можно взяться их подклеить.
«Молодцы, молодцы, – говорила она, – приходите, я для вас оставлю самые интересные книги». И я улыбался и обещал прийти. Да неужели это был я?
– Понимаешь, – говорил Толя, – любой настоящий книжник как возьмет в руки эти вещи, так сразу поймет, что они краденые. След остался, видишь? – он показал на титульный лист, потом на семнадцатую страницу. – Ты же знаешь, что марки бывают с надпечатками и без них. Помнишь, Князев рассказывал, что из-за печати некоторые марки перестают цениться? Есть ловкачи, которые получше твоего Сережи сводят печати. Но рано или поздно это все равно становится известным. Печать стереть нельзя, понятно тебе?
Много лет спустя мы смотрели с братом новый фильм, имевший успех. Фильм мне понравился, особенно режиссура – смелая, новаторская.
– Все так, Лешенька, – грустно заметил Анатолий. – Только несколько лет назад я видел один французский фильм. Там тоже парень и девушка любят друг друга, а потом его забирают в армию. И она выходит за другого. Они тоже время от времени поют. Правда, музыка у французов раз в сто лучше. Других отличий нет… Печать стереть нельзя, я же тебе говорил, помнишь?
Он закурил, и лицо его было сосредоточенным, печальным – как тогда, в юности.
Тина Григорьевна
Отцу предложили быть собкором по Киргизии, и он, охотник до перемены мест, согласился.
Мы поехали на Зеленый – в последний раз.
Разожгли костерок, заложили в него картошку. Потрескивали сучья, и отец, начав издалека, с рассказов о своей юности, о том, как ему давалась учеба, спросил Толю:
– А ты что же, так и останешься недоучкой?
Толя, помолчав, ответил:
– Есть план… Буду учиться. Только в восьмой не пойду – сразу в девятый. Хочу поскорее получить аттестат.
Так было часто – примет такое решение, какого от него никто не ждет.
Костерок догорал, но мы все не ложились спать. Не верилось, что мы навсегда прощаемся с Зеленым. Неужели больше не будет ни рыбалки, ни ночей у костра?
А Бабаня? А друзья и девочка Таня, в которую я влюбился?
Начиналась новая пора жизни, но я смутно понимал это.
Во Фрунзе (теперь Бишкек) Анатолий осуществил свой план. Он сдал экзамены, выдержав испытательный срок.
Мы учились в восьмой средней школе, мужской. А через несколько кварталов, на этой же улице Молодая Гвардия, находилась девятая средняя школа, женская.
Улица была просторной, широкой, с аллеями акаций и карагачей, с газонами торжественных цветов, названия которых я не знал. Параллельно аллеям бежал поток темно-желтой воды – арык. В нем купалась малышня, которая никогда не видела моей Волги. А я не видел раньше таких величавых, могучих гор с белыми снежными вершинами.
На базаре продавались дыни, арбузы, виноград – в глазах рябило от изобилия фруктов и овощей. Орали верблюды, которых теперь на культурном, одетом в бетон, базаре не увидишь.
А жаль.
Самой красивой учительницей у нас была Екатерина Ивановна. Она эффектно одевалась, умело пользовалась косметикой, а волосы укладывала, как Любовь Орлова.
Екатерина Ивановна вела русский язык и литературу. Однажды я с удивлением обнаружил, что она почти слово в слово пересказывает нам то, что написано в учебнике. Но осудить ее я не решился – ведь она была красивой.
Случилось так, что Екатерина Ивановна заболела, и, когда к нам в класс вошла маленькая старушка, мы очень удивились.
Легкой, уверенной походкой она подошла к учительскому столу.
Голову держала чуть запрокинув назад, словно смотрела на нас через какую-то преграду. На старческих щеках – легкий румянец, глаза голубые, как у девочки, белые волосы уложены венчиком, тоже как у девочки.
Она положила журнал на стол, улыбнулась и сказала тихим, но твердым голосом:
– Меня зовут Тина Григорьевна, фамилия – Пивоварова.
Кто-то хихикнул, кто-то сказал:
– Одуванчик.
Опять хихикнули, а Тина Григорьевна улыбнулась еще приветливей:
– Одуванчик – это остроумно. Но вообще-то у меня было прозвище Пиво. А когда я училась в университете, ребята звали меня не Тина, а Глыба – за мой рост.
Теперь уже не захихикали, а рассмеялись, и смех этот был не издевательским, а дружеским.
Вечером я делился впечатлениями с братом.
– Я давно знаю, какая она, – сказал Толя. – Это ты все на красивую внешность кидаешься.
– При чем тут внешность?
– При том, что тебе пора получше в людях разбираться. А то смотришь и, кроме красивых глаз, ничего не видишь.
– А разве у Тины Григорьевны некрасивые глаза?
Толя хмыкнул и перестал воспитывать меня.
– Смотри сюда, – он развернул лист ватмана, на котором были начерчены какие-то стрелы, дуги с короткими черточками. – Это план Бородинского сражения. Поможешь мне?
– Вам задали?
– А тебе обязательно надо, чтоб задали! Я сам хочу разобраться, как сражение шло, понимаешь, – сам.
– Да чего ты орешь? Говори, что делать.
Толя вздохнул, полез в карман – по этому жесту я знал, что он хочет закурить. Но дома курить он боялся и, сунув спичку в рот, покусывая ее, начал объяснять:
– Понимаешь, надо начертить позицию наших и французов до битвы. А потом, во время битвы, другой краской – вот как здесь, – он открыл книгу и показал мне схему. – Только я хочу нарисовать и фигурки солдат, и надписи сделать. А главное – самому разобраться, как все было.
– Так там же все написано, – я показал на книгу.
– Написано! – передразнил меня Толя. – Написано – это одно. А вот почему наши отошли именно сюда? – он ткнул карандашом в схему. – Или почему Кутузов приказал поставить батарею Раевского именно здесь?
Постепенно Толина затея меня увлекла. Собственно, заняться схемой попросила Тина Григорьевна, так что не совсем это дело принадлежало ему…
Я неплохо писал плакатным пером, да и срисовывать умел, что Толе было не под силу – он вечно торопился, мазал, а буквы у него плясали в разные стороны. Он меня то и дело подгонял, я ворчал и продолжал делать по-своему – медленно, но аккуратно.
Скоро к нам присоединился отец.
– Разве это вы сейчас проходите по истории? – спросил он.
– Нет, не по истории, – ответил Толя. – Просто я читаю «Войну и мир». И учительница попросила…
– Ага, – отец сел рядом. – Интересно-интересно… Слушайте, полководцы, а почему у вас все русские в красных мундирах?
– Так легче отличить наших от французов, – сказал я. – А потом, красный – наш цвет.
– Форма кутузовских войск была очень разной, – отец добродушно улыбнулся. – Уланы, драгуны, гусары – все по-разному были одеты. Хотите, покажу как? – и, не дожидаясь ответа, он пошел к себе в комнату, где в шкафу стояли его книги.
Немного разобрались мы и в формах, но перекрашивать нарисованных солдатиков и кавалеристов я не стал – умаялся. Все-таки план Бородинской битвы мы с Толей в тот вечер дочертили, и он, к нашему удовольствию, получился хорошим.
Толя отнес план в школу, и он понравился всем, особенно Тине Григорьевне. Она сумела втянуть Толю еще в одно дело.
Я обратил внимание, что Толя, закрывшись в спальне, что-то тихонько бубнит, выделяя отдельные, странно звучащие для меня слова.
Я слышал, приложив ухо к двери: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу… был волшебный… Бу-бу… с Поклонной горы… бу-бу-бу, бу-бу… своими садами и церквами…» И так далее.
Толя всегда любил напускать туману на свои затеи, долго мариновал меня, прежде чем рассказать, в чем дело, а тут особенно заважничал и не подпускал меня к себе.
Но вот мое терпение кончилось, и я постучался в дверь.
– Башку отвинчу, – сказал он. – Не мешай.
– Не будь занудой, – отозвался я. – Скажи, что делаешь. Учишь, что ли?
– Не раздражай меня. Я – нервный.
Я засмеялся:
– Толь, ну чего ты, ей-богу? Может, я тебе помогу.
Он открыл дверь и влепил мне щелбан.
– Любопытной Варваре…
– …нос оторвали, знаю, – я поскорее сел к столу, чтобы меня труднее было выгнать. – Чего учишь?
Книга была завернута в газету, Толя держал ее под мышкой и, нарочито помедлив, сказал:
– Отрывок из «Войны и мира».
– Отрывок? На уроке отвечать?
– Если б на уроке! – он лег на диван. – А то на вечере.
– Ну и что?
– Ничего ты не понимаешь. Отрывок-то, знаешь, какой? Наполеон на Поклонной горе, когда он ждет депутацию из Москвы.
Этот отрывок я не знал, быстро прочел его и отложил книгу.
– Отрывок как отрывок. Ничего особенного.
– Да? Ну-ка, почитай вслух.
Я начал читать. Толя внимательно слушал, потом оборвал меня:
– В детском садике так читают. Тина Григорьевна мне объяснила, что тут не зубрежка нужна, а художественное чтение.
– Художественное? Это какое же?
– Я и сам толком не понимаю. Откажусь. К тому же выступать не в чем. Для сцены нужен хороший костюм, ботинки…
– Можно надеть все отцовское.
Толя быстро встал, подошел к шкафу. Примерил отцовский костюм. Брюки оказались длинны, пиджак широк в плечах.