Помоги проекту - поделись книгой:
– Нет, не все, – сказала еще одна бабушка, стоявшая самой последней в ряду. – Погляди, какие у меня яблочки. Ранетки. Одна к одной. Все спелые, все вкусные.
– Не, яблочки мне не положены. Не смогу.
– Сможешь! Ну-ка, дайте мне его сумку. Это тебе будет с походом!
«С походом» у нас говорили, когда давали бесплатно сверх того, что ты просил.
Бабушка насыпала мне ранеток, аккуратно упаковала все купленное.
– Ну вот, теперь все, – сказала бабушка, которую я про себя назвал «ранеткой». – Готовить, что ль, сейчас начнешь?
– Капусту нарежу сейчас. Потом уроки. А как из школы приду, буду картошку чистить. Брат придет, начнем жарить. Он и сладкого какого-то там принесет. Говорит, у них на заводе продают какие-то ром-бабы…
– О-о-о!
– Эт еще что такое?
– Да навроде куличей. Я пробовала.
– Ну, иди, сынок. А то мы тебя заболтаем – покупателев-то нет.
– Да, день-то такой, рабочий…
– Зато погоды отменные.
– Да! Золотая осень…
Я торопливо зашагал домой. Капусту нарезать, уроки сделать… Успею?
Должен успеть!
Чтобы мамке сюрприз вышел! Чтобы она поняла, как мы ее любим…
Я все успел. Уроки пролетели быстро. Помчался домой и к приходу брата уже запустил в кипящую воду кусок мяса, нарезал капусту. Посолить не забыл.
Картошку нарезал «палочками», как меня научила мама. Мы с Толькой весело переговаривались под радостное шипенье жарящейся картошки. Успели накрыть стол к приходу мамы.
Надо ли описывать, как она была рада. Как обнимала и целовала нас. Надела шелковое платье, которое особенно шло ей. И не забыла причесаться, сделав завитки на лбу и у висков – как у Кармен.
Достала бутылку вина, начатую, правда. Но это не имело значения. Налила Толе полную рюмку, а мне половинку. Поели – мама нахваливала щи, жареную картошку.
Потом спросила, как я ходил на Пешку.
Я стал весело рассказывать, как меня встретили бабушки, как наполнили мою сумку самыми лучшими овощами да еще дали ранеток в придачу…
– Во сколько же тебе все это обошлось?
– Да хватило! Вот, еще осталось…
Я полез в пистончик.
И, к удивлению всех, а более всего к своему собственному, вытащил Толины пять рублей, которые он дал мне утром.
Как завороженный, я смотрел на эту купюру темно-синего цвета с гербом Советского Союза над цифрой и надписью «Пять рублей».
– Наверное, они так увлеклись, снаряжая тебя, что про деньги-то и забыли, – сказала мама.
– Наверное…
– Вот что. Завтра с утра пойдешь на Пешку и рассчитаешься с бабушками.
– А они там будут? – спросил Толя. – Ты их запомнил?
– Вроде…
– Ну и ну! – мама рассмеялась, и наше напряжение сразу улетучилось. – Ну и артист у нас Лешенька!
Мама ошиблась. Артистом стал Толя. Главные его работы в фильмах Андрея Тарковского, нашего великого режиссера, среди которых лучшая – Андрей Рублев.
Но вернемся к осеннему дню 1950 года.
Да, наверное, бабушкам понравилось, что я пришел на базар, что сказал про мамин день рождения… Вот они и «увлеклись», как сказала мама.
И мы с большим удовольствием стали грызть ранетки, или, как их еще называли, райские яблочки, – красные, сочные, сладкие.
На следующий день я пошел на Пешку. Но моих бабушек уже там не было. У прилавка стояли другие бабушки. Если были бы те же самые, они бы окликнули меня, спросили, какие у нас получились щи, была ли зажаристой картошечка.
Но никто не обратился ко мне.
И я ушел с Пешки, так и не разменяв пять Толиных рублей, заработанных на заводе.
Падают, кружатся листья, ложатся на землю. Я смотрю на Волгу, на притихшие деревья, жухлую траву, и думаю о тех бабушках, которые собрали мне полную сумку овощей и еще положили сверху райские яблочки.
И я теперь понимаю, что они не забыли взять с меня деньги, а сознательно снарядили меня к праздничному столу, который мы с братом готовили для мамы, не взяв с меня ни копейки.
Они увидели во мне такого же, как у них, внука, который так же, как и я, любит свою маму и считает ее самой красивой на свете.
Да, те яблочки действительно были райскими. Потому что все бабушки, что вырастили нас, пока отцы воевали, умирали, а матери день и ночь трудились на заводах и в полях, недоедая, недосыпая, мечтая только о Победе, приближая ее, ожидая своих мужей, отцов, сыновей, где же они, как не в Раю?
Конечно, они там, только там, рядом с самим Господом, его святыми и праведниками.
«Печать стереть нельзя»
– Д’Артаньян пустил в ход свой излюбленный прием – терц! – крикнул я и сделал глубокий выпад.
Удар отбили, шпага согнулась, а мой противник захихикал.
Нашими самоделками не очень-то пофехтуешь. Вот если бы достать настоящую рапиру! Я ее видел только в кино и на рисунках, не знал, разумеется, и что это за прием – «терц», но все равно фразы из любимой книги произносились с восторгом.
Сражались мы отчаянно – на берегу Волги, на улице, но чаще всего во дворе, носясь по крышам сараев. Наша Октябрьская улица спускалась к Волге. Соседний двор, за сараями, был значительно ниже нашего, и, когда тебя теснили к самому краю крыши, приходилось прыгать с довольно приличной высоты. Однажды я прыгнул на доску с торчащим ржавым гвоздем.
Никто из ребят не смог выдернуть гвоздь из ступни, и в больницу меня доставили вместе с доской, как бы приколоченной к ноге.
Родители наказывали нас и безжалостно уничтожали шпаги, доставалось нам и от владельцев сараев, но все равно мы не сдавались, вновь и вновь закручивая мушкетерскую карусель.
Когда Анатолий пошел работать на завод, к «Трем мушкетерам» он заметно поостыл. А я все продолжал бредить этой книгой, считая ее лучшей на свете. Я готов был отдать все книги нашей библиотеки за трилогию о мушкетерах. Но достать ее никак не удавалось.
– Ну что ты уперся в одну книгу! – возмущался отец. – Шырь-пырь, вот и вся литература. Толька уже Горького читает, а ты?
Отец просматривал книги, которыми я зачитывался, и горестно вздыхал – это были сплошь приключения. Я тоже вздыхал, а про себя думал: «Горький! Где ему до Дюма!»
В то «мушкетерское» лето, помнится, в нашем дворе появился красивый мальчик Сережа. Он отличался от нас – прической (волосы расчесаны на пробор), вельветовой курточкой на молнии, брюками по росту, черными, совершенно целыми и начищенными полуботинками. Выходило, что он не играет в футбол. Но всего удивительней были глаза Сережи – их выражение менялось так часто, что я не мог понять, говорит ли он всерьез или просто-напросто издевается.
Я запомнил его глаза: почти круглые, размытого серого цвета, с карими крапинками. Эти крапинки становились особенно заметными, когда Сережа чего-то хотел добиться. А добивался он многого, потому что многим и, как правило, заветным располагал.
– Я тебе могу достать настоящую шпагу, – однажды сказал он, рассматривая наши альбомы с марками.
– Шпаги только фехтовальщикам дают, в «Динамо».
– Вот там и украду, – он улыбнулся, карие крапинки в его глазах четко обозначились и как бы задвигались. – А ты дашь мне пятьдесят марок на выбор.
– Пятьдесят? Почему не сто?
– Сто тебе брат не разрешит. А пятьдесят – разрешит.
Крапинки в его глазах остановились и поблекли. Равнодушно он стал показывать, какие бы марки взял. Я не мог не заметить, что отобрал он самые лучшие. Он уже хотел уйти, когда я его спросил, правду ли он сказал насчет кражи.
Сережа поглядел на меня, как будто забавляясь:
– Пошутил, чудо-юдо. Просто у меня есть один знакомый.
Сережа ушел, а я места себе не находил. Кое-как дождался брата, сразу же все ему рассказал. Надежда на обмен у меня была слабой – Толя в то время больше марок ценил лишь книги.
Ходили мы на почту, где собирались «марочники». Толя познакомился с Александром Ивановичем Князевым, известным в городе филателистом. Несколько раз я удостоился чести побывать у Князева дома. Запомнился низко висящий над столом шелковый абажур с кистями, мягкое кресло, шкаф со шторками на дверцах, а там, за шторками, – сокровища в толстых альбомах с кожаными переплетами.
Князев учил нас понимать смысл изображений на марках, учил системности, то есть серьезной филателии.
У Князева было худое аскетическое лицо, седые волосы, длинные пальцы. Пинцетом он доставал марки из-под прозрачных горизонтальных полосок, наклеенных на картонные листы.
Марки, схваченные пинцетом за уголок, напоминали диковинных бабочек. Александр Иванович произносил названия стран, и они звучали как музыка:
– Мадагаскар. Конго. Берег Слоновой Кости. Таити.
О чем только ни думалось, когда мы рассматривали изображения на этих ярко раскрашенных кусочках волшебной бумаги…
Марки и книги собирались с большим трудом, за счет всяческой экономии и обменов, а иногда и желудка: бывали случаи, когда хлеб, оставленный нам на обед, мы несли на рынок и продавали.
– Шпага, конечно, вещь, – размышлял Толя. – Но ведь ты пофехтуешь с месяц и бросишь. А где потом такие марки достанем?
Я согласился, но вид у меня, наверное, был такой убитый, что через некоторое время Толя смилостивился:
– Ладно, пусть твой оглоед радуется.
И вот она у меня в руках, настоящая рапира. Лезвие длинное, с крохотным кругляшком на конце. Эфес выгнут с изумительной плавностью. Тяжесть оружия упоительна.
Я становлюсь в позицию и выбрасываю руку вперед, и мне кажется, что на мне белая рубашка с кружевами, а передо мной граф Рошфор. Сейчас я расправлюсь с ненавистным врагом…
В тот же день начались мои несчастья. Самоделки ребят гнулись и ломались, а когда я поцарапал соседа Юрку, сражаться со мной отказались.
– Иди отсюда со своей рапирой! – орал Юрка, вытирая кровь.
Я зло смеялся и, уходя, что-то обидное кричал в ответ. Еще не понимая, что остался один, я нес рапиру как победитель, как самый лучший фехтовальщик.
Пришел с работы Толя. Посмотрел рапиру, сделал несколько выпадов, улыбаясь.
– Защищайся! – и глаза его заблестели.
Укол. Мы поменялись оружием. Я бросился в атаку, желая продемонстрировать, какой я непревзойденный фехтовальщик.
Раз!
Два!
Рапира поднялась вверх и ткнулась Толе в лицо. Он бросил скрюченную самоделку и схватился за глаз.
В секунду воинственный пыл улетучился. Я стоял, не дыша.
– Намочи полотенце холодной водой, – сказал Толя. – Зеркало дай.
Я мгновенно все выполнил. Когда он отнял полотенце от глаза, я увидел, что бровь его вспухла и стала багрово-синей.
Какой-то сантиметр – и Толя остался бы без глаза.
Страх постепенно проходил. Можно было говорить и даже пошутить над фингалом, но как-то не хотелось.
– Спрячь, – показал Толя на рапиру. – Матери скажу, что на заводе поцарапало. А ты молчи.
Мы так и сделали. На следующий день синяк у Толи поубавился, окончательно стало ясно, что беда миновала, но к рапире я больше не притрагивался.
Она так и стояла за шкафом, пока Сережа меня не спросил, почему я не фехтую. Я ответил что-то невразумительное.
– А хочешь – махнемся? – предложил он. – Я тебе дам за рапиру «Всадника без головы». Или другую книжку выберешь, у меня их много.
Я сразу согласился и побежал за рапирой.
Книги у Сережи оказались как на подбор. Глаза у меня разбегались, и это очень нравилось Сереже.
Поделиться книгой: