Как Сталин Гитлера под «Монастырь» подвел

Арестовали Алексея Михайловича внезапно, по прилету в ЮАР в 1980 году.

«Сели в аэропорту, смотрю в иллюминатор — к нам черная машина направляется, — с грустью вспоминал Алексей Михайлович. — Шестое чувство подсказывает — это за мной. Надели на меня наручники, посадили в машину. И повезли в Преторию».

В день задержания разведчика не стало его отца. Он ничего не знал о работе сына и, конечно же, о его провале… Отец — Михаил Алексеевич Козлов — всегда был для Алеши примером мужества и стойкости. Фронтовик, комиссар танкового батальона, участник битвы на Курской дуге. Вернулся домой без ноги, однако много работал, занимал высокие посты, в том числе был директором нефтебазы в Шексне. По утрам иногда шел на работу пешком — по нескольку километров от дома.

Жены Козлова — Татьяны Борисовны — на момент ареста уже не было в живых… В 1970 году супруга тяжело заболела. Вот и пришлось по приказу Центра возвращаться. Пока она лечилась амбулаторно, ребята ходили в школу. Потом Татьяна Борисовна попала в больницу, и ее не стало… Нужно было делать что-то с детьми.

Юрию Шевченко Козлов как-то по-свойски поведал: «Знаешь, Юр, я своими неумелыми руками подшиваю метки на вещичках детей… Я их вынужден оставить в интернате». Говорит, а на глазах слезы наворачиваются. Вот как это пережить?

Дети — слабое место разведчика-нелегала. Жена Козлова не выдержала. Не каждый может. Ведь это действительно трудное испытание.

Сергей Яковлев, генерал-майор, ветеран СВР, рассуждая во время съемок фильма о судьбе женщин разведчиц, заметил: «Женщина разведчик-нелегал, у которой растут дети, испытывает беспокойство, что они растут без настоящей родины, не знают ни дедушки, ни бабушки, какие-то без роду без племени. Это разрушительно для психики».

После смерти жены Козлов стал работать один. Детей он практически не видел. Они выросли без него и, к великому сожалению, стали с отцом совсем чужими людьми…

При аресте Козлова обвинили в терроризме. Это означало, что он не имеет права на адвоката, на общение с внешним миром и на получение любой информации. Сразу начались допросы и пытки. Пять дней. Без перерыва. Истязания были изощренно-чудовищные. Так когда-то пытали только гестаповцы. У следователя, который допрашивал Козлова, в кабинете висел портрет Гитлера.

Вернувшись на родину, Алексей Михайлович без удовольствия и особых подробностей рассказывал: «Битье и пытки для следователя были явлением нормальным. У него существовала забава: в кабинете стулья были с выгнутыми спинками, так вот мне за спинкой стула стягивали наручниками руки, моя спина выгибалась, и достаточно было ткнуть пальцем, чтобы человек падал. А пол там был бетонный. В общем, руки у меня были все разбиты в кровь. И на пятый раз, когда падаешь, то теряешь сознание».

Потом перевели в другую камеру — одиночку. Это была камера смертников. В ней Козлов провел полгода. Вспоминал всю свою жизнь, близких, родителей, детей, молодость, друзей-товарищей. Не хотелось просто бездумно смотреть на стены, слушать бесконечные крики и вопли — не каждый с этим справится. Козлов стоял на своем: я немец, не понимаю, в чем меня обвиняют. Его проверяли на «детекторе лжи». На допросы специально приезжали специалисты из внешней разведки Англии, США, Израиля. Его хотели склонить к предательству, перевербовать, сделать «кротом», двойником. Хотели хотя бы выколотить из него информацию, с каким заданием он прибыл в ЮАР, что делал, выяснить методы, способы работы советской разведки. Однако Козлов стоял насмерть. Но однажды привели на допрос и показали две фотографии.

«Это были фотографии — моя и моей жены. Я перевернул мою фотографию. Там написано: Алексей Михайлович Козлов. Ну, после этого я уже не говорил, что я немец. Я честно признался, что да, являюсь советским гражданином».

Больше Козлов не сказал ни слова. Алексей Михайлович пробыл в тюрьме ЮАР два года. Он не знал, что творилось в мире. За это время в Москве прошла Олимпиада, люди простились с Владимиром Высоцким… Он не знал ничего. Ему не давали ни газет, ни свиданий, не разрешали слушать радио.

К концу первого года у него начала лопаться кожа на руках — из-за недостатка хлорофилла. С 90 килограммов он похудел до 57. Именно столько весил разведчик, когда его выпустили из тюрьмы в 1982 году. В том, что это когда-нибудь произойдет, он не сомневался ни секунды…

Первого декабря 1981 года премьер-министр ЮАР Питер Бота выступил по телевидению и заявил: «…в нашей тюрьме в Претории находится советский шпион». После этого Козлова стали выводить на прогулки в тюремный двор — 20 минут в день.

Радость от этих прогулок была у него огромная: «Я помню, посмотрел на солнце, такое счастье для меня было! — рассказывал Алексей Михайлович. — Больше мне ничего не надо было. Я самый счастливый человек на свете. Заключенные — воры, убийцы — они мне шептали: „Парень, держись, тебя скоро обменяют, мы слышали”».

Об аресте Козлова его коллеги из открытых источников узнали быстро. В частности, Юрий Шевченко, работая в Европе, мне говорил: «Купил первую попавшуюся газету — „Frankfurter Allgemaine“, смотрю колонку передовицы: „В ЮАР арестован полковник Козлов Алексей Михайлович, сотрудник разведки Советского Союза”. Боже мой, какое горе! Спрашиваю у нашего товарища, который приехал для встречи со мной из Центра: „Это действительно наш сотрудник?” Он говорит: „Наш”. — „Спасем?” — „Будем работать”».

Москва начала действовать — готовить обмен. Центр долгое время не знал, что происходит с Алексеем Михайловичем, направлял ему шифровки. Часть из них была перехвачена. Алексею Михайловичу предлагали их расшифровать, но он отказался.

Протоколы допросов Козлова направлялись в ФРГ, поскольку официально он был гражданином этой страны. А из ФРГ «наш источник» передавал эту информацию в ГДР, откуда она уже поступала Москву. Поэтому в Центре знали, что Козлов никого не выдал. Восточногерманские друзья передавали: «Ваш парень держится. Его бьют, мучают, но он не сказал ни слова». Протоколы допросов были фактически пустыми, там были одни вопросы без ответов.

Козлова меняли «по высокому курсу»: за него одного запросили 10 западногерманских шпионов, арестованных в ГДР и в СССР, а также армейского офицера ЮАР, захваченного кубинцами в Анголе. Обмен готовился при активном участии известного немецкого адвоката Вольфганга Фогеля. Фогель, работавший в ГДР, впервые выступил в роли посредника в 1957 году, приняв участие в обмене агента КГБ Рудольфа Абеля, задержанного в США, на американского летчика Гэри Пауэрса, сбитого над территорией СССР. Процедура обмена происходила на Глиникском мосту между Западным Берлином и Потсдамом. На протяжении следующих 30 лет через Глиникский мост при посредничестве Фогеля прошли около 150 агентов разведок стран-соперников в «холодной войне». В результате длительных переговоров пришли к соглашению, что меняют Козлова на фактически целый автобус шпионов с той стороны.

И 28 мая 1982 года Алексею Козлову принесли приличный костюм, рубашку, галстук и повели к заместителю директора контрразведки ЮАР генерал-майору Бродерику. Тот вежливо принял и сказал, что его сейчас готовят к обмену. Напоследок Алексей Михайлович попрощался со следователем, полковником Глоем, который вел его дело. Следователь крепко пожал ему руку и сказал: «Извини за все, что тут с тобой произошло, но мы просто не знали, с кем имеем дело. Но теперь мы узнали, что ты нормальный парень…»

Тем не менее на прощание тюремщики снова над ним поглумились — по дороге в аэропорт привезли на скалу, где установлен памятник первопроходцам ЮАР — бурам, и сказали: «Здесь мы тебя и расстреляем».

Сергей Яковлев объяснял мне их поступок так: «Я думаю, это был шаг отчаяния. Они решили в последний раз попытаться перетянуть его на свою сторону. Решили такой грубый фортель выкинуть — вдруг сломается: человек на эмоциональном взлете, радостный едет домой, и вдруг ему говорят: все, старик, с тобой сейчас будет все плохо. Кто-то может в такой ситуации и сломаться…»

Но Козлов не дрогнул.

Вылетал секретно — в салоне «Боинга-747» были только он и охрана. Во Франкфурте-на-Майне разведчика пересадили в вертолет ведомства по охране границ Западной Германии, который приземлился у КПП Херлесхаузен. Вернули туда, откуда он начинал свой путь, — в ГДР. С собой у Козлова был только маленький чемоданчик, в нем лежали тот самый кусок мыла из тюрьмы Йоханнесбурга и машинка для сворачивания сигарет, которую ему подарили заключенные Центральной тюрьмы Претории…

Алексей Козлов: «Когда приехали в Берлин, товарищи на вилле накрыли прекраснейший стол, одни деликатесы. Но как они догадались, я не знаю… Рядом со мной поставили кастрюльку с горячей рассыпной картошкой и тарелку с селедкой. Я как навалился на все на это дело… Помню, когда я улетал из Берлина, наш представитель, генерал Шумилов Василий Тимофеевич, говорит: „Слушай, Лешка, ты сожрал весь запас годовой представительской селедки”. Я говорю: „Но не икры же, Василий Тимофеевич, селедки-то как-нибудь вам доставят из Москвы”».

Но почему случился провал тогда, в 1980 году? Ведь Козлов был предельно осторожен: объездил 86 стран — везде за ним все было чисто.

Кто-то выдал. Но кто?

Предателем оказался сотрудник службы внешней разведки, кадровый разведчик Олег Гордиевский. Все раскрылось в 1985 году, когда Гордиевский сбежал в Великобританию.

А тогда, когда Козлов летел в Москву через Копенгаген, Гордиевский был заместителем нашего резидента. Алексей Михайлович встречался с резидентом, и они обменивались документами.

Сергей Яковлев уточнил как это было: «Наш резидент в Дании продемонстрировал Гордиевскому паспорт Алексея Михайловича. Инструкцией это строжайше запрещено. Ну вот человеческая натура иногда подводит. „Ну он же мой зам”, — оправдывался потом резидент».

Гордиевского завербовали еще в 1974 году: он поставлял информацию британской разведке MI6. В том числе сообщил о русском нелегале Алексее Козлове. Раскрыли Гордиевского в 1985 году, но он тогда смог сбежать из Советского Союза и до сих пор живет в Великобритании. Гордиевский выдал 25 советских агентов, в том числе семейную пару разведчиков-нелегалов Людмилу и Виталия Нуйкиных. В ноябре 1985 года советским судом Гордиевский был заочно приговорен к расстрелу. Приговор этот до сих пор не отменен.

Во многом благодаря советскому разведчику Алексею Михайловичу Козлову ЮАР стала первым в мире государством, которое под давлением мировой общественности отказалось от уже имевшегося у нее ядерного оружия.

После обмена Алексей Михайлович некоторое время работал в центральном аппарате Первого главного управления КГБ СССР. В Центре тоже работы выше крыши. Потому что разведчика-нелегала на самом деле поддерживает разветвленная сеть — связи, передачи, поддержки. Козлову как раз этим и пришлось заниматься. Однако долго не выдержал, хотелось заниматься живым делом — обратился к Юрию Ивановичу Дроздову, начальнику Управления нелегальной разведки: отправьте, мол, снова работать за рубеж.

«Вот однажды сижу я в кабинете, накрапывает осенний дождь. И такая меня тоска взяла: думаю, нет, так дело не пойдет. Пришел к Дроздову, говорю: „Не могу я больше, и все”. А Юрий Иванович в ответ: „Как ты себе это представляешь, Алексей Михайлович? Тебя же весь мир знает”. А потом так задумался и говорит: “Слушай, они же нам тебя отдали, они тебя не ищут, ни в каких розыскных списках ты не числишься. Никаких фотографий там не расклеено. То есть тебя отдали, и все. И потом ни один кретин не подумает, что человек, вытащив голову из петли, опять будет засовывать ее обратно. Давай попробуем”».

Попробовали… Алексей Михайлович опять выехал за рубеж. Ему дали новый паспорт, придумали легенду. И полковник Козлов снова исчез — на целых десять лет, став то ли синьором, то ли паном, то ли месье. За это время он провел огромную работу — ему удалось создать несколько нелегальных резидентур в странах НАТО. Коллеги Козлова считают, что это настоящий подвиг!

В 2000 году Алексей Михайлович был награжден Звездой Героя Российской Федерации. С формулировкой — «за мужество и героизм при выполнении специальных заданий»…

После выхода в отставку Алексей Михайлович Козлов решил узнать о судьбе своего учителя Зельмана Щерцовского. Они не виделись ровно полвека. Осталась только фотография в альбоме, которую «Железный Зельман» бережно хранил: выпускной 10-й класс, и на обратной стороне подписано: «Зельману Шмулевичу Щерцовскому от Алексея Козлова». Учитель не знал, каким выдающимся человеком стал Алексей Михайлович. За полвека его забыли и ничего, естественно, здесь о нем не слышали.

Спустя 50 лет Алексей Михайлович приехал в Вологду. В квартире Щеровского они встретились. Это было трогательное свидание, которое удалось запечатлеть на видео.

Алексей Козлов: «В последний раз я приходил сюда в 1957 году… Разрешите, Зельман Шмулевич? Да вы как выглядели, так и выглядите. Здрасьте, дорогой! Ой, Бог ты мой!»

Зельман Щерцовский: «Вот именно, Бог ты мой! Есть все-таки Бог!»

Алексей Козлов: «Это ваша Звезда, Зельман Шмулевич, это ваша Звезда Героя!»

Зельман Шмулевич Щерцовский проработал в вологодской школе 43 года. Затем он перешел в университет, и многие выпускники его бывшей школы становились потом его студентами. У Щерцовского была возможность переехать к сестрам в Канаду, но он отказался — работа, ученики — куда он без них?.. Сестры во время войны уцелели чудом. Увидели брата лишь спустя 26 лет. Когда они узнали, что он преподает немецкий язык, то сказали: «Переезжай к нам. У тебя здесь будет работа, у тебя здесь будет все». На что он ответил, что не сможет этого сделать. Он очень благодарен стране, где он выжил, где он получил образование, где он стал вот таким человеком…

В Москву Козлов вернулся в 1997 году. До последних дней разведчик занимался с молодыми сотрудниками внешней разведки, передавая им свой уникальный жизненный и оперативный опыт.

В одном из последних интервью Алексей Михайлович сказал: «Я вам скажу, что слова „патриотизм”, „любовь к Родине” — для меня святые. И я обратил внимание на то, что люди, которые к нам сейчас приходят на работу, — а я со многими из них разговаривал, — относятся к этим словам так же, как и я — как к святым».

И это очень важно! Ведь у разведчиков какой лозунг: «Без права на славу, во имя державы!»

2020–2021

Детектив в революционных тонах

Погром в древлехранилище

Патриаршая ризница в Московском Кремле была крупнейшим собранием сокровищ русской православной церкви. Здесь много столетий хранились все самые ценные богослужебные предметы Кремля: златотканые одежды священнослужителей, митры, усыпанные драгоценными камнями, золотая и серебряная церковная утварь, древние Евангелия, иконы и роскошные подарки русских царей. Здесь хранились вещи, привезенные несколько веков назад Софьей Палеолог, женой Василия III, из Константинополя.

Это было истинное древлехранилище — церковное хранилище наиболее редких памятников, связанных с историей православной церкви, когда Богу несли самое лучшее. Такого собрания, например, саккосов — верхнее архиерейское богослужебное облачение, не было больше ни в одном собрании мира.

Но 30 января 1918 года, около трех часов дня, синодальный ризничий архимандрит Арсений направился в Патриаршую ризницу, которая находилась в самом сердце Кремля — занимала семь залов Филаретовой пристройки колокольни Ивана Великого.

Туда с 8 января никто не заходил — двери были опечатаны. Ризница нуждалась в реставрации. Она сильно пострадала во время недавних боев, когда большевики несколько дней обстреливали Кремль, пытаясь выбить из него юнкеров.

Вместе с мастеровыми, которые привезли для ризницы новые шкафы, и реставраторами архимандрит Арсений поднялся на верхний этаж Филаретовой пристройки. Открыл дверь и… замер в оцепенении.

«Внутренность ризницы производила удручающее впечатление — всюду полный хаос и разгром. На полу валялись окурки, найдены разные орудия взлома, бутыль с какой-то жидкостью, по-видимому, имеющей назначение смягчать шум от работы инструментом, в разных местах лежали куски старинных тканей, кое-где остатки раздавленных жемчужин».

Газета «Новое слово», 2 февраля 1918 г.

Потрясенный увиденным архимандрит Арсений даже не сразу смог оценить ущерб. Опись похищенного составляли четверо суток. Преступники унесли почти все драгоценные кресты и греческие панагии XVI века. Пропали золотые сосуды, усыпанные бриллиантами и украшенные древними камеями, в том числе те, которые Екатерина Вторая заказала за границей и передала церкви. Исчезли 12-килограммовая золоченая чаша царя Федора Алексеевича и драгоценные митры патриарха Никона. С патриарших митр и облачений были выдраны камни и жемчуг, с икон и Евангелий сорваны оклады. Пропали священные христианские реликвии — риза Девы Марии, кусочек хитона Иисуса Христа и гвоздь Креста Господня. Они все хранились в золотых ковчегах…

При первом допросе архимандрит Арсений показал: «Общую ценность похищенного определить затруднительно, но она должна быть очень высока, если оценивать предметы не по рыночной стоимости, а принимая во внимание их религиозное, художественное и историческое значение, их древность и чрезвычайную редкость».

И впрямь, кто может определить стоимость шапки Мономаха? Никто. Она единственная в мире, другой нет и не будет.

Сумму ущерба все-таки указали, пусть и условно — 30 миллионов золотых рублей. На эти деньги тогда можно было вооружить целую армию.

Новость об «ограблении века» разнеслась по всей стране. Те газеты, что еще оставались «старорежимными», прямо писали: «Вот с чего начинается советская власть».

По Москве поползли слухи: ограбление ризницы — дело рук большевиков. Ведь еще 23 января 1918 был опубликован декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах». В нем четко говорилось, что церковь не имеет права владеть собственностью. О прямой экспроприации, правда, речи пока не шло. Однако в Петрограде матросы-красногвардейцы во главе с Александрой Коллонтай уже попытались захватить Александро-Невскую лавру. Монахи ударили в набат, и на зов сбежалась толпа верующих. Прихожане в буквальном смысле отбили монастырь.

Двадцать пятого января 1918 года в Киеве убили митрополита Владимира Богоявленского. Убийство митрополита было чем-то похоже на ограбление ризницы — не было ясно, стоит за этим власть или не стоит? Преступление осмысленное и спланированное или бессмысленное, случайное, которых столь много происходит во время революций.

* * *

Большевистское правительство понимало: оставить дело об ограблении ризницы нераскрытым — все равно что расписаться в полном собственном бессилии. И стало принимать меры. По всем городам разослали списки украденного, а нарком иностранных дел обратился к соседним государствам с просьбой ужесточить таможенный контроль — на случай если преступники попытаются вывезти награбленное.

Вот только расследовать это дело было практически некому. Полиция разогнана, царского сыска, который считался одним из лучших в Европе, к тому моменту уже не существовало. Старых, опытных следователей или убили во время погромов полицейских участков в 1917 году, либо выставили за дверь, попутно лишив их гражданских прав. Криминальная обстановка в Москве после революции была такой, что москвичи старались лишний раз не выходить на улицу. Такого разгула преступности Россия, пожалуй, не знала за всю свою историю. Число убийств, разбоев, краж, грабежей, изнасилований выросло по сравнению с дореволюционными временами в десятки раз.

К тому же еще в марте 1917-го года указом Временного правительства была объявлена амнистия всех «политзаключенных», порядочных граждан и уголовников уравняли в правах. Выпустили из тюрем практически и всех уголовников. В одночасье на воле оказались 90 тысяч каторжан. «Птенцы Керенского», как их прозвали в народе, тут же разлетелись по всем крупным городам. Началась криминальная вакханалия…

Уличная преступность буквально терроризировала Петроград и Москву. Люди с содроганием вспоминали потом эти страшные месяцы. Зима лютая, голод, разруха, холод, а на улицах «попрыгунчики» — были такие знаменитые тогда грабители, которые приделывали к обуви пружины, на этих пружинах подскакивали к перепуганным москвичам, грабили, а потом исчезали, перемахивая через заборы. Правда, лишь там, где они сохранялись, потому что почти все заборы в Москве к тому времени ушли на дрова.

Или другая картина. Кузнецкий мост, время четыре часа дня, по улице медленно едет грузовик, а по тротуарам с одной и с другой стороны идут три вооруженных человека, которые всех, кто попадается навстречу, грабят, раздевают, снимают шубы, шапки, зачастую и обувь… Все забрасывают в грузовик. И все это открыто, никого и ничего не боясь — революция. Так они проезжают от Лубянки почти до Большого театра, после чего все садятся в грузовик и спокойно уезжают. Кому их искать? Некому.

Чтоб хоть как-то приостановить разгул преступности, стали возвращать в милицию опытных «старорежимных» сыскарей. Вот и следствие по делу ограбления ризницы поручили бывшему главе сыскной полиции Карлу Маршалку. А чтобы не было какой контрреволюции, его подчинили другому Карлу — новому начальнику уголовного розыска, латышскому большевику Розенталю, идеологически правильному и подкованному члену партии.

* * *

Опытный Маршалк, осмотрев место преступления, сразу понял — грабили ночью. На полу, в горах штукатурки и мусора валялись старинные иконы и Евангелия, с которых грабители только сорвали золотые оклады. Хотя они не могли не знать, что такие иконы и древние книги стоят не меньше золота! Значит, просто хватали то, что блестело в темноте. В Москве тогда ночью освещения практически не было. Преступники в лучшем случае имели при себе какие-нибудь фонари. А может быть, орудовали просто при свечах. Они брали то, что блестит. Причем грабили, судя по размерам украденного, не одну ночь.

Сейчас это звучит абсурдно: несколько ночей подряд орудовать в Кремле незамеченными?! Разве такое возможно?!

Но тогда Кремль был другим. До революции он был очень тесным, в нем было несколько действующих монастырей. Там проживало огромное количество разного народа, теснились конторы всяких учреждений. Это было не мемориальное, не защищенное пространство. Можно было, гуляя ночью, войти в ворота Никольской башни и выйти из ворот Боровицкой либо Троицкой башни. После революции пространство Кремля и вовсе превратилось в место схода пьяных солдат, мародеров, преступников, просто гуляк.

Некоторые объекты все же охранялись солдатами 56-го полка. Но настоящую пропускную систему в Кремле ввели лишь после того, как в марте 1918 года в него переехало из Петрограда советское правительство. Большевики сразу закрыли для прихожан все кремлевские церкви. Последняя пасхальная служба в Успенском соборе прошла с личного разрешения Ленина. Глава большевистской партии, тогда сам вышел посмотреть на Крестный ход и обронил кому-то из соратников: «Последний раз ходят!» В тот день прихожан пускали в Кремль уже только по пропускам.

* * *

Профессионал сыска Маршалк установил, что, по всей очевидности, грабители проникли в ризницу не через дверь, а с улицы, по водосточной трубе. Решетка на окне, которое выходило в сторону Царь-колокола, была выпилена, причем снаружи. Из этого окошка воры и выносили мешками сокровища Патриаршей ризницы. Вернее, не выносили, а просто выбрасывали наружу. Но как это возможно? Ведь у входа в ризницу должен был круглосуточно дежурить часовой. Где он был, пока преступники выкидывали из окна награбленное? Громадные мешки с награбленным падают на землю с третьего этажа, а постовой не слышит? Не слышит, как в ризнице разламывают оклады икон?

У Маршалка было много вопросов к командиру 56-го полка. Не только по поводу часового. На месте преступления он обнаружил отпечаток пальца на одной из помятых чаш, солдатский погон и… простыню со штампом того самого 56-го полка. Все это указывало на то, что солдаты охраны не только охраняли, но и были на месте преступления. Однако ответов на свои вопросы к командиру полка, которые ему предложили направить в письменной форме, Маршалк не получил. Получил откровенную отписку: «Солдаты в Патриаршую ризницу не заходили. Кто нес постовую службу у входа, неизвестно. Документы утеряны». Маршалк обратился к своему начальству и получил категорический приказ Розенталя: больше вопросов революционным военнослужащим 56-го полка не задавать.

Если учесть, что полк этот подчинялся комендатуре Кремля, а она имела выход непосредственно на самый верх большевистского правительства, нетрудно представить, какие мысли приходили в голову старому сыщику.

Но расследование свое он тем не менее продолжал — другая школа. Как всякий опытный профессионал, Маршалк имел широкую агентурную сеть. И уже через пару дней давний агент Маршалка сообщил: на втором ярусе Верхних торговых рядов (это нынешний ГУМ) в ювелирном магазине Глазунова продается невероятной красоты жемчуг. Похоже, старинный…

Сразу отправились в магазин Глазунова. Жемчужины, их было около сотни россыпью, сразу изъяли. Экспертиза подтвердила: из ризницы! Хозяин магазина упираться не стал, признался: жемчуг купил у знакомого антиквара Белова. Перепуганный Белов сказал, что жемчуг приобрел у некоего мелкого коммерсанта Соломона. Задержали Соломона. Тот признался, что жемчуг он купил у некоего Петра Александровича, с которым впервые встретился в каком-то ресторанчике… Кто такой этот Петр Александрович и где его теперь искать? Соломон клялся и божился, что понятия не имеет. Тупик?

И опять сработали старые связи. Маршалк получил неожиданную телеграмму из Саратова. Следователь Иван Свитнев, тоже из старых сыскарей, задержал предполагаемого грабителя.

Случилось это так. Двенадцатого марта 1918 года милиционер Щеглов дежурил на улице Александровской. И заметил, что у входа в ресторан «Товарищество» стоят подозрительные мужчина и женщина. Они о чем-то перешептываются, украдкой озираются по сторонам, у мужчины в руках большая сумка. Судя по всему, тяжелая. Подозрительную пару задерживают. В сумке обнаруживают драгоценные камни и слитки золота. Напуганные перекупщики сразу признаются: драгоценности взяли на реализацию у человека по фамилии Самарин. Сыщик со стажем, Свитнев вспомнил, что, когда он еще работал в сыскной полиции Саратова, по одному делу проходил некий Самарин, но на самом деле фамилия у него была другая — Полежаев, Константин Полежаев… Он приехал в Саратов три года назад, купил на Рождественской улице дом и жил там. Было решено проверить его.

В Москве и Саратове Полежаевых хорошо знали еще с прежних времен. Это был целый воровской клан. Отец, мать и четверо сыновей — Константин, Александр, Алексей и Дмитрий — все входили в высшую воровскую касту. «Иваны» — так тогда называли воров в законе.

Иван Свитнев с оперативной группой едет в дом на Рождественской. Константин Полежаев, к счастью, оказывается дома. И, конечно, все отрицает: никого не грабил, ничего не знаю… Упирался до тех пор, пока милиционеры не нашли тайник в голландской печке. А в нем — множество бриллиантов, другие драгоценные камни. Их столько, что сразу видно — из ризницы.

* * *

Отпираться дальше Константин Полежаев не стал. Да, ризницу ограбил он. С кем? На дело шел один. Золотые слитки в печке — это переплавленные оклады икон и Евангелий… И все время твердил, что все совершил в одиночку.

Но Свитнев-то понимал, что такое ограбление невозможно провернуть в одиночку. Полежаева запирают в камере на ночь — хорошенько подумать. А утром выясняется, что допрашивать уже некого — Полежаев повесился. Все выглядело как самоубийство. То ли от страха, то ли от угрызений совести. Большевистское начальство Свитнева это объяснение вполне устраивало, но сам сыщик не мог найти этому достоверного объяснения. Полежаев, матерый «Иван», стал вдруг испытывать какие-то угрызения совести, да такие сильные, что сплел шнурок и повесился… Абсурд.

Разумеется, и Маршалк в Москве не верил ни в одинокого грабителя ризницы, ни в угрызения совести. Были у него сообщники, были. Вот только кто? Родители на эту роль не годились — годы уже не те, они давно уже занимались исключительно скупкой краденого. А вот братья…

Братьев у Константина было трое. Александр был убит при попытке побега из тюрьмы. Второй брат еще отбывал наказание. Оставался только третий — Дмитрий.

Стали искать. И ведь нашли. Правда, звался он теперь Владимир Попов. И жил в Подмосковье, снимал небольшой домик в Краскове. Пришли к нему с обыском. Чего там только не нашли! Золото и церковная утварь были не только спрятаны в нескольких тайниках, их находили просто зарытыми в кучи мусора во дворе.

Самого Дмитрия Полежаева во время обыска дома не было — отдыхал с любовницей от трудов неправедных в Ялте. Задержали через несколько дней прямо на выходе из поезда. Полежаев сразу начал давать признательные показания. Отрицать вину было глупо, к тому же дактилоскопическая экспертиза подтвердила: тот единственный отпечаток пальца, найденный Маршалком на помятой чаше в ризнице, принадлежит именно Дмитрию Полежаеву.

Полежаев рассказал: ризницу они, вместе с братом Константином, грабили шесть (!) ночей подряд. По водосточной трубе и выступам в стене забрались на третий этаж, перепилили решетку, взломали металлические ставни, разбили стекло и проникли в ризницу. Все похищенное упаковывали в обычные мешки прямо через окно выбрасывали на улицу. Потом волоком тащили до Тайницкой башни, там грузили на оставленную подводу и увозили. Ничего сложного. Потом разделили. Константин увез свою часть в Саратов, Дмитрий свою — в Красково, где и попрятал.

Показания Дмитрия Полежаева звучали вроде бы вполне сносно и достоверно. Но… Откуда необразованные уголовники Полежаевы знали, где именно хранятся главные церковные ценности? Их кто-то навел? Кто? Почему не боялись часовых? Шума?

Ответить на все эти вопросы Дмитрий Полежаев не успел… В уголовном деле зафиксирована сухая формулировка: «Застрелен при попытке к бегству». Один грабитель застрелен, другой повесился, и никаких показаний больше.

В марте 1918 года разбираться с этими вопросами Маршалку не дали, дело об ограблении Патриаршей ризницы срочно прекратили. Советская власть отрапортовала: преступники пойманы, изъятые у них сокровища возвращены! Ту часть патриарших ценностей, что не нашли, просто записали в утраченные. И о краже века забыли. На целых пятьдесят лет…

* * *

И лишь в начале 1990-х годов, когда стали рассекречивать некоторые архивы советского периода, историки принялись заново изучать дело об ограблении века. И искать, кто на самом деле стоял за братьями Полежаевыми, ограбившими ризницу, кто направлял их. Появилось множество версий. В том числе, самых неожиданных.

Например, о причастности церкви. Якобы высшее духовенство в 1918 году предвидело скорую экспроприацию и, чтобы спрятать свои сокровища, специально инсценировало кражу. Но не для обогащения, а для финансовой поддержки белого движения и даже освобождения царской семьи.

Однако у версии было много противников. В 1917 году церковь еще не видела в революции большой угрозы для себя. Наоборот. После Февральской революции духовные чины заговорили о возрождении православия. В Кремле начал работу Поместный собор, который избрал патриарха. Впервые за двести лет!

С другой стороны, уже в январе 1918 года был опубликован большевистский декрет об отделении церкви от государства. В нем говорилось, что все церковное имущество должно принадлежать народу. Патриарх Тихон отреагировал на него жестко.