Помоги проекту - поделись книгой:
Я процедила сквозь зубы ни да, ни нет. А он говорит:
― А нам так было очень весело.
― Рада за вас, ― сказала я, и ничего не стоило так хорошо.
Как прошла ночь, не помню. Но утром, или лучше сказать, в полдень, когда я встала, меня вдруг как будто ударило что-то: «А если это Ольга отобьет моего мужа? Необходимо прилично отказать ей, и так уже муж не тот, и дети меня чуждаются. Что это за змея, которую я пригрела у себя в доме. Больше ждать глупо» ― решила я.
Я быстро оделась и пошла к детям. Скажу правду, я почти детей не видела за последние три дня; не было времени. Я вошла в классную и застала, что дочь и сын что-то пишут, а маленький сидит Ольги на коленях и с ней разбирает буквы.
Опять меня что-то кольнуло; опять нежная картина. Сурово поздоровалась я с детьми; едва кивнула головой Ольге и кинула ей:
― Мне не нравится ваша манера удить детей на коленях. Это приучать ребенка не серьезно относиться к делу.
― Но он так мал, ― сказала она смиренно, ― что не достает до стола.
― Можно устроить какой-нибудь высокий стул. Потом я еще хотела вам сказать, что вы уж очень добросовестно относитесь к своим и в особенности не к своим обязанностям, а я не люблю быть кому-нибудь обязана. За те деньги, что я даю вам, я требую только, чтобы вы занимались с детьми и немного присматривали за хозяйством, ― вот и все. А если мужу нужна будет чтица, я найду ему другую.
Опять эти голубые глаза поднялись на меня, и в них отразилась вся чистота и кротость этой святой девушки.
― Но он просил меня.
― Скажите ему в другой раз, что это не ваша обязанность.
― Нет, я не могу, скажите это ему сами.
― Тогда я прошу вас оставить мой дом.
И только я сказала, как раздались три голоса как один:
― Ах, мама, да за что же?
Я хлопнула дверью и крикнула:
― Чем скорее, тем лучше.
Вдруг вижу, что в дверях стоит граф. Он первый раз пришел к нам. Я смутилась: «не видал ли он моего злого лица? Но, кажется, нет».
― Я за вами, ― сказал он, ― без вас ничего не выходит. У нас дело; ради Бога едем.
«Тем лучше, думала я, все прощания, слезы и сцены без меня».
Ну, чем я не достойная жена? Чем не любящая мать? Разве я не заботилась о своих детях? Да, я гордилась своими поступками, ведь я вполне права была, ведь мне и больно было обидеть ее, но ведь и нужно же рвать зло с корнем. И как я разумно и тактично поступила. Да, да, это все, все так, я это чувствовала, когда ехала с графом.
Но скоро я все забыла: шум, гам, овации моей игре, красота и под конец признание, и самое страстное признание графа.
Говорят нехорошо, когда мужчина признается в любви посторонней женщине. Конечно, не хорошо, если за этим следует падение. А если нет падения? Если я выслушала все это шутя, какой же в этом грех? То, что было во мне, ни он и никто, ведь, не видал. Это и есть именно та гордость каждой светской женщины, при которой всякий мужчина может ей говорить, что хочет, а она умеет выслушать и дать отпор. Вот в сем вся музыка, вот где вся прелесть, все удовольствие и все искусство умет играть на чужой душе.
Но мне в этот день не повезло под конец. Муж прислал записку, что наша дочь внезапно заболела. Он требовал меня домой немедленно.
Приезжаю, и что же? Наша дочь больна. Что такое? Уже два доктора в доме. Была истерика, потом жар, боятся воспаления мозга.
― Откуда, почему?
― Очень нервная натура с сильное потрясение.
― Удивительно, невероятно! Иду в ее комнату, разметалась. Вся в жару, узнала меня, вся съежилась и с испугом смотрит... что-то странное в глазах.
Ну, конечно, объяснение с мужем. Неприятный разговор.
Довольно на сегодня, я уже давно вижу, что утомила вас. И еще много, много должна сказать вам и зачем, зачем на Земле нужно так много слов. Зачем я не могу спокойно писать. Я знаю все, все это очень хорошо изложила, но волнение мешает. Да! Волнение у меня ужасное, мне тяжело говорить. Страшно тяжело. Помогай вам Бог; до завтра.
Таня. ― Вот она и ушла; думала, будет сегодня спокойнее, а она еще хуже волнуется; даже не успеваю хватать слова; заговорить, заговорить, уж я стараюсь, а все боюсь, ― пропущу. Да хранит вас Христос и Царица небесная.
Мир вам. Это я ― Мария. Что еще не наскучило вам слушать меня? Знаю, что все это очень обыкновенная история, все это не ново; стоит раскрыть любой роман и там все тоже, и даже лучше описано. Но мне дорого мое потому, что ни одна книга не скажет той правды, что скажу я.
В прошлый раз я сказала, что дочь заболела. Конечно, пришлось в виду такой болезни оставить Ольгу, а мне смириться. Сначала меня это очень бесило; но потом я нашла выход и извлекла из этого даже себе пользу. Вся это история скоро стала известна в голоде и, конечно, с большими прикрасами и они-то еще больше оттенили меня.
Скоро закрасовался на мне венец мученичества от тирана мужа и низкой интриганки. Все принимали во мне участие; все давали советы, удивлялись моей кротости, терпению, и еще больше баловали и ухаживали за мной.
Я была вполне уверена в частых отношениях между мужем и Ольгой; но когда меня спрашивали, я улыбались двусмысленно, и защищала так мужа и Ольгу, что кто раньше и сомневался, тот вполне убеждался в их низости относительно меня; и скоро за мной установилась кличка «святой мученицы».
Между тем граф уже положительно сгорал около меня; и знаете, если бы не Ольга, я верно пала бы; но именно эта история с Ольгой меня удерживала и заставляла упорно держать ореол честной женщины.
Потом много разбирала я этот факт и скажу вам, что если бы я пала, было бы гораздо лучше. В этом случае я, вероятно, сразу поняла бы всю гадость своих чувств, и, может быть, скорее очнулась бы. Но что было, то было.
Со страстью графа мне было очень трудно бороться. Нужно было иметь столько хитрости, уловок, чтобы не дать ему разлюбить и в тоже время вечно держать его не то в надежде, не то в отчаянии, и это игра меня увлекла не на шутку.
Но один раз, придя домой, я услышала смех и веселье. Главное, что меня поразило, это ― смех мужа, который уже давно не смеялся при мне. Оказывается, у них идут игры какие-то, и когда я вошла, то у мужа были завязаны глаза и они как дети, все от души смеялись, и веселье царило у них. Увидев меня, они как будто смутились. Я прошла в свою комнату, чтобы переодеться, и спросила прислугу.
― Часто тут такой шум?
― Да постоянно, как вас дома нет. Это они при вас только все сидят по углам, а как вас нет, барин и барышня, и дети просто на головах ходят.
Казалось, ну, что мне? а между тем меня взяла злость и я пошла к мужу, чтобы, во что бы то ни стало, сказать ему очень и очень обидное. Я не знала сама, что я ему скажу, но предвкушала вперед удовольствие обиды. Придя к нему, я попросила у него денег, зная, что в это время денег у него не было, а мне деньги и вовсе и нужны-то не были. Конечно, он отказал и прибавил:
― Да где же деньги, я недавно тебе все отдал?
― Да вышли.
― Знаешь, это невозможно, я, ведь, один раз в месяц получаю деньги, и ты хорошо знаешь, что нужно сократить расходы.
― Вот и я это думаю, и потому думаю дочь отдать в институт; можно, ведь, и на казенный счет. А мальчиков тоже куда-нибудь отдать надо; теперь, пока, можно нанять учителя приходящего и подготовить их, а потом и отдать.
― Как! ― сказал муж, ― ты думаешь насчет детей сокращать расходы? Мало того, что мы обираем их, потому что при наших средствах мы могли бы легко им скопить, но ты хочешь еще отнять у них дом, отца, мать, Ольгу.
― Да, главное, Ольгу, ― сказала я.
― Ну вот, что я скажу тебе: живи ты как хочешь, но не мешай и нам жить. Ольга останется, дети тоже.
Тогда я так взбесилась, что нарочно вышла в зал и громко крикнула, чтобы весь дом слышал.
― Значить, мне нужно поставить условие: я или твоя любовница! ― И затем уехала в гости.
Тогда устраивались разные увеселения, наставал большой праздник, великий праздник ― маслина. Да, этот праздник зла и теперь еще существует у вас. Странный праздник, когда все чистое, хорошее покидает людей, когда люди опиваются, объедаются, распускают свои страсти; и когда даже самые скромницы позволяют себе разные вольности.
Бешеный карнавал! Широкая маслина!.. И до сих пор цветешь ты между людьми, во всех своих пороках.
Таня. ― Она отдыхает и молится. Отдохните и вы минут десять.
Мария. ― У нас в доме настал пост, несмотря на масленицу. Все притихли. У всех постные лица. Муж уже давно не выходит даже к обеду; Ольга сторонится и с каким-то недоумение и испугом смотрит своими голубыми глазами. Дети ходят чуть не на цыпочках и боятся даже громко говорить. Тоска и все как будто чего-то выжидают. Я и сама не знаю, что предпринять; да и времени нет обдумать: то бал, то маскарад, то семейные вечера, катания, блины; не спишь, и все танцы, один хаос.
Я на помню, в какой день, но было назначено большое катание за город, на целый день, где будут блины, танцы и всякое безумие. Граф выписал какого-то рысака и легкие санки, что стоило ему несколько тысяч.
Я должна была мчаться с ним. Это именно потому, что я сказала ему однажды, что не стоит кататься на таких лошадях, а вот если бы была такая лошадь, чтобы дух захватывало... Это было уже почти начало весны. Бывали морозцы, но бывало также по несколько дней оттепели. Выбрался прекрасный денек. Был легкий мороз, и мы помчались.
Пока все шло благополучно, мы уехали с ним за шесть верст от города. Троек пятнадцать ехали за нами; а я с графом в одиночке. Он правил сам. День прошел незаметно, со всеми обыкновенными вашими препровождениями времени: еда, питье, танцы и т.д. Но настала ночь; нужно было возвращаться. Состояние графа и мое было очень напряженное, и меня брал невольно страх обратно с ним ехать. Но отказаться я не хотела: мне было стыдно показаться, что я его боюсь.
Конечно, мы скоро всех перегнали.
Когда не бешеном скаку я услышала его страстные речи, когда я слышала его дыхание на своем лице, ужас охватил меня. Тут уже уйти было некуда; это не в комнате; моих суровых взглядов он видеть в темноте не мог. Одним словом, выхода мне никакого не было.
Вдруг случилось что-то ужасное. Это было одно мгновение; санки перевернулись, и мы по горло очутились в воде; в темноте не видно дороги. Лошадь чего-то испугалась, и мы попали в яму, наполненную ледяной водой. Скоро нас нагнали. Я промокла, как у вас говорят до костей.
Ну, конечно, пыл прошел. Было уже совсем не до любви, когда чулки и одежда примерзли к телу. Я не помню, как доехала до дома, хорошо, что остались целы руки и ноги, а главное, честь честной женщины спасена.
Я едва разделась. Прошлось все чуть не отдирать. Конечно, я постаралась все скрыть от мужа, благо я приехала домой, когда все спали.
Но к утру началась боль в боку, жар и страшный кашель. Через несколько часов уже все доктора были около моей кровати. Лицо мужа было испуганное. Весь стол уставлен склянкам и банками. Потом боль утихла, на жар сжигал меня. Мне казалось, что кровь кипела во мне.
Ну что, скажите вы? Ведь, хоть тут-то, тут, пора было смириться мне. А вы думаете, я полагала, что могу умереть? Нет, я просто забыла, что умирают люди во все возрасты. Я была убеждена, что мне, в 32 года умереть ― это была бы насмешка! Нет, совсем нет. Я из этого положения думала извлечь себе личную пользу. Я приняла тон несчастной, которую домашние огорчения довели до болезни.
Да! каторжники на смертном одре и заклятые разбойники, убийцы, если не каются, то содрогаются о своих грехах.
Я торжествовала, видя виноватое лицо мужа, его страх за меня, грустные, испуганные мордочки деток; ну, только не хватало, чтобы около кровати корчился от любви граф. Ну, а голубых глаз я не видела. Ушла ли она. Мне не хотелось о ней спрашивать.
Знаете вы, что болезнь, в общем, доставляла мне много приятных минут. Я не страдала и большую часть времени была без сознания. Только дня через три или четыре, когда у меня показалась кровь из горла, я немного удивилась и нашла, что уж это, пожалуй, ка будто лишнее. Но мысли о смерти у меня ни на одну минуту не было. Напротив, я, насколько могла, строила разные новые планы и выдумывала, что из этого положения могла бы я еще выгадать и в доме, и в свете.
Пришла меня навестить бывшая няня детей. Она уже не жила у нас, но часто приходила. Она очень любила меня и детей, и говорит:
― Красавица моя, а недурно было бы причаститься: кто знает, что может быть.
Что-то как будто кольнуло меня, и я рассердилась: «Эта простые бабы всюду видят смерть. Вздор, думала я, не может быть. Такие не умирают». Но потом, сообразив еще, я решила, почему бы не причаститься, это еще больше напугало всех, начиная с графа. Сколько жалости возбудится в сердцах окружающих, как испугается граф, и как будет страдать, услышав, что меня уже приобщили! Решилась; позвала мужа, и просила пригласить духовника.
Отдохните, друзья мои, горько и тяжело говорить!!! Но надо, ― надо и скорее надо.
Господи, помоги мне все, все сказать, дай силы все, все вспомнить!!!.. Ах, какая ужасная исповедь!! Как страшно греховна она!! Но как никто не остановил меня? Как допустили меня до нее?.. О! эта исповедь! Господи, прости! Но все, все скажу.
Я как нарочно была в полном сознании; сколько сил нахлынуло. И я твердо, громко каялась. Я каялась, что я дурная мать, потому что не могла уберечь детей от дурного влияния, веря в чистоту и доброту девушки. Я каялась, что я дурная жена, потому что не умела уберечь своего мужа увлечься другой. Что я плохая христианка, потому что часто, чтобы уберечь для семьи, для мужа, известное положение, должна была христианские обязанности менять на светские. Что грехи мои тяжкие и что я мучаюсь за них!
И видела я умиленные слезы на глазах священника, и видела я его непритворную печаль. Он размышлял: «Неужели это чистая душа так рано угаснет?» О! Как невыносимо тошно мне все это!!.. Не могу больше, завтра!!..
Таня. ― Она ушла, храни ее Господь! И долго ли это она будет и себя, и нас казнить. Если бы вы видели ее сердечную, ка она мечется из угла в угол. Утомила она все мои чувства, Бог с ней. Пойду, храни вас Господь, до конца потерпим, авось скоро.
Мир вам! Вот и я, Таня, Мария уже давно в вас. Она уже с самого утра сидит здесь и ждет. Она говорит: «Знаешь что? Я не могу через два или три дня говорить. Этим я только и вас и себя томлю».
― Как, ― говорю я ей, ― через два дня? Ведь, вчера говорили и каждый день говорим.
― Ну, не обманывай, я чувствую, что два дня уже прошло.
В. ― Повторила она тебе, что мы каждый день ее слушаем?
О. ― Нет, не верит, ей от тоски кажется долго. Ну, звать ее что ли? И что нынче будет, должно умереть, уж, ведь, пора, Бог с ней. Ну зову.
Мария. ― Мир вам! Я Мария. Надо все вам досказать, только вы уж очень тихо пишите.
В. ― Нет, не мы тихо пишем, а это твои мысли слишком быстро бегут; ты забыла, что у нас на Земле есть время.
О. ― Да, это правда; время! время! Вот у нас, слава Богу, нет его, а то если время ― не вынести всех мучений.
В. ― Успокоилась ли ты хоть немного?
О. ― Постой, постой, еще нет. Ну, вот, друзья, я приобщилась; и вы думаете, что поперхнулась или захлебнулась причастием; нет! Представьте себе, я проглотила его, а как ― это один Бог знает.
Поделиться книгой: