Помоги проекту - поделись книгой:
И.А. Калышев
Жизнь, смерть и возрождение
(медиумические сообщения)
Оглавление
Жизнь Марии на Земле. Исповедь. Смерть Марии. Похороны. Разговор с Хранителем.
Мария во тьме. Мария видит свет. Возрождение Марии.
Жизнь Тани на Земле. Жизнь духов. Их планеты и солнца. Жилища духов.
Как духи называют планеты. Стади. Бабочки. О злых духах. Язык духов
Песни духов. Музыкальные инструменты. Молитва ― отдых. Описание Ангела-Хранителя.
Питание духов. О молитве. О жизни людей. Я странствую в люди. О богатом барине.
О просьбе, которая всегда исполняется. Об эфире. Исчисление времени у духов.
О злой силе. О трех сестрах. У духов не десятичное исчисление. Язык духов.
Исчисление пространства. Величина эфирной волны. О скорости передвижения.
Положение духов в пространстве. О железных дорогах. О праведном язычнике.
О наветах. Где наши покойнички. 12 стадий. География вселенной. О славе человеческой.
О любви. О молитве.
Жизнь Нероса на Земле. Смерть Нероса. Нерос на Роке. Мучения ада.
Нерос покидает Рок. Администрация Рока. Денница мучается больше всех.
Сила добра и любви. Что такое брат. Конец мучений и начало блаженства.
Первая жизнь Марты на Земле. Смерть и возрождение Марты.
Новая жизнь на Земле. Опять смерть и опять возрождение.
Сообщения Марии
Мир вам! Вот и я ― Таня. Со мной пришла еще душа; одна дама из благородных. Я ей обещала; уже очень она несчастна; Бог с ней. Вот я так разумею; пусть покалякает с вами. Умерла она недавно. Она теперь из скорбных. Она не врунья, нет, она хорошая душа; а так несчастная. И добрая, какая она. Право, послушайте ее, коли хотите.
В. ― Мы очень рады. Проси ее, Таня, сказать, что ей надо.
О. ― Она будет говорить, я же буду писать то, что она говорит.
Мария. ― Мир вам. Простите, что может не вовремя. Я ― Мария. На земле я была русская. Умерла лет пятьдесят тому назад; точно не знаю, у нас трудно время считать. Живу теперь между несчастными и много, много и очень много выстрадала. Я одна из тех, которыми полон мир земной.
На земле я была из очень хорошей семьи; была прекрасно воспитана; всегда вращалась в высших кругах общества; и была, как у вас называют, замужем. Бывала я и заграницей; блистала и в столицах; но тогда жили в России, в одном из больших уездных городов. Если бы вы спросили в том городе про меня, они сказали бы вам: «Да, знаю. Это была известная красавица, умница, каких мало, интересная женщина, примерная мать, честная жена. Но угасла она рано, никем не оцененная».
А между тем, как страшно грешила, это отменная дама. Сколько она перестрадала за все свои земные мнимые добродетели; и сколько, сколько раскаивалась она в своих мерзких поступках!!..
И вот, когда жгучая боль прошла, я невольно оглянулась на Землю и вспомнила, как много там таких же, как я. Одна из них может быть хуже меня; другие лучше, на как много из них имеют в себе зародыши моих грехов. Все они рабы своего времени, своего общества и его губительной моды. О как глубоко мне стало жаль их, моих сестер во Христе. О как неправильно они понимают свой жизненный вопрос и цель своей жизни!
Я долго мучилась, обдумывая вопрос, как мне помочь им и как вразумить их. Узнав, что теперь на Земле можно печатать сообщения духов, я решила подробно рассказать свою жизнь и смерть во все свои страдания; и если бы хоть одна из таких несчастных, как я, не только исправились бы, но хотя бы немного одумались, я была бы счастлива и считала бы, что искупила свои мнимые добродетели.
Таня. ― Она задумалась, стоит смирно и тихо молится. Подождите немного.
Мария. ― Итак, я уже сказала, что я из хорошей и честной семьи; была замужем за военным, он занимал место очень видное; собой я была красива; а при старании я была настоящая красавица. Муж был человек добрый и ласковый. Было у нас трое детей. Нужды, конечно, мы не знали, и хотя не было богатства, но довольство было полное.
Мать я была хорошая, т.е. я любила своих детей настолько, что желала, чтобы они были здоровы, нарядны, хорошо воспитаны. Очень вероятно, я огорчилась бы, если бы они вышли ворами или развратниками. Но они опечалили бы меня еще больше, если бы стали погрешать против правил салонной порядочности или светских приличий. Дальше же моя любовь не шла с самого рождения их.
Я даже не кормила своих детей; во первых, потому, что это портит цвет лица; а потом, к чему мне не спать по ночам и все время сидеть дома? Доктора, конечно, нашли, что мне кормить вредно; муж тоже хотя и пожалел сперва, но согласился потом.
Итак, детей кормили чужие, нанятые матери; потом их нянчили няньки и бонны; все, как должно быть, к несчастью, у вас на Земле.
Хозяйка, я тоже была хорошая: всегда наш дом был полной чашей и, сколько бы ни пришло гостей, всегда находили сытный, вкусный и даже роскошный обед. Что было мне за дело, что часто приходилось делать долги, обсчитывать прислугу, а мужу трудиться через силу.
Жена, ― о! жена я была в высшей степени честная. Прожив с мужем пятнадцать лет, я ни разу не изменила ему; хотя кругом меня, как пчелы, роились мужчины. Хотя я ночи не спала, сидя, танцуя и забавляясь с ними. Сколько народу всегда вздыхало и мечтало около меня; сегодня один надеется, завтра другой, но я ― я, ведь, честная женщина.
А сколько нужно было иметь ума, живости, притворства и ловкости, чтобы при ограниченных средствах затмевать собой девиц и других моложе меня женщин. Сколько находчивости, чтобы всех держать при себе, дурачить их, и от них же принимать невинные подарки.
Разве мне могло прийти в голову, что я ничем не отличалась и, в сущности, была даже хуже тех несчастных падших женщин, которые из-за куска хлеба шатаются по ночам? О! ― о таких я и думать не могла ― это, ведь, грязь.
Даже муж мой гордился моим поведением; он говорил: «У ног моей жены все, а она как королева только раздает улыбки». Ах! сколько людской гордости и счастья было в этих словах; но вместе с тем столько ошибок кроется во всем этом понимании вещей, что теперь мне страшно вспомнить обо всем, что было. Тем более, что иногда я дарила и большее, чем одни улыбки; но все, конечно, в пределах салонного приличия.
О! как сама я была строга к другим; о! как я порицала порок; и помню, как немилосердно я срамила девушку, которая отдалась, полюбя одного. Я первая перестала ей кланяться и прекратила всякое знакомство с домом. Да, все это очень больно!.. я страдаю, вспоминая об этом.
Дайте мне собраться с силами.
Речь моя путанная, на что за дело, ― я очень волнуюсь. Кому надо, поймет меня, лишь бы ударило его в сердце. Не правда ли? Ну, и отлично.
Так, вот как, я жила долгие годы. Все наряды, поклонники, вечная дума о своей красоте, о своем первенстве в обществе, вечная забота об удовольствиях и комфорте...
Даже порядочной книги я не читала. Но слыхала или, лучше сказать, не хотела слышать ни одной здравой и умной мысли. Если брала книгу, наверное, это был модный, пикантный роман. Если говорила, то вечно также глупо-салонные речи с модным притворным смехом, ― и, несмотря на это, как все меня уважали, как любили! За что?! За что?!.. Спрашиваю я теперь себя и не нахожу ответа. Одно может быть ― это, что большинство было такое же, как я.
О, Господи! как все превратно у вас на Земле!!..
Вот, так шло время. Дети стали подрастать, нужно было учить; у меня были дочь и два сына. Нужна была гувернантка. Нашлась приезжая девушка, тоже из хорошей семьи, но, конечно, бедная сирота; недурна собой, даже скажу, красива. Впрочем, я замечала и ценила только свою красоту. Поселилась она у нас. Ну, что тут важного, думала я, что может изменить в доме какое-то существо, полу прислуга, безгласная, ожидающая подачки.
Да! горько! очень горько все это!.. Сколько таких же несчастных девушек, но кто заботится о них, кто помогает им облегчить их печальную участь? Но теперь дело не в ней.
Жила она у нас, не помню, сколько времени; но вот стало странно: дети охладели ко мне; дочь как-то странно смотрит, а когда я собираюсь в гости, то на губах ее я замечаю что-то вроде презрительной улыбки.
― Ты опять в гости, ― сказала она раз, ― а мы все дома.
― Да, а как же? И странен мне твой вопрос; а где же дети должны быть как не дома? У вас все есть. Что вам еще надо?
― А что ты там делаешь?
Этот вопрос озадачил меня. Что я там делаю? Да, в самом деле, что я там делаю? ― спросила я мысленно в первый раз сама себя.
― Ты глупа, ― ответила я ей.
Другого ответа нет в моей голове. Ведь, не могу же я сказать ей, что я там кружу головы мужчинам, по-дурацки пляшу и чуть не продаю себя. Вопрос этот испортил мне вечер. Он целый вечер неотвязно стоял в голове. Но ко всему этому я скоро как-то привыкла и дети, говоря вообще, очень мало стали меня беспокоить.
Но вот, что стало еще страннее для меня: что отец их вдруг как будто опал; стал уставать; и моими победами перестал восторгаться. Когда я ему передавала свои восторги, он стал отвечать вяло; а раз даже сказал:
― Да, на все это так пусто, а дома беспорядки, долги. Если бы не мадемуазель Ольга, то дети до сих пор не умели бы молиться. Ведь, дочери нашей уже девять лет. Ведь это ― стыд и срам, подумай хорошенько.
― Молиться? Да, молиться? Но, ведь, я и сама никогда не молюсь. Конечно, я верю в Бога, но я думаю, что как Ему до меня, так и мне никакого дела друг до друга нет. Говеть, я говела; потому, ведь, это нужно, и потому, что это так интересно; дней пять быть вся в черном, скромно; ходить в церковь, где с благоговением стоят сзади толпой поклонники, не смея и слова сказать. А как я умела грациозно класть поклоны. Но разве все это делалось для Бога? Нет, совсем нет, а так, разнообразие. На шестой день причастие, пир, подарки, цветы, белое платье и прочее. Так и детей я приобщала, когда им шили новые платья. Нужно же где-нибудь и детей показать в новом. Да и о чем молиться? Болен кто ― доктора надо. Денег нет ― надо занять где-нибудь. По службе мужу что-нибудь надо ― можно уладить, покормить кого следует или взятку дать. Ну, о чем же молиться? Ведь молятся только ханжи.
Удивил меня муж, говоря: «Выучила плясать, бренчать, вздор говорить, но ни одной молитвы». Что ж, у всякого свой взгляд на вещи.
Но уже семя раздора упало. Причина всему этому ― Ольга, решила я; да при том, что это все обозначает? К чему это? И какое дело мужу до детей? Надо отстранить Ольгу; но как? Она так услужлива, так привязала к себе детей и расходов при ней меньше. Она и по хозяйству хлопочет, она и на детей шьет; глупо ее удалять. Но что делать? Нужно же как-нибудь устроить все. Однако, подожду, решила я, еще увижу, что дальше будет.
Вихрь света опять унес меня. Изгнание Ольги тем более был бы не кстати, что тут начались живые картины, театры. Нужно устраивать костюмы, а Ольга так бывает находчива в этих случаях.
Но тут еще одна важная забота явилась ― один граф приехал в наш город. Он молод, красив, богат, но странно: он до сих пор как будто не замечает меня. Уж не постарела ли я или это просто уловка задеть меня за живое? Господи! как все это было пошло, глупо, стыдно мне и говорить вам. Но нужно, нужно говорить, а иначе вы не поймете меня.
Таня. ― Отдохните немного, она думает и молится. Она очень волнуется.
Мария. ― Да! Вы не поверите, ка тошно мне переживать все это еще раз; но может, Бог даст, что это будет в последний раз. Может это принесет пользу, может моя жизнь будет зеркалом для многих женщин! Бедные, бедные они! ― поверите ли, я не могу видеть без содрогания и слез ваших
Таня говорит, что вы уже устали? Ну, если вы позволите, я приду еще раз; в один раз всего не скажешь. Я и забыла, что у вас есть время.
Не гоните меня и позвольте все, все сказать, пусть неинтересно вам, ― но я, ради Бога, прошу. Если бы вы видели, какие кровавые слезы текут из глаз моих; сколько тоски и горя в них и может с моими слезами все, все это выльется и многим станет легче.
Таня. ― Она ушла. Ну что, видите, какая она несчастная?
В. ― Ты устала Таня?
О. ― Я не устала, но она очень волнуется, и мне жаль стало ее. Пусть отдохнет, сердечная. Потом, в другой раз, легче ей будет. Ну, пойду и я.
Мир вам. Это я ― Мария. Простите, пока не выскажусь, не успокоюсь, это я уже чувствую.
Видно Господь ссудил мне все высказать, сложить с себя это ужасное бремя на Земле. Здесь набрала его, здесь и сложить его надо.
В прошлый раз я сказала вам, что приехал граф; ну, этот граф имел большое значение. Он как будто не замечал меня, а между тем каждый день встречались то у одних, то у других знакомых и так все дело шло, а меня это уже начало бесить и волновать.
Никогда я так много не думала о себе, о своих нарядах, а тут устраивались разные увеселения и даже живые картины.
Вы конечно, знаете, что это за картины. Большею частью они делаются для бедных. Ну, что же, чем не доброе дело принести свою красоту на пользу низшей братии. Сыта ли они от того будут, это вопрос другой; но хлопотать на надо.
И вот я готовилась выступать в одной такой картине. Это было что-то очень громкое: не то царица цветов, не то весна, а, в сущности, бессмысленный вздор. Вся я была занята своим нарядом; утром шьют, в полдень езжу к знакомым за советами или сама их другим даю, а вечером опять заседание; а в голове все граф, да граф. Два, три вежливых слова и как будто меня нет, совсем меня не замечает.
Ну, вот и вечер с картинами настал. Муж заранее сказал мне, что не поедет, что не здоров и много спешной работы. Он вообще в последнее время как будто дулся на меня и, чего никогда не было, понемногу ворчал, что много денег выходит на вздор.
Итак, я должна была выступить на показ. Мне почему-то показалось, что это очень важно; как будто от этого зависела вся моя судьба. Я оделась или, лучше сказать, разделась, потому что нужно было все показать, сколько допускало приличие. Все картина представляла из себя нечто чрезвычайно глупое. Это была какая-то золотая колесница, вся усыпанная цветами и вся в цветах и все цветы и цветы. Да, цветы очень шли ко мне и я их много истребляла. Я чувствовала отвращение к искусственным цветам и носила только живые. Стоило это очень дорого.
Вот, наконец, меня показали. Было много цветов, блеска, красоты и я знала, что вблизи сидит граф и смотрит на меня. Это-то и составляло всю сущность моего в то время существования. И действительно, долго и много раз показывали меня. Много аплодировали, и это меня не утомляло, напротив, я чувствовала в себе весь восторг толпы, и для меня это было упоение. Когда все кончилось, я пошла переодеться. Но когда я вышла из уборной, первый, кто меня встретил ― это граф с букетом дорогих и роскошных цветов.
Но что много говорить. Весь вечер он не отходил от меня, и я чувствовала, что-то новое в моем сердце, может быть, я люблю его или начинала любить ― не знаю.
Когда я ехала домой, я подумала о муже:
― «Верно, спит; тем лучше. Можно разобраться и тогда после когда-нибудь расскажу ему; а то в пылу что-нибудь и лишнее скажешь».
Но представьте мое удивление, когда я вошла домой, я нашла такую картину: муж мой сидел и с ним Ольга; она ему что-то читала. Эта мирная картина кольнула меня, но они нисколько не смутились. Эти чистые, голубые глаза поднялись на меня, и в них было столько чистоты, столько честности и простоты.
Терпеть никогда не могла я голубых глаз. Этот цвет, который всегда раздражал меня. Я всегда избегала голубого цвета, этот цвет как будто что-то напоминал мне неприятное или укорял меня. Да, это верно.
Я не знала, что делать и что сказать. Я смутилась. Ольга вышла, а муж спросил:
― Ну, весело было?
Поделиться книгой: