Маленькая красная кнопка (СИ)

— Да Вы спятили! — взвизгиваю, перекрикивая сына, а мама трясущимися руками достаёт из конверта сложенный втрое лист А4.

— Ребёнка! — повторяет женщина. — Не заставляйте применять силу!

— Диана… — мама бледнеет до синих губ, как будто три часа не вылезала из речки, за каким-то лешим решив искупаться в начале сентября, — это судебное постановление…

— Какое, к чёрту, постановление! — взрываюсь в ответ и тут в квартиру заглядывает Артём. — Не может быть… — говорю одними губами, не в силах поверить в происходящее, но вновь срываюсь на крик: — Ты спятил! Прекрати сейчас же этот цирк!

— Ты делаешь только хуже, — говорит почти по слогам и проходит, оттесняя сотрудницу органов опеки.

В коридоре не остаётся ни миллиметра не занятой врагами площади, я отступаю в кухню, пятясь назад, как вдруг наступаю на расскалённый выпрямитель и, вскрикнув, на мгновенье расслабляю хватку.

Одно мгновенье! Но этот ублюдок умудрился им воспользоваться, ловко отобрав у меня сына и прижав к себе.

— Верни! — кричу истерично. — Артём, верни мне моего ребёнка сейчас же!

— Диана, ты его пугаешь, — говорит спокойно и ласково, как будто я пациент психбольницы. — Не нужно кричать, успокойся, теперь он в безопасности, со мной.

— Ты больной на всю голову! — я пытаюсь разжать его руки, но силу применить не могу: боюсь причинить боль Роме. И он прекрасно это знает.

На его лице появляется подлая ухмылка, едва заметная. Спустя два года я вдруг вижу его истинное лицо, его сущность.

— Я предупреждал, — говорит, глядя мне в глаза, — ты знаешь, что нужно сделать. Если продолжишь мешать правосудию, тебя просто закроют на несколько дней. В лучшем случае.

Краем глаза вижу, как мама медленно сползает на пол, прижав руки к груди. Только не это! У неё больное сердце…

— Ты пожалеешь об этом, — шиплю ему в лицо и достаю из кармана мобильный, чтобы вызвать скорую.

— Нет, Ди, — говорит с грустной улыбкой, — ты скажешь мне спасибо. Собирайся, всё скоро наладится.

— Зайка, мамочка скоро тебя заберёт, слышишь? — шепчу на ухо всхлипывающему сыну, попутно вытирая злые слёзы со щёк. — Очень, очень скоро. Я тебя очень сильно люблю и скоро за тобой приеду. Побудь пока с дядей Артёмом.

Купреев стискивает зубы с такой силой, что они были просто обязаны раскрошиться, резко разворачивается и выходит, не дав мне поцеловать сына. Следом за ним выходят мужчина и женщина, громко хлопнув дверью, а я кидаюсь к маме, с размаху падая на колени рядом с ней.

— Да что же это… — бормочет мама невнятно, — как же он так, почему…

— Тихо, родная, тихо, — говорю сквозь слёзы, гладя её по плечу и наконец-то слышу ответ в трубке вместо гудков. — Женщина, сорок девять лет, перенесено два инфаркта, острая боль в грудной клетке, отдышка, на лбу испарина, — говорю быстро, но разборчиво, а следом тут же называю адрес.

— Скорая помощь в пути, ожидайте, — отвечает оператор буднично, а я кладу телефон рядом с собой и просто смотрю, как искажается от боли лицо мамы, не зная, что ещё сделать, что предпринять, как помочь ей, как вернуть сына, как, чёрт возьми, вообще жить дальше?!

Она тает прямо на моих глазах. В какой-то момент перестаёт невнятно бормотать, лишь тяжело дышит, обливаясь холодным потом. Её лицо бледнее мела, сердце как будто перестало качать кровь, руки ослабевают, она больше не стискивает грудь, у неё просто не осталось на это сил. Я боюсь её оставить, но домофон сломан, а скорая вот-вот приедет, они потеряют драгоценные секунды, пока я буду спускаться. И я стрелой бегу вниз, босиком, перескакивая через несколько ступенек, выбегаю на улицу, нахожу булыжник у лавки, которым пару раз пользовалась, подкладываю под дверь и несусь обратно.

Дверь нараспашку и я вижу, что мама уронила голову на грудь. Руки плетьми повисли вдоль тела, кисти лежат на полу, пальцы расслаблены, она не шевелится и не издаёт ни звука. Замираю на площадке и боюсь проходить. Боюсь коснуться её, боюсь ощутить холод, боюсь, что начну трясти её, пытаясь привести в чувство, боюсь, что она уже никогда не откроет глаза. Слышу с улицы сирену скорой помощи и боюсь, что они опоздали.

Мимо меня проносится молоденький санитар, задев плечом. Он быстро садится рядом с мамой и начинает прощупывать её пульс.

— Носилки! — вскрикнул через пару секунд, а я зарыдала в голос, уткнувшись носом в свои ладони. — Девушка, Вы едете?!

— Да! — опомнилась, тут же взяв себя в руки.

Зашла в прихожую, когда маму вынесли, сунула ноги в тапки и схватила сумку.

Последующие девять часов я просто слонялась по больничным коридорам, заламывая руки и обкусывая губы. Экстренное обследование, экстренные анализы, экстренная операция. К тревоге за маму примешалась боль и тоска по Ромке, хотя я знала, что он в безопасности, что он сыт и сейчас уже сладко спит. Какой бы мразью Артём не оказался, он никогда его не обидит. Он может никогда и не любил меня, а лишь делал вид, но чувства к маленькому беззащитному человечку у него искренние. И он не просто так слетел с катушек, он преследует какую-то цель, от меня ускользающую.

И он мне его не вернёт.

Я понимала это так отчётливо, что накатывала одна паническая атака за другой. И я не могу просто выкрасть его с детской площадки, я не смогу уехать, не смогу сбежать и оставить маму. Мама… только бы всё обошлось.

— Опасность миновала, — говорит врач быстрым усталым голосом, подходя ближе, — состояние критическое, но стабильное, провели шунтирование. Вам нельзя здесь оставаться, она в реанимации. Уточняйте о состоянии по телефону, вам сообщат, когда её переведут в палату.

Он уходит так же быстро, как и появился, а я без сил оседаю на пол. Я не справлюсь одна. Не справлюсь… Маме нужен будет уход, никто не станет с ней возится, меня не хватит на сына и на неё, а денег на сиделку попросту нет. Декретное пособие смешное, сбережения давно потрачены на сына. Я чувствовала беспомощность и безнадёжность своего положения, я понимала, что выход только один — ползти к Артёму и умолять его помочь, но если уж придётся кого-то умолять, то пусть это будет кто угодно, лишь бы не он. Не человек, отобравший у меня сына. Не человек, из-за которого моя мама едва не умерла.

Поднимаюсь, вытираю слёзы и ловлю попутку, наплевав на инстинкт самосохранения. Такси слишком дорогое удовольствие, а шанс, что он поможет — минимален. Я готовлюсь мысленно, пока еду, пока иду от дороги, пока прохожу в подъезд с консьержем, на цыпочках, чтобы не разбудить. Лифт, семнадцатый этаж, последний. Самый высокий жилой дом в нашем городе. Самый последний этаж. Забралась высоко, падать буду долго и мучительно. Плевать. Звоню.

Никто не открывает. Может, дома нет, может, стоит за дверью и брезгливо морщится, ждёт, когда мне надоест. Стучу, а в ответ лишь тишина. С чего я взяла, что он хотя бы выслушает? Как наивно… Но, может, его просто нет? Подожду. Мне некуда спешить, мне некуда идти, меня никто не ждёт. Сажусь на коврик под дверью, согнув ноги в коленях, и облокачиваюсь на неё спиной. Когда-нибудь он вернётся или выйдет и у меня будет шанс.

Дверь резко открывается и я падаю спиной назад, больно ударившись локтем. На глазах вновь наворачиваются слёзы, а на меня сверху вниз смотрит светловолосая красотка с длинными ногами. Если бы с моего ракурса не было видно, откуда они растут, я бы всерьёз решила, что от ушей.

— Козёл! — говорит девушка с чувством и выходит, неловко перешагивая через меня в своём коротеньком облегающем платье.

Едва она заходит в лифт, Тимур выходит на площадку в халате и, ухватив меня за ноги, оттаскивает из проёма. Молча. Проходит в квартиру и с силой захлопывает дверь.

А я всё, я закончилась, нет сил даже на то, чтобы подняться. И решимость куда-то делась, испарилась, растворилась в воздухе. И шанс свой просрала. Вставать надо, домой ехать, а с утра, к пробуждению сына, к Артёму, но я просто не могу заставить себя пошевелить хоть пальцем. Мне придётся умолять конченого мерзавца! Не мудака даже, классический мудак прямо за дверью, настоящего ублюдка и манипулятора, два года прикидывающего милым и заботливым. Да так, что у меня не возникло и тени сомнения на его счёт.

Поворачиваю голову и вижу плинтус. Хороший дом, ремонт в подъезде лучше, чем у меня в квартире.

Дверь вновь открывается и он спрашивает резко:

— Чего тебе?

— Он забрал его, Тимур, — отвечаю тихо, продолжая разглядывать плинтус, — забрал моего мальчика. И довёл мою маму до третьего инфаркта.

— Надо было остаться дома, — бормочет недовольно и выходит на площадку, приседая и поднимая меня на руки, — надо было просто остаться вчера дома.

5

Я уснула. Стыдно признаться, но, когда он поднял меня, когда понёс в квартиру, я почувствовала себя в безопасности, почувствовала опору, расслабилась… слишком уж. Как будто кто-то щёлкнул выключателем и свет внутри меня погас.

Открываю глаза и осматриваюсь. Когда я была тут в прошлый раз, было как-то не до интерьера… впрочем, смотреть особенно не на что. Точно спальня, большая кровать, шёлковое постельное белье, траурно-чёрное, плазма напротив, на стене, не кронштейне, провода торчат неаккуратно (но, похоже, ему начхать на этот весь ваш уют), и шкаф с зеркальными дверьми. Его я помню отчётливо, в нём отражается постель и всё, что на ней происходит. Плюс один в копилку моих послеродовых комплексов.

Дверь в комнату закрыта, я поднимаюсь и подхожу к ней, прислушиваясь. Тишина. Выхожу, прогуливаюсь по квартире, но кроме меня в ней никого нет. Даже странно, что он ушёл по своим делам и не вышвырнул меня, ну, скажем, в окно. Чтоб в одном лифте вместе не ехать.

Достаю мобильный и на пяти процентах успеваю позвонить в больницу, чтобы услышать, что мама до сих пор в реанимации. Стараюсь рассуждать флегматично и философски — она ещё со мной и это главное. Нахожу ванную, с тоской смотрю на роскошное джакузи и умываюсь. Плюю на приличия и чищу зубы его зубной щёткой. Надеюсь, он не слинял на очередной курорт, я всерьёз намерена его дождаться и попытать-таки счастье.

Иду на кухню и вижу свежесваренный кофе в кофемашине на подогреве. Впрочем, кто сказал, что ему не неделя? На вкус неплохо, я неприхотлива. Смотрю на холодильник голодными глазами, мысленно махаю рукой на условности и открываю дверцу в надежде увидеть богатый ассортимент, подобающий жилищу, но полки девственно чисты. Такое ощущение, что он абсолютно новый. Открываю морозилку и вижу две бутылки водки и пачку пельменей. А, нет, всё в порядке.

Пельмени, так пельмени.

Вода закипает, а в коридоре слышится шорох. Напрягаюсь всем телом, как струна, и жду, когда он пройдёт, но ничего не происходит. Слышу лишь движение и осторожные шаги в сторону спальни. Теряюсь в догадках и иду проверить.

Вижу самое прекрасное, что когда-либо видела. Ретируюсь на кухню, торопливо вытирая подступившие слёзы, медленно и глубоко дышу и успеваю вернуть себе облик человека, а не растаявшего на жарком солнце ошмётка розовой сахарной ваты.

— Мелкий подставщик! — говорит Тимур возмущённым шёпотом. — Вырубился в лифте!

Я стою к нему спиной и глупо улыбаюсь. Чёрт возьми, как приятно. Какое же это счастье видеть Ромку! Какое же это счастье видеть Ромку на его руках…

— Спасибо… — разворачиваюсь со слезами на глазах. Похер, не могу сдерживаться.

— Слушай очень внимательно, — вновь воскресает в нём мудак, — мелкий проснётся и вы оба — на выход. Это ясно?

— Как день, — отвечаю через силу.

Кого ты из себя строишь, Соболев? Такой резкий, грубый, формулировка только подкачала.

«Мелкий проснётся…» — фыркаю мысленно и едва сдерживаю улыбку.

— Хули ты лыбишься, я понять не могу? — рычит вполголоса. Похоже, не получилось.

Похер, не могу сдерживаться! Подхожу в два шага и обнимаю его, обхватив руками за торс.

— Завязывай, — голос недовольный, немного брезгливый, а у меня эмоции через край и я ничерта не могу с этим поделать.

— Спасибо! — говорю с чувством, продолжая прижиматься к нему, а он пытается убрать с себя мои руки. — Спасибо, Тимур! Я могу как-то отблагодарить тебя?

— А, это, — ухмыляется в ответ, — вставай на колени.

Вот он, внутренний мудак. Проснулся, плечи расправил, подбородок вздёрнул. Ну, здравствуй. Давно не виделись.

Мои руки разжимаются. Желания благодарить уже нет, обида подкатывает к горлу, но я послушно опускаюсь на колени.

— Н-да, брюнеточка, как низко ты пала за последние годы… — тянет с брезгливостью и делает шаг назад. — Мелкий проснётся — на выход. На счёт твоей матери договорился, из реанимации поедет в частную клинику, адрес пришлю в сообщении. На счёт бабок не парься, перевозку уже оплатил, из клиники счёт придёт мне. И на этом — всё. Не приезжай сюда, не сиди под дверью, не впутывай меня в свои семейные разборки, мне это не усралось, ясно? — я молча смотрю куда-то на уровень его ширинки, а он слегка повышает голос: — Ясно?

— Как день, — отвечаю голосом без выражения, продолжая стоять перед ним на коленях.

— И вымой ноги, ты мне полы пачкаешь, — вновь брезгливость в голосе, а по моим щекам текут слёзы.

Хочется высказать ему всё. Всю обиду, накопившуюся за два года, все невысказанные обвинения. Бросить в лицо, швырнуть в него чем-нибудь потяжелее, но я остаюсь неподвижна, пока он не выходит. Пусть упивается своим превосходством, главное, что Ромка со мной, а маме окажут надлежащий уход. Не знаю, как он всё устроил, да и плевать. Ради этого можно засунуть свою гордость себе подальше.

Поднимаюсь, выключаю плиту, сливаю воду в раковину и иду в ванну мыть ноги. Они в самом деле ужасно грязные… Иду в спальню, ложусь на кровать рядом со сладко спящим сыном и не могу оторвать взгляда, пока он не просыпается.

Тут же поднимаю его на руки и выхожу в коридор. Сую ноги в шлёпки и вешаю на плечо свою сумку, намереваясь уйти по-английски, но он выходит в прихожую.

— Проснулся? — спрашивает очевидное, а я бурчу в ответ:

— Нет.

Едва заметно ухмыляется, я поудобнее перехватываю Ромку и выхожу. Куда я пойду? На мне судебное предписание. Мой сын, с лёгкой подачи Артёма, уже не мой. Я не имею права быть матерью по закону. Домой нельзя… к маме? Вариант. Пожалуй, единственный. Закроюсь и сделаю вид, что меня нет.

Нажимаю на кнопку вызова лифта и дверь распахивается.

— Забыл сказать, — говорит Тимур мне в спину, — это судебное постановление — полная херня.

— В смысле? — я ошарашено разворачиваюсь, а он строит недовольную мину.

— В прямом. Была бы чуть умнее, позвонила бы сразу и уточнила.

— Была бы чуть умнее, не связалась бы с тобой, — бурчу себе под нос и отворачиваюсь.

— Пожалуйста, — отвечает язвительно, но дверь не закрывает.

Лифт поднимается как будто из преисподней, мучительно медленно, но взгляда на себе я не чувствую. Слегка поворачиваю голову и вижу, как он таращится на Ромку. Чёрт, только этого не хватало! Перехватываю сына так, чтобы не было видно лица, но он решил, что надо поиграть в прятки и выныривает из-за меня, радостно гогоча.

— Заяц, замри, — ворчу ему на ухо, но мои слова эхом разносятся по лестничной клетке. Где этот чёртов лифт?!

Наконец-то двери начинают отъезжать в сторону, а я сую одну руку в сумку и нащупываю флешку. Показать или нет? Ибрагим его партнёр, Али правая рука Ибрагима, Артём инвестор, а встреча выглядела подозрительно и чёрт знает, что это значит.

Прохожу в лифт и кидаю её ему.

— И Пименов, — говорю в довесок, перед самым закрытием дверей.

Он ловко ловит флешку одной рукой и смотрит с недоумением. Спускаюсь, выхожу из подъезда и вижу Артёма, тут же начав пятиться назад.

— Ловко, — хмыкает презрительно и подходит ближе, прижимая меня к двери. Обратного пути нет и я вскидываю подбородок, отвечая дерзко:

— А ты на что рассчитывал? Что доведёшь мою мать до инфаркта, заберёшь у меня сына, а я приползу к тебе на коленях?

Артём морщится и спрашивает угрюмо:

— Любовь Михайловна в больнице? Как она?

— У тебя хватает совести спрашивать?! — вскрикиваю возмущённо, сын дёргается, а я продолжаю уже спокойно: — Жаль, что я с самого начала не разглядела, какой ты. Жаль, что я прожила с тобой два года. Жаль, что я когда-то написала и позвала к себе.

— А тебе плохо было, да? — кривится в ответ. — Страдала и мучалась каждый день. Каждый, сука, день, когда я пилил через весь город чтобы только погулять с сыном! Ах, ну да, прости! С твоим сыном!

— Ты привязался к нему, я это вижу…. — пытаюсь говорить спокойно, но это даётся всё труднее.

— Привязался?! — орёт на всю улицу, тараща на меня свои и без того большие голубые глаза. — Опомнись, Ди! Ни ты, ни твой ребёнок не нужны больше никому, кроме меня!

Я почти повелась. На предыдущей фразе, на нервах, на эмоциях.

— Да пошёл ты… — слабо морщусь в ответ и обхожу его, двинувшись в сторону остановки.

— Дура! — кричит мне вслед. — Ты дура, Ди! Ты пожалеешь, но будет поздно!

И вот опять намёк на некие события, которые в скором времени обязательно произойдут. События, из-за которых охрана в подъезде скорее необходимость, чем блажь.

Зараза… у мамы жить нельзя. Что бы там не происходило, искать начнут в первую очередь именно у неё. Но не сегодня. Сколько он мне там дал? Три дня? Значит, ещё два у меня есть крыша над головой, шанс собрать самое необходимое и занять в долг без намерения отдавать.

Смотрю на часы и понимаю, что до дома без истерики мы не доберёмся, если Романа Тимуровича не покормить в ближайшие двадцать минут.