Блад: глубина неба

Так хорошо и спокойно, как в этот вечер, Шентэлу не было уже много лет. С тех пор, как он, пятилетний, засыпал в своей маленькой кроватке под мамину колыбельную, у Шилдса была неплохая работа, и тот ещё не пил и не смел поднимать на них руку.

Но в этот вечер он видел Арни в последний раз.

***

Спустя несколько дней Винтерсблад возвращался домой из конюшен поздно и надеялся, что отец уже спит. Но тот встретил мальчика на пороге, что было необычно. Из-за его плеча выглядывало встревоженное лицо мамы, заранее сложившей ладони в умоляющем жесте: «только не перечь!»

— Что. Это. Такое? — негромко спросил отец, но по его голосу чувствовалось, что внутри у него всё давно уже кипит и клокочет: ещё чуть-чуть, и предохранительные клапаны сорвёт, а наружу вырвется сокрушительный гнев.

Шентэл непонимающе уставился на родителя, заподозрив, что тот всё-таки раскрыл его секрет со скачками и тайным заработком. Но нет, — отец извлёк из-за спины толстенный том «Естественных наук» и ткнул им в лицо мальчика, повторив свой вопрос.

— Книга, — как можно спокойнее ответил Шентэл.

— Зачем тебе эта книга? Ты её украл?

— Мне дал её мой друг, он учится в медицинской академии.

— Зачем. Тебе. Читать. Эту. Книгу? — с большими паузами выдавил из себя отец.

Он дышал тяжело, с присвистом, обдавая сына алкогольными парами, едва сдерживая свою злость, но мальчишке казалось, что тот специально генерирует её в себе побольше да погуще, чтобы наброситься на него со всей яростью, на которую способен. Шентэл почувствовал, как его тело против его воли будто уменьшается в размерах, съёживается под отцовским натиском и готово уже испариться, исчезнуть, бежать, поджав хвост, забиться в самую узкую, самую тёмную нору и просидеть там ближайшие годы.

Нет, так дело не пойдёт! И Шентэл будет отстаивать свою правду, должен отстаивать, если не хочет провести остаток дней под отцовским сапогом! Мальчишка до хруста в пальцах сжал кулаки и выпрямил спину, посмотрел Шилдсу прямо в его пьяные, полубезумные глаза.

— Я буду поступать в медакадемию!

Он не успел понять, что случилось, почему его с силой мотнуло в сторону и приложило к косяку, а в глазах вспыхнули фиолетовые искры. Это отец наотмашь врезал ему по лицу книгой.

— Ты будешь делать, что я тебе скажу, щенок! Пойдёшь на нормальную работу с нормальными деньгами! Я не позволю тебе страдать всякой хренью на мои кровные! А эту дрянь вернёшь, где взял! — он ткнул учебник под нос сыну с такой силой, что разбил увесистым корешком мальчишке губу.

— Не верну.

Мама из-за отцовской спины отчаянно замахала руками.

— Не вернё-о-о-ошь?! Тогда я её спалю! — и Шилдс решительно направился на кухню.

И тут что-то случилось с Винтерсбладом.

— Не смей! — крикнул он и кинулся на отца, чтобы отобрать книгу.

Шентэл был значительно слабее взрослого мужчины, но ни заведомое поражение, ни страх перед отцом, сдерживавшие его столько лет, в этот раз его удержать не смогли.

А дальше всё произошло словно во сне: отцу не составило труда парой ударов повалить мальчишку на пол, но тот всё-таки сумел вырвать из рук родителя книгу и теперь продолжал сопротивляться, лёжа на полу с прижатым к себе томом «Естественных наук». Отец впал в неистовство, стал бить Шентэла ногами, но мыски его сапог каждый раз натыкались на твёрдый книжный переплёт. Мать отчаянно кричала и хватала мужа за плечи, пытаясь остановить, оттащить. Он развернулся и ударил её по лицу, отвлёкшись от сына, и тому хватило этого времени, чтобы пнуть Шилдса под колени.

— Не трогай её, упырь проклятый, горжерет ты литотомический! — сорвавшимся голосом закричал Шентэл.

Мужчина рухнул посреди кухни, ударившись об угол стола, из его рассечённого лба брызнула кровь. Винтерсблад вскочил на него верхом, придавив отцовские плечи своими коленями, и ударил его по лицу томиком «Естественных наук». Потом ещё раз и ещё, пока голова отца не мотнулась безвольно по полу, а пальцы, вцепившиеся в штанины сына, не разжались. Только тут мальчик услышал, что ему всё это время кричала захлёбывающаяся рыданиями мать:

— Не надо, Шентэл, перестань, ты его убьёшь!!!

Мальчишка замер. В его руках была скользкая, воняющая кровью книга, под ним лежало тело отца с размозжённой головой. Замер в ужасе, но не от того, что наделал, а от того, что испытал. Острое чувство облегчения прорезало его грудь, словно глоток чистого морозного воздуха после затхлого подвала.

На скуле матери наливался сочный синяк от отцовского кулака, а она упала перед его телом на колени, плача и причитая, целуя окровавленный лоб мужа, гладя его короткие, жёсткие волосы. Она жалела, искренне жалела своего мучителя!

Шентэл с трудом сглотнул вязкий ком, застрявший в горле. Он был потрясён и этой картиной, которая сейчас разворачивалась на его глазах, и тем мимолётным счастьем от мысли, что он действительно убил его. Губы мальчика презрительно скривились.

— Он не заслуживает ни твоей любви, ни твоей жалости, — прошептал Винтерсблад. — Нам было бы лучше… без него. Тебе и мне.

— Нет, Шен, он мой муж! Ради него я ушла из семьи, и я люблю его! — со слезами выкрикнула мать. — И не смей причинять ему вред, он твой отец!

Шентэл перевёл взгляд на шею мужчины: над его воротником заметно пульсировала жилка.

— Он жив, — бесцветным голосом уронил мальчик.

Поднялся на ноги, до боли в пальцах вцепившись в «Естественные науки», словно они были единственным предметом, за который можно было удержаться в стремительно вращающемся мире. Спустя несколько секунд за ним хлопнула входная дверь.

***

Он не был дома три дня. Под предлогом приближающихся скачек задерживался на конюшнях допоздна, а потом тайком оставался там на ночь. Эти скачки они с Полночью проиграли, и Шентэл не получил денег. На четвёртый день на конюшнях появился отец. О чём-то переговорил со старшим конюхом, потом зашёл в кабинет Нормана. Винтерсблад тайком наблюдал за ним, и сердце тоскливо и глухо стучало под самым горлом. Он не сомневался, что отец захочет поквитаться с ним за прошлую драку. И вряд ли в этот раз Шентэлу повезёт так же, как в предыдущий.

Через некоторое время отец вышел вместе с Норманом и они направились к стойлам. Бежать Шентэлу было некуда, он лишь покрепче перехватил вилы, готовый в этот раз защищаться до последнего. Шилдс был хмур, трезв и на удивление спокоен.

— Твоя мать очень больна, — с порога начал он, — и хочет тебя видеть.

Повисла напряжённая пауза. Мальчишка по-прежнему сжимал в руке вилы, Шилдс молча ждал. Было не похоже, что он лгал.

— Я даю тебе три выходных, Шентэл, — нарушил тишину Норман, — уладь свои дела и возвращайся.

— Позвольте мне остаться, сэр! — осипшим голосом попросил парень Нормана, не сводя глаз с хмурого отца.

— Мальчик, — Норман несколько растерялся, — сейчас ты нужен дома больше, чем здесь. Твой отец просит отпустить тебя на пару дней, и я не вижу причин отказывать ему. Иди домой.

— Вы просто ничего не знаете! — голос Винтерсблада взлетел до фальцета. — Это он виноват! Это он забил её! И меня убьёт!

— Что ты несёшь?! — повысил голос отец. — У твоей матери больные лёгкие! Закрой рот и иди домой!

— Я никуда с тобой не пойду!

— Пойдёшь, — твёрдо, но без привычной ярости сказал мужчина, — ты должен! — сегодня он на удивление хорошо владел собой, и это пугало Шентэла ещё больше, напрочь лишая самообладания.

— Я никуда с тобой не пойду! — крикнул мальчишка, отступая на шаг, обеими руками перехватывая вилы.

Отец кисло усмехнулся, засунул руки в карманы. Сейчас перед Шентэлом был словно другой человек.

— Вот ведь зверёныш растёт! — с горечью обратился он к Норману. — Мать его забаловала, так он теперь позволяет себе и с ней, и со мной, как с последним отребьем разговаривать. Вон, вилами в меня тычет! А на днях лоб мне разбил, видите? — он указал на рассечённый лоб.

Шентэл застыл, глядя на отца расширившимися глазами. Стиснул зубы так сильно, что свело челюсти. По щекам мальчишки пошли красные пятна, руки, по прежнему сжимающие вилы, мелко задрожали.

— Видите, — продолжал Шилдс, — аж побагровел весь, того и гляди — порвёт голыми руками!

— Не верьте ему, сэр! — едва слышно, почти не разжимая побелевших губ, прошипел Винтерсблад. — Это он забил её! — он умоляюще посмотрел на Нормана. — Он и меня убьёт. Я разбил ему лоб, когда защищал свою мать! Спросите у конюхов, как часто они видели на мне синяки!

— Потому что ты горазд подраться с кем ни попадя! — ввернул отец. — А я ни тебя, ни жену пальцем не тронул!

— Прошу вас, сэр! Позвольте мне остаться! — голос Шентэла совсем потерял краски.

Лицо Нормана сложилось в сложную гримасу, будто в рот ему попало что-то отвратительное, но этикет не позволял ему это выплюнуть.

— Мальчик, — начал он, явно подбирая слова, — во-первых, опусти вилы! А во-вторых, не знаю, что между вами происходит на самом деле, но то, что я здесь вижу… м-м-м… Шёл бы ты домой и слушал, что тебе говорит твой отец. Скандалы мне тут не нужны.

***

Я помню, что небо в тот день было серое и низкое, будто застеленное старой драной простынёй. В воздухе стояла дождевая пыль, и кожа от неё становилась противно-липкой, как будто тебя прошиб холодный пот. А может, и правда прошиб. Я плёлся за повозкой, в которой лежала мама. В деревянном, грубо сколоченном ящике. Время от времени нагонял её, шагал вровень, касаясь ладонью занозистых досок гроба. На что-то получше у меня не хватило денег.

Отец не дал на похороны ни монеты. Он тащился где-то позади, и я старался не оборачиваться, не оглядываться на него, но голова поворачивалась сама. И я видел, как он останавливался каждые два шага; расставив ноги шире плеч, чтобы не потерять равновесие, присасывался к бутылочному горлышку. Его голова запрокидывалась до самых лопаток, он опасно кренился, а я ждал, когда он наконец упадёт и будет не в состоянии подняться. Тогда, возможно, его переедет следующая телега, которая покатит по разбитой дороге, ведущей к кладбищу. Но отец так и не упал — пойло в его бутылке закончилось раньше, и он свернул в ближайший кабак, сигналя нашей куцей процессии рукой, чтоб не ждали.

До кладбища он так и не дошёл. Ввалился домой уже ночью, рухнул на кровать прямо в сапогах. Сил его хватило лишь на то, чтобы закурить сигарету. Он уснул после второй же затяжки, и сигарета повисла в уголке его рта, почти воткнувшись тлеющим кончиком в подушку.

Я долго стоял над ним, с его вонючим куревом в руке. Помню, пожалел о том, что не дал сигарете упасть на постель. А потом аккуратно положил окурок на пуховое одеяло.

Мне показалось, что оно не загорается вечность. Но появился маленький язычок пламени, а следом вспыхнула вся постель. А вместе с ней и отец. Он был так пьян, что даже не проснулся.

Не помню, было ли мне страшно, но помню, что я впервые за много лет не чувствовал к нему ненависти.

Уходя из горящего дома, я взял с собой только том «Естественных наук».

Нарисованные звёзды

— Ой, ну ты гляди: спит себе как младенец! — насмешливо раздалось откуда-то сверху, и Шентэл вскочил на ноги раньше, чем успел проснуться.

Недовольно буркнула Полночь, которую он случайно толкнул локтем.

— И часто ты здесь ночуешь?

Мальчишка ошарашенно моргал, стоя посреди стойла Полночи, а от ворот на него смотрели двое конюхов. То, что вчерашние похороны, до беспамятства напившийся отец и ночной пожар были на самом деле, а не привиделись ему во сне, Шентэл сообразил не сразу.

— Ладно, — махнул рукой один из конюхов, так и не дождавшись ответа, — давай, просыпайся, там тебя господин Норман ищет.

Мальчишка вышел из конюшни и поплёлся к отдельной постройке, служившей хозяину кабинетом. Судя по тому, как высоко стояло солнце, он сильно проспал: должен был начать работу ещё часа два назад. Удивительно, как он вообще умудрился уснуть? Тайком пробравшись на конюшни, он добрую часть ночи провёл не сомкнув глаз в стойле Полночи. Пытался согреться, укрывшись попонами, но холод словно шёл изнутри тела, и, что бы он ни делал, шею, плечи и голени покрывала гусиная кожа. Под утро его начало сильно знобить, и Шентэл подумал, что заболевает, но сейчас, на ласковом сентябрьском солнышке, от начинающейся лихорадки не осталось и следа. Лишь в голове глухо стучал тяжёлый молот, отлетая от её стенок, словно голова изнутри была резиновой, да очень хотелось пить.

В кабинете Норман нервно барабанил ухоженными ногтями по письменному столу, перед которым стояли двое безучастных жандармов. Он уже запутался, что же нервировало его больше: присутствие представителей власти или те новости, которые они ему принесли. Ночью в Грэдо дотла сгорел дом. На пепелище нашли тело взрослого человека, но соседи сказали, что там жил ещё мальчик. Мальчик работал на конюшнях и в этот день схоронил мать. Вернулся ли он домой после кладбища, никто не видел. А раз не видел, значит, парень мог быть жив.

На конюшнях Шентэла тоже никто сегодня не встречал, хотя его смена давно уже началась; но жандармы попросили проверить тщательнее: конюшни-то большие! И вот затянувшемуся Норманову ожиданию пришёл конец: дверь кабинета отворилась, и через порог перешагнул длинный тощий парень.

— Ну вот, — с облегчением усмехнулся Норман, — живой! — но тут же спохватился, напялив на лицо выражение, приличествующее ситуации. — Мальчик, тут такое дело… С тобой хотят поговорить эти господа, они тебе всё объяснят.

— Ты Шентэл Шилдс? — дежурным тоном спросил один из жандармов.

Мальчишка нехотя кивнул:

— Винтерсблад. Предпочитаю фамилию матери, — мрачно ответил он.

— Где ты был этой ночью? — не обращая внимание на его замечание, продолжил жандарм.

— Я был здесь, — Шентэл неуверенно оглянулся на Нормана, — простите, сэр, я тайком пролез в стойло к Полночи и нечаянно там уснул.

— Что ты тут забыл посреди ночи? — удивился Норман.

— Сэр, — вмешался жандарм, — вопросы должен задавать я.

— Да, да, конечно! — Норман легонько коснулся кончиками пальцев губ. — Не смею мешать, господа!

— Зачем ты пришёл на конюшни, парень? — спросил жандарм.

— Я вернулся с похорон матери, — словно через силу произнёс Шентэл. — Отец напился. Я не хотел оставаться с ним и сбежал.

— Почему сюда?

— Потому что Полночь — мой единственный друг.

Жандарм вопросительно глянул на Нормана.

— Это кобыла, — вступил в разговор хозяин, — он за ней ухаживает.

— И что было дальше?

— Я проспал работу. Меня только что разбудили конюхи, отправили к вам, сэр, — мальчишка вновь обернулся на Нормана, — я уволен? Зачем здесь жандармы, сэр?

Хозяин не ответил.

— Мальчик, — подключился к разговору второй жандарм, — этой ночью твой дом сгорел. Видимо, твой отец уснул с зажжённой сигаретой. Мне жаль, парень, но он погиб. У тебя есть другие родственники?

На окаменевшем лице Шентэла не отразилось ни единой эмоции. Он лишь медленно, словно в полусне, помотал головой.

— Что ж, тогда мы должны забрать тебя в приют, — подытожил жандарм.