Помоги проекту - поделись книгой:
Вдруг дождь прекратится. Петр выбежит на улицу. Но захочется постоять на месте какое-то время, вдохнуть прозрачную сырость, впитавшую выхлопы автомобилей. Двуличный автоматизм дорожного движения: ощутив несомненную опасность, вынуждающую постоянно быть начеку, одновременно (одновременно?) Петр словно будет убаюкан, усыплен механическим ритмом. На мгновение все бегущие люди покажутся сомнамбулами. Но за эту оплошность придется заплатить: Петра едва не собьют с ног велосипедисты-убийцы да еще несущиеся им вослед головорезы на роликовых коньках и изогнутых досках. О, эти зловещие серые гольфы, эти отражающие серое небо очки, эти испещренные воинственными узорами банданы, эти зашнурованные красной бечевкой кроссовки! Бойтесь их! Словно толпа татуированных индейцев, с оглушительными воплями они промчатся по блестящему асфальту в сантиметре от застывшего на их пути чудака. Один из мерзавцев даже умудрится на ходу поджечь и бросить петарду, оглушив несчастного провинциала. Но как еще узнать, что такое велосипедная дорожка?
Все это, конечно же, привлечет внимание прохожих. Еще бы! Поглазеть на рискующего жизнью болвана – кто ж откажется от такой возможности? На безопасном расстоянии от велодорожки мгновенно соберется толпа зевак. Округляя глаза, они станут таращиться на беднягу (точь-в-точь как тогда в купе, что за тяга к зрелищам?). Кроме роллеров и скейтбордистов отметим парочку старух с сумками на исцарапанных бордовых колесиках, дворника в оранжевом жилете, подозрительного типа в темно-зеленой кепке, заломленной на правое ухо, а также облаченную в пестрые наряды, словно разодетую на маскарад семейку с двумя детишками (у мамаши – нелепая старомодная сумка с огненно-рыжей бахромой). Многие будут указывать на Петра пальцами и громко обсуждать что-то. В отражениях на черном, блестящем от дождя тротуаре будут множиться их поразительные жесты. Поди знай, сколько должно будет пройти времени, прежде чем Петр в очередной раз осознает себя объектом праздных издевок. Рискнем предположить, что из ступора его выведет сходство одной из старух с Анхен Ивановной, что-то в горбинке носа или ямочке подбородка подействует как отрезвляющая инъекция. (Нет же, здесь немедленно сами собой всплывут эти хорошо знакомые вам по сцене с авторучкой слова.) Не желая слишком глубоко погружаться в воспоминания, Петр мгновенно покинет опасную для жизни территорию, сольется с другими горожанами, и толпа зевак тут же рассеется. Умоляем, если с вами когда-нибудь случится нечто подобное, постарайтесь быть более внимательными, чем Петр, ведь его удачливость феноменальна и, скорее всего, не чета вашей.
Плетясь в толпе, Петр окажется неподалеку от двоих подвыпивших прохожих. Приметы первого: рост метр семьдесят; рябенький пиджачишко; тучное лицо; растрепанная бородка; намечающаяся на макушке плешь; неровные зубы. Приметы второго: рост метр семьдесят; широкополая, надвинутая на самые уши, во всех смыслах несуразная шляпа-канотье (лучше сказать – чудовищная соломенная сковородка); осунувшиеся щеки; длинные патлы (должно быть, вымыв волосы, он окажется блондином, но пока скорее шатен). Забулдыга и денди странным образом будут дополнять друг друга, как театральные актеры, работающие в паре. Эффект окажется усилен голосовым контрастом – сипом первого и писком второго. Согласно хронологии мы, конечно же, должны бы рассказать об этих персонажах позже, но давайте нарушим нелепый обычай.
Если предположить, что два семенящих под дождем типа (первый из них будет энергично жестикулировать, второй – меланхолично покачивать головой) – это столичные поэты Евгений Шакуршинов и Борислав Стрекуло (с которыми мы пока незнакомы и чьи портреты, повторим, будут подробнее вырисованы чуть позже, но положим, это именно они), то их беседу нетрудно изложить.
– Для блока понадобится какое-то яркое название, – прошипит Евгений.
– «Метафизика абзаца» не подойдет? – выпыжится Борислав.
– Кстати, недурно. Но не лучше ли «Антропология абзаца»? Впрочем, и это слишком неброско. Дай еще подумать… – опустит глаза Шакуршинов.
– Что, если «Опыт антропологии и метафизики абзаца»?! – подкинет Стрекуло.
Увы, мы не узнаем (по крайней мере, в эту минуту), будет ли принят собеседником столь длинный заголовок, потому что фигуры скроются за углом, где их тут же окатит грязью проносящийся мимо спортивный автомобиль. Так оставим литераторов до поры, тем более что Петр повернет в другую сторону, миновав слякотный душ.
Итак, каково же это – внезапно оказаться в давно чаемом сновидении? Непривычная, пляшущая архитектура, не похожая на свои фотоизображения, причудливо высокие здания, отражающиеся в лужах вперемешку с облаками; мигающие огни, шум моторов и гудков; дамы в красных и белых юбках, жующие что-то на ходу; вышмыгивающие из каждого закоулка автомобили – порой настолько огромные, что способы их втискивания в узкие арки и проезды останутся совершенно неясными. Вот же он – заветный миг, нескончаемый праздник! Заманивающие, затягивающие события! Разнузданность оглушительной музыки! Фонтаны воображаемого шампанского! Фанфары! Душеспасительная отрада! Нет, вам, отпетым циникам, не понять чувств Петра. Перед ним раскинется не город, а огромный мешок, из которого готовы ежеминутно сыпаться новые подарки! Упиваясь хлещущим через край ликованием, пьяный от удачи, Петр нырнет в самую бурю эмоций, удивительно напоминающих банальности, которыми в литературе принято передавать веселое расположение духа. Но скорее, скорее в подземку! Первым делом нужно добраться до новой комнаты, смыть с себя затхлость поезда, остатки прежней жизни! (Да, здесь не надо экономить на восклицаниях!)
Метро неприятно удивит духотищей, способной дать фору плацкарту. Клокочущее кипение людей, эскалаторов и поездов превратит воздух в нечто вроде смолистой мглы. Если попытаться подобрать более точное сравнение, то, наверное, можно провести аналогию с застоявшимся банным дымом (скажем, из незакрытой печной дверцы, это вполне оправдает метафору). Сложно передать ужас от рыка проносящихся поездов, осязаемую до самых пяток боязнь, что тебя вытолкнут с платформы прямо под железные колеса. Но вот раскроются адские двери, и вся масса ринется прямо в брюхо металлическому чудовищу. Пихаясь, прижимая к груди портфели и сумки, словно опасаясь грабежа, каждый из участников безобразной давки будет усердно работать локтями и стараться обогнать другого в эстафете сжатия тел, кружащихся, как разноцветное белье в барабане стиральной машины. В толкотне Петра приподнимут на несколько вершков от земли, но удушье помешает насладиться полетом. В какой-то момент вся масса тел вытянется и спрессуется настолько, что прекратит колыхания. Стоящая толпа покажется зловещей сломанной машиной. Пытаясь разглядеть схему метро, чтобы понять, на какой станции ему нужно сделать пересадку, Петр заметит в руках одного из соседей смятое, как комок пластилина, лицо. Таким отчаянным образом низкорослый бедняга попытается сохранить свои глаза, лоб, нос, рот, щеки, а также уши, но по несчастливому стечению обстоятельств уже через секунду выронит злосчастный сверток. Под стоптанными каблуками гримаса сморщится еще больше, а вскоре, разорвавшись на куски, маска печального клоуна навсегда исчезнет. Одним словом, метро покажется по-настоящему опасным для жизни. Почему горожане готовы добровольно спускаться в эту преисподнюю? Странный, варварский ритуал.
Но жизнь над зловещим подземельем будет невозмутимо продолжаться. О дожде напомнят только стремительно высыхающие лужи, в которых искривленные ноги покажутся еще более торопливыми, чем вне их; зажужжат газонокосилки, заскрипят коляски, загремят крышки мусорных баков. Ему опять захочется бесцельно бродить по бесконечным улицам, и эти прогулки, представлявшиеся такими пустыми, такими унылыми в родном городке, обретут здесь таинственный смысл, начнут вселять силу, одухотворять. Что ж, так и будет фланировать по дворам и переулкам, быстрым или – чаще – медленным шагом. Петр решит, что сами улицы преданы движению: номера домов выпадут на отшлифованный шинами асфальт или зависнут в воздухе, перемешиваясь в стремительном танце, обрушиваясь в свист и гудение водосточных труб, копируя их гулкую кривизну, их хохот. Все будет похоже на высокоэкранный фильм, и Петр, несмотря на нелюбовь к кинематографическому жанру, найдет это сходство любопытным. Спасение! Эйфория!! Триумф!!!
Но вот еще одна капля дегтя. Вдали от центра многое переменится, путь покажется небезопасным, здания совсем перестанут следить за своей внешностью, все быстрее теряя молодость и осыпаясь прокаженной, пузырящейся штукатуркой. Парадные фасады постепенно сменятся обшарпанными лачугами; улицы мрачновато опустеют, как кварталы прибрежного городка, из которого аккурат к началу осени должны исчезать все приезжие (только здесь – надо ли уточнять? – не будет никаких намеков на море); ворчливые старухи ведрами выплеснут помои прямо из окон (успевайте отпрыгнуть), а шумные вороны без промедления набросятся на любимое лакомство; место тротуаров займут грязные канавы, и бродячие собаки, справляющие в кюветы нужду, станут примеряться зубами к голеням редких прохожих (Петр, конечно же, не станет исключением). Дойдя до нужного дома, Петр еще раз убедится в многообразии столичного зодчества: покосившееся девятиэтажное здание ничем не напомнит изысканных сооружений центра. Прежде чем нажать на домофоне требуемые цифры, указанные в присланной ему молодухой-процентщицей инструкции, Петр обратит внимание на огромное прикнопленное рядом с дверью объявление, содержание которого снова заставит задуматься о существенности различий между Столицей и провинцией. Вот оно: «Продам светодиодные шнурки. Идеальны для детей и подростков, но вполне подойдут и людям постарше, увлекающимся модной музыкой и клубной культурой. Такому аксессуару легко найти и другое применение – например, заплести в волосы, закрутить на запястье в виде браслета, украсить ошейник домашнего питомца. В режиме постоянного свечения заряда батареек хватит на 30 часов работы. В режиме мерцания – на 80 часов! Материал – прозрачный пластик, травмобезопасны, батарейки в комплекте». Более того, текст будет сопровождаться фотоиллюстрацией: улыбающаяся молодая пара, с головы до ног обвешанная этими самыми шнурками. Настоящее безумие.
Чьи-то шаги на лестничной клетке. Конечно, это вошедший в подъезд Петр, вслушаемся же в раскатистый топот его имени. Ободранная комната на последнем этаже: предложи эту захудалую ночлежку кому-то другому – наверняка со всех ног сбежит, а Петра эти апартаменты вполне устроят. Более того, Петр найдет, что конура, хоть и капельку тесновата, не лишена меланхоличного изящества. Окунувшись в сжатый полумрак, Петр в полной мере ощутит притягательность простоты. Петр даст вам сто очков вперед, Петр отыщет утонченность даже в трепещущих на сквозняке ошметках паутины. А мебель? Одно название, скажете вы! Скрипучая кровать, шкаф, стол, стул, коричневые обои, пыльный тюль, вид из окна на внутренний двор – заброшенный пустырь со стоящей где-то в углу старой телефонной будкой. Но что еще нужно будущему прозаику? Избыточные детали лишь вызовут раздражение. Да, Петр непритязателен, аскетичен, скромен, мечтателен. В каком-то смысле – строг. На свой лад. Ведь он закален многолетним безденежьем. Петра не смутит и временное (?) отсутствие горячей воды. В жаркую (?) погоду холодный душ даже уместнее. О, Петр, Петр! Петр! Ах, он легок как ветер.
Вдруг – короткая вспышка. Словно фрагмент ненаступившего будущего. Выключенный свет, серость оконного пролета, корчащийся на полу человек. Черная пыль вопросов, застывших в пустоте. Прежде чем начать формулировать их, нам еще придется рассказать о многом другом. За стенами зачавкает жидкий снег, но внутри ничего не будет слышно. Да, слишком густая, спрессованная тишина, в которой утонут все звуки. Стены, едва выдерживающие давление могучей немоты. Конец короткой сцены. Все это случится позже, намного позже. Будем надеяться, что когда-нибудь мы навсегда разделаемся с этой историей, как, впрочем, и со всеми остальными.
Чем заняться в столице в первый день? Да чем угодно! И прежде всего – кружением. Петр выйдет из мрачных закоулков и снова примется петлять вдоль зеркальных витрин до поздней ночи. Фланер, двороброд, шатун – подумать только, сколько шаловливых определений наготове! Мимо парков и площадей. Мимо деревьев и пустоты. Мимо толчеи и простора. Мимо множеств и отсутствия. (Эффектный ряд можно продолжить, но воздержимся от соблазна.) Ветреные улицы понесут Петра на своих морщавеньких, рваных руках. Все то же оголтелое сумасбродство, безрассудный порыв. Люди будут беспорядочно разбегаться туда-сюда, словно мусор, подгоняемый порывами ветра. Впрочем, едва ли Петр согласится с этим высокомерным сравнением[15] – нет же, суматоха покажется ему еще более веселой, энергичной, живой. Ах, Петр неисправим! Вы тоже влюблены в этого сорвиголову? Вы тоже одержимы желанием переименовать Столицу в его честь? Да, теперь это воистину город Петра!
Волны людей станут попеременно уплотняться и разжижаться, Петр ясно почувствует эти приливы и отливы. Взгляды прохожих будут проскальзывать сквозь Петра. Да, здесь можно будет бродить, не рискуя быть узнанным, остановленным, толпа (конечно, если не вспоминать о касте вмятых друг в друга, как куски теста, злосчастных пассажиров зловонного метро) подарит приятное чувство безопасности, даже изолированности. Одиночество предстанет не тяготящим, а захватывающим. Быть самому по себе, счастье не знать никого! Ах, все засветится волшебными красками, все будет проникнуто загадочным торжеством! И тут же – волнующие мысли о завтрашней встрече (мы расскажем о ней уже в следующем эпизоде, потерпите всего один абзац).
Через несколько часов длинные вечерние лучи начнут отрезать прохожим головы, преломляясь в широких окнах ресторанов, похожих на огромные аквариумы, где вместо рыб будут барахтаться гримасы богатых людей, считающих себя счастливыми и правыми. Официанты и официантки, ряженные во фраки. На мир за стеклом все они станут смотреть словно сквозь уменьшающие изображение линзы. При этом совсем рядом, буквально в соседнем окне-экране какой-то молодчик будет выбирать дезодорант – по очереди снимая с полки дешевые спреи, носатый модник примется раз за разом направлять шипящую струю на ладонь и втягивать ноздрями еще дымящийся аромат. А Петр, которого никоим образом не расстроит не только молчание звонких монет в кошельке, но и отсутствие самого кошелька, тем временем войдет в незнакомые слоистые сумерки, всматриваясь в вычертни теней и россыпи искр, уворачиваясь от электрической пурги и разноцветных перьев, пытающихся соревноваться с сиянием черного плеска столичной ночи. Городской ветер будет врезаться в витрины, заполнит уличные проемы, приятно засвистит в рукавах, насмешливо воспрепятствует бегу. Каждый шаг начнет в несколько раз увеличивать чувство восторга!
Эпизод восьмой,
Сперва – лишь смутный, изящный силуэт. Но вот девушка приблизится. «Я буду Грета», – скажет она, глядя прямо в камеру. И еще скажет: «Да, вот такое имя…» Едва заметный ветер всколыхнет ее светлые волосы (кинооператор невольно улыбнется). Затем она повернется к нашему герою.
– Вы? Уже здесь? Один?!
– Отчего же, со мной моя тень.
– Какое очаровательное соседство! Но почему же силуэт вашего спутника так незаметен?
– Просто мой друг слишком осторожен, чтобы оставаться на виду.
– Ах вот как. Это способно успокоить.
– А где же ваши вуаль, маска, лорнет?
– Скажем так: забыты, утрачены, выронены. А где ваши шпоры?
– Позвольте я не буду отвечать.
– Какой странный ответ!
– Скорее не ответ, а лишь шутливое прекословие.
– Пусть и так. А что добавит к этим прекословам ваш дружеский силуэт?
– Что все здесь вот-вот переполнится неясным, тягучим смыслом.
– Нет, это только притворство.
– Какая разница, если оно так явственно, так отчетливо.
– Аккуратнее, вы с минуты на минуту попадете во власть гибельных, испепеляющих чар.
– Не я, а разве что скрывающийся за моей спиной силуэт, но ему-то не повредит никакой огонь.
– А что посулит нам эта отвага?
– Проследуем вслед за нею, тогда и узнаем.
– Не надо называть это знанием.
– Не знанием, нет – узнаванием.
– Да, это важная оговорка, рискующая, правда, превратиться в поговорку.
– Вступим же в эту дремлющую бессонницу! Ее тишина стерпит только взмахи ресниц!
– Но почему она так равнодушна к мановениям?
– Вероятно, готова почувствовать их частью себя. Едва ли это можно счесть безразличием. Скорее наоборот.
– Вы скованны?
– Да. Нет. Не смогу ответить.
– Тогда пусть будет не ответ, а что-нибудь еще.
– Поцелуй?
– Воздушный?
– Аккуратнее, для меня это уже вседозволенность.
– Тогда давайте лучше гадать по спинам прохожих.
– Как это?
– Вряд ли сложно, нужно только придумать правила.
– Или постоянно менять их.
– Да, пожалуй, так даже увлекательнее.
Примерно такой будет их встреча. Восхитительное мерцание ее легкого плаща. Неслышные движения. Лукаво-нежный взгляд. Не скроем, все это очарует его. Боязнь несовпадения с действительностью образа, сформированного перепиской, будет шаг за шагом отступать. Вернее, они начнут удаляться от боязни. Или же действительность будет еще решительнее вытеснена реальностью образа. Но не станем торопиться с выводами. Очаровательная спутница нашего героя молода, ей по душе прогулки по набережным, фрукты, стихи и шипящее шампанское. Ее рука покажется невесомой.
– Какой-то изгиб в настроении.
– Вы уверены?
– Нет.
– Тогда это лишь ожидание чего-то непривычного.
– Но разве этого мало?
– Для непривычности – да.
– А для привычки – даже слишком?
– Привычку нужно время от времени будоражить.
– Последнее время я только этим и занят. (К тому же в этом слове никак не перестанет слышаться будущее.)
– Какое стремительное помешательство!
– Да, но чем оно откликнется?
– Ваш голос сейчас дрогнет.
– Чтобы этого не случилось, не стану раскрывать рта.
– Нет-нет, тогда он будет дрожать прямо внутри горла, даже не успев прозвучать. Это еще опаснее. Нет ничего более тревожного, чем дрожь молчания. Лучше всего просто зевните.
– Рядом с вами – ни за что!
– Я отвернусь. Или сделаю вид, что ваш зевок принят мной за улыбку.
– Еще печальнее!.. Помилуйте!
– Какая непоколебимость!
– Какая неотвратимость!
– Моя тень готова с вами согласиться.
– А вот моя – едва ли. И кстати – почему бы нашим теням не познакомиться?
– Так сразу? К чему этот напор?
– Вы правы, поспешность все испортит. Но (для тени) попасть в объятия другой тени – это же почти заманчиво.
– Скажите тогда, почему нагота теней так надменна?
– Только для наблюдателей, сами тени ни за что с этим не согласятся. Но все равно их отношения с наготой куда менее невнятны, чем у людей. И давайте условимся называть мою тень силуэтом, чтобы вконец не запутаться.
– Вы намерены похитить меня?
– Только если вы не станете возражать.
Закроет глаза. Смех будет витать вокруг уголков ее рта, и ветер подхватит улыбку, как крохотное облако. Хрупкость, трепетный шум, его биение, в конце концов оно будет прервано отвратительным вскриком проходящей мимо торговки. Купите цветов девушке! Игривая Грета рассмеется и откажет первой. Да, вы абсолютно правы, наших героев прочно свяжет чувство взаимной симпатии и расположения.
Они сделают еще несколько шагов. Мимо их разговора проскачет шумный, озорной мальчуган. Петр укажет на ребенка, стремительно рассекающего людские волны:
– Попробуем угадать, кем он станет?
– Охотно! Уверена, Александр Агапов (таково его имя) с детства будет увлечен спортом. Удивительный непоседа, он не сможет ни часа провести без подвижных игр! Сашу в равной степени увлекут теннис, плавание, городки и сумо!
– И все же впоследствии многие биографы, всматриваясь в выцветшие фото, отметят нередкие минуты задумчивости, а еще странную для столь юного возраста меланхоличную улыбку.
– Все дело в том, что уже сызмала он обнаружит недюжинные способности в математике и логике. Среди одноклассников он прославится незаурядным умением собирать кубик Рубика с закрытыми глазами, а учителя станут давать ему сверхсложные задачи, которые Саша будет щелкать как семечки.
– Но каково же будет изумление педагогов, когда Агапов решит поступать не на факультет кибернетики, а в Академию художеств! Вот тебе раз! Даже для близких друзей останется тайной, что в свободное от формул и гандбола время Саша будет не только зачитываться Лотреамоном, Элиотом и Пессоа, но и создавать иллюстрации к их поэтическим шедеврам. Однако и точные науки сыграют свою роль: темой его дипломной работы станет не что иное, как «Геометризация изобразительной функции (визуальный опыт, симультанный эшеровскому)». Надо сказать, не всем преподавателям понравятся смелые и оригинальные суждения спесивого юнца. Но чего еще ждать от нафталиновых истуканов!
– Кстати, в эти же годы он тайно опубликует свою первую книгу стихов под нелепым псевдонимом Леонард Старосельский (надо ли говорить, что на собственные средства). Бóльшая часть тиража сборника «Скарб» останется нераспроданной и, увы, не замеченной критиками, а ведь это будут новаторские как по форме (в том числе геометрической), так и по содержанию (включающему оригинальное оглавление) тексты! Позже эти заносчивые пустозвоны еще будут кусать локти, но что толку – сверкающая жемчужина уже выскользнет из их куцых пальцев, а ловить ее снова – все равно что гоняться за шариком ртути.
– Между тем первые успехи на почве живописного искусства не заставят себя ждать. Даже самые требовательные наставники отметят несомненный талант студента, любопытное сочетание абстрактных орнаментов с особой скрупулезностью в изображении предметов одежды.
– Однако Саша бросит академию. Опять двадцать пять. Да, блестящий студент, в совершенстве владеющий восемью языками, обладающий феноменальной памятью и энциклопедическими знаниями в самых разных областях науки и искусства, посвятит себя бродяжничеству, станет якшаться с цыганами. Трудно поверить, но вчерашний денди теперь будет мыться от силы раз в две недели, отрастит сальные патлы и не будет просыхать даже по утрам!
– Предсказуемый финал подобной вакханалии не так уж трудно предвидеть, однако судьба распорядится иначе. Девушка-ангел в белых одеждах буквально вытащит Агапова из канавы. Его приютят мунисты. Он будет избавлен от алкоголя, наркотиков и табака. Он поверит в Бога! И хотя секта превратит его в уличного торговца, а по сути просто в раба, в этот период жизни (по случайному совпадению он как раз достигнет возраста Христа) Александр отыщет свою вторую половину. Да, он будет любим и будет влюблен. Он не сможет забыть златокудрую нимфу, спасшую горького пропойцу от неминуемой гибели, и вместе с ней готов будет разделять любые невзгоды. А звать ее будут – никогда не догадаетесь! – Куанг.
– И все-таки дурманящий сон окажется развеян ошеломляющей новостью. Картины Александра, написанные им еще в период обучения в академии и по большей части раздаренные индифферентным однокурсницам, внезапно удостоятся невероятно высокой оценки знаменитых художников и искусствоведов. Вскоре о его геометрических образах начнут кричать на каждом углу! «Ага, Агапов!» – пресса будет пестреть подобными вислоухими заголовками. Сперва заговорят о таинственной смеси метасупрематизма, постсюрреализма и возрождения живописи Возрождения, а потом и об открытии нового стиля. Агапов узнает собственную работу на обложке известного журнала и вспомнит о юношеском призвании. Куанг согласится, что ему нужно вернуться к живописи, ведь тогда он станет первым знаменитым художником-мунистом!
Поделиться книгой: