Помоги проекту - поделись книгой:
Тиберий II оказался гораздо более успешным правителем. В 700 году он даже вторгся в находящуюся под властью мусульман Сирию, планируя вернуть часть Армении (к несчастью, ему это удалось лишь на короткое время). Однако в 705 году его тоже низложили. Юстиниан II после десяти лет в ссылке вернулся в столицу, страстно желая мщения. Он бежал из Херсона в 693 году и обратился за защитой к хазарскому кагану Ибузиру, который принял его и отдал ему в жены свою сестру, немедленно получившую имя Феодора. Затем пара поселилась в Фанагории, у входа в Азовское море, в ожидании того, как станут разворачиваться события. В 704 году они получили известие, что к хазарскому двору прибыл посланник императора, предложивший большую награду за Юстиниана – живого или мертвого. Это сообщение подтвердилось через несколько дней: к Юстиниану прибыл отряд солдат. Он быстро определил двоих из них как своих потенциальных убийц и пригласил в дом отдельно от остальных. Когда они вошли, он набросился на них и задушил голыми руками. Отправив беременную Феодору к ее брату, он на рыбацкой лодке поплыл обратно в Херсон, где каким-то образом сумел собрать своих сторонников, и все вместе они отправились через Черное море в те земли в дельте Дуная, которые находились под властью булгар. Булгарский хан Тервель с готовностью согласился обеспечить военную помощь в обмен на титул кесаря, и весной 705 года ссыльный император во главе армии славян и булгар появился у стен Константинополя. Он стоял там три дня; за это время его разведчики обнаружили старый, давно не использовавшийся акведук, ведущий под стеной прямо в город. На третью ночь Юстиниан и еще несколько выбранных им человек проползли по этому акведуку и выбрались из него у северного края стены, рядом с Влахернским дворцом. Спящую стражу застали врасплох, и здание было захвачено за несколько минут. Тиберий Апсимар бежал в Вифинию, а жители Константинополя, которым оставалось либо сдаться, либо подвергнуться грабежу, мудро выбрали первое. Тиберия вскоре поймали; его предшественника Леонтия вытащили из монастыря, и обоих повели закованными в цепи в Ипподром, а жители бросали в них нечистотами. Наконец их бросили на землю перед императором, который символическим жестом поставил на шею каждого из них ногу в багряном сапоге, после чего их увели к месту казни.
Булгарская армия тем временем ждала. Тервель не без труда сдерживал своих людей; он не желал вести их домой, не получив обещанную награду. На следующий день, во время впечатляющей церемонии, устроенной при большом стечении зрителей, Юстиниан набросил багряную мантию на плечи булгарского хана и провозгласил его кесарем. А после этого начался настоящий кошмар – разгул кровопролития, который был даже хуже тех, что устраивал Фока веком ранее. Брата Тиберия, лучшего полководца империи, вместе со всеми его офицерами повесили на виселицах, установленных в ряд вдоль городской стены; прочих сажали в мешки и бросали в море. Патриарха Каллиника, короновавшего обоих узурпаторов, ослепили и выслали в Рим. Что до Юстиниана II, то он желал всего двух вещей: кровопролития и возвращения своей жены. После двухлетнего отсутствия Феодора благополучно прибыла в Константинополь с маленьким сыном Тиберием, чтобы стать первой иностранкой, взошедшей на византийский престол. Разумеется, были те, кто качал головой, когда император возложил диадемы на головы своей жены и сына в храме Святой Софии. Ведь эта женщина была не просто иностранкой – она была варваркой. Такой мезальянс, перешептывались они, был бы немыслимым в прежние времена. Впрочем, и императоров с отрезанным носом прежде не бывало. Такие старомодные предрассудки были неприемлемы в Константинополе, вновь оказавшемся во власти Юстиниана. И теперь, когда Юстиниан II доказал, что императорам нос не нужен, об отвратительной практике отрезания носа больше почти не слышали.
Тем временем соседи Юстиниана поняли, что проведенные им массовые чистки уничтожили лучших военачальников, и в полной мере воспользовались этим обстоятельством. В 708 году византийцы потерпели поражение от племен варваров недалеко от устья Дуная, а в 709 году случилась еще более серьезная потеря: они уступили арабам важную крепость Тиана в Каппадокии. В тот же год состоялась карательная экспедиция Юстиниана в Равенну. Мотивы императора остаются для нас тайной; лишь известно, что он отправил туда флот под командованием некоего патрикия[33] по имени Феодор, приказав ему пригласить всех сановников Равенны на пир в его честь. Ничего не подозревая, те явились в назначенный день; там их схватили, связали, погрузили на корабль и повезли в Константинополь, а люди Феодора тем временем грабили город. По прибытии всех привели к Юстиниану, который без колебаний приговорил их к смерти. Одному лишь архиепископу смертный приговор заменили ослеплением, после чего сослали его в Понт, откуда ему позволили вернуться только после смерти Юстиниана II.
В Равенне действия императора спровоцировали открытое восстание; в Риме же, напротив, не последовало никакой реакции. Любой достойный своей тиары папа стал бы протестовать против такого обращения со своей паствой и с рукоположенным прелатом; однако папа Константин I не произнес ни слова против. Император и папа в кои-то веки надеялись разрешить существующие противоречия. Принятые синодом Юстиниана 102 канона все еще не получили одобрения папы, и в 711 году папа Константин, сириец по происхождению, сам прибыл в столицу, чтобы раз и навсегда уладить все вопросы. У седьмого мильного камня его встретила впечатляющая делегация, которую возглавляли патриарх и Тиберий – соправитель и сын императора, которому исполнилось шесть лет. Папа официально въехал в город через Золотые ворота, а затем отправился во дворец Плацидии. Император, как ни странно, отсутствовал – он был в Никее; они с папой встретились на полпути, в Никомедии, где Юстиниан пал ниц и поцеловал папе ступню; после этого они вместе вернулись в Константинополь, где приступили к обсуждениям. Обе стороны пошли на уступки, и в конце концов папа одобрил около половины канонов, а император отказался от остальных. В октябре папская миссия благополучно вернулась в Рим.
В начале 711 года Юстиниан II нанес новый удар, на этот раз по месту своей ссылки – Херсону. Если им двигала только ненависть, то он явно не спешил; но его зять-каган недавно двинулся на Херсон, а затем назначил хазарского тудуна (наместника), так что, возможно, именно это формальное нарушение границы империи заставило императора действовать таким образом. Какими бы ни были его мотивы, своей цели он вполне добился. Семерых горожан, занимавших важные посты, зажарили живьем, несметное число других жителей утопили, привязав груз к ногам, а еще тридцать, включая тудуна, заковали в цепи и отправили в Константинополь. Однако, когда сам император, не принимавший в этой операции участия, явился, чтобы призвать свою армию домой, случилась катастрофа: неожиданно разразился один из знаменитых черноморских штормов и потопил весь его флот.
Говорят, что при известии об этом несчастье Юстиниан II разразился приступом смеха; трудно не прийти к выводу, что он стал жертвой семейного безумия. Его планам отправить в Херсон вторую экспедицию помешало лишь известие о том, что хазарская армия уже прибыла в город, чтобы защитить его от нападения византийцев, и что гарнизон в полном составе перешел на сторону врага. Безумен он был или нет, но Юстиниан II повел себя единственно возможным способом: освободил тудуна и отправил его назад в сопровождении 300 солдат, чтобы он занял свою прежнюю должность; с ними отправился и главный логофет Георгий Сирийский, которому поручили передать кагану извинения императора за все произошедшее.
Однако жители Херсона не были настроены мириться. Логофет и его свита по прибытии были преданы смерти, а тудуна с эскортом из 300 солдат отправили к кагану. К несчастью, по дороге он умер, и хазары, решившие, что эскорт может понадобиться ему по пути в мир иной, убили всех солдат. Херсон и другие крымские города официально объявили, что они больше не признают Юстиниана II императором. Вместо него они решили подчиняться давно находящемуся в ссылке византийскому полководцу по имени Вардан, который взял себе прекрасное римское имя Филиппик и немедленно провозгласил себя василевсом.
Вызванный этими событиями гнев Юстиниана II был страшен. Он тут же подготовил еще одно войско под командованием патрикия Мавра и приказал ему сровнять Херсон с землей; однако Мавр уничтожил лишь две защитные башни города, после чего к Херсону подошла хазарская армия, и он был вынужден с ними договариваться. Однако он знал, что после этого не сможет вернуться и сообщить Юстиниану о своем поражении; поэтому, когда его привели к Филиппику, он упал перед ним на колени. Выбор был сделан, и византийский флот с остатками армии вернулся в Константинополь во главе с новым императором.
Юстиниан II тем временем ехал в Армению, но так до нее и не добрался. «Рыча как лев», он повернул назад и со всей возможной скоростью бросился в столицу, но опоздал. Филиппик пришел первым и принял его с распростертыми объятиями. Юстиниана встретили у двенадцатого мильного камня и казнили на месте, а его голову послали новому императору в качестве трофея. Когда новость о его смерти дошла до столицы, его мать, императрица Анастасия, поспешила вместе со своим маленьким внуком Тиберием во Влахернскую церковь Богородицы. Однако за ними последовали два агента Филиппика, которые потребовали, чтобы мальчика передали им. Напрасно старая императрица умоляла их: один из них подошел к напуганному ребенку, который стоял, держась одной рукой за алтарь, а в другой сжимая кусочек Креста Господня. Вырвав фрагмент Креста из руки Тиберия, он благоговейно положил его на алтарь и лишь потом выволок маленького пленника на ступени церкви, где, как рассказывает нам летописец, «зарезал его, словно ягненка». Это хладнокровное убийство шестилетнего мальчика навеки пресекло род Ираклия. Пять императоров из этого рода сменили друг друга на престоле в качестве прямых наследников, что сделало род Ираклия первой настоящей династией в истории Византии. Начало этой династии было величественным; закончилась она убийством и бесчестьем.
Юстиниан II не стал для империи абсолютной катастрофой. Во время своего первого правления он особенно много сделал для укрепления ее обороны; стремился улучшить отношения с арабами и булгарами; и после него у империи остались великолепные отношения с Римской церковью – он дожил до времени, когда папу принимали в столице как почетного гостя, и стал первым императором, который это сделал[34]. Такой послужной список никак нельзя назвать ничтожным; и все же его жестокость ничем нельзя оправдать. Ее приписывают тем увечьям, которые ему пришлось претерпеть и из-за которых он был вынужден являть миру отвратительное лицо (его мало украсил искусственный нос из чистого золота, который он, как говорят, носил в поздние годы). Возможно, это объясняет его поведение, но никак его не оправдывает. Говоря коротко, его подданные были счастливы от него избавиться, и его смерть, случившаяся 11 декабря 711 года, вовсе не была преждевременной.
9
Иконоборчество
(711–802)
В Константинополе царил опасно низкий нравственный дух. Филиппик-Вардан оказался безнадежным гедонистом, который в минуты серьезности интересовался лишь возрождением прежних богословских споров и пытался вновь навязать монофелитский компромисс. Папа Константин, которого привела в ужас судьба его друга Юстиниана II, отказался признавать Филиппика.
Булгарскому хану Тервелю убийство Юстиниана дало именно ту возможность, которая ему требовалась. Он вторгся в империю второй раз и снова подошел к стенам Константинополя. Если император хотел прогнать завоевателей, у него не было иного выбора, кроме как призвать дополнительные войска из Опсикиона[35]. Это решение оказалось для него гибельным: жители фемы не питали верности к выскочке, который узурпировал трон и относился к управлению страной как к игре. 3 июня 713 года, вскоре после того, как Филиппик-Вардан после утреннего пира с друзьями удалился поспать, в его опочивальню ворвалась группа солдат. Они погнали его на Ипподром, где ему выкололи глаза. Он пробыл на престоле всего 19 месяцев.
На этот раз выбор сената и народа пал на некоего Артемия, старшего секретаря бывшего императора. На следующий день, на Троицу, его короновали как императора Анастасия II. Анастасий оказался гораздо более способным правителем, чем его предшественник. Первой задачей была оборона. Булгары отступили на свои земли, и теперь нужно было что-то делать с арабами, которые, по грозным сообщениям императорских шпионов, готовились к новой полномасштабной атаке. Анастасий сразу начал основательный ремонт и укрепление городских стен; государственные зернохранилища доверху наполнили зерном, всем жителям приказали запасти еды для своих семей на три года, а тем временем работа на верфях кипела как никогда прежде. Империю больше не застанут врасплох, и появилась мысль: нельзя ли вообще предотвратить нападение арабов? В начале 715 года Анастасий решил нанести упреждающий удар сарацинам, используя в качестве базы остров Родос. Увы, войска Опсикиона пристрастились к мятежам. Едва прибыв на Родос, они набросились на Иоанна, логофета геникона[36], который командовал экспедицией, и забили его до смерти. После этого они двинулись на Константинополь, подобрав по дороге безобидного сборщика налогов по имени Феодосий, которого они по непонятной причине решили провозгласить императором – честь, которая оказалась для него и неожиданной, и нежеланной. Анастасия низложили, и он удалился в монастырь в Фессалониках.
С восшествием на престол Феодосия III в Византии за последние 20 лет сменилось не меньше шести императоров, причем правление пяти из них завершилось насильственно. Никогда еще с основания Константинополя не было столь долгого периода постоянной анархии. Впрочем, спасение было близко; его орудием стал Лев, которого часто называют исавром, хотя он вовсе им не был. Однако он был первоклассным военачальником, которого Анастасий назначил стратегом в фему Анатолик, одну из крупнейших и важнейших фем империи, находившуюся в центральной части Малой Азии.
Несколькими годами ранее Лев предусмотрительно заручился поддержкой Артавазда, стратега Армениакона[37], пообещав ему в обмен на это руку своей дочери и чин куропалата – один из высших в Византии. Ныне они двинулись на Константинополь. В Никомедии союзники легко победили небольшое войско под командованием сына Феодосия, взяв в плен и его, и всех его домочадцев. Из Никомедии Лев начал переговоры с сенатом и патриархом. Их не понадобилось долго убеждать: сарацины могли возобновить нападения в любое время, и если Константинополю грозила новая осада, то у них почти не было сомнений в том, кого они предпочтут видеть своим правителем. В начале 717 года Феодосий, заручившись гарантией неприкосновенности для себя и своего сына, удалился в монастырь в Эфесе, а 25 марта в город триумфально вошел через Золотые ворота величайший император со времен Ираклия. Лев успел вовремя: в середине лета 717 года брат халифа Маслама ибн Абдул-Малик двинулся через Малую Азию во главе восьмидесятитысячного войска и уже 15 августа стоял у стен Константинополя. Всего две недели спустя, 1 сентября, по приказу Масламы Сулейман ибн Муад[38] вошел в Мраморное море с флотом, который, по оценкам летописцев, состоял из 1800 кораблей. Началась осада.
Лев III был к ней готов. В течение пяти месяцев, прошедших с его коронации, он активно продолжал возведение оборонительных сооружений и обеспечение подданных всем необходимым для защиты. Во время прошлой осады бои происходили лишь в летние месяцы, но на сей раз они шли и на протяжении самой лютой зимы на людской памяти. Конечно, сильнее всего страдали осаждающие, которым негде было укрыться, кроме тонких шатров и палаток. Вскоре им пришлось есть своих лошадей, ослов и верблюдов, а в конце концов и плоть умерших людей. За голодом, как всегда, пришли болезни, а поскольку в мерзлой земле хоронить умерших было невозможно, их бросали в Мраморное море. Ранее, 1 октября 717 года, умер халиф Сулейман. В море греческий огонь собирал ежедневную дань в виде сожженных сарацинских кораблей. Однако окончательный удар по врагу нанесло войско булгар. Булгары не питали любви к византийцам, но они решили, что в случае падения Константинополя он должен достаться им, а не арабам. На исходе весны они пришли с севера, набросились на больных и павших духом сарацин и, как сообщается, убили около 20 000 человек. Маслама наконец дал сигнал к отступлению. Остатки наземной армии потащились в Сирию; из всего флота, в основном ставшего непригодным для плавания, домой вернулись лишь пять кораблей.
Одержав столь решительную победу, император целиком оправдал свои притязания на власть. Всего за двенадцать лет (ему к тому времени вряд ли было сильно за тридцать) Лев возвысился от простого крестьянина до императора Византии и спас империю от гибели. И все же, как ни странно, его главное притязание на славу не основано ни на одном из этих достижений. Его величайший и самый судьбоносный шаг был еще впереди. Он касался вопросов вековой давности: стоит считать искусство союзником религии или же ее коварным врагом? Возможно ли изобразить божественную сущность? А если возможно, то дозволено ли это?
Внезапное появление иконоборчества на византийской религиозной сцене часто объясняют близостью к исламскому миру, в котором сама мысль о подобных изображениях считалась отвратительной, и было бы трудно спорить с тем, что Лев III, чья семья почти наверняка была родом из малообитаемой Восточной Анатолии, ощутил на себе влияние исламских принципов. Одновременно эта новая и революционная доктрина была явным следствием монофизитства: если мы принимаем лишь божественную природу Христа, следовательно, мы не можем одобрить его двух– или трехмерные изображения в виде человека. Кроме того, у иконоборцев были и серьезные доводы более практического толка. В течение какого-то времени культ икон становился все более неконтролируемым, и дело дошло до того, что святые изображения сами по себе стали объектом открытого поклонения, порой выполняя функции крестных отца и матери во время крещения. Таким образом, иконоборческий манифест, принятый епископами Малой Азии, стал протестом против того, что они считали вопиющим идолопоклонством.
Сам Лев поначалу не проявлял подобных склонностей. Похоже, он изменил свое отношение к этому вопросу под мусульманским и иудейским влиянием, а также под воздействием некоторых своих христианских подданных. В 725 году Лев прочел несколько проповедей, в которых указывал на более вопиющие нарушения, допускаемые иконопочитателями (так называли тех, кто поклонялся изображениям), которые он считал открытым неповиновением Закону Моисея, изложенному во второй заповеди[39]. Затем в 726 году Лев решил подать личный пример. Главный вход императорского дворца, известный как ворота Халки (
Следует отметить, что эти волнения последовали не за каким-то императорским указом, а за одним-единственным поступком самого императора – уничтожением иконы над вратами Халки. Следовало ожидать, что Лев, увидев подобную реакцию, остановится; однако его решимость не могло поколебать ничто. В 730 году он наконец издал единственный эдикт против религиозных изображений, в котором приказал немедленно уничтожить их все. Отказывающимся повиноваться грозили арест и наказания. На востоке самый тяжкий удар пришелся на монастыри, многие из которых владели великолепными коллекциями древних икон и огромным количеством святых реликвий, которые были обречены той же участи. Сотни монахов втайне бежали в Италию и Грецию, прихватив с собой небольшие сокровища, которые можно было спрятать под рясой. Другие искали убежища в пустынях Каппадокии, где вышедшие на поверхность отложения мягкого и рыхлого туфа издавна давали прибежище другим христианским общинам, которым угрожали наступавшие сарацины. Тем временем на западе папа Григорий II публично осудил иконоборчество и написал Льву III письмо, предлагая ему оставить задачу определения догм христианства тем, кто в ней больше компетентен. Первым побуждением Льва было поступить с Григорием так же, как Констант II обошелся с папой Мартином; однако корабли, отправленные для ареста понтифика, затонули в Адриатике, а прежде чем Лев предпринял еще какие-то действия, папа умер. Его преемник Григорий III занял такую же решительную позицию, обещая отлучение от церкви всем нечестивцам, которые посягнут на священные предметы. Лев ответил на это переводом сицилийских, калабрийских и многих балканских епископов из-под юрисдикции папского престола в константинопольскую. С тех пор отношения между восточной и западной церквами характеризовались неприкрытой враждебностью.
Нам мало известно о последнем десятилетии правления Льва III. Хотя 730-е годы стали для Византии относительно спокойным временем, они вовсе не были счастливыми. Лев III, как в свое время Ираклий, спас западный мир, однако Ираклий стремился покончить с религиозным расколом, в то время как Лев, похоже, почти намеренно его поощрял. После его смерти 18 июня 741 года империя осталась защищенной от арабских врагов, но при этом разрозненной, как никогда глубоко и безнадежно.
Константин V, сын и преемник Льва III Исавра, был последним человеком, которому удалось ее объединить. Известный под некрасивым прозвищем Копроним (появившимся, видимо, в результате неловкой ситуации во время его крещения)[41], он с детства прочно ассоциировался с иконоборчеством. Скорее всего, именно по этой причине его зять Артавазд, который был намного старше, неожиданно напал на него в 742 году и провозгласил себя василевсом, после чего немедленно приказал восстановить иконы, которые стали возникать в поразительном количестве. В течение 16 месяцев Константинополь выглядел как прежде, но Константин V вскоре отомстил зятю. Артавазда и двух его сыновей публично ослепили, короновавшего Артавазда патриарха Анастасия подвергли порке, раздели догола, усадили задом наперед на осла и провезли по Ипподрому, после чего, как ни удивительно, восстановили в сане. Однако Константин V всегда старался уменьшить влияние церковных иерархов, и обесчещенный патриарх идеально подходил для этой цели.
После этих событий ненависть Константина V к иконопочитателям разгорелась еще сильнее, и преследования стали более жестокими. Однако в отношении других сфер иконоборцы вовсе не были аскетами, вполне приветствуя в изобразительном искусстве мирские темы. Например, во Влахернской дворцовой церкви мозаичные изображения жития Христа заменили пейзажами, а дворец патриарха украсили не совсем подходящими сценами скачек и охоты. Сам Константин V был бисексуалом, окружал себя красивыми фаворитами и фаворитками и, как говорят, отлично играл на арфе. Однако по сути своей он был глубоко религиозным монофизитом; правда, прошло еще двенадцать лет, пока он почувствовал достаточно сил для созыва церковного собора и официального одобрения иконоборчества. Константин V предусмотрительно не стал приглашать представителей из патриархатов Александрии, Антиохии и Иерусалима, так как все тамошние патриархи высказывались в пользу религиозных изображений. Разумеется, не было отправлено и приглашение в Рим. Таким образом, скромное собрание, начавшееся 10 февраля 754 года, вряд ли имело право называться Вселенским собором. После семи месяцев дебатов собор пришел к выводам, которые никого не удивили: природа Христа неограниченная – следовательно, ее нельзя представить в виде фигуры внутри конечного пространства; изображения Богородицы и святых отдают языческим идолопоклонством, поэтому также подлежат осуждению.
Это были именно те выводы, которые требовались императору. Его указы заново подтвердили, иконопочитателей отлучили от церкви. Продолжались преследования, особенно в отношении монастырей – «неприличных мест», как он их называл. Самой известной жертвой императора стал Стефан, настоятель монастыря Святого Авксентия. Его обвинили во всевозможных пороках и до смерти забили камнями прямо на улице; однако он был лишь одним из нескольких тысяч непокорных монахов и монахинь, которые претерпевали осмеяние, увечья или смерть, защищая иконы. Стратиг Фракисийской фемы, расположенной на западе Малой Азии, приказал всем монахам и монахиням вступить в брак, угрожая в противном случае переселить их на Кипр. Говорят, что он жег бороды несговорчивым монахам и предавал огню целые библиотеки.
Монастырей в Византии действительно стало опасно много. Огромные территории Малой Азии до сих пор оставались малонаселенными, особенно после эпидемии бубонной чумы 745–747 годов, которая унесла жизни трети их обитателей. Империи требовались люди, чтобы возделывать землю, защищать границы и, самое главное, обеспечивать прирост населения. Вместо этого все больше людей обоего пола выбирали жизнь, не приносящую государству никакой пользы. Однако Константин проиграл битву: вскоре после его смерти монастыри стали такими же населенными, как и прежде. Несмотря на весь свой вклад в культуру, они продолжали истощать жизненные силы Византии.
Иконоборчество настолько омрачило годы правления Константина Копронима, что его военные заслуги часто оставляют без внимания. Он был храбрым воином, блестящим тактиком и полководцем, и из всех подданных больше всего его любили солдаты. Ему сопутствовала удача, когда в 750 году пресеклась дамасская династия Омейядов и халифат перешел в руки багдадских Аббасидов, которых больше интересовали Персия и Афганистан, нежели Европа, Африка и Малая Азия; благодаря этому император смог уделить внимание более близким к Константинополю опасностям.
Особого внимания требовали булгары (болгары). С этого времени сменяющие друг друга кампании против болгар стали привычной частью византийской жизни. Самому Константину предстояло провести не меньше десяти таких кампаний; в одной из битв, состоявшейся 30 июня 763 года, он полностью уничтожил вторгшуюся на территорию империи армию хана Телеца, отпраздновав эту победу триумфальным входом в столицу. Однако в 775 году, во время похода в сильную августовскую жару, ноги Константина V настолько распухли, что больше не держали его. Он не дожил до возвращения домой и умер 14 сентября в возрасте 57 лет.
Прискорбно, что Константин V никогда не заботился о своих западных владениях так, как о восточных. Вместо того чтобы противостоять наступающим лангобардам, он своими попытками навязать иконоборчество намеренно восстановил против себя папу, а вместе с ним и большинство его итальянской паствы. Экзархат каким-то образом пережил события 727 года, но в 751 году Равенну в конце концов захватил король лангобардов Айстульф, и последний плацдарм в Северной Италии был потерян. Покинутый императором Рим был почти беззащитен перед врагом, однако ненадолго: по ту сторону Альп, на западе, быстро росла и крепла новая сила. Предводитель франков Пипин Короткий низложил короля Хильдерика III из династии Меровингов, и папа Стефан II лично отправился во Францию, где в 754 году совершил его помазание на трон короля франков. В ответ Пипин пообещал ему вернуть папству все территории, прежде принадлежавшие империи и захваченные лангобардами. Он сдержал слово. Войска франков хлынули в Италию, поставили Айстульфа на колени, и в 756 году Пипин, добравшись через Центральную Италию до Равенны, Перуджи и самого Рима, провозгласил папу единственным правителем бывшего экзархата. Его полномочия делать такие заявления были сомнительны, если не сказать больше, однако его альянс с папой меньше чем полвека спустя привел к основанию единственной христианской формы правления (помимо самого института папства), которая выдвигала требования, равные притязаниям Византии, – Священной Римской империи.
Несмотря на привычные ему проявления некоторого бесстыдства, Константин Копроним был трижды женат, стал отцом шести сыновей и одной дочери, и старший сын занял трон после его смерти под именем Льва IV. Если Лев оказался менее способным правителем, то нужно принять во внимание два серьезных препятствия, которые ему мешали: первым была болезнь, которая убила его в 31 год, а вторым – его жена Ирина. Двуличная интриганка, снедаемая честолюбием и жаждой власти, она принесла империи раздоры и несчастья, и к тому же была виновна в одном из самых грязных (даже по меркам византийской истории) убийств. Почему Лев выбрал ее в жены, остается загадкой. Правда, она была потрясающе красива, но в империи было полно красивых женщин. Семья и прошлое Ирины были малоизвестны, ее родной город – Афины – превратился в небольшой провинциальный городок. Однако она, как большинство афинян, горячо поддерживала религиозные изображения и постоянно боролась с иконоборчеством. Благодаря Ирине сосланные монахи смогли вернуться в свои монастыри, а Богородица снова стала объектом поклонения.
Летом 780 года Льва IV поразила сильнейшая лихорадка. Он умер 8 сентября, оставив после себя десятилетнего сына. Ирина немедленно объявила себя регентшей и в течение следующих одиннадцати лет эффективно управляла империей. Однако нельзя сказать, что ее положение никто не оспаривал. Армия в Анатолии, состоявшая в основном из иконоборцев, немедленно подняла мятеж, выступив за одного из пяти безнадежно некомпетентных братьев Константина. Восстание быстро подавили, зачинщиков наказали, пятерых братьев насильно постригли в монахи. Однако все высокие государственные и церковные посты, а также большая часть армии оставались в руках иконоборцев. Ирине приходилось действовать осмотрительно, но, несмотря на будущие мятежи, восстания и поражения, она энергично проводила свою политику. В 784 году патриарх-иконоборец покинул свой пост, а его место занял бывший секретарь Ирины Тарасий, который был скорее чиновником и дипломатом, нежели священником, поэтому его подход к иконоборчеству был позицией практичного государственника. Краткосрочный период восстановления иконопочитания был во многом результатом его мудрости и рассудительности.
Тарасий решил, что делом первостепенной важности должно стать восстановление отношений с Римом. Ирина и ее сын предложили папе Адриану I отправить делегатов на новый собор, который откажется признавать итоги своего еретического предшественника. Папа с готовностью согласился, и, когда 17 августа 786 года в церкви Святых Апостолов начался собор с участием делегатов из Рима и всех трех восточных патриархатов, вопрос с иконами казался решенным. Однако вскоре после того, как делегаты заняли свои места, в церковь внезапно ворвался отряд солдат, и собрание было разогнано. Глубоко потрясенные папские легаты немедленно отбыли в Рим. Ирина и Тарасий действовали быстро. Через несколько недель они объявили новый поход против сарацин. Мятежные войска перевели в Азию, а после их расформирования их место в столице заняли надежные соединения из Вифинии. Уехавших делегатов собрали вновь, и в сентябре 787 года Седьмой Вселенский собор вновь открылся там, где состоялся Первый собор, – в церкви Премудрости Божией в Никее, причем двум папским легатам дали старшинство над остальными. Иконоборчество осудили как ересь, однако иконы должны были стать объектом почитания, а не обожания. Для последнего заседания собор перебрался в Константинополь; оно прошло во дворце Магнавра под председательством Ирины и ее сына. Они оба торжественно подписали итоги собора, и делегаты разъехались по домам.
Очевидно, что семнадцатилетний император Константин VI значился номинальным главой государства; но в 790 году Ирина переоценила свои силы: вместо того, чтобы больше привлекать его к управлению, она постановила, что всегда будет иметь приоритет. В результате к Константину стали стекаться все враги матери, включая многих иконоборцев из старой гвардии. Некоторые из них вскоре составили против Ирины заговор, но она вовремя об этом узнала. Виновных наказали. Константина Ирина бросила в тюрьму и в конце концов потребовала, чтобы вся армия присягнула на верность лично ей. Солдаты в Константинополе и европейских провинциях сделали это достаточно охотно, но Малая Азия отказалась наотрез. Мятеж быстро разросся, и в течение нескольких дней Константина VI провозгласили единственным законным правителем. Ставракия, главного помощника Ирины, подвергли порке, остригли и изгнали, а ее саму заключили под стражу в ее дворце. Константин, которого поспешно освободили из тюрьмы, обнаружил, что его популярность велика как никогда и что его верховная власть никем не оспаривается. Будущее принадлежало ему.
И он его загубил. Когда в 791 году армия халифа Гаруна аль-Рашида вторглась в восточные провинции, Константин немедленно заключил с ним позорный мир, в условия которого входила дань, и ее империя не могла себе позволить. Когда начались военные действия против болгар, он оказался не способен к командованию и позорно бежал с поля боя. В 792 году он восстановил прежние полномочия матери, и это стало последней каплей для тайных иконоборцев в Константинополе. Сложился новый заговор, на этот раз в пользу кесаря Никифора – одного из пяти братьев Льва IV, вопреки монашескому сану, навязанному ему более десяти лет назад. Этот заговор тоже был раскрыт, и тут Константин VI впервые стал действовать решительно. Он приказал ослепить Никифора, а остальным четырем дядьям велел отрезать языки.
К этому времени Константина VI была готова поддержать лишь одна группа – старая монашеская партия, которая с удовлетворением обнаружила, что он все еще к ним благосклонен. Однако в январе 795 года они, к своему ужасу, узнали, что император развелся с Марией Амнийской и собрался вступить во второй брак. Мария родила ему дочь, но сыновей у них не было, а Константин давно отдал свое сердце одной из придворных дам – Феодоте. Марию сослали в монастырь, по попустительству Тарасия состоялся развод, и в августе следующего года император женился на Феодоте, которая через четырнадцать месяцев подарила ему сына. Монахи были шокированы; они гневно заявляли, что связь Константина с Феодотой терпеть не следует и что их ребенок не может считаться наследником престола. Почти так же яростно нападали и на Тарасия за то, что он разрешил этот брак, хотя он и не совершал обряда лично. Неизвестно, рассказывал ли когда-нибудь патриарх о том, что Константин VI угрожал предаться иконоборчеству, если Тарасий не даст разрешения на брак; однако вскоре оказалось, что эти разногласия имеют гораздо большее значение. В долгосрочной перспективе они углубили раскол между двумя группами иконопочитателей – фанатиков с одной стороны, а с другой – умеренных, понимавших, что империя – это не огромный монастырь, и, если церковь и государство хотят работать вместе, на компромиссы должны идти обе стороны.
Константин тем временем лишился последних сторонников и остался беззащитным перед своим главным врагом – собственной матерью. Ирина прекрасно знала, что на самом деле он симпатизирует иконоборцам. Пока он жив, всегда можно ожидать нового переворота. К июню она приготовилась нанести удар. Однажды, когда Константин ехал верхом из Ипподрома во Влахерны, на него напал отряд солдат. Он сумел вырваться и убежать, но его быстро поймали и привезли во дворец; там во вторник 15 августа Константину VI выкололи глаза. Действие это было произведено с особой жестокостью, чтобы он не смог пережить увечье; нет сомнений в том, что вина за это убийство лежит на Ирине.
Поскольку маленький сын Константина от Феодоты умер в младенчестве, Ирина стала не только единовластной правительницей, но и первой женщиной, правящей империей от своего имени. Она давно стремилась к этому положению, но у нее было мало возможностей им насладиться. Ее непопулярность после убийства сына резко возросла; в качестве компенсации она попыталась даровать массовое освобождение от уплаты налогов, но надолго отсрочить неизбежное ей не удалось. Подданные презирали ее за попытку так легко купить их привязанность. Азиатская армия, состоявшая в основном из иконоборцев и почти поднявшая мятеж после убийства Константина VI, была оскорблена новым увеличением размера дани, обещанной Гаруну аль-Рашиду. Реакционеры по всей Европе, которых приводила в ужас мысль о женщине-василевсе, увидели подтверждение самых страшных своих подозрений. И однако ни одна из этих причин не привела к неизбежному перевороту. Была другая причина, в отношении которой требовались срочные меры. На Рождество 800 года, в соборе Святого Петра в Риме, папа Лев III возложил императорскую корону на голову Карла, сына Пипина, короля франков, и даровал ему титул римского императора; а летом 802 года Карл отправил к Ирине посольство с предложением заключить брак.
Задолго до коронации Карл Великий, как его вскоре назвали, был императором во всем, кроме титула. В 771 году он стал единовластным правителем франков, два года спустя захватил Павию и объявил себя королем лангобардов. За следующую четверть века он превратил свое маленькое, полуплеменное европейское государство в единую политическую силу, равных которой не было со времен Римской империи. И сделал он это с горячего одобрения папского престола. Фактически он и его отец Пипин добились успеха там, где византийцы потерпели поражение, и, хотя разлад между Римом и Константинополем был теоретически устранен в Никее, папа Адриан вовсе не удовлетворился тем отчетом, который получил от своих представителей по их возвращении в Рим. Так что нечего удивляться, что он и его преемник Лев остались верны своему более надежному западному стороннику.
Король франков однажды уже бывал в Риме – с государственным визитом в 774 году, когда он подтвердил дар своего отца – ту территорию Центральной Италии, которая стала Папской областью. В 800 году Карл прибыл по более серьезному делу. Папа Лев III, которому уже доводилось вынужденно искать убежища при дворе Карла в Падерборне, по возвращении столкнулся с несколькими серьезными обвинениями, сфабрикованными его врагами; в числе этих обвинений были симония[42], лжесвидетельство и прелюбодеяние. Однако кто имел полномочия вершить суд над наместником Христа? Прежде ответ на этот вопрос был только один – византийский император; однако на византийском троне сидела женщина. Тот факт, что она была еще и убийцей, в глазах Льва и Карла почти не имел значения; женский пол считался неспособным к управлению и по старинному салическому закону[43] к нему не допускался. Западная Европа считала византийский трон свободным.
Карл полностью осознавал, что у него не больше полномочий председательствовать на суде в соборе Святого Петра, чем у Ирины; но он также понимал, что до тех пор, пока обвинения не будут опровергнуты, христианский мир будет жить не только без императора, но и без папы, так что он был решительно настроен восстановить доброе имя Льва III. Нам неизвестна суть его доводов, но 23 декабря папа торжественно поклялся в том, что он невиновен по всем выдвинутым против него статьям, и собравшийся синод принял его клятву. Два дня спустя, когда Карл поднялся с колен по окончании рождественской мессы, папа возложил на его голову императорскую корону. Эта корона даровала лишь титул, но она означала, что четыреста лет спустя в Западной Европе снова есть император.
Почему папа так поступил? По его мнению, тогда не существовало никакого императора; что ж, он сам его создаст – человека, который и по своей государственной мудрости, и по обширности владений, и по физической стати стоит на голову выше своих современников. Впрочем, еще большей выгоды Лев добился для себя: это было право назначать и наделять скипетром и короной римских императоров. Ни один понтифик прежде не претендовал на такую привилегию – превратить императорскую корону в свой личный дар и при этом обеспечить себе скрытое превосходство над императором, которого он создал.
На основании какой власти был предпринят этот необычный шаг? Ответ на этот вопрос приведет нас к самой важной (и самой успешной) подделке Средних веков, известной как «Константинов дар». Согласно этому документу, Константин Великий дипломатично удалился от дел в «провинцию» Византию, оставив свою императорскую корону папе с правом даровать ее тому, кого тот изберет мирским императором римлян. Это была полнейшая фальшивка, однако она оказалась неоценимо полезной для папских притязаний на протяжении шестисот с лишним лет.
Карл, со своей стороны, не желал быть обязанным папе, и на любом другом этапе своей карьеры он бы, конечно, отказался от короны. Однако тогда, в переломное время, он понимал, что такая возможность может больше никогда ему не представиться. Ирина, при всех ее недостатках, оставалась вдовой, которая может вступить в новый брак, и при этом, по всеобщему мнению, была красавицей. Если Карл сможет убедить ее стать его женой, все имперские территории Запада и Востока объединятся под одной короной – его.
Византийцы смотрели на это дело иначе. Для них коронация Карла стала не только актом вопиющего высокомерия, но и святотатством. Их империя покоилась на двойном основании – римской власти и христианской вере. Таким образом, как на небесах мог быть лишь один Господь, так и на земле мог существовать лишь один верховный властитель. Кроме того, в отличие от князей Запада у византийцев не было салического закона. Они ненавидели свою императрицу, но никогда не подвергали сомнению ее основополагающее право на трон. Их тревога еще больше усилилась, когда они поняли, что Ирина не только не отвергает саму мысль, чтобы выйти замуж за необразованного варвара, а, напротив, склоняется к тому, чтобы принять его предложение. Она была крайне эгоистичной и прагматичной женщиной. К 802 году, когда посольство Карла прибыло в Константинополь, она довела империю до нищеты. Подданные ее презирали, советники грызлись между собой, казна была пуста. Рано или поздно, но переворот был неизбежен; а теперь у нее внезапно появился шанс на спасение. Для нее не имел значения тот факт, что претендент на ее руку был ее соперником за императорскую корону, как и то, что она считала Карла авантюристом и еретиком. Выйдя за него, она сохранит единство империи, а заодно спасет собственную шкуру.
Этому не суждено было случиться. Ее подданные не собирались радушно принимать этого неотесанного франка, одетого в нелепые, перехваченные ремешками облегающие штаны, говорившего на непонятном языке и неспособного написать свое имя без помощи таблички с прорезями, как это делал Теодорих тремя веками ранее. В последний день октября 802 года группа высокопоставленных чиновников собралась в Ипподроме и объявила о низложении Ирины. Когда ее арестовали и привезли в столицу, она приняла эту ситуацию с достоинством. Ее сослали на Лесбос, а через год она умерла. Империя была спасена от дальнейшего унижения, однако невообразимое уже произошло: нахальный вождь варваров называл себя императором и был коронован в этом качестве папой римским. С этого времени существовала не одна империя, а две. Старые порядки исчезли, и христианский мир так никогда и не стал прежним.
II
Апогей
10
Возвращение икон
(802–856)
Новым византийским императором стал предводитель восстания, в результате которого была низложена Ирина, бывший логофет казначейства, назвавшийся Никифором I. Он был полон решимости навести порядок в империи, и его весьма беспокоил вопрос, как именно это сделать. К несчастью, он вызвал ненависть монаха-летописца Феофана, который остается для нас единственным надежным источником сведений об этом периоде, так что в течение многих веков Никифор пользовался дурной репутацией. На самом же деле мало кто сумел бы поставить Византию на ноги лучше, чем он. Освобождение от налогов, объявленное Ириной, отменили; прочие сборы серьезно увеличились. Частные ссуды купцам запретили, владельцам кораблей разрешили получать ссуды только от государства, которое взимало за них 17 %. Император приказал своим чиновникам в провинциях обращаться с епископами и священниками «как с рабами»; еще больше презрения он проявлял к монастырям (отсюда и гнев Феофана): он расквартировал в них войска, конфисковал монастырскую собственность без компенсаций и обложил подушным налогом их обитателей и наемных работников. Вскоре экономическое положение государства стало более устойчивым по сравнению с прежними годами.
Никифор написал халифу, что больше не будет платить дань. В ответ Гарун аль-Рашид немедленно начал наступление, которое нанесло империи еще больший ущерб, когда византийский полководец Вардан Турк внезапно взбунтовался и объявил себя императором. Восстание почти сразу подавили, но сарацины успели захватить значительные территории. Гарун умер в 809 году, но к тому времени Никифор был занят на двух других фронтах. Первый из них находился в регионе, который занимает нынешняя Греция. В VI веке туда пришли славяне, и императорские указы там практически не действовали. К счастью, переселенцы не доставляли особых хлопот, но усилившиеся болгары представляли собой новую опасность. Огромное славянское объединение, занимавшее территории от Дуная до мыса Матапан, создавало не очень приятную перспективу, и поэтому в 805 году Никифор решил устроить масштабное переселение на Пелопоннес, куда свозили греков со всей империи. С ними туда пришла и христианская религия, в которую славяне еще не обратились. Как и большинство подобных программ, это переселение состоялось исключительно по принуждению; однако без него история Балкан была бы совершенно иной.
Переселение случилось как раз вовремя: в этом десятилетии произошло усиление Крума, одного из самых грозных предводителей болгар. Сначала он уничтожил аваров, затем, в 807 году, объединил дунайских болгар с теми, что жили в Трансильвании, сделав из них одну нацию. В конце осени 808 года он разбил византийскую армию у реки Стримон, а еще через полгода добрался до Софии и перебил весь ее гарнизон. Такая жестокость не могла остаться безнаказанной. Никифор немедленно покинул столицу во главе армии и при помощи нескольких форсированных переходов к Пасхе дошел до болгарской столицы Плиски, которая оказалась практически незащищенной. Деревянный дворец хана был сожжен дотла. Дойдя до Софии, Никифор остался там, чтобы заново отстроить крепость, а затем триумфально вернулся в Константинополь.
Весь 810 год император провел в подготовке к решающей кампании против Крума. С тех пор как умер Гарун, на восточной границе было спокойно, и армии азиатских фем могли присоединиться к своим европейским товарищам по оружию. В мае 811 года огромное войско вышло через Золотые ворота. Во главе его ехали император и его сын Ставракий. Плиску снова разрушили; Никифор не пощадил ни женщин, ни детей (говорят, что младенцев бросали в молотилки). 24 июля, все еще преследуя своего врага, он повел войско через скалистое ущелье, и болгары воспользовались благоприятным случаем, чтобы за ночь перегородить оба выхода из ущелья высоким деревянным частоколом. На рассвете Никифор понял, что попал в ловушку. Большинство его солдат изрубили мечами, а из тех, кто остался, многие сгорели, когда болгары подожгли частокол, а прочие погибли под искусственно вызванными обвалами. Бежать удалось немногим, в основном это была кавалерия, но из-за преследовавших их болгарских всадников они в панике прыгали в реку, и многие утонули. Ставракия, который испытывал невыносимые муки из-за поврежденного позвоночника, понесли обратно в Константинополь. Тело Никифора нашли на месте боя и отнесли в лагерь болгар, где отрубили ему голову и насадили ее на кол. Позже Крум приказал оправить череп Никифора в серебро и до конца жизни использовал его в качестве чаши для питья.
На Босфоре весть о смерти императора вызвала ужас. Люди никогда не любили Никифора, но были глубоко оскорблены этим поражением. Теперь они нуждались в новом сильном правителе, способном восстановить армию и вести переговоры с Карлом Великим, который все более настойчиво требовал признания своих имперских притязаний. Ждать чего-то подобного от Ставракия не приходилось – парализованный и страдающий от постоянных болей, он вызывал лишь жалость. Поскольку Ставракий был бездетен, он явно должен был отречься от престола в пользу единственного родственника мужского пола – мужа его сестры Михаила Рангаве, чье почти чудесное спасение из роковой битвы словно говорило о некоем Божьем расположении. Таким образом, 2 октября 811 года Михаил был коронован василевсом. Ставракия постригли в монахи; он умер в монастыре три месяца спустя.
Михаил I не оправдал надежд своих подданных. Слабовольный и легко поддающийся влиянию, он был прирожденной марионеткой, которой мог управлять любой, кто дергает за ниточки. Главными кукловодами стали два церковнослужителя, обладавшие в ту пору наибольшим влиянием: патриарх Константинополя Никифор и монах Фео́дор Студит. Никифор, как и его предшественник Тарасий, раньше был чиновником. Человек больших способностей и абсолютной честности, глубоко верующий священник и непоколебимый сторонник религиозных изображений, он тем не менее вызывал недоверие и ненависть со стороны монастырской партии, возглавляемой Феодором Студитом. Для них он был самозванцем, духовным лицом лишь по должности, чье посвящение в духовный сан стало насмешкой над самыми священными таинствами церкви. Их враждебность была тем более опасна, что Феодор, обладавший большой энергией и личным обаянием, быстро начал оказывать огромное влияние на императора, который советовался с ним по всем вопросам, как мирским, так и церковным, и всегда следовал его советам.
Когда Михаил взошел на престол, послы империи уже какое-то время находились при дворе Карла Великого в Ахене, и к смерти Никифора были достигнуты соглашения по всем ключевым вопросам. Правда, прошел еще год, прежде чем другие послы – на этот раз представители Михаила – отправились приветствовать Карла Великого в качестве императора, а мирный договор был заключен еще три года спустя; однако можно не сомневаться, что первым ветвь мира протянул Никифор – не зря последовавший за этим период называли
По некотором размышлении император Запада мог показаться не такой уж плохой идеей. Константинополь, может, и стал Новым Римом, но оставался совершенно греческим по своей сути, не имел ничего общего с новой Европой, зарождающейся по ту сторону Адриатики, и не обладал в тех краях властью. Именно Ахен, а не Византий вновь установил на Западе
Умирающий Ставракий был прав, возражая против воцарения Михаила Рангаве. Тот был почти до безумия расточителен и тратил огромные суммы на церкви и монастыри, отказываясь раскошеливаться лишь на одну статью расходов – оборону империи, в которой она нуждалась, как никогда прежде. Весной 812 года Крум захватил Девелтос – византийский город на Черном море – и взял в плен всех его жителей, включая епископа. В июне Михаил собрался оказать Круму сопротивление, однако недавно набранная армия взбунтовалась, и он был вынужден вернуться домой. Следующей целью хана стала Месембрия – один из богатейших портов на Балканах. Когда началась осада, патриарх Никифор провел службу в константинопольской церкви Святых Апостолов, прося Бога о заступничестве. В середине службы половина собравшихся внезапно окружила мраморный саркофаг Константина V и стала молить мертвого императора восстать из могилы и повести их к победе, как он часто делал это в прошлом. Вывод напрашивался сам собой: Константин был иконоборцем; под властью трех его преемников-иконопочитателей империя вновь и вновь подвергалась унижению и подавлению. Словом, маятник вновь был готов качнуться в обратную сторону.
5 ноября 812 года Месембрия пала. Михаилу стало ясно, что ему вновь придется выступить против врага и на этот раз он обязан победить. Всю зиму он собирал войска со всех уголков империи и в мае 813 года выступил в поход. В июне армии встретились в районе Вернисикии близ Адрианополя, и 22 июня Иоанн Аплакис, командующий македонцами на левом фланге, повел своих людей в атаку. Болгары в беспорядке отступили, и казалось даже, что битва закончится, едва начавшись. Однако затем произошло поразительное: анатолийские войска с правого фланга под командованием армянина по имени Лев внезапно обратились в бегство и покинули поле боя. По рассказам очевидцев, сначала Крум стоял, не веря своим глазам, а потом его воины обрушились на несчастных македонцев и всех их перебили. Теперь никто не стоял на его пути в Константинополь, и 17 июля болгары разбили лагерь у стен города. Однако к этому времени Михаил Рангаве уже не был императором. Ему вновь удалось уйти невредимым и вернуться в Константинополь, где он сообщил патриарху о своем намерении отречься от престола. Вместе с императрицей и пятью детьми он укрылся в церкви, пока не получил гарантий безопасности. Их пощадили, хотя троих сыновей Михаила кастрировали, чтобы помешать им в будущем претендовать на власть, а жену Прокопию и двух дочерей заточили в монастыри. Сам Михаил, приняв монашеское имя Анастасий, удалился в монастырь на одном из Принцевых островов в Мраморном море, где и умер в 845 году; а армянин Лев, который предал императора и не дал свершиться решительной победе, вошел в Константинополь через Золотые ворота и триумфально поехал к императорскому дворцу.
Так что же произошло на самом деле? Единственным разумным объяснением представляется предательство. Явная трусость анатолийцев, должно быть, была притворной и демонстрировалась с целью посеять настоящую панику. Что касается их командующего, сам он твердо стоял до последнего и тем самым спас свою репутацию и получил византийскую корону под именем Льва V. А что же Крум? Болгары неизменно избегали боев на открытых равнинах – так с чего вдруг их хитрый хан отказался от привычной тактики и повел свое войско навстречу армии, намного превосходящей его по численности? И действительно ли он замер на месте от удивления, пока анатолийцы бежали с поля боя, или просто позволил им уйти достаточно далеко, прежде чем принялся истреблять отважных македонцев?
За плечами у Крума было шесть лет непрерывных побед. На его совести значились смерть двух римских императоров и падение третьего, и он нанес поражение двум имперским армиям. Однако пока ему пришлось остановиться: он знал, что стены Константинополя невозможно взять штурмом. Поскольку из города не последовало никакой реакции, в качестве платы за отступление он потребовал выдать ему огромное количество золота и сундуков с роскошной одеждой, а также самых красивых девушек империи. В ответ Лев V Армянин предложил личную встречу у северной оконечности стены, где она спускается к Золотому Рогу. Он прибудет туда по воде, Крум – по суше, оба будут без оружия и явятся в сопровождении нескольких безоружных людей.
Хан принял предложение и поехал к назначенному месту верхом. Там к нему присоединился император и придворный чиновник по имени Гексабулиос. Все вроде бы шло гладко, но вдруг Гексабулиос сделал жест, в котором Крум распознал тайный сигнал, и едва успел прыгнуть в седло, как из укрытия неподалеку выскочили трое вооруженных людей. Он галопом помчался в безопасное место и был слегка ранен дротиками, которые нападавшие метали ему вслед; эта рана лишь усилила его ярость от столь бесстыдного предательства.
Крум начал мстить на следующий день. Болгары не могли проникнуть за стены, но они спалили дотла предместья за Золотым Рогом, со всеми их церквами, дворцами и монастырями. Все живое, уцелевшее в огне, безжалостно убивалось. Когда он отправился домой, сельскую местность к западу от города постигла та же участь. Евдомский дворец был разрушен до основания, от Селимбрии осталась лишь дымящаяся груда пепла; мужчин убивали, женщин и детей угоняли в рабство. После этого Крум повернул на север, к Адрианополю. Город уже некоторое время осаждало войско его брата, запасы еды подходили к концу, и прибытие Крума с основной частью армии наконец сломило дух осажденных. Всех жителей (10 000 человек) увели за Дунай, где многие из них, в их числе и архиепископ, приняли мученическую смерть.
Однако империя не сдавалась; ярость Крума возросла, когда осенью ему сообщили о внезапном нападении на болгарскую армию близ Месембрии. Эту атаку спланировал и осуществил сам император, который застал противника врасплох во время сна, в результате чего многих перебили. После этого Лев V двинулся вглубь вражеской территории; там он пощадил всех взрослых, но всех найденных детей хватали и разбивали им головы о камни. На этот раз хан принял решение сокрушить стены Константинополя, какими бы крепкими они ни были, а с ними и саму Византию. К началу весны 814 года столица гудела от слухов о его приготовлениях: о штурмовых лестницах и таранах, о высоких осадных машинах и катапультах, которые могли бросать в стены огромные камни или перебрасывать через них горящие головни. Византийцы лихорадочно работали над укреплением защитных стен, но спасение пришло с другой стороны. 13 апреля 814 года, когда новое войско Крума было готово выступать, у него случился внезапный припадок, и через несколько минут он скончался.
На империю снизошел мир. Сын Крума Омуртаг был молод и неопытен, и его внимание целиком поглотил мятеж болгарской аристократии. Подобные волнения в Багдаде парализовали и халифа аль-Мамуна. На Западе сохранялся
Нам мало известно о внешности императора Льва V; гораздо больше сведений мы можем почерпнуть о его характере. Первым следует упомянуть его всепоглощающее честолюбие: он поднялся к верховной власти из самых низов и лишь благодаря собственным усилиям. Если принять приведенное выше объяснение его поведения в битве при Версинике, то у нас не будет причин сомневаться в его мужестве или лидерских качествах; однако рассказы о его походе на болгар в 813 году указывают на присущую ему звериную жестокость, которая быстро завладевала им в гневе. Кроме того, он был армянином – этот народ известен находчивостью, хитростью, острым и тонким умом.
Этот ум ярко проявился в 814 году, когда Лев V вновь навязал империи иконоборчество. Причины для такого шага сильно отличались от тех, которыми руководствовался его тезка почти сто лет назад. Лев III искренне верил, что он повинуется воле Господа; подход Льва V был сугубо практическим. К этому времени город наводнили обездоленные крестьяне, которых сарацинские набеги на восточные провинции вынудили покинуть свои дома и лишили небольших земельных наделов. Крестьяне оказались довольно полезными во время войны с болгарами, однако с наступлением мира им вновь пришлось просить милостыню. Почти все эти уроженцы восточных провинций были иконоборцами и к тому же склонны винить в своих несчастьях Ирину, а через нее – осуждение иконоборчества, причиной которого она стала.
Таким образом, к 814 году существовала грозная волна народной поддержки иконоборчества не только среди недовольных солдат, но и среди представителей высшего класса и армейских чинов, и эта волна могла стать опасной, если не принять ее в расчет. Так что план Льва V был скорее средством сохранения внутригосударственного мира, чем выражением религиозных убеждений. Первым его шагом стало назначение специальной комиссии, которой приказали изучить Библию и писания Отцов Церкви в поисках доказательств в пользу иконоборчества. Председателем комиссии Лев назначил блестящего молодого армянина по имени Иоанн Грамматик, а его заместителем – епископа Антония Силейского, милого старого распутника, который большую часть времени рассказывал другим членам комиссии двусмысленные истории.
В декабре император, вооружившись отчетом комиссии, призвал во дворец патриарха Никифора. Вначале он предложил убрать лишь те иконы, которые висели низко, – «чтобы порадовать солдат»; однако патриарх и слышать об этом не хотел, и тогда Лев V, со свойственным ему коварством, придумал план. Первой его мишенью стало огромное изображение Христа над воротами Халке, которое убрали по приказу Льва III в 726 году и впоследствии вернули на место по приказу Ирины. Отряд солдат должен был устроить беспорядки, во время которых выкрикивать проклятия и оскорбления в сторону иконы; по случайности туда явится император и прикажет снять икону, чтобы сохранить ее от подобного святотатства в будущем.
Все прошло в соответствии с планом. После этого, ранним рождественским утром, у патриарха состоялась еще одна аудиенция с императором. Лев V вкрадчиво уверил его, что не планирует каких-либо богословских изменений, и позже, во время рождественской службы в соборе Святой Софии, нарочито бил поклоны перед иконой, изображающей Рождество Христово. Меньше чем через две недели, на Богоявление, заметили, что он больше не склоняется перед иконами. Еще через несколько дней он вновь призвал к себе Никифора, однако на этот раз патриарх пришел не один. С ним к императору явилась большая группа верующих, среди которых был и Феодор – бывший враг, но теперь его твердый сторонник. Во время аудиенции Феодор открыто выказал неповиновение императору; вскоре после этого Никифора посадили под негласный домашний арест, что помешало ему исполнять свои официальные обязанности.
На Пасху в храме Святой Софии прошел Всеобщий синод, хотя, несмотря на название, множество епископов-иконопочитателей не получили на него приглашения. К этому времени патриарх заболел и не мог посетить собрание, так что его сместили с поста заочно. На его место император назначил, что немаловажно, родственника Константина V по имени Феодот Касситера. Новый патриарх, несомненно, был иконоборцем, но оказался совершенно не способен управлять синодом. Никифор наверняка смог бы подействовать на собравшихся своим авторитетом; однако, когда некоторых ортодоксальных епископов подвергли перекрестному допросу и обстановка накалилась, Феодот утратил контроль над ситуацией. Лишь после того, как на несчастных прелатов напали физически (их швырнули на землю, били руками и ногами и плевали на них), делегаты заняли свои места и поступили так, как им велели.
Когда возродилось иконоборчество, была ликвидирована непосредственная опасность гражданских беспорядков, а на всех границах установился мир, Лев V смог поздравить себя с отличным началом правления. Он не стал принимать строгих мер против большинства иконопочитателей, которые отказывались покориться. Нескольких самых громогласных противников иконоборчества для проформы наказали: к примеру, настоятеля Феодора, признанного лидера иконопочитателей, трижды бросали в разные тюрьмы. Однако Феодор сам напросился: в предыдущее Вербное воскресенье он приказал монахам обойти вокруг монастыря, неся на уровне плеч самые ценные иконы. Однако большинство иконопочитателей обнаружили, что могут продолжать жить как прежде, если будут держаться в тени. Главными интересами Льва V были государственная безопасность и общественный порядок; богословские размышления, столь дорогие сердцу Феодора, имели для него второстепенное значение. И все же эдикт 815 года неизбежно вызвал новую волну разрушений. Кто угодно мог крушить любые изображения религиозного характера, не боясь понести наказание. Одежду с изображением Христа, Богородицы или святых рвали в клочья или топтали ногами; расписные панно мазали нечистотами, рубили топорами или жгли на площадях. Два периода иконоборчества нанесли огромный урон искусству, а если принять во внимание великолепное качество немногих остатков византийского искусства, переживших эти времена, то эта потеря сказывается до сих пор.
С самых ранних лет военной карьеры Лев V дружил с Михаилом – грубоватым, необразованным, заикающимся человеком скромного происхождения из провинциального фригийского городка Аморий. Когда Лев триумфально въехал в императорский дворец, Михаил ехал следом; когда они оба спешились, Михаил нечаянно наступил на мантию императора и чуть не сорвал ее с его плеч, но, несмотря на это, Лев назначил его командующим экскувиторами – одним из первоклассных дворцовых полков. Однако осенью 820 года до императора дошли слухи, что его друг занимается подстрекательством к мятежу, и на Рождество был раскрыт заговор, во главе которого, несомненно, стоял Михаил. Лев V немедленно призвал его к себе и предъявил доказательства; Михаил признал свою вину, и император приказал бросить его в огромную печь, которая подогревала воду для дворцовых ванн. Этот ужасный приговор привели бы в исполнение немедленно, если бы не его жена Феодосия. Она спросила, как он собирается принимать рождественское причастие, имея на совести подобное деяние. Тронутый ее словами, он отменил приказ. Приговоренного заковали в кандалы и заперли в дальней комнате дворца под постоянным надзором. Ключи Лев забрал себе и, глубоко встревоженный, пошел спать.
Но заснуть он не мог. Повинуясь внезапному порыву, он встал, схватил свечу и поспешил сквозь лабиринт коридоров к камере Михаила. Он обнаружил охранника крепко спящим на полу; узник лежал на убогом ложе и, по всей видимости, тоже спал. Лев тихо удалился, однако он не знал, что в комнате был третий человек. Михаил ухитрился взять с собой одного из личных слуг, который, услышав шаги, спрятался под кровать. Он не мог видеть лица пришедшего, но ему хватило вида багряных сапог, которые мог носить только василевс. Как только Лев ушел, он разбудил своего хозяина и охранника; второй, понимая, какая опасность грозит ему самому, с готовностью согласился помочь узнику. Под предлогом, что Михаил очень хочет покаяться в грехах перед казнью, охранник отправил еще одного надежного слугу Михаила в город, якобы для поиска священника, но на самом деле для того, чтобы собрать его соратников и организовать спасение.
Вскоре план был готов. Существовала традиция: по большим церковным праздникам хор монахов собирался у ворот дворца, прежде чем пойти в часовню Святого Стефана. В то рождественское утро, 25 декабря 820 года, задолго до первых лучей солнца, заговорщики оделись в монашеские рясы, скрыли лица под капюшонами, присоединились к певчим и пошли с ними во дворец. Оказавшись в часовне, они затерялись в темных углах. Вступительный гимн был сигналом к появлению императора, который занял привычное место и присоединился к пению. Заговорщики дождались, пока гимн дойдет до кульминационной точки, и напали. Как ни странно, Лев и совершавший богослужение священник оба надели остроконечные меховые шапки, чтобы защититься от пронизывающего холода. Первым нападению подвергся священник, и эта небольшая отсрочка дала императору возможность схватить тяжелый крест, которым он собирался защищаться. Однако через мгновение ему отрубили мечом руку у плеча, и она покатилась по полу, все еще сжимая в пальцах крест. Лев упал на землю, и следующий удар меча лишил его головы. Убийцы поспешили в камеру Михаила, где, к своему смятению, обнаружили, что не могут отпереть замки на его оковах. Нового императора Византии отнесли к трону и усадили на него в тяжелых железных ножных кандалах. Лишь около полудня во дворец прибыл кузнец с тяжелым молотом и зубилом и освободил Михаила – как раз вовремя, чтобы тот успел доковылять до храма Святой Софии на свою коронацию. Вскоре после этого останки Льва V вынесли из общественной уборной и протащили обнаженный труп до Ипподрома, где выставили на всеобщее обозрение. Оттуда его на муле отвезли в гавань, где ждали императрица и ее четверо сыновей; всех погрузили на корабль, который отвез их в ссылку на Принцевы острова. По прибытии их ждали плохие вести: новый император пожелал, чтобы всех четырех мальчиков кастрировали якобы с целью не допустить мыслей об отмщении.
Было бы большим преуменьшением сказать, что Михаил II Травл взошел на византийский трон с обагренными кровью руками. Конечно, многие другие императоры поступали так же, однако ни один не убивал своего предшественника более хладнокровно и с меньшими основаниями. У Льва V были свои недостатки, однако он многое сделал для восстановления благополучия империи, и, будь у него такая возможность, продолжал бы править твердой и уверенной рукой. Михаил мог оправдать это убийство отсутствием у Льва способностей к управлению не больше, чем религиозными мотивами, так как он разделял взгляды Льва на иконоборчество. Словом, им двигало исключительно тщеславие.
Жители Константинополя прекрасно это осознавали. Они смеялись над неотесанностью Михаила II, но и боялись его. И все-таки он оказался лучшим правителем, чем они ожидали, и его правление отмечено не грубостью и жестокостью, а крепким здравым смыслом. Руководствуясь именно им, он короновал своего семнадцатилетнего сына Феофила, сделав его соправителем. Михаил II прекрасно осознавал, что стал седьмым по счету василевсом за последние четверть века и что двое из его предшественников были низложены, двое погибли в битвах, а еще двоих убили. Кроме того, последние три из них не приходились друг другу и ему самому родственниками. Больше всего империя нуждалась в стабильности, и коронация Феофила стала первым шагом в этом направлении. Однако Феофилу самому следовало обзавестись наследником, так что вторым шагом была его женитьба на Феодоре, девушке поразительной красоты из Пафлагонии.
К тому времени империя вновь оказалась под угрозой – на сей раз со стороны военного авантюриста Фомы Славянина. Пока был жив Лев, поручивший ему командование значительными военными силами, Фома не доставлял никакого беспокойства, но, как только трон перешел к его давнему сопернику Михаилу, он принялся подстрекать народ к мятежу. На Востоке Фома объявил себя императором Константином VI, которому чудесным образом удалось избежать ослепления по приказу своей матери Ирины, и даже организовал церемонию коронации в Антиохии, которая тогда находилась в руках мусульман. На Западе Фома занял позицию ярого противника иконоборчества, надеясь таким образом завоевать широкую поддержку. Он повсюду выставлял себя борцом за права бедняков и всех, кто находился под гнетом налогов и коррумпированных чиновников. Несмотря на довольно почтенный возраст, в нем, похоже, было что-то привлекательное: его любезность и обаяние резко выделялись на фоне несвязной и грубой речи императора. Однако бесчисленные сторонники Фомы не знали, что он получал значительную финансовую поддержку от халифа аль-Мамуна, которому он вполне мог пообещать в случае успеха сделать империю феодальным владением халифата.
Этот испорченный, обидчивый и все же харизматичный человек вторгся в империю весной 821 года, и в течение нескольких месяцев всего две фемы во всей Малой Азии остались верными Михаилу II. Поняв, что у него за спиной находится практически вся империя от Арарата до Эгейского моря, в декабре 821 года Фома прошел через Фракию и осадил Константинополь. Однако жители столицы отличались от жителей Анатолии. Они сопротивлялись со своим обычным мужеством, а стены их города, как всегда, были прочными. Осадные машины Фомы не могли сравниться с катапультами и баллистами, которые Михаил II приказал разместить на крепостных валах; и, хотя он разгромил флот у анатолийского побережья, яростные зимние ветра не давали его кораблям причинить городу какой-то значительный ущерб. Когда настала вторая после мятежа зима, Фома все еще не сумел одержать ни одной крупной победы, но эта патовая ситуация могла бы длиться бесконечно, если бы не сын Крума Омуртаг, который заключил с империей тридцатилетнее перемирие и предложил Михаилу помощь оружием. В марте 823 года огромное войско болгар помчалось на юг и наголову разбило мятежную армию на равнине близ Гераклеи. Когда несколько недель спустя император выехал из столицы со своей армией, чтобы раз и навсегда разобраться с Фомой, у того уже не было сил к сопротивлению. Фома попытался применить обычную тактику притворного бегства, но, когда следовало повернуться и напасть на врага, его войска просто сложили оружие. Сумев уйти с горсткой соратников, он бежал в Аркадиополь и забаррикадировался там.
Роли поменялись: Михаил II стал осаждающим, а Фома осажденным. Фома продержался все лето, но в октябре, когда его люди были вынуждены поедать гниющие трупы лошадей, стало ясно, что дальнейшее сопротивление невозможно. Император послал в город сообщение, в котором обещал солдатам полное помилование, если они передадут своего предводителя в его руки. Не желая подвергнуться массовому истреблению, те согласились. Фому привели к императору в цепях и грубо толкнули на землю; Михаил II поставил на шею жертвы ногу в багряном сапоге и объявил его участь: ему надлежало отрубить ступни и кисти, а тело посадить на кол. Приговор немедленно привели в исполнение, и к началу 824 года самое серьезное восстание в византийской истории завершилось.
Однако этого нельзя было сказать о несчастьях Михаила II. В 825 году в византийских водах показался огромный арабский флот, везущий 10 000 вооруженных мусульманских беженцев, высланных из Андалусии за несколько лет до того. Они захватили Александрию в 818 году, а семь лет спустя халиф аль-Мамун выслал их, и они направились на Крит, где основали город Кандия (современный Ираклион), который с тех пор оставался столицей острова. Оттуда они быстро расселились по острову, насильственно насаждая ислам и обращая местных жителей в рабство. С этого времени Крит стал прибежищем пиратов, и ни один остров или гавань в восточной части Средиземного моря не могли считать себя защищенными от их нападений; Кандия же стала самым оживленным рынком рабов того времени. С 827 по 829 год Михаил трижды отправлял туда войска, однако для восстановления контроля над этим регионом потребовалось еще несколько попыток, которые предпринимали уже его преемники.
Всего через два года после захвата Крита еще одна группа арабов вторглась на территорию Сицилии, однако на этот раз они явились по приглашению – чтобы поддержать Эвфемия, бывшего византийского флотоводца, которого сняли с должности из-за любовной связи с местной монахиней. Решив, что лучшая защита – нападение, он поднял восстание, попросив о помощи эмира североафриканского Кайруана. В июне 827 года на Сицилию приплыл флот почти из ста арабских кораблей. Завоевателям не удалось сделать все по-своему. Эвфемия вскоре убили, однако борьба между христианами и сарацинами (которую до сих пор каждый вечер изображают в традиционных кукольных представлениях в Палермо) продлилась полвека. Тем не менее Сицилия оказалась даже лучшей цитаделью для пиратов, чем Крит: вскоре войска пророка пересекли Мессинский пролив, захватили Калабрию и большую часть Апулии и добрались оттуда через Адриатику до побережья Далмации. Император и его преемники делали все возможное, но их флот не мог справиться с Критом и Сицилией одновременно.
Как и его предшественник, Михаил II не интересовался богословскими рассуждениями. Можно сказать, что император был иконоборцем: как он сам заявлял, он ни разу в жизни не поклонялся иконе. Однако Михаил II не был фанатиком. Взойдя на трон, он освободил и вернул из ссылки всех приговоренных иконопочитателей, включая, разумеется, и Феодора Студита, который немедленно возобновил кампанию по восстановлению икон. Хотя Михаил II твердо придерживался своих основных принципов, он был готов позволить своим подданным жить так, как им нравится, при условии, что они воздержатся от проповедей или попыток обратить других в свою веру. За пределами столицы все было еще проще. Профессиональные иконописцы или пылкие иконопочитатели могли уехать в Грецию или Малую Азию и там без помех заниматься своими делами.
Такая умеренность сделала императора популярным в религиозных кругах. Единственные серьезные разногласия с церковью случились у него по поводу его второго брака, в который он вступил после смерти любимой первой жены Феклы. Ортодоксальные богословы осуждали повторные браки, особенно если в них вступали императоры; еще более неудачным обстоятельством стало то, что вторая жена Михаила – Евфросиния, дочь Константина VI, – долгое время была монашкой. Неизвестно, каким образом Михаилу удалось добиться ее освобождения от монашеского обета, но он сумел это сделать, и второй брак оказался для него столь же счастливым, как и первый. Евфросиния дежурила у постели мужа во время его последней болезни и в октябре 829 года закрыла ему глаза. Он стал первым императором за полвека, который умер в своей постели, оставаясь при этом правящим монархом, и первым, кто оставил после себя крепкого и здорового сына, ставшего его преемником.
Ко времени смерти отца Феофил уже был его соправителем в течение восьми лет, но в летописях того периода о нем почти нет упоминаний. Приняв власть в возрасте 25 лет, он получил то, что полагалось ему по праву, и проявил прекрасные способности к ответственному управлению империей. В отличие от Михаила II Феофил был интеллектуалом, с характерной для византийца страстью к богословию; однако он также получил отличное военное образование и был весьма компетентным полководцем. Наконец, новый император был эстетом и покровителем искусств и питал особую любовь к исламской культуре. Как и его пример для подражания, великий халиф Гарун аль-Рашид, Феофил довольно рано взял в привычку бродить инкогнито по улицам Константинополя, слушая жалобы людей и постоянно изучая цены, особенно на продукты питания. Кроме того, раз в неделю он ездил верхом из одного конца города в другой – из дворца до храма Богородицы во Влахернах, и по дороге любой из его подданных мог подойти к нему и пожаловаться на несправедливое обращение.
Таким образом, Феофил стал чем-то вроде легенды еще при жизни; и все же, при всей его любви к справедливости и относительной доступности, у него были собственные твердые взгляды на империю. Как бы часто император ни сходил с пьедестала, он знал, что пьедестал этот должен быть сделан из чистого золота. В этом Феофил снова равнялся на пример Гаруна: любви императора к изобилию и роскоши не было равных со времен самого Юстиниана. Всего через несколько месяцев после восшествия на престол Феофил отправил в Багдад дипломатическую миссию, которую возглавлял Иоанн Грамматик. Формально она должна была сообщить халифу аль-Мамуну о воцарении Феофила, однако ее настоящей целью было впечатлить халифа богатством и щедростью византийского императора. В качестве подарков Иоанн вез самые роскошные произведения искусства, когда-либо созданные руками ювелиров и других мастеров Константинополя. Халиф также получил 36 000 слитков золота, которыми мог распоряжаться по своему усмотрению, и говорят, что он раздавал их «словно морской песок». Остается загадкой, откуда взялось все это богатство. Михаил II всегда придерживался суровой экономии, но он ни за что не смог бы скопить и четверти тех сумм, которые его сын раздавал с такой щедростью. Однако Феофил никогда не влезал в долги и оставил после себя казну гораздо более полной, чем она была в начале его правления. Следовательно, к концу правления Михаила II империя неожиданно получила доступ к новому и, по-видимому, неистощимому источнику богатства; возможно, были открыты золотые рудники в Армении, но мы не знаем, так ли это.
Имея вкус к дорогим вещам и средства для их приобретения, император затеял в столице масштабную программу строительства, которая сосредоточилась на Большом дворце. Изначально здание было заложено Константином в эпоху основания города, но его в значительной степени перестроили при Юстиниане. Феофил полностью его переделал, выстроив новые помещения из мрамора и порфира, со стенами, выложенными великолепным мозаиками. К северо-востоку от Большого дворца, рядом с храмом Святой Софии, находился дворец Магнавра, также построенный при Константине; именно там Феофил установил свою самую знаменитую механическую игрушку. Послы, которых принимали в этом дворце, с изумлением видели перед собой императорский трон, стоящий в тени золотого платана, на ветках которого сидели украшенные драгоценными камнями птицы; казалось, что некоторые из них спорхнули с дерева на трон. Вокруг трона лежали львы и грифоны с поднятыми головами, тоже сделанные из золота. Еще больше изумлялись гости, когда по сигналу животные вставали, львы рычали, а все птицы одновременно пели. Внезапно этот хор прерывался звуками музыки, которые издавал золотой орган, после чего наступала тишина, в которой можно было беседовать. Когда гость вставал, чтобы удалиться, все повторялось, и хор животных и птиц звучал до тех пор, пока он не покидал зал.
Справедливым будет добавить, что Феофил тратил много времени и средств на оборону Константинополя. Когда город осаждали войска Фомы, некоторое беспокойство вызвали стены вдоль берега Золотого Рога. Задуманный Михаилом II амбициозный план сделать их выше по всей длине был почти целиком осуществлен Феофилом. Возможно, он был расточителен и эгоистичен, но прекрасно понимал, что у него есть обязанности, и никогда от них не уклонялся.
По грустной иронии судьбы этот самый проарабский из всех императоров провел почти все годы своего царствования в войне с исламом. В течение шестнадцати лет на восточной границе все было спокойно: халифат, занятый внутренними проблемами, прекратил ежегодные вторжения. Затем, в 829 году, столкновения вспыхнули снова. В первых кампаниях удача была на стороне Феофила. Он провел успешный поход на территорию врага в 830 году, а в 831 году взял инициативу в свои руки и вторгся в находившуюся в руках мусульман Киликию. По возвращении в Константинополь Феофил устроил торжественный въезд победной армии в город, но, увы, празднование оказалось преждевременным, а успех недолговечным: осенью того же года императорская армия потерпела сокрушительное поражение. Смерть аль-Мамуна в августе 833 года дала византийцам небольшую передышку, пока его младший брат и преемник аль-Мутасим пытался разрешить обычные трудности с подтверждением собственной власти; но в 837 году война возобновилась. Феофил, который за это время многое успел сделать для укрепления армии, предпринял достаточно успешные (по крайней мере, в его глазах) походы в Месопотамию и Западную Армению, чтобы стать поводом еще для одного триумфального празднества. Однако он снова праздновал слишком рано. В апреле 838 года аль-Мутасим выехал из дворца в Самарре во главе армии, численность которой составляла около 50 000 человек, столько же верблюдов и 20 000 мулов. На его знамени было написано одно-единственное слово –
Вскоре за Анкарой последовал и Аморий. Многие его обитатели укрылись в большом храме, где завоеватели сожгли их заживо; других взяли в плен и увели в рабство. По пути, когда запасы воды у арабов уменьшались, пленных убивали или оставляли умирать от жажды в пустыне. Лишь 42 человека выжили в этом походе обратно в Самарру. В течение семи лет плена они упорно отказывались отречься от своей религии, и в конце концов им предложили выбор: обращение в ислам или смерть. Все они без колебаний выбрали смерть, и 6 марта 845 года их обезглавили на берегу Тигра; они вошли в историю Греческой православной церкви как 42 мученика из Амория.
В Константинополе это трагическое событие расценили как личное оскорбление, нанесенное императору и его семье. Серьезно встревоженный Феофил немедленно отправил личное послание западному императору Людовику Благочестивому, в котором обращался со страстной мольбой о помощи и предлагал совместную атаку на арабов. Союз между двумя императорами предлагалось скрепить браком между одной из его дочерей и внуком Людовика I, будущим Людовиком II. Византийских послов тепло приняли при дворе Людовика в Ингельхайме в июне 839 года, и переговоры продолжались с перерывами следующие четыре года, несмотря на то что оба императора за это время умерли. Если бы переговоры были плодотворными, то эпоха крестоносцев настала бы примерно на 250 лет раньше; однако они так ни к чему и не привели. Халиф не стал доводить свою победу до конца, и только в 842 году огромный флот отплыл из сирийских портов в Константинополь. Флот пал жертвой внезапного шторма, и из всех кораблей уцелело лишь семь; однако аль-Мутасим так и не узнал об этом несчастье: 5 января он умер в Самарре, а всего через пятнадцать дней Феофил последовал за ним.
Поскольку Феофил восхищался арабским искусством и образованностью, нет ничего удивительного в том, что он разделял иконоборческие убеждения своих непосредственных предшественников; однако он не был фанатиком. Лазаря, выдающегося иконописца того времени, высекли кнутом и выжгли клеймо на ладонях (надо признать, сделано это было после многочисленных предупреждений), однако известно, что после освобождения он выполнил по меньшей мере два важных заказа, в том числе и гигантскую фигуру Христа вместо той, которую убрал с ворот Халке Лев V, так что нанесенные ему увечья не могли быть слишком тяжелыми.
В целом складывается впечатление, что в случаях, когда император предпринимал карательные меры, его мотивы были больше политическими, нежели религиозными. Феофил не допускал публичной демонстрации культа икон в Константинополе, но в любых других областях империи, а также в своих частных домах в столице его подданные могли поступать как считают нужным. Возможно, сам Феофил подсознательно понимал, что силы иконоборчества почти на исходе, да и времена менялись. В воздухе витал новый гуманизм, возрожденное осознание древнего классического образа мыслей, который выступал за разум и ясность и не имел ничего общего с замысловатой, интроспективной одухотворенностью восточного ума. В то же время народ, от природы обладавший художественными склонностями и так давно изголодавшийся по визуальной красоте, тосковал по старым знакомым образам, которые говорили о временах большей безопасности и уверенности; и, когда 20 января 842 года император Феофил умер от дизентерии в возрасте 38 лет, эпоха иконоборчества умерла вместе с ним.
Императрица Феодора, оказавшаяся теперь регентшей при двухлетнем сыне, главной задачей сделала искоренение иконоборчества на всей территории империи. Она действовала осторожно: пылкий иконоборец Иоанн Грамматик прочно сидел на патриаршем престоле, и наверняка еще оставались старики, которые помнили фиаско 786 года, когда обладавшая верховной властью женщина задалась той же целью и это чуть не привело к мятежу. Впрочем, Феодора была умнее Ирины; кроме того, ей повезло иметь в числе своих советников трех исключительно способных мужчин: дядю Сергия, брата Варду и логофета Феоктиста. Дядя и брат разделяли ее взгляды; Феоктист же, хоть и иконоборец в душе, прежде всего был государственным деятелем, понимавшим, что, если новый режим не предпримет решительных действий, иконопочитатели возьмут закон в собственные руки. Эти четыре человека с осторожностью составили план и затем объявили о созыве собора в начале мая 843 года.
Собор прошел довольно гладко; единственной серьезной проблемой стал отказ Иоанна Грамматика оставить свой пост – он удалился в свою виллу на Босфоре только после принудительного смещения с патриаршего престола. На его место избрали монаха по имени Мефодий и подтвердили решения Седьмого Вселенского собора, который положил конец первому периоду иконоборчества в 787 году. Однако по настоянию Феодоры имя ее почившего мужа не было внесено в списки известных иконоборцев, которых отныне предавали анафеме как еретиков. Усердно распространявшийся рассказ о том, что он покаялся на смертном одре, можно не принимать во внимание, но это помогло предотвратить возникновение неловких ситуаций, так что серьезных возражений не последовало. Была одержана победа ясности над мистицизмом, греческой мысли над восточной метафизикой, Запада над Востоком. Как это часто бывает, эта победа почти целиком обязана своим долгосрочным успехом умеренности и великодушию победителей. Прошло почти четверть века, прежде чем в главном храме была открыта образная мозаика – огромное, западающее в душу изображение Богородицы и сидящего на престоле младенца Христа, которые и сегодня бесстрастно взирают на нас сверху вниз.
Поделиться книгой: