Элитные группы в «массовом обществе»

Выпускники public schools не только составляли ядро политиков и высших чиновников, но значительную часть экономической элиты (на 1966 г. их выпускниками был 71 % директоров 102 ведущих компаний)433. Public schools окончили 50 % из 1243 топ-менеджеров компаний с капиталом свыше 1 млн фунтов (на 1951 г.) и более трети из 455 топ-менеджеров компаний с персоналом свыше 10 тыс. человек (1954 г.)434. Среди англиканских епископов выпускниками этих школ в 1920–1960 гг. были более 80 %, в т. ч. от четверти до трети – 9 «Кларендонских», а «Оксбридж» окончили свыше 90 %435. Public schools занимали видное место и в комплектовании военно-учебных заведений: среди поступивших в Сандхерст их выпускников было 70 % в 1961 г. и 57 % в 1969 г., в Монс (колледж краткосрочной подготовки) – 73 % (в ВВС – несколько меньше: в 1969 них вышло 13 % офицеров ВВС против 43 % армии)436. В 1891 г. 55 самых известных школ дали 373 кадета, а к 1961 г. почти вдвое большее число кадет вышло из 308 школ; в 1950-х гг. доля их среди выпускников Сандхерста более, чем в 8 раз превосходило долю в числе населения437. Среди public schools выделялся Итон (там в 60-х гг. учились 18 из 27 английских герцогов). Среди родителей учащихся Итона в 60-х гг. 78 % жили в сельской местности, треть не работала, треть – офицеры (в основном бывшие), 7 % – наследственные сквайры, 6 % – священники, ученые, барристеры и т. д. и остальные – высшие чиновники и члены Парламента, министры; только 20 % было связано с промышленностью, торговлей и финансами (в основном директора банков и финансовых институтов); 40 % из них были пэрами и баронетами, 4 % – рыцарями и кавалерами орденов, 19 % представляли поместное дворянство, 2 % – упоминались в ‘Who is Who’, 14 % – в ‘The Directory of Directors’438.

Выпускники престижных частных школ и «Оксбриджа» (очень часто это были одни и те же лица) составляли заметную часть всех «профессионалов». Среди выпускников 1960 г. (кроме медиков), сразу начавших деятельность «профессионалами», «Оксбридж» окончили 45 %, лицами средней категории нефизического труда 37 %, лицами рутинного нефизического труда 25 % и лицами физического труда 14 %, независимые школы – 50 %, 31 %, 15 % и 6 % соответственно439. Но еще большую часть они составляли среди всех отрядов высшей элиты. На 1958 г. среди 529 ее членов (министры, высшие чиновники, директора Банка Англии и 5 крупнейших банков, 14 фирм Сити с капиталом более 2 млн фунтов, и 8 страховых компаний с капиталом более 3 млн фунтов) 145 окончили Итон и 230 другие 5 знаменитых школ (прочие частные и grammar schools – 165), 150 Оксфорд, 102 Кембридж (остальные – 44 и 27 военные). Распределялись они (в %) так440:

В 60-х гг. только 6 % населения посещало public schools и 5 % – университеты. Но среди директоров компаний – почти 60 %, свыше 70 % членов парламента от Консервативной партии, почти 50 % высших назначенцев441. Выпускники Оксфорда и Кембриджа составляли до половины высших гражданских служащих, 80 % лауреатов конкурсных экзаменов, 30 % членов парламента442. На 1971 г. имеются данные об образовании 934 из 1141 человек высшей элиты (все 40 членов кабинета, 17 из 19 постоянных секретарей, 29 из 41 богатейших бизнесменов, 32 из 50 председателей 50 крупнейших компаний, 59 из 70 руководителей национальных корпораций, 106 из 124 генералов, 46 из 80 адмиралов, 28 из 31 маршалов авиации, все 19 директоров Банка Англии, 90 из 113 директоров 4 крупнейших банков, 40 из 67 директоров 4 крупнейших трастовых компаний, 15 из 18 членов Комиссии монополий, 35 из 37 епископов, 103 из 120 вице-канцлеров и принсипалов университетов, 26 из 33 глав СМИ, 81 из 91 судей Верховного Суда, 81 из 21 герцогов и членов королевской семьи, 150 из 167 пэров). Из них: 13 % окончили Итон, 14 % – другие 5 главных школ «Кларендонской» группы, 20 % – 76 других ведущих public schools, 23 % – другие public schools или прочие частные школы (т. е. всего 70 %); 22 % – grammar schools, 3 % – другие государственные школы, 3 % – заграничные, 2 % не имели среднего образования 1 % – самообразование, т. е. только 3 % окончили обычные школы, которые в Англии оканчивали более 75 % населения. Кембридж окончили 26 %, Оксфорд – 24 %, Лондонский университет – 7 %, другие английские – 5 %, другие великобританские – 7 %, заграничные – 3 %, военные (Сандхерст или Вулвич) – 7 %, Дартмут-коледж – 3 %, Кранвелл – 1 %, не имели высшего образования 20 % и технические колледжи окончили 3 %443. К 1977 г. «Оксбридж» окончили 66 % высших чиновников и 37 % членов Парламента444.

Наибольшим процент выпускников элитных школ и «Оксбриджа» был среди высших чиновников. Доля успешных кандидатов на экзаменах в Административный класс гражданской службы из «Оксбриджа» выросла с 80 % перед Первой мировой войной до 90 % в 1933–1939 гг., в 1949–1952 гг. она составила 74 %445. В 1948–1956 гг. Оксфорд давал 50 % и Кембридж – 30 % чинов Административного класса, в 1952–1962 гг. «Оксбридж» давал 94 % успешных кандидатов на дипломатическую службу; 70 % поступивших окончили public schools446. За 1957–1963 гг. выпускники «Оксбриджа» составляли на экзаменах в Административный класс 64,3 % всех (3590 человек) кандидатов, но 85,3 % от всех (463) успешно их сдавших; в частных школах учились 62,2 % кандиатов, но 68,7 % успешных. Из школ местных властей успешен был 1 из 8,3 кандидатов, из grammar schools – 1 из 6,5, частных – 1 из 5,1; из Оксфорда – 1 из 4,8, Кембриджа – 1 из 4,9, Лондонского университета – 1 из 12,1, шотландских – 1 из 9,0, прочих английских – 1 из 25,1447. В 1959 г. все вакансии в Административном классе, кроме 2, были заняты выпускниками частных школ и «Оксбриджа», в 1960 г. из 70 вакансий 39 заняли выпускники Оксфорда, 27 – Кембриджа и 4 – других. В 1960–1964 гг. из 83 % прошедших конкурс были представителями «Оксбридж» и только 5,8 % – других вузов, более 50 % – частных школ и только 1/6 – государственных школ и треть – обычных местных448. В 1964 г. 78 % поступивших в высшие классы МИД окончили частные школы и 95 % – «Оксбридж»449. В 1968 г. «Оксбридж» дал 59 % успешных кандидатов в Административный класс, 65 % чинов дипломатической службы и 10 из 13 послов 1-го ранга; public schools окончили 54 % и все, кроме одного, из послов 1-го ранга450. Из 359 высших судей на 1968 г. public schools окончили 292, Оксфорд – 152, Кембридж – 121, Лондонский университет – 20, прочие – 28451. В 1970 г. из 30 постоянных секретарей 2 окончили Лондонскую школу экономики, 1 – университет Глазго, 1 не учился и 26 окончили «Оксбридж»452. В начале 70-х гг. 42 % высших должностных лиц в группе администраторов были выпускниками частных школ и 66 % «Оксбриджа»453. Образование различных категорий высших чиновников 1929–1950 гг. показано ниже454:

В США степень преобладания в образовании высшей элиты наиболее престижных университетов ниже, чем в Англии, но они тоже играли весомую роль. Среди американских университетов безусловно выделялась «большая тройка»: Гарвард – Принстон – Йель. За ними следовали еще 6 ведущих вузов: Массачусетский технологический институт, Корнельский, Стэнфордский, Пенсильванский, Дартмутский и Колумбийский университеты. Эти вузы известны как университеты «Лиги плюща». Ниже стоят «20 выдающихся восточных школ» (Амхерст, Тринити, Гамильтон, Лафайет и др.), «10 больших университетов» (Чикаго, Иллинойс, Индиана, Айова, Мичиган, Миннесота, Северо-Западный, Огайо, Пурдуе, Висконсин) и ряд наиболее значимых технических вузов. Существовали в США и элитные частные подготовительные школы, посещавшиеся детьми «400 семейств»).

Из числа «рузвельтовских интеллектуалов» Гарвард окончил 31 человек, Йель и Висконсин – по 16, Колумбийский университет 12, Корнельский – 11, Чикаго 10, Принстон, Амхерст и CCNY по 9, Пенсильванский – 6, Техаский и Вильямс – по 5455. Из 120 послов в 10 важнейших странах за 1900–1953 гг. треть окончила частные подготовительные школы, колледжи – 80 %, при этом 2/5 – «Плющевой лиги», в т. ч. из «большой тройки», вышло 60 % карьерных дипломатов и 33 % политических назначенцев456. Из 32 послов на 1942 г. частные подготовительные школы окончило почти 50 %, а из всех 118 высших дипломатов на Гарвард – Принстон – Йель приходился 51 %. К 1948 г. четверть высшей элиты США окончила либо университеты «большой тройки», либо Колумбийский и Корнельский университеты и Массачусетский технологический институт. Среди ведущих бизнесменов 50 % окончили колледжи «Лиги Плюща», в т. ч. треть Гарвард или Йель, 10 % – другие престижные вузы востока США, 10 % – престижные технические и 30 % – прочие университеты. В целом из высшей элиты Гарвард и Принстон окончили по 8 %, Йель – 6 %; свыше 25 % училось в подготовительных школах «Лиги плюща» (а из окончивших ее колледжи – свыше трети). Если прибавить Дартмунд и Амчестер, то треть всех и 44 % окончивших колледжи учились в самых аристократических школах восточных штатов. Причем со временем доля окончивших колледжи «Лиги плюща» среди первой сотни видных бизнесменов росла: на 1900 г. таких было 37 %, на 1925 г. – 47 %, на 1950 г. – 68 %457. В 50-х гг. Гарвард – Йель – Принстон окончили 10 % политиков, 40 % бизнесменов и 40 % дипломатов458. На 1959 г. частные школы окончили 15 % сенаторов и 28 % президентов 100 ведущих корпораций, университеты «Лиги плюща» – 15 % и 29 %, другие частные – 36 % и 27 %, государственные – 40 % и 31 % не окончили – 9 % и 13 %; 27 % детей сенаторов учились в университетах «Лиги плюща», 34 % в других частных и 39 % в государственных; среди детей президентов корпораций – соответственно 70 %, 17 % и 14 %459. Характер образования топ-менеджеров по различным исследованиям показан ниже460:

Среди сенаторов 80–84 созывов Гарвард, Йель и Принстон окончили 10 %, другие университеты «Плющевой лиги» – 2 %, «20 выдающихся восточных» – 11 %, «10 больших университетов» – 6 %, прочие – 69 %, среди сенаторов 92 созыва – 12 %, 3 %, 7 %, 8 % и 67 %, среди членов Палаты представителей 7 %, 4 %, 2 %, 7 % и 73 %461. Среди конгрессменов на 1971 г. Гарвард, Йель и Принстон окончили 6 %, остальные университеты «Плющевой лиги» – 4 %, другие престижные частные вузы – 8 %, ведущие государственные университеты – 15 %, среди 118 высших чиновников – соответственно 8 %, 2 %, 17 % и 14 %; по другим данным университеты «Плющевой лиги» окончили 3 % карьерных чиновников, 16 % политических назначенцев и 10 % конгрессменов462. К 1983 г. более половины корпоративной элиты и почти столько же правительственной вышло всего из 12 наиболее престижных университетов463. В значительной мере окончание одних и тех же наиболее престижных вузов в среде высшей американской элиты было наследственным. Ниже даются сведения об образовании различных категорий элиты на 1971–1972 гг. в сравнении с образованием их отцов464:

Практика окончания членами высшей элиты престижных частных школ (идущая от традиций бывшей митрополии) весомо проявлялась и в Австралии: здесь среди элиты была непропорционально велика доля выпускников некатолических частных школ – в 4 раза чаще всего населения, тогда как выпускники государственных школ составляли всего 35 %. Половина лидеров бизнеса, ученых, функционеров Либеральной партии, добровольных обществ и СМИ окончили именно эти школы, тогда как большинство чиновников, профсоюзных лидеров и функционеров Лейбористской партии – обычные государственные. В целом 43 % элиты вышли только из 23 школ, 18 из которых частные и 5 государственные, но известные своим высоким уровнем465.

Во Франции наиболее престижным учебным заведением была созданная в 1945 г. ЭНА – Национальная школа администрации, окончание которой гарантировало успешную государственную карьеру; она отличалась исключительно высоким конкурсом. Уже к 1958 г. в составе кабинетов было 11 % ее выпускников, к 1969 г. – 40 %, на 1976 г. к ним принадлежали 8 министров466. К 1966 г. имелось всего 1200 ее выпускников (40 % в Министерств финансов и экономики)467. Несмотря на очень малое число ее выпускников (к концу 60-х гг. около 100 человек в год), к 1964 г. среди всей высшей элиты окончившие ее составили 7 %, к 1974 г. – 9 %. Кроме того, высшую ступень в образовательной системе занимали так называемые «большие школы», в первую очередь Политехническая (выпускниками которой на 1954 г. было 22 %, на 1964 г. 18 % и на 1974 г. 15 % всей высшей элиты), а также Эколь Сентраль, Школа исскуств и ремесел, Высшая школа электричества. Выпускниками «больших технических школ» на 1954 г. были 33 %, а на 1974 г. – 25 % всей высшей элиты, а всех «больших школ» – 45 % и 65 % соответственно468. В 70—80-х гг. «большие школы» окончили 68 % президентов и генеральных директоров 475 ведущих фирм и 74 % – наиболее престижных предприятий, в т. ч. 42 % – Политехническую469. Среди 2,5 тыс. топ-менеджеров всех отраслей промышленности ее окончили 21,4 %; при этом в электро- и газовой промышленности – 20,7 %, железных дорог – 70,4 %, в фирме «Рено» – 2,5 %. Эколь Сентраль окончили, соответственно, 23,1 %, 18,5 % и 6,2 %, Школу искусств и ремесел – 8,1 %, 0,6 % и 54,6 %, Высшую школу электричества – 8,6 % и 1,9 %470. Во Франции выпускники наиболее престижных учебных заведений работали преимущественно в государственном секторе. На 1962 г. выпускники Политехнической школы составляли 54 % среди топ-менеджеров национализированных фирм, 33 % престижных частных фирм и 4 % – непрестижных (пищевых, текстильных, бумагоделательных) частных фирм, выпускники Эколь Сентраль, Горной, Эколь Нормаль, Высшей коммерческой школ и Сен-Сира – соответственно 17 %, 20 % и 17 %, других специальных школ – 29 %, 12 % и 13 %. Всего имели высшее образование 100 % менеджеров национальных фирм, 74 % престижных (из них Политехническую школу окончили 33 %, а вместе с Эколь Сентраль и Горной – 49 %) и 45 % непрестижных частных. При этом все мужское население от 22 лет с высшим образованием составляло 2,6 %, а с полным средним 3,7 %, среди мужчин от 44 лет (средний возраст топ-менеджеров) – 2,1 и 3,2 %. Среди всех французов с высшим образованием Политехническую школу окончили 2,8 % (0,07 % всего населения свыше 22 лет), Эколь Сентраль и Горную – 4,5 %. Во всем населении свыше 22 лет эти три школы окончили 0,19 %, а среди менеджеров самых крупных престижных фирм – 83 %, 63 % и 42 %471.

В Испании помимо Мадридского университета выделялись также университеты Барселоны, Сарагосы, Гранады, Овьедо и Валенсии, а также католический Деусто. На 1972 г. один только Мадридский университет окончили 44,1 % членов высшей элиты, всего три ведущих – 59,2 %, а пять ведущих университетов – 71 %; на 1985 г. – 42,7 %, 59,2 % и 72,5 %472. В странах Южной Европы главный (столичный) университет вообще играл первенствующее место в комплектовании высшей элиты. В Испании Мадридский университет при монархии 1872–1902 гг. окончили 71,9 % министров, 1902–1923 гг. – 56,7 %, при диктатуре 1925–1931 гг. – 52,1 %, при 1-й республике 1931–1936 гг. – 50 %, во время гражданской войны 1936–1939 гг. – 44 %, при Франко 76,5 %, в 1975–1977 гг. – 81,5 %, в 1977–2001 гг. – 60,3 %. В Португалии университет Коимбра окончили при монархии 54,9 % министров, Первой республике – 45,9 %, военной диктатуре – 27,9 %, в 1933–1974 гг. – 35,7 %, в 1974–1999 гг. – 12,6 % (на втором месте при монархии стояла Лиссабонская военная академия, давшая при военном правлении свыше 2/3 министров). В Греции Афинский университет в 1946–1974 гг. окончили от 53,7 % до 64,5 % министров, в 1974–2001 гг. – от 41,7 % до 50,4 %473.

Весьма высока была доля нескольких наиболее престижных университетов в развитых азиатских странах. В Японии наиболее престижным вузом был Токийский университет (Тодаи), который уже на 1880 г. окончило 12 % элиты (6 % бизнесменов, 3 % политиков и 26 % интеллектуалов), к 1920 г. его доля поднялась до 40 % (в т. ч. до 34 % среди бизнесменов и 43 % – политиков)474. Семь других престижных университетов вместе взятые уступали Токийскому, а все вместе они комплектовали от 75 до 80 % высшей элиты. На 1960 г. это выглядело так (%):475

В 70-х гг. 2/3 из назначенных на посты 1-го ранга в министерствах вышли из Токийского университета, остальные – из Васеда, Кейо и Киото. Эта тенденция усилилась после введения отбора по экзамену: выпускники Тодаи составили 77–85 % в министерстве финансов, 75—100 % в МВД, 76 % в МИД, 69 % в министерстве транспорта и т. д. На 1986 г. оттуда вышло 73 % начальников бюро и 86 % вице-министров, из Киото – 5,5 % и 9,2 % – Киото, из всех остальных – 11 % и 4,6 %. В середине 70-х гг. выпускники Тодаи возглавляли 43 из 50 основных корпораций, в 1985 г. из 1454 президентов крупнейших компаний 401 окончили Тодаи и 140 – Киото476. В Южной Корее, при наличии более 300 вузов, 4 ведущих дали около 60 % элиты, причем один только самый престижный Сеульский университет – 51,5 %477. Среди чилийской политической элиты 49 % консерваторов, 64 % либералов, 65 % радикалов и 44 % социалистов окончили Университет Чили478. В Индии среди членов Индийской административной службы 27 % составляли выпускники Мадрасского университета479.

Исключением из этого правила (окончание высшей элитой самых лучших в данной стране высших учебных заведений) был только СССР, который по доле выпускников лучших вузов в элите представлял собой по отношению к приведенным выше примерам полярное явление: таких там можно было встретить лишь в редчайших случаях (даже если иметь в виду десятка полтора ведущих вузов: МГУ, ЛГУ, МГИМО, МИФИ, МФТИ, столичные технические вузы типа МВТУ, МАИ, МЭИ и некоторые другие). Да и вообще университетское образование даже в постсталинское время имели в различных группах высшей элиты 5–7 %, а качественное гуманитарное – 4–5 % (прочие же окончили провинциальные педагогические, сельскохозяйственные и политехнические институты, а 10–20 % техникумы плюс высшие партийные школы). Исключением была только научная и культурная элита. В научной обращает на себя внимание преобладающая роль Московского и Ленинградского университетов. Доля окончивших МГУ в поколениях до середины 50-х гг. составляла 40 %, затем его роль резко снизилась, и в научной элите всех поколений она составила примерно 25 %. В последнем поколении (80-х гг.) на выпускников всех московских вузов приходится свыше половины научной элиты, 15 % – на ленинградские вузы, еще столько же – на провинциальные университеты и чуть более 15 % – на прочие провинциальные вузы. Довольно значительная часть культурной элиты окончила средние учебные заведения искусства и театральные студии (36–37 %, в последнем поколении – четверть). Ее, как и научную, поставляли в основном столичные учебные заведения: на Москву и Ленинград во всех поколениях приходилось от 45 до 60 %, причем роль московских учебных заведений в 40-е – 80-е гг. постоянно росла (в последнем поколении в Москве училось 47 %)480.

5. Социальная мобильность в «массовом обществе»

Проблема социальной мобильности рассматривается ниже в двух аспектах: межпоколенная мобильность в XX в. в плане перемещения в социальные группы умственного труда выходцев из социальных групп физического труда и в те группы умственного труда, которые сохранили положение массовых элитных групп, выходцев из всех остальных групп. Для иллюстрации происходивших процессов в первом разделе приводятся сведения о социальном составе по происхождению массовых элитных групп или их отдельных отрядов в различных странах, а во втором – о социальном составе по происхождению студентов высших учебных заведений, что дает представление о тенденции изменения социального состава массовых элитных групп, так как эти группы в основном комплектовались лицами, получившими высшее образование.

1. Межпоколенная мобильность и состав массовых элитных групп

Наиболее масштабное исследование межпоколенной мобильности в США было проведено в начале 60-х гг. Оно охватило 20,7 тыс. человек, представлявших 45 млн мужчин 20–64 лет на март 1962 г.). Все население было разбито на 17 групп, ранжированных по роду деятельности, среднему доходу и числу лет учебы481. По итогам исследования были составлены приводимые ниже две генеральных таблицы. В первой из них показано, кем стали мужчины 25–64 лет, выходцы из социальных групп, к которым принадлежали их отцы, во второй – происхождение членов социальных групп, из различных социальных групп482. Группы 1–2 – это «профессионалы», 3–4 – менеджеры, 5 – собственники, 6 – клерки, остальные группы – лица физического труда.

Мобильность из отцовской группы в другие социальные группы

Происхождение членов социальных групп в зависимости от социальной группы отца

Насколько можно судить по этим данным, сыновья представителей всех элитных групп (1–5) в подавляющем большинстве случаев (60–75 %) оставались в пределах одной из них, а среди лиц физического труда были представлены обычно лишь менее, чем четвертью. Сами же эти группы вместе взятые комплектовались из этих же групп или более, чем наполовину, или примерно на 40 % (в этих случаях в их состав входило от 10 до 24 % выходцев из фермеров). Эта тенденция прослеживалась и ранее (например, в 1930 г. 3/4 инженеров были детьми профессионалов, менеджеров, собственников и фермеров483).

Обобщенный показатель мобильности между профессиями физического и нефизического труда авторы определили в 34 %, отметив, что он выше, чем в других странах (самый близкий показатель – Германия с 31 %). Что касается восходящей социальной мобильности – детей рабочих в «белые воротнички» (37 %), то она оказалась выше только во Франции – 39 % и Швейцарии – 45 % (хотя швейцарские данные не базировались на репрезентативной выборке); если же брать данные по другим странам иных исследователей, то в США она самая высокая в мире)484.

Мобильность в элиту485 в разных странах в начале 1960-х гг.

В Испании в 60—80-е гг. от 40 до 60 % рабочих были выходцами из других слоев, и не только крестьян. В начале 80-х гг. примерно половина родившихся в буржуазных и зажиточных мелкобуржуазных семьях занимали более низкие позиции, чем отцы, но 57,6 % детей неквалифицированных рабочих и 29,1 % детей квалифицированных рабочих продвинулись по социальной лестнице выше своих отцов486. В Японии среди всего населения на 1955 г. оставались в том же статусе, что их отцы: рабочих – 62 %, «белых воротничков» – 19 %, мелких предпринимателей – 6 %, менеджеров и собственников, крупных бизнесменов – 45 %, профессионалов – 46 %, фермеров – 71 %, в среднем по населению – 65 %. Если считать от поколения 1920 г., то только 1,6 % детей помещиков опустилось в группы фермеров или рабочих; 81 % детей бизнесменов остались в том же качестве, 9 % стали крупными менеджерами, 6,4 % – мелкими бизнесменами, 2,1 % – «белыми воротничками» или помещиками; 21,1 % детей крупных менеджеров стали чиновниками и 15,8 % – профессионалами; 30,6 % детей чиновников остались ими, 33 % стали крупными менеджерами, 11,1 % – собственниками и 8,3 % – профессионалами; 47,2 % детей профессионалов остались ими же, 28,3 % стали крупными бизнесменами или менеджерами, 24,5 % – помещиками, фермерами, «белыми воротничками» или мелкими предпринимателями; 53 % детей «белых воротничков» стали мелкими и крупными бизнесменами и чиновниками; большинство детей мелких предпринимателей остались в той же группе, но 31,2 % стали бизнесменами или чиновниками, и 6 % – «белыми воротничками»; 56 % детей рабочих переместились в более высокие социальные группы487.

В 70-х гг. по обобщенным показателям социальной мобильности между поколениями (от отца к сыновьям) – от физического труда к умственному наиболее высокий коэффициент отмечался в США – 30,8; в социалистических странах Европы он был ниже: в Польше 16,9, Болгарии – 13,5. Наиболее гомогенной оставалась группа рабочих: в ФРГ, в частности, среди вступивших в рабочие было только 15 % выходцев из других социальных слоев488.

По ряду стран есть данные о происхождении отдельных групп лиц умственного труда. В Англии в 1945–1946 гг. около трети начавших конторскими служащими осталась клерками, еще треть перешла на другую нефизическую работу (в основном с повышением), а треть стала рабочими. В то же время часть рабочих, прежде всего квалифицированных, стала служащими. За 1953–1963 гг. 8,2 % лиц нефизического труда стали рабочими, а в «белые воротнички» к 1963 г. перешла часть рабочих, равная 21,9 % числа служащих в 1953 г. Если в последней четверти XIX в. клерками правительственных учреждений бывали сыновья священников, офицеров, медиков и др., но не сыновья лавочников и даже в 30-х гг. XX в. около половины служащих-мужчин «Вестминстер Бэнк» были выпускниками рнЬНе schools, то затем их происхождение стало более простым. В 60-х гг. около 60 % клерков происходило из рабочих (в т. ч. мастеров), 5–6 % – из высших слоев (бизнесменов, менеджеров, профессионалов), остальные – из средних и низших служащих. Около 40 % учителей и 35 % учительниц в государственных школах происходили из рабочих, чуть больше 50 % – из средних и низших служащих. В 1960 г. из рабочих (в т. ч. мастеров) происходило свыше 70 % чертежников и техников, при этом 43 % их начало рабочими. По другому исследованию из рабочих происходило 52 % лиц умственного труда средней квалификации489. Браки профессионалов (выпускников 1961 г. к 1966 г.) были достаточно однородны: 45 % мужей и жен принадлежали по происхождению к тому же социальному классу, в 72 % случаев они имели одинаковое образование, в 40 % случаев достигнутый социальный класс и происхождение совпадали, в 78 % супруг имел высшее образование, в 70 % случаев достигнутый супругом социальный класс был тем же. У мужчин только 3 % жен принадлежали к лицам физического труда, у женщин – 4 % (а 91 % были профессионалами)490.

Но ряд массовых элитных групп, прежде всего офицерский корпус, как и в конце XIX в., более, чем на 90 % комплектовались из самих этих групп, частично даже из аристократической среды. После Первой мировой войны доля аристократии и дворянства среди офицеров резко снизилась (с половины и более), но на 1930 г. еще составляла 11 %, на 1939 г. – 8 %, на 1952 г. – 5 %491. В мирное время почти все офицеры выходили из училищ Сандхерста (в 1918–1939 гг. давал 75 % всех офицеров) и Вулвича. Выходцы из низшего социального слоя (лиц физического труда) среди них полностью отсутствовали, и только в военные годы (1917 и 1939 гг.) доля выходцев из «среднего низшего» класса составляла около 10 %. Происхождение лиц, принятых в военные училища показано ниже492:

В Германии после революции 1918 г. (по закону 16.3.1919) с целью «демократизации» в офицеры было произведено около 1 000 унтер-офицеров, и социал-демократы требовали постоянной квоты на их производство (на флоте – до половины, но реально в 1920 г. их там было только 10 %). Но среди кадетов военных училищ 86 % составляли выходцы из элитных групп:

Доля дворян среди офицеров составляла в эти годы около четверти: из произведенных за 1922 г. она составила 21,6 %, потом снижалась, но с мая 1927 г. не падала ниже 20 %, а из произведенных в 1931–1932 гг. – 36 %; среди всех офицеров на 1932 г. она составила 23,8 %493. Среди карьерных чиновников высшего и среднего звена на 1918 г. дворян было 55,5 %, но к 1937 г. их доля упала до 8,7 %494. В Испании состав офицерского корпуса, кроме авиации, был преимущественно дворянским: в пехоте – на 85–90 %, в кавалерии до 100 %495.

Во Франции в инженерно-административном руководстве промышленностью частного сектора более 50 % персонала происходило из инженеров и лиц свободных профессий, 4 % из рабочих, крестьян и ремесленников, среди инженеров среднего звена – 40 % из землевладельцев, промышленников и высших кадров и 10 % из рабочих496; во второй половине 70-х гг. среди технического персонала почти половина была выходцами из мелких служащих и рабочих, подавляющее большинство чиновников местного управления происходили из мелкой буржуазии; 49 % мэров были сыновьями и внуками лиц, избиравшихся в местные органы, на 1975 г. из более 36 тыс. мэров 781 был рабочим и 954 – служащими497.

В Италии к 1959 г. среди окончивших с 1947 по 1955 г. инженерные факультеты Милана и Турина 37,4 % происходили из предпринимателей и лиц свободных профессий, 28 % – из менеджеров и служащих, самостоятельных работников – 20,1 %, рабочих – 3 %, прочих – 11 %, экономические – соответственно 26,0 % – 26,8 % – 24,9 % – 9,3 % и 13 %; среди выпускников Болонского университета 1953–1959 гг. из рабочих происходило более 20 %. Среди окончивших университеты в 60-е гг. дети лиц физического труда составляли 10–11 %, а среди учителей неполных средних школ – 33 %. Среди учителей-женщин преобладали дочери предпринимателей, лиц свободных профессий, управляющих и служащих, а среди мужчин значительную часть составляли дети рабочих. В середине 60-х гг. из рабочих, крестьян, ремесленников и мелких служащих происходили 22,2 % чиновников 1-й категории. Среди профессионалов достаточно ясно проявлялась тенденция к наследованию профессии и статуса: во 2-й половине 50-х гг. почти 60 % мальчиков из интеллигентных семей заняли профессию отца (среди рабочих 50–80 % не хотели наследовать отцам); из выпускников 1961 г. профессию отца избрали 30–60 % детей лиц с высшим образованием, в конце 60-х гг. дети отцов с высшим образованием в возрасте 19–28 лет в 80 % случаев учились в университетах498.

Таким образом, в развитых странах более половины состава массовых элитных групп комплектовались из среды этих же (вместе взятых) групп, из лиц физического труда – в пределах 10 %, а порядка трети происходили из т. н. средних слоев, то есть в основном из низших слоев лиц умственного труда («белых воротничков»). Сами же эти слои от трети до более, чем половины, происходили из лиц физического труда, в очень небольшой мере – из членов массовых элитных групп, а в остальном – из своей собственной среды. Следовательно, вертикальная социальная мобильность для большинства представителей низших социальных групп осуществлялась «поэтапно»: более значительная часть перемещалась сначала в «белые воротнички» (низшие слои лиц умственного труда), а в следующем поколении – в массовые элитные группы, и лишь меньшая – непосредственно в эти группы.

В странах «третьего мира» состав массовых элитных групп по происхождению мог сильно отличаться для разных групп и в зависимости от традиций страны. В 60-х гг. различные виды правящих групп развивающихся стран выходили в основном из средних слоев, в значительно меньшей степени из крупных земельных собственников и буржуа и в ничтожной степени из рабочих и крестьян. Значительная доля – особенно администраторов пополнялась из их собственной среды. В Латинской Америке – в основном из новых средних слоев, в Азии – в значительной доле из традиционных, здесь меньше, чем в Африке, они пополнялись из нижних групп средних слоев города. В Индии технократы происходили из более широких слоев, чем администраторы «классических» госучреждений, в Турции руководители государственных экономических организаций – из более привилегированных слоев, чем чиновники МВД, на Филиппинах администраторы были более низкого происхождения, чем политики499.

По различным странам картина выглядела довольно разнообразно. В Тунисе середины 60-х гг. специалисты высшей категории (666 опрошенных) происходили на 66,9 % из землевладельцев, предпринимателей, лиц свободных профессий, и чиновников, на 26,3 % – из специалистов среднего звена и служащих, на 4,5 % рабочих и работников сферы обслуживания, на 1,8 % – сельскохозяйственных рабочих, на 0,5 % – безработных и лиц неопределенных занятий500. В Афганистане к 1978 г. инженерно-техническая интеллигенция вышла из средних городских слоев и неимущих классов, учителя – в большинстве из лавочников, ремесленников, мелких служащих, разночинной интеллигенции, рабочих и крестьян, преподаватели вузов и врачи – из привилегированных слоев501. В ряде случаев заметная разница была и в зависимости от региона одной и той же страны, так, во Вьетнаме на севере промышленники выходили из подрядчиков и из торговцев-компрадоров, на юге – из крупных земельных собственников, чиновников и интеллигентов. Лишь единицы из крупных предпринимателей 20-х гг. вышли из ремесленников и иных бедных семей502.

В странах Юго-Восточной Азии довольно заметную роль в комплектовании профессионалов и чиновников играли выходцы из самой служилой среды, а офицерский корпус обычно в качестве ядра включал детей офицеров, хотя среди чиновников и младших офицеров в 60—70-х гг. было много представителей состоятельного крестьянства. В Камбодже в 1963 г. среди офицеров сухопутных войск было 2 % выходцев из высших чиновников, 11 % из офицеров, 3 % из лиц свободных профессий, 16 % из служащих, 15 % из предпринимателей, 53 % из крестьян, происхождение офицеров ВВС и ВМФ было более высоким, там выходцы из этих групп составили 17,1 %, 6 %, 4 %, 30 %, 15,5 % и 23,6 % соответственно, и еще 3,5 % принадлежали к членам королевской семьи503. В Таиланде в 1963 г. среди чиновников, поступивших до 1932 г., 19 % происходили из чиновников, 33 % из буржуазии, 5 % из интеллигенции, 43 % из крестьян. До начала 30-х гг. 87 % офицеров происходили из аристократических семей. В 1960–1964 гг. среди принятых в военные училища 63,8 % вышли из мелкой буржуазии. В 1969 г. среди младших офицеров было 12,8 % выходцев из крупной и средней буржуазии, 44,6 % из мелкой буржуазии, 27 % из крупных земельных собственников, 15,3 % из офицеров и чиновников. С 1949 по 1969 г. доля выходцев из мелкой буржуазии выросла с 36,7 до 44,6 %, а аристократии и крупных земельных собственников – снизилась с 34,6 до 27 %. На 1962 г. в училище ВМФ из военных семей было 30 %, училище ВВС – 42 %, в училище сухопутных войск – 27 %, в университетах – 8 %504. Как явствует из данных об учащихся вузов, профессионалы комплектовались из буржуазии и чиновников в большей степени, чем офицеры. На 1965 г. состав учащихся (%) выглядел следующим образом:505

В Эфиопии в 1960 г. среди слушателей военной академии (единственного военного учебного заведения) из семей крупных и средних землевладельцев происходили 64 %, в 1977 г. – 76 %506. В Нигерии в 40—50-х гг. 20 % частных менеджеров (практически единственной элитной группы в стране) происходили из чиновников. В середине 50-х гг. 40 % менеджеров происходили из чиновников туземной администрации, клерков и младших менеджеров, 25 % – из фермеров, 20 % – мелких и средних предпринимателей, 11 % – квалифицированных рабочих, 4 % – традиционных правителей. До 1960 г. 12,5 % происходили из клерков, главных кассиров, кладовщиков, 11 % – журналистов, 6,2 % – деятелей общественных и религиозных организаций, 7,8 % – учителей, 4,6 % – полицейских, 3,1 % – партийных функционеров, 1,5 % – профсоюзных работников, 3,6 % – традиционных правителей; из выдвинутых на руководящие должности 9,3 % клерки, по 1,2 % пом. бухгалтеров, счетоводы, начальники станций, продавцы, прочие – 3,6 %. В середине 70-х гг. 7 % происходили из собственников и высших менеджеров, 11 % – из чиновников, 19,5 % – конторских служащих и младших менеджеров, 4 % – лиц свободных профессий, 6 % – технических специалистов, 1,5 % – традиционных вождей, 26 % – фермеров, 13 % – квалифицированных рабочих, 2 % – офицеров, 1 % – священников, 9 % – прочих507.

Приведенные данные показывают, что в большинстве азиатских стран социальные группы «профессионалов» и «чиновников» в большинстве (от 55 % до 2/3 и даже 3/4) комплектовались выходцами из массовых элитных групп, т. е. буржуазии, землевладельцев и тех же «профессионалов» и «чиновников», в африканских странах – примерно на треть).

В ряде многонациональных стран офицеры (и реже чиновники) комплектовались преимущественно из некоторых национальных групп, а в Индии – высших каст. В высшие группы индийского общества (капиталисты и землевладельцы, высшие чиновики и привилегированная группа специалистов) входили 39 % всех брахманов, 73 % членов других высших каст и только 3 % – «зарегистрированных каст» (т. н. неприкасаемых)508. Хотя для последних в государственном аппарате было зарезервировано определенное число мест, для высших классов чиновников эти квоты не выбирались. В 1978–1979 гг. в аппарате центрального правительства квота для низших каст среди чиновников 1-й категории была заполнена на 31 %, 2-й – на 50 %, 3-й – на 78 % и только в 4-й несколько превышала квоту509. В Пакистане в 1948–1970 гг. среди 48 генерал-майоров было 17 панджабцев, 19 пуштунов, 11 переселенцев из Индии и 1 бенгалец510. В Афганистане в 70-х гг. среди генералов и старших офицеров насчитывалось не менее 70 % пуштунов, около 20 % – таджиков и 10 % прочих, среди младших – 45 % пуштунов, 35 % таджиков, 10 % узбеков и 10 % прочих511. В Эфиопии в 1970–1972 гг. если 40 % рядовых были амхара и 40 % галла, то среди офицеров от подполковника и выше амхара в 1970 г. составляли 75 %, тиграи и эритрейцы – 10 %, галла – 12 %, прочие – 3 % (в 1972 г. – 65 %, 8 %, 21 % и 6 % соответственно); среди офицеров ниже подполковника в 1970 г. амхара составляли 65 %, тиграи – 10 %, галла – 25 % (в 1972 г. 60 % амхара, 30 % галла и 10 % все остальные)512.

Хотя исследований по социальному составу массовых элитных групп (предприниматели, «профессионалы» и «чиновники») в различных странах и явно недостаточно, но и по тем, что имеются в целом складывается достаточно определенная картина: каждая из этих групп в подавляющем большинстве случаев воспроизводятся если не из той же самой группы, то из всех этих групп вместе взятых более, чем наполовину, а часто на 2/3 и более.

В связи с проблемой социальной мобильности нельзя не упомянуть книгу Г. Кларка513, отличающуюся совершенно оригинальным подходом к изучению этого вопроса и претензией на формулирование «основного закона» социальной мобильности. Он оперирует исследованиями, построенными на основе подсчета частоты встречающихся в реестрах элитных групп современных обществ (наиболее крупных налогоплательщиков, врачей, юристов, ученых) определенных фамилий, которые он считает характерными для либо высоко, либо низкостатусных групп населения и прослеживает динамику на протяжении нескольких поколений. Очевидно, что такой метод весьма уязвим514, но так как исследования этих групп по реальным данным о происхождении их членов чрезвычайно трудоемки или просто невозможны, метод Кларка, пусть в очень далеком приближении, позволяет составить представление о реальности. Разница в представленности в элитных группах тех или иных групп фамилий даже при известной условности привязывания массы их нынешних носителей к социальным группам, имевшим в прошлом высокий или низкий статус, действительно бывает чрезвычайно красноречива, и в том, что касается тенденций социальной мобильности, многочисленные примеры такого рода выглядят вполне убедительно.

Автор утверждает, что уровень (низкий) и скорость (медленная) социальной мобильности всегда одинаково свойственны всем обществам (что нынешней Швеции или США, что средневековой Англии, что Китаю или Индии в ХТХ – XXТ вв.) и совершенно не зависят от проводимых социальных реформ, революций, войн и иных потрясений, что можно изменить общество, но нельзя ускорить этот процесс; определяющим фактором всегда будет то, что он называет ‘family’s underlying social competens’. Причем показатель межпоколенной преемственности везде тоже универсален и составляет 0,75, так что фактор случайной удачи/неудачи играет небольшую роль. Едва ли претензия на формулирование «основного закона» социальной мобильности на основании наблюдений лишь над одной-двумя элитными группами (причем не самыми значимыми) и методом, о крайней относительности которого было сказано выше, оправдано. Но исследование Кларка действительно продемонстрировало, что представители родов, из поколения в поколение обладавших высокой «социальной компетентностью» в последующих поколениях никогда не выпадают из элиты в широком смысле этого слова (порядка верхних 10 % населения) и внутри себя действительно обладают высокой преемственностью (и эту тенденцию можно сломать, разве только физически истребив соответствующую социальную группу), а представители низших слоев – в массе своей (при всех индивидуальных исключениях) благодаря той же степени преемственности поднимаются очень медленно. То есть Г. Кларк своими примерами иллюстрирует происходящее внутри семей-родов того или иного социального статуса: твердую тенденцию к наследованию данного статуса внутри каждого из них от поколения к поколению. Так что «закон» Кларка – закон не социальной мобильности, а внутриродовой тенденции к сохранению социального статуса.

Особой спецификой отличалось комплектование массовых элитных групп в СССР и после 1945 г. в других социалистических странах. Оно было обусловлено уже самой социальной структурой этих стран. Буржуазия здесь отсутствовала, а, как уже говорилось, «профессионалам» и «чиновникам» соответствовало в статистике единое понятие «специалисты» или «интеллигенция». Однако к «специалистам» здесь относили и лиц среднего уровня подготовки, которые (как и некоторые с высшим, например, учителя) на Западе в число «профессионалов» не включались. В этих странах процесс комплектования этой группы находился под строгим контролем государственных и партийных органов и был подчинен задаче целенаправленного формирования особой «прослойки социалистического общества» (соответствующей идеологическим доктринам правившей коммунистической партии) – так называемой рабоче-крестьянской интеллигенции. В СССР эта задача исходила из того, чтобы и после того, как дореволюционная «старая интеллигенция» сойдет со сцены, в каждом новом поколении интеллигенция должна формироваться преимущественно из рабочих и крестьян, в идеале доля выходцев из последних среди «специалистов» должна была соответствовать доле их в социальной структуре всего населения. В соответствии с этим государство проводило политику искусственного отбора в эту социальную группу, затрудняя попадание туда выходцам из самой этой группы (а тем более выходцам из дореволюционного образованного слоя: в 20-х гг. их по общему правилу старались не допускать даже в старшую школу) и всемерно поощряя поступление в вузы представителей рабочих и крестьян, даже не имевших полного среднего образования, в т. ч. через рабфаки). Все это и обусловило специфику социального состава «специалистов» в СССР515.

На протяжении 20-х гг. социальный состав «специалистов» менялся не очень быстро, т. к. рабфаковцы приема 1920–1921 гг. получали диплом где-то в конце 20-х. Среди инженеров, начавших работать в 1922–1929 гг. из рабочих происходило 15 % и из крестьян 25 %516, а среди преподавателей вузов и научных работников на 1926 г. – только 18,6 %517. Более того, приходилось мириться с наличием в учреждениях значительной доли «классовых врагов» – представителей самых высших слоев русского общества. В конце 20-х гг., когда положение советской власти окончательно упрочилось, она перешла к политике решительного вытеснения представителей старого образованного слоя из сферы умственного труда. К 1928 г. среди учителей из рабочих происходило 5,3 %, из крестьян – 48,2 %, из служащих 18,2 % и из «прочих» – 28,3 % (в «прочие» статистика включала лиц т. н. эксплуататорских классов, духовенства и иногда свободных профессий). В начале 1-й пятилетки среди ИТР выходцев из рабочих было 38,7 %. В это время из всей массы специалистов (в т. ч. и советской формации) из рабочих происходило около 8 %, из крестьян – около 18 %, в вузах и НИИ старые специалисты составляли 60 %518. В 1929 г. была проведена перепись служащих и специалистов страны, охватившая 825 086 человек519, согласно которой лиц «нежелательных» социальных категорий насчитывалось 57,7 %520. Доля их (по происхождению «служащих» и «прочих») среди различных категорий персонала показана ниже:

В 1929 г. было обследовано также 25 заводов, 2 стройки, 6 трестов и все НИИ ВСНХ – всего 10 тыс. специалистов. Из них 30,7 % были специалистами до революции (за исключением мастеров, техников и конструкторов – до 40 %), среди этих старых кадров из рабочих происходили только 3 %, притом что из начавших работать до 1905 г. 33,2 % были владельцами, директорами и акционерами предприятий. Среди послереволюционных специалистов рабочих оказалось: из начавших работать в 1918–1925 гг. – 6,9 %, в 1926–1927 гг. – 8,7 %, а в 1928–1929 гг. – 10,3 %. Всего среди дипломированных специалистов они составляли 6 %; по переписи служащих учреждений 1933 г. из специалистов с высшим образованием рабочих было всего 11,3 %521.

Данные о социальном составе «специалистов» в середине и конце 30-х гг. отсутствуют522. Относительно социального состава интеллигенции в 40—50-х гг. надежных данных также нет, так как в статистике он никогда не отражался и исследований на эту тему в то время не проводилось. Встречалось утверждение, что к концу 50-х гг. интеллигенция на 75–80 % состояла из бывших рабочих и крестьян или родившихся в их семьях, но чисто декларативное523. В 60-е гг. в печати появились некоторые данные, носящие выборочный и случайный характер524. Доля выходцев из служащих и специалистов составляла по ним примерно треть525 (среди лиц с высшим образованием – около половины), достигая среди лиц творческих профессий 70–80 %. Состав специалистов по происхождению сильно зависел от степени квалификации (чем он выше – тем больше выходцев из интеллигенции) и возраста (больше всего выходцев из образованного слоя среди лиц моложе 30 лет, затем – старше 40 и меньше всего в группе 30–40 лет, т. е. поступавших в вуз в конце 20-х – 30-х гг.), а также от национальной принадлежности и региона (в Москве, Ленинграде и в целом РСФСР доля выходцев из интеллигенции выше, в Средней Азии и на Кавказе – ниже).

За 70-е гг. имеются данные регионального исследования, которые относятся, однако, только к молодым специалистам. Ссылаясь на них, советские авторы писали, что «примерно половина отрядов интеллигенции, сформировавшихся к 70-м гг. – дети рабочих и крестьян»526. Эти данные выявили две тенденции: 1) выходцы из образованного слоя составляли большинство во всех отраслях, связанных с творческой деятельностью, причем чем выше ранг заведения, тем выше их удельный вес – от 47,8 % среди ИТР предприятий, до 81,2 % в академических институтах527; 2) к управленческим должностям, особенно высшего звена (где их всего 12,5 %), их старались не допускать, зато они составляли подавляющее большинство среди старших инженеров и ученых528. В 70-е и первой половине 80-х гг. был обнародован еще целый ряд данных, полученных в ходе отдельных исследований, в большинстве случаев показывавших весьма низкий удельный вес выходцев из образованного слоя среди интеллигенции – как правило, до 30 %529, в отдельных случаях – свыше 40 %530. По данным всесоюзного исследования 1982–1985 гг. 32,4 % служащих и специалистов происходили из своей группы (37,2 % из рабочих, 26,3 – из колхозников, остальные не ответили), но при этом среди «специалистов» из работников умственного труда происходили 2/3, причем обнаружилось, что по мере перехода от старой к самой молодой когорте доля «служащих из служащих» вырастает в 1,7 раза531.

В обобщающем труде начала 80-х гг. обращалось внимание на то, что некоторые профессиональные группы интеллигенции (отдельные профили научных работников, врачи) в течение ряда лет воспроизводятся преимущественно выходцами из своей среды, и чем выше по квалификации слой научных работников, тем выше и удельный вес выходцев из семей работников умственного труда532 (например, в СОАН на 1976 г. из него происходило 70 % сотрудников533, в ЛОАН и среди преподавателей технических вузов Ленинграда – более 60 %, среди аспирантов ЛГУ – 75,4 %534). Если в целом слой специалистов пополнялся из образованной среды меньше, чем наполовину (особенно ИТР предприятий), то сотрудников конструкторских подразделений – почти на 60 %, сотрудников отраслевых НИИ – до 70 %, академических институтов – более, чем на 80 %. Научная среда из всех профессиональных групп интеллигенции, по-видимому, в наименьшей степени отвечала советским представлениям о «правильном» социальном составе. Например, среди востоковедов всех специальностей (историки, филологи, экономисты), работавших в 1917–1991 гг., несмотря на значительную долю «национальных» кадров Закавказья и Средней Азии (с существенно более низкой долей выходцев из интеллигенции), из образованного слоя происходили 76,3 %, причем среди родившихся в XIX в. она составляла 72,1 %, в 1901–1910 гг. – 58,5 %, в 1911–1920 гг. – 56,8 %, в 1921–1930 гг. – 74,5 %, в 1931–1940 гг. – 80,2 %, в 1941–1950 гг. – 84,2 %, а среди самого молодого поколения – родившихся в 50-х гг. (т. е. третьего поколения уже советской интеллигенции) – составила 92,7 % (без учета «национальных кадров» даже 94,6 %)535. Причем ряд научных отраслей (например, физико-математические или медицинские) отличался еще более высокой долей выходцев из интеллигенции.

Снизить процент выходцев из образованного слоя в составе «специалистов» до такой степени, чтобы он соответствовал удельному весу этой группы во всем населении страны, так никогда и не удалось. В 1929 г. около 60 % ее еще составляли лица, относившиеся к образованному слою до революции, и их дети, к концу 30-х гг. доля этой категории снизилась до 20–25 %. С 60-х гг., когда усилился приток в состав «специалистов» детей уже советских интеллигентов, общая доля выходцев из интеллигентских семей в его составе несколько повысилась (примерно до 30 %), и к 80-м гг. составила 40–45 %. Следует иметь в виду, что эти данные включают и лиц со средним специальным образованием (тоже относимых в советской статистике к «специалистам»), а среди лиц с высшим образованием, которые только в основном (и то не все) соответствовали понятию «профессионалы» в западной статистике, доля выходцев из той же среды была гораздо выше.

В европейских социалистических странах в отношении комплектования интеллигенции проводилась такая же политика, что и в СССР, и исследования ее социального состава выполнялись по той же методике. В Польше, где довоенная интеллигенция на 2/3 была потомственной, среди окончивших вузы в 1945–1973 гг. из лиц физического труда происходило 56,5 %, в т. ч. педагогические 70 %, экономические и сельскохозяйственные – 65 %, технические— 60 %. На 1968 г. из лиц физического труда происходило 78,8 % специалистов технического профиля, 67,3 % нетехнического и 64,2 % служащих536.То, что в начале 60-х гг. рабочее-крестьянско-го происхождения было только 26 % членов Союза польских писателей (большинство в возрасте более 60), среди окончивших художественные вузы в 1945–1973 гг. – 33 %, а среди обучавшихся там в 1975/76 г. – 32 %, считалось показателем «не законченного еще процесса демократизации культуры»537.

В 80-х гг., несмотря на то что доля выходцев из образованного слоя среди учащихся вузов стала расти, во всей массе польской интеллигенции она была меньше половины538. При этом дети интеллигенции в абсолютном большинстве случаев наследовали статус своих родителей, а при гетерогенных браках (на 1972 г. таких было 24.3 %) дети наследовали тому из родителей, который имел высшее образование539.

Из начавших деятельность после вуза в 1971 г. имели обоих родителей с высшим образованием 54,7 %, в 1972 г. – 52,4 %, только отца – 43,1 % и 41,4 %, только мать – 39,7 % и 35,1 %. На 1968 г. из лиц умственного труда только 26,9 % имели таких же отцов,

36.4 % – рабочих и 27,7 % – крестьян; у рабочих только 4,2 % имели отцов умственного труда. Но более четверти сыновей специалистов, более половины сыновей техников, мастеров и средне-технического персонала начинали рабочими; ими начинали и более 40 % работников управления (доля дочерей значительно ниже), тогда как только 10,1 % сыновей рабочих промышленности и 7,5 % строительства начинали специалистами (дочери – 24,2 % и 23,6 %). Самой низкой мобильностью отличались дочери нетехнических специалистов (только 56,8 % начинали в другой группе). В качестве техников начинали 5,8 % дочерей отцов-техников и 6.4 % – матерей-техников, тогда как для дочерей нетехнических специалистов этот показатель 43,2 % и 41,4 %, для управленческого персонала – 28,7 % и 30,3 %. В разное время межпоколенная мобильность выглядела так:540