Элитные группы в «массовом обществе»

3. Страны «третьего мира»

Если в развитых западных странах странах и странах «социалистического лагеря» развитие массовых элитных групп до 80-х гг. протекало примерно сходным образом (за исключением, естественно, того, что в соцстранах группа «буржуазии» отсутствовала, а квалификационный состав «специалистов» не вполне совпадал с таковым «профессионалов» западных стран), то страны «третьего мира» существенно отличались и по составу массовых элитных групп, и по относительному статусу, и по доле в населении, хотя в большинстве стран «третьего мира» основную часть «верхних 10 %» составляли не крупные собственники, а чиновники и профессионалы267.

В странах «третьего мира» все социальные группы, стоявшие выше крестьянства и рядового городского населения, долгое время были весьма малочисленны, и их доля в населении находилась примерно на том же уровне, как в традиционных обществах. Примерно сходной была и разница в их благосостоянии. Например, даже в Египте, имеющем сравнительно давнюю традицию государственности под османским, а затем британским господством, все такие группы к 1958 г. составляли порядка 10 % населения: на 27 млн населения здесь насчитывалось 240 тыс. (0,9 %) крупной буржуазии и земельной аристократии, 614 тыс. (2,3 %) чиновников и лиц свободных профессий, 1117 тыс. (4,1 %) низших служащих, 730 тыс. (2,7 %) предпринимателей традиционного сектора и 150 тыс. (0,6 %) сельских капиталистов. При этом среднегодовой доход даже самой малообеспеченной из этих групп – низших служащих (105,6 фунтов в год), существенно превышал доходы самой богатой части крестьян (87,4 фунта), а доход самой высокообеспеченной – буржуазии и аристократии (845,8 фунтов) превышал этот показатель десятикратно268.

Значительное место в афро-азиатских странах занимали традиционные элитные группы. В Нигерии, например, к концу 50-х гг. городская элита на 35 % принадлежала к семьям вождей, а 12 % составляли предприниматели. В Кении в 1963–1964 гг. элита на 27 % состояла из чиновников и на 45 % из «политиков» (членов выборных органов). В Восточной Африке (Кении, Уганде, Танганьике и Занзибаре) буржуазия (торговцы и предприниматели) составляла 11–12 % элитных слоев, интеллигенция – 9 %, лица сельскохозяйственных профессий – 1 %269. В Афганистане еще в 1976 г. общая численность современной светской интеллигенции (85–90 тыс. человек и 25 тыс. студентов) значительно уступала традиционной мусульманской интеллигенции (около 260 тыс.)270.

Предпринимательская прослойка в ряде стран была очень слаба. В 1970 г. во всей Тропической Африке (около 30 стран) городской предпринимательской буржуазии (считая членов семей и иностранцев) насчитывалось всего 25–40 тыс. – по 1—15,5 тыс. на страну. В Кении из 2,9 тыс. «капиталистов» было 2 тыс. азиатов, 500 европейцев и 400 африканцев271. Во Вьетнаме к концу 20-х гг. общая численность буржуазии даже с учетом «переходных» слоев и групп составляла около 2 % занятых, с членами семей – примерно 5,5 % (1 млн). На долю основных его слоев (чистое кулачество, плантаторы, торговцы и промышленники – 155 тыс., переходных (полуфеодальное кулачество, верхушка мелкой буржуазии) – около 42 тыс. Если вычесть чистое кулачество (150 тыс.), то ядро – около 3 тыс. составляло лишь 0,02 % самодеятельного населения272.

Число профессионалов было в странах «третьего мира» относительно невелико, и во многих из них не было такой резкой социальной границы, как в развитых странах между «профессионалами» и прочими «служащими».

Даже в Латинской Америке к 1965 г. среди занятого населения специалисты (из них 2/3 с полным и неполным высшим образованием) составляли лишь 1 %, к 1970 г. там насчитывалось 200 тыс. инженеров и научных работников естественных отраслей знания – 750 на 1 млн населения. В бывших колониальных странах число профессионалов при обретении независимости было крайне мало. В Индонезии к 1945 г. из местных жителей было всего 300 врачей, 300 юристов и 150 инженеров, в Нигерии к началу 50-х гг. – 160 врачей и 150 адвокатов, в Танганьике – 16 инженеров, 2 ветеринара, 2 химика, 1 геолог, 5 лесоводов и 38 учителей, в Кении – 3 инженера, 50 врачей и несколько учителей, в Бельгийском Конго накануне независимости был лишь один человек с университетским дипломом. Лишь в некоторых странах обеспеченность профессионалами была существенно выше. В начале 70-х гг. на Филиппинах 1 врач приходился на 1,5 тыс. населения, в Латинской Америке – на 1,7 тыс. (всего там имелось 150 тыс. врачей), в Аргентине – на 0,6 тыс., в Бразилии – на 2,3 тыс., но на Гаити – на 17 тыс., в Бирме – на 14 тыс. В Гондурасе в 1974 г. из 3 тыс. преподавателей школ 80 % не обладали необходимой подготовкой273. В Тунисе в 1966 г. преподавателей (от начальной школы до вуза) имелось 22,9 тыс., а всех остальных специалистов – 5433 человека274.

Но в ряде стран имелось значительное количество частных менеджеров, обычно не имевших образования. В Нигерии, в частности, в 1970 г. насчитывалось более 67 тыс. менеджеров (17 тыс. старших и 50,2 тыс. младших), к 1974 г. – около 87 тыс.275. Вообще же, среди «профессионалов» доля имеющих должное образование была очень невелика (высшее образование имели 20–30 % – это от 2/3 до половины всех имеющих его в стране). Численность и доля (%) специалистов в самодеятельном населении крупнейших афро-азиатских стран показана ниже276:

Лишь в некоторых азиатских странах, сохранявших к началу XX в. независимость и собственные образовательные системы уже в 20—30-х гг. шел быстрый рост численности специалистов, по крайней мере средней квалификации (например, в Турции с 1926 по 1929 г. число учителей выросло с 12 437 до 16 273 человек и если в 1924 г. из 9962 учителей начальной школы лишь 3962 имели дипломы, то в 1929 г. из 12 387 – 7113277).

Страной, имевшей давние традиции подготовки профессионалов в ЮВА был Таиланд. В 1912–1916 гг. средние специальные учебные заведения окончили здесь 1670 человек (в т. ч. 881 – военно-полицейские). В 1915–1916 гг. имелось 4446 учителей начальной и средней школы, в 1928–1929 гг. – 15 544; в 1937 г. в стране насчитывалось 5,1 тыс. лиц с высшим и 12,5 тыс. со средним специальным образованием. Численность профессионалов выросла с 87 тыс. в 1947 г. до 174 тыс. в 1960 г., 243 тыс. в 1972 г. и 363 тыс. в 1976 г., т. е. в 4 раза, а доля в самодеятельном населении – с 0,95 % до 2,6 %. В 1960 г. интеллигенции насчитывалось 150 тыс., в 1970 г. – 300 тыс., к концу 70-х гг. – 450–500 тыс., в самодеятельном населении с 1960 по 1980 г. – с 1,2 % до 2,6 %. В 1960–1970 гг. врачей – с 3645 до 6090, инженеров – с 800 до 5583, юристов – с 2178 до 3263, педагогов – с 81560 до 223 686. В начале 60-х гг. кроме 174 тыс. профессионалов было более 27 тыс. административно-управленческого персонала и 153 тыс. конторских служащих. Среди специалистов лиц с высшим образованием насчитывалось 60 % (104 тыс.), административного персонала – 40 % (10 тыс.), конторских служащих – 26 % (40 тыс.). К началу 70-х гг. имелось также около 15 тыс. среднего медперсонала и 85–90 тыс. специалистов технического профиля. В 1972 г. имелось 96,4 тыс. лиц с профессиональным образованием, в т. ч. с гуманитарным высшим – 57,2 тыс., техническим – 20,6, педагогическим – 126,2 тыс.278.

К середине 70-х гг. численность специалистов в странах «третьего мира» значительно выросла. Учителей и преподавателей в странах к этому времени насчитывалось 11,4 млн (в т. ч. в Африке 1,05 млн), преподавателей вузов в Латинской Америке – 335 тыс., в Азии – 532 тыс., в Африке – 59 тыс. Научных работников на 1977 г. в крупных странах «третьего мира» насчитывалось по 10–20 тыс., в средних – от нескольких сот до нескольких тысяч, в малых – несколько десятков или даже единицы. В Индии, в частности, в середине 70-х гг. имелось 2,5 млн учителей начальных школ, более 133 тыс. преподавателей колледжей и более 27 тыс. – университетов; на 1977 г. насчитывалось 97 тыс. научных работников (больше, чем в Англии, Франции, ФРГ или Японии) и 1,2 млн инженеров279. В Афганистане на 1977 г. имелся 901 врач и около 4 тыс. лиц свободных профессий, к 1978 г. служащих было 12–13 тыс., инженерно-технической интеллигенции не более 3 тыс., гуманитарной – более 25 тыс., в т. ч. более 20 тыс. учителей280.

Надо заметить, что преподаватели вузов и научные работники в странах «третьего мира» не обязательно являлись высшей стратой «профессионалов», так, в Колумбии в конце 70-х гг. 82 % научных работников получали зарплату ниже среднего уровня лиц с высшим образованием281. В Индии в 60-х гг. зарплата вузовского преподавателя была ниже, чем инженера на производстве; из 65,7 тыс. преподавателей вузов 35,7 % получали менее 300 рупий в месяц, 54,4 % – 300–700, и только 3,1 % – свыше 1000 рупий282. Численность преподавателей вузов в азиатских странах показана ниже283:

Чиновники занимали весьма видное положение в странах «третьего мира». В крупнейшей из них – Индии – к 1977 г. имелось 8 млн госслужащих в цетральном аппарате и аппаратах правительств штатов284. Статистика не выделяла чиновников из массы госслужащих (в т. ч. и рабочих госсектора). На начало 70-х гг. служащих центрального правительства насчитывалось более 3 млн, из которых 20,5 % рабочие, 54,7 % неквалифицированные работники (в т. ч. почты и транспорта), 17 % клерки, 6,4 % технические специалисты и 0,5 % руководящие чиновники. К середине 70-х гг. в центральном аппарате было около 1,5 млн госслужащих (в середине 40-х гг. – около 500 тыс.), а в целом по стране (со штатами и местным управлением) – 7–8 млн; 2/3 их составляли клерки, и только 12 % должностей требовали высокой образовательной подготовки. Службы штатов, центрального правительства (около 60) и всеиндийские (5), делились на классы и категории. До 1974 г. существовало 2 категории: руководители (2 % всех) и прочие, затем – 4 категории: 1) высокопоставленное чиновничество; 2) средний руководящий состав; 3) младшие чиновники и клерки, 4) обслуживающий персонал (вообще не чиновники); при этом первые две вместе взятые составляли всего 3 % всех. К всеиндийским службам относились Индийская административная служба (ИАС), политическая, инженерная, лесная и медицинская, члены которых занимали большинство высших постов в центре и в штатах. Особое положение занимали члены ИАС, могущие занимать не только должность любого уровня, но и в любой области управления: ими было укомплектовано 83 % секретарей министров центрального правительства, 86 % секретарей основных департаментов в штатах, 78 % начальников дистриктов. Их насчитывалось всего 4 тыс. человек, ежегодное пополнение составляло 80–85 чел.; по закону 1951 г. 75 % набирались по экзамену и 25 % – из откомандированных членов служб штатов. Во все всеиндийские службы ежегодно сдавали экзамены 1011 тыс. человек (10 % – выпускники университетов), однако, например, в 1962 г. в ИАС из 872 сдавших взяли только 100. Оклады членов ИАС составляли 600—3000 и до 3500 рупий (33 % – более 900, 58 % – 300–900, 9 % – ниже 300); министр получал 2225 в год (но со всеми льготами: дом, обслуга, авто и др. – 73 564), зам. министра – 1875. При этом только 3 % госслужащих имели более 500, а зарплата квалифицированного рабочего – около 100 рупий в месяц, причем некоторые категории рабочих значительно обогнали по зарплате некоторые звенья чиновников 3-й категории285.

Во всех бывших азиатских колониях Англии оклады высших чиновников превосходили оклады средних в 6–8 раз, а оклады младшего обслуживающего персонала – в десятки раз. Соотношение их (в индийских рупиях) показано ниже286:

Численность чиновничества в афро-азиатских странах росла очень быстро. Обычно они разделялись на классы, комплектуемые по образовательному уровню. В странах Магриба с 1955 по 1965 г. чиленность чиновников выросла в 6 раз (притом что рабочих, ремесленников, ИТР – только на 30 %). В Береге Слоновой Кости в 60-х гг. насчитывалось 15 тыс. чиновников, которые составляли 0,5 % населения287. В Тунисе все госслужащие были разбиты на 4 группы по образовательному уровню: с начальным, неполным средним, средним и высшим (группа А) образованием. Если число всех госслужащих за 1965–1975 гг. выросло в 2,8 раза – до 140 тыс., то группы А – в 3,9 раза, и они стали составлять 10 % всех чиновников. Хотя 30 % кадров с высшим образованием служат вне госсектора, все такие лица входили в 14 % наиболее богатого населения, чей доход превышает 90 динаров, тогда как 73 % населения имеет доходы ниже 50288. В Пакистане на 1958 г. насчитывалось 2,8 тыс. чиновников I класса, 5,5 тыс. II класса и 87 тыс. – III класса289. В Таиланде еще в конце XIX в. чиновники (в основном из феодальной аристократии) составляли 1,5 % мужского населения290. В начале 70-х гг. там имелось 114 тыс. чиновников: 1 % особого класса, 5 % – 1-го класса, 20 % 2-го, 31 % 3-го и 43 % 4-го (для 4-го класса было достаточно средней школы, лица с высшим образованием зачислялись в 3-й класс сразу, с ученой степенью – обычно во 2-й класс291.

Доходы полноправных чиновников в странах «третьего мира» обычно резко выделялись на фоне жизненного уровня населения. В колониальном Вьетнаме они превышали годовой доход крестьян в 11–82 раза (еще в 1912 г. их оклады были определены от 400 до 1200 пиастров в год), но доходы служащих частных компаний и высшей интеллигенции были еще выше чиновничьих292. Особенно резко отличались от массы населения доходы чиновников в африканских странах; во многих из которых в 70-х гг. среднегодовой доход на душу населения не превышал 100 долларов. Так, высшие чиновники Габона получали от 600 до 1 млн франков, в ЦАР доход крестьян составлял 2 % обычного жалованья чиновника293. В Нигерии при среднегодовом доходе 29 фунтов минимальная зарплата чиновника с университетским дипломом составляла 700 фунтов, основной оклад постоянного секретаря министерства – 2500. Именно на содержание чиновников уходила огромная часть бюджета. В Конго (Браззавиль) за 4 года независимости расходы на аппарат выросли почти на 90 % и составили 62 % бюджета, в Дагомее – 64,9 %, в ЦАР расходы на госаппарат составляли 81 % бюджета, в т. ч. на зарплату чиновников – 58 %, в БСК на чиновников также тратилось 58 % бюджета294.

Офицерский корпус в большинстве стран «третьего мира» занимал особое положение, в т. ч. и более привилегированное по сравнению с гражданским чиновничеством, и пользовался исключительно высоким престижем. Это касается как бывших колониальных стран, так и стран, сохранивших в XIX в. независимость, чьи армии в XX в. переживали рост. В Таиланде в начале 20-х гг. имелось 1,5 тыс. кадровых офицеров295, а в начале 30-х гг. уже более 3,5 тыс. офицеров; о высокой степени элитности офицерского корпуса свидетельствуют показатели конкурса и отбора: за 1958–1964 гг. число абитуриентов Подготовительной школы вооруженных сил выросло с 2832 до 6282 человек, а прием – с 250 до 326; при этом если в 1958–1959 гг. принималось 8–9 % абитуриентов, то в 60-е гг. – лишь 5–6 %296.

Армия в странах «третьего мира» была привилегированной частью общества (в Уганде, например, к 1967 г. даже рядовой получал 285 фунтов в год – в 15–30 раз больше среднего жителя страны (доход менее 20 фунтов в год). В Аргентине офицер после 30 лет службы получал в пенсию полный оклад, в Венесуэле – даже оклад следующего по чину офицера, в Колумбии 80 % оклада после 25 лет службы, в Чили офицер выходил на пенсию на 15 лет раньше профессора и получал пенсию на 25 % больше профессорской. В Египте к 1967 г. лейтенант получал 25–30 фунтов в месяц, тогда как чиновник с университетским дипломом – не более 18. Первоначальный состав офицеров армии, военизированных формирований и полиции был подготовлен в бывших метрополиях, но был невелик: на 1950 г. во французской армии было 66 офицеров-африканцев (в т. ч. 1 полковник, 3 майора, 3 капитана), на 1960 г. – 198 (в т. ч. 4 полковника, 6 майоров, 31 капитан) и обучалось 800 кадетов297. В Африке после получения независимости армии были очень невелики: лишь армии Эфиопии, Ганы, Заира, Нигерии и Судана имели более 10 тыс.; в 13 странах Тропической Африки армии насчитывали от 2 до 10 тыс. и в 16 странах – менее 2 тыс. (к 1963 г. в армии Дагомеи, например, насчитывалось менее 1 тыс. человек, Чада – 400 человек, ЦАР – 500, Танзании и Уганды – 2 тыс., БСК – 4 тыс.)298. В Заире армия после мятежа выросла с 23 до 35 тыс., в Нигерии к 1966 г. – до 8 тыс., в Уганде к 1971 г. – до 7,5 тыс., в Гане к 1966 г. – до 16,2 тыс., полиция – с 6 до 12,5 тыс.299

Так что численность вооруженных сил новых государств быстро росла, увеличившись в 70-х гг. по сравнению с 60-ми в 2–3 раза, а иногда и более чем в 10 раз300. Соответственно их офицерский корпус насчитывал от нескольких сотен до более 10 тыс. человек. В Алжире на 1970 г. на 57 тыс. армии приходилось около 4,5–5 тыс. офицеров301. В Пакистане в конце 40-х гг. имелось 2,5 тыс. офицеров302. В Бирме армия с 1970 по 1977 г. выросла с 149 до 169 тыс.303, армия Пакистана в 1979 г. насчитывала 429 тыс.304, Мексики на 1975 г. – 73,5 тыс. плюс 120 тыс. в отрядах сельской обороны305. В Таиланде армия с 60 тыс. к 1941 г. после войны сократилась, и в 1945–1955 гг. насчитывала 45 тыс., но к 1958 г. выросла до 86,3 тыс.; численность же полиции росла постоянно: 8894 чел. в 1932 г. (1 на 1400 жителей), 39495 в 1947 г, 48200 в 1950 г., 58612 в 1957 г. (1 на 400 жителей)306. Причем численность полувоенных формирований росла даже быстрее, чем собственно армии (в Африке в 1966–1975 гг. численность армии выросла на 48 %, а полувоенных формирований – на 144 %, в Азии – на 30 % и 74 % соответственно); в Индии численность полицейских сил увеличилась с 380 тыс. в начале 50-х гг. до 500 тыс. в 1960 и до 1 млн к 1979 г.307. После обретения независимости в бывших французских колониях численность жандармерии была сопоставима или даже превышала численность армии308; к 1965 г. в Дагомее на 1,7 тыс. в армии приходилось 1,2 тыс. в жандармерии и 1 тыс. полиции, в Верхней Вольте на 1,5 тыс. армии – 1,5 тыс. жандармерии и 0,3 тыс. полиции309. В ряде бывших английских колоний численность полиции также превышала численность армии: в 1970 г. в Кении и Малави – вдвое; в Сьерра-Леоне в 1976 г. в армии было 2 тыс. человек, а в полиции – 3,9 тыс.310. В афро-азиатских странах «социалистической ориентации» армии были достаточно велики. В Афганистане на 1978 г. имелось 8 тыс. офицеров плюс 1,5–2 тыс. полиции и службы безопасности311. В Египте уже к 1970 г. в армии было 650 тыс. человек, армии других стран в 1978–1980 гг. насчитывали десятки и даже сотни тысяч человек312.

Специфической проблемой состава чиновничества и офицерства бывших колониальных стран была необходимость их «коренизации». Во всех африканских и ряде азиатских стран, получивших независимость после Второй мировой войны, накануне и в первые годы независимости большинство чиновников составляли европейцы, которые лишь постепенно заменялись национальными кадрами. Это же касалось и офицерского корпуса. В Пакистане при возникновении его вооруженных сил из 2,5 тыс. офицеров 355 были англичанами, в Гане в 1957 г. было не более 10 % офицеров-африканцев, в Кении в 1964 г. – 150 человек313. В Нигерии к 1961 г. из 300 офицеров был только 81 африканец (в т. ч. 60 народности ибо), в Заире были европейцами все офицеры и старшие унтер-офицеры (около 1 тыс.). Но за первое десятилетие независимости ситуация радикально изменилась. В Заире после мятежа все офицеры-европейцы ушли из армии, в Гане к 1966 г. офицеров-африканцев стало около 600 против 25 в 1957 г., в Уганде после 1964 г. все офицеры были только африканцы314.

Что же касается гражданских чиновников, то в Нигерии в 1954 г. из высокопоставленных служащих африканцев было 17 %, к 1959 г. на высших постах в центральных учреждениях находилось 112 европейцев и 19 африканцев, в местных—368 и 173, но в 1960 г. местные кадры составили уже 62 %, к 1963 г. среди чиновников правительственных органов их было 83 %, в 1964 г. в группе высших чиновников, получивших образование за границей, – 84,8 %. Но в частном секторе к 1963 г. служило только 42 африканца из 3706315. В Кении к 1960 г. африканцы составляли лишь треть низших чиновников, а среди высших их не было вовсе, в Папуа – Новой Гвинее коренное население среди служащих администрации было представлено 24 % (причем занимало низшие должности). В Кении в 1971 г. в госаппарате было 3600 иностранных экспертов, в т. ч.по нескольку десятков в основных министерствах316. В Танганьике к 1960 г. африканцы занимали 10,5 % высших правительственных постов, В Гане и Нигерии в 1954 г. – 38 %, но африканизация начальной школы была завершена уже к концу 50-х гг.317 К началу 70-х гг. положение, как и с офицерским корпусом, существенно изменилось. В Малави в 1972 г. было «африканизировано» 85 % должностей государственной службы318. В Кении к концу 1972 г. среди лиц высшей и средней квалификации оставалось 25 560 иностранцев – 25,6 % всех таких лиц; но если на ответственных должностях госаппарата иностранцы составляли еще 70 %, то среднее и низшее звенья госаппарата были уже полностью африканизированы: в месном самоуправлении, армии и полиции – на 100 %, электроснабжении – 98 %, дорожном строительстве – 96,2 %. Однако на частных предприятиях иностранцев оставалось еще много, например, на крупных обувных фабриках Нигерии еще и в середине 70-х гг. среди ИТР и управляющих их было 60 %, в Сенегале к середине 70-х гг. африканизация госаппарата достигла 80 %, но промышленности – только 25 %. Вообще, в это время в постколониальных странах работало около 100 тыс. западных специалистов (почти половина – в области образования)319.

Только в некоторых азиатских странах проблема не стояла так остро. В Индии, хотя в 20-х гг. на наиболее крупных предприятиях (шахтах) более 85 % управленческих должностей занимали европейцы, но в 1925 г. было установлено, что в будущем индийцы должны составлять в государственных технических департаментах 60 %, в лесном хозяйстве 75 %, а в полиции – 50 %320, еще в 1919 г. было решено, что в службе образования индийцы должны составлять не менее 50 %. К 1947 г. среди членов Индийской гражданской службы (1157 человек) 52 % были европейцы, но в том же году из 600 англичан 597 уехали. С 1961 по 1971 г. доля индийских менеджеров в местных отделениях иностранных фирм выросла до 9,2 тыс. – с 40,8 % до 89 %321. В Ираке в 1976 г. по закону на предприятиях смешанного характера 90 % персонала должны были составлять иракцы322. Практически во всех странах Ближнего и Среднего Востока офицерский корпус и чиновничество уже в первые годы независимого существования состояли из местных кадров, а присутствие иностранцев было заметно только в управлении экономикой (особенно частного сектора).

4. Элита и высшая элита «массового общества»

1. Судьба традиционного высшего сословия в условиях «массового общества»

Первая мировая война окончательно подвела черту под существованием традиционного общества и самым непосредственным образом сказалась на судьбе прежнего высшего сословия. Значительная его часть физически погибла и не могла быть замещена из своей среды, что повлекло за собой процесс дальнейшего упадка дворянства и аристократии. В Германии (как и в России), к ноябрю 1915 г. четверть кадровых и запасных офицеров прусской части армии погибла и офицеры 1914 г. составляли только 1/12 от произведенных за войну, к 1917 г. на фронте преобладали школьные учителя. Генштаб пытался сохранить старые стандарты, введя промежуточный ранг «замещающего офицера», и выводить уцелевших аристократов для создания ядра нового офицерского корпуса с прежними традициями. Не менее чувствительными были потери английской аристократии (нередко отец и сын гибли через месяц

один после другого), что привело к появлению значительного числа выморочных имений.

Процесс упадка аристократии в послевоенные годы протекал в европейских странах с различной интенсивностью и в разных формах – в зависимости от конкретных условий. Гибель Российской империи привела к полной ликвидации ее дворянства (за исключением отпавших территорий), Австрийской империи – к упразднение дворянства как сословия и полной или частичной ликвидации дворянского землевладения на ее бывших территориях. Австрийской аристократии пришлось иметь дело с социал-демократическим правительством, отменившим титулы и введшим тяжелый налог на роскошь. Намечавшаяся экспроприация земель не состоялась, но дворцы в Вене аристократам пришлось закрыть, а из сферы управления и политики аристократия была устранена целиком и полностью.

В Венгрии, где установилось консервативное традиционалистское правление адмирала Хорти, была даже после 1925 г. восстановлена Палата господ, и дворянство, в т. ч. и некоторые члены рода Габсбургов, играли некоторую роль в политике. Хотя в ходе аграрной реформы около 10 % земли в 20-х гг. было перераспределено, но и после этого более трети обрабатываемой земли принадлежало церкви и примерно 1500 магнатам. Князь Эстергази все еще владел один 180 тыс. акров, Палавичины, Кароли и Семсеи также сохранили большие поместья (но эти католические семьи больше вкладывали в промышленность и банки). Их оппонентами были протестантское дворянство и буржуазия, выступавшие против «магнатов и евреев» и склонявшиеся к национал-социализму. Поэтому после переворота, приведшего к власти Салаши, он начал наступление на латифундии, и много дворян было убито вместе с евреями за сопротивление его режиму.

В Чехословакии, где аристократия была преимущественно представлена венграми и немцами, ее владения были в основном конфискованы, а титулы, как и в Австрии, были отменены. В Богемии и Моравии после 1919 г. было реквизировано с компенсацией более трети земли, и было запрещено иметь более 700 акров. Однако часть владений аристократии удалось сохранить (Шварценбергам, в частности, 70 тыс. акров). Большинство аристократов здесь также находились в оппозиции к нацизму, т. к. имели более шансов выжить при демократах, чем при нацистах.

В Польше были экспроприированы как земли немецкой аристократии в Восточной Пруссии, так и имения польских магнатов – там, где они располагались на польских землях (на отобранных землях графов Замойских и Браницких было создано 500 тыс. новых ферм для 3 млн поляков), но в Галиции, где крестьянское население составляли русины, помещикам-полякам их имения были оставлены.

В Румынии дворянство утратило избирательные привилегии и также была проведена земельная реформа. Аристократия там сохранила высокий уровень жизни за счет перевода компенсационных денег в швецарские банки, но при фашистском правлении она, наряду с евреями, подверглась преследованиям (в 1942 г. 150 ее представителей было арестовано за «праздную жизнь», а 14 отправлено в лагеря). В Югославии и Греции (где монархия была упразднена с 1923 по 1935 г.), земельная реформа была весьма умеренной; впрочем, и аристократии там, как таковой, не было323.

В Германии аристократия и дворянство, хотя и понесли большие потери в войну, но в основном сохранили свои владения, которые не были тронуты и в 1933 г. при приходе к власти национал-социалистов. Однако из сферы управления и политики они были в большой мере вытеснены: если в 1880 г. в Рейхстге заседали 33 аристократа и 26 крупных землевладельцев, а в 1912 г. – 14 и 17, то в 1930 г. – только 4 и 4324; среди членов кабинетов 1918–1933 гг. дворяне составили только 11,5 %. Но в армии доля дворян упала минимально: к 1932 г. она составила почти 25 % (около 50 % кавалерии, 20 % в пехоте и Генштабе), причем среди молодых офицеров к 1930 г. дворянами были более 30 %325. Хотя мужчин-дворян всех возрастов в 1936 г. «Готский альманах» оценивал в 45 219, среди них только взрослых графов и баронов 9 477326. При Гитлере, с резким ростом численности армии и насыщения ее партийным элементом, их доля, естественно, сильно упала. Среди всей верхушки генералитета за 1933–1945 гг. (более 300 чел.) дворяне составили 25 % (в т. ч. среди бывших офицерами до 1918 г. – 27,9 %), причем среди генерал-фельдмаршалов – 55,6 %, в руководстве полиции и СС – 9,6 %, государственных и общественных организаций – 8,7 % (впрочем, в руководстве НСДАП и околопартийных организаций совсем мало – 5,7 %, а среди гауляйтеров – 2,8 %); больше всего их было среди высших чинов МИДа – 48 %, в т. ч. среди послов – 40,9 % (из них 13,9 % аристократов), всего же из около 670 высших лиц рейха дворяне составили 17,5 % (86 чел.), в т. ч. 4,6 % – аристократы (31 чел.)327.

Английской аристократии, хотя страна вышла победительницей из войны, война нанесла очень сильный удар. Гибель большого числа аристократических наследников привела к сдвигам и в землевладении. Высокие налоги на наследство оказались не по силам многим претендентам, а женщины-наследницы за отсутствием достаточного числа мужчин того же круга стали выходить за лиц, к нему не принадлежащих. В результате к 1921 г. четверть земель Англии земель сменила владельцев; если перед 1914 г. фермеры владели лишь 10 % земель, то к 1927 г. – уже более чем третью. Однако в имущественном смысле аристократия была еще очень сильна и в целом обладала большим запасом прочности. Несмотря ни на что, 1 % населения владел третью национального богатства. Депрессией 30-х гг. было в основном разрушено значительно менее состоятельное рядовое дворянство, но не аристократия, многие представители которой полностью сохранили свои состояния (например, герцог Вестминстерский имел доход 900 тыс. фунтов в год – вдвое больше королевского цивильного листа, граф Дерби владел 60 тыс. акров земли, маркизу Буту принадлежала половина города Кардифа и т. д.).

Существенно снизилась и роль аристократии в политике. Резко сократилась доля ее в составе кабинетов: в 1918–1935 гг. она составила 23 % против 54 % в предшествующие 30 лет (а в 1919, 1924 и 1929 гг. кабинет и вовсе формировали лейбористы). Меньше их стало и в Палате Общин (среди депутатов 1918–1935 гг. 13 % – 237 на 1586 прочих). Даже в самой Консервативной партии в 1922 г. контроль перешел от ленлордов к бизнесменам, не имеющим ничего общего со старыми семьями тори. Радикально, в 4 раза, упала доля дворянства в армии: если к 1912 г. она составляла 41 % (в т. ч. 9 % аристократии), причем была примерно такой же все время с конца XVIII в., то к 1930 г. – только 11 % (в т. ч. 4 % аристократии), даже среди генералов она упала с 64 % до 40 % (в т. ч. 14 вместо 24 % аристократии). Наконец, радикально изменилось как положение Палаты Лордов (у которой еще в 1911 г. было отнято право абсолютного вето и оставлено лишь отлагательное), так и состав пэров. Из новых 280 пэров, возведенных в 1916–1945 гг. в дополнение к имевшимся около 800, только 9 получили богатство и земли по наследству (даже лейбористы в период своей власти возвели 19 «своих» пэров). Кроме того, уже с 1876 г. существовала практика пожизненного (ненаследственного) пэрства, которая в XX в. получила особенно широкое распространение328.

В Испании (оставшейся в стороне от войны, но пережившей потрясения в 30-е гг.) положение аристократии до 30-х гг. не изменилось. Среди министров времени диктатуры Примо де Риверы (1926–1931) аристократии было даже еще больше – 36,1 % (против 17,1 % в 1902–1923 гг. и 19,7 % в 1874–1902 гг.), но почти все они (11 из 13) принадлежали к «новой» аристократии. Среди республиканских министров представителей аристократии, естественно, вовсе не было329. Республиканское правительство не только отменило титулы, но и начало аграрную реформу. Однако она не успела завершиться, затронув Андалузию, Эстремадуру и некоторые районы Кастилии и Мурсии; латифундии в Галисии и других частях Кастилии не пострадали. Во время гражданской войны в ряде местностей (в Басконии, Каталонии, вокруг Мадрида и на юге) дворянство активно истреблялось, а его имущество конфисковывалось, но война закончилась ликвидацией республики. В Италии, относившейся к странам-победителям, после войны сохранилась и монархия, и крупное землевладение: после 1918 г. 10 % землевладельцев владели более чем 6/7 всех земель.

Во Франции после войны потомки рядового дворянства по-прежнему находили прибежище в армии, но в целом офицерский корпус после 1918 г. был почти полностью буржуазным, лишь в кавалерии дворяне были сколько-то заметны. Оставшаяся аристократия поддерживала свое положение главным образом благодаря брачным связям с ведущими промышленными и финансовыми семьями. Среди пресловутых «200 семей», на которые Даладье в 1934 г. обрушивался, заявляя, что эти «хозяева французской экономики и политики, так же не могут быть терпимы, как при Ришелье», не было аристократических (хотя несколько принадлежали к рядовому дворянству). Некоторые из них заключали браки только в своей среде (так, Мишлены женились на кузинах, сохраняя приданое в семье; только один аристократ был принят в клан), но некоторые, как Шнейдеры, Вендели, не говоря о Ротшильдах, регулярно еще с конца XIX в. (например, три представительницы Ротшильдов вышли за принцев, 4 сестры Габер – за маркиза, двух графов и виконта) выдавали своих дочерей за аристократов, и те в качестве зятьев занимали места в правлениях компаний. Вообще же, к 1936 г. во Франции насчитывалось около 60 тыс. семей, претендовавших на дворянское происхождение, но значительная часть – безосновательно (барон Барклай, посвятивший исследование современному ему дворянству, считал, что только около 800 родов реально происходили от старого дворянства и еще около 3600 обладали реальными патентами, в частности, из сотни герцогов 1790 г. осталось менее половины, причем 11 из них узурпировали титулы, и только четверо имели благородную кровь в 4-х гг. поколениях)330.

Таким образом, в большинстве стран, даже и частично Восточной Европы, где были проведены аграрные реформы (всего было перераспределено 70 млн акров или 20 % всей земли), после войны дворянство и особенно аристократия сохранили большинство земельных владений, но значительной мере утратили свои позиции в армии, госаппарате и политике.

Вторая мировая война стала катастрофой для восточно-европейского и немецкого дворянства. Помимо потерь на фронте, после событий августа 1944 г. в Германии из этой среды было арестовано 7 тыс. чел. и 5 тыс. из них расстреляно (все принцы и большинство других титулованных офицеров было смещено или отправлено в концлагеря). Кроме того, этот элемент подвергся массовому избиению на территориях, занимаемых советскими войсками. Хотя большинство аристократии находилось в оппозиции Гитлеру, но и в западной зоне для основных распорядителей судеб Германии – американцев – она была символом милитаризма и антидемократизма, и они стремились по возможности лишить ее имущества. В результате эта среда пострадала очень сильно. Например, один из старейших бранденбургских родов, Арнимы, потеряли 98 имений и 44 членов рода (30 пали на фронте, 1 умер в концлагере, 2 убиты советскими солдатами, 3 вывезены в лагеря и погибли, 8 покончили самоубийством); род Шуленбургов (давший 3 фельдмаршалов и 35 генералов) потерял 23 имения и 23 своих представителей (14 пали на фронте, 2 казнены Гитлером, 7 самоубийств).

После 1945 г. аристократия в Германии потеряла все свое влияние. Между 1939 и 1955 г. только половина сыновей богатейших семей сохранила свое благосостояние (как заметил в 1958 г. один из публицистов, в Германии «не осталось ни общества, ни хорошей компании»). В условиях, когда США постарались до основания разрушить старую Германию и выстроить новую по своему образцу, даже крон-принцу Прусскому пришлось разрешить своей дочери выйти за декоратора из Техаса. К 1956 г. дворяне составляли среди генералитета менее 20 %, в дипкорпусе – около 17 %, в кабинете – 12,5 %, среди гражданских чиновников – 9,1 %, среди промышленных лидеров – около 7 %. На 1959 г. только 8 % немецкой элиты было дворянского происхождения, тогда как 10 % – из пролетариев, а большинство из интеллигентской и буржуазной среды. Конечно, с учетом того, что дворяне составляли менее 0,5 % в населении, социологически они были сверхпредставлены в элите, но прежнюю роль безвозвратно утратили. Примерно такая же ситуация существовала в 60—70-х гг. и во Франции. Давно и полностью утратившее там свое значение дворянство при том же проценте в населении (0,3 % самодеятельного населения), что в Германии, в некоторых группах элиты (военной и дипломатической) было представлено на уровне 10–15 %. На 1954 г. дворянами были 25 % собственников и 29 % президентов и генеральных директоров банков и страховых компаний, 4 % и 10 % – промышленных и торговых компаний, 9 % высших кадров частного сектора, 12 % чиновников «больших корпусов» и 6 % других высших чиновников, 7 % генералитета, и 25 % прочих членов высшей элиты. В дальнейшем эти цифры по некоторым группам были ниже, по некоторым – выше, но в целом доля лиц дворянского происхождения оставалась той же (на 1954 и 1964 гг. – 9 %, на 1974 г. – 8 % всей высшей элиты. При этом 10–20 % членов каждой из ее групп были женаты на дворянках331.

О странах Восточной Европы говорить излишне. Лишь некоторым представителям аристократии удалось не только бежать на Запад, но и преуспеть там (тут судьбы складывались по-разному: если князь Карл Шварценберг, бежавший в Австрию, унаследовал земли австрийских родственников и к 1966 г. владел 60 тыс. акров, около 1/6 потерянных в Чехии, то князь Людвиг Виндишгрец до 60 лет работал докером в Аргентине).

В Скандинавских странах аристократия была практически незаметна (хотя рыцарские книги продолжали вестись энтузиастами), крупного землевладения там практически не существовало (в Финляндии имела место радикальная аграрная реформа, а в Швеции и без таковой еще остававшиеся 25 тыс. дворян потеряли остатки земли, сохранив к 60-м г. только 150 имений). В Ирландии помещикам-католикам удалось сохранить свои земли так же, как в Ольстере – протестантам, но политической роли они не играли. В Италии аристократия сравнительно безболезненно пережила как правление режима Муссолини, так и падение монархии. Благодаря тесным связям ее представителей с правившей после войны ХДП процесс экспроприации даже южной аристократии шел крайне медленно, а ломбардская аристократия, происходившая в основном из патрициата крупных городских центров и издавна связанная с предпринимательством, легко приспособилась к новым условиям. Следует отметить, что среди итальянской аристократии профессиональная деятельность была широко распространена даже для женщин. В Бельгии некоторые аристократы нашли себя в банковском деле, но вообще остаткам франкофонской аристократии там было весьма неуютно под напором ненавидевшего ее фламандского национализма332. В Голландии оставшаяся аристократия не играла заметной роли, а представительство дворянства (вместе с городским патрициатом) в парламенте, составлявшее в 1918 г. 25 %, к 1929 г. снизилось до 15 %, к 1946 г. до 10 %, а в 1948–1967 г. было на уровне 6–8 %333.

Англия после Второй мировой войны была той из крупных стран, где влияние аристократии сохранилось в наибольшей степени, и прежде всего потому, что была единственной, где государственная традиция и связанные с ней представления не прерывались. Хотя состав пэров претерпел радикальные изменения, но все-таки к 60-м гг. треть из 1 000 пэров все еще владели большими имениями. 25 % пэров были только помещиками, 20 % – и помещиками, и директорами кампаний, более 25 % только директорами (в основном в сфере промышленности и торговли, а не банков и страхового дела). 90 пэров заседали в советах 100 ведущих компаний, но только 31 из них был пэром хотя бы во 2-м поколении, только 3 получили титул более 90 лет назад и еще 3 происходили из древних дворянских родов. Реальное влияние старых пэров все еще основывалась в большей степени на унаследованной собственности, а не большом бизнесе. Некоторым из них принадлежало по 100 акров лондонской земли (герцогу Вестминстерскому – 270). Но упадок чувстовался и здесь: в наиболее дорогом районе Лондона к этому времени жили 34 пэра против 109 30 лет назад.

Земельная перепись в Англии проводилась фактически только дважды – в 1873 и 1966 гг. При сравнении их результатов обнаруживается, что за это время крупные землевладельцы потеряли более половины земли в пользу фермеров, банков и управляющих компаний (20 % в руках компаний, иногда в руках одной семьи каждая, находилось 20 % земли). Сохранение больших усадебных домов все более становилось возможным только путем использования их как туристических объектов. Между 1952 и 1964 г. 400 таких домов было оставлено или разрушено (сохранилось только 2/3 некогда принадлежавших пэрам загородных домов), к 1966 г. 800 из них были открыты для публики за плату (при этом Национальный Траст часто позволял членам семей, передававших свою собственность государству, оставаться во флигелях их бывших домов). Тем не менее крупным землевладельцам и к началу 70-х гг. принадлежало от четверти до трети всех земель Англии, Уэльса и Шотландии, на 1966 г. насчитывалось 56 очень крупных латифундий в Англии и Уэльсе – всего 900 тыс. акров и 23 в Шотландии – 1500 тыс. акров (короне принадлежало 275 тыс., церкви – 170 тыс.); около 200 титулованных семей по стоимости своих земель могли считаться миллионерами334. В 1883 г. крупнейшие землевладельцы – герцоги Сазерлендский и Бакло имели 1358 и 460 тыс. акров. К 1971 г. размеры владений были гораздо более скромными (в Шотландии герцог Бакло имел 220 тыс., графиня Сифилд – 213, лорд Ловат – 160, в Англии лорд Леверхульм – 99 тыс., герцог Нортумберленд – 80, граф Лондсдейл – 71 тыс.). В 1908 г. только 12 % сельскохозяйственных земель принадлежали фермерам, но потом налоги сломали большие имения, а рентный контроль (до 1957 г.) был столь суров к землевладельцам, что они часто продавали свои земли, и к 1971 г. более 50 % земель принадлежали фермерам335.

Но непосредственная политическая роль аристократии продолжала уменьшаться, в т. ч. и их представительство в Палате Общин (если в 1928 г. там было 58 сыновей пэров и баронетов, то к 1955 г. – только 12). Совсем небольшим стало представительство дворянства и в армии: к 1952 г. и среди всех офицеров, и среди генералов оно составило лишь 5 % (в т. ч. аристократия – 3 %). Последовали и дальнейшие реформы Палаты Лордов. В 1958 г. был принят новый закон о прижизненном пэрстве, в том числе и женщин (в 1863 г. женщины получили и право наследования). Характерно, что когда встал вопрос о полной замене наследственного принципа членства в палате ненаследственным, защитники наследственности указывали, что и так уже право фактически ненаследственное: четверть пэров – первого создания, и более половины остальных – тоже недавнего производства, так что наследственный элемент и так в меньшинстве. Окончательный удар по традиционным принципам и самой сути Палаты Лордов был нанесен в 1999 г., когда ее сократили, выгнав при этом почти всех наследственных пэров – их на почти 800 чел. осталось 92 (и те в основном недавнего производства), а остальные избирались партиями пропорционально числу мест в Палате Общин; в 2005 г. палата лишилась и судебных функций.

В Испании, где после гражданской войны установился консервативно-традиционалистский режим генерала Франко, аристократия после 1945 г. в основном сохранила свои позиции в землевладении. Крупная земельная собственность продолжала сохраняться и в 60—70-х гг.: в 1962 г. 1 % земельных собственников (владельцев более 200 га) принадлежало 45,9 % площадей, в 1972 г. 1,2 % – 48 % (в том числе собственникам более 1 000 га (0,2 % хозяйств) – 21,9 % и 23,1 % земель336. В 1956 г. в стране насчитывалось 1693 аристократа (с 2184 титулами), в т. ч. 368 грандов (249 из них проживали в Мадриде); 7 грандов владели 658 тыс. акров на юге страны (причем один герцог Мединаселли – 235 тыс.), а всего на юге сохранялось 10 тыс. крупных владений в среднем по 1500 акров, тогда как среднее владение по стране – 2,1 акра. И к концу 60-х гг., аристократия не только сохраняла большинство земель на юге, но и контролировала 6 крупных банков, которые обеспечивали 4/5 частной промышленности («Испанский Кредит», «Банк Бильбао», «Центральный», «Бискайский», «Уркуихо» и «Испано-Американский»), советы которых на четверть состояли из аристократов, а другие члены находились в родственных связях с ними. Но, сохраняя большой экономический потенциал, в политике и управлении аристократы были при Франко мало заметны. В Фаланге в это время на 210 высших постах не было ни одного из них, в окружении Франко был только один и один из 13 членов Королевского совета; в Государственном совете из 50 членов было 5 аристократов, в Кортесах всех дворян было 14,3 %337. В составе всех министров франкистского времени обнаруживается очень мало представителей аристократии (5,8 %), однако из 7 титулованных лиц 5 принадлежали к «старой» аристократии338. Примерно такая же ситуация была и на конец правления Франко. К середине 70-х гг. насчитывалось 2 тысячи титулованных лиц339, и многие были весьма заметной группой среди ведущих деятелей испанской экономики и финансов. На 1975 г. из 300 первых лиц экономической элиты насчитывалось 68 представителей аристократии340. В ходе процесса демократизации после смерти Франко никаких репрессий против аристократии не проводилось, но с политической арены аристократы почти полностью исчезли: из министров 1975–1977 гг. аристократом был лишь один (3 %), в период 1977–2001 гг. – двое (1,5 %)341. В Португалии существовала примерно сходная ситуация. Установленная в 1910 г. республика отменила титулы, но пришедший к власти в 1932 г. Салазар их восстановил, а характер его правления с опорой на национальные традиции и консервативную мораль (офицерам было запрещено жениться вне образованного или дворянского круга, а разводы в аристократической среде крайне не одобрялись) обеспечил аристократии сохранение ее благосостояния: аграрной реформы не проводилось, и сохранились даже очень крупные латифундии (напр., на юге, где средний размер крупного владения был 7 тыс. акров, герцог де Кадаваль имел 235 тыс., столько же, сколько 50,5 тыс. фермеров).

Было и еще несколько стран, где аристократия чувстовала себя в 60-х гг. комфортно. В Греции, хотя об аристократии там можно говорить весьма условно: большинство владетельных семей возводили себя к героям войны за независмость 1829 г., никакого ущерба после войны они не понесли, а Лихтенштейн под властью своего правителя (одного из дюжины богатейших тогда людей Европы) являл собой картину гармонии старого и нового порядков. Как ни покажется странным, к числу стран с сохранившимся влиянием аристократии, относилась и Швейцария, где в 60-х гг. половина из 100 ведущих лиц страны вышла из старых феодальных семей, но абсолютно не афиширующих своего происхождения. Следует еще отметить, что значительная часть аристократии занималась профессиональным трудом. Когда в Вене после Второй мировой войны был создан Клуб Св. Иоанна как место встреч старой аристократии Европы (106 чел.), обнаружилось, что большинство его немецких и австрийских членов принадлежала к числу профессионалов342. Полностью аристократия сохраняла влияние только в Иране. При шахе Ираном фактически правили более 300 родов, как центра, так и провинциальных, во главе с 10: Пехлеви, Аллам, Диба, Карагозлу, Эсфандиари, Ардалан, Сами, Фарманфармаиан, Махдави и Бушери. Они находились в тесных брачных связях между собой и с шахской семьей. В 1906–1967 гг. 40 видных родов занимали 410 мест в Меджлисе (167 человек) и 66 (34 человек) в Сенате. В первых пяти Сенатах 1949–1971 гг. они занимали более 20 % мест343.

* * *

Весьма интересное явление представляло собой «высшее общество» в США – как бы запоздалый аналог европейского дворянства. У. Мак-Алистер в 1880-х гг. считал что в нью-йоркском фешенебельном обществе «всего лишь около 400 человек; выйдя за пределы этой цифры, вы наткнетесь на людей, которые либо сами чувствуют себя на балу не в своей тарелке, либо же своим присутствием стесняют других». В 1892 г. он опубиковал список из около 300 фамилий. Это не обязательно были наиболее богатые люди (на 1900 г. из 90 богатейших людей того времени в нем было только 9 человек, но половина их имела потомков в светских регистрах 1940 г. Филадельфии, Бостона, Чикаго и Нью-Йорка), но именно среди них получила распространение практика составления светских регистров. В первом нью-йоркском светском регистре в 1880-х гг. значилась 881 семья; в 1920-х гг. издавались светские регистры для 21 города (9 позже перестали выходить); для Нью-Йорка и Бостона с 1890 г., Вашингтона с 1900 г., Сан-Луи и Буффало с 1903 г., Питтсбурга с 1904 г., Сан-Франциско с 1906 г., Кливленда и Цинтиннати с 1910 г. В регистрах значились адреса, телефоны, клубы, сведения о детях и их школах; с 1928 г. они издавались ежегодно всего по 12 городам. Ассоциация светского регистра включала 38 тыс. супружеских пар этих городов, основная часть которых вошла туда в 1890–1920 гг., причем за 1900–1910 гг. рост составил 68 %, а за 30-е гг. только 6 %. Считалось, что в восточных городах истинный джентльмен – либо банкир, либо юрист. Контингент регистров отличался общностью расы, религии (главным образом протестанты, причем епископальной или пресвитерианской ветви) и происхождения (даже те, кто не имел старой родословной, все равно были более давними американцами, чем низшие классы). В 1880—90-х гг. старинные богатые семьи еще чуждались и вели борьбу с вновь разбогатевшими после Гражданской войны, но к началу Первой мировой войны последние уже были приняты в круг социальных верхов344.

В 1892 г. среди 1368 миллионеров-нью-йоркцев к «400 семьям» принадлежали 50, еще 92 были супругами или детьми нью-йоркских миллионеров. Из 191 человека с выясненным происхождение богатства только трое были, возможно, «сэлф-майд», 24 унаследовали созданное предшествующим поколением, около 14 % могли быть названы «нуворишами» (богатые в 1-м или во 2-м поколении). Из 273 человек (в т. ч. 138 женщин) нью-йоркского списка Мак-Алистера были идентифицированы 220 (79,5 %). Из них коренными ньюйоркцами были 83 (37,7 %), отпрысками патрициата других городов 22 (10 %), принадлежали к большим торговым семьям 41 (18,6 %), не выяснено происхождение 74 (33 %). Даже если 30 % с неопределенным источником богатства были парвеню или их детьми, большинство из «400» были богаты по крайней мере в 3-х гг. поколениях. (138 из 273 персон списка Мак-Алистера – женщины.)345

Лица, входящие в социальные регистры, несколько отличались от общей массы виднейших американцев (включенных в ‘Who is Who’). При сравнении включенных в ‘Who is Who’ 700 филадельфийцев, одна часть которых (226 человек) входила в социальный регистр, а другая (544) не входила, выяснилось, что первые отличаются большей доле окончивших частные школы (41 % против 15 %), большим средним возрастом (64,3 и 60,5 лет), несколько большим числом состоящих в браке (95 % и 90 %; замужем 64 % женщин против 37 %) и детностью (280 и 262 детей на 100 мужчин). Из 149 мужчин-родителей в регистре 1940 г. только 45 (или их родители) были в регистре 1900 г.346Этому явлению было посвящено и еще некоторое количество исследований347.

К 1960 г. численность внесенных в регистры (тогда они издавались зимой и летом в 11 городах) выросла до 75 тыс. человек348, но по-прежнему в него входила лишь небольшая часть виднейших бизнесменов: на 1959 г. из 37 президентов 100 ведущих компаний, живущих вокруг Нью-Йорка, только 4 входили в нью-йоркский социальный регистр349.

2. Численность элиты и высшей элиты

Если численность массовых элитных групп составляла в крупных странах несколько миллионов человек, а их доля во всем населении – 10–15 %, то слой, который можно назвать собственно элитой данной страны, – на порядок меньше: это лишь сотни тысяч человек, или не более 1 % населения (то есть высшие страты массовых элитных групп). К высшей же элите принадлежали только сотни или тысячи лиц (в наиболее крупных странах – 20–30 тысяч). Это верхушка бизнеса, военный и гражданский генералитет (военные генералы и гражданские чиновники высших должностных групп), парламентарии, партийная верхушка, наиболее выдающиеся деятели науки и культуры и руководство основных СМИ). Состав элиты и высшей элиты в зависимости от политического строя той или иной страны может, разумеется, отличаться.

Что касается численности элиты, то ее можно определить только очень приблизительно, поскольку границы ее в социологических исследованиях определяются достаточно субъективно. Поэтому в отношении крупных стран можно встретить только ориентировочные цифры. Например, считалось, что в США основные позиции занимают примерно 100 тыс. чел. (на 200 млн населения), т. е. 0,05 % населения350, но при ином подходе элита может быть расширена до 0,3 %, 1 % или 1,2 % населения351. Для СССР численность группы, которая может быть соотнесена с элитой, определить несколько проще – благодаря тому, что все значимые позиции в стране (административные, хозяйственные, в сфере культуры и искусства и др.) охватывались понятием «номенклатуры» разных уровней. Она делилась на номенклатуру ЦК КПСС (нескольких уровней), ЦК компартий союзных республик и обкомов КПСС. В 70-х гг. номенклатура ЦК включала 22,5 тыс. лиц, республик – несколько тысяч (например, Белоруссии – 3376352), обкомов – 1,5–2 тыс. К 1981 г. имелось около 400 тыс. номенклатурных должностей (по некоторым оценкам – до 750 тыс.)353. Зарубежные исследователи оценивали численность всей элиты в 0,5 млн человек – 0,5 % населения, внутри которой выделялись 227 тыс. (чьи оклады составляли свыше 450 руб. в месяц) и 80 тыс. номенклатура ЦК354 (хотя последняя цифра явно преувеличена вдвое-втрое). Достаточно надежным показателем может служить охват лиц, включаемых в национальные биографические справочники, – не менее примерно 1 чел. на 10–15 тыс. населения. Например, первый американский ‘Who is Who’ конца ХБХ в. включал 8,6 тыс. справок, современные – более 100 тыс. (4 чел. на 10 тыс.), аналогичные английские словари (известные с 1849 г.) охватывают более 30 тыс. человек, немецкие – более 70 тыс., польские и южнокорейские – около 4 тысяч.

Но о численности высшей элиты, как будет показано ниже на примере ряда различных стран, можно говорить более определенно, поскольку численность по крайней мере отдельных составляющих ее отрядов известна достаточно точно, в иных же случаях имеются (пусть и субъективные) оценки социологов соответствующих стран. В США уже к 1892 г. было 4046 миллионеров; в 50—70-х гг. одна только экономическая элита включала не менее 15 тыс. человек (к 1950 г. 120 человек имели ежегодный доход более 1 млн долл., 379 – от 500 до 1 млн, 1383 – 250–500 тыс., 11 490–100—300 тыс.)355 и примерно столько же – административно-политическая: чиновников высших 16—18-x классов (и равных им в особых ведомствах) и высших политических назначенцев насчитывалось 11–12 тыс. человек, всего, следовательно, до 30 тыс. человек.

Примерно столько же составляла советская элита, к которой безусловно относилась вся номенклатура ЦК КПСС (номенклатура Политбюро ЦК включала первых секретарей республик и обкомов, министров, послов, главных редакторов основных изданий, директоров крупнейших заводов, руководителей творческих союзов, номенклатура Секретариата ЦК – вторых секретарей обкомов, заместителей министров, председателей областных исполкомов, номенклатура отделов ЦК – членов коллегий министерств, директоров, главных инженеров, главных бухгалтеров заводов, консулов, начальников леспромхозов, заведующих базами, трестами и прочими учреждениями). Всех этих лиц вместе с военным генералитетом насчитывалось порядка 30 тыс. человек.

В Китае на 1975 г. Постоянный комитет ВСНП насчитывал 143 члена (в 1979–1981 гг. его состав вырос с 168 до 196, в т. ч. рядовых членов с 144 до 175); в состав Госсовета входили премьер, 12 заместителей, 26 министров и 3 председателя госкомитетов (в 1965 г. – соответственно 16, 39 и 4; к 1981 г. 13, 29, 6 и еще 2 человека). В составе ПК СНП провинций насчитывалось 35–85 человек, автономных округов и крупных городов – 13–45, уездов – 11–29 (на 1981 г. имелось 2756 уездов и им равных)356. В начале 80-х гг. в системе Госсовета имелось более 1 000 министров и их заместителей и около 5000 начальников управлений357. В составе высшей элиты здесь исключительно большое место занимали военные. Накануне IX съезда КПК из 417 председателей, их заместителей и членов постоянных комитетов 29 Ревкомов 197 (47,2 %) были военными, 103 (24,7 %) «революционные кадровые работники», 117 (28,1 %) хунвэй и цзаофани. Военными были 145 (52 %) из 279 членов и кандидатов ЦК и 15 из 25 членов и кандидатов Политбюро. На начало 1973 г. среди членов и кандидатов ЦК 40,5 % составляли военные, 27 % кадровые работники и 32,5 % «представители революционных масс», из 19 руководителей министерств было 12 военных; на Х съезде КПК военные в ЦК составили 40,7 %358. К началу 1972 г. из 158 секретарей парткомов и их заместителей провинциального звена «представителей масс» было только 5 % (8 человек), в 22 провинциях из 29 первый секретарь ПК был военным359.

В основных европейских странах высшая элита насчитывала 10 и более тыс. человек (обычно примерно половина их представляла элиту экономическую, половина – административно-политическую). Испанская элита в 1939–1975 гг. включала 9978 чел.: 2483 членов Кортесов (2483), 4041 лицо, назначенное непосредственно главой государства, 5241 член советов директоров компаний с капиталом свыше 100 млн песет (ок. 1 млн долл.). При этом 2718 из них были высшими чиновниками (около 10 % всех чиновников), и 830 военными (в т. ч. 518 бывших на гражданских должностях). Однако эти категории пересекались. Так, всего назначений в Кортесы было 6113 (некоторые пребывали там 10 созывов, в среднем 2,5), прямых назначений – 7683. Единовременно имелось около 611 членов Кортесов и 1707 назначенцев (в среднем пребывали по 15 лет), т. е. 2318 человек, так что если исключить совпадения, всего 1888. Так что всего за этот период к политичесой элите относилось 5506 человек, из которых 2718 (49, 4 %) были чиновниками. Из 5241 члена экономической элиты 2904 имели отношение только к ней, а 2337 (44,6 %) – относились одновременно и к политической. Итак, из всех почти 10 тыс. депутатами были 2483 (в т. ч. только ими 575 – 23,2 %), назначенцами 4041 (в т. ч. только ими 808 – 20 %), бизнесменами 5241 (в т. ч. только ими 2904 – 44,6 %). Членами всех трех групп были 317 человек360. Единовременно одна только политическая и административная элита (министры и высшие чиновники, высшие судьи, верхушка дипкорпуса, мэры, губернаторы, главы провинциальных собраний, руководители госсектора, партийные деятели, члены Кортесов) насчитывала на 1972 г. 1201 человек, на 1985 г. – 1104, на 2000 г. – 820 человек361.

В Англии одних только высших чиновников (плюс специалистов равного им ранга) в 70-х гг. насчитывалось 4052: 28 (+8 равных им лиц) постоянных секретарей (с окладами 13–15 тыс. фунтов), 74 (+40) заместителей секретарей (9 тыс. фунтов), 302 (+146) подсекретарей (6,75 тыс. фунтов), и 1020 (+2434) помощников секретарей (4,39—5,64 тыс. фунтов)362. В Италии одних генералов и адмиралов имелось к концу 60-х гг. 1033 (при штате 327).363 В Германии на 1981 г. к высшей элите принято было относить 3165 человек (занимающих 3580 постов), в т. ч. 452 политика, 471 высших чиновников, 688 бизнесменов, 296 глав бизнес-ассоциаций, 155 глав профсоюзов, 354 глав СМИ, 179 ученых, 172 военных, 180 деятелей культуры, 218 прочих (церковь, главы профессиональных ассоциаций, судьи, мэры 15 основных городов)364. В Австралии к 1975 г. к высшей элите относились: 90 председателей советов и директоров крупнейших корпораций, 50 глав профсоюзов, 40 министров и оппозиционных теневых министров, 40 глав правительств и политиков штатов, 50 высших чиновников, 40 лидеров СМИ, 40 глав общественных организаций и епископов, 20 ведущих ученых и глав вузов – всего 370 человек (занимающих 500 должностей)365.

В Японии административная и экономическая элита были тесно переплетены. К 1985 г. 318 высших чиновников стали директорами и советниками компаний или общественных корпораций, агентств и т. д. В 1987 г. 379 из 489 руководителей 83 таких органов были отставными чиновниками. С другой стороны, 42,3 % их избирались в политические органы. В 1986 г. 80 бывших чиновников были избраны в палату представителей (составив в ней четверть фракции ЛДП) и 24 – в высшую палату (треть членов от ЛДП)366. В общей сложности японская высшая элита насчитывала несколько тысяч человек. Для Южной Кореи наиболее полный биографический справочник давал 4728 имен лиц, живших на 1976 г., но численность высшей элиты следует считать примерно в 2,5 раза меньшей, поскольку, например, административная элита представлена там более 2 тыс. человек, а высших чиновников (рангов 1, 2А и 2В) имелось только 827, а научная элита – не менее 10 % от всей профессуры367. В Таиланде политическая элита состояла преимущественно из генералов и чиновников. С 1932 до начала 1960-х гг. из 237 членов правительства 100 были чиновниками, 84 – генералами (причем в 50-х гг. военные составляли от половины до 3/4 состава кабинетов), среди назначенных членов Национальной ассамблеи генералов в 1947 г. было 35 %, в 1951 г. – 83 %, в 1957 г. – 88 %. Ниже кабинета – около 700 чиновников т. н. специального класса и 300 генералов, еще ниже – 2–3 тыс. чиновников и офицеров. В этой стране, как и в некоторых южноевропейских странах, высших офицеров было непропорционально много: на 1967 г. на один боевой батальон приходилось 3–4 генерала в штабах и управлениях; к началу 70-х гг., считая и отставных, насчитывалось около 6 тыс. генералов)368.

В Колумбии на 1977 г. высшая элита включала 997 человек: бизнес был представлен 412 (135 промышленников, 68 финансистов, по 61 представителей сельскохозяйственных, торговых и экономических ассоциаций, 26 прочих и строительных), СМИ – 64, профсоюзы – 27, культурная элита – 154 (50 представителей университетов, 23 церкви, 32 независимых интеллектуала, 49 прочих), чиновники – 43, законодатели (сенаторы и депутаты) – 132, деятели партий – 43, юристы (члены Верховного Суда и Государственного Совета, по 3 члена трибуналов в каждой провинции) – 39, военные – 23, ‘institutes’ – 60369. Израильская элита к началу 70-х гг. состояла из более 500 человек: 374 члена Кнессета всех созывов (к 1974 г. 20–25 % были его членами 5 и более раз и еще 19 % – 3–4 раза), 70 министров, из которых 12 не члены Кнессета, 33 заместителя министров (все члены Кнессета), 84 мэра городов с населением от 30 тыс. человек и 41 служивших в Истадруте370. В Иране на 1970 г. имелось 22 министра, 111 заместителей министров и 331 генеральных директоров. Кроме того – 90 членов Сената и Меджлиса, 100 высших бизнесменов и полугосударственного персонала, 10 членов шахской семьи, 40 придворных и приближенных и 50 военных. С учетом частичного совмещения этих 375 постов всего около 250 человек371.

Для высшей элиты в ряде бывших колониальных стран было характерно совмещение высших позиций и стабильность пребывания на них одних и тех же лиц. В Мавритании 283 поста в государственном и партийном аппарате долгое время занимали 112 человек, в Береге Слоновой Кости в 88 более или менее крупных предприятиях и экономических ассоциациях 287 руководящих должностей принадлежали 129 лицам, причем 62 % – членам правительства. В парламенте Заира в 1977 г. 34,5 % составляли чиновники, 45,2 % – торговцы и предприниматели, 12,9 % – фермеры, 2,9 % – юристы и 4,5 % прочие. В Сенегале в 1978 г. среди парламентариев насчитывалось 28 чиновников, 28 учителей, 8 предпринимателей, 14 лиц свободных профессий и 22 прочих372.

Из приведенных примеров видно, что в крупных странах численность высшей элиты составляла по нескольку тысяч человек, средних и малых – несколько сот. В большинстве случаев было характерно одновременное членство одних и тех же лиц в составе разных отрядов элиты; в ряде стран исключительно важную роль играла военная (или военная и административная), представители которой в значительном числе заполняли собой ряды политической и даже экономической элиты.

3. Образовательный уровень элиты и роль престижных учебных заведений

Для высшей элиты западных стран всегда был характерен исключительно высокий уровень образования, на порядок более высокий, чем в среднем по стране и выше, чем массовых элитных групп. Это касается даже экономической элиты, чей уровень образования обычно везде уступал уровню образования элиты административно-политической. Целый ряд социологических исследований позволяет проследить динамику образовательного уровня высшей группы бизнесменов и высших менеджеров. Данные разных исследований несколько отличались, но тенденция очевидна. По одному из исследований бизнес-элиты за всю историю США (1464 бизнесмена, родившихся не позже 1879 г., чьи биографии вошли в «Американский биографический словарь») видно, что в общей сложности 46,6 % их имели высшее образование, хотя в разные эпохи показатель этот сильно отличался. В колониальный период, когда такие лица происходили из аристократической среды первых поселенцев, он был очень высок, позже в середине – конце XVIII в. – от двух третей до половины, в XIX в. он резко снизился за счет притока нуворишей, а в начале XX в. поднялся до 63,1 %373. Среди экономической элиты рождения 1771–1800 гг. высшее образование имели 22 %, 1801–1830 гг. – 8 %, 1831–1860 гг. – 15 %, 1861–1890 гг. – 39 %, 1891–1920 гг. – 67 %374. По другим данным на 1900 г. высшее образование имели 28 % высших бизнесменов, на 1925 г. – 40 %, на 1950 г. – 62 %375. Считая и незаконченное – на 1899 г. – 37,5 %, на 1923 г. – 51,1 %, на 1948 г. – 75,1 % (в то время, как на соответствующие годы такое образование имели менее 3 %, менее 5 % и менее 7 %)376. В начале XX в. (1900 г.) уровень образования бизнес-элиты почти втрое (46 % и 17 %) превышал таковой низшей их части, но к 1950 г. – лишь незначительно (71 и 60 %)377, хотя уровень политической элиты был выше: на 1903 г. в колледжах учились 41 % президентов и председателей советов директоров крупнейших коропраций, но 55 % виднейших политиков этого времени378. В 1952 г. среди 900 высших администраторов корпораций окончили колледжи около 65 % и учились в них 80 %, причем среди более молодых (не достигших 50 лет) – 84 % и 95 %379. В 1964 г. среди председателей советов директоров, председателей и вице-президентов 593 крупнейших корпораций 74 % имели высшее образование и 22 % – повышенного уровня380. В конце 60-х – начале 70-х гг. по доле топ-менеджеров крупнейших корпораций, имевших высшее образование (в т. ч. и неоконченное) США опережали другие страны: здесь она достигала 94 % (в Японии и Франции – 89 %, Германии – 78 %, Англии – 40 %)381.

Политико-административная элита США имела более высокий уровень образования, чем экономическая (еще к началу XIX в. колледжи окончило 87 % членов правительств и дипломатов при доле таких лиц в населении 0,2 %382). Из 513 человек, занимавших высшие посты в 1789–1953 гг. (президенты, вице-президенты, спикеры Палаты представителей, члены кабинета и Верховного Суда), окончили колледжи не менее 67 %383. В 1940 г. из 180 секретарей и помощников секретарей 10 федеральных департаментов 80 % окончили колледж и 60 % имели более высокое образование, среди начальников бюро – 85 % и около 50 %384. К 1949 г. из 242 высших чиновников неоконченное высшее образование имели 13,2 %, степень бакалавра – 21,4 %, степени М.А. или Ph.D. – 59 %, из 676 дипломатов – 19,4 %, 56,3 % и 19,4 %, таким образом, образование не выше старшей школы имели только 6,6 % и 4,9 %385. На 1950 г. высшее образование имели 61 % бизнес-элиты, 80 % высших чиновников, 81 % дипломатов, 91 % сенаторов, 73 % генералов ВВС, 85 % армии и 98 % ВМФ, но только 18 % звезд Голливуда и 52 % вашингтонских корреспондентов386. На 1968 г. университетское образование имели 76 % членов экономической элиты, 83 % политической и 81 % административной387. На 1970 г. среди политических назначенцев и высших гражданских служащих не имели высшего образования только 2 %, среди конгрессменов на 1971 г. – только 9 %388. В 1972 г. высшее образование имели 90 % сенаторов и 80 % членов Палаты представителей 389. Среди 380 лиц, составлявших интеллектуальный штаб Т. Рузвельта имели ученые степени 209, в т. ч. 126 Ph.D., и только 36 не окончили колледжа390.

Высоким уровнем отличались и церковные деятели: на 1958 г. 3/4 епископов имели степени выше бакалавра. Наиболее низкий уровень образования был характерен для элиты индустрии развлечений (актеры и т. д.): из звезд Голливуда в 1938–1941 гг. только 20 % окончили колледжи391; в 1950–1956 гг. 16,7 % актеров и прочих деятелей массовой культуры не учились даже в старшей школе, 21,2 % учились в ней, 30,1 % ее окончили, 16 % учились в колледже, 11,5 % его окончили392. В начале XX в. треть генералов окончила Вест-Пойнт и все адмиралы – Аннаполис; к 1914 г. Вест-Пойнт окончило 43 % кадровых офицеров, в т. ч. все к 1918 г. командующие армиями и 34 из 38 корпусами и дивизиями; в годы Второй мировой войны выпускниками Вест-Пойнта был только 1 % всех офицеров, но к 1945 г. они составляли 45 % генералитета от дивизии и выше, в 50-х гг. выпускниками Вест-Пойнта было 68 % генералов393, а всего имели высшее образование 85 % генералов армии, 95 % ВМС и 73 % ВВС394.

В Англии среди других европейских стран экономическая элита традиционно отличалась наиболее низким уровнем образования, особенно это касается собственников, тогда как высшие наемные менеджеры имели почти вдвое более высокий уровень. На 1914 г. высшее образование имели 54,2 % экономической элиты, в т. ч. 41,2 % собственников и 77,1 % высших менеджеров, на 1935 г. – 62,8 %, 47,3 % и 74,3 %395. Хотя и у собственников он со временем рос и к 50—70-м гг. был вдвое выше, чем в XIX в.: в 1885 г. высшее образование имели 15 %, в 1915 г. – 19 %, к 1940 г. – 31 %, к 1952 г. – 36 %396 (по другим данным на 1952 г. – 38 % и еще 27 % – неоконченное397). Среди топ-менеджеров крупных компаний 50—60-х гг. университеты окончили от трети до половины398. Политическая элита имела гораздо более высокий уровень образования: среди членов кабинетов 1955–1964 гг. университеты окончило 79 %. На 1968 г. университетское образование имело 60 % экономической элиты, 64 % политической и 80 % административной399.

Во Франции бизнес-элита имела всегда очень высокий уровень образования: в 1912 г. высшее образование имели 75,3 % из около 100 ведущих бизнесменов, в 1919 г. – 81,6 %, в 1929 г. – 95,7 %, в 1939 г. – 93,3 %, в 1959 г. – 93,5 %, в 1973 г. – 96,9 %400. В 1954–1974 гг. высшее образование имели 80–90 % президентов и генеральных директоров банков и компаний и 2/3 собственников401. На более низком уровне из 2500 председателей и высших менеджеров фирм и глав средних фирм всех отраслей дипломы имели как минимум 75 %, причем 25 % – несколько дипломов (исключение составляли только семейные фирмы и текстильная промышленность); в металлургической промышленности из 23 тыс. менеджеров в 500 фирмах имели дипломы 85 %402. Это существенно больше, чем у депутатов Национального Собрания, среди которых в 1958 г. высшее образование имели только 63,9 %403. Среди высших чиновников «больших корпусов» дипломы высшей школы имели 100 %, других высших чиновников – 85–90 %, генералитета – около 95 %404.

В Германии на 1967 г. университетское образование имели 50 % членов политической элиты, 39 % административной и 26 % экономической, кроме того, другие вузы окончили еще 12 %, 6 % и 1 % членов соответствующих элит405. К 1972 г. высшее образование имели 58 % высших менеджеров (40 % университеты и 18 % – профессиональные вузы)406, но к 1981 г. его имели 75,1 % бизнесменов и 67,8 % глав бизнес-ассоциаций407. Тогда же 22,5 % генералов и адмиралов имели помимо военного еще гражданское высшее образование408. В кабинетах 1949–1964 гг. (ХДС – ХСС) университеты окончили 79 %409. Наиболее высокая доля имевших высшее образование отмечалась среди высших чиновников. В 1965 г. его имели 80 % министров, все судьи и дипломаты и 89 % других; на 1972 г. среди 478 чиновников до начальников поддепартаментов и агенств включительно – от 96,2 % до 98,1 %; среди министров – 70,6 %, депутатов Бундестага – 55,6 %, партийных функционеров – 52,2 %, профсоюзных деятелей – 23,7 %; среди деятелей СМИ высшее образование имели 32,6 %, среди издателей – 65,8 %, руководителей науки – 95,6 %410, на 1981 г. – 93,9 всех (471 человек) высших чиновников, 73,6 % функционеров ХДС – ХСС, 68 % СвДП, 55,4 % СДПГ, 8 % профсоюзных деятелей, 96.2 % руководителей науки, 61,5 % деятелей культуры, 47,3 % глав СМИ и 71,3 % деятелей церкви и глав профессиональных ассоциаций. Во всей же высшей элите к 1981 г. высшее образование имели 68,5 % (при доле во всем населении 6,4 %)411. Шведская бизнес-элита, как и английская, имела довольно скромный процент лиц с высшим образованием: на 1900 г. – 46 %, на 1924. – 45 %, на 1944 г. – 22 %, на 1957 г. – 44 %412. Но зато среди высших чиновников (королевских должностей) в 1945–1954 гг. не имели его только 3,5 % (среди имевших 32 % имели юридическое, 28 % техническое и естественное, 25 % общественное и 8 % военное)413.

В те или иные периоды образование политической и административной элиты могло быть выше или ниже в зависимости от того, какие партии в это время возглавляли страну (при правлении левых партий оно всегда было ниже – за счет тех групп, которые формировались партийными выдвиженцами). В испанской высшей элите высшее образование (в т. ч. 57,4 % юридическое) на 1972 г. имели 89,3 % (докторские степени – 19,7 %), в т. ч. 100 % судей и руководителей госсектора, 98,2 % глав провинциальных собраний, 95,5 % дипломатов, 91,5 % губернаторов, 89,5 % мэров, 87,7 % высших чиновников и 84,6 % членов Кортесов, на 1985 г. – 88.3 % (докторские степени – 16,6 %), в т. ч. 100 % судей, 97,3 % высших чиновников, 94,1 % членов провинциальных правительств, 93 % членов провинциальных парламентов, 91,8 % губернаторов, 90,9 % членов Палаты депутатов, 86,5 % мэров и 70,9 % сенаторов, на 2000 г. – 90,7 % (докторские степени – 14,4 %)414.

Исключительно высокая доля (от 90 до 99 %) лиц с высшим образованием (в т. ч. обычно с заметной долей военного) характерна для министров стран Южной Европы на всем протяжении XX в. (и начиная еще со второй половины XIX в.). В Португалии не имели его в 1851–1910 гг. только 6,5 %, в 1910–1926 гг. – 2,1 %, в 1974–1999 гг. – 1,5 % (военное имели от трети до половины); в Испании: в 1874–1902 гг. – 3,4 %, в 1902–1923 гг. – 0,6 %, 1931–1936 гг. – 4,6 %, 1936–1939 гг. (республика) – 26,1 %, в 1938–1975 гг. – 0,8 %, в 1977–2002 гг. – 1,5 % (военное имели от четверти до трети); в Италии: в 1861–1876 гг. – 16,7 %, в 1876–1913 гг. – 6 %, в 1913–1922 гг. – 3,7 %, в 1946–1992 гг. – 8,8 %, в 1992–1996 гг. – 2,5 %, в 1996–2001 гг. – 16,7 % (военное после 1922 г. не имел почти никто); вообще, в послевоенной Италии университетское образование имели 80 % высшей элиты, в т. ч. 75 % руководящих политических деятелей и 71 % экономических руководителей415. Наконец, в Греции не имели высшего образования только 2,7 % министров в 1843–1878 гг., 1 % в 1878–1910 гг., 2,2 % в 1910–1936 гг., 5,9 % в 1936–1941 гг., 1,7 % в 1944–1967 гг., никто в 1967–1974 гг., и 2,4 % в 1974–2001 гг. (военное имели в разное время от 3 до 20 %)416.

Среди японской высшей элиты в 1880-х гг. (371 человек) высшее образование имели 28 % (а с незаконченным – две трети; никогда не учились в вузе 36,1 %), в т. ч. экономической 17 %, политической 28 %, художественной 17 %, интеллектуальной 59 %; на 1920 г. (всего 397 человек) университеты окончили 51 % элиты (и еще плюс 20 % специальные школы), в том числе 46 % (+17 %) из 198 бизнесменов, 56 % (+27 %) из 99 политиков, 6 % (+24 %) из 17 деятелей культуры, 67 % (+19 %) из 83 интеллектуалов. На 1960 г. (всего 412 человек) университеты окончили 74 % (+15 %), в т. ч. из 212 бизнесменов университеты окончили 71 % (+20 %), из 100 политиков – 75 % (+12 %), из 17 деятелей культуры – 12 % (+30 %), из 83 интеллектуалов – 89 % (+2 %), тогда как отцы всех этих лиц – 21 % (+21 %), в т. ч. бизнесменов – 20 % (+19 %), политиков – 22 % (+25 %), интеллектуалов – 23 % (+22 %). По более широкому слою среди 985 ведущих бизнесменов на 1960 г. высшее образование имели 68 % (и еще 23 % специальное), тогда как отцы их – 17 % (+11 %), а все население поколения отцов – 4 %; среди 1076 ведущих бизнесменов на 1970 г. высшее образование имели 75 % (+20 специальное), а все взрослое мужское население на 1960 г. – 5 % (+4 %), а на 1970 г. – 10 % (+4 %)417.

В Южной Корее на 1976 г. высшее образование имели 89,2 % всей высшей элиты (и 24,7 % имели докторские степени), в том числе 98,2 % членов кабинета, 98,2 % высших чиновников, 90 % губернаторов, 94,1 % членов Верховного Суда, 99 % высших дипломатов, 100 % высшего генералитета, 83,9 % руководителей госсектора, 87 % владельцев СМИ, 74 % банкиров и 68,8 % ведущих лиц частного бизнеса418. В Австралии в 70—80-х гг. высшее образование имели в целом более половины высшей элиты, а четверть – и ученые степени. Но если среди них почти все ученые и чиновники, около 50 % политиков, более 50 бизнесменов, то менее трети руководителей СМИ и почти никто из профсоюзных лидеров419. Среди политической элиты Чили университетское образование в 30-х гг. имели 89 % консерваторов и либералов, 87 % радикалов и 76 % социалистов420.

Весьма высоким образовательным уровнем обладали в 60—70-х гг. высшие элиты ряда азиатских стран. Среди правящей элиты Таиланда университетское образование имели 90 %, а более 30 % – ученые степени421. В Израиле в 1948–1974 гг. высшее образование имели 80 % министров, 74 % их заместителей, 74 % депутатов Кнессета, 91 % председателей комитетов Кнессета, 88 % членов Иностранного и Военного комитетов Кнессета, 70 % членов Финансового комитета и 71 % мэров крупных городов422. В Ираке после 1958 г. из 177 лиц правящей верхушки (президенты, министры, члены Совета революционного командования) высшее образование имели 96 % (в т. ч. военное – 28 %), а 28 % – ученые степени423. В Иране на 1970 г. из 401 генеральных директоров 51,4 % имели степень бакалавра, 17,9 % – магистра и 20,5 % – доктора, не получили высшего образования только 10,2 %. Но уровень депутатов Меджлиса (1906–1963 гг.) был невысок. В 1-м созыве около 60 % имели традиционное образование, во 2-м и 3-м высшее (в т. ч. традиционное) имели 58 % и 51 %; степень бакалавра в 1—14-м созывах имели от 6 до 17 % депутатов, магистра – от 2 до 8 %; лишь в 15—20-м созывах бакалавров насчитывалось от 15 до 28 %, а магистров – от 11 до 20 %424. В Турции же образование депутатов очень резко выделялось на фоне всего населения страны: доля депутатов с высшим образованием составляла в 1920–1931 гг. 70 %, в 1939–1943 гг. – 80 %, и далее от 70 до 80 %, тогда как такой же процент населения был неграмотным425. В Сирии в 1932 г. депутаты с высшим образованием составляли 30 %, в 1954 г. – 36 % (западными языками владело 47 %426.

Весьма интересны данные об образовании парламентариев европейских стран за 150 лет. Депутаты парламентов – специфическая часть высшей элиты, членство в которой в меньшей степени, чем в других, зависит от социального происхождения, а в «массовом обществе» благодаря развитой партийной системе с наличием значительных по влиянию левых партий тем более предполагает наличие довольно многочисленных депутатов, принадлежащих к нижним слоям общества (с соответствующим уровнем образования). Приведенные ниже сведения об образовании депутатов европейских парламентов (начиная с последней четверти XIX в.; в большинстве этих стран парламентское представительство практиковалось с середины XIX в., но достоверные данные о распространении высшего образования среди населения имеются с 1870-х гг.) показывают, что в большинстве случаев до начала XX в. или до Первой мировой войны доля лиц с высшим образованием несколько выше (за счет более «аристократического» их состава), в 20—30-х гг. она снижается, а затем вновь начинает расти (но уже за счет повышения доли лиц с высшим образованием во всем населении)427.

Образование советской высшей элиты было в целом довольно специфичным, хотя формальный уровень его со временем менялся. К ней относятся все члены ЦК и ЦРК, высшие государственные (наркомы и прочие), партийные (главы обкомов, заведующие отделами ЦК и им равные) деятели и высшие дипломаты. Среди лиц, попавших в элиту до конца 30-х гг., вовсе никакого специального образования (даже уровня техникума) не имели 65,3 % членов Политбюро и Секретариата ЦК, 38,8 % высших государственных деятелей и 61,2 % высших партийных деятелей, и даже среди попавших позже – до середины 50-х гг. – таких было в этих группах 10–15 %. Причем когда в 50—60-х гг. высшее образование формально полагалось иметь всем высшим лицам, лишь около 25 % получили его «нормальным» образом: в возрасте до 23 лет, очно и поступив в вуз сразу или спустя год-два после школы, прочие же получали его, уже заняв первые начальственные посты «без отрыва от производства», в возрасте около и после 30 лет, причем порядка 10 % – в возрасте даже более 40 лет. Но и тогда в качестве первого специального высшее образование имели лишь 60–70 %.

Лица первого поколения советской элиты (вошедшие в нее до конца 30-х гг.) получили образование в большинстве до революции. Полноценное высшее имели лишь чуть более четверти государственных и 11,2 % партийных деятелей (в т. ч. члены ЦК – 15 %, Политбюро – 6,6 %), и свыше 40 % дипкорпуса. В поколении конца 30-х – середины 50-х гг. не получило специального образования примерно 10 %, 20–21 % окончило техникумы, но более половины – дневные вузы (еще 6—10 % вечерне-заочные и 5–6 % не завершили учебы) и около 10 % имело ученую степень. В третьем поколении (середины 50-х – середины 60-х гг.) 10–12 % имели ученую степень, примерно 55 % (в дипкорпусе 77 %) окончили дневные вузы, еще около 10 % – вечерне-заочные, около 15 % окончили только высшие партийные школы (ВПШ) или вместе с техникумом, 2–3 % только техникумы, и столько же имели незаконченное высшее образование. По сравнению со вторым поколением еще больше стала доля лиц, получивших техническое (в целом 35–40 %) и сельскохозяйственное (порядка 20 %) образование, вдвое сократилась доля получивших гуманитарное. Образовательный уровень четвертого поколения (середины 60-х – середины 80-х гг.) был несколько выше, чем предыдущего. В общей сложности до 15–17 % имели ученые степени (а среди высших государственных и партийных деятелей даже порядка четверти), более половины окончило дневные вузы и около 15 % вечерние и заочные, 7–8 % – ВПШ, 1–1,5 % имело неоконченное высшее, 1–2 % – только среднее специальное и до 6 % не имели никакого специального образования. Большинство (от 35 до 43 % в разных группах элиты) заканчивало технические, 13–14 % сельскохозяйственные, 15–17 % гуманитарные и медицинские вузы, 8—14 % ВПШ, 10–12 % высшие военные училища или академии и 5–8 % университеты. В последнем (середины 80-х гг.) поколении удельный вес технического образования несколько снижается, увеличивается доля окончивших университеты (до 10–15 %) и резко падает (до примерно 1 %), становясь исключением, первое образование в виде ВПШ. Оставшиеся со средним специальным, незаконченным высшим или окончившие только ВПШ становятся редким исключением. Зато в среде высшей партийно-хозяйственной номенклатуры стало чрезвычайно модным защищать кандидатские и докторские диссертации (чаще всего «экономических наук»), и в целом ученые степени имели свыше трети высшей элиты. Что касается генералитета, то в первых трех поколениях был заметный процент лиц, так и не получивших вовсе никакого образования, но уже с поколения 50—60-х гг. уровень образования почти на 30 % представлен военными академиями, свыше 15 % – академией Генштаба и почти 11 % – ученой степенью. В дальнейшем процент обладателей ученых степеней и выпускников академии Генштаба постоянно рос, и из генералов, произведенных начиная с 60-х гг., более четверти имели ученые степени, свыше 40 % окончили академию Генштаба и еще около четверти получили образование в одной из специальных военных академий428.

* * *

Чрезвычайно характерной чертой образования высшей элиты как европейских стран и США, так и большинства стран «третьего мира» являлось то, что при наличии хорошо развитой системы образования с сотнями и тысячами высших учебных заведений очень значительная часть (от четверти-трети до более половины) представителей высшей элиты была выпускниками лишь нескольких из них – традиционно наиболее элитарных и престижных. В ряде же случаев селекция осуществлялась уже на уровне средней школы, когда внушительная часть членов элиты оканчивала одну из престижных частных школ.

Среди западных стран в этом плане первое место принадлежит Англии, где практика элитарного образования имела наиболее давние традиции. Здесь среди университетов традиционно выделялись и абсолютно лидировали два древнейших – Оксфорд и Кембридж, которые получили в литературе обобщенное обозначение как «Оксбридж». Причем в них, в свою очередь, выделялись наиболее престижные колледжи. Так из 306 членов кабинета 1801–1924 гг. 118 представляли Оксфорд (в т. ч. 60 его Крист Черч колледж), 81 – Кембридж (в т. ч. 54 его Тринити колледж), из прочих – 9 Эдинбургский и 6 Лондонский университеты429.

Среди элитарных частных школ (public schools) выделялись 9 школ т. н. Кларендонской группы, основанные с 1382 по 1611 г., среди которых 6 наиболее известных (Итон, Винчестер, Харроу, Рагби, Чартерхаус и Марлборо). На 1970 г. они имели от 461 (Вестминстер) до 1195 (Итон) учащихся (большинство – по 600–700) и плату за обучение от 550 (Мершант Тейлорс) до 780 (Вестминстер) фунтов в год (большинство – около 760). Ниже стояли еще несколько десятков частных школ, а за ними – так называемые grammar schools, соответствующие лицеям во Франции и Италии и гимназиям в Германии и Швеции (к 1946 г. в таких школах 54 % учащихся принадлежали к «высшему среднему классу» и 11 % к «рабочему». До Второй мировой войны образование членов кабинетов и Палаты общин выглядело следующим образом(%):430

Среди членов парламента от консерваторов в рublic schools учились 60–70 % (причем в одельные созывы – более 3/4431), либералов – порядка 40 % (причем и столетие спустя, во второй половине XX в. эти показатели практически не изменились по сравнению с второй половиной XIX в.) и даже 10–20 % лейбористов; Кембридж и Оксфорд окончили около половины консерваторов и треть либералов:432