Вразумление, самосотворение и биография

19 февраля 1983 года, не выдержав гонений и прессинга, застрелилась жена Щелокова, Светлана. 15 июня 1983 года самого Щелокова вывели из состава ЦК КПСС и исключили из партии, с грубейшими нарушениями лишили звания генерала армии и всех наград. Это стало последним ударом. 13 декабря 1983 года его, в парадном мундире, нашли на полу с простреленной головой. Он застрелился из охотничьего ружья. После обращения к нему Брежнева на трибуне Мавзолея, Щелоков распорядился привезти тому рабочий браунинг-1900, понимая, что Леонид Ильич будет не в состоянии вникнуть, Ленина это оружие или нет. Именно с этим пистолетом жена Щелокова ворвалась в лифт к Андропову и выстрелила в него, и сама из этого оружия застрелилась. Работал тот браунинг, стоило его только вспомнить. Работал, но сам никогда не стрелял. Объяснение, что Щелоков застрелился, чтобы уйти от ответственности, никого в МУРе не устраивало.

В 1982 году старший опер, будучи уже подполковником, был включен в то самое, сверхсекретное, созданное Щелоковым подразделение по борьбе с коррупцией. Это была группа элитных сыщиков, действующих по прямому поручению министра. Тогда уже становилось ясно, что власть сращивается с криминалом, особенно это проявлялось в южных регионах Союза. По одному из дел вышли на окружение главы Азербайджана, Алиева. По его распоряжению было организовано два липовых колхоза, одним из которых руководил Герой Социалистического Труда, а другим – кавалер Ордена Ленина. Так второй из них на вопрос, почему не Герой, ответил, что на звезду денег не хватило. Сыщики привезли оттуда убойный материал и ждали санкций на продолжение работы. Но тут неожиданно Брежнев полетел в Баку и вручил республике Орден Ленина. За это ему подарили шашку, запонки и булавку с черным бриллиантом. Так тема тех колхозов и умерла. Так же получилось и с Грузией, где делали деньги на левом винограде. И еще с десяток дел остановили окриками «Не трогать»! Тогда и ушел с должности генерального прокурора СССР их «важняк», будучи в курсе всех тех дел.

В марте 1983 года пришел конец этой группе. Новый министр Федорчук, выходец из КГБ, стал выгонять просто без всяких причин специалистов из МВД. Он устраивал ложные доносы и доведения до самоубийства. С группы по борьбе с коррупцией выбивали показания против Щелокова, стряпали на них дела и прятали по психушкам, где вкачивали сыворотку правды. Известно, с какой неприязнью к Щелокову относился Андропов, а еще больше его ненавидел тот, что стал преемником. Проверки велись по всей стране, близкие Щелокову люди либо попадали за решетку, либо оставались с «волчьим» билетом, а кто-то давал показания и вымаливал себе прощение. Андропов мстил за то, что МВД пыталось ущемить приоритет политической полиции (КГБ) на право заниматься антикоррупционной деятельностью. Андропов мстил всем, кто был не под ним, и в первую очередь – Леониду Брежневу, которого был вынужден терпеть над собой. Но его время триумфа закончилось очень быстро. 3 февраля 1984 года он предстал перед другим судом, ведь известно, что, в конечном счете, каждый отвечает сам за себя.

***

А о том подполковнике, бывшим московским сыщиком, вдруг вспомнили в 2000-м году, когда ему уже исполнилось 54 года, и у него уже был первый внук, Алешка. Но еще были живы люди, которых он сам любил и которым сам доверял: бывший профессор Ариадна и бывший зам. прокурора СССР, настоящий «важняк», им было, соответственно, 67 и 77 лет.

За ним в кабинет участкового на черной «Волге» приехал начальник МУРа и пригласил на встречу с руководством ведомства. Вся страна обновлялась и молодела, а в коридорах МУРа мало что изменилось, стало только еще мрачнее. В стране победившего социализма бандитов, конечно, быть не могло. Но социализм закончился, и власти вынуждены были признать, что банды есть, и их очень даже много. Сейчас наступили времена еще более страшные: бандиты потащили деньги в экономику, делая из государственной экономики экономику бандитскую. Власть это очень страшило, и, хотя она не переставала быть комитетской, с бандитами работать должны были те, кто это умел делать, поэтому пришлось извиняться перед некоторыми за неправедные поступки. Генеральско-комитетские извинялись, только сквозь зубы. Болезнь мундиролюбия была неизлечимой. Тех «важняков» уже не было, они просто состарились, а новым настоящим генералам вырасти не дали. Сегодняшние же вовсю «крышевали», а регулировать плотность криминальной среды и бороться с ней просто не умели. Сегодняшняя борьба с криминалом была тождественна борьбе с коррупцией, и нынешняя власть настоятельно просила их за это взяться, ибо уже нарождалась новая идеология. Как и предыдущая, она была античеловеческая, только та построена на страхе, а новая идеология провозглашала своим главным правителем власть денег. То есть – у кого их больше, тот и правит. Только они еще могли бороться с теми, у кого было больше голосов, а когда стали провозглашать правителями тех, у кого больше денег, наступила полная немощь. Коррупция проникла во все эшелоны и ведомства. И они пошли на эту войну со своей идеологией, у которой было имя, и звали ее – Совесть. Они пошли против наркомафии, политического террора, против банд и их покровителей.

В 2004 году ссыльный старший участковый стал полковником, в этом же году умер «важняк», Ариадна ему утром первому позвонила. Он умер за письменным столом, уронив седую голову на передовицу от 4 сентября 2004 года. В правой руке был карандаш, которым он начертил цифру 186, это было число погибших детей. Слева от него лежали бумажки с фамилиями Кедров, Мехлис и Щербаков, обведенные кружочками. Похоронили его скромно, ведомство о нем даже не вспомнило, но людей пришло много, в основном пожилых и, по большей части, им почему- то незнакомых. Не было ни ружейных залпов, ни гудения сирен. Ариадна умоляла внучку с Алешкой переехать к ней, муж и отец их куда-то пропал, говорят, влюбился во вдову олигарха.

В эти годы в общественном сознании появилось массовое презрение и ненависть к милиции. Такого никогда раньше не было. Но у этой ненависти был сочинитель и прародитель, разрушивший весь позитив, наработанный десятилетиями. Теперь полковник ловил убийц и грабителей, а также их покровителей: людоедов, казнокрадов и тех, кто пытался за них разговаривать. Никто за это не пытался бить его по рукам. Кто терпел, кто ненавидел, но ордена давали, значит, был нужен. Он защищал людей, но те не спешили с благодарностями. Все, и он тоже, были ментами – людьми с гадкой профессией. Так продолжалось еще 10 лет; в 2014 году, в 69 лет, он получил погоны генерала, к которым была приложена благодарность президента и приглашение на награждение орденом «За службу Отечеству». Он продолжил служить Отечеству, сначала преподавателем Академии МВД, потом, до последнего, там же консультантом. На семидесятилетний юбилей был еще раз награжден орденом «За заслуги перед Отечеством». В его лице власть награждала всех живых и тех, что погибли, выполняя свой долг. Тех лучших оперативников, однажды убитых идеологией советских императоров.

Его теща Ариадна, все еще красивая старушка, воспитательница и наставник его внука Алешки, до сих пор занималась их общим с «важняком» делом, и в американской периодике нашла сообщение, что в каком-то штате на региональном аукционе русский олигарх выкупил тот самый формуляр с подписью Ульянова-Ленина. Покупатель пожелал остаться неизвестным, но для современной российской спецслужбы было бы рядовой задачей найти этого олигарха. И тут возникал вопрос: а кому это надо? Ценности стали совсем другими, и тот формуляр уже был совсем не для поцелуев, а так, инвестиция, которая стоит денег.

***

«Паккард» убийственно трясло, видимо, много поработала техника, сначала на войну, а потом на революцию. Инородец, чтобы как-то закрепиться, сидя на ящике, уперся в спину Гедеона ногой в обмотках. Он был уныл, видимо, сисек у мертвой бабы не вкусил. Гедеон, прижатый к борту, смотрел в узкую щелку между досками. Глаза забивало пылью, мелькали какие-то хаты, в деревнях дома с кумачовыми лозунгами, один был явно написан с ошибками: «Вся власть – Заветам!». Может, и не было ошибки, подумал Гедеон, может все, что происходит, это и есть самый новый договор с Богом? Инородец дважды пытался на ходу поссать за борт, не снимая с плеча винтовки со штыком, и дважды при этом обоссал себе коленки. Везли долго, заправлялись чуть ли не на ходу. Ни пить, ни есть Гедеон не просил, но никто и не предлагал. В Холмогорах стащили на руках, ноги совсем отказали. Боль в дуэльной ране сравнялась с болью от удара большевистской дубиной. Бросили в какое-то пахнущее навозом помещение, и все разбрелись, устав от трудов праведных. Будут отдыхать с водкой, хохотом и речевками.

С раннего утра было суетно, все бегали мимо полудырявой двери в помещение-заточение. Похоже, приводили территорию в порядок, окрики не прекращались, и начальство прибыло вовремя. Кедрову пришлось ехать самому на «зачистку хвостов». Он одинаково ненавидел всех, в том числе и Троцкого, а с теми персонами надо было увидеться, а то сегодня их зачистишь, а завтра они понадобятся, а сволочь Троцкий по-еврейски заявит:

– И что же Вы имели на мои слова «зачистить хвосты»?

Вот он и первый хвост, валяется кучей дерьма, лохматый как дикарь и навозом воняет. Кедров распорядился; посадить его не смогли, ноги не гнулись. Приказал держать сидя, достал браунинг и начал тыкать в лицо Гедеону. Весеннее солнышко просачивалось во все щели, и на золотом боку пистолета профессор увидел надпись на языке африканских аборигенов. Эти письмена были понятны единицам белых людей. Древний текст на языке Бога вуду Семетьера, хозяина загробного мира, сообщал: «Вы все – мои жертвы». Кедров смотрел на Гедеона глазами психически больного человека и соображал, кому это дерьмо может еще понадобиться? Если что, то сам издох. Под ярким солнцем профессора с камнями, привязанными к ногам, опустили на небольшой глубине в воду. Его шевелюра и борода в воде смешно торчали, а глаза еще долго были открыты. Вокруг мелькали стайки хариуса, они спешили отложить икру на прогретом мелководье и продлить существование своего рода. Среди этого рыбьего хоровода он, маленький мальчик, убегает, гонимый грозой и криками зайчика. Многих можно вразумить – кого словом, кого палкой, только гении невразумимы, потому что они – гении.

2 ноября 2020 года оперу – генералу, почетному пенсионеру – позвонила Ариадна, и без обиняков, бодрым голосом сообщила, что знает, где находится пистолет Ильича. Это совсем рядом, он хранится уже 19 лет в запасниках музея и числится на балансе Центрального музея Вооруженных Сил России. Опер-генерал тут же начал искать номера телефонов этого музея. Дозвонился, но ему сказали, что перезвонят и положили трубку. Ждать пришлось долго, только на следующий день позвонила степенная барышня и подробно поведала, что как личное оружие отца им его передал сын Героя Советского Союза А. Щербаков еще в 2001 году. Он запретил его охолащивать, и посему оружие ни разу не было в экспозиции музея. Барышня начала его описывать, и руки у генерала затряслись: это был как раз тот предмет, который прошел почти через всю его жизнь. Ко всему этому она добавила, что сейчас он, вместе с другими ценными экспонатами музея, должен стать частью экспозиции «Дорога памяти» для военно-патриотического парка Вооруженных сил РФ «Патриот» в подмосковной Кубинке. Она пообещала его обязательно пригласить. Ариадна изъявила великое желание поехать на просмотр. Было понятно, что эта поездка пропашет поле их бытия широкой бороздой смысла.

Через день, 4 ноября 2020 года, в московских новостях сообщили о пропаже из музея ВС России пистолета системы браунинг, принадлежавшего советскому государственному деятелю А.С. Щербакову. Вот это да. Опер-генерал надел мундир и поехал на Петровку, 38; в лампасах он всегда себя неуютно чувствовал. Встретил его первый зам, с которым они были знакомы, наверное, лет 30, и много вместе чего вкусили. Узнав историю пистолета и то, что его украли, первый зам даже обрадовался, и сказал:

– Успокойся, генерал, теперь все рядом, украли же у нас, куда теперь все денется, – найдем.

Через два дня первый зам позвонил и спросил приветливо:

– Ну что, привезти тебе или сам подъедешь?

Поехал сам. Вот он этот новый браунинг, лежит на столе, блестящий, эта идеологическая бомба 1974 года. Зам предложил по коньяку за встречу, да и вообще в родных стенах, небось, обязаны. Затем зашел начальник МУРа, тоже в лампасах, и сразу с вопросом:

– Он что, не знает чего-то в своей конторе?

Повертел пистолет и убедительно сказал:

– Без экспертизы могу утверждать, что он за свои сто с лишним ни разу не стрелял.

Выпили за встречу, начальник спросил:

– А как нашли?

Зам кивнул в сторону гостя и ответил, что от его имени попросили, сами воришки и принесли. Начальник шутливо погрозил пальцем и сказал:

– Только всем не рассказывать, что нам сами носят, а то зарплату пересмотрят.

При расставании обнялись три генерала. Наш поехал к теще, а там напекли печенья. Браунинг лежал на столе между ним и Ариадной, только им доподлинно было известно, кто его истинный хозяин, но уже звонили обрадованные музейщики. Было ощущение, что закрыта последняя страница книги под названием жизнь. Порадовавшись, что они вдвоем, поплакали по-стариковски. Ни религия, ни заговоры, ни идеология не властны над душами. Они только помогают стать тем, кем ты хочешь сам стать.

«Ибо насилие не может быть сделано одним человеком над многими, а только преобладающим большинством, единомышленным в невежестве».

Л.Н. Толстой.

Часть II

Поцелуи в судную ночь и зазеркалье

Мы – источник веселья и скорби рудник.

Мы – вместилище скверны и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир, – многолик.

Он ничтожен – и он же безмерно велик!

Омар Хайям

Что же такое нефть? В просторечии, словами, далекими от академической науки, – это природная жидкость со специфическим запахом, состоящая из сложной смеси углеводородов с различной молекулярной массой и другими химическими соединениями. Название это имеет турецкие и персидские корни, и происходит от слова neft. Запах зависит от количества серных соединений и ароматических углеводородов.

Достоверно не известно, как появилась нефть, но история ее появления насчитывает более 350 миллионов лет. Самой популярной является теория о происхождении нефти из остатков микроорганизмов. В результате биохимических процессов из отмирающих организмов образовались слои, которые под воздействием времени погружались вглубь. Давление сверху, повышение температуры и отсутствие кислорода привели к преобразованию их в углеводороды.

Люди знакомы с нефтью очень давно, упоминания о нефтяных промыслах найдены на раскопках, датируемых более 6 000 лет до н.э. Предполагается, что нефть использовалась при строительстве стен Вавилона, в Древнем Египте, Индии, Греции и не только. Тем не менее, она применялась лишь в строительстве, как вяжущий материал, в составе асфальта, и как зажигательная смесь в войнах. Несколько веков нефть считалась самым страшным оружием, что сильнее пороха. А уже в XX веке нефть приобрела особое значение как топливо. И в сегодняшних реалиях нефть используется практически во всех предметах, нас окружающих, которые содержат резину и пластмассу.

Добыча нефти происходит под землей. Сначала ищется месторождение с помощью геофизической разведки, а затем производится бурение. Платформы для добычи нефти могут находиться на суше, морской или болотистой поверхности. Они с помощью насосов качают сырую нефть. Нефть является невозобновляемым ресурсом, и сегодня все поверхностные месторождения уже исчерпаны. Период 1860 – 1900 годов можно назвать эрой выходов нефти, так как тогда нефть обнаруживали бурением скважин около ее выхода на поверхность. В то время нефтяные пятна на поверхности были главным и едва ли не единственным признаком наличия месторождения. Желание найти нефть было подобно стремлению найти золото, и побуждало предприимчивых людей вкладывать деньги в поиски там, где возможности казались наиболее благоприятными.

О сахалинской нефти знали все, потому что, когда начинался сезон лесных пожаров, загорались нефтяные ямы. Яркое пламя с черным дымом быстро распространялось. Местные шаманы, заметив свойства этой жидкости, использовали ее в своих ритуалах. Так, по следам пожарищ их шаманских ритуалов туда пришли купцы и промышленники. По прошествии времени туда придет советская власть со своими нефтяными интересами, и начнет разбуривать эти места. Главнейшими коллекторами нефти являются пески, песчаники, конгломераты, доломиты, известняки и другие, хорошо проницаемые породы. При этом для формирования коллектора необходимо, чтобы пористый слой был заключен между непроницаемыми слоями, например, глиной и гипсом. Нефть залегает в так называемых «ловушках», в которых богатые нефтеводородами слои оказываются зажатыми между непроницаемыми слоями. Это и является главной добычей нефтяников, но бурить наугад бесполезно, ведь большинство месторождений находится на глубине больше километра, и с поверхности эти ловушки не видно. Для их нахождения нефтяники используют сейсморазведку. Такие исследования проводились с 1920-х годов и вплоть до 1990-х. Сейсморазведка была исключительно двухмерная, в результате можно было получить только плоское изображение среза земной коры, что не гарантировало успеха проводимых работ. Но свои последствия это, конечно, имело. Для применения метода отражения волн в качестве источника упругих колебаний чаще всего использовались взрывы. А с марта 1965 года, по так называемой «Программе – 7», начнут подрывать атомные заряды с целью просвечивания земной коры в поисках полезных ископаемых. Где и сколько таких взрывов было проведено, осталось глубокой тайной. Явно эти взрывы параллельно служили задаче создания тектонического оружия и разминкой в рамках одиозного поворота северных рек.

Но резвилась не только советская власть, в США с 1963 по 1964 годы осуществлялась программа «Плуг и орало». Однако там преобладание негативных последствий атомных взрывов над их пользой осознали намного раньше, и программа была закрыта. Появились серьезные опасения, что даже то, что уже было сделано, повлияло на тектонические процессы и подтолкнуло нежелательную сейсмическую активность. Последствия разведки и выкачивания нефти из недр Земли остаются малоизученными и непредсказуемыми. Впервые это случилось, а может, озвучено было впервые, в США на месторождении, открытом в 1836 году в Калифорнии. В 40-х гг. жители Лос-Анджелеса и Лонг-Бич почувствовали довольно ощутимые сотрясения поверхности земли, и началось проседание грунта. В период с 1949 по 1961 гг. было зарегистрировано пять оплывных землетрясений. Земля в буквальном смысле слова уходила из-под ног, разрушались пристани, трубопроводы, городские строения, шоссейные дороги, мосты и нефтяные скважины. Максимальной скоростью проседания земли был 81 сантиметр в год. Возникла угроза затопления суши.

То же самое происходило и в России, особо это почувствовалось в Старопромысловском районе, в 16 километрах от Грозного. В 1971 году там произошло землетрясение в 7 баллов, то же происходило в нефтяных районах Азербайджана.

***

Новогодний вечер в техникуме 1 января 1995 года.

Вроде еще лишь 18 часов, а за окнами актового зала уже темень, с наледями на стеклах, в которых отражается убранство праздничной елки, светящейся в фонариках гирлянд, да бока разноцветных шаров и пирамид. А на макушке зеленой красавицы из недалекого леса – не модная теперь многолучевая рождественская звезда, а настоящая красно-кремлевская из кладовок профкома. На сцене разложены инструменты местного ВИА, они пока на отдыхе и сверкают медью и никелем. А сейчас – музыка из проигрывателя, вроде как «Белые розы». Народу много, дверь в коридор – настежь, оттуда – свет и воздух вперемешку с сигаретным дымом. Гуляют старшекурсники, без пяти минут пополнение рабочих и мастеров в нелегком труде нефтедобытчиков. Потому-то дежурившие преподаватели не сильно поглядывали в сторону курящих. Еще там были бегуны в конец коридора, где когда-то располагался комитет ВЛКСМ, там сейчас организовалась маленькая распивочная рислинга, а то и «Солнцедара».

Но Павлик не такой, он хорошо учился, был дисциплинирован и во всем аккуратен, знал зачем учится и зачем живет. Хотелось ему стать героем труда, это было его тайным замыслом, сильно подогретым разговорами отца о его деде – Ломове Матвее Матвеевиче. Павел с осенней практики привез в «технарь» характеристику, которую вряд ли бы дали даже его тезке на строительстве той самой узкоколейки. Его героем был не Мальчиш-Кибальчиш, и даже не его тезка, Павлик Морозов, а Павел Корчагин. Если фамилия его кумира была от слова «корч», то есть несгибаемый и неломающийся, то у него тоже с фамилией был порядок – Ломов.

Сейчас Павлик Ломов стоял, облокотившись спиной о стенку, он был в синеньком пуловере, по которому тоже бегали цветные лучики от вращающейся под потолком сферы. Заиграл местный ансамбль, все ринулись танцевать. Из толпы вдруг подскочила Анька – третьекурсница с ЭНГМ (эксплуатация нефтяных и газовых месторождений), болтливая и приставучая активистка. Она пыталась тащить Павлика на быстрый танец, но он был физически крепок, а оттого и на шаг не сдвинулся. Анька начала верещать, перебивая гром тарелок ударника, но Павлик все же понял, что она тут с сестрой, и та, хоть и танцорка, но тоже не хочет танцевать, но у них в углу есть место, где даже можно присесть. И он пошел. Сама Анька была головастая, кряжистая, и притом еще конопатая, но сестра была ее полной противоположностью. Она была высока ростом, что было заметно даже сидя, ибо она держала спину совершенно прямо, собранные назад в красивый узел волосы удлиняли ее и без того длинную шею и подчеркивали совершенно правильный профиль. Звали девушку Лена. Заиграла музыка, Анька сразу кинулась кого-то ангажировать, а Павлик с Леной, посмотрев друг на друга, тоже пошли танцевать. Но в большей мере это, наверное, случилось по причине того, что в ее сторону из толпы пробивался довольно пьяный претендент на танец, и, похоже, это была его не первая попытка. Она выбрала меньшее из зол. Лена была отличницей и училась в выпускном классе. Они с Анькой были двоюродными сестрами и жили в одном поселке нефтяников «Восток». Она говорила, но Павлик ничего не слышал, его сразу же оглушило волной, лишь только он положил руку на ее гибкую, живую талию. Ничего подобного он еще не ощущал в своей жизни, и был как кипятком ошпарен новыми, неведомыми ощущениями. Танец еще не кончился, но Анька уже утащила сестру делиться какими-то свежими, сверхважными новостями. Павлик пошел в коридор проветрить мозг, но с явным намерением вернуться и попытаться еще раз пригласить эту чудную девочку на танец, а пока гремела совсем для этого не подходящая музыка.

Павлик был парнем совсем не избалованным, самостоятельным ему пришлось стать, когда два года назад погибла мама. Она была замерщицей на первом, уже совсем старом промысле, ее убило электрическим током. После того отец безбожно запил, и жизнь Павлика стала очень самостоятельной. Он еще со школы учился хорошо, активным общественником никогда не был, но разовые поручения выполнял постоянно. Это, видимо, было из-за его роста и стати молодецкой, хотя смельчаком и драчуном он никогда не был, а даже, вроде, и наоборот, но открытое лицо и всегда комсомольский значок на пиджаке, когда и ВЛКСМ-то уже не было, располагали считать, что он – активный общественник. Значок был даже и не совсем комсомольский, скорее – комсомольский, но не очень современный, выпуска 1945 года. Его он увидел у соседского пацана Антона, тот был прикручен на вымпел спортивного общества еще с парой десятков других значков с Лениным и ему подобными персонажами. На тот значок он сразу запал, но десятилетний Антон был ушлый малый и никак не соглашался его ни подарить, ни продать. Но после долгих уговоров сказал, что ему нужен синий макропод, и если он его принесет, то они обменяются. Но Павлик про макроподов ничего не знал, а приволок из дома коробочку с десятком новеньких медных, с красными головками, патронов для забивания гвоздей в бетон. Зачем-то они валялись у отца в хламе, и желанный обмен состоялся. На первый курс в техникум ему купили пиджак в клетку, он в горячке сразу и прицепил тот значок на лацкан, и, подумав немного, аккуратно расклепал на нем сзади шпинделек, и теперь снять его было невозможно. Так он и проходил два года с видом активного члена общества, пока из пиджака не вырос. Но все уже привыкли, что Павлик безотказен, вот и сейчас, с первыми нормальными танцевальными звуками из дверей танцевального зала, куда он направился пригласить Лену на танец, навстречу ему вдруг нарисовался преподаватель электротехники, похоже, уже опохмеленный, и попросил помочь передвинуть скамейки на первом этаже. Пока Паша участвовал в их передвижении, приличная музыка кончилась, зажгли свет и объявили перерыв. Но ни Лены, ни Ани он больше так и не увидел.

Еще потолкавшись час по углам, он пошел домой, гонимый поземкой. Брел он от одного далекого фонаря к другому, впечатленный чем-то новым, что застало его врасплох. Через два дня в столовке, с помятым алюминиевым подносом в руках, на котором лежали такие же помятые вилка с ложкой, к нему подскочила заполошная Анька. И вроде уже и забыв, зачем она здесь, кинулась рассказывать о том, о чем он даже не успел спросить, мол, ее двоюродную сестру вообще зовут не Лена, а Ленара, что в переводе означает «ленинская армия». Родители ее ждали мальчика и имя ему придумали Ленар, но родилась девочка, и назвали Ленара. Но вообще она отличница, самая гибкая в школе, мечтает стать балериной, а еще у нее самые длинные ноги. Вывалив все это за секунды, она умчалась к раздаче. Павлик только вслед успел крикнуть, чтобы передала привет. Ему на самом деле очень хотелось, чтобы ей от него передали привет.

Павлик учился на помбура, январь и середина февраля ушли на отчет по практике и курсовую по теоретической механике. В курсовой долго не мог сладить с зубьями механических шестеренок и их нагрузками на скручивание. Но все срослось, и он получил свою четверку. Из практики почему-то больше всего запомнилось, как жутко поют трубы, когда они стальными кишками висят внутри буровой и воют от порывов ветра. Еще запомнилось, как матерился красномордый помбур, он лаял на все, на что падал его взгляд: на людей, дизеля и погоду. Конечно, они были тружениками, но какими-то не такими, какими представлялись Павлику герои труда прошлых лет, орденоносцы-депутаты, авангард общества. Ему очень хотелось власти трудящихся и верховного совета, а на двор пришла власть естества, силы и денег.

***

Его отец, Андрей Матвеевич Ломов, был единственным сыном человека, год проносившего звезду Героя Социалистического Труда. Но он не был рабочим, и труд его – не станочный, а партийно-идеологический. Дед его был из того героического комсомола, который, выступая на митингах и собраниях с речами, подписанными руководством, быстро поднимался по служебным кабинетам. Партийная Москва двигала своих эмиссаров в регионы, а потом, конечно же, возвращала назад, в более высокие кресла. Конечно, все их порученцы справлялись с назначенной работой, партия не могла не справиться с решениями собственных съездов и пленумов. И он тоже справился в назначенном ему регионе, в три раза превысив заготовки мяса в своей области, за что и был премирован звездой Героя Социалистического Труда. Труд его оказался не очень социалистическим, дед умудрился добиваться претворения своих планов на жизнь, грабя жителей своей же области, и частично соседней. А еще, в страстном партийном порыве, приписал столько, что скрыть это уже было нереально. Тогда объявили, что партия ошиблась с выбором кадров, и отобрали звезду Героя. А дед же предусмотрительно покончил жизнь самоубийством, ибо хорошо знал, что такое кабинеты на Лубянке. Он сам когда-то входил в судебную «троечку» и трудился там по-комсомольски ударно. Почил дед в 53 году, эту историю Павлику рассказал папа, Андрей Матвеевич Ломов, но, конечно, совсем с другим подтекстом. Да, дед был героем, но был репрессирован еще по тем, старым, несправедливым, приговорам. Правда, годы и даты не соответствовали этой версии, но Павлика это не очень тревожило. Главное – это династия. В те скорбные дни его папе был всего лишь 21 год, он только что окончил нефтяной техникум в Башкирии, а на дворе был 1960 год, тогда он приехал в папину область на хорошую должность на новом НПЗ. Но все сложилось не по планам Ломовых, и после полного конфуза его сынка все же пристроили по линии нефтянки, только далеко-далеко на севере, начальником маленькой нефтяной перегонки, которая из сырой нефти делала что-то пригодное для работы дизелей, снабжавших электричеством промысловые качалки.

Эта перегонка стояла на бугре 17-го участка, на одном из тех участков, с которых и начинались все эти промыслы. Она страшно воняла и дымила так, что ее черные испражнения были видны и с западного, и с восточного берегов. Под тот дым и вонь папа потихоньку начал приобщаться к популярному тогда спиртику. Он долго жил в одиночестве, и только уже в 38 лет встретил маму Павлика. Его родили в апреле 1976 года. Но Андрей Матвеевич от того пить не прекратил, хотя на работе всегда был при параде, выбрит и надушен «Шипром». Все усугубилось тогда, когда на ТЭЦ сдали очередные турбины, и надобность в дизелях отпала. По каким-то причинам, но явно не экологическим, «перегонку» стали утилизировать, чем папа сам и занимался. Потом он был дежурным по промыслу, его терпели, в Москве правитель поменялся, а он был сыном пострадавшего от персоны, объявленной теперь волюнтаристом. Все знали в какой стране живут, поэтому не заострялись на моральном облике сына бывшего кремлевского номенклатурщика. Кто ее знает, линию партии? Но все закончилось – и партия, и комсомол, а люди остались жить. Когда мама погибла, Андрей Матвеевич впал уже в беспробудное пьянство, его постоянно начали посещать суицидальные мысли, тогда его уже уволили и выкинули выживать в новом времени. Рассудок ему начал отказывать, он все время стремился себя чем-нибудь облить и поджечь. Все это стало приобретать опасный характер, и, по требованию соседей по дому, его в прошлом году отправили на принудительное лечение в психбольницу в поселке Новостройка. Там его закололи Антабусом и через три месяца вернули. Первое время он не пил, скорее, от того, что не на что было, но разум с него сплыл и уже возвращался крайне редко и ненадолго. Но он ходил, лежачим не был.

В этом году Павлик начал получать отцовскую пенсию, да и за маму давали пока еще чуть-чуть, но угрожали, что собственники сменятся, и оплату уберут, а пока давали. Да Павлик и сам подрабатывал в шашлычке рубщиком, конечно, не мяса, а дров, жутко крепких и неподатливых. Вот таким бюджетом он распоряжался. Все это, и еще многое другое заставляло его видеть жизнь по своему уразумению.

В эту зиму в подъезд намело снегу, и дверь долго изгибалась, пока можно было пролезть внутрь. За обитой дерматином дверью двухкомнатной хрущевки было тихо. Он включил свет в прихожей и в полумраке увидел отца, тот лежал в кровати на боку, и вид у него был точно как у читающего человека, только в темноте. Павлик включил свет, отец смотрел в книгу, которая называлась «Очерки по истории КПСС», и сосредоточенно вникал в печатную мудрость. Только одеяло, которым он был накрыт, Павлику показалось не очень естественным, оно было каким-то подозрительно горбатым. Когда он его откинул, все прояснилось. Отец вырывал из книги страницы, сминал их, и тщательно этим обкладывался, то есть готовил себе жаровню. Павлик все собрал, принес ковш холодной воды, отец всегда жадно пил в приступах суицидальных порывов, вроде как старался потушить внутреннее пламя, которое взывало его к самоуничтожению огнем. Соседи сразу после смерти мамы вроде как сочувствовали, а потом страх их озлобил. Дом был газифицирован, что увеличивало их панику от соседства с пироманом. Теперь они Павлика встречали и провожали только злобными взглядами. Было понятно, что очередного вывоза отца в Новостройку, в дурдом, не избежать.

Так и случилось в марте, когда из-под дверей пошел едкий дымок, пожарная и скорая сломали замки, и отца вывезли по известному уже адресу. В тот вечер Павлик вернулся из шашлычки обожравшийся какими-то не то излишками, не то объедками блатной вечеринки, и упал спать, даже двери не прикрыв. Он никогда не высыпался при отце, ибо тот ночами постоянно шоркал ногами, видимо, в поисках спичек. Но приятное событие у него произошло раньше, и было это 23 февраля. В аудиторию влезла в дверь Анька и публично ему всучила открытку с красной звездой. Так вот это было поздравление от Лены из поселка Восточный. И все в душе забурлило, на улице был лютый февраль, а на сердце – цветущий май. Павлик, сидя за написанием диплома, все придумывал слова для поздравления Лене с 8 марта. Он написал их, и письмо было доставлено. Так у них и завязалась переписка «до востребования».

Лена с родителями жила в поселке Восток, это было образцово-показательное компактное поселение нефтяников в ста километрах от районного центра. Его строительство началось в 1964 году, тогда вместо лозунгов волюнтаристических вывесили другие, типа «Экономия – черта коммунистическая», а потом и что «Экономика должны быть экономной». Там были построены 17 блочных пятиэтажек, детский сад, школа, клуб. На май 1995 года население насчитывало 3197 человек. Поселок в 60-е годы строили ударными, коммунистическими темпами. «Экономика должна быть экономной» – таково требование. Этот тезис впоследствии станет политическим лозунгом. К этому времени люди уже начали понимать, что система, в первую очередь в экономике, начинает давать сбои. Дефицит некоторых товаров наблюдался хронический. Нефть надо добывать ударными темпами, продавать ее за границу, и как-то заполнять дефицит заграничной продукцией. Такова была линия партии.

***

Теперь он каждый день заходил на почту и, наконец, получил заветное письмо. Тоненький стандартный конверт с нарисованным на нем дедушкой Морозом в обнимку с елкой прямо будоражил все внутренности, теперь он точно был влюбленным Павлушкой. От нестерпимости, письмо было прочитано тут же, в холодном тамбуре с обледеневшим полом. Лена писала, что живет с папой и мамой. Мама у нее продавец в магазине, а папа – сменный мастер на нефтепроводе, папа – большой юморист, а мама замечательно готовит. Ее двоюродная сестра Аня живет со своей мамой, сестрой ее мамы, в соседнем доме, но сейчас Аня большую часть времени проводит в районном центре, так как учится в техникуме, куда пошла после восьмого класса. Она сама в прошлом году окончила у них в поселке музыкальную школу, ее любимое музыкальное произведение – «Лебединое озеро» Петра Чайковского, и вообще, она мечтает стать балериной. Лена написала, что ждет ответа, а в углу письма был подрисован маленький лебедь.

Окончательно очарованный Павлик в тот же вечер написал ответ, хотелось ответить и умно, и по-современному. Суть была примерно такова, что он не отлично, а только с хорошими оценками заканчивает обучение. Был осенью на практике, и это прям его стихия. Рабочие люди, трудовые подвиги – это его общество и его устремления. Он хочет, как его родной дедушка, стать Героем Социалистического Труда; да, он уверен, что такой труд вернется, как вернется и Верховный Совет, и все кругом станет правдивым и настоящим. Он любит свою Родину, но не такую, какая она сейчас, он любит ее такую, как у Островского в книге «Как закалялась сталь». У него есть тоже любимая музыка. Тут Павлик чуть слукавил: ту музыку, которая ему нравилась, он слушал, специально приходя в кино на просмотр «Новостей дня», где на фоне часов башни Кремля показывали трудовые подвиги советских людей: горы собранного зерна, хребты хлопка, стада северных оленей, уголь и фонтаны нефти – все это под ту самую музыку. Но кто ее написал, и как она называется, он, к своему стыду, не знал. Сегодня в техникумовской библиотеке он нашел ответ: это был композитор Г. Свиридов и композиция «Время вперед». Про него он и написал Лене, добавив, что, по его мнению, и ее любимый Чайковский, и его любимый Свиридов – одного поля ягоды. Но какого поля эти ягоды, было совсем непонятно, хоть и звучало романтично.

Лена была девочкой довольно закрытой и, конечно, это письмо никому не показала, а сама по молодости лет и мечтательности натуры, не заметила в том тексте симптомов начинающейся болезни, которая звалась шизофренией. Павлик, как мог, нарисовал в углу голубка, потом долго на почте выбирал конверт, остановился на том, что с рисунком космонавта, густо все зализал и, прихлопнув кулаком, бросил в синий ящик. Он чувствовал, что влюблен как Корчагин в Тоню Туманову.

Через четыре дня пришел ответ, опять в конверте с Дедом Морозом, прямо-таки на глаза лез этот 1995 год. В этом письме она призналась, что ее настоящее имя Ленара, но она хочет, чтобы ее звали Леной, и что бы Анька про нее ему ни болтала, пусть он ее не слушает, так как та невозможно болтливая, да и дура к тому же. Сообщила также, что цвет ее любимый – розовый. Он отражает нежность и романтизм человеческой натуры, что полностью соответствует ей. А еще она любит вкусные парфюмерные ароматы и шашлыки в веселой компании. Все шпагаты у нее отрицательные, и даже пробовала на пуантах, но пока не очень, нет хореографа, скорей бы окончить школу, да поехать в Москву, поступать в училище. Школу надеется окончить с золотой медалью, с ней, вроде, легче будет поступать. Ему она желает справиться с дипломной работой, для нее техника – это темный лес. Она послушала его любимого Свиридова, но в такой музыке она тоже как в темном лесу. Лебедя в этот раз в уголке не было, и это как-то встревожило Павлика.

…В марте уже пошли первые проталины, небо стало набирать бирюзовые оттенки.

***

Но у Лены не совсем все было хорошо. Школьный физрук, похожий на какую-то сказочную птицу из цирка, стал уделять ей слишком много внимания, не совсем урочного. Роста он был маленького, с грушевидной головой, увенчанной торчащим блондинистым ежиком, с кривыми короткими ногами, обтянутыми вроде как трико, из под которого бугрилось все, что можно было, а поверх того – куртка-олимпийка с гербом на левой сиське и надписью сзади РУССИЯ. Куртка так воняла потом и табаком, что глаза у окружающих щипало. Он был холост, о чем любил говорить девочкам, и, похоже, сильно озабочен. Лена хоть и была девочкой высокой, но подсадить ее с первого раза на кольца или турник у него не получалось. Было всегда не менее трех попыток, при которых он с каждым разом все активнее пытался засунуть ей свои пальцы с желтыми ногтями за резинки трусов. И когда у него это стало получаться, Лена пожаловалась маме. Та – работник торговли, женщина простая, прямо через прилавок в окружении публики донесла это до директрисы, а в ответ услышала, что если их дочка будет наговаривать на школьных учителей, то о золотой медали пусть даже не думает. После этого уже и папа подключился. Тот сразу пошел в милицию, благо в поселке было к кому идти. Местного майора уважали и доверяли ему, тому дважды повторять было не надо. Он пригласил эту дивную птицу – физрука к себе и напомнил, что к тому уже были вопросы, когда того застали во время дрочки на спящих девочек, и теперь, в случае заявления, просто беседой он не отделается, а майор лично об этом позаботится. Теперь физрук стал мило улыбаться, обнажая желтые пеньки зубов. Директриса тоже не хмурилась, майор умел свои дела доводить до конца. С сомнительной пятеркой по физкультуре вроде наладилось, а с остальными было отчетливо отлично.

У Павлика дела, как бы, тоже были не очень. В шашлычке регулярно выясняли отношения разные группировки, но в тот раз после таких разборок оказалось двое раненых, милиция призвала его в свидетели, и он свидетельствовал. Потом приехали одни, заставили лжесвидетельствовать, потом другие, он опять лжесвидетельствовал, а потом, когда и милиция принудила лжесвидетельствовать, все встало на свои места. Спокойствия не было ему, все пытались что-нибудь под нос подвести, а как очевидцу происшествия даже дали пару раз по носу. Нос разбили, но душу не убили, она была в убранстве чувств. Папа в дурдоме, а в лесу уже в конце апреля полезла черемша. Ее продавали под магазином, совсем еще крохотную, маленькими пучками. Тут же продавали весеннюю корюшку под именем «малоротка», она прямо сковородными рядками лежала, блестя боками, на самодельных прилавках. Север пробуждался, как казалось Павлу, к новым трудовым победам, к успешному решению задач нефтяной отрасли. Руки тянулись к трудовым подвигам, а пока пилили чурбаны да кололи дрова для мангалов. В папочку из зеленой клеенки подшивались странички из дипломной работы выпускника технической специальности «Бурение нефтяных скважин». Кроме работы дровосеком в шашлычке, он еще был утилизатором всяких пищевых отходов и, в первую очередь, шашлычных костей. Их каждый день набиралось два ведра. Он тащил эти ведра за гаражи, где его сутками выжидали собаки со всего ближайшего околотка. Каждый апрель со стипендии Павлик покупал тех блестящих калиброванных «малороток» штук этак по 40, а то и по 50, тут уж как финансы позволяли. Он держал их в соли три часа, потом тщательно промывал под струей воды и вывешивал на тоненьких проволочках на балконе под весенний ветерок и уже теплое солнышко. Через неделю эти рыбки превращались в пряные, исключительного вкуса продукты. Когда-то его этому научила мама, она была коренная островитянка и обладала такими навыками. Сегодня у Павлика была стипендия, и он мечтал этим заняться.

***

Сегодня от Лены пришло еще письмо, оно было прямо знаковым, опять с Дедом Морозом, но в тамбуре он его не стал читать, а распечатал, прислонившись в техникумовском коридоре к теплой батарее. Письмо было очень душевное, но в начале Лена опять напоминала, что Анька – дура, и если что-то будет про нее говорить, то пусть он не верит. Лена сильно огорчалась, что их выпускной класс не берут на празднование 50-летия Победы, а так можно было бы встретиться и из розовой, стеклянной креманки поесть мороженого. Такой предмет у нее, похоже, как-то ассоциировался с балетом, а потому был очень желанным. Она с восторгом писала, что Анна Павлова оставила потомкам вкуснейший десерт под своим именем, а она, если что-то и будет завещать, так это супер-духи, пусть имя им будет Ленара. А главная ее мечта – сцена Большого Театра и главная партия в «Лебедином озере». И она собирается жить, учиться и трудиться так, что этот день придет. Ну а главное в письме было то, что на субботу, 27 мая, назначено вручение аттестатов, а потом выпускной, и она его приглашает. Поедет Анька, и он может тоже с ней. Вдруг, рядом с ним открылись двери аудитории, и появилась Анька, очень кстати. Она, конечно, знала, что он приглашен, и сразу вымогла 10 тысяч рублей – билет на автобус надо было брать заранее. Потом настырно пыталась заглядывать в письмо, и когда это не удалось, конечно, не сдержала эмоций:

– Ты, Паша, сильно не надейся. Я своими глазами в прошлом году видела, как Ленка целовалась в подъезде с одноклассником.

Ее круглое личико светилось от восторга разоблачения, но уже дважды упрежденный Павлик не вздрогнул и не покачнулся. Анька скачками удалилась, а он пошел в библиотеку последний раз править список литературы, использованный в дипломе. Он и классиков марксизма-ленинизма туда включил, хоть этого и не требовалось. Паша решил – пусть будет. Он-то видел, что памятник так и стоит на площади, никуда не делся, и так же указывает рукой верную дорогу товарищам.

А товарищи готовили город к празднованию 50-летия Победы: скребли тротуары, переписывали ценники на лотках, умничали по поводу курса доллара и контрафактной водки. Федеральные каналы вещали и показывали, все шло определенным житейским порядком. Праздничное утро не порадовало ярким солнцем. Народ собрался у крыльца районной администрации, его было много всякого разного. Но речи в микрофон говорили примерно одинаковые типажи с авторитетными физиономиями и галстуками с толстыми узлами. Начали о жертвах, потом много вещали о народе-победителе, но больше – о перспективах, которые уже где-то и как-то видимы. Тут в толпе кто-то запел «Катюшу», люди раздвинулись, певцом оказался ветеран в подпитии. Он мало того, что пел, так еще и в пляс пустился, гремя медалями, одна из которых была «За отвагу», а две – за взятие городов: Берлина и Будапешта. Получалось не по регламенту, те, что с узлами на галстуках по-молодецки демонически улыбались, но когда еще и бабуля попыталась пойти в пляс, призвали к порядку. Речи о перспективах должны быть закончены, ибо всегда главное – смотреть в будущее, ведь сегодня – ничто, завтра – все! Жить ради будущего своих детей – главная тайна и оружие. Жить для себя – это непатриотично, постыдно и трусливо. С таким примерно смыслом глаголили те дяди, хозяева местных недр. Потом оформилась колонна и двинулась к вечному огню, в авангарде все те же, с толстыми узлами, несли длинные венки из веток елки, стянутых кумачовыми лентами. Колонна двигалась по улице Ленина. Заморосил мелкий дождь, он еще добавил хмурых оттенков всему вокруг, и без того серому. Конечно, это не была колонна пленных туземцев, но и победителей в ней трудно было разглядеть, если, конечно, не думать о перспективах. В людях просматривалось что-то еще не пришедшее, но уже неотвратимое.

Положили венки, присягнули на вечную память погибшим и стали группками расходиться. Больше никто не пел «Катюшу» и не плясал. Может, позже, дома, на кухне с известной квадратурой, между столиком и табуреткой, будет свободнее и душевнее.

***

Со сносками Павлик быстро разобрался, а с классиками – и того быстрее. Теперь пишет ответное письмо и, в первую очередь, с большим чувством благодарит за приглашение на выпускной вечер, он непременно будет, уже даже деньги дал Ане на покупку автобусного билета до поселка Восток. Он видит себя в будущем, сидящим в ложе почетных гостей в Большом Театре, когда у Лены состоится премьера в ведущей партии «Лебединого озера». Он думает, что уже будет с золотой звездой Героя Труда, и будет смотреть на нее с одного ряда с депутатами Верховного Совета, а потом первый ворвется к ней на сцену с букетом розового цвета, который есть символ безоблачного счастья. Павлик знал этот розовый цвет, в конце мая – начале июня все отвалы на буровых зарастали иван-чаем. Это был настоящий розовый свет, царил, правда, недолго, неизбежные выбросы с буровой и копоть дизелей быстро этот свет редактировали, давая природе понять, кто есть кто, кто истинный художник и распорядитель.

С дипломом он закончил, осталось только напечатать, но тут возникли сложности: оказалось, что это денег стоит. А деньги могли появиться только после 20 числа, а выпускной у Лены уже 27 числа, а защита диплома назначена на 29, очень плотно все.

В шашлычке все, что казалось шашлыком, готовила повариха, она была уже возрастная, прихрамывала и являлась, наверное, только на треть русской. Она была прямым потомком тех Бакинских нефтяников, которых пригнали сюда еще в 30-40 х гг. Они первые масштабно начали грызть эту мерзлую землю и строить промыслы. В деле поварском она была большим мастером, по характеру жизнелюбивая, добрая, но, похоже, чуток лукавая. Притом, общалась с владельцем заведения на родном языке, что делало ее как бы своей в этом непростом, не русском бизнесе. Но мясо размораживалось, мариновалось, жарилось, и площади бизнеса медленно, но неуклонно росли. К Павлику она была вроде как добра и участлива, зная, что он практически сирота, старалась его мало-мальски поддержать. Всю жизнь проработав в общепите, она мастерски научилась отделять объедки от излишков. Расхожей ее фразой было, что на людей плюют раньше, чем на еду. Однако у нее в отношении Павлика был свой план. У поварихи была племянница, девушка видная, чернявая, одинокая, с маленькой дочуркой, вот женщина и удумала свести молодых для совместной жизни. Павлушу та племянница видела, и он ей понравился. Повариха все ждала случая их познакомить и устроить совместное проживание. В Павлике их обеих очаровывало то, что он совсем не пьет, что им казалось железным козырем для семейной жизни. Но ему те планы были неведомы, а когда повариха, заметив, что он второй раз достает из кармана свои мелкие деньги, чтобы их пересчитать и убедиться, что их совсем мало, предложила ему подработку, опять же, как непьющему. Павлик, даже не дослушав, согласился. Надо было работать ночью, на неделю подменить сотрудника на конвейере. Хозяин шашлычки, оказывается, реализовывал не только услуги питания, но и спиртосодержащие продукты, которые сам и производил в подвале дома еще довоенной постройки.

Подвал был теплый, но низкий, стоять можно было, только нагнув голову. Линия производства состояла из трех человек, его поставили последним. Первый наливал полбутылки спирта, второй доливал водой, а он клеил этикетку и, заткнув пробкой, ставил в ящик, а ящик заклеивал скотчем. Полный ящик выносил во двор и грузил новый. Водка называлась «Улыбка», и за смену надо было «улыбнуться» 400 раз. В руки к Павлу бутылка попадала еще горячей, и содержимое какое-то время было мутным, но вдруг прочищалось до слезной чистоты. В испарениях разлива и при плохом освещении оба его коллеги казались хмурыми и напряженными, а к утру уже и неуверенными в движениях. Сигналом к окончанию работы было то, что за дверью начинали выносить ящики, при наличии которых выйти они не могли, так как вход был заблокирован. Днем сюда затащат новую бочку со спиртом, бутылки, и вновь все начнется сначала. За шесть дней Павлик произвел 2400 единиц продукции и, получив расчет, оплатил работу машинистки. Труд – всему голова.

***

А тем временем жители поселка Восток, радуясь раннему весеннему теплу, ковырялись в огородах, как могли удобряли не очень щедрую на урожай землю, готовились к посеву своей главной культуры и, конечно же, сеяли редиску, круглую и длинную. Ночами, правда, еще было холодно, но этот непритязательный овощ всегда вырастал, становясь наравне с черемшой источником витаминов и просто закуской. В речке Кадылынья, что протекала прямо по поселку, ловили заходящую с моря красноперку, а на оттаявшей мари собирали клюкву, которая отходила на солнышке после зимнего окоченения; она оставалась кислой, но все же была вкусной и освежающей. Картинка, вроде, похожа на житие обитателей колонии, но это не так, все присущее современному быту – было, и даже памятник вождю, и пункт приема стеклотары тоже был. Были и магазины, только они все давно задолжали базам, и потому были без изобилия «продов» и «промов». А люди жили, и жили, опять же, с прицелом на перспективу, не чуя, что их главная перспектива совсем рядом.

24-25 мая Павлик рубил дрова. Чтобы уехать, надо было создать большой запас, а там ему очень хотелось понравиться, вот вчера у китайцев и купил себе черную курточку и незатейливую бейсболочку. Хотелось в подарок для Лены приобрести флакончик духов, но он очень мало в этом понимал, и в голову приходило только одно название – Chanel № 5 из фильма «Бриллиантовая рука». И случилось так, что он нашел эти Chanel № 5. Это была парфюмерная вода с таким названием, польская дешевка, а на коробке было написано «Париж». И выглядел сей предмет праздничным и дарительным. Так Паша связал Лену с Польшей, и, придет время, ее будут величать пани. Сегодня спросил у добродетельной поварихи, сколько будет стоить килограмм маринованного шашлычного мяса, чем крепко ее заинтересовал, но он объяснил просто, что на выходных с друзьями в лес собираются, мечтают шашлыки пожарить. Повариха с час молча резала капусту и морковку, а потом вдруг рассказала:

– Два дня назад был хороший заказ от большой компании на шашлык. Компания пришла и расселась.

Женщина не знала, кто это был, – то ли кавказцы, то ли азиаты, но явно правоверные. Когда они узнали, что шашлык будет из свинины, ей показалось, что начнется стрельба, но обошлось. Оставленный ими заказ хозяин распорядился оставить на кухне из страха, что они могут за ним вернуться. Мясо чуть приглушили уксусом, чтобы не протухло, но сроки стояния в уксусе прошли, теперь и собаки это жрать не будут. Она предложила забрать это мясо Павлику, подробно рассказав ему, что мясо можно вылечить, и с чем его можно смешать, чтобы вернуть продукту съедобность. Павлик обрадовался, но нужна была кастрюлька, и он помчался к китайцам купить ее. Вернулся с ведерком зеленого цвета, но повариха погнала его обратно, ибо ведерко было не для пищевых продуктов. Она переложила ему то мясо, оно было белым и немножко запенилось, но совсем не воняло. Повариха свернула три малюсеньких кулечка, насыпала в них каких-то снадобий и объяснила, что и когда добавить в мясо, чтобы оно стало красным и вкусно пахло. У Павлика было ощущение, что он собирается поучаствовать в самом главном мероприятии в своей жизни. Иногда казалось, что это даже важнее защиты диплома и получения специальности, там-то все было известно и сто раз повторено, а тут его ждет чистота и романтика.

Напечатанный диплом выглядел как научный труд, на белую бумагу печатными буквами набита строка за строкой. Павлик сам себе казался значительным и нужным. Этот год для него был эволюционным порогом, от которого он оттолкнется и помчится прямо к вершинам трудовой славы, продолжая традиции славного рода Ломовых. Мясо он поставил вымачиваться на захламленный балкон, а сегодня днем увидел, как мухи настырно тыкаются в крышку ведра. Эти мухи пытались испортить ему праздник. По поварихиной схеме он бегал, меняя воду, все внутри шевелил и перемешивал. Все было готово, лишь бы Аня не подвела, что-то ее было не видать, да он и сам в техникум не пойдет до 30 мая.

***

По утрам, когда не надо было идти в школу, и день был не холодный, Лена выходила на бельевую площадку во дворе, в спортивной одежде и с обязательной шишкой на затылке. Вообще это была ее определяющая прическа, хотя густые длинные волосы собирать в балетную шишку было непросто. Природа ее наградила коротким телом, длинными конечностями, гибкостью и грацией. Она минут 40 крутилась на площадке, демонстрируя себя то как лебедя, то как журавля, но уж, конечно, не как синицу. Многие, особенно в последний год, когда она расцвела и оформилась, были в нее влюблены – и одноклассники, и, конечно же, дворовая шпана. Но все понимали, что это не их фасон. А папы их, хоть и сами заглядывались, поучали сынков, что Лена будет женщина-праздник, но женщина должна быть хозяйкой, а с такой хозяйства никакого не состоится.

Глазки-то у Лены надежно были замылены, ей и мысли не могло прийти, что она – балерина и грация лишь для поселка Восток, а ее «Лебединое озеро» – навсегда бельевая площадка между двумя пятиэтажками. Ей 17, в этом возрасте балерины уже заканчивают десятилетний срок обучения в школах балета и идут на сцену, а она в 17 лет куда-то поступать собирается. Нет тут ее вины, просто это ее биография. Но на то она и сказывается, сказка, чтобы счастье не прошло стороной.

Сегодня 27 мая, утро солнечное, но чуть ветреное. Лена в прекрасных ожиданиях: в 14 часов выдача аттестата с золотой медалью, потом приедет гость из района, этот парень, крепкий, с мужественной внешностью. Все девки будут в шоке. Она порхала по площадке, а из окна за ней наблюдал тот самый одноклассник, с которым она однажды целовалась, а Анька спалила. Она знала, что он всегда за ней наблюдает, и он был хороший, но для нее недостаточно быть просто хорошим, какой-то он не очень мужественный, романтичный, ребенок совсем, не ее поля ягода. А этот ребенок наблюдал в окно и ясно понимал, что никакой балерины из нее не будет, у нее начал быстро расти зад и еще кое-что, а для балерины это смертельная болезнь. Он был влюблен в нее со второго класса и, конечно же, мечтал, чтобы она не стала балериной и осталась с ним на родной землице. Про балет он прочитал все, что было доступно, и мечтал отчаянно.

Из мяса вышла одна печаль, и была она столь вонючая, что, когда он тащил этот дар на помойку, огромная стая мух, угрожающе жужжа, преследовала его от балкона. Что-то пошло не так, или недостарался, или перестарался. Мясо в этой промывочной воде расползлось и завонялось. Если бы ему под каким-либо видом удалось такое затащить в автобус, тот бы превратился в муховоз. Прибежав с помойки, он кинулся добивать мух, что не успели вылететь за ведром к помойке. Те сидели на стенах и алчно скребли передними лапками. Избиение мух грязной тряпкой особых результатов не принесло, и выпихнуть в окно их тоже не очень получилось.

За этим делом у Павлика созрел новый план – кондитерский. До автобуса еще оставалось полтора часа, и он кинулся на улицу. До кондитерской было приличное расстояние, но ноги были легкие, и дыхалка – что надо. И как раз к первому привозу тортиков он был уже под дверью в небольшой очереди. Ровные коробки с тортиками выгрузили из древнего оранжевого «пирожкового» «Москвича», и он был пятым за четырьмя дамами. Тут, в очереди, он и услышал про торт-безе, что по-французски означало «торт с поцелуями», и ему это очень даже подходило. Если он приедет с коробочкой «поцелуев» и Chanel № 5 в кармане, то это как бы дверь в Европу, романтично и чистосердечно. С коробкой в руке он той же дорогой поскакал назад в квартиру. Мухи к коробке с тортиком тоже проявили заметный интерес и закружили по разным орбитам. Из кондитерской лавки он прихватил еще две ватрушки с повидлом и сейчас пережевывал их, запивая водой из-под крана. Умыв лицо, причесав свою добротную шевелюру, прихватив коробку с «поцелуями», и не забыв про духи, выдвинулся в дорогу. Мухи за коробкой не полетели, предпочитая остаться в захламленной и провонявшейся квартире типичной пятиэтажки.

***

Пазик пожарного раскраса уже ждал своих пассажиров, номер маршрута был 201. Двери закрыты, и, как понял Павел, водителя внутри не было, но пассажиры уже имелись, человек 8 сидели, плотно прижавшись друг к другу на узких скамейках. Время уже шло к 12 часам, но воздух совсем не прогрелся, изо рта пробивался парок. Аньки среди ожидающих не было, в течение 15 минут еще подошли человек 8, и опять же Аньки не было. Павлика начало потряхивать и от прохлады, и от беспокойства, что эта гиперактивная Аня где-нибудь запала в субботнюю ночь. Если это происходило в техникумовской общаге, то Павлик был наслышан, как там девочки гуляют «по-бабски» за чаепитием. Пришел водитель, лысый и бородатый мужчина, он был заранее на всех зол, завел автобус, открыл переднюю дверь и начал посадку. Из-за угла ближнего дома вдруг вынырнула Аня с двумя, похоже, тяжелыми мешками. Она опять двигалась скачками, а в мешках звенело стекло, похоже, то был заказ на банкетный стол. Она разместилась на заднем сиденье и попыталась сразу же уснуть, навалившись на свои мешки. По ее виду было понятно, что шансов никуда не уехать было навалом, но все срослось, автобус загрохотал по колдобинам, а на заднем сиденье зазвенели бутылки.

Солнце никак не могло окончательно протиснуться между низкими облаками. Зеленые листья уже прилично раскрасили ландшафт, по ходу движения то вороны взлетали, то одичалые собаки, поджав хвосты, перебегали дорогу. До Новостройки места еще были обитаемы, и потому даже куры разок из-под колес вылетели. Скоро и сама эта Новостройка – поселение непонятного функционала – начала разбегаться частными домиками среди кустов стланика, да несколькими двухэтажками, построенными еще до войны среди мелких кривых лиственниц, которые по большей части проросли мхом. В одном из таких строений и размещалась та самая районная лечебница больных на голову со всеми диагнозами, в том числе здесь оздоравливали и алкоголиков, по судебному принуждению. С первого папиного заезда Павлик ездил его забирать после трехмесячного пребывания. Участковый тогда заставил его поехать посулами и угрозами. Сам он не поехал, глубокомысленно высказавшись, что МВД не по чину обслуживать алкашей.