Собаки и тайны, которые они скрывают

Однако это не означает, что она не была хорошей матерью. Она была прекрасной матерью, защищавшей своих детей, и по большей части относилась к ним хорошо. Просто Коки не была похожа на Мэри. В конце концов, под материнством эти две собаки понимали разные вещи. Мэри родила на моей кровати в полной безопасности. У нее был муж, который ее любил, плюс поддержка и помощь всех вокруг – не только Миши и хозяев, но и двух мопсов, которые в этом контексте выполняли роль второстепенных собак, или помощников. Первый опыт Коки в родах, напротив, был далеко на севере, на цепи на дворе для собак. Судя по ее ощущению необходимости бороться за выживание в тот момент, когда она только появилась в нашем доме, отношения Коки с ее бывшими товарищами по команде нельзя было назвать дружескими. Ей было незнакомо чувство безопасности, которым наслаждалась Мэри.

А что касается ее второго помета, как Коки представляла себе будущее своих щенков? Два щенка из первого помета Мэри два года спустя, уже взрослые, все еще были с ней. Кто знает, что случилось с первыми щенками Коки и насколько маленькими они были, когда их забрали. Первый опыт родов сделал Мэри сильной и властной. Первый опыт заставил Коки грустить и бояться.

И все же, возможно, беспокойство Коки было связано не только с будущим, но и с прошлым. Наверняка Коки знала, что Вива беременна, и чувствовала, что ей нужно будет принять меры для спасения собственных щенков. Бедная маленькая Вива, конечно, понимала, что что-то не так; она часто скулила и прижималась ко мне, когда приближалось время ее родов. В свои восемь месяцев она сама была еще ребенком, и ей было страшно. Мой муж как раз в это время был в отъезде, и поэтому Вива спала рядом со мной на кровати. В то время я работала вне дома, и я не могла брать ее с собой, но в день ее родов я взяла отпуск. Вива родила на моей кровати глубокой ночью, плотно прижавшись ко мне, и, хотя казалось, что она испытывает сильную боль, она справлялась со всем довольно медленно, но в целом хорошо. За два часа она родила пятерых нежных щенков, трех кобельков и двух сучек. Все они были одинакового размера, с одинаковой короткой шелковистой шерстью, и все серовато-коричневого цвета, цвета земли, цвета всех диких щенков при рождении.

Из трех матерей Вива казалась наименее искусной. Она была молода, это правда, но Мэри, собачья Мать-Земля, была всего на несколько месяцев старше Вивы, когда она так успешно родила свой первый помет. Но Мэри хотела щенков, а Вива, похоже, нет. Это не значит, что она их не любила. Она никогда не выглядела раздраженной, щенки не доставляли ей беспокойства, и она не отвергала их.

Напротив, она подходила к ним очень нежно, хотя и нерешительно. Могло показаться, что это не ее щенки, но Вива хотела бы, чтобы было иначе. Она достаточно часто кормила их молоком, но в остальном проводила с ними очень мало времени. Как правило, Вива оставляла их в гнезде, которое я сделала для нее прямо возле моей кровати, чтобы им было всегда тепло, в то время как она сидела посреди комнаты, напряженная и застывшая, явно огорченная, и иногда дрожала, словно боялась быть со своими щенками, но в то же время боялась их оставить.

Через два-три дня я вернулась на работу, оставив Виву с ее щенками в моей спальне, Коки с ее щенками на кухне, а других собак на улице, где они не беспокоили бы новоиспеченных матерей. За собаками присматривали члены нашей семьи, включая домработницу. Но когда я пришла домой днем, я почувствовала, что случилось что-то ужасное. В доме было абсолютно тихо. Моих детей не было дома, как это обычно бывает в это время дня; муж был в отъезде, а домработница отдыхала. Все было так, как должно быть. Так что беда произошла не у людей. Но обычно, когда мы приходили домой, собаки встречали нас.

В тот день никто не появился, вокруг была абсолютная тишина. Я поднялась по лестнице. Вива, съежившись и дрожа, сидела возле дверей моей спальни. В тишине она посмотрела на меня.

Я прислушалась и услышала стук когтей по полу. Я прошла спальню мимо Вивы. Гнездо Вивы было пусто, а Коки, выглядевшая крайне огорченной, нерешительно шла ко мне со щенком в пасти. Я попросила ее отдать его мне. Слегка наклонив голову, Коки просто положила его на пол. Затем она повернулась и вышла из комнаты. Я слышала стук ее когтей на лестнице. Она медленно спускалась к своим собственным щенкам.

Щенок не пострадал. Я посадила ее обратно в гнездо, обыскала дом и нашла остальных щенков Вивы, лежавших мертвыми в разных местах, куда Коки носила их и душила. Трое уже остыли, а двое были еще мягкими и довольно теплыми. Получается, Коки убивала их в течение долгого времени, возможно, больше часа. Причем она убивала их, встряхивая, потому что крови не было видно. Снаружи другие собаки сбились в кучу и смотрели на нас через стеклянную дверь. Думаю, они поняли, что произошло, и, должно быть, видели по крайней мере одно убийство – один труп лежал в пределах их видимости. Я ожидала, что убийство сильно взбудоражит собак, но вместо этого они казались очень подавленными. Храбрый маленький Бинго стоял неподвижно на пороге, направив на меня выпученные глаза и приплюснутые уши. Даже его хвост был уныло раскручен.

Так мы все стояли и смотрели друг на друга через стекло. Я пыталась понять то, что собаки уже знали. Да, с собачьей точки зрения эти убийства были неизбежны. Так и было. Если собаки видели себя группой, то группа может вырастить только один помет и двух пометов быть не может. Коки была собакой с более высоким статусом, а Вива – собакой с низким статусом. Щенки Коки имели право на жизнь, а щенки Вивы – нет. Коки сделала то, что должна была сделать, и другие собаки знали об этом. Даже Вива знала это, что объясняло ее отчужденность по отношению к щенкам. Она могла бы сразиться с Коки; в другое время и в других ситуациях она даже побеждала Коки. Но в тот день Вива тихонько стояла в стороне, как будто и сама считала, что ее щенки не имели права жить.

Наверное, более трогательными, более интересными, чем чувства Вивы, были чувства Коки. Ее нервозность и подавленное возбуждение говорили о ее нежелании убивать щенков – в конце концов, собаки, как и мы, инстинктивно распознают младенчество, а это распознавание высвобождает у собак заботливое поведение, как и у людей. Следовательно, взять ребенка и убить его, не в гневе или отчаянии, а из убежденности в том, что поступаешь правильно, практически невозможно ни для собаки, ни для человека. И все же Коки это удалось. Ее шерсть была взлохмаченной, когда я впервые увидела, как она держит щенка. Я думаю, шерсть встала дыбом под воздействием адреналина. Когда я попросила ее отдать мне щенка, она отдала его с видимым облегчением, как будто очень не хотела причинять ему вред. Она положила его, вместо того чтобы просто открыть пасть и выронить. Я пришла очень вовремя.

Глядя на неподвижные тела щенков бедной Вивы, я не могла не думать о племенах охотников-собирателей, бушменах племени джува из пустыни Калахари на юге Африки, среди которых я жила в молодости. Это племя кормилось и одевалось исключительно в саванне. Они жили очень далеко от так называемой цивилизации, почти не контактируя ни с кем, кроме своих. Иногда, в редких случаях, женщина этого племени рожала младенца, которого невозможно было выкормить, младенца, который конкурировал со старшим братом или сестрой, еще слишком маленьким, чтобы оставить грудь. Тогда матери приходилось заставлять себя совершить детоубийство. Бесспорно, это было ужасно, но альтернатива была еще хуже – недоедание и смерть не только новорожденного, но и чуть подросшего малыша.

Вместо того чтобы потерять обоих детей, мать убивала новорожденного при рождении почти так же, как это сделала Коки. Потом я увидела, насколько монолитна волчья стая, где каждый волк – ее незаменимая часть. Как части тела, они функционируют вместе, составляя единое целое. Жизнь – только для смелых, по крайней мере, для тех, кто живет по-старому, по старым правилам.

* * *

Выжившего щенка наша дочь назвала Фатимой в честь любимой учительницы. Вива очень неохотно заботилась об этом щенке, даже отказывалась ложиться к ней в гнездо. Однако у Мэри таких страхов не было. Мэри подошла к гнезду, схватила щенка, потащила его в комнату моей дочери, вскочила на кровать, сунула маленькую Фатиму себе в пах и вся сжалась. Там они и остались. Мы с дочерью достали искусственное сучье молоко, и началось воспитание Фатимы. Фатима теперь была в полной безопасности; Мэри всегда была настороже и охотно демонстрировала зубы любой собаке, рискнувшей войти в комнату. Впрочем, к Коки она относилась в целом хорошо. Коки оставалась со своими щенками, но без энтузиазма. На следующий день мне довелось увидеть один сосок в венчике мокрого меха, прилипшего к животу Мэри. Маленькая Фатима была на грудном вскармливании! На третий день я была в шоке, увидев два влажных соска и каплю молока. Чудесным образом у Мэри появилось молоко!

Является ли усыновление естественным для собак? Похоже, что да – в той же мере, как это естественно для людей. Оба вида побуждаются к этому внутренними силами, и по-настоящему этого механизма никто не понимает. К сожалению, когда собака или человек кормят грудью без беременности, они редко, если вообще когда-либо, производят достаточно молока, чтобы вырастить подкидыша. Однако это никоим образом не влияет на наше сильное желание опекать кого-то очень маленького. Даже вид найденыша не имеет большого значения. Однажды мы с дочерью нашли мертвую самку опоссума на обочине проселочной дороги и заметили, что у нее на животе что-то шевелится. Оказалось, что это ее сумка, набитая детенышами, четыре из которых были живыми. Мы взяли их. Эти малыши были не крупнее личинок жуков.

У них не было ни глаз, ни ушей, только бугорки вместо пальцев. Тем не менее, мы забрали их домой, раздобыли искусственное молочную смесь и стали их кормить.

Было ли наше поведение атавистическим? Вероятно, да, но, возможно, мы просто чувствовали, что обязаны сделать это. На той стадии своего развития голые маленькие опоссумы были очень непривлекательны. Они были достаточно малы, чтобы обхватить пипетку передними и задними лапами и уцепиться вниз головой, слизывая молоко с кончика. Зрелище было отвратительное – как будто толстый червяк или крысеныш присосался к пипетке. Так это и выглядело. Но когда я увидела, как Коки наблюдает за молодыми опоссумами, я положила одного на пол. Я видела, что она не собиралась причинять ему вред. На полу плод опоссума очень медленно пытался перевернуться, но безуспешно. Тотчас же Коки присела над ним, напряженно вытянула над ним подбородок и выразительно посмотрела на меня. Это была поза собаки над предметом, имеющим для нее огромное значение – например, над говяжьей костью или новорожденным щенком. Коки упорно защищала детеныша опоссума, хотя тот был слишком мал, чтобы она могла поднять его в своей пасти. Она бы подвинула его носом к себе, если бы я не подняла его, чтобы вернуть в гнездо.

Вероятно, этот опоссум понравился Коки из-за его ощупывающих, беспомощных движений, слепоты и отсутствия шерсти. Все эти характеристики присущи новорожденным щенкам.

Всего за несколько недель опоссумы превратились из почти-эмбрионов в нормальных, симпатичных малышей. Они были размером с цыплят, у них были блестящие глаза, нежно-розовые уши, как у Микки-Мауса, короткие хвостики. Шерстка у них торчала дыбом, как пух чертополоха. Теперь, когда они носились взад и вперед в своем стеклянном террариуме, люди находили их очаровательными, сюсюкали с ними и хотели их тискать и обнимать. Но не Коки. Коки наблюдала за ними сквозь стекло блестящими глазами. Она хотела их поймать и съесть. Ей они казались уже не младенцами, нуждающимися в материнской заботе, а добычей.

Примерно через год после детоубийства у Коки, как и у Мэри, появилась возможность усыновить щенков, когда у динго Вивы родился второй помет от ездовой собаки, принадлежавшей нашему другу из Нью-Гемпшира. Вива все еще ощущала свой статус как очень низкий, чтобы оставить себе что-то столь же ценное, как ее собственные щенки, и по мере приближения родов страдала. Опять она цеплялась за меня. Я пытался ее успокоить, но после своего предыдущего опыта Вива, понятное дело, мне не верила. Днем, когда я работала за письменным столом, она сидела без движения рядом со мной, охваченная страхом, с прямой спиной, опущенной головой и напряженным хвостом, сдвинув ноги настолько близко, насколько позволял ее вздувшийся живот, как будто она была готова бежать, а до тех пор будет стараться занимать как можно меньше места. Ночью она лежала на моей кровати, прижавшись ко мне. Эмоции истощили ее энергию. Как-то ночью Вива перевернулась на спину и, раздвинув ноги, заснула беспокойным сном. Ей приснилось собственное детство.

Как я узнала о том, что именно ей снилось? Щенок во время кормления сворачивает свой язык буквой U и вытягивает щеки вперед. Вива во сне сделала именно такую гримасу. Помнит ли она время, когда сама была беззаботным щенком? Возможно, за исключением того, что первые недели своей жизни она провела на промерзлом навозе в темном сарае, принадлежащем торговцу животными, от которого я ее спасла. Мне пришлось оставить ее голодающую мать, братьев и сестер, хотя я видела, что ее мать была в таком тяжелом физическом состоянии, что не могла уделять должного внимания своим щенкам. Возвращалась ли Вива в это время в своих снах? Или она чувствовала, что ее четверо щенков должны вот-вот родиться, и представляла себя на их месте? Во сне она скулила и сосала, скулила и сосала, а когда наконец проснулась, то уже начались схватки.

Все прошло хорошо. Она снова родила щенков с мехом цвета земли – дикой окраски. И снова она почувствовала социальную критику других собак даже сквозь стены надежно закрытой комнаты, в которой я ее держала. Она не хотела оставаться в гнезде со своими щенками, и однажды, когда Коки заглянула в приоткрытую дверь, Вива отодвинулась в сторону, словно приглашая ее войти. Коки вошла. Но на этот раз, поскольку у Коки не было своего помета, она хотела не душить щенков Вивы, а облизать и приласкать их, что немедленно и проделала. У Коки, так же как и у Мэри, появилось молоко.

Ее молоко и забота, а также искусственное сучье молоко помогли щенкам вырасти сильными и здоровыми. Со временем они стали самыми красивыми собаками, которых я когда-либо видела.

У них были рыже-золотая шерсть их матери динго и голубые глаза их отца хаски, и многие мои знакомые хотели взять их. К сожалению, младший щеночек умер в раннем подростковом возрасте от грыжи пищевода, врожденного дефекта. Мы отдали двух средних щенков. Мы оставили себе старшую, сучку по кличке Инукшук, которая оказалась такой же преданной Коки, как Фатима была предана Мэри. Родившиеся от одной матери, Фатима и Инукшук должны были походить друг на друга по характеру, но на самом деле эти сестрички динго пошли в своих приемных матерей, так что Фатима, как и Мэри, была напряженной и активной, а Инукшук, как и Коки, была тихой и загадочной.

В каком-то смысле Инукшук принадлежала к третьему поколению в нашей группе или была для остальных тем, кем был щенок волка с острова Баффин для стаи: юноша с родителями и взрослыми братьями и сестрами, которые, в случае Инукшук, возможно, и не были связаны биологически, но определенно оказывали социальное и эмоциональное влияние. В результате Инукшук была не только потрясающе красива, но и обладала элегантными манерами. Мы не пытались ничему ее научить, даже не приучали к туалету. Потихоньку старшие научили ее этому, а также всему остальному, что ей нужно было знать, и результатом стало совершенство.

Однажды мы отвезли ее в лес, где стояло множество упряжек ездовых собак перед гонкой, в которой участвовал наш сын (и в которой, благодаря Сьюсси и Виндиго, он выиграл главный приз).

Инукшук должна была временно присоединиться к одной из команд, но она никогда не встречала этих собак. Когда она увидела, куда мы ее ведем, она казалась немного напуганной, и это было правильно, поскольку два десятка незнакомых собак, привязанные к длинной цепи, вскакивали на ноги, рыча и ощетиниваясь на нее. Инукшук на мгновение заколебалась, словно принимая проблему к сведению. И вместо того чтобы отступить, она плавно и медленно продвигалась вперед. Возможно, как и ее приемный дед Миша (которого она никогда не знала), она хотела казаться безмятежной перед свирепыми незнакомцами и не дать им увидеть ее испуг. Инукшук не прижимала уши и не поджимала хвост, а грациозно шла, как принцесса, как будто была уверена в том, что ей будут рады. Лишь когда между ей и упряжкой осталось менее десяти метров, она вежливо склонила голову, улыбаясь мягко и дружелюбно, как будто ожидая только добра, а затем, как бы невероятно это ни звучало, действительно сделала реверанс рычащим незнакомцам, согнув задние ноги и слегка присев. Собака в такой момент выделяет немного мочи, что является признаком юности, говорящим ее аудитории: «Вы – сильные и взрослые, и я это знаю, – в вашем присутствии я просто щенок».

Так сказала Инукшук, и эффект, который это оказало на двадцать свирепых взрослых псов, был почти волшебным. Все они тотчас же опустили вздыбленную шерсть, расслабили губы, отвели глаза и позволили ей пройти среди них, как будто знали ее всю жизнь.

Конечно, с такой собакой мы бы никогда не расстались – в любом случае она уезжала в другую команду лишь ненадолго – и вскоре мы вернули ее в сердце ее группы, где она прожила всю оставшуюся жизнь в качестве дочери и помощницы Коки. Конечно, ее место в иерархии было низким и по происхождению, и по поколению, но она так элегантно относилась к этому, принимая свое положение, что другие собаки никогда не напоминали ей об этом, и чаще всего Инукшук казалась высокоранговой собакой.

* * *

Каково жить в городском доме с шестью или восемью собаками? На самом деле в этом не было ничего особенного. Динго и некоторые ездовые собаки в чем-то похожи друг на друга: манеры у них такие деликатные, они настолько чистоплотны и спокойны, что их присутствие едва заметно. Наши собаки были похожи на кошек в том смысле, что одомашнивание мало что значило для них. С другой стороны, они походили на койотов или шакалов в том смысле, что были очень сильными, но в то же время очень легкими, и поэтому двигались бесшумно. Неуклюжие мопсы при ходьбе издавали гораздо больше шума, чем более крупные собаки.

Кроме того, только мопсы проявляли большой интерес к человеческой жизни вокруг них, и поэтому только они лаяли. Конечно, большинство животных так или иначе подают голос, если они одновременно удивлены и озадачены. Собаки с высокой степенью одомашнивания доводят выражение своего недоумения до искусства и настойчиво лают, предупреждая других о необъяснимых событиях. Но только не хаски. Они лаяли на производимые человеком звуки или события не больше, чем на птиц в небе, и наверняка по той же причине: действия птиц и людей не имели для них никакого значения.

Наши собаки проявляли неограниченный интерес друг к другу. Когда кто-либо из псов возвращался после непродолжительного отсутствия, остальные тихо окружали его и исследовали на предмет запахов – запахов его собственного тела, которые демонстрировали его душевное состояние и, вероятно, еще многое другое, а также запахов тех мест, где он был. Они нюхали его губы и его шкуру, его пенис, ноги и лапы. Гораздо реже собаки обнюхивали анальные железы вернувшегося с прогулки – очевидно, потому, что информация, полученная оттуда, имеет отношение больше к личности собаки, чем к ее путешествиям. Собаки обследовали и меня, особенно если я уезжала надолго.

Особое внимание они уделяли моим ногам от колен и ниже, как будто я продиралась сквозь запахи.

Но, какими бы домашними они ни были, они заставили меня думать о волках. Собаки путешествовали, как волки. Мы часто представляем себе волков, бродящих большими группами, бегущих стаей через лес. Так они и делают, особенно зимой, когда вся группа находится в движении и не планирует возвращаться на прежнее место. В противном случае они, как правило, путешествуют поодиночке или парами. Так поступали и наши собаки, так как они всегда возвращались домой. Интересно, что они путешествовали стаей, когда они были со мной и пункт нашего назначения был им неизвестен. Я ходила с ними по городу, удерживая Мэри рядом с собой на поводке, в то время как остальные следовали за нами, так что мы передвигались сплоченной, упорядоченной группой. Излишне говорить, что я никогда не обучала их этому или чему-то еще подобному. Я хотела увидеть, чего они хотели, а не отражение того, чего, по их мнению, хотела я.

Собаки явно хотели жить, как волки. Как волки, они рыли в земле неглубокие ямки по форме своего тела, где спали в дневной зной. Зимой, хотя я звала их в дом и всегда запускала внутрь ночью, они тоже рыли ямы-убежища в снегу. После снегопада я часто окликала их во дворе – только для того, чтобы увидеть, как они откапываются из сугробов, в которые зарылись. Хаски особенно любили зиму, особенно после того, как стали в упряжку. Их радость и возбуждение возрастали по мере того, как дни становились короче, а ночи холоднее, и достигали апогея с первым снегом. Они не издавали ни звука, когда начинался снег, но по их позам видно было, что они напряжены от волнения. Эти северные собаки торопились выйти на улицу, чтобы кружить по двору в восторге и подпрыгивать, пытаясь поймать падающие снежинки.

Однажды мне довелось сравнить их с волками, причем не просто с трудолюбивыми волками Баффиновой Земли, а с ручными, домашними волками, чья жизнь почти полностью напоминала жизнь большинства собак. Тех волков звали Джетро и Клем. Волки представляли свой вид в школах и других учебных заведениях, их использовали для пикетов у магазинов, торгующих мехом. В нашем районе их визит вызвал большой резонанс. Наши кобели при виде волков отошли на второй план, а вот суки смело вышли вперед – поиграть. Соседи взволновались и вызвали полицию. Однако, поскольку присутствие волков не нарушало закон и их нельзя было изгнать, с того момента полиция постоянно присутствовала на нашей улице.

Волки и не подозревали, какой ужас они вызывали. Они сидели вместе в тени клена, всем на свете довольные, лениво наблюдая за патрульной машиной, медленно проезжающей мимо нашего дома, или поглядывая время от времени на моих собак, которые были заперты в комнате наверху, но, конечно, продолжали смотреть в окно.

По своему поведению эти два волка во всем напоминали моих собак. Как и большинство моих собак, они не были родственниками. Они даже не принадлежали к одному подвиду, так как один был родом с Великих равнин, а второй появился на свет в тундре. Как и мои собаки, они были просто хорошими друзьями. Однако было и разительное отличие: иногда, может быть, чтобы скоротать время, волки выли. Их голоса были чисты и чрезвычайно красивы, а их песни представляли собой сложные дуэты, в которых, по-видимому, не было места импровизациям. У людей, слышавших вой этой пары волков, волосы вставали дыбом. Казалось, пение доставляло радость обоим волкам, так как выглядели они очень довольными.

Обычно волки выли в определенное время суток. Например, они подолгу пели почти каждый день около четырех часов – по крайней мере, пока были рядом с нашим домом. И коротко выли каждое утро. Они ночевали в фургоне, но всегда знали, где восток. Когда небо начинало светлеть, Джетро и Клем подходили к маленькому окошку фургона и смотрели в небо на восток. Они ждали восхода солнца и начинали выть в тот момент, когда над горизонтом показывался красный ободок. По словам их владельца, они делали это каждый день, день за днем, всю свою взрослую совместную жизнь. Но прежде чем завыть, им необходимо было увидеть краешек солнца. Почему? Никто из людей не знает.

Мои собаки, наоборот, выли редко. Когда они впервые услышали волков, они замолчали и внимательно слушали, но не отвечали и не присоединялись к их песне. В тот момент это казалось странным. А потом я поняла, что никогда не слышала, как мои собаки воют, кроме случайного ответа пожарной машине хором. Волки все время воют, как и другие стаи хаски. Шумный вой является проблемой при размещении больших групп собак. В некоторых районах, будь то город или сельская местность, человек обычно может заставить большинство окружающих собак выть, а по вою в лесах можно определить местонахождение волков, которые воют в ответ. Но это не относилось к моим собакам. Никто никогда не мог заставить моих собак выть. Они не выли ни поодиночке, ни вместе, и, кроме двух исключений, вообще никогда не выли. Я не знаю почему.

* * *

Что это были за исключения? В возрасте двенадцати лет у мопса Бинго появились камни в мочевом пузыре, и потребовалась серьезная операция. Его верная подружка Вайолет не была такой безмозглой, как могло показаться. В день, когда Бинго предстояла операция, она поняла, что что-то не так, и, охваченная страхом, изо всех сил попыталась последовать за ним, пока я несла его в машину. Я оттолкнула Вайолет ногой и закрыла дверь. Когда я вернулась домой несколько часов спустя, я забыла о ней, и только когда она не пришла к ужину, я занялась поисками.

Собачка пряталась под столом в прихожей, откуда могла видеть всех, кто входил в дверь. Я звала ее, но она не вышла. Перед сном она не пришла в кровать, а провела ночь одна в темной прихожей у двери, ожидая Бинго. Вскоре после того, как мы погасили свет, мы услышали слабый, странный, сдавленный звук. Оказалось, это выла маленькая Вайолет.

Это был первый и единственный раз, когда я слышала, как она это делает. Волки воют, призывая сородичей, и, думаю, Вайолет выла с той же целью. Она звала Бинго. Через несколько дней он вернулся домой. Радость Вайолет казалась безграничной. Выпучив глаза, она прыгала на него, визжа и пытаясь отдышаться. Бинго отнесся к ее приему спокойно, больше заинтересованный в том, чтобы, по своему обыкновению, деловито осмотреть дом и узнать, что произошло в его отсутствие.

Вскоре после этого он умер от сердечной недостаточности во время повторной операции. Вайолет заняла свое место под столом в прихожей, когда Бинго увезли во второй раз, и больше уже никогда не покидала его, за исключением коротких выходов во двор и на кухню. В остальных случаях она лежала, свернувшись, под столом, не сводя глаз с двери и настороженно прислушиваясь к звукам снаружи. Я ожидала, что Вайолет потеряет аппетит от тоски. Однако она продолжала жадно есть, не проявляя никаких признаков истощения от скорби.

Вместо этого она стала более нервной, рассеянной и нерешительной. Если ее звали поесть или выйти, она вскакивала и металась в замешательстве. И, хотя ее никто ни разу в жизни не ударил, она стала бояться нас. Если кто-то из нас пытался прикоснуться к Вайолет, она в панике отшатывалась от приближающейся руки. В течение года эта бедная собачка дрожала под столом в прихожей, а затем умерла, и тоже от сердечной недостаточности.

После этого мы все переехали в Вирджинию. Там, из-за того что рядом было несколько лошадиных ферм, мы удвоили наши усилия, чтобы не дать собакам бродяжничать. У Мэри и трех ее сыновей были слишком волчьи повадки, чтобы позволить им свободно бегать среди крупных копытных, тем более что Сьюсси, самец с самым высоким рангом и первенец из братьев, однажды прыгнул на горло лошади и получил удар копытом по голове. Удар был настолько силен, что пес потерял сознание. Чтобы сдерживать своих собак, мы построили загон достаточного размера, чтобы они не чувствовали себя в заточении и не прилагали обычных усилий, чтобы прорыть себе путь на свободу. Наоборот, из-за того что четыре ведущие собаки нашей собачьей семьи должны были оставаться в загоне, остальные четыре собаки – Коки, Вива, Фатима и Инукшук, которые всегда могли свободно выйти, потому что не гонялись за лошадьми, – предпочитали находиться в загоне со старшими по иерархии.

Однажды я обнаружила Зуи, занимающего третье место в иерархии группы, младшего брата-хаски, сидящим в одиночестве посреди загона. Он не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Вскоре я узнала, что он болен, и отвела его в свой кабинет, где он залег под моим столом. Там он оставался следующие несколько недель, пока ветеринары безуспешно пытались выяснить, что с ним. Зуи умер в клинике, куда я отвезла его в последней попытке спасти. Вскрытие показало, что проблема была в его почках.

Мой взгляд на смерть весьма прагматичен. Я оставила Зуи ветеринару, чтобы он похоронил его, и отправилась домой. Помню, был туманный, теплый осенний вечер, и я думала о загробном мире, когда заметила, что все остальные собаки сидели более или менее кучно и тихо наблюдали за мной. Я подошла к ним и дала им обнюхать себя.

И снова я не смогла полностью понять динамику момента. Я, например, не знаю, какие запахи обнаруживали собаки при интенсивном, продолжительном изучении моих рук и одежды. Я часто объявляла им о событиях, позволяя им нюхать меня, – например, после родов сук я всегда давала им понюхать свои руки и всегда замечала, что все, что они там находили, вызывало у них легкое любопытство и одобрение. Я предполагала, что собаки обнаруживали следы чего-то, связанного с родами, например амниотической жидкости, и понимали, что это значит. Так что, возможно, смерть, как и рождение, имеет характерные запахи. Или, возможно, собаки увидели мое лицо и поняли, что что-то пошло не так. Я не плакала, хотя мне, конечно, было ужасно грустно. Собаки могут заметить даже малейшие изменения в поведении людей, а их способность к эмпатии помогает им интерпретировать то, что они видят. Где, в конце концов, был Зуи? В любом случае, какой бы запах ни унюхали собаки или что бы они ни подумали о моей внешности, они, должно быть, подозревали, что Зуи уже был очень далеко. Вскоре после того, как я ушла, они начали выть и провыли с перерывами всю ночь.

* * *

Чего собаки хотят больше всего? Они хотят принадлежать кому-то и они хотят быть вместе. Группы, которые формируются естественным образом, включая щенков сложившихся пар, вероятно, наиболее стабильны. Но такие группы, как наша, включающие одну или две собаки со стороны, тоже могут быть стабильными. Каждая собака может хотеть быть Собакой Номер Один, но, как и мы, большинство собак хотят членства в группе даже больше, чем превосходства над другими. Поэтому, как только каждая собака соглашается со своим местом, социальная система должна казаться им прочной, устойчивой и надежной, как хорошая, крепкая лестница.

Потеря любого члена группы в таком случае становится очень значимой, и поэтому наши собаки звали Зуи, воя в ночное небо.

Интересно, что вой был одним из очень немногих очевидных доказательств их сильного чувства единства. Кроме того, в Вирджинии нам представилось еще одно доказательство стайности, но его важность была выведена путем умозаключения. Собаки устроили логово.

Чтобы понять, почему это важно и что это может означать, мы должны подумать о нашем собственном виде и о том, как бы мы отреагировали, если бы то, что случилось с этими собаками, случилось с нами. Что бы делали, например, восемь-десять человек, если бы они были выброшены где-нибудь в лесу и вынуждены были бы самостоятельно выживать и искать дорогу?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, как эти люди относятся друг к другу. Если бы они не доверяли друг другу, то, вероятно, разбежались бы кто куда. Однако если бы они были сплоченной командой или семьей, то их первым действием, вероятно, стала бы разбивка лагеря. Эти люди наверняка чувствовали бы потребность заботиться друг о друге и о цельности своей группы.

Сделай они шалаш, поставь палатку, разожги костер или просто расстели одеяло для пикника – они в любом случае немного изменили бы окружающую среду так, чтобы им было удобно. Они бы остро почувствовали потребность сделать это в первую очередь, прежде чем отправиться на поиски пропитания или дороги, ведущей к цивилизации. Почему? Потому что только оборудовав свое место, они знали бы, куда можно вернуться и где всегда можно найти кого-то из своих.

Чувство необходимости подготовить место для лагеря в такой ситуации кажется большинству людей настолько очевидным, что почти не заслуживает упоминания, и это неудивительно. Эта потребность намного старше нашего вида. Несомненно, некую освоенную область, хотя бы в качестве места, где детеныши ждут добывающих пищу взрослых особей, использовали еще динозавры. Сегодня определенные места для объединения своих групп используют все – от крокодилов и птиц до собак и людей. То, что мои собаки устроили логово в Вирджинии, не должно было стать неожиданностью.

Но мы все-таки были удивлены. Однажды мы обнаружили то, что, несомненно, было вершиной достижений наших собак в создании собственной социальной сплоченности. Несмотря на множество удобных и прочных укрытий, которые мы сделали для них (надежные укрытия с маленькими дверцами для зимы, открытые – для теплого времени года), собаки устроили себе логово наподобие волчьего логова на Баффиновой Земле. Это была нора, уходящая горизонтально на пять метров в склон холма. Собаки выбрали хорошо дренированное место в плотном глинистом грунте и придали потолку своего тоннеля округлую форму, чтобы он не рухнул на них. В конце тоннеля они вырыли камеру объемом примерно в кубический метр. Она была достаточно большой, чтобы в ней могло спать несколько собак.

Но что было самым удивительным в этом логове или, по крайней мере, казалось мне наиболее удивительным, так это секретность, которая его окружала. Я посещала и проверяла загон каждый день, по крайней мере дважды. Каждый день я проводила время с собаками, либо наблюдая за ними, либо просто сидя с ними, наслаждаясь их компанией. Однако ни я, ни кто-либо другой не имел ни малейшего представления о том, что собаки работали на своих огромных раскопках, хотя вход в их нору находился всего в двадцати метрах от нашей входной двери. Конечно, время от времени одна или две собаки таинственным образом исчезали, но загон был так велик, что они могли находиться в где-то в нем, и я никогда не исследовала его настолько тщательно, чтобы с уверенностью сказать, что этих собак там не было. То, что исчезнувшие собаки сидели в логове, мне просто не приходило в голову, хотя я, возможно, стояла прямо над ними. Даже груды свежевырытой земли не выдали их замысла; невероятно, но они разбросали около пяти кубических метров грунта так аккуратно и незаметно, что никто из членов моей семьи ничего не заметил.

Была ли секретность собак преднамеренной? Я убеждена, что да. Вход в нору, например, был спрятан под поленницей, которая, в свою очередь, была закрыта карнизом нашего гаража, составлявшим часть ограждения загона. Карниз предотвращал попадание дождя во входное отверстие норы. Как бы то ни было, собаки никогда не рыли свой тоннель и даже не приближались к нему в присутствии человека.

Но однажды Мэри прокололась. Когда я вошла в загон и случайно взглянула на поленницу, я была поражена, увидев, что ее хвост мелькнул и исчез.

Зачем собаке протискиваться в поленницу? Она двигалась довольно плавно, то есть явно ни на кого не охотилась. Кроме того, там было лишь несколько деревьев, которые мы срубили для постройки гаража. бревна лежали в три ряда в глубину и были довольно маленького диаметра, так что вся куча не достигала высоты собачьего плеча. И все же Мэри исчезла внутри поленницы, как по мановению волшебной палочки.

Я подошла, чтобы посмотреть, и нашла пространство между двумя бревнами около четверти метра шириной. Я сдвинула бревна в сторону и увидела большую зияющую овальную дыру, примерно с собаку в диаметре. Отлично! Я опустилась на карачки и попыталась заглянуть внутрь, но примерно через метр тоннель немного изгибался вверх, так что я не могла разглядеть, что там дальше. Я еще не до конца осознала значение того, на что смотрела, когда вдруг Мэри возникла прямо передо мной, нос к носу. Она выглядела ошарашенной, да и я была поражена. Значит, где-то там, внутри, было место, достаточно большое, чтобы она могла в нем развернуться.

Затем мы исследовали тоннель, прощупали его длинным бамбуковым шестом, узнали его размер и подивились. Мы также видели причины, помимо социальных, чтобы вырыть нору. Например, глубоко под землей идеальный климат. Всегда постоянная температура, около двенадцати градусов по Цельсию круглый год, логово кажется прохладным летом, но теплым зимой, и всегда является убежищем от ветра, комаров и солнца. Поэтому легко понять, почему собакам оно нравилось.

Однако откуда взялась эта секретность? Да, собаки – родственники волков, а волки держат свои логовища в тайне. Конечно, огромное количество энергии, затраченной на рытье, придает логову подлинную экономическую ценность, поэтому, возможно, владельцы опасаются, что ее у них отнимут. В конце концов, самый простой способ получить логово – это позволить другим выкопать его, а затем прогнать их. Или, возможно, собаки почувствовали волчий атавизм, чтобы защитить и спрятать своих будущих детенышей, хотя все высокоранговые самки к тому времени были стерилизованы. Какой бы ни была причина, как только собаки узнали, что я знаю о логове, они отменили всю секретность и начали пользоваться своим логовом открыто. Иногда три-четыре собаки заходили внутрь вместе и оставались там подолгу, наверняка расположившись одна за другой, как горошины в стручке. Собаки, находившиеся глубже, казалось, периодически оставались там просто потому, что они не могли пройти наружу мимо собаки, лежащей ближе к выходу. Правда, ни одну собаку эта проблема не беспокоила слишком сильно. Часто после долгого пребывания в норе одна собака выходила спокойной и отдохнувшей, а две другие, грязные и растрепанные, выскакивали прямо за ней, встряхивались и убегали куда-то.

Логово было главным достижением наших собак и центром их жизни. В конце концов, следы расходились от него во все уголки загона. В точности копируя поведение волков, Мэри и один из самцов – ее второй сын Виндиго – больше всего пользовались логовом. Именно они часто углубляли его. Мы понимали, что один из них работал внутри, когда из его пасти вылетали комочки грязи. В соответствии с идеей о том, что подчиненные животные являются лишь спутниками альфа-пары, другие самки вообще редко пользовались логовом, а маленькая Вива, самка с самым низким рангом, вообще никогда им не пользовалась. Вместо этого вместе с самцом с самым высоким рангом, Сьюсси, эти самки держались очень близко и выскребали для себя альтернативные ямы вокруг него, в грязи на холме.

И как будто наконец разорвав свои связи с нашим видом, собаки, казалось, стерли людей из своего сознания. С этого момента мы почувствовали разницу. Когда мы, например, вернулись после отъезда, собаки встретили нас очень прохладно, если это вообще можно назвать «встретили», и совершенно не обращали внимания на незнакомцев. В дом вломился грабитель, но собаки не видели в его присутствии никаких проблем, хотя подобное ограбление в Кембридже много лет назад привело Коки в состояние нервного срыва, так что пока молодой человек грабил, она съежилась в туалете, выбрав в качестве места для укрытия наименьшее пространство в самой маленькой, самой темной комнате. Но в лесах Вирджинии, на склоне холма у логова, собачья жизнь полностью поглотила ее, так что людские дела стерлись из ее памяти. Для Коки, забитой ездовой собаки, это был серьезный шаг.

К этому времени мои наблюдения почти подошли к концу. Смотреть было уже не на что. Собаки больше не взаимодействовали друг с другом способом, доступным для наблюдения; как у диких волков Баффина, все их отношения были отлажены.

У каждой собаки было свое место, все были довольны, их распорядок дня был доведен до совершенства, а их жизнь была ровной и безмятежной. Поскольку они больше не реагировали на меня, кроме вежливого, дружелюбного признания моего присутствия, и поскольку у них больше не было причин реагировать друг на друга, у меня не было иного выбора, кроме как посещать их на их месте и на их условиях. Так что в начале осени того года я стала проводить с ними вечера в загоне. Это был замечательный опыт, но его нелегко описать. Когда собаки чувствуют себя спокойно и довольны жизнью, они ничего не делают. Так что там, на склоне холма, теплыми осенними вечерами мы ничем не занимались.

Как и большинство людей, жаждущих узнать больше о жизни животных, я всегда хотела проникнуть в сознание не-человека. Я хотела бы знать, как выглядит мир, например, для собаки, или как он звучит, или пахнет. Я хотела бы проникнуть в сознание собаки, узнать, что она думает и чувствует, чтобы другая собака посмотрела на меня и увидела не что-то иное, а то же самое. И, к моему великому удивлению, во время тех вечеров возле логова я почувствовала, что близка к этому.

На что это было похоже? Как будто я входила в тихую маленькую деревушку в какой-то далекой стране, а отчасти это было похоже на вход в иной мир, в новое измерение. Мы были в пятнадцати метрах от моего дома, но при этом в мире, который не имел ничего общего с моим домом, ничего общего с моим видом и ничего общего с моей жизнью.

Сидеть сложа руки, ничего не делая, просто переживая, тяжело для примата, но на этот раз я не была среди приматов. Наконец, поскольку собаки учатся жить в окружении нашего вида, мне пришло в голову жить среди них. В лучах вечернего солнца мы сидели или лежали в пыли, равномерно расположившись на вершине холма, и все спокойно смотрели вниз, между деревьями, чтобы понять, что там движется. Птиц не было слышно, только тихо жужжали насекомые. Где-то далеко в безмолвном лесу с дерева время от времени что-то падало – может быть, ветки или шишки. Тени удлинялись, а мы спокойно лежали, ощущая покой, – спокойные, умиротворенные и безмятежные. Я побывала во многих местах нашей планеты – в Арктике, в африканской саванне, – но куда бы я ни отправлялась, я всегда путешествовала в своем собственном пузыре энергии приматов, опыта приматов, и поэтому никогда ни до, ни после я не чувствовала себя настолько далекой от того, что казалось знакомым, как я ощущала себя с этими собаками, рядом с их логовом. Приматы воспринимают чистую, абсолютную неподвижность как скуку, а собаки – как покой.

* * *

Стабильность группы больше никогда не нарушалась, но изменилась сама группа. Инукшук, крупная низкоранговая красавица, младшая дочь динго, родила от Сьюсси, высокорангового самца, но беременность повысила автоматически ее ранг. Мэри оставила логово для себя и даже не думала делить его с Инукшук, которая вместе со своей приемной матерью Коки искала убежище. Они нашли его под вывернутыми корнями упавшего дерева. Это была неглубокая нора, занятая колонией крыс.

Эта нора напомнила мне полое бревно, которое я как-то видела в Онтарио. Там молодая беременная волчица без статуса использовала его вместо логова. Коки изгнала крыс, а Инукшук заняла нору, но в последнюю минуту я испугалась и забрала в дом и Коки, и Инукшук. Они не хотели находиться в доме, они хотели свое логово. Но я боялась, что роды могут быть сложными, и настояла на своем. Родилось пять прекрасных щенков. Коки и Инукшук растили их вместе, но без помощи основной группы, которая держалась в стороне. На всех щенков были запросы, и когда они немного подросли, все разъехались по своим новым домам.

В то время я отвезла Инукшук и Виву на стерилизацию. Что-то пошло не так с Вивой. Возможно, ветеринар дал ей слишком большую дозу анестезии и разрушил ее печень или почки, или, возможно, он удалил что-то кроме матки, но, когда я пришла за ней (я вскоре поняла, что доктор боялся, что я не заплачу ему, если она умрет в его клинике), собака едва могла стоять. Но она хотела стоять. Вива боялась, что я оставлю ее. Я всегда буду помнить этого неумелого и подлого ветеринара с его ужасной женой, пытавшихся убедить меня, что с Вивой все в порядке. Я отвезла собаку домой, и после того как она немного стабилизировалась для путешествия, перевезла ее в Нью-Гэмпшир, к лучшему ветеринару, которого мы знали. Но даже он не смог ей помочь. Вива знала, насколько она больна, и, найдя темный угол в подвале дома, где мы остановились, свернулась там, чтобы спрятаться. Я сидела с ней. Тем не менее, Вива сильно страдала и не могла ни есть, ни пить, ни двигаться без плача. Она умерла в ветклинике от смертельной инъекции, сделанной, чтобы прекратить ее боль.

Две недели спустя моя дочь ужасно пострадала в результате несчастного случая и попала в больницу в Массачусетсе. Когда мы с мужем поняли, что наша дочь не покинет больницу в ближайшее время, я вернулась в Кембридж, чтобы быть рядом с ней. Мой муж снял квартиру в Вашингтоне рядом со своей работой, и мы сдали свой дом. Для собак это было концом.

Или так казалось. Наш знакомый, державший ездовых собак, взял Сьюсси и Виндиго в свою команду, что было очень хорошо для них, так как они любили гонки, а я нашла квартиру, в которой разрешалось держать домашних животных. Это была крохотная квартирка, но в нее мы втиснулись: я, наш сын, студент, живший в то время с нами, а также Коки, Инукшук, Мэри и Фатима. Через некоторое время к нам присоединилась и наша дочь, которая продолжила лечение в больнице амбулаторно.

В новой квартире Мэри первым делом вырвалась и отправилась в путешествие с Фатимой, как она когда-то делала с Мишей. Куда она пошла? Прямиком в наш старый район, который она не видела много лет. Но по неизвестной причине она не пошла к нашему бывшему дому. Возможно, из-за своих несовершенных навигационных способностей она не смогла его найти. Мэри была близка к цели, но сдалась. В сопровождении толстенькой Фатимы, преданно следовавшей за ней по пятам, она взобралась на крыльцо чрезвычайно добрых людей, живших в двух кварталах от нашего старого дома. Они вызвали меня, как Мэри и предполагала. Может быть, она думала о более счастливых временах, может быть, о своем логове, может быть, о сыновьях, а может быть, о Мише. В любом случае, она была подавлена, когда я приехала и забрала ее.

Прошел год. Наша дочь выписалась из больницы и поступила в колледж. Мы все вернулись в Вирджинию с оставшимися собаками. Я забрала Сьюсси и Виндиго, и мы отправились домой. Мы вернулись туда незадолго до того, как старушка Коки заболела раком желудка. Когда она стала настолько больна, что не могла ходить, я старалась, чтобы она была в безопасности и чувствовала себя как можно более комфортно со мной в доме. Но Коки страстно желала вернуться в загон и в конце концов доползла туда по гравию. Остановившись перед воротами, она взглядом попросила меня открыть их. Я очень любила Коки и поэтому оставалась с ней, пока она делала то, что хотела, а именно лежала возле логова. Она так много значила для меня, что в сложившихся обстоятельствах я, вероятно, сделала неверные выводы. Тем не менее даже в этот момент я не могла не заметить, что в час нужды не я помогала ей, хотя она, похоже, не возражала против моего присутствия. Я думаю, что как только она завоевала признание других собак, она боялась его потерять. Она также хотела, чтобы Инукшук сидела рядом (но не слишком близко).

Рядом с группой, к которой Коки так усердно стремилась присоединиться, она казалась довольной. Так что последние дни ее жизни я оставалась с ней в загоне. Я вспомнила, как читала об умирающих животных, которые, как и Вива, отползают от своей группы, возможно, чтобы скрыть свое состояние от других. Возможно, это так, но Коки вела себя иначе. Она умерла, не раскрыв этих тайн.

В течение года от почечной недостаточности умер Виндиго, как и его брат Зуи. А потом у Мэри развился рак. Фатима ужасно страдала от перемен в состоянии Мэри. Она охраняла ее, когда та болела, и когда я в последний раз повезла Мэри к ветеринару, Фатима пыталась ее спасти и запрыгнула в машину за ней вслед. Когда я попыталась выгнать ее, она прыгнула на заднее сиденье. Когда я открыла заднюю дверь и потянулась к ней, она прыгнула на переднее. Когда я наконец выставила Фатиму и поехала, она побежала вслед за машиной. Я видела в зеркале заднего вида, как она мчалась по дороге…

* * *

Вскоре мы уехали из Вирджинии и отправились домой в Нью-Гэмпшир: я с мужем, а также Сьюсси и сестрички динго – Фатима и Инукшук. В Нью-Гэмпшире собакам не нужен был загон. Вместо этого мы установили дверцу для собак, и все мы приходили и уходили, когда хотели. Подобно пожилым обитателям дома престарелых, собаки довольно много времени проводили вместе, показывая своим спокойным отношением друг к другу, что все конфликты давно решены. Каждое утро они медленно выходили на улицу, чтобы совместно помочиться, а Инукшук, низшая в их иерархии, выбирала место. Она рыскала вокруг, пока не находила подходящее место. Закончив, она выпрямлялась и отступала в сторону, ожидая, пока Фатима медленно присядет на то же место. Когда Фатима заканчивала, Сьюсси спокойно занимал ее место и, шатаясь на трех ногах, рассеянно справлял нужду. Мысли его были где-то в другом месте, глаза полуприкрыты, а уши наполовину опущены. После этого три собаки уходили на вершину высокого голого холма, откуда открывался отличный обзор. Там они проводили день, наблюдая за тем, что происходит в окрестностях. Иногда по вечерам из леса выходили олени и паслись на краю поля позади них. Игнорируя оленей, собаки спокойно следили за дорогой в поисках других собак. Даже в Нью-Гэмпшире, где ближайший собачий сосед находился в километре от них, группу больше интересовала социальная сцена их новой среды, чем возможность поохотиться. Таким образом, длинная собачья история, казалось, подошла к предсказуемому и мирному концу.

Однако именно тогда дело приняло неожиданный оборот. На нашем поле мы начали замечать койота. Почти не обращая внимания на группу пожилых собак, этот койот приходил охотиться на полевок, но перед началом охоты подолгу лежал в траве неподвижно, глядя в сторону дома. Собаки с затуманенными глазами, казалось, не подозревали, что кто-то наблюдает за ними.