История Империи монголов: До и после Чингисхана

«…с дарами и мольбами великими, чтобы не ходил войной на Рязанскую землю, и пришел князь Федор Юрьевич на реку на Воронеж к царю Батыю, и принес ему дары, и молил царя, чтобы не воевал Рязанской земли. Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю. Но хвалился-грозился повоевать всю Русскую землю. И стал просить у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе. И некто из вельмож рязанских по зависти донес безбожному царю Батыю, что есть у князя Федора Юрьевича Рязанского княгиня из царского рода и что всех прекраснее она красотой телесною.

Царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей и сказал князю Федору Юрьевичу: „Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей“. Благоверный же князь Федор Юрьевич Рязанский посмеялся и ответил царю: „Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь“. Безбожный царь Батый разъярился и оскорбился и тотчас повелел убить благоверного князя Федора Юрьевича, а тело его велел бросить на растерзание зверям и птицам, и других князей и воинов лучших поубивал».

Вряд ли даже красавица-жена стала бы причиной для гибели города. И не из-за этой жены шел Бату на Рязань. Это вам не «Илиада», где спор из-за Елены привел к кровопролитнейшей войне и гибели Трои. Бату просто присоединял новые земли к своему улусу. В то время улус его брата был стабильным образованием, а улус самого Бату пока находился в состоянии образования. В него должны были войти западные земли, которые не были подчинены и завоеваны. Потомки хана честно исполняли свою миссию — подчинить монголам все народы. Бату в этом плане был отважен и честолюбив. Легенда о рязанской красавице сложилась спустя век после события: надо ж было как-то объяснить, почему монголы пошли на Русь, хотя им были даны подарки: к тому времени на Руси уже и привыкли, что хорошие подарки решают все. Но в 1237 году подарки без покорности ничего не решали. Значит — жена.

Увы, не жена.

Монголы, не получив добровольного согласия сдаться в первый же раз, далее сдачи не принимали, какие бы дары им ни подносили. Такова была практика. Сразившись с разведочным отрядом, рязанцы уже подписали себе смертный приговор. Остальные события были всего лишь следствием этого первого отказа сотрудничать. Рязанцы предпочли драться. Но куда рязанскому войску против монголов?

«Здесь убит был благоверный великий князь Юрий Ингоревич, брат его князь Давыд Ингоревич Муромский, брат его князь Глеб Ингоревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский, и многие князья местные, и воеводы крепкие, и воинство: удальцы и резвецы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые. Все это навел Бог грехов ради наших. А князя Олега Ингоревича захватили еле живого. Царь же, увидев многие свои полки побитыми, стал сильно скорбеть и ужасаться, видя множество убитых из своих войск татарских. И стал воевать Рязанскую землю, веля убивать, рубить и жечь без милости. И град Пронск, и град Бел, и Ижеславец разорил до основания и всех людей побил без милосердия. И текла кровь христианская, как река обильная, грехов ради наших…»

Немногие выжившие князья разбежались по своим городам: они надеялись укрыться за стенами и держать оборону. Среди участвовавших в битве был и коломенский князь. Коломна тогда считалась спорным владением: она принадлежала рязанцам, но владимирский князь стремился эту Коломну себе перенять. И когда Бату двинул войско на Коломну, Юрий вдруг сообразил, что все выходит из-под его контроля: для него Коломна была уже личным владением, так что в этот раз он все же послал на подмогу своего сына князя Всеволода. На помощь Коломне пошел и рязанский князь Роман.

Битва была тяжелая, и русские снова потерпели поражение. Рязанский князь погиб, воевода Юрия погиб, Коломна была взята и сожжена, а князь Всеволод в страхе бежал во Владимир. Не нужно быть провидцем, чтобы прогнозировать дальнейший путь монгольских войск. Они двинулись на Владимир, но попутно взяли Москву, где сидел малолетний сын Юрия Владимир. Княжич попал в плен и стал разменной монетой, монголы стали шантажировать этим княжичем владимирцев, принуждая их сдать город.

Итак, Юрий теперь сообразил, что очень сильно просчитался, что теперь пощады от монголов можно и не ждать, одна надежда на великого киевского князя Ярослава, номинально высшего князя всей русской земли. Он и послал к брату с просьбой о помощи. Но брат поступил точно так же, как сам Юрий с рязанскими князьями: помощи он не дал. Юрий напрасно стоял на Сити, а монголы окружили Владимир. Тактика Юрия тут для человека нашего времени совершенно непонятна. Зачем князь стоит с войсками на Сити? Почему не идет выручать свой Владимир? Почему не идет спасать своего малолетнего сына, захваченного монголами? Либо он надеется, что Владимир и так выстоит, поскольку значительно укреплен. Либо он не в курсе, что монголы захватили его сына. Либо он боится спасать Владимир, потому что боится за этого сына. Тут любое решение было бы тупиковым. Так что Юрий действует по стандартной схеме северо-востока: он выжидает, осторожничает. И это ни к чему хорошему привести не могло! Несчастные владимирцы, увидев подходящее монгольское войско, затворились в стенах города, но, увы, они были обречены…

Взяв крупные города, монголы разделились. Скоро были взяты Рязань, Коломна, Москва, Тверь, Волок, Юрьев, Дмитров, Ростов, Ярославль, Владимир, Перяславль, Городец, Галич… Стало ясно, что Ярослав не придет на помощь брату. Все плохо. Что остается Юрию? Он уже сообразил, что никакие переговоры не помогут ему подружиться с монголами. Нужно биться. Юрий не храбрец, он человек очень осторожный и опасливый, но теперь деваться некуда. Бежать? Но куда? Ему приходится принять навязанный бой. И никакого геройства и самоотверженности тут нет. Это… несчастье, просчет в политике, недальновидность, цена ошибки. К тому же монголы появились неожиданно и сумели обойти княжеское войско. Дорофей Семенович принес неутешительные вести: русские в ловушке.

Битва была короткой и беспощадной к Юрию: в ней он погиб. Северо-восток практически в полном составе оказался в руках Бату. Незахваченными оказались лишь несколько городков, которые в тылу продолжали держать оборону. Но для монголов это было явление обыденное. Они не любили брать крепостей, хотя за несколько десятилетий войны с более цивилизованными народами и научились осаждать города. При осаде они предпочитали любыми способами не вступать в бой на стенах, используя запугивание, лесть, лживые обещания, предателей, постоянный обстрел осажденных, лишение их еды и — главное — воды. Осажденных они сначала стремились привести в такое положение, когда ради сохранения жизни они были готовы открыть ворота города добровольно, тут всем и наступал обычный конец.

Среди русских северо-восточных городов геройских было немного. Во-первых, с крепостями у владимирских князей было плохо, во-вторых, князья привыкли сражаться в поле, они неграмотно строили оборону, и защищать города чаще приходилось самим горожанам. Это в Китае по крепостям стояли гарнизоны, тут дело иное — сражалось население. Города были в основном деревянные, они горели просто замечательно. Так что в русскую историю попал в этом качестве разве что один маленький Козельск. Почему именно Козельск? Да потому просто, что этот город имел каменные стены, он был очень хорошо укреплен. Деревянные стены и земляные валы и рвы монголов ничуть не пугали. Козельск же им пришлось штурмовать. Именно поэтому они долго держали его в осаде, надеясь, что жители не выдержат этою и сами сдадут городок. Но городок не сдавался. Почему? И тут, наверно, весьма печальное открытие: его некому было сдавать. В городе не имелось взрослого князя! Княжил в нем практически ребенок — малолетний князь Василий. Вероятно, если бы там был взрослый князь, Козельск бы сдали — князья предпочитали сдаваться. Но в Козельске за свой город бились сами горожане, поэтому и сопротивление монголам было выказано ожесточенное!

Аналога этому сопротивлению у нас не имеется. Так за свой город и свою жизнь не сражался больше никто.

Когда монголам удалось разрушить городскую стену и подняться на вал, жители Козельска встретили их с ножами и нанесли им изрядный урон. Монголы ушли в свой стан и оттуда стали посылать отряды для захвата других городов.

Взяв Переяславль, они пришли под Торжок. Торжок был научен горьким русским опытом выдерживать осады. Его постоянно «переимали» у новгородцев те же владимирские князья. Так что горожане затворились и приготовились, как всегда, отбиваться от противника. Однако не нужно делать из Торжка приспособленный к обороне город. Его жители продержались столько, сколько могли. К тому же между ними, как всегда, не было согласия, не было и новгородской помощи — сами новгородцы в ужасе ожидали своей очереди, прекрасно понимая, что Новгород тоже не способен долго держать оборону.

Но дальнейшие события были более чем странными: монголы пошли на Новгород, не дошли до него сотню верст и повернули вспять.

Что же случилось?

Версий существует немало. Самая распространенная, что монголы испугались распутицы и вернулись назад. Если учесть, что воевать Новгород сами русские ходили зимой, с холодами, потому как с весны и все лето из-за дождей проходимость становилась проблематичной, то это достаточно правдоподобная версия. За исключением одного: монголы, так близко дойдя до цели, вряд ли стали бы отступать: возвращаться им нужно было по той же распутице и по тому же бездорожью. Так что она отпадает по самой простой причине: неактуальна. Либо им нужно было не идти вовсе, либо идти, но до пункта назначения. Если монголам удавалось пройти через бесплодную пустыню Гоби, то и через новгородские леса с болотами они бы прошли.

Если не распутица — тогда что?

Точнее — кто?

Обычно, когда был осажден Торжок, новгородцы применяли стандартный ход — они посылали переговорщиков и решали вопрос деньгами. Для новгородцев Торжок был средством связи с нижними землями, откуда в город шло продовольствие, сам Новгород обеспечить себя хлебом никогда не мог. А теперь внимание особенное: в Новгороде на тот момент княжил Александр Ярославич Невский, в Киеве великим князем считался его отец Ярослав, во Владимирской земле — его дядя Юрий. Юрий после недавних событий был убит, и вся северо-восточная Русь оказалась в бесхозном состоянии. Ярослав и прежде мечтал соединить южные и северо-восточные земли под единым управлением. Это не получалось из-за «своеволия» южных князей.

Когда пришлось выбирать между Владимиром и Киевом, Ярослав выбрал Киев, но о северо-востоке вовсе не запамятовал. Он выжидал удобного случая, чтобы слить всю территорию и включить в нее северо-западные земли. Поскольку новгородцы стремились получать киевских наследников, то в этом плане все было хорошо — Александр был сыном киевского князя, Новгород нужно было держать и не выпускать. Юрий вряд ли бы добровольно отдал Владимир Ярославу. Как тот рассчитывал поступить со своим братом, мы не знаем. Но судя по его «помощи», он задумывал «уходить» брата. Монголы ему в этом чудесным образом помогли: теперь Юрий был мертв, северо-восток возвращался в руки Ярослава.

Но тут уж монголов нельзя было допустить в Новгород: город богатый, самому нужен. Зная новгородскую политику, он, вероятнее всего, предложил монголам плату за своевременный отход. Каких там сказок о непроходимости дорог и возможном бедствии наговорили монголам — вопрос десятый. Но разоренный Новгород был не нужен ни Ярославу, ни Александру. Убедить новгородцев заплатить, а не воевать, вообще труда не составляло. Во время монгольского новгородского похода в стан противника были посланы переговорщики, которые все и разрешили мирным путем. Новгород соглашался платить, а для монголов только это и считалось знаком полного подчинения. Получив желаемое, они повернули коней. Ярослав же, покинувший Киев, как думалось на время, оказался выключенным из него насовсем: на его место тут же сел Ростислав Смоленский, которого быстро согнал со стола Даниил Галицкий, посадивший в Киеве своего наместника — воеводу Дмитра.

В этом, 1238 уже году, монголы разорили черниговские земли, что Ярослава не могло не радовать — черниговцы тоже были его старинные враги. И чем больше Ярослав изучал захватчиков, тем больше он понимал, что с ними можно найти общий язык. Язык этот именовался — полная покорность. Он был не первым властителем, который пришел к такому выводу. И прежде ради сохранения иллюзии власти местные правители подчинялись захватчикам, отдавая свои народы в монгольское рабство. Так было в Средней Азии и Китае. Но — небольшой нюанс: этот стандартный стиль поведения властителей там имел больше противников, почему монголам приходилось систематически завоевывать уже однажды завоеванное. Русь оказалась единственной территорией, которая пала стремительно и не пыталась позже бунтовать. Да, мелкие стычки с монголами место имели, но только в самом начале завоевания и только в отдельных княжествах.

Монгольские воины

Владимирская земля среди них не значится. Так что если вам хочется найти виновника монгольского владычества, то имя его можно смело назвать — князь Ярослав. Быстро просчитав, как лучше пользоваться монголами для собственных интересов, он не случайно оставил Киев. Тамошние южные князья, помнившие обиду на Калке, вряд ли бы согласились с его планом. Для них бой с монголами был вопросом чести, особенно для Даниила, с которым у Ярослава отношения были хуже некуда. Видимо, Ярослав считал, что руками монголов можно будет ослабить или уничтожить и южные княжества, противников его самовластия. Поэтому он за Киев и не держался: город должен был превратиться в развалины. Ярослав знал, что столицу южной Руси без боя не сдадут. Но в тот, 1238 год монголы не стали брать Киев. Они подошли к нему, отправили в Киев своих послов. Киевляне были предсказуемы: они с негодованием отказались сдать город. Монголы постояли на другом берегу, поцокали языками — какой красивый город — и отошли.

Снова они появились в 1240 году.

А где были до этого?

А до этого им пришлось утюжить земли Поволжья: там то и дело вспыхивали бунты. Это не северо-восточная Русь, которой хватило одного похода и полного порабощения. Татары бились против своих врагов яростно. Но они не могли выстоять против огромного войска.

О судьбе одного из вождей восставших татар Бачмане сохранился такой летописный рассказ:

«Когда каан (Угетай) отправил Менгу-каана, Бату и других царевичей для овладения пределами и областями Булгара, асов, Руси и племен кипчакских, аланских и других, (когда) все эти земли были очищены от смутьянов и все, что уцелело от меча, преклонило голову перед начертанием (высшего) повеления, то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кипчакскими удальцами успел спастись; к нему присоединилась группа беглецов. Так как у него не было (постоянного) местопребывания и убежища, где бы он мог остановиться, то он каждый день (оказывался) на новом месте, (был) как говорится в стихе: „днем на одном месте, ночью на другом“, и из-за своего собачьего нрава бросался, как волк, в какую-нибудь сторону и уносил что-нибудь с собою. Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались.

Где бы войска (монгольские) ни искали следов (его), нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым. Так как убежищем и притоном ему большею частью служили берега Итиля, он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирал что-нибудь и опять скрывался, то повелитель Менгу-каан велел изготовить 200 судов и на каждое судно посадил сотню вполне вооруженных монголов. Он и брат его Бучек оба пошли облавой по обоим берегам реки.

Прибыв в один из лесов Итиля, они нашли следы откочевавшего утром стана: сломанные телеги и куски свежего конского навоза и помета, а посреди всего этого добра увидели больную старуху. Спросили, что это значит, чей это был стан, куда он ушел и где искать (его). Когда узнали наверняка, что Бачман только что откочевал и укрылся на остров, находящийся посреди реки, и что забранные и награбленные во время беспорядков скот и имущество находятся на том острове, то вследствие того, что не было судна, а река волновалась подобно морю, никому нельзя было переплыть (туда), не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь.

Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону и обнаружилась земля. Менгу-каан приказал войску немедленно поскакать (на остров). Раньше чем он (Бачман) узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жен и детей, забрали с собою множество добра и имущества и затем решили вернуться.

Вода опять заколыхалась, и, когда войско перешло там, все снова пришло в прежний порядок. Никому из воинов от реки беды не приключилось. Когда Бачмана привели к Менгу-каану, то он стал просить, чтобы тот удостоил убить его собственноручно. Тот приказал брату своему Бучекуразрубить его (Бачмана) на две части».

Не могли выстоять против монголов и кыпчаки. Усмирив недовольных татар и кыпчаков, монголы могли наконец-то вернуться к завоеванию.

В 1240 году монгольские отряды пришли в Южную Русь. Свой удар они направили на Киев. Город не выдержал штурма; воеводу же Дмитра Батый особенно пытал о том, где князь Данила. А Даниил Галицкий был в Венгрии: он не бежал, он надеялся собрать войска. Затея была безнадежная. А после взятия Киева Даниил вернулся из Венгрии и увидел, что стало с недавно богатой землей: он застал развалины Киева и опустошенные города Волыни. Его семья успела ускользнуть через границу в Польшу, там он ее и обрел, и плакал счастливыми слезами, что жена и дети живы.

С этого момента война с монголами стала для князя навязчивой идеей, с ней он засыпал, и с ней же он просыпался. Помощи искать ему было не у кого. Венгрия и Польша, и даже германский император и сами пребывали в страхе, а папа Римский, к которому князь обратился за помощью, предложил тому всего лишь императорскую корону. Даниил-то надеялся на рыцарей. Папа уговаривал переменить веру, тогда, мол, будут и рыцари. В конце концов (но не в том злополучном 1240 году), Даниил согласился. Он был коронован и доныне остается единственным русским королем. Впрочем, самому Даниилу эта коронация ровным счетом ничего не дала: войска у папы Римского и крестового похода против монголов он не получил.

Пожалуй, Даниил оказался единственным русским князем, простите, королем, который выбрал не подчинение, а борьбу. В отличие от северо-восточного Ярослава Даниил не умел гнуть спину. Только раз ему пришлось это сделать, когда спустя годы после фактического завоевания Южной Руси, после его маленьких, но побед над монгольскими войсками на непокорный юг были присланы сильные отряды и жестокий и талантливый монгольский полководец, который разгромил его небольшое войско. Тогда, боясь, что монголы вырежут все население и разрушат все города, Даниил отправился по северо-восточному образцу в Орду, на поклон к хану.

«До сих пор, — писал историк Костомаров, — он не считал себя данником хана. Монгольские полчища пока только прошли по южной Руси разрушительным ураганом, оставивши по себе, хотя ужасные, но скоро поправимые следы. Участь других русских князей, казалось, миновала Даниила. Но не так вышло на деле, как казалось.

В 1250 году прибыли послы от Батыя с грозным словом: „Дай Галич!“ Данило запечалился. Занятый беспрестанными войнами со своими соперниками, он не успел укрепить городов своих и не был в состоянии дать отпор татарскому полчищу, если бы оно пошло на него. Обсудивши свое положение, Данило сказал: „Не дам полу отчины своей, сам поеду к хану“.

В самом деле Данилу приходилось, уступивши Галич, не только потерять землю, приобретенную такими многолетними кровавыми усилиями, но ему угрожала большая беда: отнявши Галич, монголы не оставили бы его в покое с остальными владениями; и потому благоразумнее было заранее признать себя данником хана, чтобы удержать свою силу на будущее время, когда, при благоприятных обстоятельствах, можно будет заговорить иначе с завоевателями Руси.

26 октября выехал Данило в далекий путь. Проезжая через Киев, Данило остановился в Выдубицком монастыре, созвал к себе соборных старцев и монахов, просил помолиться о нем, отслужил молебен Архистратигу Михаилу и, напутствуемый благословениями игумена, сел в ладью и отправился в Переяславль. Здесь встретили его татары. Ханский темник Куремса проводил его в дальнейший путь.

Тяжело и страшно было ехать Данилу. С грустью смотрел он на языческие обряды монголов, владычествовавших в тех местах, где прежде господствовало христианство. Его страшили слухи, что монголы заставят православного князя кланяться кусту, огню и умершим прародителям. Следуя по степи, доехал он до Волги. Здесь встретил его некто Сунгур и сказал: „Брат твой кланялся кусту, и тебе придется кланяться“. — „Дьявол говорит твоими устами, — сказал рассерженный Данило, — чтоб Бог загородил твои уста и не слышал бы я такого слова!“

Батый позвал его к себе, и, к утешению Данила, его не заставили делать ничего такого, что бы походило на служение идолам. „Данило, — сказал ему Батый, — отчего ты так долго не приходил ко мне? Теперь ты пришел и хорошо сделал. Пьешь ли наше молоко, кобылий кумыс?“ — „До сих пор не пил, а прикажешь — буду пить“. Батый сказал ему: „Ты уже наш татарин, пей наше питье Данило выпил и сказал, что пойдет поклониться ханьше. Батый ответил: „Иди“. Данило поклонился ханьше, и Батый послал ему вина со словами: „Не привыкли вы пить кумыс, пей вино“.

Данило пробыл 25 дней в Орде и был отпущен милостиво. Батый отдал ему его владения в вотчину. Родные и близкие встретили его по возвращении с радостью и вместе с грустью: они радовались, видя, что он воротился жив и здоров, и скорбели об его унижении. Вместе со своим князем вся русская земля чувствовала это унижение, и оно-то прорвалось в возгласе современника-летописца: „О злее зла честь татарская! Данило Романович, князь великий, обладавший русскою землею, Киевом, Волынью, Галичем и другими странами, ныне стоит на коленях, называется холопом, облагается данью, за жизнь трепещет и угроз страшится!““.

А в 1240 году монголы прошли смерчем по Южной Руси и тремя огромными языками вошли в западные страны — Польшу и Венгрию. Они мечтали дойти до самого моря. Ужас навис над европейскими городами.

Ужас над Европой

Если Русь в силу крайнего в Европе восточного положения имела хоть какое-то представление о кочевых народах, пусть и имеющих с монголами весьма отдаленное родство, то европейцы и такого понятия не имели. Их знание о кочевниках, пожалуй, было чисто историческим: кочевники у них прочно ассоциировались с именем Атиллы. Вот почему, когда появились первые и угрожающие слухи о новых завоевателях, их упорно сравнивали именно с воинами Атиллы.

Эти угрожающие сведения о монголах принесли в Европу враги христиан сарацины: они были так напуганы, что отбросили даже хроническую вражду к христианам, наделавшим много бед своими крестовыми походами в защиту Гроба Господня. Матвей Парижский сообщает о некоем сарацинском вестнике знатного рода и одетом в богатые одежды, который явился хо двору французского короля.

«В эти дни посланы были к королю франков, — писал он, — официальные послы от сарацин, сообщающие и правдиво излагающие, в основном от имени Горного Старца, что с северных гор устремилось некое племя человеческое, чудовищное и бесчеловечное, и заняло обширные и плодородные земли Востока, опустошило Великую Венгрию и с грозными посольствами разослало устрашающие послания. Их предводитель утверждает, что он — посланец Всевышнего Бога, [для того] чтобы усмирить [и] подчинить народы, восставшие против него.

А головы у них слишком большие и совсем не соразмерные туловищам. Питаются они сырым мясом, также и человеческим. Они отличные лучники. Через реки они переправляются в любом месте на переносных, сделанных из кожи лодках. Они сильны телом, коренасты, безбожны, безжалостны. Язык их неведом ни одному из известных нам [народов]. Они владеют множеством крупного и мелкого скота и табунов коней. А кони у них чрезвычайно быстрые [и] могут трехдневный путь совершить за один [день]. Дабы не обращаться в бегство, они хорошо защищены доспехами спереди, [а] не сзади.

У них очень жестокий предводитель по имени Каан. Полагают, что они, именуемые тартарами (от [названия] реки Тар) [и] весьма многочисленные, обитая в северных краях, то ли с Каспийских гор, то ли с соседних [с ними], словно чума, обрушились на человечество, и хотя они выходили уже не раз, но в этом году буйствовали и безумствовали страшнее обыкновенного.

Вот почему жители Готии и Фризии, убоявшись их нашествия, не пришли в Англию, в Гернему, как у них заведено, во время лова сельди, которой они обычно нагружали свои суда. А поэтому сельдь в этом году в Англии из-за обилия [ее шла]почти за бесценок — также и в отдаленных от моря местностях до сорока или пятидесяти штук продавали за одну серебряную монету, хотя она и была самой отборной.

И этот сарацинский вестник, облеченный полномочиями и знатного рода, прибывший к королю Галлии, которому было поручено от имени всего Востока возвестить об этом и который искал помощи у западных [стран], чтобы успешнее справиться с тартарской угрозой, со своей стороны направил к королю Англии одного сарацинского вестника, который явился, чтобы все это возвестить королю, и он сказал, что если они [сарацины] не смогут сдержать такой натиск, то останется только одно: они [татары] и западные страны разорят, как говорится у поэта: „Дело о скарбе твоем, стена коль горит у соседа“. А потребовал этот вестник помощи в такой момент нависшей над всеми ними опасности, [для того] чтобы сами сарацины, опираясь на помощь христиан, отразили их нападение. Ему остроумно ответил случайно тогда присутствовавший епископ Уинчестерский, при этом осенив себя крестом: „Предоставим собакам этим грызться между собой и полностью уничтожить друг друга. Когда же мы пойдем на оставшихся [в живых] врагов христовых, [то] уничтожим их и сметем с лица земли. Да подчинится весь мир единой католической церкви, и да будет един пастырь и едино стадо!“».

Так вот, оперируя замечательной идеей уморить мусульман руками монголов, а монголов руками мусульман, решили европейские короли и сам глава христианской церкви — папа Римский — отказать «сарацинам» в помощи.

Интересно, что могло бы произойти, если бы европейские иерархи и короли приняли предложение воинов Аллаха? Может быть, вечный вопрос о войне между двумя близкими религиями был навсегда закрыт? Может быть, христиане перестали смотреть на своих восточных соседей как на врагов, а последние перестали видеть в христианах неверных? Не знаю. Могу сказать лишь одно: объединись тогда христиане и мусульмане, Великая Монголия не закрепилась бы в таких огромных пределах, как это произошло. Чингисхана более не было в живых, а талантливых военачальников у монголов после хана было не так уж и много. Даже мобилизуя ресурсы всех завоеванных тюркских народов, они не смогли бы разбить объединенное войско Евразии. Но этого, как нам известно, не случилось.

Европа никак не могла объединиться даже внутри христианского лагеря, не то что с мусульманами. И монголы, похоже, отлично это понимали. Они ведь именно методом распрей между соседями и подчиняли отдельные народы, чтобы потом прибрать к рукам все их прежние владения! То, что происходило, не могло их не порадовать.

Монголы благополучно пустошили самые восточные из европейских государств — Венгрию и Польшу. Масштаб разрушений и человеческих смертей был кошмарным. Польша в полной мере получила свое монгольское завоевание, о чем наши патриоты предпочитают умалчивать. Северный язык монгольской конницы прошелся по древним польским городам Люблину, Завихосту и Сандомиру, практически уничтожив их на своем пути. Богатую добычу вывезли на Русь, где и благополучно поделили. Краковский воевода Владимир погнался за монголами, смог даже отбить пленных, часть из которых разбежалась и была спасена, но в бою при речке Чарне он потерпел поражение: войско у Владимира было небольшое, а монголов много. Но на этот раз монголы отошли через Стремех на Русь, чтобы набрать новые силы. Затем обновленная монгольская волна двинулась на Краков.

Монголы в Европе

«Свое огромное войско они, подойдя к Сандомиру, — пишет Матвей Меховский, — разделили надвое. Меньшую часть, под начальством Кадана, называемого у поляков. Кайданом, направили на Ленчицу, Серадз и Куявы и, не встречая преград, с величайшей жестокостью опустошили эти округа огнем и мечом. Большее войско, под предводительством татарского князя Петы, пошло на Краков, опустошая по пути огнем и мечом все соседние края. Навстречу им в деревне Хмелик, близ города Шидлова, вышли палатин Владимир и Клемент, кастеллан краковский, Пакослав палатин и Яков Рациборович, кастеллан сандомирский, со знатью и воинами Сандомира и Кракова. Начался бой с татарским отрядом, а когда он, ослабев, отступил и соединился с другим, более крупным, поляки, утомленные предшествовавшей битвой, частью пали, грудью встретив удар подавляющего численностью врага, частью обратились в бегство и спаслись по знакомым дорогам.

Пали в этой стычке незабвенные Христин Сулькович из Недзведя, Николай Витович, Альберт Стампотич, Земента, Грамбина, Сулислав — отличные воины, и много других доблестных. Это поражение распространило такой ужас, что люди стали убегать кто куда мог, а поселяне со своим добром и скотом укрылись в болота, в леса, в непроходимые места. Бежал и Болеслав Стыдливый, князь Краковский и Сандомирский, с матерью Гржимиславой и женой Кингой — сначала по направлению к Венгрии в замок Пьенини близ города Сандеца, а потом в Моравию, в цистерцианский монастырь.

Татары же, нанеся полякам поражение под Хмеликом, в первый день великого поста пришли в Краков и, найдя город пустым, так как все жители скрылись, в ярости сожгли церкви и дома. Они осадили, окружив валами, церковь св. Андрея, тогда стоявшую вне городских стен, но так как поляки, засевшие там в большом числе, энергично и смело отбивались, защищая себя и свое добро, татары взять ее не могли и без успеха отступили на Брацлав. И этот город они нашли не только покинутым жителями, как Краков, но и сожженным.

Дело в том, что горожане, бросив в ужасе почти все и спешно захватив лишь более ценное, все бежали, а люди князя Генрика, увидев это из крепости, сошли вниз, собрали в крепость добро и пищевые запасы, а город с его строениями сожгли. Ничего не найдя в городе, татары осадили замок, но несколько дней спустя, отраженные, как говорят, благодаря слезным молитвам Чеслава, приора ордена предикаторов, и братии его, бывших в замке, сняли осаду и отступили. Между тем, на второй день Пасхи подошли татары, разорившие Куявы, и все они, соединившись вместе, пошли на Легницу.

Князь Генрик второй, сын св. Гедвиги, в то время собирал там вооруженные силы из знати и простолюдинов Великой Польши и Силезии. Прибыли и князья со своими воинами: Мечислав Казимирович, князь Опольский, Болеслав, сын Дегтольда, изгнанного маркграфа Моравского, по прозвищу Сепёлка; Помпо де Гостерно, магистр крестоносцев из Пруссии, с братьями ордена, а сверх того и много других крестоносцев. Когда князь стал выводить войска из города Легницы и ехал верхом им навстречу, с верхушки церкви св. Марии упал камень и едва не раздробил ему голову, что, бесспорно, было дурным предзнаменованием.

Пройдя предместья города Легницы, он построил войско четырьмя отрядами. Первым — из крестоносцев-добровольцев, золотоискателей города Гольтберга и других пришлых воинов командовал Болеслав Сепёлка, сын маркграфа Моравского. Другой отряд состоял из воинов Кракова и Великой Польши. Его вел Сулислав, брат Владимира, палатина краковского, убитого у Хмелика. Во главе третьего отряда был Мечислав, князь Опольский. В нем были опольские воины и Помпо, магистр Пруссии с братией и воинами. Четвертым отрядом из виднейших воинов Силезии и Великой Польши, а также из наемных воинов, начальствовал сам князь Генрих. Столько же было и татарских отрядов, но более крупных по силе и численности бойцов, так что один их отряд превосходил все польские.

И вот на просторном, открытом во все стороны поле, называющемся Доброе поле, 9-го апреля, то есть во второй день после пасхальной недели, сошлись оба войска. Прежде всего, на татар с силой ударило войско крестоносцев и золотоискателей, но под стрелами татар полегло, как нежные колосья под градом. Затем, два других отряда, под командой рыцаря Сулислава и Мечислава, князя Опольского, начали бой с тремя татарскими войсками и нанесли им такой сильный урон, что те отступили и обратились в бегство.

В это время кто-то, быстро промчавшись кругом обоих войск, прокричал ужасающим голосом: „Biegaicie, bie-gaicie!“ что значит „бегите, бегите и привел в ужас поляков. Услышав этот крик, Мечислав, князь Опольский бросил битву, бежал и увел с собой большую часть своих воинов. „Gorzey sie пат stalo“, — простонал, видя это, князь Генрик, то есть: „Тяжко и хуже нам стало“. Введя в бой свой четвертый отряд из храбрейших воинов, он перебил и обратил в бегство три татарских отряда, расстроенные двумя польскими. Тут однако, подошел четвертый, самый большой, татарский отряд, под начальством Петы, и со страшным натиском бросился в бой.

Вновь началась жесточайшая битва с обеих сторон. Когда татары уже в большей части были перебиты и готовы бежать, какой-то их знаменосец с громадным знаменем, на котором была греческая буква хи (так: X), а на верхушке древка изображено мрачное черное лицо с длинной бородой, начал с пением потрясать головой этого изображения. Тут из нее тучей пошел на поляков ужасный дым с нестерпимой вонью, так что они стали задыхаться, обессилели и не могли больше биться.

Татарское войско, повернув со страшным криком на поляков, прорвало до тех пор крепкий их строй и нанесло им великое поражение. Тут убиты были князь Болеслав, сын маркграфа Моравского, по прозвищу Сепёлка, и Помпо, магистр крестоносцев из Пруссии, со многими замечательными воинами. Князь Генрик был окружен кольцом татар. Опасность была и сзади, и спереди. В конце концов вокруг него осталось всего четыре воина: Сулислав, брат покойного Владимира, палатина краковского, Клемент, палатин глоговский, Конрад Конратович и Иоанн Иванович. Насколько хватало сил и старания, они пытались вывести Генрика из битвы, убеждая бежать, но конь его был ранен и останавливался. Поэтому татары, догнав его вскачь, окружили с тремя названными воинами (четвертый, Иоанн Иванович, отделился от них), и князь некоторое время бился с ними. Иоанн же Иванович, взяв свежего коня у княжеского придворного Росцислава, пробрался через ряды врагов и привел его Генрику.

Сев на коня, князь последовал за Иоанном Ивановичем, прокладывавшим ему путь среди врагов, но когда тот на скаку был ранен и скрылся, князь снова был настигнут и в третий раз окружен. Он мужественно сражался с татарами, но тут, подняв левую руку, чтобы нанести удар бывшему перед ним врагу, получил от другого смертельную рану копьем под мышку и, опустив руку, соскользнул с коня. Татары схватили его с неистовым и диким криком и, оттащив с поля битвы на расстояние двойного выстрела балисты, саблей отрубили ему голову, а тело, сорвав все инсигнии[34], бросили голым.

В этом сражении было убито множество знатных поляков, среди которых замечательны и славны: Сулислав, брат палатина краковского Владимира, Клемент, палатин глоговский, Конрад Конратович, Стефан из Вирбны с сыном Андреем, Клемент, сын Андрея из Пелцницы (Pelcz-nicza), Томас Пиотркович, Петр Куша и другие. Тело князя Генрика после поражения едва было найдено женой его Анной и признано только по шестому пальцу на левой ноге. Похоронено оно на середине хор в церкви св. Иакова у францисканцев в Брацааве. В том же монастыре св. Иакова в Брацлаве погребены тела и Помпония, Прусского магистра, и замечательнейших выше названных воинов. Прах Болеслава, сына маркграфа Моравского, погребен в Лубнах (Lubens) на хорах конверсов, а над прочими христианскими телами, похороненными на месте сражения, выстроена и до сего дня существует церковь.

Одержав величайшую победу над князем Генриком и поляками и собрав добычу, татары у каждого из павших отрезали ухо, чтобы знать число убитых, и наполнили таким образом десять больших мешков. Голову князя Генрика они подняли на длинное копье, принесли к замку Легнице (город из страха перед татарами был сожжен) и потребовали открыть им ворота, так как князь убит. Население замка с достоинством ответило, что, вместо одного убитого князя, есть много других — детей убитого, и татары, опустошив и сжегши деревни вокруг Легницы, ушли в Отмухов, стояли там пятнадцать дней и разорили всю окружную область“.

Поражение поляков было полнейшим. Монголы признали за Польшей вассальную зависимость (Польша вынуждена была платить монголам дань) и двинулись в земли Моравии и Богемии. Там точно таким же образом земли были опустошены, а города разрушены и разорены. Больше месяца монголы жгли эти страны и убивали их жителей. А потом в семь переходов они достигли Венгрии с севера, в то время как основное войско Бату подошло с востока, а третья монгольская колонна под ведением Субеде — с юга, из завоеванной Румынии. Начался кровавый венгерский пир.

"Среди Сарматских гор, в так называемом Русском ущелье, — рассказывает Матвей Меховский, — ему оказал сопротивление и заградил было проход граф палатин венгерский, посланный с войском королем Венгрии Белой четвертым, но Батый, обрушившись на него, овладел проходом.

Сжигая города и села, он быстро дошел до реки Тиссы, в просторечии именуемой Циса (Ticia — Cicza), текущей из гор Сарматии к югу в Дунай. Делая оттуда набеги, татары опустошили и сожгли Вацию с ее кафедральной церковью. Они подходили и к Пешту, где король Бела четвертый собирал против них войско, но тут же и уходили, то приближаясь, то убегая, согласно своей военной тактике. Когда король Бела собрал против татар большое войско из знати и духовенства, он продвинулся вперед и разбил лагерь у реки Тиссы. Поставив у моста охрану из тысячи воинов, он думал, что татары не перейдут реки, так как она глубока, очень тиниста и непереходима. Однако татары, переправлявшиеся и через более крупные реки, найдя брод, ночью переплыли Тиссу и на рассвете окружили со всех сторон венгерское войско с королем Белой.

Выпустив густой тучей бесчисленное множество стрел (подобно частому граду; грохочущему в дождевом тумане), они привели венгров в смятение, многих перебили и еще большее число ранили. Захваченные врасплох, венгры, беспорядочно отбиваясь, погибали. Иные, видя это, пытались украдкой ускользнуть и бежать, а лукавые татары не мешали им проходить через свои ряды. Коломан, брат короля, и король Бела скрылись неузнанные, а остальных татары окружили и самым жестоким образом перебили всех до одного. В том числе пали высокие духовные лица: Матфей, архиепископ стригонийский; Уголин, архиепископ колоцкий; Георгий, епископ иаврийский; Рейнольд, епископ трансильванский; епископ нитрийской церкви; Николай, сцибинский настоятель — королевский вицеканцлер; Эрадий, архидиакон бахийский; магистр Альберт, стригонийский архидиакон. Убито было бесчисленное множество мирян, знатных и незнатных, а бежавшие были нагнаны и полегли мертвыми на дорогах. Много простых людей, собравшихся в Пешт, с приходом татар погибло от меча.

Король Бела поспешно бежал к границам Австрии, где был захвачен и удержан в плену герцогом Австрийским, а когда наконец был им отпущен, прибыл к королеве своей супруге, затем удалился в Славонию и оставался там вплоть до нападения Кадана. Опустошив Венгрию по одну сторону Дуная, татары перешли и на другую, когда с наступлением зимы Дунай замерз, и устроили становище между Иаурином и Стригонием. Там и по сей день еще видны рвы и холмы от их пребывания. Отсюда они жестоко разорили всю задунайскую область грабежом, пожарами и убийствами.

Когда они собрались уходить обратно в Татарию, князь Кадан свернул в Славонию, чтобы напасть на короля Белу. Король в ужасе бежал от него к морю, а затем в город Полу. Кадан же, как условился с Батыем, пройдя и опустошив Боснию, Сербию и Булгарию, остановился у Дуная, чтобы дождаться орды императора Батыя.

После ухода Кадана Батый осадил и взял замечательный в то время город Стригоний, населенный разными немецкими, галльскими и италийскими купцами. Так как жители спрятали и зарыли в землю свои богатства, которых добивались татары, то все и были убиты без пощады к полу и возрасту. Разрушив Стригоний и перейдя Дунай, татары пришли к ожидавшему их войску князя Кадана, а затем наконец по прежней дороге мимо Меотидских болот ушли в Татарию. Татарское разорение и всяческие опустошения продолжались в Венгрии почти два года".

Венгрия в списке жертв оказалась из-за хана Котяна, бежавшего в поисках защиты к королю Беле. Впрочем, Бела оказался на удивление непоследователен: когда он понял, что захвата не миновать, то казнил несчастного старого хана Котяна. Монголы на этот жест доброй воли не прореагировали никак, а половцы, оценив уровень гостеприимства, восстали против Белы и принялись пустошить его владения, а потом ушли в Болгарию. Если Бела рассчитывал, что после ухода половцев монголы оставят Венгрию в покое, он заблуждался. Венгрия была потоплена в крови. Для Европы это была неприятная и непонятная новость.

Не прислушавшись к сарацинским мольбам о помощи, европейцы пребывали теперь в шоке. Венгрия, Богемия, Моравия и Польша пали как картонные государства. Французский король уже примерял на свое чело венец мученика, германский император отправил посольство к Бату и на случай отказа готовил даже корабли, что должны были отвезти его в более спокойную (!) Палестину. Европа ждала худшего — удара монгольской конницы и далее на запад. О монголах, которых европейцы называли татарами, ходили слухи с ужасающими подробностями. Само собой, монгольских завоевателей европейцы так же, как и на Руси, и в Средней Азии, воспринимали в виде наказания Божьего за грехи.

"Дабы не была вечной радость смертных, — рассказывал об этих слухах Матвей Парижский, — дабы не пребывали долго в мирском веселии без стенаний, в тот год люд сатанинский проклятый, а именно бесчисленные полчища тартар, внезапно появился из местности своей, окруженной горами; и пробившись сквозь монолитность недвижных камней, выйдя наподобие демонов, освобожденных из Тартара (почему и названы тартарами, будто "[выходцы] из Тартара "), словно саранча, кишели они, покрывая поверхность земли. Оконечности восточных пределов подвергли они плачевному разорению, опустошая огнем и мечом. Вторгшись в пределы сарацин, они сровняли города с землей, вырубили леса, разрушили крепости, выкорчевали виноградники, разорили сады, убили горожан и сельских жителей. И если случайно некоторых, молящих [о пощаде], помиловали, то их, словно обреченных на смерть рабов, погнали перед собой в сражение против их [же] соплеменников.

Если кто сражался только для вида или даже пытался потихоньку бежать, то тартары, настигнув их, убивали; если они храбро сражались и побеждали, то никакого вознаграждения [за это] не получали; и так они обращались с пленниками своими, словно с рабочим скотом. Ведь они — люди бесчеловечные и диким животным подобные. Чудовищами надлежит называть их, а не людьми, [ибо] они жадно пьют кровь, разрывают на части мясо собачье и человечье и пожирают [его], одеты в бычьи шкуры, защищены железными пластинами. Роста они невысокого и толстые, сложения коренастого, сил безмерных. В войне они непобедимы, в сражениях неутомимы.

Со спины они не имеют доспехов, спереди, однако, доспехами защищены. Пролитую кровь своих животных они пьют, как изысканный напиток. У них большие и сильные кони, которые питаются листьями и даже [ветками и корой] деревьев. На них [татары] взбираются по трем ступенькам, словно по трем уступам [вместо стремян], так как у них [татар] короткие ноги. Они не знают человеческих законов, не ведают жалости, свирепее львов и медведей. Они сообща, по десять или двенадцать человек, владеют судами, сделанными из бычьей кожи, умеют плавать и ходить на судах. Вот почему широчайшие и самые быстрые реки они переплывают без промедления и труда.

Когда нет крови, они жадно пьют мутную и даже грязную воду. Они владеют мечами и кинжалами, отточенными с одной стороны, являются удивительными лучниками [и] не щадят никого, невзирая на пол, возраст или общественное положение. Никто из них не знает иных языков, кроме своего, которого не ведают все остальные [народы], ибо вплоть до сего времени не открывался к ним доступ, и сами они не выходили, дабы стало известно о людях или нравах их через обычное общение людей. Они ведут с собой стада свои и жен своих, которые обучены военному искусству, как и мужчины.

Стремительные, как молния, достигли они самых пределов христианских [и], учиня великое разорение и гибель, вселили во всех невыразимый страх и ужас. Вот почему сарацины возжелали заключить союз с христианами и обратились [к ним], чтобы объединенными силами они смогли противостоять этим чудовищным людям.

Полагают, что эти тартары, одно упоминание которых омерзительно, происходят от десяти племен, которые последовали, отвергнув закон Моисеев, за золотыми тельцами [и] которых сначала Александр Македонский пытался заточить среди крутых Каспийских гор смоляными камнями. Когда же он увидел, что это дело свыше человеческих сил, то призвал на помощь Бога Израиля, и сошлись вершины гор друг с другом, и образовалось место, неприступное и непроходимое.

Об этом месте и говорит Иосиф: "Сколь много содеет Бог для правоверного, [если] он столько содеял для неверного?" Откуда [становится] ясно, что Бог не хотел, чтобы они вышли. Однако, как написано в "Ученой истории", они выйдут на краю мира, чтобы принести людям великие бедствия. Возникает все же сомнение, являются ли ими ныне вышедшие тартары, ибо они не говорят на еврейском языке, не знают закона Моисеева, не пользуются и не управляются правовыми учреждениями. Ответом на это является то, что они, вполне вероятно, происходят от тех заточенных, о которых ранее упоминалось. Но подобно тому, как до сих пор мятежные сердца их, следующих за Моисеем, были обращены к превратному уму и шли они за богами чужими и обрядами чуждыми, так и теперь еще более чудовищно смутными и непонятными стали мысли их и язык, так что и всем другим народам они неведомы, и собственную их жизнь карающий гнев господень превратил в бессмысленное существование кровожадных зверей. А называются они тартарами от [названия] одной реки, протекающей по горам их, через которые они уже прошли, именуемой Тартар, так же как река Дамаска именуется Фарфар".

Как видите, легенда о запертом в горах народе видоизменилась и теперь честь удержания монголов среди гор была отдана израильскому Богу. Из этой, изложенной Матвеем Парижским легенды выросло сказание о потерянном тринадцатом колене иудейском. Сами монголы на роль этого утраченного колена не претендовали, а легенда в первую очередь ударила по европейским евреям. Им теперь вменяли в вину, что они одной крови с монголами и, конечно же, в любую минуту готовы европейцев предать!

Несчастные евреи, которые знали, что в случае любой беды они становятся крайними, даже и возражать не пробовали: все равно не поможет, только с ужасом ждали избиения и разорения — обычных последствий любой антисемитской легенды.

Церковь на эти антиеврейские настроения смотрела снисходительно. Церковь решила заняться тем же, чем и всегда: отправить в монгольский стан своих эмиссаров и послание к хану, дабы разъяснить тому обстановку, что европейцы народ просвещенный и богобоязненный и не стоит их резать, как скот.

"Когда татары уходили, вся Европа содрогалась от ужаса, и христианские государи, движимые страхом, стали совместно обдумывать меры, чтобы помешать их новому приходу, — пишет Матвей Меховский, — папа Иннокентий Четвертый с Лионского собора, в год Господень 1246, послал к татарам брата ордена предикаторов Асцелина со многими другими братьями того же и иных орденов. Через Германию и Богемию Асцелин прибыл в Брацлав и был с почетом принят Болеславом, князем Силезским и Брацлавским. Оттуда он отправился в Ленчицу и нашел там со своими кров и приют у князя Мазовецкого Конрада. Прибыв затем в Краков, они были ласково встречены и приняты Болеславом Стыдливым, матерью его Гржимиславой и местным епископом Прандотой, были снабжены множеством дорогих мехов, помимо тех, что сами купили на собственный счет, потому что являться к татарским государям без даров нельзя.

Случилось, что у Болеслава Стыдливого, государя Краковского и Сандомирского, был в то время князь Руссии Василько, племянник его матери. Ему они и были поручены и были им привезены в Руссию. Прибыв в Киев, они приобрели коней, годных к обстановке татарской земли, то есть таких, которые умели бы ногами добывать себе воду и корм из-под снега. Выехав, наконец, из Киева, они миновали много татарских князей, пока не добрались наконец до хана (cham) или императора татар. Изложив ему послание папы Иннокентия Четвертого, они убеждали его признать и чтить единого бога и посланника его Иисуса Христа и не губить род христианский жестокой смертью, как в Польше, Венгрии и Моравии.

Получив ответ, что хан в течение пяти лет не будет нападать на род христианский, они тою же дорогой возвратились к апостольскому престолу с грамотой татарского императора".

Но почему монголы вдруг не докончили завоевания и повернули коней? Что им мешало двинуться далее на запад? Все было просто: в 1241 году умер Угедей. По монгольскому закону все меньшие ханы должны были собраться в Каракоруме — столице Великой Монголии. Благодаря стараниям Угедея это был теперь большой и красивый город.

"Угэдэй-каан приказал построить в своем юрте Каракоруме, — писал хронист, — где он по большей части в благополучии пребывал, дворец с очень высоким основанием и колоннами, как и приличествует высоким помыслам такого государя. Каждая сторона того дворца была длиной в полет стрелы. Посередине воздвигли величественный и высокий кушк[35] и украсили то строение наилучшим образом и разрисовали живописью и изображениями и назвали его "карши" (дворец). Каан сделал его своим благословенным престольным местом. Последовал указ, чтобы каждый из его братьев, сыновей и прочих царевичей, состоящих при нем, построил в окрестностях дворца по прекрасному дому. Все повиновались приказу. Когда те здания были окончены и стали прилегать одно к другому, то их оказалось целое множество. Он приказал, чтобы знаменитые золотых дел мастера сделали для шараб-хана из золота и серебра настольную утварь в форме животных, как-то: слона, тигра, лошади и других. Их поставили вместо чаш и наполнили вином и кумысом. Перед каждой фигурой устроили хауз из серебра; из отверстий тех фигур лилось вино и кумыс и текло в хаузы".

Вот в этот Каракорум и должны были отправиться все ханы после смерти Угедея. Обязан был это сделать и Бату, несмотря на то, что его войско гнало несчастного короля Белу и загнало его на остров Тран в Адриатическом море. Так что не нужно говорить, что Западную Европу спасла от нашествия Русь.

Русь никого уже не могла спасти и ничему не могла помешать. Европу спасла «несвоевременная» смерть великого хана Угедея. Бату смертельно не хотелось бросать так хорошо налаженное дело, но он не мог поступить против правил! Он, наверно, огорчился, но коней повернул. Правда, на возвратном пути под монгольский тесак попали Болгария, Албания, Далмация и Сербия. Сын Угедея Гуюк, сын Толуя Монке, внук Джагатая Бури двинули свои войска на восток — в Каракорум. Бату же вернулся в свой коренной удел, на Волгу, в улус Джучи, более известный русским как Золотая Орда.

Между царевичами в Каракоруме началась сложная политическая борьба за власть. Бату в ней не участвовал. Ему было довольно и одного удела — самого крупного после успешного похода на Запад. Он хорошо понимал, что второго похода не будет: не под силу собрать все монгольские войска, чтобы вести их на завоевание «неохваченных» стран. В 1246 году после правления регентши вдовы Угедея Торегенэ великим ханом был избран Гуюк. Именно с ним и вели переговоры посланцы папы Римского.

От моря до моря

При Гуюке Великая Монголия простиралась от берегов Тихого океана до берегов Средиземного моря (в состав ее вошли государство сельджуков и Малая Армения). Для европейцев границы Великой Монголии оказались вдруг не где-то далеко, за пределами сознания, а совсем рядом — практически за собственным порогом. Это пугало. С опасным хищником нужно было как-то уладить отношения, найти общего врага — так всегда поступали в столь тяжком случае. Короли не могли вести переговоры хотя бы потому, что подобный шаг мог расцениваться только как признание собственной вассальной зависимости от монголов. Не удивительно, что эту роль вынуждена была выполнять Церковь.

Эти странные переговоры были связаны с неприятным для христиан положением в Передней Азии: рыцарские успехи сменились многочисленными поражениями, крестовые походы вымывали деньги из Европы, но королевство Иерусалимское теряло город за городом. Вот тогда-то Папе и пришла в голову чудесная мысль использовать монголов против мусульман. Речь идет о так никогда и не состоявшемся Желтом крестовом походе.

Еще при прежних папах распространилась одна фальшивка от имени всемогущего восточного христианнейшего государя пресвитера Иоанна, который якобы готов поддержать западных европейцев против сарацин с востока. Кто и зачем пустил в обиход это подложное послание от несуществующего пресвитера Иоанна — вопрос и сегодня открытый. Но легенда наделала немало шума. В нее поверили, даже пробовали искать страну, где управляет пресвитер Иоанн. Не нашли. Но мысль крепко запала в душу. Возникло подозрение: а вдруг этот государь как-то связан с монголами? Следом появилась другая: а почему бы не использовать такую мощную и сильную монгольскую армию против воинов Аллаха?

Монголы пока что отлично подчинили себе весь восточный мусульманский мир, если натравить их на мусульман Передней Азии и Северной Африки, то Иерусалимское королевство будет процветать, а монголы станут друзьями, а не врагами. Папа Иннокентий стал налаживать отношения с великими ханами. Он отправил в Великую Монголию четыре посольства. В одном из них был Плано Карпини, оставивший замечательный рассказ о своем путешствии в Орду и обратно.

Перед Карпини было поставлено несколько задач: отвезти послание папы Римского и получить ответ, увидеть воочию, что собой представляют монголы, и понять, что от них можно ожидать в дальнейшем. Сам Карпини предваряет текст таким замечанием: «Когда направлялись мы, по поручению апостольского Престола, к Татарам и к иным народам востока и знали волю [на то] Господина Папы и досточтимых кардиналов, мы прежде избрали путешествие к Татарам. Именно мы опасались, что от них вскоре будет грозить опасность Церкви Божией. И хотя мы опасались, что Татары или другие народы могут нас убить или подвергнуть вечному пленению, или голоду, жажде, холоду, зною, чрезмерным поношениям и трудам и, так сказать, мучить сверх сил (все это, за исключением смерти или вечного пленения, и случилось с нами многократно в гораздо большей степени, чем мы могли представить себе раньше), однако мы не щадили себя самих, чтобы иметь возможность исполнить волю Божию согласно поручению Господина Папы и чтобы принести чем-нибудь пользу христианам, или, по крайней мере, узнав их истинное желание и намерение, иметь возможность открыть это христианам, дабы Татары своим случайным и внезапным вторжением не застигли их врасплох, как это и случилось однажды по грехам людским, и не произвели большого кровопролития среди христианского народа».

Благодаря этому стороннему наблюдателю мы сегодня можем яснее представить монгольский мир XIII столетия, поскольку глаза у него были зоркие и память превосходная. Посольство Карпини выехало в ставку Великого Хана в 1245 году. Удегей к тому времени уже умер, а новый хан еще не был избран.

В то время двор хана находился не в Каракоруме, а в Сыр-Орде, примерно в половине дня езды от столицы. Плано Карпини попал как раз на год избрания ханом Гуюка.

«Когда же мы приехали к Куйюку, — рассказывал он, — то он велел дать нам шатер и продовольствие, какое обычно дают Татары; все же у нас было оно получше, чем они делали это для других послов. К нему самому, однако, нас не позвали, так как он еще не был избран и не допускал к себе по делам правления. Все же вышеназванный Бату вручил ему перевод грамоты Господина Папы и содержание других речей, произнесенных нами. И, когда мы простояли там пять или шесть дней, он отослал нас к своей матери, где собиралось торжественное заседание. И, когда мы прибыли туда, уже был воздвигнут большой шатер, приготовленный из белого пурпура; по нашему мнению, он был так велик, что в нем могло поместиться более двух тысяч человек, а кругом была сделана деревянная ограда (tabulatum), которая была разрисована разными изображениями.

На второй или на третий день мы поехали туда с Татарами, назначенными нам для охраны, и там собрались все вожди. Каждый из них разъезжал со своими людьми кругом по холмам и по равнине. В первый день все одеты были в белый пурпур, на второй — в красный, и тогда к упомянутому шатру прибыл Куйюк; на третий день все были в голубом пурпуре, а на четвертый — в самых лучших балдакинах. А у упомянутой ограды возле шатра было двое больших ворот: через одни должен был входить один только император, а при них не было никакой охраны, хотя они были открыты, так как через них никто не смел входить или выходить; через другие вступали все, кто мог быть допущен, и при этих воротах стояли сторожа с мечами, луками и стрелами. Несли кто-нибудь подходил к шатру за назначенные границы, то его подвергали бичеванию, если хватали; если же он бежал, то в него пускали стрелу без железного наконечника.

Лошади, как мы думаем, находились на расстоянии двух полетов стрелы. Вожди шли отовсюду вооруженные с очень многими из своих людей, но никто, кроме вождей, не мог подойти к лошадям; мало того, те, кто пытался гулять между [ними], подвергались тяжким побоям. И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, седлах и подседельниках имели золота приблизительно, по нашему расчету, на двадцать марок. И таким образом, вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании. Весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды. И таким образом они пребывали почти до полудня, а затем начали пить кобылье молоко и до вечера выпили столько, что было удивительно смотреть.

Нас же позвали внутрь и дали нам пива, так как мы вовсе не пили кобыльего молока, и этим они оказали нам великий почет; но все же они принуждали нас пить, чего мы с непривычки никоим образом не могли выдержать. Поэтому мы указали им, что нас это тяготило, и тогда они перестали нас принуждать.

Снаружи ограды был Русский Князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей Китаев и Солангов, также два сына царя Грузии, также посол калифа Балдахского, который был султаном, и более десяти других султанов Саррацинов, как мы полагаем и как нам говорили управляющие. Там было более четырех тысяч послов в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шел с дарами султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель. Всех их вместе поставили за оградой и им подавали пить вместе; нам же и князю Ярославу они всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды. Если мы хорошо помним, то думаем, что пребывали там в довольстве четыре недели, и мы полагаем, что там справляли избрание, но там его не обнародовали. И об этом можно было догадываться главным образом потому, что всякий раз, как Куйюк выходил там из шатра, то, пока он пребывал вне ограды, пред ним всегда пели, а также наклоняли какие-то красивые прутья, имевшие вверху багряную шерсть. Этого не делали ни перед каким другим вождем.

А ставка эта, или двор, именуется ими Сыра-Орда. Отправившись отсюда, мы все вместе поехали на другое место, за три или четыре левки Там на одной прекрасной равнине, возле некоего ручья между горами, был приготовлен другой шатер, называемый у них Золотой Ордой. Там Куйюк должен был воссесть на престол в день Успения нашей Владычицы, но из-за выпавшего града, о котором было сказано выше, это было отложено. Шатер же этот был поставлен на столбах, покрытых золотыми листами и прибитых к дереву золотыми гвоздями, и сверху и внутри стен он был крыт балдакином, а снаружи были другие ткани.

Там пробыли мы до праздника блаженного Варфоломея, в который собралась большая толпа и стояла с лицами, обращенными к югу. Были некоторые, которые находились от других на расстоянии полета камня, и продвигались все дальше и дальше, творя молитвы и преклоняя колена к югу. Мы же не желали делать коленопреклонения, не зная, творят ли они заклинания или преклоняют колена перед Богом или кем другим. Это они делали долго, после чего вернулись к шатру и посадили Куйюка на императорском престоле, и вожди преклонили пред ним колена. После этого то же сделал весь народ, за исключением нас, которые не были им подчинены.

Затем они стали пить и, как это у них в обычае, пили непрерывно вплоть до вечера. После этого прибыло на повозках вареное мясо, без соли, и они давали один кусок на четверых или на пятерых. В шатре же подавали мясо и похлебку с солью вместо соуса, и так было всякий день, когда они устраивали пиршества. Тут позвали нас пред лицо императора; и когда первый секретарь, Хингай, записал имена наши и тех, от кого мы были посланы, а также вождя Солангов и иных, он прокричал громким голосом, читая их перед императором и всеми вождями. После этого каждый из нас четыре раза преклонил левое колено, и они внушили нам не касаться внизу порога. Когда они тщательно обыскали нас касательно ножей и ничего не нашли, мы вошли в дверь с восточной стороны, так как с запада не смеет входить никто, кроме одного только императора. Также поступает и каждый вождь в своем шатре; менее же важные лица не очень заботятся об этом.

И это было в первый раз, что, после того как он стал императором, мы в его присутствии вошли в его ставку; он принимал там послов, но в шатер его входили весьма немногие. Там также послы принесли столь великие дары в шелках, бархатах, пурпурах, балдакинах, шелковых поясах, шитых золотом, благородных мехах и других приношениях, что было удивительно взглянуть. Был ему также поднесен там некий щиток от солнца или шатерчик, который носят над головою императора; он был весь убран жемчугами. Там также некий начальник одной области привел ему много верблюдов с попонами из балдакина, и на них положены были седла с какими-то снарядами, внутри которых могли сидеть люди, и, как мы думаем, верблюдов было сорок или пятьдесят, а также много коней и мулов, прикрытых бляхами или вооруженных, причем у некоторых бляхи были из кожи, а у некоторых из железа. И нас также спросили, желаем ли мы дать дары; но мы уже почти все потратили, почему у нас ничего не было, что ему дать.

Там же, на горе, вдали от ставок, было расставлено более чем 500 повозок, которые все были полны золотом, серебром и шелковыми платьями. Все они были разделены между императором и вождями; и отдельные вожди распределили свои части между своими людьми, однако так, как им было угодно. Удалившись оттуда, мы прибыли к другому месту, где был раскинут изумительный шатер, весь из пламенно-красного пурпура, который подарили Китаи. Туда нас ввели также внутрь.

И всегда, когда мы входили, нам давали пить пиво или вино, предлагали также вареного мяса, если мы желали получить его. Был также воздвигнут высокий помост из досок, где был поставлен трон императора. Трон же был из слоновой кости, изумительно вырезанный; было там также золото, дорогие камни, если мы хорошо помним, и перлы; и на трон, который сзади был круглым, взбирались по ступеням. Кругом этого седалища были также поставлены лавки, где госпожи сидели на скамейках с левой стороны, справа же никто выше не сидел, а вожди сидели на лавках ниже, и притом в середине, прочие же сидели сзади их.

И каждый день госпожи собирались в огромном количестве. Эти три палатки, о которых мы сказали выше, были очень велики; другими же палатками из белого войлока, достаточно большими и красивыми, обладали его жены. Там они разделились, и мать императора пошла в одну сторону, а император в другую, для производства суда. Была схвачена тетка нынешнего императора, убившая ядом его отца, в то время, когда их войско было в Венгрии, откуда вследствие этого удалилось вспять войско, бывшее в вышеупомянутых странах. Над ней и очень многими другими был произведен суд, и они были убиты. В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль.

Он только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею. И доказательством этому служит то, что мать императора, без ведома бывших там его людей, поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену.

После смерти Ярослава, если только мы хорошо помним время, наши Татары отвели нас к императору. И когда император услышал от наших Татар, что мы пришли к нему, то велел нам вернуться к матери ради того, что на следующий день он хотел поднять знамя против всей земли Запада, как нам говорили за верное знавшие про то, и как о том сказано выше; именно он хотел, чтобы мы не знали этого. И когда мы вернулись, то пробыли немного дней и снова вернулись к нему; вместе с ним мы пробыли благополучно месяц, среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному, и мы не могли ничего найти купить, так как рынок был очень далеко. И, если бы Господь не предуготовал нам некоего Русского по имени Коему, бывшего золотых дел мастером у императора и очень им любимого, который оказал нам кое в чем поддержку, мы, как полагаем, умерли бы, если бы Господь не оказал нам помощи через кого-нибудь другого. Косма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им, а также разъяснил нам надпись на этой печати. И также много других тайн вышеупомянутого императора мы узнали через тех, кто прибыл с другими вождями, через многих Русских и Венгров, знающих по-латыни и по-французски, через русских клириков и других, бывших с ними, причем некоторые пребывали тридцать лет на войне и при других деяниях Татар и знали все их деяния, так как знали язык и неотлучно пребывали с ними некоторые двадцать, некоторые десять лет, некоторые больше, некоторые меньше; от них мы могли все разведать, и они сами излагали нам все охотно, иногда даже без вопросов, так как знали наше желание.

После этого император послал к нам сказать, через Хингая, своего первого секретаря, чтобы мы записали наши слова и поручения и отдали ему; это мы и сделали, написав ему все слова, сказанные раньше у Бату, как сказано выше. И по прошествии нескольких дней он приказал снова позвать нас и сказал нам через Кадана, управителя всей державы, в присутствии первых секретарей Бала и Хингая и многих других писцов, чтобы мы сказали все слова; мы исполнили это добровольно и охотно. Толмачом же нашим был как этот раз, так и другой Темер, воин Ярослава, в присутствии клирика, бывшего с ним, а также другого клирика, бывшего с императором. Ион спросил нас в то время, есть ли у Господина Папы лица, понимавшие грамоту Русских или Саррацинов, или также Татар. Мы ответили, что не знаем ни русской, ни татарской, ни саррацинской грамоты, но Саррацины все же есть в стране, хотя и живут далеко от Господина Папы.

Все же мы высказали то, что нам казалось полезным, а именно, чтобы они написали по-татарски и перевели нам, а мы напишем это тщательно на своем языке и отвезем как грамоту, так и перевод Господину Папе.

И тогда они удалились от нас к императору. В день же блаженного Мартина нас позвали вторично, и к нам пришли Кадак, Хингай, Бала и многие вышеупомянутые писцы и истолковали нам грамоту от слова до слова. А когда мы написали ее по-латыни, они заставляли переводить себе отдельными речениями (orationes), желая знать, не ошибаемся ли мы в каком-нибудь слове. Когда же обе грамоты были написаны, они заставили нас читать раз и два, чтобы у нас случайно не было чего-нибудь меньше, и сказали нам: „Смотрите, чтобы все хорошенько понять, так как нет пользы от того, что вы не поймете всего, если должны поехать в такие отдаленные области“. И когда мы ответили: „Понимаем все хорошо“, они переписали грамоту по-саррацински, чтобы можно было найти кого-нибудь в тех странах, кто прочитал бы ее, если пожелает Господин Папа».

Письмо, ответ на которое должен был получить Карпини, было для монголов нелицеприятным: в нем Папа гневался на них из-за причиненных европейцам зверств и требовал ответа, за какие грехи они, монголы, так поступили с венграми и поляками. В то же время у Гуюка имелось другое папское послание, в коем монголам предлагалось стать христианами и креститься. Письма эти претерпели сначала перевод на персидский язык, а затем уже на монгольский.

Ответ для Папы составлялся в обратном порядке: специалистов по латыни в Великой Монголии не было. Ответ хана Гуюка был таков:

«Силою Вечного Неба (мы) Далай-хан всего великого народа, приказываем. Сие Повеление послано великому папе, чтобы он его знал и понял. После того как мы держали совет… ты нам отправил просьбу и заверение в покорности, как говорят твои послы. И если вы поступаете по словам вашим, то ты, который именуешься великим папой, явись лично к нашей особе, чтобы мы зачли тебе и разъяснили каждое слово Ясы. Кроме того, ты сказал, что для нас лучше всего будет принять крещение. Ты лично написал мне об этом, высказав требование. И я не могу понять этого требования. Помимо требования, ты написал следующие слова: „Ты напал на земли мадьяр и других христиан, чему я крайне изумлен. Поведай, в чем они провинились?“

Эти слова мы также не можем понять. Чингисхан и Угэдей-хан сообщили им Повеление Небес. Но те, о ком ты говоришь, не подчинились Повелению Небес. Те, о ком ты говоришь, задумали злодеяние: они проявили дерзость и казнили наших послов. Поэтому Вечное Небо покарало и погубило этих людей на этих землях. Если не по Повелению Небес, то как может кто-либо покорять и убивать одной лишь своей силой? И когда ты говоришь: „Яхристианин, я молюсь Господу. Я предъявляю обвинение другим и презираю их“, то откуда тебе знать, кого Бог прощает и кому Он дает свое благословение? Откуда тебе это известно настолько, что ты говоришь такие слова? Благодаря милости Вечного Неба нам дарованы все земли от восхода до заката.

Разве можно действовать как-либо иначе, чем подчиняясь Повелению Неба? Отныне ты должен объявить от всего сердца: „Мы согласны стать вашими подданными и передать все наши силы в ваше распоряжение“. Ты лично как глава всех правителей и все они без исключения должны оказать нам услугу и присягнуть нам на верность; только после этого мы признаем вашу покорность. Но если ты не покоришься Повелению Небес и пойдешь против нас, мы дадим тебе знать о том, что ты стал нашим врагом. Вот что мы тебе сообщаем. Если ты не станешь подчиняться нашим приказаниям, то мы не сможем сказать, что с тобой будет. Об этом знает только Небо».

Вряд ли такой ответ Гуюка мог вселить в сердца европейцев оптимизм.

Карпини внимательно приглядывался к монголам. Вывод его был простым: дикие, темные, язычники, хотя и говорят о Небе или Боге. Но… сколько язычников к тому времени удалось уже обратить? Не это пугало Карпини. Пугала военная мощь монголов.

«Замысел Татар состоит в том, — признавал он, — чтобы покорить себе, если можно, весь мир, и об этом, как сказано выше, они имеют приказ Чингис-кана. Поэтому их император так пишет в своих грамотах: „Храбрость Бога, император всех людей и в подписании печати его стоит следующее: „Бог на небе и Куйюк-кан над землею храбрость Божия. Печать императора всех людей“. И потому, как сказано, они не заключают мира ни с какими людьми, если только те случайно не предаются в их руки. Итак как, за исключением Христианства, нет ни одной страны в мире, которой бы они не владели, то поэтому они приготовляются к бою против нас. Отсюда да знают все, что в бытность нашу в земле Татар мы присутствовали в торжественном заседании, которое было назначено уже за несколько лет пред сим, где они в нашем присутствии избрали в императоры, который на их языке именуется кан, Куйюка.

Этот вышеназванный Куйюк-кан поднял со всеми князьями знамя против Церкви Божией и Римской Империи, против всех царств христиан и против народов Запада, в случае если бы они не исполнили того, что он приказывает Господину Папе, государям и всем народам христиан на Западе. Нам кажется, что этого отнюдь не следует исполнять как по причине чрезмерного и невыносимого рабства, которое доселе не слыхано, которое мы видели своими глазами и в которое они обращают все народы, им подчиненные, так и потому, что к ним нет никакой веры, и ни один народ не может доверять их словам, ибо они не соблюдают всего того, что обещают, когда видят, что обстоятельства им благоприятствуют, коварны во всех своих делах и обещаниях, замышляют даже, как сказано выше, уничтожить с земли всех государей, всех вельмож, всех воинов и благородных мужей и делают это по отношению к своим подданным коварно и искусно. Точно так же недостойно христиан подчиниться им вследствие мерзостей их и потому, что почитание Бога сводится у них ни к чему, души погибают, тела терпят разнообразные мучения больше, чем можно поверить; вначале, правда, они льстивы, а после жалят, как скорпионы, терзают и мучают. Затем они меньше числом и слабее телом, чем христианские народы.

А в вышеупомянутом собрании были назначены ратники и начальники войска. Со всякой земли их державы из десяти человек они посылают троих с их слугами. Одно войско, как нам говорили, должно вступить через Венгрию, другое — через Польшу; придут же они с тем, чтобы сражаться беспрерывно 18 лет. Им назначен срок похода: в прошлом марте месяце мы нашли войско, набранное у всех Татар, через область которых мы проезжали, у земли Руссии; в три или четыре года они дойдут до Комании, из Комании же сделают набег на вышеуказанные земли. Однако мы не знаем, придут ли они сразу после третьей зимы или подождут еще до времени, чтобы иметь возможность лучше напасть неожиданно. Все это твердо и истинно, если Господь, по Своей Милости, не сделает им какого-либо препятствия, как Он сделал, когда они пришли в Венгрию и Польшу. Именно они должны были подвигаться вперед, воюя тридцать лет, но их император был тогда умерщвлен ядом, и вследствие этого они доныне успокоились от битв.

Но теперь, так как император избран сызнова, они начинают снова готовиться к бою. Еще надо знать, что Император собственными устами сказал, что желает послать свое войско в Ливонию и Пруссию. И так как он замышляет разорить или обратить в рабство всю землю, а это рабство, так сказать, невыносимо для нашего народа, то надлежит, стало быть, как сказано выше, встретить его на войне. Но если одна область не захочет подать помощь другой, то та земля, против которой они сражаются, будет разорена, и вместе с теми людьми, которых они заберут в плен, они будут сражаться против другой земли, и эти пленники будут первыми в строю. Если они плохо будут сражаться, то будут ими убиты, а если хорошо, то Татары удерживают их посулами и льстивыми речами, а также, чтобы те не убежали от них, сулят им, что сделают их великими господами, а после того, как могут быть уверенными на их счет, что они не уйдут, обращают их в злосчастнейших рабов; точно так же поступают они с женщинами, которых желают держать в качестве рабынь и наложниц. И таким образом вместе с людьми побежденной области они разоряют другую землю. И нет, как нам кажется, ни одной области, которая могла бы сама по себе оказать им сопротивление, если только за ее жителей не пожелает сражаться Бог, потому что, как сказано выше, люди собираются на войну со всякой земли державы Татар.

Отсюда, если христиане хотят сохранить себя самих, свою землю и христианство, то царям, князьям, баронам и правителям земель надлежит собраться воедино и с общего решения послать против них людей на бой, прежде чем они начнут распространяться по земле, так как, раз они начнут рассеиваться по земле, ни один не может соответственно подать помощь другому; ибо Татары толпами отыскивают повсюду людей и убивают, а если кто запрется в крепости, то они ставят вокруг крепости или города для осады их три или четыре тысячи людей и больше, а сами, тем не менее, рассеиваются по земле и убивают людей“.

Карпини вернулся в 1247 году, известия, скажем, были дурными. Правда, Карпини наметил способы, как воевать с монголами, чтобы не быть побежденными. Свои замечания он разбил на несколько пунктов:

"Об оружии и устройстве войск"

Все же желающие сражаться с ними должны иметь следующее оружие: хорошие и крепкие луки, баллисты, которых они очень боятся, достаточное количество стрел, палицу (dolabrum) из хорошего железа, или секиру с длинной ручкой (острия стрел для лука или баллисты должны, как у Татар, когда они горячие, закаляться в воде, смешанной с солью, чтобы они имели силу пронзить их оружие), также мечи и копья с крючком, чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него, ножики и двойные латы, так как стрелы их нелегко пронзают их, шлем и другое оружие для защиты тела и коня от оружия и стрел их. А если некоторые не вооружены так хорошо, как мы сказали, то они должны идти сзади других, как делают Татары, и стрелять в них из луков или баллист. И не должно щадить денег на приготовление оружия, чтобы иметь возможность спасти душу, тело, свободу и все прочее.

Оружие монголов

Ряды надлежит подчинить, подобно Татарам, тысячникам, сотникам, десятникам и вождям войска. Эти вожди никоим образом не должны вступать в сражение, как не вступают и их вожди, но должны смотреть за войском и поддерживать порядок. Они должны также установить закон выступать на войну одновременно или иначе, смотря по тому, как они построены, и всякий, кто покинет другого, или идущего на войну, или сражающегося, как всякий, кто побежит, если не отступают все вместе, должен быть подвергнут тяжкому наказанию, так как тогда часть воюющих (Татар) преследует бегущих и убивает их стрелами, а часть сражается с теми, кто остается, и таким образом приводятся в замешательство и подвергаются избиению и остающиеся, и бегущие.

И равным образом всякий, кто обратится к собиранию добычи, раньше чем войско противников будет окончательно побеждено, должен быть подвергнут самой тяжкой пене. Ибо у Татар такого человека убивают без всякого сострадания.

Как надлежит встретить их хитрости при столкновении

Если возможно, то место для сражения должно выбрать такое, где простирается гладкая равнина и Татар можно отовсюду видеть; если можно, то с тыла или с боку надлежит иметь большой лес, но так, чтобы Татары не могли проникнуть между войском и лесом. И не должно всем за раз собираться воедино, но следует устроить много отрядов, разделенных взаимно, однако не очень отстоящих друг от друга; против тех, кто идет сперва, надлежит послать один отряд, чтобы он вышел им навстречу; если же Татары устроят притворное бегство, то не надо идти далеко сзади их, если случайно нельзя осмотреться возможно дальше, чтобы враги не увлекли случайно в уготованную засаду, как они обычно делают, и другой отряд должен быть готов, чтобы помочь на случай нужды тому отряду.

Сверх того, надо иметь со всех сторон лазутчиков, чтобы увидеть, когда придут другие отряды Татар, сзади, справа или слева, и всегда должно отправлять им навстречу отряд против отряда; ибо они всегда стараются замкнуть своих неприятелей в середине; отсюда должно сильно остерегаться, чтобы они не имели возможности сделать это, потому что в таком случае войско легче всего терпит поражение. Отряды же должны остерегаться того, чтобы не бежать за ними далеко по причине засад, которые они обычно устрояют, ибо они более борются коварством, чем храбростью.

Вооруженные монгольские воины

Вожди войска должны быть всегда готовы, если нужно, посылать помощь тем, кто находится в бою, и вследствие этого должно также избегать очень гнаться за ними, чтобы случайно не утомить лошадей, так как у наших нет изобилия в лошадях, а Татары на ту лошадь, на которой ездят один день, не садятся после того три или четыре дня; отсюда вследствие имеющегося у них изобилия в лошадях они не заботятся о том, не утомились ли их лошади. И если Татары отступают, то наши все же не должны отходить или разделяться взаимно, так как они делают это притворно, чтобы разделить войска и после того вступить свободно в землю и разорить ее всю.

Должно также остерегаться от излишней, как это в обычае, траты съестных припасов, чтобы из-за недостатка в них не быть вынужденными вернуться и открыть Татарам дорогу перебить войско и других, разорить всю землю и подвергнуть, от их распространения, хулению имя Божие. Но это должно делать старательно, чтобы, если каким-нибудь ратникам выпадет на долю отступить, другие заняли их место.

Наши вожди должны также заставлять охранять войско днем и ночью, чтобы Татары не ринулись на них внезапно и неожиданно, потому что они, как демоны, измышляют много злокозненностей и способов вредить; мало того, должно быть всегда готовыми как днем, так и ночью, не должно ложиться раздетыми и с прохладой сидеть за столом, чтобы нельзя было застать нас неприготовленными, так как Татары всегда бодрствуют, чтобы высмотреть, каким образом они могут причинить вред.

Жители же страны, ожидающие Татар или боящиеся, что они придут на них, должны иметь сокрытые ямы, куда должны отложить посевы, равно как и другое, по двум причинам, именно: чтобы Татары не могли овладеть этим и чтобы, если Бог окажется к ним милостивым, получить возможность обрести это впоследствии, когда Татары побегут из их земли. Сено и солому надлежит сжечь или крепко спрятать, чтобы татарские лошади тем менее находили себе пищи для еды.

Об укреплении крепостей и городов

При желании же укрепить города и крепости прежде надлежит рассмотреть, каково их местоположение. Именно местоположение крепостей должно быть таково, чтобы их нельзя было завоевать орудиями и стрелами, чтобы у них было достаточно воды и дров, чтобы нельзя было, насколько возможно, пресечь к ним вход и выход и чтобы было достаточное количество лиц, могущих сражаться попеременно. И должно тщательно смотреть за тем, чтобы Татары не могли взять крепости какою-нибудь хитростью. Должно иметь запас продовольствия, достаточный на много лет; следует все же тщательно сохранять съестные припасы и изводить их в определенных размерах, так как неизвестно, сколько времени придется быть заключенными в крепости. Именно когда они начинают осаждать какую-нибудь крепость, то осаждают ее много лет, как это происходит и в нынешний день с одной горой в земле Аланов. Как мы полагаем, они осаждали ее уже двенадцать лет, причем те оказали им мужественное сопротивление и убили многих Татар и притом вельмож. Другие же крепости и города, не имеющие подобного положения, надлежит сильно укрепить глубокими и обнесенными стенами рвами и хорошо устроенными стенами; и надлежит иметь достаточное количество луков и стрел, камней и пращей.

И должно тщательно остерегаться, чтобы не позволять Татарам выставлять свои машины, но отражать их своими машинами; и если случайно, при помощи какой-нибудь выдумки или какой-нибудь хитрости, Татары воздвигнут свои машины, то надо, если возможно, разрушать их своими машинами; должно также оказывать сопротивление при помощи баллист, пращей и орудий, чтобы они не приближались к городу. Должно также быть готовыми и в других отношениях, как сказано выше.

Должно также тщательно смотреть за крепостями и городами, расположенными при реках, чтобы их нельзя было потопить.

А еще надо знать, что Татары больше любят, чтобы люди запирались в городах и крепостях, чем чтобы сражались с ними на поле. Именно, они говорят, что это их поросята, запертые в хлеву, отчего и приставляют к ним стражей, как сказано выше.

Что надлежит сделать с пленными

Если же какие-нибудь Татары будут на войне сброшены со своих лошадей, то их тотчас следует брать в плен, потому что, будучи на земле, они сильно стреляют, ранят и убивают лошадей и людей. И, если их сохранить, они могут оказаться такими, что из-за них можно получить, так сказать, вечный мир и взять за них большие деньги, так как они очень любят друг друга.

А как распознать Татар, сказано выше, именно там, где было изложено об их внешности; однако когда их берут в плен и если их должно сохранить, то надо приставить бдительный караул, чтобы они не убежали. Вместе с ними бывает также много других народов, которых можно отличить от них благодаря указанной выше внешности. Надо также знать, что вместе с ними в войске есть много таких, которые, если улучат удобное время и получат уверенность, что наши не убьюг их, будут сражаться с ними, как сами сказали нам, изо всех частей войска, и причинят им больше зла, чем другие, являющиеся их сильными неприятелями.